Перед поездкой к бабушке я всегда начинал волноваться уже за несколько дней - а вдруг родители передумают? Проснувшись в день отъезда, начинал всех поторапливать. Мать с отцом только смеялись надо мной. Я продолжал волноваться, пока мы шли утром по улицам нашего маленького городка, переходили через рельсы и стояли на перроне.
- Пап, ты купил билеты? - волнуюсь я.
Мать меня успокаивает, что все будет хорошо, но я все равно продолжаю волноваться, видя, как подходит к перрону поезд, как он неспешно останавливается, как проводница открывает дверь, как опускаются ступеньки. Даже перед дверью в вагон я продолжаю волноваться - а вдруг родители передумают или поезд по какой-то причине не отправиться. Я успокаиваюсь только тогда, когда поезд трогается. Устроившись на деревянной скамейке, жадно смотрю в окно на проплывающие мимо грузовые железнодорожные вагоны, остановившиеся на станции, убегающие куда-то назад пристанционные домики. Тук-тук, тук-тук, тук-тук - мерно перестукивают вагонные колеса, а я смотрю в окно вагона и не могу оторваться от этого завораживающего зрелища. Мимо окна пробегают столбы, деревья и кружат, как на карусели, поля. Если смотреть на пробегающие мимо окна деревья, которые растут совсем близко от железнодорожной линии, то начинает кружиться голова. Поэтому я отвожу взгляд туда, где все кружат и кружат поля и перелески. Иногда в окно виден шлейф дыма, остающийся после паровоза. А когда поезд изгибается на повороте, то можно увидеть и сам паровоз.
...В деревне, где жила бабушка, была большая деревянная церковь с одной главкой и крестом на ней. Стояла она на пригорке, так что эту единственную в деревне достопримечательность было видно издалека. Еще в поезде мы все в ожидании смотрели в окно, когда подъезжали к станции, на которой нам нужно было выходить. Ведь еще издали можно было рассмотреть церковную главку с кррестом, которая далеко возвышалась над окрестностями.
Вот и станция. Мы, а это мать, отец, старший брат и я, выбираемся из вагона на платформу. Стоянка поезда короткая, так что нужно поспешить. Я, как всегда, очень волнуюсь - хоть бы успеть. Сердце от страха сжимается в груди - почему взрослые всегда так медлят!
Но вот уже мы стоим на перроне. Поезд отправляется, набирая скорость и все быстрее постукивая колесами вагонов на стыках рельсов. Вот он исчезает вдали, оставляя после себя только две ниточки натянутых и звонких, как струны, рельсов, блестящих на солнце. Теперь нужно как-то добраться в деревню, до которой километра три. Хорошо, если нас подбирала попутная телега, а иногда приходилось идти всю дорогу пешком. Ой и долгий это был путь! Отец, видя. Что я устал, сажал меня себе на плечи, а старший брат поглядывал снизу с завистью Отсюда, с высоты отцовского роста, лучше можно было рассмотреть хлебные поля, пробегающий по ним волной ветер. К нам подбегал перелесок, видимо, чтобы полюбопытствовать, зачем мы потревожили покой этих тихих мест. Главка церкви была видна издалека. Она, как маяк, встречавших матросов, возвращающихся из дальнего плавания. И вот, с очередного пригорка. Открывается вид на деревню, за которой величественно возвышается церковь.
Еще немного и слышен собачий лай, а потом по разъезженной дороги мы шли почти в самый конец деревни. Вот знакомый дом, стоящий на отшибе среди озерка золотого хлеба, колышущегося на ветру. Бабушка встречает нас на пороге. Лето в деревне было запоминающимся. Сколько было увлекательных игр во рву, который начинался почти рядом с домом! Да и сам дом, примыкающий к нему хлев, в котором кудахтали куры, хрюкала свинья, а по вечерам громко вздыхала корова, был для меня каким-то новым миром. В воскресенье бабушка брала нас с братом в церковь. Остались самые ранние воспоминания об этом. Ярко горящие в полумраке храма свечи, золоченый иконостас, возвышавшийся до высоченного свода, громкое пение и дым от кадила батюшки, который поднимается клубами. И было причастие. Страшновато, ведь с икон взирали строгие лики. Вот священник, бородатый старичок, вкладывает в рот ложечку с кусочком хлеба и сладковато-терпкой жидкостью. А потом из небольшой чашечки бабушка поила "теплотой".
...Но в очередной наш приезд бабушка сказала, что церковь закрыли, и перекрестилась на образа. Теперь она молилась только дома. По вечерам становилась напротив икон, отсвечивающих золотом, и о чем-то шептала. Я наблюдал за ней со своей кровати, стоящей в углу. Этот бабушкин разговор с Богом в полумраке был для меня чем-то необычайно таинственным. Было немного страшно. Тихий бабушкин шепот, казалось, проникал до самого сердца.
Когда я уже учился в школе и в очередной раз приехал к бабушке на каникулы, однажды вместе со старшим братом мы шли около какой-то притихшей и осиротевшей церкви. Старые, тенистые липы, которые раньше росли вокруг нее, исчезли. В стене церкви пропилили большой квадрат и навесили ворота. Они были в тот момент распахнуты. Мы заглянули внутрь. Там был таинственный полумрак, прорезаемый острыми лучами, проникавшими сквози забитые досками окна. И только стайка голубей, которую мы вспугнули, потревожило таинственный покой. Посредине церкви, на деревянном, выщербленном полу, была насыпана конусообразная куча зерна. С потолка свисал трос. Иконостас сохранился и весь в щелях между досками, из которых был сделан, смотрел пустыми глазницами исчезнувших икон. Все было пыльным и каким-то пустым.
С тех пор я больше никогда не бывал в этой церкви. Некоторое время вместе с бабушкой ходили к церкви за хлебом, который привозила автолавка. Шалевка на церкви постепенно облиняла, а кое-где и совсем исчезла. На единственной главке не было креста. Эта картина так и осталась в моей памяти.
...Недавно пришлось ехать мимо станции своего детства. Привычно взглянув в окно, я увидел далекую главку и очень обрадовался. Словно дохнула на меня остротой чувств из далекого детства. Сосед по купе рассказал, что церковь в деревне восстановили. И вдруг какая-то нездешняя тоска по ушедшему детству сжала мое сердце. Вот бы побывать в деревне, где уже давно нет того дома, где жила моя бабушка. Сама она похоронена на кладбище под Выборгом, куда переехала к дочери, моей тете, которой тоже уже нет в живых.
Как там старая церковь? Вот бы побывать в деревне, оживить детские воспоминания. Но поезд увозил меня все дальше и дальше, и я с непроизвольным вздохом попрощался с прошлым.