Аннотация: Заключительная часть романа - война или мир между Севером и Югом?
Лестница из терновника - 3
Книга третья
Прогрессоры
...Нож забросьте, камень выньте
Из-за пазухи своей -
И перебросьте, перекиньте
Вы хоть жердь через ручей.
За покос ли, за посев ли -
Надо взяться, поспешать,
А прохлопав -
сами после
локти будете кусать,
Сами будете не рады,
Утром вставши - вот те раз:
Все мосты через преграды -
Переброшены без вас!..
В. Высоцкий, Россия, Земля, XX век
***
Запись N140-01; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев
День ослепительно светел; свежий ветер разметал по лазурным небесам облака крыльями. Под каменными вазонами, украшающими дворцовую террасу, и в тени стен всё ещё держится посеревшая корка льда. Мир начинает подсыхать, но по бронзовым желобам с фигурными стоками в виде птичьих головок с крыши и вдоль аллей пока ещё течёт тоненькая звонкая вода. Парковые деревья сплошь покрыты розовыми цветочными почками в полпальца размером - весна. И девочка в солнечном сиянии очень хороша собой.
У девочки - тропические вороные кудри, скуластое лицо мрачноватой драматической красоты с маленьким вздёрнутым носиком и персиковым румянцем, крупный яркий рот, чуть раскосые глаза и густые брови - восточным крылатым взмахом - левую пересекает короткий белый шрам. На девочке меховой жилет из пушистых кусочков, под ним - широкая вышитая рубаха. Девочка почему-то носит высокие сапоги и форменные штаны пограничника - наверное, для удобства в верховой езде - и вокруг пояса, как у всех здешних девочек в экстриме, обозначая юбку, повязан пёстрый платок с цыганской бахромой. Ножны с длинным кинжалом виднеются из-под платка.
Элсу и девочка - одного роста. Совпали по четырем знакам, как минимум, автоматически отмечаю я и скрываю улыбку. Они больше похожи не на любовников или боевых товарищей, а на брата и сестру - с их южным шармом и смуглыми лицами; впрочем, и вправду ведь, волки и Львята считаются братьями... Грешники... с точки зрения религии и общественного мнения Лянчина, эти отношения - кровосмешение чистой воды. И кровосмесители стоят у парадного входа во Дворец Государев, под высоченным весенним северным небом, на глазах у всех желающих, обнявшись изо всех сил, вцепившись друг в друга, опять-таки, не как любовники, а как разлучённые и нашедшие друг друга дети одной матери. У них вид людей, боящихся, как бы кто не растащил их силой.
Девочка беззвучно плачет. Вытирает мокрую щёку о плечо Элсу. Пальцы Элсу утонули в пушистом мехе её безрукавки, он сжимает пучки меха в кулаках до белизны костяшек; на его лице - болезненная нежность.
Волки, стоя поодаль, смотрят... странно. Перешёптываются. Львята и Ар-Нель с Юу замерли вокруг обнимающейся парочки, как часовые, глядя не на парочку, а вокруг - Юу даже держит руку на эфесе. Придворные дамы и господа - растроганы: такая милая сентиментальная картина... Вечная Весна! Они, впрочем, не понимают подтекста этого очаровательного театрального действа. Для большинства северян это просто Воссоединение Любящих Сердец... эхе-хе...
Все, вроде бы, ждут, что девочка скажет - и она говорит, хрипловато от слёз:
- Командир, мы ведь останемся тут, да? На севере?
Элсу чуть отшатывается, как от удара. Тихо отвечает:
- Мы же не можем, Кору. Мы вернёмся домой.
Миг молча смотрят друг на друга. И Кору тихо сползает вниз, оказывается на коленях возле своего командира, на подсохших каменных плитах парадного въезда - обнимает Элсу за ноги, поднимает страдающие глаза:
- Командир, ради Творца... тебя убьют.
Элсу улыбается дрожащими губами.
- Приказать мне хочешь? В смысле - приказываешь остаться?
Кору поспешно и отрицательно мотает головой:
- Творец с тобой, командир! Как я могу тебе приказывать... я так... подумала... так боюсь за тебя... если вдруг драка - так со своими же драться придётся...
