Аннотация: Есть в Святой Земле зверь, имя которого "ядоа". Нечто вроде большой верёвки выходит из корня в земле, на нёй он и растёт. Он подобен человеку формой головы и лица, телом, руками и ногами. А пупком он прикреплён к верёвке, выходящей из корня, и если та порвётся - умирает. Никакое создание не может к нему приблизиться, чтобы нанести вред, потому что он - ведун-ядуни, властвующий над всем вокруг себя, и он растерзывает любого, кто приближается на длину верёвки. Он никогда не молчит, всё время говорит, и речь его похожа на человеческую.
Легенды о ядоа
Странно, что это написано чёткими буквами на обычной белой бумаге, в книгах, доступных всем. Страницы под этими словами должны быть серыми, обгорелыми по краям, пахнущими дымом и окаменевшими сладостями, буквы - стёртыми и жуткой формы, от которой рябит в глазах. И ещё: всё это должно быть не набором разбросанных там и сям отрывков, а одной книгой. Старой. Лучше - тайной. Точно - редкой. Есть в Святой Земле зверь, имя которого "ядоа". Нечто вроде большой верёвки выходит из корня в земле, на нёй он и растёт. Он подобен человеку формой головы и лица, телом, руками и ногами. А пупком он прикреплён к верёвке, выходящей из корня, и если та порвётся - умирает. Никакое создание не может к нему приблизиться, чтобы нанести вред, потому что он - ведун-ядуни, властвующий над всем вокруг себя, и он растерзывает любого, кто приближается на длину верёвки. Он никогда не молчит, всё время говорит, и речь его похожа на человеческую. Так странно, что эти слова мало кто читал! Ещё меньше тех, кто обратил на них внимание. И уж совсем немного тех, кто хоть немного их понял и оценил.
Говорят, веками никто не слыхал о ядоа. Только ведуны-ядуни показывали на серебряном блюде кость ядоа, похожую одновременно на человечью кость и необычно вытянутую фруктовую косточку. Сидя в холодных, как погреб, чёрно-синих тенях своих шатров, ядуни клали кость в рот, и в головах собравшихся вокруг начинало звучать бесконечное бормотание, похожее на человеческую речь. Каждый мог выловить в этом мутном ручье что хочет, сочтя это за предсказание. Входящих в тень из муторной жары людей бил озноб, и всё плыло у них перед глазами. А может, так действовала кость. Люди ходили гадать к ядуни-амореям, потому что кость ядоа говорила совсем не то, что дух мёртвого или пойманный кувшином-амулетом демон, и их предсказания сбывались гораздо чаще. Кости крали и продавали, доставали неизвестно откуда, находили и теряли, они собирали вокруг себя истории, как веретено нитки. Когда выяснилось, что слишком много использующих гадательную кость ядуни - иудеи, было вынесено решение, что кость ядоа нечиста. Нескольких ядуни это и впрямь заставило отказаться от гадания с костью, несколько десятков упрямцев пали под копьями "учеников мудрых", поймавших их за этим занятием, и великое множество остались сидеть по своим тёмным закуткам, тихо принимая желающих погадать.
Говорят, что увидеть истинное обличие ядоа может только любящая пара. Ещё говорят, что на севере Святой Земли есть лес, вверху похожий на струи буровато-зеленого дыма, а внизу -- на болото из тёмных и сырых теней, где часто попадаются толстые деревья с выемками на стволах, напоминающими раскрытые нечеловеческие рты и глаза. Не страшные и не чуждые--странные. Не удивлённые и не кричащие, несмотря на распахнутость глаз и ртов. Идя через этот лес на закате Девятого Ава пара увидит много ядоа: они, раньше казавшиеся камнями, будут подниматься им навстречу с земли, будут показываться из-за стволов, и их тёмные силуэты, залитые красным золотом заката, заполнят весь лес. По поверьям, сохранившимся в некоторых семьях из Ашкеназа, слухи пошли с тех пор, как три пары молодых супругов, явно не слишком разумных, отправившиеся в лес справлять сороковую годовщину Разрушения Храма, именно так их и увидели. За день блуждания по лесу они столького насмотрелись, что стали ещё более неразумными, чем были до того. По нелепой случайности, а вернее--по доносу пастухов, за шестерыми, вооружёнными так, как только могут быть вооружены сугубо мирные городские люди, отправившиеся в ближайший лес, погнались солдаты. Ядоа напали на римлян, многих убили, прочих обратили в бегство, а те даже не поняли, кто с ними воюет, сочтя всё происходящее колдовством очередного иудейского ведуна, вставшего на сторону повстанцев. Так что по возвращении отряда многие "восходящие на Колеснице" были допрошены, а некоторые - брошены в тюрьмы.
Есть люди, утверждающие, что римляне оказались в этой глуши не случайно: была полностью потеряна связь с одним городком в галилейских горах, а в его окрестностях стали пропадать не только простые жители, что было всегда, а состоятельные люди и сборщики налогов -- верный признак появления новой банды "ревнителей". До городка разгромленная центурия так и не дошла, потом власти отвлеклись на новые неприятности, но позже якобы выяснилось, что городок был окружён плотным кольцомядоа. Они не трогали большинство местных жителей, но из-за их присутствия обычная реальность почти покинула этот заросший кактусами и травой городок на холмах, а его жители долгие дождливо-сумеречные дни пытались понять, что с ними происходит.
Говорят, многие верили, что светящиеся камни, которые путники часто видели ночью в полях возле деревень, это ядоа. Поэтому, их стали также называть "авней а-садэ" (полевые камни). Такие деревни как магнит приятгивали ищущих покоя и боящихся нечисти путников. Слабый свет колец этих мерцающих камней убаюкивал ночных сторожей на горных башнях и цедил сказки с привкусом тоски и горечи в незатейливые сны спящих на холмах отшельников.
Некоторые выходцы из Ирака рассказывают, что иногда в разных местах Святой Земли начинали засыхать трава и деревья, и только на одном участке всё росло обильнее, чем обычно, или кто-то вдруг начинал безошибочно предсказывать погоду и другие вещи, связанные с землёй. Тогда местные жители начинали подозревать, что человек прячет у себя ядоа. Дом его сжигали, а землю истыкивали вилами и переворачивали мотыгами, ища ядоа и пытаясь перерубить его пуповину (ведь ядоа не надо дышать, и люди верили, что хозяин прячет его, закопав в землю).
