Поставлены условия задачи,
Где по соседству с иксом вписан игрек,
А дальше-цифры, цифры, цифры, цифры.
И нужно этот ребус разгадать.
Четвертый час я голову ломаю
Над этой занимательной шарадой,
Где хочется вписать одну лишь букву,
Чтоб сразу вышел правильный ответ.
Химия
Училка хмуро двигает реторты,
Выводит формул длинную цепочку,
Долдоня о пропане и бутане,
Про хлор с азотом и горчичный газ.
А я сейчас куда страшней иприта —
Внутри меня скопилось столько газов,
Что если отпроситься не успею,
Безвинно пострадает весь наш класс!
География
Сегодня я, как первооткрыватель,
Старательно облазил всю планету
И сделал кучу радостных открытий,
По глобусу указкою шурша.
Как оказалось, Саки — это город,
А Фудзи-яма вовсе и не яма,
Да и Урал — не только наша речка...
Но Южный полюс так и не сыскал.
Снова двойка!
Физкультура
Похоже, мне по силам бить рекорды
Не где-то на манеже олимпийском,
А на простом уроке физкультуры,
Что я вчера успешно доказал:
Учитель наш от счастья чуть не плакал
Во время состязаний в отжиманье, —
Когда уже весь класс был в раздевалке,
Я все еще висел на турнике,
Ни разу за урок не подтянувшись...
Жаль, что физрук изгнал меня из зала,
Не дав тогда рекорду состояться, —
Ведь я бы еще долго мог висеть!
Биология
В любом анатомическом театре
Я мог бы стать роскошным экземпляром
Живого человечьего скелета,
Где без рентгена видно все насквозь.
Лишь череп мой не гож для демонстраций
Как школьное наглядное пособье, —
В нем есть глаза и рот, и нос, и уши,
Но полностью отсутствуют мозги!
История
В историю войти безумно трудно,
Коль ты не Македонский и не Ленин,
Но я вчера без всяческих усилий
По самую макушку влип в нее.
Я скромный малый и не жаждал славы,
Но вредным оказался участковый,
Внеся мое досье в свои анналы,
Где буйных психов ставят на учет.
Теперь есть шанс, что правнуки-потомки,
Историю России изучая,
И мой портрет в учебниках отыщут
Средь нынешних идейных бунтарей.
Уроки труда
О том, что от работы кони дохнут,
Я слышал от соседа-депутата —
Парторга знаменитого завода
И кавалера многих орденов.
Хотя сказал он это не с трибуны,
А нашей мамке в праздничном застолье,
Уже назавтра этот яркий тезис
Я высказал в глаза «трудовику"...
Вот и пойми попробуй этих взрослых:
Им можно говорить все, что угодно,
А мне теперь грозит большая взбучка
За то лишь, что цитировал их бред.
Литература
Когда бы вместо скучных и ненужных
Занятий по «техническим» предметам
Вели у нас одну литературу —
Хоть сутки напролет, без выходных! —
Тогда бы я без всяких понуканий
Штудировал домашние заданья,
И сутками сидел в библиотеке,
И там же оставался ночевать.
Я мог прослыть одним из лучших в школе,
И мной бы в ГорОНО тогда гордились...
А нынче — лишь отпетый второгодник
Ввиду засилья точных дисциплин.
Иностранный язык
Я русский в доску, чем весьма горжусь,
И языком родным вполне владею.
А в Англию едва ли попаду
И с немцами якшаться стану вряд ли.
Тогда зачем я в школе обречен
На выбор или «шпрехать», или «спикать»,
Коль в будущем не стану толмачом
Или послом советским на чужбине?
А здесь, в своей стране, среди славян,
Сподручней нам по-русски балаболить,
Поэтому не надо понуждать
К зубрежке заграничных диалектов!
Астрономия
Мы изучаем звездные системы,
Щебечем о болидах и кометах,
Мечтаем о космических полетах,
Чтоб тайны мироздания понять.
В реальности же серой и убогой
Лишь мне открылось неземное чудо,
Сравнимое с ярчайшею звездою,
Весь прочий мир затмившей для меня.
И пофиг мне созвездье Ариадны
В сравненье с Девой за соседней партой...
