Приметы Осени

роман

Глава Первая,

в которой мы знакомимся с нашим героем, двумя Петровичами и другими его друзьями.

Всякий увидевший Билли Мула, решил будто бы тот дремлет. Уселся поудобнее, как это умеют делать люди много времени проводящие в седле, отпустил поводья, надвинул широкополую шляпу на глаза, да и поддался убаюкивающему ритму конского шага. И, быть может, так оно бы и было, если бы вдоль хорошо наезженной тропы не шумели "в багрянец с золотом" одетые березы, и воздух не был бы наполнен тем самым, самую чуточку горьковатым, с оттенками дыма и прелой листвы, осенним ароматом.

Нужно сказать, Билли любил это время года. Ни про одно другое он бы того же самого сказать не смог. А вот осень - любил. Ну, не всю, конечно. Трудно испытывать положительные эмоции к серой, от горизонта до горизонта, пелене, с которой месяц подряд сыпет мокрой гадостью. Ветер легко выбивает ледяные сопли из носа, а дороги превратились в жидкое ледяное болото. Но вот такую, прозрачную и легкую, как носимые ласковым ветром паутинки, чистую, золотую с красным, такую - да. Она наполняла сердце мужчины какой-то торжественностью. Возвышенностью. Словно бы природа вокруг - привычная, обыденная, на которую большую часть года и внимание-то не обращаешь - вдруг в одночасье обернулась прекрасным и величественным собором.

Так уж вышло, что Билли не часто заглядывал в церковь. Хотя бы уже потому, что и храмов-то в здешних местах не особенно много. Скажем так - не самое распространенное строение в туземных поселениях. Да чего уж там говорить! Пожалуй, не все обитатели окрестностей уверенно смогли бы определить: какой именно конфессии они отдают предпочтение. Пару сток основных молитв на одном из трех чаще других использующихся языков знал каждый. И этого было вполне довольно, чтоб обратиться к Всевышнему в трудную минуту, или проводить хорошего человека в последний путь. Но это ведь не значит, что в душах местных жителей не было места для Господа. Не так ли?

Было еще пара причин, по которым начало сентября было дорого сердцу Билли. Но о них мы поговорим как-нибудь потом. В какой-нибудь из тихих дождливых вечеров под надежной крышей и возле жарко натопленного очага. Ну и под кружку с местным хлебным вином, настоянным на травах. Как без этого?!

Честно говоря, всякий, кто сумел бы разглядеть лицо, а - самое главное - выражение лица Билли, ни за что не поверил бы, что тот в некотором роде боготворит царившее вокруг время года. Спать с такой, прямо скажем, недовольной физиономией, как-то не принято. Да и глаза молодого мужчины поблескивали из-под полей любимой шляпы как-то слишком уж сурово.

И, нужно признать, плохое настроение Билли было вполне оправдано. Трудно, знаете ли, веселиться и ликовать, въезжая в невесть кем устроенную засаду на сотни раз езженой тропе в пяти верстах от околицы с отрочества знакомого села Междуречье.

И ведь знаете, что именно больше всего раздражало трепетное сердце мужчины? Какая-то показная бестолковость злодеев. Мыслимое ли дело - жечь костры в двух шагах от того места, где собираешься напасть на кого-то?! А сидя в придорожных кустах громким шепотом материть какого-то Федора, продавшего сырой порох? Что это такое вообще, как не проявление полного неуважения к усталому путнику?

Оба револьвера давно были приготовлены к стрельбе. Укрыты только пока от зорких глаз того самого "всякого" под полами офицерской кавалерийской шинели без знаков различия. И не смотря на это, Билли всерьез раздумывал о том, чтоб сбросить с луки седла длинный повод вьючного мерина, дать верной ласковой кобылке шпорами под бока, да и рвануть прочь, одним рывком проскочив это непонятное место.

Однако же для скачек тропа шла слишком под уклон. Слишком под уклон, слишком извивалась, и слишком много торчало из грунта камней и корней для того, чтоб не опасаться, что лошадь в галопе переломает себе ноги.

В конце концов, Билли снова поморщился, покосился на приклад торчащей из чехла винтовки - сафроновки казачьего образца, и одними коленями заставил кобылку чуточку ускориться. Перейти еще и не на тряскую рысь, но уже и не размеренный шаг. И видно именно это послужило для прятавшихся в еще по-летнему густых кустах четверых мужичков сигналом.

- Торописся куды, твое благородие? - с явным сарказмом в голосе поинтересовался один из татей, поигрывая какой-то слишком уж изогнутой, как бы ни какой-нибудь персидской саблей. - Дык ты с лошадки-то слезай! Шинельку скидывай да сапоги. Так-то оно быстрее дойдешь! Верно, браты?!

Вряд ли остальные трое душегубов действительно приходились этому братьями. Скорее всего, они и дальней-то родней друг другу не были. Так, собратья по роду деятельности, и судьбе. Не более того. Однако же со своим предводителем ни один из названных родственников спорить не стал. Отнюдь. На разный лад, но каждый из них как-либо выказал свое полное и единодушное согласие с ультиматумом главаря.

- И за кошт свой не боись, служивый, - продолжал глумиться атаман шайки, имея в виду плотно упакованные и навьюченные на мерина баулы. - Вещички мы и без тебя разберем...

- Сам-то ты, итить, кто таков будешь? - разжал, наконец, губы Билли, продолжая искать среди придорожных кустов приметы присутствия других разбойников. Честно говоря, он, Билли Мул - достаточно известный в здешних краях человек, чтоб, например, не представляться на входе в трактир, все еще не мог поверить, что на дороге уже стоит вся банда, в полном составе. Всего четверо.

- Я-то, - вскинул бровь злодей, привычно укладывая саблю на плечо. Ловко. Так что сразу стало понятно - обращаться с клинком ему не внове, и даже где-то в радость. - Так ить Фрол Персиянин я. Слыхал про такого?

- А должен был? - чуточку улыбнулся Мул. Плохо улыбнулся, не хорошо. Другой, кто Билли знал получше, от такой улыбочки уже бежал бы, ног не чуя.