Бедуины утверждают, что они первые поняли, как убить ядоа, хотя это наверняка неправда: скорее всего ассирийцы или египтяне давно додумались до этого способа. К тому же, как и любую другую легенду, убийство ядоа приписывают себе сразу несколько племён. Говорят, как-то ядоа напал на большую бедуинскую стоянку. Подождал, пока они расположатся, и начал их убивать, почти не скрываясь, прямо своими похожими на человечьи руки лапами. Десяток людей убил сразу, потом ещё пяток пытавшихся напасть на него, потом ещё троих поумнее, пытавшихся перерубить пуповину мечами. И наслал морок. К тому же, осенний лес, сырая, серо-зелёная, пахнущая мокрой овчиной и плесенью рябь под пасмурным небом, и сам был как морок, без всякого колдовства. Люди, в горячем поту от страха и злобы, метались вперемешку с остервенелыми собаками между чёрных шатров, а страшная тварь крушила всё вокруг себя на длину пуповины. Тогда-то сорвавший голос колдун племени, который пытался одновременно снимать наваждение и отвлекать ядоа, и придумал, как его убить: все, кто мог держать лук, стали стрелять в пуповину, в одно место, пока она не порвалась. Чем больше страдала пуповина, тем медленнее и неувереннее двигался зверь, а когда стрела перебила последний лоскут -- сдох с ужасным воплем.
По слухам, самые глупые считали, будто ядоа охраняют клады, и шли на их поиски с целью разбогатеть. Само собой, почти никто из них не вернулся, но перебили ли глупцов римляне, разбойники, ядоа или они сами поубивали друг друга неизвестно - Святая Земля всегда предоставляла своим жителям очень широкий выбор как образа жизни, так и способов смерти.
Зато говорят, что кость ядоа очень ценили колдуны из соседних стран: египтяне, идумеяне и сирийцы. И часто кто-нибудь из них заявлялся в Святую Землю в поисках этого ценного приспособления для гадания. И эти гибли десятками, тоже неизвестно отчего, но многие, по слухам, находили желаемое. И многие из тех, кто нашёл, навсегда оставались в Святой Земле, вызывая недоумение соплеменников. Правда, только у одного колдуна хватило наглости рассказывать, что он сам убил ядоа своей силой и вырезал кость из ещё неостывшего тела, похожего на тело мумии.
"Восходящих на Колесницу" ядоа особо не интересовали, их умы были всецело заняты алмазным блеском Небесных Чертогов и охранявшими их огнеглазыми Ангелами. Правда, Рабби Неорай на одном из собраний сказал: - Есть Ангелы на Семи Небесах, и есть ангелы на Земле - ядоа или адней а-садэ("полевые люди"). Потому что, как немногие могут слышать самого Господа и целиком понимать Его пути, так немногие в наше время могут понимать Святость Земли (да не будет то сравнено с этим!) и Её пути. И как Ангелы созданы в помощь Святому Народу, так и адней а-садэ. И как Ангелы охраняют Небо от невежественных, недостойных и нечистых, так и адней а-садэ берегут от них Землю. Сказал он это скорее с целью толкования другой проблемы, довольно-таки вскользь. Лучше бы он этого не говорил.
Несколько знаменитых "Восходящих", из чистого любопытства, попытались выведать что-либо об этом необычном явлении, ядоа, во время своих восхождений, но Ангелы и Стражи Врат, услышав их вопросы, сразу переставали говорить, из чего ими было заключено, что речь идёт о какой-то недостойной глупости. А вот среди молодых "Восходящих" началась настоящая эпидемии: десятки отправились на поиски ядоа и тайных мест, но о результатах этих поисков ничего неизвестно, кроме одного - они нескоро прекратились.
Сильно увлёкся ядоа и некто Рабби Эфраим. Ему очень понравилось толкование Рабби Неорая. Несколько месяцев он пытался понять, какими же именами могут быть закляты эти "ангелы Земли", и искал ответа у Ангелов Неба. Говорят, что после сорокадневного поста он осмелился даже низвести на Землю самих Элиягу Пророка и Властелина Лика Метатрона, но это вряд ли: Эфраим не слыл слишком сильным "Восходящим" и добирался от силы до Третьего Неба. В конце концов, однажды туманным зимним утром Рабби Эфраим, веривший в народную молву, что после разрушения Храма тумана стало больше и насылают егоядоа, запечатал себя Великими Печатями, взял в руки изрезанный Страшными Именами жезл из особого дерева, и отправился на поиски. У самого порога ему преградил путь огромный, косматый как медведь, Неорай. Тяжело дыша, он сказал только: - Не ходи... Но Эфраим уже был мыслями в другом месте, поэтому он молча обошёл преграду и стал спускаться по сырому склону холма. Вернувшись через несколько дней, Эфраим рассказал, что нашёл ядоа и прошёл сквозь несколько оберегаемых ими мест, и что пройти их гораздо легче, чем, скажем, Стражей Врат Первого Неба. Вообще, его рассказ сильно напоминал отчёт о "Восхождении на Колеснице", хотя говорил он так рассеянно и небрежно, явно думая о другом и глядя внутрь себя, что ему сразу же перестали верить.
Вскоре после возвращения Рабби Эфраим начал проповедовать возле ворот. Он всегда приходил на закате, незадолго перед тем, как ворота закрывали на ночь, отсекая одуряющие запахи измазанных сумерками полей. Он говорил: - Святость Земли и Святость Народа - как влюблённые женщина и мужчина, между которыми повешена толстая и грубая завеса - почва. В тоске по Возлюбленному, Святость Земли шлёт ему через завесу свои дары: злаки и плоды, красивые деревья и цветы, овевает его лицо ветром своего свежего дыхания, насылает тьму, бури и болезни на Его врагов. А Он принимает дары приятным Возлюбленной образом и защищает Её, и это и есть Заповеди Земли. Но, когда приходят страшные годы, множатся грехи и слабеет вера, Святость Народа засыпает сном, равным одной шестидесятой смерти, который делает спящее тело нечистым, а отлетевшую душу печальной и слабой. Тогда Народ становится раздробленным, и Образ Святости во многих тускнеет. И Святость Земли засыпает без Возлюбленного, не в силах вынести тоски по нему. И во снах, ярких и путаных, как сны больного ребёнка, почти не владея собой, как ходящие за луной, она продолжает посылать Ему свои дары, но многое забывает и роняет, так что земля оскудевает. Дыхание Её разгорается от слепого желания и ревности и становится горячим ветром пустыни, и не может Она отличить врага от друга. Она видит во снах не душу Возлюбленного, которая -- Святость, а его тело, которое - Народ, а в Народе Она видит много образов Возлюбленного, у одного - тусклый, у другого - насмешка над Её любовью. Тогда Она слепо тянет к образам Возлюбленного многие свои руки во сне, и те путаются в грубой занавеси земли, и занавесь-земля опутывает Её ладони и пальцы. Она смутно видит своими руками, и когда натыкается на искажённый образ Возлюбленного - убивает, а когда на более ясный - защищает и одаривает, но неловко, так что и любя может убить. Ибо руки Её - руки сна. И вдобавок не могут её руки свободно пройти сквозь занавесь. И руки эти - ядоа, и живут каждый своей жизнью, как руки человека во сне. Ядоа - читай как яд ве-аин, "рука и глаз".