Как жаль, что звезды можно только видеть,
Хоть каждый бы хотел их покорить!
1971
* * *
Беда — как снайпер в тире — целит кучно,
Она всегда приходит не одна.
И в праздник станет муторно и скучно,
И скурвится безгрешная жена.
Вчера еще друзья кричали: — Браво!
И оды пели только лишь вчера, —
Те, что наутро в душу льют отраву,
Шквал бед твоих встречая на «ура».
Беду нельзя оставить за порогом,
Забыв о ней в далеком далеке —
Промчит она по всем путям-дорогам
И поезд твой настигнет в тупике.
Смотрю на все сквозь призму диамата —
И жду беду в свой дом еще не раз.
Твержу, что «жисть безбожно поломата»,
Надеясь в то, что близок светлый час!
Ведь всяко было, — так порой штормило,
Что с палубы любого смыть могло б.
Но я не выпускал из рук кормило,
Беду предпочитая встретить в лоб.
Участвовал в таких кровавых сшибках,
Что ран моих хватило б на троих.
Мучительно учился на ошибках.
Но, как ни горько, — только на своих!
Все было: и потери, и измены,
И лагеря крутые холода,
И многим из друзей назвали цену
Те дни, когда ко мне пришла беда.
Вот и сегодня шквальный ветер воет,
Гоня скорлупку жизни к вечным льдам.
Но если за борт вдруг кого-то смоет,
То я ему на дно уйти не дам.
Вновь будет день. Разгонит ветер тучи.
В кулак нервишки, брат, бодрей держись!
Да разве это шторм? — Бывает круче.
А жизнь — есть жизнь, она всему научит.
Я благодарен ей. Спасибо, жизнь!
1978
* * *
Марал я жизнь, как черновик,
Небрежно и спеша,
Не слыша, что исходит в крик
Распятая душа.
Сумбурно, с лету, впопыхах,
В расчете на «авось».
Ну а в итоге: дело — швах,
Вся жизнь — наперекось.
Куда бежал? Зачем спешил
В заведомый тупик?..
Он очень многих насмешил,
Мой грязный черновик.
Чистописания азов
Я так и не постиг —
Все нынче ставят на тузов,
А я — на даму пик.
Ведь и учили. Да не раз.
И явно шли на фол:
И ниже пояса, и в глаз,
И мордою об стол.
Но мне, как видно, все не впрок,
И лыко — не в строку...
Урок, урок и снова срок —
Неймется дураку!
Предчувствуя по фазе сдвиг,
Вот-вот стоп-кран сорву,
Внося в свой грязный черновик
Последнюю главу.
1980
Мысли вслух
Вновь сумерки в душе моей нависли,
Опять бреду по жизни, слеп и глух.
Все реже в голове роятся мысли,
Все чаще бьют под сердце «мысли вслух».
Читая «Возрождение»
В стремленье сбить с бумагой напряженку,
Сам Брежнев лепту внес в литературу,
Родив на свет никчемную книжонку,
Чтоб нес ее народ в макулатуру.
Когда подобных авторов в излишке
И бездари вьют гнезда на Парнасе,
То днем с огнем не сыщешь доброй книжки
В назначенной в утиль бумажной массе.
О «диктатуре пролетариата»
Народ опять поставлен на колени,
Везде развал, разруха, нищета.
Проснись бы вдруг сейчас товарищ Ленин,
Он взвыл бы: — Диктатура!.. но — не та!
* * *
Все топчемся и топчемся на месте,
Но, судя по газетам, мчим вперед.
Где истина? Ее в потоках лести
Теперь сам черт уже не разберет!
* * *
Устали мы от шумной показухи.
Уймись, болезный, что ты мельтешишь?
Хоть в сводках ты раздул слона из мухи,
Рабочие опять получат шиш.
1981
Перебор
Грязные, убогие страстишки:
Карты, деньги, женщины, вино...
Мы погрязли в омуте, братишка,
Проще говоря, идем на дно.
Глядя в мир нетрезвыми глазами,
Вечно остаемся в дураках,
Кроем дам и бьемся с их тузами,
Не имея козыря в руках.
Здесь не будет нам с тобою фарта,
Плут-крупье не видит нас в упор, —
Ишь, как ловко передернул карты...