- Дикари, оне и есть дикари, - заржал, как конь бандит. - Сидят тут, в своем медвежачьем углу и ни о чем знать не знают, и ведать не ведают. Об нас, понимашь, во всех Европах судачат. Жандармы всех стран с ног сбились, нас с братами вылавливая. А энти ни сном ни духом. Темнота необразованная ты, твое благородие.

- Какое я тебе, Фрол, благородие, - слегка наклоняясь вперед, каким-то могильным голосом выговорил всадник. - Я простой...

Вот прямо тут, на середине фразы, Билли выхватил из теплых пазух шинели оба револьвера, ухитрившись по дороге еще и курки взвести большими пальцами, и начал стрелять. В каждом "кольте" по шесть зарядов. В двух - двенадцать. Шайке Персиянина хватило и одного. Всего пять выстрелов сделал Мул, прежде чем с бандой разыскиваемого "во всех Европах" было окончательно покончено.

- Простой я, - закончил, наконец, недосказанную вовремя фразу Билли, когда пороховой дым растворился, поглотился хрустально-чистым осенним лесом. - Не благородие никакое...

Мужчина был недоволен собой. Все-таки ему пришлось истратить пять пуль там, где можно было обойтись четырьмя. И, видит Бог, их и было бы четыре, не болтайся барабаны его "Кольтов-Нави" так, что того и гляди вывалятся. А если вздумать вдруг приняться палить из этих ветеранов не надев прежде перчаток, так ожоги рук просто гарантированны!

Что поделать! У Билли была возможность обзавестись новым оружием. Монахи православного миссии в Балыкче, что в устье Чулышмана на юге Телецкого озера, предлагали рассчитаться чем-нибудь стреляющим из сельской оружейной лавки. Мул пять месяцев подряд водил по югу Сибирского Комиссариата миссионеров. Служил полным энтузиазма, но слабо понимавшим специфику этих мест чернорясцам и за проводника, и за толмача при встречах с туземцами. Спасал от гнуса, отбивал от дикого зверья, вытаскивал из болот, лечил цингу и кровавые мозоли. И за няньку, и за мамку, в общем. Но, слава Всевышнему, доставил-таки иноков в миссию целыми и невредимыми.

В тамошней лавке было из чего выбрать. Земля там в долине хорошая, жирная. Травы растут так, что всадника с головой спрятать могут. На Чулышман не меньше людишек понабежало, чем на золотые россыпи в верховья реки Усы. Всяких. И немцев, и ирландцев, и англичан. Ну и из Империи конечно. Поляков, литвинов и прочих белорусов тоже хватало. Ну так на то Комиссариат и есть, чтоб всех привечать.

А раз сбились на Чулышмане, как в том библейском Вавилоне, люди разных народов, нравов и обычаев, чужих языков не ведающих, значит и лавка оружейная тут как тут. Как говорится: добрым словом и пистолетом добьешься куда большего, чем просто добрым словом. Сейчас уже никто и не вспомнит того, кто первым это сказал. Но истину за два десятка лет существования Сибирского Комиссариата тутошний народец усвоил накрепко. Так что не было у Фрола Персиянина тут ни единого шанса на успех бандитского промысла. Не Билли, даже из разболтанных вдрызг "кольтов" уложившийся в пять выстрелов, так другой какой-нибудь путник все равно оборвал бы "карьеру" лиходеев на наезженной тропе.

Так-то, по закону, душегубов положено было пленить, и доставить в ближайшее селение для справедливого суда. И, нужно признать, довольно часто так оно и выходило. Впрочем, для людей вроде этих, встреченных путником, ватажников, не так уж и важно, как именно закончить жизнь. В петле на виселице, что на площади у офиса шерифа, или в придорожных кустах. Конец все равно был один.

В общем, совсем было собрался Мул взять жалование парой ремингтонов по семнадцать серебряных за штуку. Но тут пришла весточка от шерифа из Междуречья, и пришлось ограничиться флегматичным мерином. В доплату монахи отсыпали еще полудюжину зеленых камешков, что в ручьях на самой границе с Китаем находят, горсть мелких золотых самородков и полмешка сухофруктов. Не так уж и мало, если знать, куда чего из добычи лучше всего пристроить.

Правда, золото тут же было поменяно на припасы, без которых в дальний путь никак. Крупы, чай, спички, порох. Немного свинца и вощеной бумаги. Коробка капсюлей. Новые подковы лошадям. Да вот еще с шинелью повезло. Вороватые интенданты Императорской армии, что в Туркестане с хивинцами воюет, в Кош-Агач свои товары привезли. А оттуда на Балыкчу уже местные купчишки, один из которых монахам задолжал изрядно. Отец-настоятель, конечно полон смирения и ангельского всепрощения, но долги спрашивает жестко. Пришлось купчине товаром с миссией поделиться. И пошла шинель, как часть оплаты Билли Мулу.

Полдороги Билли мучил мозги расчетами. Было подозрение, что обманули его святые отцы. Понятное дело, с пол пути не вернешься чтоб правду искать. Да и поздно уже. Мул, грамоты не знающий, под договором крест чертил, и отпечаток пальца лепил. Теперь уже ничего не изменишь. Церковники народец ушлый. До самого Комиссара в Барнаул с жалобами дойдут, но лишний рубль работнику не выдадут. С ними спорить - самому дороже выйдет...

А потом наступила осень. Ночами стало холодновато просто на попоне у костра. Тут шинелька и пригодилась. И она же, из добротного воинского сукна, теплая, на подкладе и с семью золочеными пуговицами, примерила путешественника с монахами. Решил, что Бог с ними, с чернорясцами. Жив, здоров. Ружье есть и два пистолета. Мерин с кобылкой. Шинель вот еще. Двенадцать лет назад, когда Билли, мальчишкой еще, вытащили из холерного карантинного барака, у него и полушки гнутой за душой не нашлось бы. Правда, тогда его звали Володей Оселовским. И числился он в бумагах Томского жандармского управления сыном ссыльнопоселенца, почившего в бозе от холеры в бараках Чаусского острога Якова Николаевича Оселовского.