После этих слов люди, не видя улиц, как пьяные расходились по домам, и горячечные, душные сны томили их всю ночь, а проповедь стояла над городом, как столб ночного горного тумана. Результатом этого стали несколько очень красивых и очень опасных историй, камнем унесших на дно смерти десятки жизней.
Римляне в ядоа не верили, но быстро сопоставили рассказы о них с легендой о воинах, вырастающих из посеянных в землю драконьих зубов, и поняли, что подобная вера Риму ни к чему. И так каждый второй иудейский предводитель утверждал, что ему на помощь приходят ангельские сонмы с огненными колесницами. Возглавляемых подобными типами фанатиков приходилось резать на мелкие куски, потому что крупные всё ещё пытались нападать на римских солдат. А уж если в пошатнувшихся умах подмога попрёт ещё и из-под земли... Посему всех распространявших слухи оядоа попытались выловить, что, впрочем, не удалось.
Примерно через четыре месяца после ухода на поиски ядоа Рабби Эфраима зарезали. Римляне говорили - разбойники. Большинство иудеев грешили на римлян. В этом убийстве была одна странность: безобидного и безоружного, невысокого и толстенького Эфраима закололи в спину, прямо в сердце, будто боялись подойти спереди и вообще - боялись. Эта смерть необъяснимым образом прояснила головы Мудрецов, вдруг понявших, что ядоа - это тайна, разгадать и объяснить которую человеку не дано.
Вскоре после убийства Эфраима, Рабби Неорай стал часто упоминать ядоа в своих проповедях. В первый раз он сказал: - Ядоа - это полевой зверь, и растёт он на длинном стебле, как кабачок или тыква... В задних рядах слушателей захихикали. И с тех пор Неорай всегда придумывал что-нибудь новое про ядоа, чтобы вызвать смех.
Ещё долго то тот, то другой главарь восставших или разбойников хвастался, что ему помогают ядоа. Говорили, что сам Бар-Кохба часто ездил то ли в лес, то ли в рощу, где было много ядоа, и они, знающие всё, что знает Земля, помогали ему. Они будто бы даже помогли ему выиграть одну из важных битв, заманив римлян в лощину, где заставили землю просесть под их ногами и наслали на них ужас, да ещё и натравили диких зверей и птиц. И потом, когда Бар-Кохбу обвинили в греховности, это произошло потому, что сопровождавшие его увидели, как на вождя восстания бросился ядоа, а значит, он уже не был совершенно чист перед Землёй, как раньше.
Судя по некоторым семейным легендам и по кое-каким законам Галахи, со времен Талмуда и до вторжения мусульман в Святой Земле было много ядоа. Люди постоянно на них наталкивались, на живых и мёртвых, и это вынуждало иудеев много и тщательно размышлять о том, что же такое ядоа и как надо к ним относиться, а ответы давать не удобные или хитрые, а идущие из самой глубины души. Были люди, которые боялись, что ядоа вырастут возле их дома, о них рассказывали сказки, верили, чтоядоа отгоняют нечисть и колдунов. Люди искали приметы их пребывания, и вся земля вокруг была "Землёй, порождающей ядоа", со всем, что отсюда следует.
Ядоа часто умирали. Не гибли, а именно умирали, лишённые сока Земли, как вдруг умирает растение. Говорят, когда их находили, они напоминали видом огромный, размером с подростка двенадцати лет, высохший корень, похожий на человека. Правда считалось, что вид ядоа после смерти почти ничем не напоминает вид живогоядоа. Более того, ничего не было известно о корне ядоа, на котором он рос, только знали, что нельзя его видеть. И так силён был этот запрет, что даже не было сказок об увидевших корень. Кое-кто утаскивал мёртвых ядоа в дом, веря, что ядоа одеревенеет и станет чем-то вроде домашнего божка, насылающего вещие сны и подающего знаки. Но говорят, чтоядоа ссыхаются только первые два дня после смерти, а потом гниют, быстро, как подпорченные плоды, и их гниющая плоть вызвала несколько эпидемий. Кое-кто прятал мёртвого ядоа в доме, чтобы тайно вырезать из его тела кость и продать её гадальщикам-ядуни. Все эти случаи и заставили Мудрецов принять постановление, что мёртвый ядоа делает дом нечистым как тело человека.
Многие верили, что ядоа--особый сорт людей, порождаемых Землёй. Когда из-за бедствий Народ уменьшается, его место на Земле занимают дикие звери, птицы и чужаки. Но Земля, не хотевшая отдавать себя в чужие руки, когда Народ не мог больше сам её удерживать, породила ядоа, чтобы они заняли место Народа на Земле и не пускали ни зверя, ни чужака. А Она бы пока играла ими и развлекала себя до возврата Народа. Именно те, кто так думал, старались покинуть пределы Земли, где начинали говорить о появлении ядоа, считая это предвестником скорых бед и опустошений. И наоборот: если где-то ядоа умирали, эти люди справляли "праздник Праведника". Праведника, пришедшего "держать" землю своей праведностью и, значит, снова сделавшего её пригодной для заселения многочисленными обитателями. Кто же этот Праведник, зачастую оставалось неизвестным. Были даже несколько отщепенцев, "кавраней даат" или "могильщики знания", как их называли в шутку, которые искали и хоронили мёртвых ядоа, видя в этом исполнение заповеди, а некоторые - ища Силы (чего уж там!). Ничего хорошего из этого, как правило, не выходило.
Ядоа часто убивали. Сначала считалось, что только чужаков и иноверцев, но потом это заблуждение быстро рассеялось: говорили и об убитых ядоа иудеях и о неубитых гоях. Заблуждение, что они убивают только грешников, рассеялось ещё быстрее (хотя о нападении ядоа на праведников ничего неизвестно даже слухам). Рабби Йоси сказал: "Не нападают на проживших в Земле семь лет и больше и выполняющих Её заповеди", но к сему гладкому определению все отнеслись скептически. А посему большинство Мудрецов вынесли постановление, запрещающее ходить к ядоа и искать их, ибо они и есть ведуны-ядуни, описанные в Торе, посещать которых иудеям категорически запрещено. Впрочем, именно потому, что их считали ядуни, их и продолжали искать некоторые ищущие знания и силы не в Священных Текстах. За пару поколений до окончания Талмуда и много позже иудеи Вавилонии верили, чтоядоа обильно растут и в этой земле (довольно скоро они решили, что только в Вавилонии ядоа теперь и растут). Говорили, что ядоа в основном насылают сны на живущих по соседству от них людей. Считалось, что узнать снящегося ядоа легко: в насланном ядоа сне всегда появлялся он сам как невнятно бормочущий человек со смутным лицом, неясной фигурой и отчётливо видной грубой, толстой верёвкой, обвитой вокруг чресел.