Вновь у нас фатальный перебор!
Мы банкроты, брат. Поплачь в жилетку.
И забудь дорогу в казино.
Нам ли шпилить в «русскую рулетку»,
Если не везет и в домино?!
Душегубка
Здесь русский дух,
здесь Русью пахнет!..
А. С. Пушкин
Стоит в палате запах хлороформа,
А рядом дышит задом мой сосед, —
Едва живой, но бздит сверх всякой нормы.
Хотя, на первый взгляд, безвредный дед.
Теперь-то мне сам черт уже не страшен,
Коль я живым прошел сквозь этот ад, —
Ведь рядом с дедом даже вонь параши
Любой сочтет за легкий аромат.
Хоть криком изойди, да хоть умри ты! —
Прислуга за версту обходит нас.
А между тем куда страшней иприта
Для легочных больных угарный газ.
Здесь дни и ночи лупит канонада —
Боюсь, вот-вот обрушится стена.
Но все же этот грохот лучше смрада,
Когда сосед пускает «шептуна».
Ему уже под сто — живуч, зараза!
А мне лишь тридцать стукнуло вчера —
Мне б жить и жить! Но без противогаза
Навряд ли дотяну и до утра...
Обидно пропадать ни за полушку!
Но неизбежен горестный исход,
Коль деду в «кратер» не забьют заглушку
Иль срочно не введут газоотвод.
Врачи зудят, что я — хамло и циник,
Мол, старых и больных судить — не след...
Неправда, я лоялен к медицине.
Лишь деда отселите! В туалет.
1986
Богу — богово...
Все клёво, все ништяк, все справедливо:
Купцу по вкусу ром, бродяге —пиво,
«Слуге народа» — спинка осетрины,
А нам, безродным, — пайка из мякины.
«Дворян» снабжают паюсной икрою,
Рабочий же и кильке рад порою...
Жируют сановитые гурманы,
Платя за все из нашего кармана.
Партбосса в Кремль везут на черной «Чайке»,
Христоса — в «воронке» до Чрезвычайки,
Воришкам дали срок за шкворень ржавый,
Судил их Вор, торгующий державой.
И ведь не зависть сушит наши души,
А боль за то, что хищники-чинуши,
Как царские сатрапы-недобитки,
Готовы свой народ раздеть до нитки!
У власти вечно те, чей голос зычен,
А наши рты в крови от зуботычин.
Живем красиво, клево, справедливо —
Под мудрой режиссурой Тель-Авива
Или какой иной масонской ложи...
Но кто-то цепко держит наши вожжи!
... И вновь элите шанежки и пышки,
А нам — все те же лагерные вышки...
1986
Отголоски «гласности»
Собрату по перу
Нам не понятен пафос твой упрямый
И эти славословья на «ура».
Смени пластинку. Стала сточной ямой
Вскормившая тебя Магнит-гора.
* * *
Он птицей слыл высокого полета,
Пока в литературе был застой.
Но гласность приземлила рифмоплета.
Парил он, потому что был пустой.
* * *
Нас, тех, кому едва за тридцать,
Назвали вдруг «детьми застоя».
Вот здесь я — пас! Иду на принцип:
В их массе я был сиротою.
1986
С топором наперевес
Деревья порой вырастают большими —
Такие столетьями всех восхищают.
А кто-то себе делал звонкое имя,
Ударно, сверх плана леса вычищая.
В почете у нас те, кто мыслит попроще,
Кто громче молчит и невидного роста...
За то и порублены царские рощи,
Что виделись выше казенного ГОСТа.
Железные крючья сломали гордыню,
Секаторы сбрили зеленые кудри...
И карлики княжат в безлесой пустыне,
А братья их — стланики — царствуют в тундре.
Трухлявые пни — эхо давних порубок,
В чащобах былых — бурелом с сухостоем,
Где роща шумела — коптящие трубы,
Где высился бор — пепелище пустое.
Теперь-то борцы за леса очень пылки,
Назвав их бесценным богатством России,
Тогда как в огромной стране-лесопилке
Людей миллионы под корень скосили!