Элсу тянет её за руки вверх:
- Встань, холодно...
Кору поднимается с заметной неохотой. Элсу обнимает её за плечи - и она тут же обвивает его руками, прижимается и зажмуривается. Волк по имени Олу, лет под тридцать, с пороховыми ожогами на лице, резко вдыхает, будто хочет что-то сказать - но глотает собственные слова, как зевок. У его товарищей - встревоженные хмурые физиономии. На контрасте с улыбающимися северянами.
- Олу, - окликает Анну, - что ж ты? Скажи, что хотел.
Олу тушуется, блуждает взглядом по земле под ногами.
- Скажи, - повторяет Анну с еле заметным, но впечатляющим нажимом. - Скажи, что честный побеждённый не переживает боя. Скажи, что презираешь её. Спасла Львёнка - собой. Скажи, что презираешь её за это, ты. Давай.
На лице Олу - полное смятение; у прочих - очень похожие мины. Северяне шокированы.
Анну усмехается, горько, презрительно.
- Что ж, - говорит он. - Вот где ваша трусость. Ваша подлость. В бою - все молодцы, все герои, но война - не только бой. Война ещё - превратности, случай. Промысел Творца. Ты, Олу - ты знаешь, что Творец назначил тебе? Может, плен?
- Почему?! - вырывается у Олу.
- А почему - нет? - говорит Анну. - Разве нам судить? Так что ж? Если будет грозить плен, стыд - бросишь брата, сбежишь? Побоишься, что плюнут на твоё имя, да, Олу? Либо умереть - либо удрать, поджав хвост. Так?
Теперь все волки не знают, куда деть глаза. Анну скидывает короткую чёлку со лба.
- Я так и знал. Кто может положиться на вас? Лев? Львята? Брат на брата - не может положиться. Потому что в вас - страх. Простой подлый страх. Хуже, чем страх смерти.
Им нестерпимо слушать, это заметно - но нечего возразить. Они переминаются с ноги на ногу, кусают губы, сжимают кулаки - и молчат.
- У моих людей - не будет так, - говорит Анну. - Среди моих людей - нет трусов, нет подлецов. Мои люди не бросят брата, что бы с ним ни случилось. Не проклянут. Кору, она - душой рискнула за брата. Без страха. Не смейте думать о ней плохо. Знаете, как говорят северяне? Сестра.
- Что это? - спрашивает Хенту, крупный сильный парень с наивным лицом в боевых шрамах.
- Брат-женщина. Женщина - твоя кровь. Женщина - не рабыня. Кору - сестра. Любой из вас, попади он в беду - сестра. Помогать - как раненому. Уважать доблесть. А за душу - молиться. Мы никого не бросим из своих, если он не струсил и не предал.
Теперь и волки, и северяне одинаково слушают - внимательно.
- Мы убьём страх, - говорит Анну. Его глаза горят. - Это будет тяжёлый бой - зато потом будет легко. И я ещё сам прочитаю, что пишется в книгах Пророков. Может, Наставники лгут - вы видели, они могут лгать. Могут предавать. Вдруг на самом деле Пророки велели помогать всем братьям, не щадить себя и не знать страха и подлости - а предатели исказили святые слова? Что им помешает?
- Львёнок, - нарушает общее молчание Лорсу, очень смуглый, с длинными морщинками в углах глаз и около губ, - а как же... ведь женщина... как коснуться брата? Или - не трогать? Или - что?
Анну задумывается, зато Элсу, так и не выпуская Кору из объятий, говорит негромко:
- Творец - Отец всем нам, мы все - поэтому братья. Но кровь у нас разная, смертные отцы - разные. Я так думаю. Я - Львёнок, Кору... волчица... это ведь - разное, не одно.
Лорсу кивает, пожимает плечами:
- Я не о вас. Я - вообще.
- Пророки сказали, что проклят изменивший брата, - медленно говорит Анну. - Это правда. Это надо блюсти. Но - вот Элсу, он не касался железом тела брата, это сделали другие... На Элсу нет греха, мне кажется. И на Кору нет - она выполняла долг, это - братская любовь, это - честь волка.