В переселенческом лагере, что в предместьях Барнаула, Володьку записали уже Ословским, а в Кузнецке излишне экономный писарь сократил до Ослова. Простой перевод новообретенной фамилии - "Донки" - в англоговорящих поселках юга Сибирского Комиссариата к трудолюбивому парнишке как-то не прилипло. А вот "Мул" оказалось самое оно. Так Вовка Оселовский исчез, ни в каких официальных бумагах более не проявляясь, и родился Билли Мул, человек с ограниченным гражданством Российской Империи, житель вольных территорий на юге Западной Сибири.

Но оружие Билли все-таки стоило сменить. Последние выстрелы стали прямо-таки последней точкой для старых, собранных еще в Хартворде, штат Нью-Джерси, револьверов. Один, из которого мужчина в общем-то и стрелял, просто развалился. Второй выглядел немного лучше, но при стрельбе пришлось бы левой рукой поддерживать так и норовивший выпрыгнуть из креплений барабан.

Мул, надеявшийся в Междуреченском продать старые Кольты хотя бы рублей за пять или, еще лучше - шесть, теперь мог только морщиться от досады. За имеющиеся наборы бесполезных железок и болтов не выручить и рубля. Даже если продавать иудеям на запчасти.

Билли тяжело вздохнул, одним экономным движением сунул пистоли в потертые кобуры, вытянул из чехла ружье, и спрыгнул с кобылки. Оставалась еще небольшая надежда, что в лагере разбойников, а опытный лесовик носом чуял, что он совсем близко, найдется что-нибудь ценное, способное компенсировать мужчине испорченное оружие. Найти пару новеньких пистолетов Билли и не надеялся. Если бы что-нибудь подобное попалось в руки Персиянина, оно непременно было бы, в качестве устрашения продемонстрировано путешественнику. А вот кошель со звонким серебром, или какой-нибудь скарб отобранный у других, не способных за себя постоять путников, весьма бы мужчине пригодился.

Первым делом были тщательно обысканы тела самих душегубов. Естественно, никто и не собирался их хоронить. И даже пары строк из какой-нибудь молитвы не нашлось для разбойников у Билли Мула. Он всерьез полагал, что даже такую малость, как могилу нужно заслужить при жизни. Ну или, на худой случай - купить. Не зря же матерые вояки подвешивают себе серьгу из драгоценного металла в ухо. У дорожных варнаков посмертной платы в ушах не было, а значит - и трудиться, откапывая ямы в каменистой почве, не имело никакого смысла.

Серебряные нательные кресты - все четыре православные, Билли не тронул. Не в его обычае было встревать в чьи-либо отношения с Богом. А вот тайники в поясах и карманы вытряс со всей тщательностью. И добычу - четыре с четвертью рубля - шевеля губами и загибая пальцы, на несколько раз пересчитал.

Еще в небольшом кожаном мешочке, в каких обычно хранят ценные нагрудные ладанки, у самого Фрола Персиянина нашлась туго свернутая бумажка с грубым планом, ориентирами на пути от Кузнецка до села Междуреченское, и каким-то, писанным от руки по-русски, текстом. Этот трофей Мул снова аккуратно уложил в кисет, и спрятал во внутренний карман шинели. В селе полно было умников, способных разобрать письмо. Ну, человека четыре - точно.

Оружие, которым вахлаки пугали известного на весь Комиссариат толмача, проводника и ганфайтера, не впечатлило. Две солдатские старые, еще с откидным затвором, берданки, двуствольный дульнозарядный кавалерийский пистоль, и та самая, условно персидская, сабля. Не считая, конечно, четырех засапожных ножей с простецкими деревянными рукоятями, сразу забракованных и заброшенных в кусты. Вот и вся добыча. Билли был разочарован, и, тем не менее, все оружие было завернуто в старое шерстяное одеяло и принайтовлено к поклаже на мерине.

Потом Билли потратил добрую четверть часа на то, чтоб убрать трупы. Будь у путника дольше времени, в смысле того - случись это происшествие летом, а не осенью, когда вечерние сумерки наступают вдруг и сразу после обеда, тела незадачливых лиходеев были бы еще и заброшены в какой-нибудь овраг. Так сказать, чтоб не смущали своим запахом добрых людей. Теперь же пришлось ограничиться тем, что растаскиваемую зверьем мертвечину не будет видно с тропы.

Поводья кобылки были наброшены на крепкий сук, а мерин и так уже был привязан к седлу верховой. Судя по запаху дыма, легко различимого с того места, где шайка нашла свой конец, лагерь лиходеи не потрудились отнести подальше в лес. И Билли намеревался и там все внимательнейшим образом осмотреть, а тащить с собой лошадей не видел ни какого смысла. Умная лошадь обязательно подаст сигнал в случае опасности. Кроме того, за конокрадство в Комиссариате было только одно наказание - петля на шею, и понятие "смягчающие обстоятельства" местным судьям неведомо.

Слабо шаявший и отчаянно дымящий костер с разбросанными вокруг него подстилками нашелся шагах в пятидесяти от тропы. Никаких следов лошадей Билли по дороге не встретил, поэтому и искать их не стал. Душегубы явно в пути поиздержались и притопали из Кузнецка пешком. А это значит, что и поклажи много быть не могло. Четыре полупустых котомки с полудюжиной фунтов пшена и чистыми портянками, пара добротных больших медных, обшитых воловьей кожей, фляг, котелок и солдатский ранец с огневыми припасами - пулелейкой, тремя десятками медных патронов к ружьям, жестяной банкой пороха и тремя полными коробками капсюлей. Все не настолько тяжелое, чтоб Мул не взялся бы дотащить трофеи до лошадей. Тем не менее, мужчина сразу отложил фляги и ранец в сторону. Это он собирался забрать с собой в любом случае. Потому как под нижними, самыми большими и пушистыми лапами ближайшей к костру ели виднелся еще какой-то сверток, и, не проверив, путник не хотел принимать решения. А ну как там отнятые у богатого купчины отрезы китайского шелка, из тех, что по сорок рублей за аршин в Барнаульских лавках?! Какие-то пятнадцать, а еще лучше - двадцать аршин такой добычи легко решили бы все проблемы Билли Мула с револьверами.