Здесь же появилась вера, что праведник может вызвать из земли ядоа своими молитвами, в Святой Земле - один, вне её - если с ним община, мужчин в которой - одна шестидесятая от числа стоявших на Синае мужчин (десять тысяч). Было сделано несколько попыток, но все неудачные. Гораздо позже, Хасдай а-Хасид из Шанца в Ашкеназе попытался вызвать ядоа с в шестьдесят раз меньшим числом мужчин. Но он потерпел поражение, и все они погибли от рук толпы немецких крестьян, в головах которых страшная правда смешалась со страшной ложью и сделала их жизнь несовместимой с жизнью людей, вытворяющих подобные вещи.
Однажды у богача Биньямина из Тверии лопнуло терпение. Он был очень богат, а терпения не осталось ни крупинки. Тогда Биньямин распродал всё своё состояние и на собранные деньги набрал и вооружил армию в тридцать тысяч человек Армия Биньямина затаилась в заросших лесом и высокой травой холмах, большинство её солдат вели обычную жизнь, только иногда тихо уходя в поле, чтобы привыкнуть к новенькому оружию. Но, как только персидское войско отбросило византийцев за границы Сирии, армия была собрана. Византийцы узнали о её существовании последними: сразу после того, как еврейское войско оказалось у них в тылу. В эти времена в Святой Земле много раз видели ядоа; говорят, что были они и несколько позже. Именно в это время в Иудее появилась вера в "холмы ядоа" и "крепость ядоа". Говорят, два Праведника, муж и жена, с помощью особой молитвы к Господу смогли заставить нескольких ядоа в диких холмах дать зарыть себя в землю, глубоко в недра холмов, или завалить неотёсанными камнями, а за это сила ядоа перешла к ним и к земле вокруг. Холмы там покрылись пепельной травой, и стало казаться, что они сплетены из дыма. Над этими холмами всегда стояло ясное и пронзительное небо, с облаками, тяжёлыми как готовые рухнуть вниз камни. На склонах холмов лежали кривые каменные груды, смыкаясь в сырой лабиринт, полный чёрных, ледяных теней. А земля под ногами ощущалась так, будто это тонкий настил над тёмной, бездонной трясиной, и тревога поднималась от этой зыби и сталкивалась в душе с прозрачным, ярким и холодным небесным воплем. Там и жили Праведники, невидимые для чужаков, иногда спасавшие иудеев от врагов, многим дававшие убежище на время и принимавшие навсегда всякого, кто сможет найти их, понять Молитву и зарыть ядоа, ожидая последних дней. В Последние Дни зарытые, спящие ядоа, которые, в отличие от других, продолжают созревать, оборвут пуповину, и, не умерев, как не умирает родившееся дитя, встанут из земли и камней. И, если найдётся хоть малейший изъян в праведности зарывшего их, также восставшего из земли, ядоа убьют его и не будет у него места в Будущем Мире. А если будет он безупречен - ядоа будут вечно служить ему. Эта легенда принесла Биньямину из Тверии массу хлопот: многие бросали город или войско и отправлялись на поиски "холмов ядоа", слабые - за неуязвимым убежищем, сильные - из принципа. Ни те, ни другие больше не появлялись, то ли дезертировав, то ли сгинув.
После учинённой византийцами резни, иудеев в Святой Земле оставалось ещё много, но дух их умер. Потомки живших тогда в Тверии и в Иерусалиме семей утверждают, что ко времени вторжения арабов ядоа почти все, а может и вообще все, вымерли. Но в умах людей они жили ещё долго, и в качестве призраков выглядели могущественней и страшней, чем настоящие. Суеверные арабы мало что поняли из многозначительных речей самаритян и иудеев, из страшных сказок у очага, из детского лепета сражённых ужасом происходящего развала раввинов, всё ещё спорящих между собой о ядоа, из хвастовства бедуинов, рассказывающих пришельцам, как их дедушки ели вкусное мясо иудейских демонов. Зато эти существа быстро и прочно поселились в головах мусульман, правда, немного поменяв форму. Так и появилась легенда о демоненаснас, похожем на разрубленного пополам человека, скачущего на одной ноге и убивающего одной рукой, у которого только половина сердца, и мясо которого необычайно вкусно. Они видели своих новых демонов, погибали от их нападений, демоны пожирали и топили их в реке. Легенда расползалась по округе. Одно вади даже так и назвали - Вади Аль-Наснас, и истории о появлении в нём одноруких нечистых долго не шли на убыль.
То, что я скажу сейчас, это не слух. Это что-то вроде пророчества или сна, бродящего от одного к другому, вдруг захватывающего разум в дождливые дни. Иногда люди чувствуют, что всё вокруг переменилось. Воздух, который раньше был пустым как чистый хрусталь, пустота между землёй и небом, становится полным жизни, как морская вода полна солью и водорослями. Душа едва шевельнётся - кажется, что по всей округе идёт рябь, и в такт с дыханием дрожит трава. Что-то изменится вокруг - и вот оно уже течёт по венам, вобранное через глаза, как вода через рыбий рот. И вещи, раньше настолько сонные, что их можно было принять за мёртвых, словно оживают, и, сидя в глубинах своих мест, осторожно осматриваются вокруг, и что-то неопределимое тянется от них, как щупающие руки. Тогда начинает казаться, что вокруг всё время ходит кто-то невидимый. Когда такое случалось, люди закапывали под порогами горшки, покрытые ангельскими именами, и, замирая, слушали ночами, как кто-то тихонько стучит в их глиняные стенки, думая, что это попавшиеся мелкие бесы. Жить в новом мире было гораздо легче, и жизнь казалась более полной, даже переполненной. Те, кто раньше едва мог дышать, часто чувствовали нечто, что можно назвать "вдохновением". Что уж говорить о тех, кто привык творить! Они были словно в постоянном опьянении. Жизнь становилась похожей на сон, грустный и безнадёжный, одну шестидесятую смерти. Но ведь именно во сне, даже грустном, в его сумерках между днём и смертью, человек чувствует себя лучше всего. И были в эти времена те, кто знал, что произошло: просто умерли ядоа. Когда-то наши предки выжигали эту Землю, превращая трясину жизни в чистый хрусталь, чтобы ничто не стояло между Землёй и Небом. Среди тех, кто помнил, ходила легенда, что ядоапьют через пуповину просачивающиеся из Земли воды Бездны, не давая им затопить сущее, с тех самых пор, когда люди, рывшие по приказу Царя Соломона фундамент Храма, убрали камень, заслонявший тёмным водам доступ в мир. Бездна стала подниматься, но Соломон написал на глиняном черепке Имя и бросил его в воду, заставив её отступить. Когда через много лет под тяжестью мёртвых вод черепок раскрошился, из букв Имени выросли ядоа, пробились как цветы к свету, но корень их, которым стала буква, остался в Бездне. Они пьют Бездну, мешая ей снова подняться, в них течёт её сила. Пьют, пока живы. В Бездне - их сила. Но их больше нет или осталось слишком мало.
