Аннотация: Нужно быть гением или сумасшедшим, чтоб любить сразу в двух мирах...
Дай Андрей
Игра, где двигают фигурки
Пронзительно голубое, издевательски бездонное, расслабляющее, праздничное, без единого облачка небо. Нагло торчащее, выпендривающееся, хамско обжигающее солнце. Ржавые, покрытые умершей травой, высушенные безжизненные холмы до самого горизонта. Душное марево, без единого ветерка. Растерзанные обезумевшими титанами строения у свернутой узлами стальной колеи уходящих за ржавый горизонт рельс. Груда обгоревших, покрытых копотью и давно испарившейся кровью, искореженных железяк. И над всем этим -- звук. Страшный, изматывающий, рвущий душу скрежет болтающейся дверцы.
Пот заливает его лицо. Сколько ему лет? Его лицо измято морщинами, обшелушено ветром и безжалостным солнцем, волосы седы. Тело его согнуто застарелой усталостью, изъедено голодом, ободрано неведомыми колючками. Он с трудом переставляет ноги, но у него хватает еще сил и на то, что бы время от времени подергивать привязанную к поясу веревку, на другом конце которой, так же за пояс, привязана женщина. Она точная копия он, но в ее руках сверток и она крепко прижимает его к груди. Вместе с ними идет их запах. Тяжелый, гнетущий, сладковатый запах давно не мытых тел, экскрементов и трупного разложения.
То, на что наступают их обутые в разодранную, связанную проволокой и снова разодранную обувь ноги, раньше было шоссе. Серая асфальтовая река с лодками почти забытых автомобилей, с цветными яркими щитами указателей, с запахом сгоревшего бензина и горячей резины. Теперь это просто полоса пыли. И их ноги оставляет далеко видную под замершем в лазурном небе солнцем цепочку следов. Как на песке, только то, что осталось от мгновенно испарившегося асфальта не осыпается, а проминается с легким хрустом. К звуку бьющего в сердце скрипа добавляются звуки тяжелого дыхания этих двух странников и хруст останков шоссе.
Вот таким было поле для игры.
Путники сворачивают к лохмотьям строений. Цель мужчины, прокладывающего путь, проста -- тень! Среди каменных клочьев контрастно, как на фотоснимке, темнели пятна тени...
Свет загорается резко, бьет сквозь ало-красные веки по глазам и они просыпаются. И садятся, одновременно, на узкой кровати. Двое изможденных жизнью, двойной жизнью, людей. Он и она. Навсегда, Он и Она.
-- Ты опять здесь, потаскун, -- вопит здоровенный санитар. Остальные больные, те кому на ночь не ставят уколов, просыпаются тоже и начинается дикий гвалт. Его грубо хватают за шиворот больничной пижамы, тащат по безликим коридорам в отделение для мужчин.
-- Черт его знает, как пролазит! -- который уже раз оправдывается санитар перед дежурным врачем. -- Я ж ему такую дозу на сон грядущий.., се равно убег...
Он так и не уснет до утра. Начинается долгое ожидание следующей встречи. Следующей ночи...
ВЛАСТИТЕЛЬ ДВИГАЕТ ФИГУРКУ. ЕМУ НЕ НРАВИТСЯ ЭТА ФИГУРКА, ОН ЧУВСТВУЕТ ОШИБКУ В ИГРЕ, НО ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ВЫНУЖДАЮТ. РАВНЫЙ ЖДЕТ. ЕГО ХОД СЛЕДУЮЩИЙ.
... Стена, даже в тени, теплая и сухая. Он прислоняется к осыпающейся штукатурке обветренной, черной от загара и грязи щекой, но прохлады не находит. Солнце повсюду. Она садится к стене спиной, аккуратно расправляет остатки юбки и принимается монотонно качаться, то ли напевая, то ли постанывая какой-то мотив. Он смотрит на нее. Его глаза режет, ему хочется плакать, но слез давно уже нет в его глазах и только какой-то полузвериный хрип-рык вырывается из его горла.
-- Пойду посмотрю, что там, -- хрипит он и гладит ее светлые, выгоревшие волосы. Она поворачивает к нему лицо и ласково улыбается.
От этого ему еще больнее. Сердце сжимает тугой петлей жалости, горло перехватывает. Он торопливо отвязывает шнурок от пояса и, придерживаясь за стену, встает.
-- Подожди меня здесь, -- пытается сказать он, но только клокочущие звуки издает его горло. Она поняла. Она продолжает ему улыбаться, разрывая его сердце.
От усталости ломит суставы, но он все равно идет по развалинам. Перешагивает развалы кирпича, щурясь от блеска разбросанных гильз, придерживаясь за торчащие как попало ржавые прутья арматуры. Он ищет чудо. Чего-то, какой-то вещи, случая, который поможет им прожить этот день, не умереть от жажды, от голода, избавит от солнца.
Наконец он выходит на явно расчищенную в ручную площадку между развалинами перед почти не тронутым безумием всеобщего разрушения зданием. Над высокими, наискосок висевшими створками двери ярко блестел начищенный медный крест.
Развалины были обитаемы.