Впрочем, он не успел сделать и пары шагов в сторону загадочного тюка, как вынужден был притормозить и взяться за карабин. Естественная реакция готового за себя постоять человека на нечто непонятное, и от этого, скорее всего - опасное. Ведь не так уж и часто тряпичный куль вдруг принимается издавать какие-то гукающие звуки, да еще и шевелиться при этом!

Не часто, не означает - никогда. В богатой практике путешествий по здешним местам у Билли бывали случаи, когда оголодавший за зиму, весенний медведь нагло врывался в лагерь людей и в поисках съестного выворачивал сумки и мешки. И если уж находилось какое-то лакомство, так мишка мог урчать очень похоже, и теребить поклажу. В общем, не смотря на осень и, в связи с этим, относительную покладистость хозяина леса, Мул не расслаблялся.

Несколько минут внимательного разглядывания укрытого сумерками подножия огромной ели, убедили мужчину, что сколько-нибудь серьезное животное там просто не смогло бы уместиться. Ни медведь, ни росомаха, тигр или волк. А все остальное зверье для вооруженного винтовкой и решительностью человека не представляло никакой опасности. Наконец, Билли глубоко вздохнул, поправил одной рукой шляпу с широкими полями, и осторожно, как говорится - на полусогнутых, пошел в сторону загадочно свертка.

Иногда зрение играет с нами такие шутки, когда простые и понятные, обыденные даже вещи предстают в новом, незнакомом, или даже - устрашающем виде. И потом, когда мы все-таки раскрываем истинную суть, осознаем, что были напуганы собственной слишком богатой фантазией, и открываем для себя старую вещь в новом ракурсе. Вот так и Билли Мул. Ему понадобилось сделать всего с полдюжины шагов, чтоб увидеть и понять - что же в действительности представлял собой тряпичный сверток.

- Ого! Какие люди! Петрович?! - вытащив за ноги "отрез шелка" из-под елки на свет, Билли приобрел отличное настроение. - Ну и какой Дьявол тебя сюда приволок?

- Му-му-мум, - ответил тот.

- А, ну да! - хихикнул мужчина, сделав вид, будто бы просто не догадался сразу вынуть кляп.

- Вова! - немедленно заверещала под-ёлочная находка. - Дорогой ты мой! Драгоценный! Бриллиянтовый с парчовыми вставками! Я знал! Я верил, что ты спасешь меня из лап этих презренных гоев! И вот ты примчался, ты здесь, ты вырвал меня из объятий неминуемой смерти!

- Ага, - заржал на весь лес, вспугнув шумную стайку перепелок, Билли. - Скакал день и ночь. День, итить, и ночь! День и ночь! Всю задницу о седло стер... Петрович, какого хрена ты в лесу делал? Не из теплой же постельки тебя лиходеи выкрали?!

- Вот грубый ты, Владимир, - растирая наконец освобожденные от веревок запястья, посетовал Петрович. - Я тебя с младых лет знаю, и люблю. И всегда ты был грубым. Ведь мог же какие-то иные слова подыскать. Не такие обидные, что ли. "Какого хрена"... Такого хрена, Вовочка! Доживешь до моих седин, и ты станешь в лесок за шикшой бегать. Очень отвар шикшачий для волос полезен!

Нужно сказать, что хотя отвар водяники, иначе еще именуемой шикшой, а кое-где даже и ерником, действительно укрепляет корни волос, Петровичу эта широко распространенная трава уже вряд ли помогла бы. Хотя бы уже потому, что большую лобастую голову старичка растительность "украшала", так сказать: эпизодически. Ну, то есть - тут есть и еще вот тут немного. И на висках - чуточку. Во всяком случае, на прическу уже точно не хватило бы.

Причем, сколько лет Билли был знаком с Петровичем, столько он именно так и выглядел. Невысокий, футов не больше пяти, бойкий старикашка с непокорными, торчащими в разные стороны кустиками волосенок на относительно крупной голове. Казалось, время пролетало мимо, никоим образом не задевая этого человека.

Вообще, на обширных землях Сибирского Комиссариата за три десятилетия его существования, собралось приличное количество интересных людей. О них можно было бы рассказывать множество занимательных или поучительных историй, а некоторые из них, вроде того же Билли Мула, были довольно известны за пределами выбранных для жительства поселений. Но уж точно не было ни единого подобного Петровичу. Вот его знали абсолютно все. Он бывал абсолютно везде, и участвовал во всех значимых событиях. Сидел в осажденных поселках во время войны с туземными племенами шорцев и телеутов. Наводил переправы через бурные горные реки на тропах - главных торговых маршрутах юга Сибири. Мыл золото в студеных ручьях на Лебяжьей речке, вырубал ядовитую медную и свинцовую руду в шахтах на Чуйской степи.

При всем при этом, ни один из числа ветеранов Комиссариата не припомнит и единого раза, когда старичок держал бы в руках оружие, или трудился где-нибудь за жалование. Не было такого. Всегда на подхвате, вечно на вторых ролях. Везде и всюду - свой. Со всеми знакомый и ни от кого не зависящий. С шутками-прибаутками, массой веселых или поучительных историй и простой, стариковской житейской мудростью.

Кроме пальбы из револьверов, у Билли с детства проснулся еще один весьма ценный в здешних местах талант. Склонность к языкам. Давались они ему легко, и накрепко врастали в память. Потому и нанимался проводником и переводчиком, что легко мог договориться и с надменными шорскими князьками в каком-нибудь медвежьем углу, и с респектабельными фермерами в немецких и датских поселках в западных предгорьях Алтая. Вульгарный английский, на котором говорили в половине Комиссариата, и уж точно по всему плато Укок, вообще звучал из уст Мула, как родной. Но даже Билли не смог бы сравняться в этом отношении с невероятным Петровичем.

Больше того! Билли только говорил, а старичок еще знал обычаи и традиции тех с кем говорил на их родном языке. С евреями, как истинный иудей, с татарами - татарин. Цедил слова, как мандарин из маньчжурского рода на китайском, и подтягивал тоненьким голоском баварские народные песни во время ежегодного Праздника Пива.

Да и имени-то его настоящего никто не знал. Ирландцам он представлялся Патриком Петровичем, с немцами - менялся на Фердинанда Петровича, а аборигенам был известен, как Арбанчы Петрович. И список этот только пополнялся, с увеличением числа представленных в таежной автономии народов.