В чернобылях или на лагерных нарах,
На шахтах и в копях, и на лесосеках,
Нас гибло не меньше, чем леса в пожарах,
Пока дуболомы стояли в генсеках.
...Но, чу! Вновь топор где-то тюкает браво,
И снова пила скалит хищные зубы...
Под вечер гуляю зеленой дубравой —
А там, как и прежде, одни лесорубы!
1987
Вокруг — друзья...
Все чаще червь сомнения грызет,
Неясность все сильнее раздражает:
С врагами мне стабильно не везет —
Друзья меня повсюду окружают.
Они как тени следуют за мной
И в верности своей клянутся пылко.
Но недругов я чувствую спиной,
Их ненависть фиксируя затылком.
А сзади — только тот же дружный строй,
Меня сверлящий общим нежным взглядом.
Лишь кто-то зло хихикает порой,
И слышно, что копают где-то рядом.
Непросто мне без искренних врагов,
Что, как и я, в открытую играют.
Друзья вокруг. Но душу от плевков
Я с каждым днем все чаще протираю.
Прискорбно, но мечтаю о врагах,
Чтоб в стойке боевой меня держали.
Ведь если кобра ползает в ногах,
То помнишь о ее смертельном жале.
Но тянет в сон, когда друзья вокруг
Привычно улыбаются картинно —
Таким же нежным выглядит паук,
Завлекший жертву в сети паутины.
Сорвать бы грим с двуличных подлецов,
Их сущность разглядеть с изнанки страшной,
Чтоб плюнуть кровью в лживое лицо
В мужской, открытой, честной рукопашной!
Всегда меня поддержат сотни рук,
Пока еще держусь, пока что в силе:
Куда ни бросишь взгляд — друзья вокруг...
Прорваться бы! Но плотно оцепили!..
1987
Тупик
То ли где замкнуло, то ли что заело,
То ли затянуло гайки до предела,
То ли сбился с такта, то ли спутал ноты,
Только в жизни как-то изменилось что-то.
То ли впал в немилость, то ли сам не в духе...
Что же надломилось в жизни-нескладухе?
Нет былого пыла, истомилось тело,
Стало все постыло, все осточертело.
На весь мир досада, аж скрежещут зубы...
Ничего не надо и ничто не любо.
Ну чего, ей-богу, мучаюсь тревогой,
Будто шел не в ногу и не той дорогой?
Словно в чем замешан и в дурном замечен...
Я, конечно, грешен, но виниться — не в чем.
День бездарно прожит... вечер пролетает...
Что же так тревожит? Что же угнетает?
Мысли сходят с круга в круговерти буден.
И во взгляде друга — приговор иудин.
Все идет не в строчку, все вокруг не мило.
А поставить точку не хватает силы.
1989
А судьи кто?
Да что скрывать-то? Все так и было.
Я рос нескладным, как тот жираф.
И в школе сразу прослыл дебилом
За свой несносный бунтарский нрав.
На грани риска летел по бровке, —
В меня, как видно, вселился бес.
Был безнадежным для дрессировки
И не по делу в бутылку лез.
Меня считали пропащим сыном,
Твердили всюду, что бестолков.
Я слыл дубиной, я слыл кретином,
Но школу кончил без «трояков».
А позже вузу я стал обузой:
Несдержан, дерзок и говорлив.
К тому же тесно сошелся с Музой,
Открыто плюнув на коллектив.
Другие знали, чего достойны,
В чем их призванье, где их стезя.
Я ж, выпадавший из их обоймы,
Жил нелогично, как жить нельзя.
Шел против ветра. И нарывался.
Они — проспектом. А я — тропой...
Народ российский тогда спивался.
И я, народник, ушел в запой.
Так бедокурил и куролесил,
Что разум с сердцем вошли в раздрай.
Боль утишая, был пьян и весел,
Кляня при этом наш грешный рай.
А те смотрели мне вслед с усмешкой,
Клыки точили, давясь слюной.
Я был в их играх разменной пешкой,
Но тщил надежду стать проходной.
Мечтал, дурашка! Ну, да чего там...
Стремился к звездам, но падал с ног.
С похмелья клялся порвать с болотом,
Но все дороги вели в шинок...
Мне бог, конечно, воздаст за это,
Что должной меры ни в чем не знал,
Грешил безбожно, не блюл заветы...