Он оглянулся, выбрал подходящий камень и, крадучись за остатками стен, стал приближаться к зданию. В этот момент одна из створок двери распахнулась и под жалящее кожу солнечные лучи вышел человек одетый в застиранный, десяток раз заплатанный, балахон из грубой ткани подвязанный в поясе веревкой.
-- Брось камень, сын мой, -- сказал человек хорошо поставленным голосом. -- Здесь тебе не причинят вреда. Это церковь Господа нашего Иисуса Христа. Я отец Федор. Мир тебе, странник.
Тогда мужчина разжал пальцы держащие осколок бетона, сел на камень и засмеялся...
Он резко выдыхает от удара под ребра и некоторое время учится заново дышать, но едва воздух снова свободно проникает в его легкие, как второй удар освещает темную комнату тысячей безумно вертящихся светлячков.
-- Ты, сука, будешь по бабам лазить, а я из-за тебя нагоняи получай, -- бьет ему в лицо злобный шепот и резкий запах перегара. -- Я тя еще раз тут застукаю...
-- Что здесь происходит? -- голос дежурного врача от дверей. Свет он не включает, но горящие за зарешеченным окном прожектора достаточно освещают большую комнату и троих людей. Его, ее и санитара.
-- Николай, как ты здесь оказался? -- удивляется врач, разглядев его лицо.
-- Да он, как угорь, в любую дыру.., -- нудит санитар. -- Как ночь, так он снова у нее...
-- Ладно, утром разберемся, -- устало произносит врач. -- Отведите его в палату... Пять кубиков... Пусть спит!
Санитар, больно тыкая пальцем Николая в бок, уводит его в мужское отделение. Николай идет покорно. Впереди снова долгий день без нее...
РАВНЫЙ НЕТЕРПЕЛИВ. ОН УСМЕХАЕТСЯ И УКАЗЫВАЕТ ВЛАСТИТЕЛЮ НА НЕПОКОРНУЮ ФИГУРКУ. ВЛАСТИТЕЛЬ В ЯРОСТИ СНОВА ДВИГАЕТ ЕЕ НА НОВОЕ МЕСТО...
... Через затянутые кусочками невесть, как сохранившегося целлофана, дыры в стенах церковь хорошо освещена. Но вместе со светом в помещение проникает и изматывающая тело жара. Отец Федор обходит разукрашенную крестами коробку и показывает лестницу вниз, в подвал. Николай, придерживая ее за плечи, помогает ей спуститься.
Это почти невероятно, но внизу прохладно.
-- Как зовут... твою женщину? -- поинтересовался церковник.
-- Настя, -- каркнул Николай. Он не любит, когда чужие разговаривают с ней.
- Настя, садитесь сюда, -- сладким голосом говорит отец Федор. -- Здесь вам будет хорошо...
Настя покорно прошла в угол и, аккуратно поправив лохмотья, села в кресло. Снова тот же монотонный вой и покачивание завернутого в тряпки свертка. Та же боль в сердце Николая.
-- Ей везде хорошо, -- зло говорит он и отворачивается.
В подвале есть на что посмотреть. Начиная от бегущей из трубы в стене тоненькой струйки воды и заканчивая вполне целой на вид радиоприемопередающей системой. Однако главное место, "красный угол", в подвале занимают иконы. Десятка три тускло светящихся лиц смотрят со стен.
-- Это и есть Бог? -- тыкает пальцем в самое большое изображение Николай. Поп хмурится, но отвечает:
-- Да, Коля, это ОН.
-- Отойди, я ему в морду плюну...
Отец Федор встает между иконами и Николаем. Глаза попа недобро блестят в свете тусклой лампы.
-- Так ты из этих...
-- Из которых?! -- хотел крикнуть усталый путник, но получилось как-то тихо, тускло, неубедительно, не дерзко. Устал он очень. Колени уже дрожали. Он подошел к Насте и сел на прохладный пол у ее ног.
-- Что ОН вам сделал? -- укоряюще спрашивает церковник.
-- Оглянись вокруг, -- так же укоряюще попросил Николай.
Одной рукой путник зачерпывает воду из боченка и плещет себе на лоб.
-- Выжженная земля. Даже мух нет...
-- За грехи наши...
-- Грехи?! -- прорычал Николай. Горсть воды словно прибавила ему сил. -- Грехи? А какие у него грехи?
Путник погладил Настю по покрытому синяками и ссадинами колену и осторожно взял из ее рук сверток.
Настя тут же перестала петь, закрыла лицо ладонями и отвернулась. Теперь она издавала не стон даже, а какой-то жалобный щенячий писк. Николай, не обращая внимания, стал разворачивать туго скрученные тряпки. Уже скоро под многими слоями материи показалось иссушенное до состояния мумии тельце ребенка.
-- За что! -- крикнул странник и заплакал. Без слез...
-- Да здесь он конечно. Где же ему еще быть, -- санитар был под хмельком, запах бежал впереди него.
-- Наваждение какое-то, -- освещая фонарем лицо Николая спящего рядом с Настей и вытирая почему-то вспотевшее лицо платком, сказал врач.