Кстати, про дела этих "знающих" людей говорят разное. Одни рассказывают - уходили искать ядоа. И многие из них находили места, где ядоа росли так же часто, как редкие цветы. И они жили там бок обок с ядоа, погибая из-за них и убивая их. Каждую минуту зная, что те рядом. Ища их и боясь их. И мелкие бесы, пойманные в положенные под пороги расписанные Именами кувшины, переставали стучать в их стенки, помня, кто растёт рядом.
Другие говорили - люди молились и просили помощи, или просто времена менялись, иядоа вырастали вокруг сами. А кто-то даже говорил, что Праведники повелевали ядоапрорасти из земли, и те вырастали. Находились даже верящие, что одним из таких "Повелителей ядоа" был знаменитый Хони-кровельщик, и вызвал он их точно также, как однажды вызвал дождь: вырыл ямку как для посадки дерева и, встав в неё, весь день, не трогаясь с места, произносил заклятия. Говорят даже, что сразу после того чудесного дождя и начали расти ядоа.
Ещё поговаривали, что ядоа получаются из тех, кого земля поглотила за их грехи. Только в этом виде они могут перерождаться и искупать свою вину. Или из тех, кого вопреки Закону казнили, закопав живьём в землю, и Земля смилостивилась над ними, дав им новую жизнь. Говорили даже, что просто некоторые мёртвые возвращаются какядоа, Земля даёт им жизнь, а за что - великая тайна. Но наверняка всё это ерунда, не имеющая ничего общего с правдой.
Во время крестовых походов ядоа в Святой Земле уже давно не было, но и среди христиан, и среди мусульман ходила легенда о "городе адней а-садэ, Повелителей поля". "Повелители поля" в тогдашних рассказах были похожи на ожившие корни мандрагоры размером с человека, прикреплённые толстой пупопиной к корню, напоминающему растопыренную ладонь. Они все умели говорить, но речь их только напоминала человеческую и скорее была похожа на скрежет трущихся веток и шорох песка, хотя опытный человек мог бы уловить в ней древнееврейские созвучия. И все они умели колдовать, повелевать растениями, животными и даже погодой со всеми её явлениями. Город "Повелителей Поля" по легенде стоял в тайном месте, в поле, заросшем травой высотой в три человеческих роста. На нескольких огромных полянах травы и стволы деревьев сплетались в шатры, составляющие иногда довольно сложные палаты. Там, в этих сумрачных травяно-древесных лабиринтах, скрывались "Повелители Поля", а всё поле и деревья вокруг кишели хищными зверями, ядовитыми гадами и ужасными тварями, как и "Повелители Поля", растущими на выходящих из корней в земле пуповинах. Шестеро самых старых "Повелителей Поля" вырастали из общего корня в самом центре города и над корнем их, заваленным древним камнем-жертвенником, стволы огромных древних кедров переплетались в подобие храма. И пока стоит этот город "Повелителей Поля", утверждала легенда, право иудейское на Святую Землю не может быть оспорено никем, и лишь тот, кто перебьёт всех тварей, выкопает и размелет в муку все их корни и выжжет дотла поле вместе с городом, тот получит от Неба право повелевать Святой Землёй навсегда. Легенда, прямо скажем, глупая, хотя и захватывающая, да ещё с налипшими по дороге выдумками, свела с ума не одну сотню рыцарей, как под крестом, так и под полумесяцем, а также десятки монахов и дервишей. Не раз возле зарослей высокого тростника, в удушающей ряби заросших жёсткими травами полей, сходились отряды христиан и мусульман, считавших, что они нашли это Последнее Поле. Говорили даже, что легенда то ли была нарочно запущена иудеями, то ли просто кто-то из них был неправильно понят собеседником-иноверцем, а остальное доделала фантазия последнего.
Некоторые утверждают, что в эти самые времена среди иудеев от Ашкеназа до Египта вдруг вспыхнул острый интерес к ядоа. Иудейские ходоки, ищущие ядоа как знак скорого Возвращения Народа, пошли в Святую Землю вереницами и толпами, и их удивительными рассказами можно заполнить тысячи свитков.
Говорят, лес в Провансе похож на лес в Святой Земле: сверху лёгкий, как серо-зелёный дым, а корни тонут в сизом, холодном болоте теней. Может поэтому многие так легко путали эти два места: ездили по прованским холмам, а чувствовали, что едут по Галилее, записывали свои видения, а подписывались именами людей, живших в лесных пещерах Иудеи. И, может, поэтому во времена катарской ереси здесь распространились слухи об опустошительном появлении ядоа. В результате провансальские каббалисты едва не признали местные холмы заменой Святой Земли, вплоть до призыва тут и построить новое Царство, а население едва их не растерзало за наслание убивавших направо и налево демонов. К счастью, виконт де Тренкавель отправил в лес некоего раввина Авнера в сопровождении десятка рыцарей и баскского знахаря. Из томительного предзакатного жара отряд вошёл в похожий на остывающий жертвенный дым лес и затерялся в нём на несколько страшных дней. Выйдя ослепительно-белым днём к окрестностям Нима, Авнер развеял нелепые слухи, принеся весть, что за ядоа были приняты деревья-оборотни, которых местные жители и баски называли гару. Новость эта стоила жизни шести рыцарям, знахарю и двум авнеровским ученикам, но вернула всё на свои места.
В некоторых семьях выходцев из Цфата рассказывают, что во времена после изгнания из Испании, в Цфате, после одного Дня Искупления, некий Рабби Меир подбил своих немногочисленных учеников и многих из Народа искать ядоа в окрестных горах. Искать шли только попарно, муж с женой. В синих сумерках вся гора Мирон и холмы вокруг усыпались парными огоньками. И говорят, будто несколько пар видели ядоа, и это сочли знаком, что Земля снова возвращена своему Народу. Правда, знаменитые мудрецы Рабби Меира не поддержали, даже наоборот - осудили, и, видно, не зря: того скоро вызвали к иерусалимскому судье, "кади". Поговорив с Меиром, "кади" отпустил его с миром, заявив, что произошло недоразумение, которое разъяснилось. Больше Меир на поиски не ходил, а "кади" после их разговора несколько дней был чрезвычайно резок и нервно весел. Но эпидемия веры в ядоа уже отравила часть Цфата: их часто видели, считалось, чтоядоа живёт в поле или огороде такого-то раввина или даже не раввина, ядоа насылали сны и чудеса. О них вопрошали демонов-шедов при гадании на зеркале, но те или многозначительно молчали, или несли такую чушь, что уши вяли. Гадалка на масле донья Соньядида рассказывала всем желающим свой пророческий сон о пришествии Мессии. Во сне она стояла под яркой луной, по пояс в тёмной трясине, из глубины которой росли высокие жёлтые цветы. Два ядоа, похожие на светлые человекоподобные клубни, длинные пуповины которых уходили во тьму трясины, говорили с ней "руками", как глухонемые, о знамениях Последних Дней.
