Не люблю метро. Шум, толкотню, многотонный потолок, нависший над головой и беспросветную тьму за окнами вагонов. И металлопластиковый голос рекламных объявлений. И фальшивую жизнерадостность рекламных плакатов. Но как быть? Метрополитен самый демократичный и, пожалуй, самый удобный вид транспорта для большинства жителей мегаполиса. Но если есть хоть малейшая возможность не лезть под землю, я сажусь в маршрутку.
Есть что-то притягательное в этих юрких микроавтобусах с их вечно уставшими водителями и неизменным радио "Петроград". А если еще посчастливится занять "штурманское кресло", на переднем сидении рядом с шофером... Это лучшее место в маршрутке, и оно редко пустует. Здесь всегда хорошо: в холода - работает печка, в жару - открыто окно, да и любоваться городом гораздо удобнее через лобовое стекло. В кабине вечно ютятся десятки нужных и не очень вещей, личных водительских и чужих. Забытая кем-то из пассажиров перчатка, оторванная пуговица, журнал, пачка сигарет. Подвесной освежитель воздуха, коллекция мягких игрушек, брелок, вымпел, шариковая ручка. Сам он покупал эти вещи, его напарник, подарил кто-то из друзей? Сколько историй может рассказать каждая из них. Наверное, не меньше, чем сам водитель. Пассажиры часто садятся на переднее сидение вдвоем и беседуют всю дорогу без малейшего стеснения, не обращая внимания на того, кто их везет. Невольного слушателя они, скорее всего, больше не увидят и забудут раньше, чем захлопнется за ними дверца. Может и он забудет их. А может, обрывки чужого разговора еще долго будут всплывать в памяти, переплетаясь с его собственными мыслями. А то, вдруг, водитель и вклинится в чужую беседу вопросом ли замечанием. Или так случится, что завяжется сам собой разговор с пассажиром. По-разному бывает.
Редакция журнала, где я тогда работала, находилась недалеко от Балтийского вокзала. Кольцо моей маршрутки на привокзальной площади, к тому же я редко возвращалась с работы раньше 10 вечера, потому могла выбирать место в полупустом автобусе и, конечно, выбирала штурманское.
Дядька был небольшой, худой и вертлявый, как хорек, с такой же острой хитрой, мордочкой. Немолодой, уже, изрядно потрепанный жизненными бурями. Зубов во рту не хватало, те, что остались порченые, желто-коричневые от табака. Руки сухие и крепкие с обломанными ногтями и въевшейся грязью, которой нестрашна уже, наверное, никакая "банька по-белому". Странный хрипло-высокий голос, словно сорванный или простуженный когда-то, да так и не восстановившийся, будил тревогу и жалость. Таким голосом говорят, когда хотят изобразить горького пьяницу. Весь он казался каким-то неприкаянным этот дядька-водитель. Да и взгляд испуганно-затравленный, заискивающий и в тоже время нагло-напористый, как у бездомного пса, который одинаково готов и к пинку и к угощению. Он болтал что-то о плохих дорогах, о холодной зиме и ценах на бензин. Болтовню прервал телефонный звонок. Старенькая "нокия" дребезжала призывно и бодро. Звонил кто-то очень нужный, кажется женщина.
- Да вот же, - кричал дядька - Не мог найти, а у тебя, оказывается, телефон сменился. Звонить на этот? Ты мне? Не получится? А как? Да не могу ж я записать сейчас. Нет, не запомню, ну ладно, диктуй, попытаюсь.
У каждого журналиста всегда найдется ручка в кармане, а в сумке, почти наверняка, заваляется какой-нибудь пресс-релиз недельной давности. Дядька повторил номер несколько раз, честно силясь запомнить. Мне не составило труда записать его на клочке бумажки, и по окончании разговора передать ему. Некрасивое утомленное лицо водителя озарилось удивлением и радостью: "Надо же, это вы услышали и записали...". Мне почему-то стало неловко. Очень хотелось, чтобы на том конце провода была женщина, которая, пусть, если и не любит, то хотя бы жалеет его. Женщина почему-то представлялась полной. Немолодая, но приятная и заботливая добрая толстушка. Уж не знаю, о чем думал сам дядька. Он больше не болтал. Лицо его потеплело, время от времени по нему, как рябь по озеру, пробегала улыбка. Вдруг он встрепенулся и снова завертелся, обращаясь ко мне.
- А где вам выходить? До Приморской поедете? Я вот,... ручку бы... Вдруг еще позвонит. Записать там, может, мало ли... Давайте, куплю у вас.
- Да, бросьте, я вам ее подарю. У меня этого добра... Берите-берите, ручка счастливая, она вам удачу принесет.
Поколебавшись немного, он взял ручку. Я ободряюще улыбнулась. На счет счастья, конечно, приврала, очень хотелось сказать ему что-нибудь приятное. Ручка была самая обычная, из тех, что раздают нашему брату на всех пресс-конференциях. Правда, очень жизнерадостная - оранжевая с фирменным логотипом телеканала "Сто". Дядька продолжал нервничать, моя щедрость, похоже, не давала ему покоя.
- Давайте, я все-таки денег отдам - проговорил он снова
- Перестаньте, такая мелочь - отмахнулась я
- Ну, тогда, считайте, что я вас бесплатно прокачу - не унимался дядька.
Он стал шарить в кассе, отсчитывая мне семнадцать рублей, с самым серьезным видом. Я смутилась и уже ругала себя за то, что опять сунула нос не в свое дело. Окажешь человеку пустяковую услугу - окажешься в дурацком положении. Так и будем теперь, как Манилов с Чичиковым соревноваться в идиотских любезностях... Постой, но ведь, дядьке, пожалуй, тоже неловко: что это за любезность от незнакомого человека. И он, видимо, совершенно искренне хочет отплатить добром за добро. Пусть бы и мелочь. Станешь отказываться, еще обидится, чего доброго. Сдаюсь.
Дядька вручил мне семнадцать рублей, стоимость проезда в маршрутном такси. Вид у него и впрямь был решительный, почти обиженный.
- Ну, если вам так будет легче...
- Будет, будет - обрадовался дядька: Никогда никому должным не был. Во всем свой порядок: вы мне ручку, я вас - прокачу. Так-то...
Настроение у него заметно улучшилось, и он снова принялся балагурить. Вскоре я вышла на своей остановке. На прощанье мы пожелали друг другу удачи, и маршрутка унеслась в заснеженную ночь. Я шла домой вдоль парковой ограды, а в моем кармане, свернувшись сигареткой, лежала десятка, и позвякивали монетками семь рублей.