Аннотация: Рассказ был опубликован в журнале "Флорида" 8/2011 в укороченном варианте
Сборник стихов Симонова лежал на книжной полке как бы мёртвым грузом. Лежал днём и ночью. Лежал зимой и летом. Лежал почти Вечность. Было тихо - никто не обращал на него внимания. Были шумные праздники - никто на него не смотрел. Лежал как бы целую Вечность.
Общепризнанный поэт. Есть чему поучиться. Но эта маститость меня отпугивала. Маститые поэты. Маститые писатели. Маститые художники. Толстомордые дядьки. Мэтры. Масть. Элита. Тошнит!
Они - инструменты для забивания никелированных гвоздиков в наши совковые мозги. Тогда ещё был совок. Лозунги "Даёшь!" вели нас в светлое будущее. Лозунгов было много, света явно не хватало.
Я читал Чехова, Гоголя, Достоевского. Советских классиков старательно обходил стороной. Фальш.
Не любил сектантов, они тоже толкали куда-то в чужое будущее.
Везде к чему-нибудь подталкивали. Касалось ли это религии, политики или норм поведения. Наглость.
Многие из советских писателей делали это нудно. Иногда пошло. Однажды мне попалась книжка - "Назидательная проза". Бред. Имя автора забыл. Я как мазохист прочитал один рассказ. Головная боль. Я это слышал в первом классе. Не делай того, не делай этого, помогай слабым, цени дружбу.
Ремарк писал об этом. Не так кричаще. Ненавязчиво. Правдиво. После "Назидательной прозы" мир стал сужаться. Наполняться пустотой. Пусто, гадко и тоскливо. Пустой человек наливает тебя своей пустотой.
Я был вооружён своей логикой. Избегал советских классиков. Пустота.
Но прочитал Булгакова. Не поверил, что он советский. Поразмышлял над его феноменом. Решил, что он остался дореволюционным. Он вырос в ином обществе.
А Шолохов? Я был в шоке. Советский до мозга костей! Но в то же время не наш. Как объяснить?
И тут я понял. В первую очередь они творцы. Люди. И только потом - наши или не наши.
Моя система дала течь. Я стал понимать, что творец, прежде всего творец. Родись Достоевский на сто лет позже, он стал бы великим советским писателем и мыслителем.
***
Симонов продолжал лежать мёртвым грузом. Лежал днём и ночью. Лежал зимой и летом. Было тихо - никто не обращал на него внимания. Были шумные праздники - никто на него не смотрел. Лежал целую Вечность.
Всё, что я знал из него - "Жди меня". Оба мы терпеливо ждали. Вечность.
Мои открытия продолжались. Астафьев, Василь Быков, много других. Странные, обособленные от всех Стругацкие, которые пишут про внеземной разум, а сами в него не верят.
Во мне будто открылась дверь, вереница наших авторов ворвалась в мой мир.
Не все они думают лозунгами. Многие отдают себя полностью.
К советским поэтам кроме Есенина и Маяковского я не притрагивался. Этих я читал. Они стали поэтами до революции. Маяковского я воспринимал только дореволюционного. Когда он был русским поэтом - был поэтом. Когда стал советским - что-то в нём сломалось. Его рваная ритмика утратила прелесть. Поэзия превратилась в шлакоблочные нагромождения рифм и ритмов. Без души. Уехал бы он за границу, продолжил бы писать свои стихи. Странные. Не всегда ясные. Но красивые. Продолжил бы небрежно бунтовать. Но он остался. В новом обществе бунтовать запретили. Он так и умер. Печатая стихи, которых не любил. Умер от тоски по себе, молодому. Раньше ему не приходилось лгать.
Я ознакомился с вещами Ахматовой и Цветаевой. Светлые стихи. Женская поэзия. Не затронуло.
Томик Симонова продолжал пылиться на полке. Лежал днём и ночью. Лежал зимой и летом. Когда-то я перелистал что-то из позднего. Не понравилось. И вот он лежит. Лежит и днём и ночью. Лежит и зимой и летом. Лежит и ждёт меня.
***
Дошла очередь и до него. Дождался. Утром возвращаюсь домой. Зима. Вторая смена. Отоспался. Что почитать? Он попался мне на глаза. Я взял книгу. Смахнул пыль времени с обложки. Открыл наугад. Первый попавшийся стих очаровал меня. Это были "Деревья".
У нас была юрта с дырявой крышей,
С поющим в тени сверчком.
Мы сидели в ней в полдень
И пили дымную воду
С консервированным молоком.
Пятую ночь дует ветер с Хингана,
Наступают осенние дни...
- Я так давно не видел деревьев!
Расскажи мне, какие они...
Я словно увидел эту юрту. Услышал пение сверчка. Ощутил вкус разбавленного водой консервированного молока. Вода была горячей. Пахла дымом костра.