Грешил, но совесть не запятнал!
Забыта мною дорога к храму,
Мне был милее хмельной кагал.
Зато не влился в адепты Хама
И Люциферу не присягал.
Не пел их песни, не дул в их дудку,
Не им служила моя строка,
Я резал правду в глаза ублюдку,
Не брал советов у дурака.
И пусть придурком меня считали, —
Так ведь блаженным, а не шутом!
Теперь же слышу: — Хитер, Виталий...
Да что скрывать-то? Стою на том!
Жив, курилка?..
Глаза слезятся, ум зашел за разум
От третьей за ночь пачки сигарет...
Курить я брошу. Запросто и разом, —
Как только рак засвищет на горе.
Недавно я наведал пульмонолога,
Он долго мои хрипы изучал
И слово дал, что рака ждать недолго,
И скорбно головою покачал.
Яд никотина в легких оседает,
На сердце — перебои и шумок.
С ума сойти: «Минздрав предупреждает...»
Вот если бы он чем-нибудь помог!
Но где же рак? — Я жду его, заразу.
Когда же он подаст условный знак?
Скорей бы, ведь курить я брошу сразу,
Когда на горе мне засвищет рак...
1989
Синдром
Закончилась похмельная страда,
Но трезвость не добавила покоя —
Вдруг вспомнишь всех, ушедших в никуда,
Тех, кто готов был выручить всегда,
И душу грел в крутые холода,
И вел по жизни верною рукою.
Дрожит слеза на пасмурном лице:
Как я без них мог пить и веселиться?!
Их нет. Но четко помнятся их лица.
И мне теперь все чаще стало мниться,
Что в книге жизни вырвана страница,
Где самое хорошее — в конце.
Родное стойло
У советских собственная гордость...
В. Маяковский
Огромен так, что не окинешь взором,
Приют рвачей, хапуг и нуворишей.
Надежно обнесен глухим забором
В защиту тех, кому он служит «крышей».
Здесь тотчас же с арестом декабристов
Возник острог особого режима,
Где выше всех законов — гнусный пристав,
И власть его ничем не сокрушима.
Куда живучей сказочных кащеев
И многажды подлей драконов лютых
Лубянский инквизитор Аракчеев
С армадою опричников Малюты.
Невесело живется в нашем доме
В плену иллюзий и галлюцинаций,
В безвременье — на самом переломе
Столетий и общественных формаций.
Среди вышинских и конвойных вышек,
Под окрики генсеков-дуремаров,
В аду, где создан рай для кучки выжиг,
В узилище, где явь страшней кошмаров.
В европах нас боятся пуще пугал,
Дивясь, как можно жить в таком разоре?
В их лживой прессе наш медвежий угол
Охаян, как туземный лепрозорий.
О бедах наших лают оголтело
И бюргер их, и люмпен-тунеядец.
Хотя, по сути, им-то что за дело
До наших коммунальных неурядиц?
Пора осмыслить подлым буржуинам,
Что гневить россиян весьма чревато!
И мерить нас нельзя своим аршином —
Для нас их ГОСТы явно мелковаты.
Наступит запоздалое прозренье,
Когда славян достанут эти игры, —
Потешны мишки только на арене,
А в гневе шатуны опасней тигра.
Ведь сколько уже раз враги России,
Своею безнаказанностью бредя,
Едва живыми ноги уносили,
Взбулгачив мирно спящего медведя!
Как им внушить, заморским раздолбаям,
Что гонор их нелеп и бесполезен? —
Мы тоже, чать, не лаптем щи хлебаем,
Но к ним-то в укротители не лезем.
Хотя могли бы — с нашим-то умищем
Да с нашей термоядерной дубинкой! —
И был бы ихний Запад столь же нищим,
Как наша захолустная глубинка.
Не зря в свой срок весь мир смотрел с опаской
На то, как фрицы корчились в агонии, —
С тех пор под бой курантов башни Спасской
Сверяют время даже в Пентагоне.
Но мы-то не мессийствуем в гордыне,
Привыкнув жить по средствам, по-советски.
Однако миру страшен и доныне
Наш взор из-за железной занавески.