Ещё один человек и его жена, чьи имена до нас не дошли, рассказывали, что как-то ночью им вдруг захотелось побродить по окрестностям, и они пошли, будто в полусне, куда глаза глядят, пока не потеряли из вида жилые места, хотя ушли от них явно совсем недалеко. Они вышли на освешённую луной и продуваемую свежим ночным ветром неширокую дорогу, и шли по ней, то тут то там натыкаясь на сидящих возле дороги в обрывках проходящего сквозь густые кроны слабого света торговцев, подле которых небольшими грудами лежали разные плоды, у каждого свои. Лица людей и их фигуры разглядеть было невозможно, они были как смесь света и теней, только толстые, грубые вёрёвки, обмотанные вокруг туловищ вместо поясов, были хорошо видны. Торговцы не обращали на пару никакого внимания. Они оживлённо переговаривались-перекрикивались между собой, во всяком случае, в воздухе звучали несколько довольно громких голосов и было душновато от кишащих в ночном воздухе слов (вернувшись домой, супруги поняли, что этого не могло быть - торговцы сидели слишком далеко друг от друга; проходило иногда по десяти минут, пока пара доходила от одного торговца до другого). Торговцы всё время, не глядя, пихали им в руки плоды, вроде как попробовать, и они пробовали, а потом и сами стали подбирать плоды с земли и есть на пробу. И вкус плодов вёл их от торговца к торговцу, заставляя искать следующего, как заставляет сладкое искать солёного, а потом запить, а потом заесть, и снова искать острого, и кислого, и так далее. Они ходили по извилистой и ветвистой дороге, выискивая то, чего им хотелось в данное время, а прохладный ночной ветерок всё дул в лицо, и ночные цветы пахли то приторной сладостью, то гнилью, и дрожала на земле чёрная вязь теней. И они стали понимать, что ходят по дороге, ведущей в Сад. А потом им стали попадаться мёртвые торговцы, и кучи плодов возле них были разбросаны или раздавлены, плоды лежали быстро гниющей кашей, а то их и не было вообще. Тела мёртвых торговцев страшно и быстро менялись, иногда они выглядывали из-под похожей на старые тряпки одежды, а толстые пояса были разрезаны и напоминали белёсые, шершавые стебли. На дороге стали попадаться странные, темнолицые люди, хитро глядящие и говорящие угрожающими намёками, мелькали в сгустившихся тенях кустов страшные тени, кто-то смотрел оттуда в упор. Луна поблекла, вязь теней стушевалась, всё затянул странный сумрак. А они всё бродили по дороге, заходя в пастушьи хижины, в старые развалины, где горели факелы и стояли кричащие о чём-то толпы, подходили к кострам на обочине. И цель у них была одна: опередить, найти нужные плоды до того, как растопчут, убьют, умрут, исчезнут, совсем стемнеет перед рассветом, совсем откажут болящие от ходьбы ноги, настигнут их, перестанет пахнуть цветами... В сизых, холодных предрассветных сумерках они без памяти вышли к окраине Цфата, почти уже не помня, что успели и чего - нет, со ртами, полными странного и многообразного послевкусия, почти без сознания. Где их и нашли поутру плетущиеся к центру города лавочники.
С этих пор многие стали искать "базар ядоа", и рассказов о подобных "путешествиях" появлялось немыслимое количество. Странно, но по слухам среди местных суфиев тоже стали ходить рассказы о "дороге ядоа" и прошедших её глупцах и мудрецах.
По слухам, однажды, здесь же, в Цфате, во время публичного толкования Закона, кто-то из авторитетных раввинов сказал: - Есть животные, разводить которых дело недостойное и праздное, потому что пользы от них никакой, разве что укусят хозяина. Например, морские котики, или черепахи, или обезьяны, или те же ядоа, крокодилы, бегемоты... Где-то в задних рядах захихикали. Смешные слова повторялись потом много раз, а затем даже попали в книгу, до сих пор считающуюся одной из важнейших книг для чтущих Закон иудеев.
В конце восемнадцатого века о ядоа писал в своём "Дневнике Посланника" некий Хаим Мейер, венгерский еврей-интеллектуал, проживавший во Франции и опубликовавший там несколько претенциозных мистических трактатов. Правда, большинство современников считали его авантюристом и порицали за экзальтированность и пристрастие к восточным наркотическим средствам, так что всё им написанное, скорее всего, является лишь плодом нездорового воображения. В зрелые годы Мейер некоторое время был шадаром - общинным посланцем в Святой Земле. Шадары переправляли пожертвования-халлуку от общин в диаспоре местным чахлым общинкам. Дневник Мейера относится как раз ко времени его участия в этом благородном деле. Правда, как только стало известно о его утверждении, что внутри структуры шадаров существует общество тайных шадаров, или шадарей а-сод, цель которых - поиск ядоа и следов их присутствия, от его услуг сразу же отказались. Описывая очередное путешествие из Европы в Святую Землю, Мейер писал, будто его стали преследовать "страшные люди", а может и не совсем люди, появлявшиеся в виде то турок, то цыган, то странных попутчиков. Он отказывался написать о них больше "...поскольку подобные вещи не могут быть изложены на бумаге и относятся к одной страшной и загадочной истории, так и не закончившейся в Прошлом". Страх гнал Мейера вон из населённых мест, которые он почитал "тёмным лесом и Долиной Ужаса" в "поля, где присутствует Господь". В конце концов, он оказался воистину "в полях", то есть где-то в Галилее, верхом на нанятом ослике и в сопровождении донельзя разговорчивого араба-проводника, говорившего на ужасной смеси наречий. В сумерках они попали под сильный ливень, а потом Мейер понял, что их нагоняют: с нескольких сторон раздался приближающийся нечеловеческий вой. Проводник сбежал, осла Мейер бросил, и, оскальзываясь на мокрой каменистой земле, побежал по усеянному крупными камнями склону холма. Пистолет его намок, и на серебряные пули не было надежды, последние упования он возлагал на случайно доставшийся ему некогда древний кинжал, расписанный египетскими иероглифами. И вот здесь, на скользком склоне, Мейер обнаружил людей как ни в чём не бывало занимающихся в сиреневых сумерках и под проливным дождём своим делом. Люди эти находились на довольно далёком расстоянии друг от друга и двигались неуверенно, надетое на них бесформенное тряпьё не позволяло судить о национальной принадлежности. Вначале Мейер увидел увальня, мнущегося возле чахлого, мокрого