- Не обижайся, - смутился Билли, и убрал с плеча старичка воображаемую пушинку. Чужих наречий мужчина знал, конечно, много, но и пробовать бы не стал соревноваться с Петровичем в искусстве словесной эквилибристики. - Не хотел тебя обидеть. Просто... Не стоило ходить в лес одному.

- Да уж, опростоволосился, - поморщился старик, вдруг хлопнул себя по лбу, и принялся измерять шагами расстояние от затухающего костра в сторону трухлявого пня.

- Где-то здесь, - уверенно заявил, наконец, Петрович. - Копни ка, юноша, туточки!

Билли глубоко вздохнул, но спорить не стал. Аккуратно прислонил карабин к пню, и стал сдвигать в сторону толстый слой устилающей землю отмершей хвои. И почти сразу нащупал плотно сбитую деревянную крышку, под которой, в свою очередь, нашелся небольшой ларец из бересты. Мул осмотрел находку со всех сторон и, не обнаружив ничего похожего на замок, поддел крышку кончиком ножа.

Какая-то хитрая, скрытая защелка в ларце все-таки присутствовала. Потому как что-то же там хрустнуло и лопнуло, прежде чем крышка, наконец, откинулась. Впрочем, ни одного из пары кладоискателей такая мелочь не заинтересовала. Внутри небольшой шкатулки лунно поблескивала добрая кучка серебряных монет, комплект золотых женских серег с красным, похожим на рубин камнем и изящная заколка для галстука с несколькими маленьких прозрачных камешков. Ну и массивные, в позолоченном корпусе, карманные часы с толстой цепью для крепления к жилетной пуговице.

- Подарок, - сгребая часы, пояснил Петрович. - Андрюша подарил, давеча.

- Как он? - заинтересовался Билли, одновременно раскладывая трофейное серебро на две равных кучки.

- Денег много не бывает! - пояснил мужчина в ответ на недоуменно вскинутые брови старика.

- Ах, Вова! - Петрович неожиданно перешел на иудейский говор. - Я таки вам скажу, шо их и мало уже почти не осталось!

- Тут много, - не понял шутки Мул. - Тебе надолго хватит.

Считал Билли намного лучше, чем читал. На место профессора математики в Императорский Томский университет претендовать бы не стал, но высчитать количество зажатых в кулаке монет был вполне в состоянии. Хоть и не очень быстро. Что давало повод для иронии злому на язык старожилу:

- Говорил тебе, юноша! Учись счету и письму. В жизни пригодится! А ты только из пистолей палить хотел...

На что Билли только ухмыльнулся. Уж что-что, а мастерское владение огнестрельным оружием ни единожды спасало ему жизнь. Не говоря уже про то, что только верные револьверы не далее как полчаса назад и самого старика вызволили из беды. И снова не стал спорить. Во-первых, потому просто любил и уважал Петровича. Да и не был никогда замечен в склонности к спорам. А во-вторых, банально был занят. Распределял собранные в лагере лиходеев трофеи между собой и спасенным из плена старичком.

- Вот сколько раз я тебе говорил? Учись, Вова! И Андрюша твой, тоже говорил...

- Он вернулся, - кивнул Билли. Не спрашивал. Сказал, будто бы точно был уверен, что его лучший и, пожалуй, единственный настоящий друг вернулся, наконец, в Междуреченское. - Пошли. У меня там лошади.

- Вернулся, вернулся твой Андрюша, - часто дыша, не успевая за широким шагом молодого мужчины, и на каждом шагу поправляя сползающие с покатых плеч лямки сумок и мешков, Петрович, тем не менее, находил в себе силы еще и разговаривать. - С дюжину дней уж как. Часы вот мне подарил. Андрейка - молодееец!

- Угу, - легко согласился Билли. Еще бы ему не быть согласным с авторитетным мнением старого жителя села. Не все, что Андрей Курс говорил или делал, было для Мула понятно. Кое-что, вроде принадлежащей другу лавки "Оружие, Revolvers and guns for real men" в Междуреченском, вызывало легкое чувство зависти. Но вот в чем мужчина был абсолютно уверен, так это в том, что Курс - молодец.

- Он вернулся, - свалив поклажу на обочину тропы и отдуваясь, выговорил Петрович. - Ты вот тоже где-то пропадал чуть не год, а теперь в село едешь. Шерек вчерась уже месяц как бока в пансионе отлеживает...

На самом деле старик использовал слово "town". В Междуреченском, негласной столице всего востока Комиссариата, уже тогда насчитывалось под тысячу постоянных жителей. А осенью, когда возвращались золотоискатели, или весной, когда в поселок приходил очередной караван переселенцев и с заимок в горах приходили охотники за мягким золотом, так и под две. Так что англоговорящие вполне справедливо именовали село малым городом. А все остальные просто использовали понятие в числе всех прочих в том удивительном, уникальном, мультиязыковом суржике, на котором общалась комиссариатская вольница.

- У меня нет второго седла, - смутился Билли, когда добыча была упакована и привязана к остальной поклаже на мерине. - Садись на кобылу. Нужно торопиться. Скоро стемнеет. Значит, Шерек тоже пришел?

Петрович, впрочем, и не думал спорить. В конце концов, активно прожитые годы все-таки берут свое. И если утром старик отправился на пару часиков в окрестный лес за полезной травой, будучи полным сил и энергии, то к вечеру, выглядел, что называется - выжатым лимоном.

- Куда ему деваться. Пришел ваш нехристь. И есть у меня мысля, - между тем продолжал говорить уже сидя на лошади, будто бы сам с собой, Петрович. - Мнится мне, Вовочка, что это Ося вас всех, всю вашу шайку-лейку, для какой-то надобности в село собирает.

По всему Комиссариату немного отыскалось бы людей, которые могли бы безнаказанно назвать шерифа Междуреченского, Оскара Петерсона этак вот по-простому, Осей. В городке, конечно же, была контора от Барнаульской управы, и в ней даже просиживал штаны "с девяти до пяти окромя выходных и праздничных дней" присланный чиновник. Некто Гефест Полуэктович Пузиков. Только от реальной власти в округе господин Пузиков был весьма и весьма далек. Да, к слову сказать, не слишком и стремился, предпочитая прямо из присутствия приторговывать скобяной мелочевкой. В реальности, округой управляли Оскар Петерсон, на пару с поселковым судьей Фрицем Шредером.