И зря! — Ведь мы ужасны только с виду,
Но сами бздим любого задираку
И сносим нестерпимые обиды
Безропотно... Пока не встрянем в драку.
А вот тогда уж — прячься, кто где может,
Одно спасенье: только бойко драпать!
И вновь в итоге будут их вельможи
Униженно лобзать российский лапоть.
Ведь если наш Иван всерьез озлоблен,
Что НАТО для него, что хунвейбины —
Всем станет жутко от его оглобли
И доброй стоеросовой дубины!
Какой бы ни нагрянул басурманин,
Какое б воронье ни налетело, —
На всех у нас найдется свой Сусанин,
Всем хватит и Котовских, и Гастелло.
Поэтому избавьте от советов,
Мы не приемлем хамства и диктата,
Для нас по жизни нет авторитетов,
Нам чужды дикий Запад или Штаты.
Ведь есть и в нашем стойле чем гордиться,
Есть чем сразить надменную загранку:
Вот, скажем, лишь у нас жива традиция
Все делать через зад и наизнанку.
Слывет наш край богатым и могучим,
Народ же нищ. Но в том-то вся и прелесть! —
Ведь мы весь мир своим примером учим,
Как жить нельзя. А сами — притерпелись...
1990
Браво, маэстро!
Я не жульничал, нет — все канало по масти,
Шпилил честно, без трюков прожженных катал,
Не врубившись при этом, что истинный мастер
Мой расклад за три хода вперед просчитал.
Будто сявку, развел он меня для затравки,
Под профана косил, совершая «зевки».
Но как только я начал удваивать ставки,
Надоело маэстро играть в поддавки.
Я же лез напролом, пёр с открытым забралом,
Забурился, последнее ставя на кон.
Но чем больше меня страсть игры пожирала,
Тем спокойней и сдержанней делался он.
В общем, я фраернулся, запарился малость,
Не заметив фортуны зловещей оскал...
Нет, не жульничал он. Как потом оказалось,
Дед был дядькой-наставником здешних катал...
1991
Уроки жизни
Учили: торопись, не поспешая.
И я всегда в пути отставших ждал.
А где случись заминка небольшая,
Как тут же разгорался злой скандал, —
Тебе уже вперед не разрешают,
Скрипя: — Кто не успел, тот опоздал.
Твердили, что совсем не в деньгах счастье,
Здоровье, мол, не купишь на рубли.
И вдруг все изменилось в одночасье:
Лишь те, что по кубышкам нагребли,
Растаскивая Родину на части,
Теперь при власти и в пупках Земли.
А мы, привыкнув жить по их урокам,
Все верим тем же басням натощак,
Что-де ошибка вышла ненароком,
И не туда мы шли, чеканя шаг...
Но зуб неймет, хоть горло видишь оком,
Когда их смех гремит в твоих ушах.
1992
За что боролись?
На реформы Е. Т. Гайдара
Опять нас строят строго по ранжиру
Когорты реформаторов-хапуг,
Булгача, что мы все сбесились с жиру,
Хотя народ от голода опух...
* * *
Буквально за неделю до ареста
Совет мне дал один из зэков старых:
«Цени гостеприимство, а не место,
Которое достанется на нарах!»
* * *
Приходят трое — морды шире плеч,
Чтоб загодя меня предостеречь:
— Зачем ты, глупый, пишешь так рисково?
Бросай... а то прихлопнем, как Талькова!
* * *
Юродствуем, кривляемся, дуркуем,
Все пыжимся от важности фазаньей,
В упор не видя, что остались с... носом,
И тот — как будто после обрезанья.
1993
Знак судьбы
Неведомые тайны бытия...
Ничтожество землян пред звездной бездной.
Несладко жить, обиду затая
На козни канцелярии небесной.
То ль матушка некстати понесла,
То ль сам из чрева рвался раньше срока, —
Но как-то так срослось, что в год Козла
Родился я под знаком Козерога!
Потешился Вселенский Господарь,
Наметив мне явиться на свет божий
В те дни, когда восточный календарь
Ощерился двойною козьей рожей.
Все в точку: от зачатья козаком
До знакового дубля в Зодиаке...
Я даже вскормлен козьим молоком,
А вместо соски шамкал козьи наки.