деревца и, судя по движениям, собирающего с него плоды и укладывающего их на землю. Но плодов не было да и быть их не могло у этого больного растения, у этой забывшей себя яблоньки! Мороз страха продрал Мейера по мокрой коже и он поспешил прочь, утешая себя тем, что ничего не смыслит в сельском труде, его правилах и ритуалах, а стало быть ничего страшного и не было. Его цепкий взгляд нащупал ещё несколько сидящих в отдалении на корточках людей, неловко копающихся длинными руками в грязи, в чём также не было ни малейшего смысла: даже он, мистик и философ, понимал, что на подобной почве не разведёшь и намёка на огород. Затем, увидев человека, неподвижно сидящего возле несомненно настоящих (судя по запахам и звукам) овец, промокший насквозь Мейер немного успокоился. Правда, похожий на ворох тряпья пастух на его вопросы ответил лишь странной жестикуляцией, и лица его разглядеть в тени Мейер никак не мог, но понял по движениям головы, что должен бежать дальше, вверх. Он и побежал "ибо спины его коснулось холодное и смрадное дыхание адских преследователей". Наверху же, на ровной площадке, в окружении валунов, он "...узрел страшную картину, как подобные встреченным ранее, заливаемые ледяным дождём четыре существа медленно двигаются друг подле друга, совершая странные телодвижения, истолковать которые было невозможно". Перепуганный Мейер сначала решил, что попал в пристанище умалишённых или прокажённых но, поскольку вокруг не было ни огонька и ни намёка на жильё, он решил, что это ловушка и он среди восставших мертвецов или кого похуже, извлёк кинжал и прочёл каббалистическую формулу распознавания. Ничего, впрочем, не произошло, но он и не расчитывал слишком на свои оккультные силы. Зато внизу раздался шум, вой, нечеловеческие вопли, и ложные личины сразу же спали. Путешественник увидел перед собой вместо человеческих фигур надвигающиеся смутные силуэты, ясно различимыми в которых были только падающие на землю из середины тела и волочащиеся по ней толстые верёвки. Будучи достаточно начитанным в Талмуде и Аггаде, Мейер довольно быстро понял, кто перед ним, и приготовился к смерти, ибо понимал: с подобным ему субъектом ядоа церемониться незачем. Но он ошибся - ядоа шли не на него, а на приближающегося к нему снизу врага, которого он "...сразу же узнал по звериной грации и неизъяснимому аромату смерти, вечно сопровождающему подобных ему". Как бы то ни было, сей враг был изрядно помят и, несмотря на звериную грацию, припадал на одну ногу. Один из ядоавыворотил из земли длинный камень ростом с себя, и решительно заковылял к противнику, остальные последовали за ним. Тут Мейер и заканчивет описание битвы: он ещё только добавляет, что заметил, как вниз по холму с безумным блеяньем летит мокрая овечья отара и из каких-то развалин, которых он раньше не замечал, молча выбираются мокрые, бездомные собаки, скалясь и припадая к земле. Мейер каким-то образом выбрался из этой переделки и вернулся в Европу. Он продолжал путешествовать, но в Святую Землю больше никогда не возвращался. Зато он стал распространяться о том, что якобы познал великую и страшную тайну ядоа. Он встречался с ведущими раввинами своего времени, но о результатах этих встречь ничего не известно. В начале девятнадцатого века Мейер бесследно исчез и его имя больше нигде не встречается.
Также бесследно пропал в начале девятнадцатого века другой шадар, Нахшон Якоби, оставивший после себя частично зашифрованный дневник, который большинство считают поздней подделкой, а многочисленные прямые потомки - реликвией. Если верить дневнику, Нахшон был настоящий "тайный посланник", шадар а-сод. Для вида он перевозил в Святую Землю халлуку из самых разных стран, часто гораздо более экзотичных и опасных, чем конечный пункт назначения, и считался одним из лучших шадарим. Его никому не удавалось ни ограбить, ни обокрасть, и не было случая, чтобы он хоть один грош не довёз до места. Это был один из тех людей, у которых ни за что не поймёшь, во что они действительно верят и почему что-то делают. Последнюю халлуку Нахшон вёз из Марокко. Именно марроканские раввины и послали его на новую разведку, когда в очередной раз получили набор слухов и сказок из Святой Земли. Приехав, Нахшон привычно собрал сведения о внезапных и необъяснимых засухах на бедуинских пастбищах, о взбесившихся вдруг стадах и ошалевших стаях шакалов и птиц. Он выяснил, где стали появляться неожиданные туманы, нашёл селения, где жителей мучили странные и однообразные сны. Места, предположительно служившие источником слухов, были найдены. И он, как много раз до того, стал беспорядочно бродить по округе. Ничего, впрочем, не ожидая - слишком много пережил разочарований. Хотя на этот раз картина была на удивление чёткой и ясной. И он действительно нашёл ядоа. Просто вышел однажды в сумерках из густых камышей, и увидел в буйных зарослях кактусов и белых цветов огромную, размытую фигуру, похожую на человекообразный клубень. Со стороны существа шёл шум, похожий на шум водопада, но состоящий из десятков переплетений звуков, где падающая вода была лишь одной из ниточек плетения. В этом шуме смутно угадывались намёки на отдельные слова, и казалось, что если вслушаешься получше, сможешь разобрать всю речь. Нахшон вслушивался до темноты, а потом тихо ушёл. После этого он каждый день приходил сюда в сумерках, слушал и слушал, подходя всё ближе. Когда наступала темнота, его охватывали страх и какое-то опьянение, и он шёл в крошечное селение по соседству, падая там замертво на свою лежанку. Наконец он подошёл к твари достаточно близко. О последовавших событиях, переросших в настоящее расследование, известно мало и только из вкривь и вкось расшифрованных отрывков. Семейная легенда Якоби гласит, что в течение этой истории Нахшон несколько раз был на волосок от смерти, а через некоторое время он уехал из Святой Земли и без объяснений отказался выполнять далее свои обязанности. Согласно той же легенде, он, якобы, выяснил, что встреченный им ядоа был создан наподобие голема местными иудейскими мистиками из некой мессианской секты с целью поторопить Возвращение. Что и подорвало веру Нахшона. Правда, все каббалисты в один голос утверждали, что ядоа невозможно создать как голема, а попытавшегося ждёт верная и страшная смерть, но дыма без огня не бывает.