Деревья - их ни с чем здесь не сравнить,
Они огромные, как облака,
Они зелёные как монгольский закат
И шумные как река.
Я представил зелёное небо. Стало тоскливо - я никогда не увижу Монголии.
Несколько раз перечитывал цикл стихов "Соседям по юрте". Симонов писал, обращаясь ко мне. Мы вместе были в Монголии, ходили по окопам, пропахшим креозотом. Видели лица убитых японских солдат. Особенно врезались в память слова о монгольском закате. Перечитал. Опоздал на работу.
***
После бессонной ночи рассвет воспринимается с тоскливым чувством. Оно рождается в тот момент, когда появляется солнце. Исчезает, когда солнце поднимается над горами. Механику перепада настроения я не понимал. Может быть, угнетало, что всё повторяется. Или я думал, что вот, живу один. Возвращаюсь в свою конуру. Никто не ждёт.
Но поднималось солнце. Тоска пряталась где-то внутри. Я забывал о ней до следующего рассвета. В этот раз я возвращался с работы один. Зима была ташкентская. Бутафорная. Но лежал синеватый снег. Но воздух был морозный. Я застегнул пуговицы мехового камуфляжа до подбородка. Поднял воротник. Шёл к автобусной остановке. Сорок минут пешком.
Под ногами хрустел сахарный снег. Зимнее утро. Тишина. Окраина города. Начало светать.
Светать только начинало. Я взглянул на горную цепь. Остановился. Тёмное небо над горами освещалось сочным зелёным светом. Зачем мне монгольский закат? Красив и ташкентский рассвет. Чудной зелёный рассвет.
Стало так хорошо, будто сейчас Новый Год. Чувство ожидания праздника. Надежда на что-то доброе, что скоро произойдет. Тоски как не бывало.
Было холодно. Иначе я простоял бы так целую Вечность. Следил бы, как над горами разгорается бриллиантовая заря.
Пока добрался до автобусной остановки, узкая зелёная полоса стала жёлтой и широкой. Солнце выплыло из-за гор. Сначала было огромным шаром.
Уменьшилось в размерах. Поднималось всё выше и выше.
Следующий день был выходным. Предрассветное утро. Я зашёл к другу. Он жил на восьмом этаже. С его балкона открывался вид на горы. Он спал. Я разбудил его.
Диалог был сонным.
- Что случилось? - спросил он меня, глаза его были закрыты.
Диалог был сонным только наполовину. Мне совсем не хотелось спать.
- Настроение хорошее, - сказал я.
- Очень плохо, что хорошее. Ты меня разбудил.
Он поставил чайник. Мы сидели на кухне. Сквозь стёкла были видны горы. Через балкон можно увидеть зелёный рассвет. Ещё было темно.
Чайник стал разговаривать сам с собой. Потом засвистел какой-то утренний марш. Небо стало наливаться зеленью.
Я показал на горы.
- Что ты видишь? - спросил я.
Он посмотрел в окно. Потом посмотрел на меня. Пожал плечами. Разлил чай по чашкам.
- Самолёт над горами разворачивается, - сказал он. - Ну и что?
- Что ещё видишь?
- Горы. Сонный город. Ты разбудил меня слишком рано.
Вершины проявлялись как на фотобумаге. Остроконечный тёмный силуэт.
- А рассвет? Посмотри, как красиво! - я прочитал несколько строк из "Деревьев" - Красотища!
Он поперхнулся чаем. Долго кашлял. Я похлопал его по спине.
-Я всегда знал, что ты слегка не в себе! - сказал он. - Из-за этого ты меня разбудил?
Он принёс на кухню магнитофон. Включил волшебство "Пинк Флойда".
- Сказочный блюз, - сказал он. - К чёрту Монголию, к чёрту зелёный, к чёрту синий, к чёрту розовый и красный рассветы!
Он достал бутылку водки из холодильника.
- К чёрту чай! - добавил он к своей реплике.
- С утра пьют только алкоголики, - заметил я.
- Алкоголики пьют с похмелья, - парировал он. - Просто утро и похмелье у них часто совпадают.
Началось воскресное утро. Мы выпили бутылку водки. Говорили о прекрасном. Пришли к выводу, что всему своё время.
Пошли в бассейн. Крытый, зимний бассейн. Вода была тёплой и бархатной. Мы плескались как дельфины. Пускали фонтаны. Грелись в парилке. Снова плескались. Изображали из себя дельфинов-афалин. Пускали фонтаны до потолка. Грелись в парилке. И снова...
Потом разошлись. Договорились на следующие выходные. Я опять придумаю что-нибудь оригинальное. Он достанет запотевшую бутылку. Включит волшебство "Пинк Флойда". И мы пойдём в бассейн, плескаться и пускать фонтаны. Всё повторяется.
А дома меня ждал томик Симонова. Больше меня никто не ждал.