С яслей горазд на бучу и бузу,
Я трепки получал тройную дозу:
Мне братья вечно делали «козу»,
И батька драл, как Сидорову козу.
Планида всех, рожденных январем,
По жизни быть мишенью вечных каверз.
Похоже, что и я приговорен
С младенчества ступить на этот траверс.
Меня пленяла риска острота
В боданиях и с дьяволом, и с богом, —
Присуща, знать, драчливости черта
Упертым, твердолобым Козерогам.
Но мне ль пенять на выверты судьбы? —
Сложиться жизнь могла куда плачевней,
Не будь я столь охочим до борьбы
И всяческих рисковых приключений.
Отведавший кнута и батога,
В грязь втоптанный пудовым сапожищем,
Я ринулся обламывать рога
Совсем негороскоповским козлищам.
Пошел мне впрок усвоенный урок
В системе, где от века правят слизни:
Любого Льва осилит Козерог,
Коль будет царь зверей козлом по жизни!
И как бы я в потемках ни плутал,
И как бы спьяну ни метался шало,
Я — в год Козла рожденный — им не стал,
Не сдался, как судьба ни искушала.
И, значит, все же выйду на большак,
Как ни петляет скользкая дорога,
Поскольку с детских лет сверяю шаг
С шифровками из ставки Козерога.
1993
«Отец» города
Кто он в Москве? Услужливый денщик,
Провинциальный плут и голый ноль.
А здесь, в родных пенатах — временщик,
Дающий нам прощальную гастроль.
В недавнем прошлом — ярый член и мент,
Компартии проверенный солдат,
Он очень точно вычислил момент —
И вымучил парламентский мандат.
Хоть всюду утверждал, что патриот,
Как только выпал шанс бежать в Москву,
В столице всплыл земляк-Искариот, —
То, что не тонет, вечно на плаву.
Но тесно в Златоглавой болтунам...
И вот, как будто снег в июльский зной,
Наместником вождя вернулся к нам
Все тот же проходимец продувной.
Положен мэру мэринский оклад,
Оказан мэру всяческий почет,
И все его дела пошли на лад, —
Вернее, потекли на личный счет.
На всякий случай спрятав партбилет,
Поносит он теперь былых вождей.
Но что случись — опять изменит цвет
И смоется в Израиль, прохиндей!
1993
На досуге
Если вздумалось вдруг поразмыслить «за жисть»
В час, когда раздирают житейские кризы,
Я беру в свои руки этюдник и кисть,
И душой отдыхая, малюю эскизы.
В дни, когда я припадком хандры обуян,
Комплексую и нет ни к чему интереса,
Слез не пряча, до хрипа тираню баян,
Забивая аккордами выбросы стресса.
А когда поколеблется вера в добро,
Если станет не в жилу бодаться с глупцами,
Я с упрямством Сизифа берусь за перо —
И булыжники строчек граню месяцами.
Хоть и знаю, что нынче стихи не в цене,
И молва изгаляется над рифмачами,
Всех резонов сильней альтер эго во мне,
Что в потемках души колобродит ночами.
Но все чаще от бешенства ломит виски,
Что не нужно все это ни людям, ни богу,
И поэтому хочется взвыть от тоски
И рвануть с кистенем на большую дорогу!
Иезуит
Встречают нас повсюду по одёжке,
Но внешность так обманчива порой!
По жизни часто стоит меньше трешки
Иной такой сомнительный «герой».
Изнанку этих Янусов двуличных
Весьма проблематично рассмотреть.
В чем упрекнешь милашек симпатичных,
Способных хоть кому очки втереть?
Зазря морализировать не буду,
Чтоб в пафос и в патетику не влезть,
Не стану лишний раз клеймить Иуду,
Когда таких иудушек повсюду
И в нашем окружении не счесть.
Да вот же он! — Учтивость показная,
Напыщенность лирических рулад...
Любой плебей, грешков его не зная,
Сочтет, что перед ним — аристократ.
Смазлив, умен и в обхожденье тонок,
Он даже шляпу носит, будто нимб.
И кабы я не знал, что он — подонок,
Гордился бы своим знакомством с ним.
В душе-то он сторонник черных сотен,
Зато на людях — ярый пацифист.