Ну и однажды, какой-то шутник взял, да и дословно перевел фамилию главного выборного борца с преступностью в восточном Комиссариате. Сын Петера, Петра - значит - Петрович! Так в Междуреченском стало на одного Петровича больше, а старое его воплощение получило право панибратски называть шерифа Осей.

Билли пожал плечами, и поддернул узду так и норовившей схватить пучок еще зеленой травы с обочины тропы. Мул больше года не был в Междуреченском, и даже не пытался отгадать дл какой такой надобности шериф мог бы вызвать троих друзей. Зато Петрович последнее время из городка никуда не отлучался, был в курсе самых последних новостей, и не стеснялся рассуждать вслух.

- А что такого этакого у нас произошло, что Ося озаботился заиметь под рукой несколько крутых парней с оружием? - спрашивал у изумрудных пихточек слева от дороги старик. И тут же, повернув голову на право, к пылающим рябинам, отвечал. - Пантелеев новый золотоносный ручей нашел? Ну так и чего? Он мужик и сам зубастый. Наберет весной работников из душегубского конвоя, да и всего делов...

- Далеко? - Билли сделал вид, будто бы заинтересовался новостью. Былины о богатейших россыпях золота в туземных сопках привлекали, конечно, некоторое количество добровольных переселенцев. Из тех, кто, как говориться - ни Бога, ни Черта. Но для "комми", считавших Комиссариат своей Родиной, известия об открытии нового месторождения давно стали делом привычным и даже обыденным. Подумаешь - добавиться в черной тайге, в окрестностях прииска, несколько десятков безымянных могил, в которых навечно упокоятся высланные из Европы лиходеи. Эка невидаль! Из каждой тысячи кандальников, ежегодно добирающихся до Кузнецка, первую зиму в Комиссариате переживали едва ли две сотни.

- А мне откуда ведомо? - удивился Петрович. - Пантелеев сам себе в зеркале не улыбается и родному брату не верит. А ты хочешь, чтоб он мне тайну свою, как на духу, открыл?

Билли хмыкнул и снова пожал плечами.

- Да и оно тебе зачем? Ты же, Володимир, все одно в студеной водице по колени стоять с лотком не станешь. Тебя в отрочестве за партой на пять минут было не удержать, а тут не разогнув спины весь день... Золотце-то, Вовочка - оно потом и кровью пахнет. А тебе пороховой угар милей.

Мул промолчал, хотя старик даже несколько минут молчал, в ожидании, что парень все-таки что-нибудь ответит. Мог, конечно, ответить. Сказать, что вообще стрелять не любит, и что учился этому делу, до трясущихся от перенапряжения рук и слезящихся от дыма глаз, только за тем, чтоб иметь возможность постоять за себя. Мог, и все-таки промолчал. Друзья и так знали, а остальным и знать не нужно.

- Андрюха-то чего? - вместо ожидаемых откровений, спросил Билли. - Нашел, чего искал?

- Твой Андрейка, конечно молодец, - покачал головой Петрович. - И слова из него клещами тянуть не нужно, как из некоторых... Но!

Старик сделал паузу и даже ткнул в небо тонким сухим пальцем.

- Но о делах своих на каждом перекрестке не трепет! Где был, чего искал, и нашел ли - о том ко мне с отчетом не приходил. Одно только птичка начирикала - на Восток ходил. По Томи и еще дальше. На Аскиз к сагайцам и хакасам.

Мужчина долго, рискуя оступиться и упасть, смотрел на старика, а потом, что-то для себя решив, кивнул и улыбнулся.

- Что-то произошло, - выдал Билли, заставив теперь Петровича пытаться что-то высмотреть на обветренном лице путешественника. - Что-то настолько серьезное, что Оскару понадобились мы все. И ты, старый, знаешь.

- Предполагаю, - признал как-то вдруг присмиревший старик. Он и раньше не считал Билли тупым громилой, но и этакого оборота - парень парой фраз обесценил все его ужимки и вычислил суть - не ожидал.

- Ну?

- К нам из столицы прибыли важные господа! - с изрядной долей сарказма в голосе, выдал Петрович. - Целый отряд, да еще и с охраной из десятка казаков.

- Из какой столицы? - удивился Билли. Собственно, присутствие в Междуреченском казаков тоже было чем-то экстраординарным, тем, что в редакциях газет принято называть французским словом sensation. Но и неким "слоном", то есть чем-то никогда не виданным, экзотической редкостью, гости с севера не были.

В здешних краях служивое сословие, мягко говоря, недолюбливали. Как в северных уездах Томской губернии, а особенно вдоль Великого Сибирского тракта, не любили обитателей Комиссариата. Иногда эта взаимная нелюбовь выливалась в небольшие конфликты. То купцы, отправившиеся на торг в Томск или Колывань, оказывались биты и с испорченным товаром. То группа казачков возвращалась домой из Барнаула битыми, да еще и в одном исподнем.

В отличие от остальных жителей старого Алтайского Горного Округа, государевых крестьян, никто не ограничивал право казаков и комиссариатских переселенцев во владении оружием. Что угодно, и в любых количествах. Билли своими глазами видел в приграничном форте, неподалеку от Кош-Агача, самые что ни на есть настоящие пушки. И именно это, как явный признак свободного человека, делало старых сибиряков конкурентами новым.

Благо, существовала еще одна категория обитателей бывшего АГО, которую одинаково ненавидели и казаки и "комми". Горная Стража. Вооруженные отряды, должные хранить покой немногочисленных крестьян и до сих пор принадлежавших царской семье рудников, с приписанными к ним поселками. На деле, это были обыкновенные банды лихих людей, занимающиеся добыванием средств для покровителей. Но именно эти люди в коричневых мундирах каким-то непостижимым образом сближала противоположности.

- Что значит, из какой? - в свою очередь удивился старик. - Забыл, в какой стране живешь? Из Санкт-Петербурга, вестимо!

- Ого, - покачал головой Мул. - Что им здесь надо?