В наши дни ядоа интересовались немногие. Один ненормальный изъездил Израиль вдоль и поперёк, расспрашивая всех и вся о легендах и сказках про ядоа. Он подолгу разговаривал с ветхими продавцами религиозой литературы, со стариками из восточных общин, с бедуинами и друзами, со странненькими вроде себя. Разумеется, он не столько расспрашивал, сколько рассказывал сам, причём явно им же и выдуманное. Вершиной поведанного им бреда стало утверждение, будто, согласно некоторым толкования мифических раввинов, через сорок лет после того как Народ овладеет Землёй, в ней начинают рождатьсяядоа, а стало быть, поскольку Израилю уже почти пятьдесят, ядоа уже снова должны в его пределах быть. И вроде бы он их искал, и чуть ли не нашёл. На "семинарах по развитию самосознания" и в ночном лесу, у костра, его рассказы слушались особенно хорошо, так что одно время расказчика окружала группка соратников, которая, впрочем, быстро рассосалась. Ко всеобщему облегчению, в религиозных кварталах к нему отнеслись с полным равнодушием, в бедуинских и друзских посёлках - с таким же равнодушием, только чуть более вежливым. А потом случилось непредвиденное: жители соседних палестинских деревень потребовали у выдумщика, чтобы он позволил им осмотреть свой сад. Получив отказ, палестинцы аккуратно, чтобы никого не задеть, обстреляли дом и попытались ворваться внутрь, но были отброшены вовремя предупреждённой осведомителями полицией. Затем было долгое, муторное расследование, в ходе которого выяснилось: соседи обвинили владельца сада в том, что он прячет у себя ядоа, а тот подсказывает ему, как вести хозяйство и находить клады. А зверь тем временем пьёт соки из соседских пастбищ и садов, насылает кошмары на беременных женщин и бешенство на скот. Дело замяли, да так, что до сего дня неизвестно, чем же всё закончилось.
Самой известной из занимавшихся ядоа была, конечно, поэтесса Орьян. Она была совершенно сумасшедшая, и уже само её появление в богемной среде Тель-Авива стало легендой. Как-то раз в конце осени большой компании молодых тель-авивских художников и поэтов взбрело в голову поехать ночью в лес на пикник. Одной из сугубо городских девушек быстро надоели всякие приготовления, и она отправилась в одиночестве посмотреть ночной лес, не выпуская из глаз костра. Сочетание тёмного, сырого осеннего леса и горящего невдалеке огня ввело её в задумчивое, полусонное состояние, и двушка застыла, оперевшись о влажный ствол. Её сознание чуть совсем не уплыло, когда она поняла, что снизу на неё в упор смотрит бледное лицо. Чуть не прямо под её ногами на хвое и листьях лежала щуплая девушка, которая на вопль "Что ты тут делаешь?!" спокойно ответила: "Ищу ядоа". Рассказ Орьян и по сей день бродит по тель-авивской тусовке, и, наверное, останется в веках как образец наркотического видения.
Ей хотелось сдохнуть, по ряду причин, просто лечь и сдохнуть. Но сделать это можно тоже не везде: в городе, например, умирать противно. Тошно. Поэтому она поехала за город, и забралась поглубже в лес. Там она легла на землю, упираясь пятками в сырой свол, и стала смотреть на закатное небо, присыпанное, особенно по краям, тёмной листвой. Орьян лежала так до той минуты, как небо начало ярко гореть, словно огонь в камине. Тогда Орьян пошла по стволу вверх, к этому жару, чтобы отогреться снаружи и изнутри, чтобы пропал тошный, сырой холод. Она шла, иногда перепрыгивая на стволы росшие "ниже", чтобы пройти в самый центр приближающегося небесного огня, а притяжение оказалось у неё под пятками. Правда, когда она вошла в кроны, от света остались только горящие, застрявшие в ветках рыжие клочки, и пришлось продираться через густые, казавшиеся почти чёрными ветки, Здесь она почувствовала и почти увидела их, ядоа, запутавшиеся в ветках и прижавшиеся к стволам тёмные силуэты, которые начали двигаться ей навстречу под истерический визг вечерних птиц. Почему-то оглянувшись назад-вниз, Орьян ощутила сырую темень леса внизу и быстро пропиталась ей, как губка, только через минуту поняв, что сырой холод это дикий страх, а горящее небо стало похоже на отблеск лампы на фольге и больше ничего не значит. Она побежала назад и вбок, прыгая на одни стволы и влезая на другие, стараясь как можно меньше бежать вниз, в тёмную сырость. Скоро она поняла, что силуэты и сами гонят её скорее вниз-в сторону нового притяжения, чем к корням. Начало быстро темнеть, а лес стал реже, и наконец она поскользнулась на тонком стволе, сорвалась, больно ударившись боком, и стала падать. Падать, летя почти параллельно земле. Внизу мелькнули какие-то старые заброшенные дома с чёрными окнами, глинянный пустырь, потом земля скорее полетела навстречу, и страшный удар погасил глаза Орьян. Она пришла в себя в сером и пасмурном городе, почти пустом, а значит пятничном, только окна не горели тёплым светом как обычно в пятницу.
Орьян постоянно говорила и писала о ядоа, она стала притчей во языцех и довольно быстро многим наскучила. Она одновременно считала, что ядоа её преследуют и маниакально их искала, как человек, который кого-то боится, но ищет, чтобы что-то объяснить. Однажды её не было несколько дней, а потом Орьян появилась на чьей-то квартире, шатаясь от слабости, постоянно обтирая воображаемую холодную тину с действительно покрытых старой грязью штанов, и жалуясь, что от этой тины у неё немеют ноги. Она говорила, что случайно зашла в "болото сна глаз и рук" и пробродила там сутки. Там, неглубоко в земле, лежат и спят лицом вниз огромные ядоа, и их сны как тяжёлый пар перемешиваются с землёй. Ядоа спят, потому что не могут встать из-за слишком короткой пуповины, и сны их превратили землю вокруг в тину из теней и ожиданий. Они отбирают жизненные силы у искусственных вещей и выращивают в этом болоте снящееся им, которое, как и они сами, растёт из земли на пуповинах. Вечно трясущаяся от нервного озноба Орьян всё время бредила какими-то "человечками на верёвочках", которых то ли "выснили" ядоа, то ли создала с отчаяния Земля, то ли вызвал кто-то третий. Орьян была уверена, что эти довольно убогие и страшные создания ищут её, вернее, её двойника, "мёртвую девочку", и боялась, что они по ошибке убьют её саму, приняв за эту "мёртвую девочку", которую она и сама была бы рада убить. Через некоторое время о существовании Орьян все забыли: она перестала приходить на вечеринки, а наведаться в её захламлённую, тёмную нору никто так и не собрался.
Больше легенд оядоапока неизвестно. Хотя, в пахнущие мокрой тряпкой и истерическим ароматом цветов дождливые дни, они зреют где-то под поверхностью земли. Ждут, чтобы кто-то сказал: "Я ищуядоа". Поднял руки, произнёс Слова, и тогда...легенды поднимутся, взламывая старый асфальт, а в холодных тенях заплещется жизнь. Не страшная и не чуждая, ничего не оправдывающая и ничему, кроме божьего Закона, не подчиняющаяся - просто Тайна, которую не дано разгадать.
Сказочная повесть была опубликована в электронном журнале "Полутона" под псевдонимом Бустанай.