И внешне педантично чистоплотен,
Хотя по жизни на руку нечист.
Кумир толпы и барышень любимец —
Подлец, погрязший по уши в грязи,
Прожженный карьерист и проходимец,
Из мелких пешек рвущийся в ферзи.
Мне ль не признать в галантном кавалере
Вчерашнего шныря со «строгача»
С гнилой душонкой Брута и Сальери,
Ублюдка и сексота-стукача?
Предвижу неизбежные вопросы,
А вдруг, мол, это — ложь и трепотня?
Так вот, я сам читал его доносы,
Написанные лично на меня.
... Поскольку по одежке нас встречают,
То вновь обласкан этот балагур,
И снова дамы в нем души не чают...
А он стучит мужьям на пьяных дур.
1994
Альтер эго
Я скандальную славу в народе обрёл,
Хоть не шибко усердно пятнал честь мундира.
Но с тех пор надо мною витал ореол
Обитальца трущоб и хмельного задиры.
Коль по нраву толпе бред и галиматья —
Оклевещут любого без тени смущенья.
Я же очень удобный объект для битья,
Если нужен кому-то козел отпущенья.
Слухи шли, что я пью безобразней ракла,
Что в беспутстве дам фору всем грешникам Данта,
И я стал опасаться смотреть в зеркала,
Дабы там не увидеть мурло деграданта.
Мое имя склоняли во все падежи:
Кабы всё записать — просто кладезь фольклора!
Ну а мне — хоть бы хны, так как жил в царстве лжи,
Где поклеп и навет — что-то типа декора.
Эхо сплетен секло, как ружейный свинец,
Тщетно было искать от молвы оберега.
И вгрызался под кожу бесславья венец,
И, пустив корешки, стал моим альтер-эго.
Мы слились воедино во веки веков,
Хоть признать это фактом отнюдь не легко мне.
Ведь покрывшись коростой чужих ярлыков,
Я свой подлинный облик теперь и не помню.
У него, альтер-эга, свое на уме:
Пробу негде поставить в моем личном деле
И на теле гнездятся клеймо на клейме, —
На подобную жуть век глаза б не глядели!
За спиною моей продолжает бурлить
Этот гнойный поток компромата и дезы.
И теперь для того, чтоб грехи замолить,
Нужно в скит уходить мне с принятьем аскезы.
Трудно жить, раздвоясь, как двуглавый орел, —
Альтер эго и я... Как мне верх взять над ним бы?..
Как же мне опаскудел молвы ореол,
Упаси вас Господь от подобного нимба!
Мы говорим на разных языках
Бранит меня словесности знаток,
Аориста ревнитель и перфекта —
За то, что я в стихах «высокий слог»
До сленга низвожу и диалекта.
Мол, грешен я «смешением кровей»,
Слух раздражая чижикам салонным.
Но петь не может вольный соловей
По их лекалам, штампам и шаблонам.
Язык наш многогранен и богат,
Он и возник в процессе симбиоза,
Где хамский «новояз» и грязный мат
Вошли в разряд лексем официоза.
Умерь свой пыл, догматов эпигон, —
Смешно хулить писателя-трудягу
За то, что «книжным стилем» стал жаргон,
Поскольку полстраны прошли тюрягу.
Тот чалился в «Матросской тишине»,
Другой Лубянку хает в мемуарах.
А мало ли «чернухи» в Шукшине,
Хоть он и не мантулил срок на нарах?
Поверь, и я достаточно знаком
С Эзопом и Овидием Назоном,
И с пушкинским изящным языком,
И с феней, что впитал по нашим зонам.
Чтоб выяснить, кто прав из нас двоих,
И так ли уж верна твоя метода,
Ты выйди в массы — и послушай их...
А пишем-то мы, вроде, для народа.
Да ты лишь глянь вокруг, мой едкий друг,
К чему весь этот ор о лексиконе,
Коль Родине совсем не до наук, —
Отчизной правят Хам и Вор в законе.
Не сыщешь нынче «лавок» и «контор» —
Повсюду «фирмы», «офисы» и «шопы"...
Давай же прекратим бесплодный спор!
Ты снова за свое? Так подь ты в...