- А вот этого не знает никто, - печально развел руками плешивый Петрович.

- Неужто и птичка не начирикала? - усмехнулся путешественник.

- Нет. Ведаю лишь, что господа эти проводников ищут, по Мрас-Су и окрестностям. Да таких, чтоб и с индейцами инородскими общий язык могли сыскать, и пути проходы в тайге знали.

Билли мог сказать, что под эти условия подходит как бы ни половина местных охотников, и практически все золотоискатели. Но не сказал. Потому что Петрович нал это не хуже него. И если уж эта потребность столичных гостей оказалась как-то, по мнению старика, связана с экстренным вызовом шерифа, то и без пустопорожнего сотрясания воздуха сейчас же о том будет сказано.

- И на праздно любопытствующих господ сии не слишком-то похожи, - продолжил, будто бы подслушал мысли Мула, старик. - Абашевские татары, что пришлых от Кузнецка к нам вели, сказывают, что те инструменты со стеклами из деревянных сундуков доставали и в них смотрели. И воду из рек до ручьев в бутылочки махонькие собирали.

- Со стеклами? - не поверил Билли. Уж кому, как не ему - опытному страннику - было известно, насколько трудно сохранить в дороге по местным тропам что-нибудь стеклянное. В свое время, доставка поясного зеркала из Кузнецка для суровой жены междуреченского кузнеца вылилась в двухмесячный поход с приключениями. Да и то, на упакованное в дюжину слоев дерюги с соломой, уложенное в ящик, стекло всю дорогу дышать боялись. Не то чтоб еще доставать его на привалах и разглядывать.

- Ага, - между тем, решительно подтвердил Петрович. - Со стеклами. Балабайка... Ну ты, Вовочка, его должен помнить! Это тот индеец из Абашева улуса, что у казачков чуть пушку не угнал...

- Брешет, - поморщился Билли. По мнению мужчины, лгать могли только совсем уж никчемные, слабые люди. Такие, кто неправдой пытались скрыть свою бесполезность или оправдать бессилие.

- Да это всем известно, что брешет, - хихикнул Петрович. - Но как брешет, подлец! Заслушаешься!

С этим утверждением Мул мог поспорить. Лично ему Балабайкины сказки не нравились. У пронырливого татарина всегда выходило, что все персонажи, кроме рассказчика, глупые и жадные люди. Причем туземец подмечал те самые отличительные особенности каждого из героев своих историй, которые позволяли слушателям узнавать в них реальных людей. И Билли каждый раз задавался вопросом - не говорит ли где-нибудь еще, в каком-нибудь Змеиногорске, этот индеец о нем, Билли Муле? Не выставляет ли на потеху обывателям мелкие недостатки его, Билли Мула, друзей?

Между тем, комми эти рассказы слушали с удовольствием, и от Кузнецка до Кош-Агача, Балабайке были рады в любом кабаке, трактире или таверне. И история о том, как из Кузнецкой крепости татары едва не укатили медную, времен Наполеона, пушку, была, так сказать, неизменной изюминкой выступлений.

- Балаболка с другими в городок пришел? - все-таки решил уточнить путешественник.

- Балабайка, - автоматически поправил парня старик. - Пришел, да. В салоне у Хайлитера ошивается. Подле господ трется. Ну и конечно байками их своими кормит.

- Брешет, - поморщился Мул.

- Ты знаешь, Вовочка, но нет. Почти не врет. Оскар ему внушение сделал, и Шерек постоянно рядом. Присматривает.

Билли не хотел, да улыбнулся. Аргумент в виде Шерека - это серьезно. С таким приглядом и правда врать разучишься.

Вообще-то, шорцы, телеуты и прочие иноверцы, населявшие Алтай до прихода европейцев, особыми статями не отличались. Ни ростом, ни силой соперничать с русскими первопроходцами и не пытались. Но изредка, может быть даже раз в сотню лет, в туземных улусах рождался мальчик, выраставший в настоящего гиганта. Под десяток пудов весом и чуть ли в сажень ростом. Огромное, невероятно сильное существо, становившееся настоящим бедствием для индейского поселения. Потому как кушал этот гигант соответственно.

Шереку повезло. Ему едва шестнадцать стукнуло, когда проходившие через селище Андрей с Билли практически выкупили парня у семьи. Просто отсыпали тщедушного облика туземцам полмешка сухофруктов и футов пять пшена, да еще половину накануне подстреленного оленя оставили. А ранним утром парнишка крепко, как последнюю в жизни соломинку, схватился за повод Андреевой лошади, и побежал рядом. В новую жизнь.

Никаких бумаг, естественно, не оформляли. Да и не смогли бы. В Комиссариате, так же, как и в Российской Империи, в памятном шестьдесят первом крепостное право было отменено и любого рода рабство было запрещено. В том числе - временное, вроде каторги.

Но это уже не заслуга Великих Реформ царя Освободителя. Здесь постарались соответствующие статьи пресловутого Парижского Трактата, который Россия вынуждена была подписать, проиграв в долгой, кровавой и неудачной для Державы Крымской войне. Согласно документу, люди, совершившие преступления на землях, принадлежащих сторонам участникам соглашения - Британии, Франции, Турции и России - и приговоренные к каторжным работам или смертной казни, впредь должны были препровождаться на вольное поселение в особые территории в Сибири. С пожизненным запретом на возвращение в Европу и ограничением в правах, как граждан Российской Империи. Надзор за исполнением этих параграфов Трактата возлагался на особого, назначаемого по согласованию всех сторон, комиссара и его помощников.

- Так чего индеец еще выболтал? - процедил сквозь зубы Билли.

- Балабайка рассказывал... Ты, Вовочка, не прав, - снова не удержался Петрович. - Инородец сей не постоянно лжет. У Петерсона в офисе не врут. Сам знаешь.

Мул пожал плечами. Его, и двоих его друзей - Андрея и Шерека - с шерифом Междуреченского связывало взаимное уважение, а не что-либо иное. А потому и говорить неправду в кабинете Оскара Петерсона, ему и в голову бы не пришло. Впрочем, я кажется уже описывал отношение нашего героя ко лжи.

- Татарин говорит, будто бы среди тех господ даже князь есть. Представляешь?!