-- Ладно, -- наконец выдохнул он. -- Отведи обоих в разные камеры. Для буйных. В подвал. Двери на пульт! Постоянный видео-контроль.
Николай, которого уже разбудили голоса у двери, не переживал. Он знал, что следующей ночью снова будет с Настей, а чем ниже они находятся, тем лучше им видно звезды...
РАВНЫЙ ВЕСЕЛ. ЕГО ДЕЛА ИДУТ ВСЕ ЛУЧШЕ И ЛУЧШЕ. ВЛАСТИТЕЛЬ ЯВНО ПРОИГРЫВАЕТ -- НЕПОКОРНАЯ ФИГУРКА ПОРТИТ ЕМУ ВСЮ ИГРУ. ОДНАКО ОН СНОВА ДВИГАЕТ ЕЕ. ЕСТЬ ЧТО-ТО ЗЛОВЕЩЕЕ В ЭТОЙ УПОРНОСТИ ВЛАСТИТЕЛЯ. СЛОВНО В ИГРУ ВСТУПИЛ ТРЕТИЙ -- УСТАЛЫЙ СТРАННИК...
... Настя упала на колени и, что-то почти членораздельно причитая, стала запеленывать мумию ребенка.
-- Где был твой Бог, когда это случилось?! -- орал Николай.
-- На сколько еще нужно быть невиннее, что бы он обратил внимание...
-- Пути Господни неисповедимы, -- пробурчал поп, стараясь не смотреть на Настю.
-- Пути?! -- воскликнул Николай. -- О чем ты! Мы просто куклы на ниточках! Он дергает за эти нитки и мы дрыгаем ногами...
-- Первородный грех.., -- отец Федор явно был растерян и по этому его разум цеплялся за давно ина совсем вбитые в него истины.
-- Да ты просто болван какой-то, -- сник Николай. -- Я тебе говорю, что Богу наплевать на наши грехи! Все, что мы делаем -- это послушно дергаем ручками, когда он тянет за нитки... Наши грехи, это его желание!
-- Грех, какой грех, прости Господи. Ересь.., -- шепчет поп и тыкает себя щепотью в лоб, в пуп, в плечи... И пятится от Николая.
-- Ладно, -- поняв, что отцу Федору уже ничего не докажешь, сдается Николай. -- Прости, поп. Нервы сдают... У Насти так вообще... Да и кто поймет этих богов...
В подвале повисает напряженная тишина. Лишь мерное покачивание женщины, скрип старого кресла и ее то ли песня, то ли стон нарушают тишину. Убаюканный колыбельной своей Насти, Николай задремал.
Проснулся он от топота многих ног, криков, даже шума работающего мотора.
-- Где они? -- властно спросил кто-то наверху.
-- Там, -- ответил отец Федор.
Люди в мундирах вывели Николая и Настю под серо-голубое вечернее небо, подталкивая их изредка короткими стволами автоматов.
-- Далеко забрались, гады! -- добродушно хмыкнул один из конвоиров и, оставив их у стены, отошел вместе со всеми.
-- Я люблю тебя, ласточка моя, -- шепнул Николай Насте на ухо. -- Мы всегда будем вместе...
-- Спасибо тебе за все, -- шепнула ему в ответ женщина и посмотрела вполне разумными глазами. Впервые за долгие, долгие годы.
-- Я люблю тебя...
Эхо автоматных очередей еще долго прыгало в хаосе мертвого поселка. Даже дольше чем звучал звон упавших на камни гильз...
-- Этого не может быть! -- заорал врач, вбегая в ярко освещенную келью-палату для буйных. -- Этого не может быть!
Персонал клиники столпился у дверного проема и молча смотрел на лежащих обнявшись двух мертвых психов умеющих ходить сквозь стены. На этот раз их нашли в палате Николая...
ВЛАСТЕЛИН НЕ МОГ БОЛЬШЕ ТЕРПЕТЬ. РАВНЫЙ ВЫИГРЫВАЛ ИГРУ И ВСЕ ТОЛЬКО ИЗ-ЗА ДВУХ НЕПОКОРНЫХ НИЧЕГО НЕ ЗНАЧАЩИХ ФИГУРОК, КОТОРЫЕ ОЧЕНЬ ХОТЕЛИ БЫТЬ ВМЕСТЕ. В ПОРЫВЕ ГНЕВА ВЛАСТЕЛИН СМАХНУЛ С ПОЛЯ ВСЕ ФИГУРЫ РАЗОМ И МРАЧНО СДАЛСЯ. РАВНЫЙ НЕ СЛИШКОМ И ОБРАДОВАЛСЯ ПОБЕДЕ. ОН СМОТРЕЛ ВНИЗ. ТУДА. В САМЫЙ НИЗ, КУДА УПАЛИ ФИГУРКИ. ДВЕ ИЗ НИХ ТАК И ЛЕЖАЛИ ТАМ РЯДОМ. ТАК, КАК ХОТЕЛИ БЫТЬ ВСЕГДА. НЕПОБЕЖДЕННЫЕ.
А чем ниже они находятся, тем лучше им видно звезды...