Билли не представлял. Как не мог представить, что все беленькие мерцающие точечки на ночном небе - это точно такие же солнца, как то, что каждое утро согревает озябшую землю. Андрей рассказывал, и даже называл имена некоторых приметных звезд. И Билли ему верил, но представить себе не мог.

Так и с дворянами огромной империи. Чисто теоретически, мужчина, конечно же, знал о существовании где-то там всевозможных князей, графов и баронов. И даже допускал вероятность того, что принцы могут водиться еще и во дворцах в Санкт-Петербурге, а не только в сказках. Но, как любили мудро выговаривать шорские старейшины - чего не пощупать руками - то не для людей.

- А еще один, вроде бы как - барон, - между тем продолжал старик. - И почему-то тот, что князь во всем слушается того, что барон. Хотя должно быть наоборот...

- Точно? - усомнился молодой мужчина.

- А Бог его знает, Вова. Но твой Андрейка сказал, что так. И я ему верю.

Билли еще, который уже раз за последнее время, кивнул. Мнение Андрея было достаточным поводом. Никто не ведал, в каких краях хозяин оружейной лавки обретался, пока не попал в Комиссариат, где учился и откуда набрался стольких разных и обширнейших сведений. А сам Курс не торопился делиться личными секретами даже с лучшими друзьями. Тем не менее, вся округа была абсолютно уверена - если Андрей что-то утверждает, значит, так оно и есть.

- Да еще эта девка с ними...

Петрович вроде и сказал негромко. Прошептал даже, чуть громче обычного. Но и этого довольно было, чтоб Билли снова остановил караван, и взглянул в выцветшие глаза старика. Молча. Только бровь вопросительно выгнул.

- Не зыркай на меня, Вова! - тут же взвился Петрович. - Не зыркай. Вот не надо на меня зыркать. Старый я, Вовочка! Могу и девушку девкой обозвать...

прода

Старик рисковал. Брякни он что-нибудь подобное в любом из баров любого из поселений от среднего течения Чумыша до Чуйской степи, и жизнь Петровича повисла бы на волоске. Любое! Действительно - любое выражение неуважения в отношении к белой женщине каралось в Комиссариате стремительно и предельно жестоко. Без оглядки на былые заслуги или положение в обществе.

Среди каторжников и висельников, от которых поторопились избавиться, выслав их в страшную Сибирь, страны победительницы, женщин было мало. Или - нет! "Мало" - это не достаточно точное слово, чтоб описать сложившееся в первое десятилетие существование Комиссариата положение. Европеек было столько, что все население огромных территорий знало их по именам. Иные бывшие злодеи готовы были преодолеть сотни верст по звериным тропам в черной тайге, только чтоб взглянуть на женщину! Женщину! Самим своим существованием, олицетворяющую... Да! Олицетворяющую возможность обретения дома, семьи, уюта! Дети, крепкое хозяйство и уважающие тебя соседи что еще нужно настоящему мужчине?!

О том, чтоб причинить этим удивительным, почти мифологическим, существам в юбках не могло быть и речи. Суровые дядьки с перекореженными судьбами, привыкшие сначала бить, потом спрашивать имя, выказывали поражающую воображение фантазию для наказания посмевшего обидеть белую женщину.

И это не шутки, и не преувеличения. Именно так все и было!

Ну, конечно же, тысячи отторгнутых Европой, хорошо вооруженных лиходеев были весьма далеки от идей монашеского воздержания. Благо, с точки зрения пребывающих в дикости туземцев, даже те крохи, что выделяла вынужденным переселенцам администрация комиссара на обустройство, представляли определенную ценность. Зачастую, куда большую, чем многочисленные девочки и девушки. Или, того паче - вдовы. Этих в стойбищах вообще легко меняли на фунт пороха, или четверть хлебного вина.

Причем, каких либо ограничений, предъявляемых церковной моралью, в виду собственно отсутствия храмов, не существовало. Удачливые золотоискатели или ловкие охотники, бывало, заводили себе по целому гарему из аборигенок. Легко, впрочем, бросаемых, когда удача поворачивалась к этим временным султанам филейной частью.

Со временем так и сложилось, что туземные, как бы - временные, жены настоящими не считались. И если белых женщин было принято величать не иначе, как леди, то представительниц местных племен и народов называть куда проще.

- Зачем они привезли с собой леди? - отчего-то хрипло, поинтересовался, наконец, Билли.

- Если бы я знал! - как-то по-особенному жалостливо, вскричал привыкший быть самой информированной особой Комиссариата, Петрович. - Если бы я знал! Они ни с кем из наших, кроме Оскара с Фрицем, общаться не желают. Брезгуют-с. Как к ним Балабайка сумел поближе подобраться - одному Аллаху ведомо.

Тропа, и прежде шедшая под уклон, стала еще и поворачивать. А впереди - оба путешественника отлично это знали - вот-вот должен был показаться капризный брод - переправа через небольшую речку Кийзак. Билли приходилось теперь даже придерживать чувствующую близость воды кобылку. И вот, наконец, главный торговый путь в село Междуреченское, вышел на южный, свободный от деревьев, склон сопки.

Оставалось преодолеть довольно крутой спуск вниз и по щиколотку замочить сапоги в водах Кийзака. Потом полверсты по каменистой, поросшей диким луком пойме Томи, почти до самого устья с рекой Усой, к парому. А там, если не придется ждать, пока неповоротливая посудина не переберется на этот берег, уже рукой подать до городка. Но уже и отсюда, всякий, обладающий зоркими глазами, сумел бы разглядеть и хижину паромщика Чебалсы, и обе коротенькие улочки домов Междуреченского, и, быть может, даже сизые дымки курящих на квадратных башнях местного форта дозорных и желто-серые квадратики убранных полей.

- Хорошо, - выдохнул, остановивший на минутку караван Билли. И наклонив голову, чтоб старик не видел лица, широко улыбнулся. Долгий его путь заканчивался. Впереди и внизу, в долине, жил своей жизнью единственный городок, который молодой мужчина мог бы назвать своим домом.

- Ну так и чего? - мягко поинтересовался Петрович спустя несколько минут. - Обсказывать далее, или еще не насмотрелся?