Кору зачарованно слушает. Её слёзы высохли. Я вдруг обращаю внимание на Ар-Неля - его обычная скептическая полуулыбка, похоже, скрывает настоящее восхищение. Я согласен: Анну восхитителен.
- Я думаю, - продолжает Анну, - это знак. Кору - это знак. Свыше, от самого Творца. Испытание ей: о чём ты будешь думать, о душе брата или о своей душе? Испытание нам: кто мы, честные бойцы или трусы? Всякий должен определиться. Во дворце Льва - измена; наступает тяжёлое время. Каждый должен понять, человек он или древесный червяк. Каждый должен быть готов в бой.
Волки понимающе кивают. Переглядываются.
- А вот рабыня Львёнка Льва? - спрашивает Лорсу чуть увереннее. - Рабыня Эткуру? А?
Эткуру тут же подбирается, будто ждёт нападения, но Анну смеётся.
- Ну - рабыня. Что ж такое?
И волки начинают несмело улыбаться.
- Красавица, - смущённо говорит Лорсу. - Искушение.
- Тебе, что ли? - Анну щёлкает пальцами. - Лорсу, тебя рабыня Прайда искушает? Ты, Лорсу - ты совсем смелый стал. Дома - что бы тебе сказали? Хочешь быть бестелесным волком, так?
Лорсу изрядно-таки смущён, но договаривает под общий смех:
- Без платка, без знаков Прайда. Смотрит в глаза, как гуо. Красивая, как гуо. Что с гуо-то делают?
Эткуру порывается что-то сказать, но Анну останавливает его жестом.
- Вы ещё не поняли, что с ними не так, с северянками? Отчего - красота? Всё просто. Они убили страх. Вот Кору, вот рабыня Львёнка Льва - в них нет страха, вот и красота. Вот и сила. У рабынь войны - откуда красота? Они - храбрые солдаты, метаморфоза - после боя. А не гуо, - Анну мечтательно улыбается. - Мы объявили войну страху. Нам - брать красивейших женщин... если сумеем получить бесстрашных.
Напряжение сходит на нет; волки подталкивают друг друга локтями, посмеиваются. Северные дамы и кавалеры шепчутся, опуская ресницы и улыбаясь. Элсу и Кору уходят к флигелю для гостей Государя, Эткуру провожает их. Ко мне подходят Юу и Ар-Нель.
Юу изображает северного бойца: куртка поверх кафтана надета в один рукав, длинная прядь выбивается из косы, всех украшений - только пара чеканных браслетов на запястьях. Зато милый-дорогой Ча - в своём репертуаре: бус, браслетов, пряжек и брошек на нём килограмма два, расшитые полы кафтана - до щиколоток, вдобавок, он поигрывает шёлковым веером, расписанным хризантемами, на длинной муаровой ленте.
- О, Ник, - говорит Ар-Нель весело, - мир окончательно пробудился от сна, на душе - весенняя радость, и всё тело наполняет предчувствие дальней дороги, не так ли?
- Знаешь, что, сердечный друг, - говорю я, - хоть я и отношусь с благоговением к твоим дипломатическим талантам, всё равно это путешествие кажется мне авантюрой. Рискованной авантюрой.
Ар-Нель победительно смеётся, смахивает с кончиков пальцев воображаемые капли.
- Ах, Ник, меня ведёт Судьба, меня ведёт История, меня ведёт любопытство, неутолимое, как истинная страсть! А Господину Второму Л-Та неймётся потому, что хочется вписать имя в Звёздные Скрижали и доказать, наконец, всему свету, что именно он - Истинный Брат Государыни!
Юу фыркает.
- Вы не можете сказать ни единого слова, не воткнув в него иглу, Глубокоуважаемый Господин Ча! Иглы растут у вас прямо во рту или появляются откуда-нибудь изнутри?!
- Из глубины моей бездонной души, - заявляет Ча самодовольно. - Мой щедрый подарок существам, чей меч, увы, заточен лучше языка.
- Ничего себе! - возмущается Юу. - Как бы вам не зарезаться собственным языком, Ча! Будьте осторожны с таким острым предметом во рту - а мне хватит и клинка, я считаю.
- Мой дорогой Второй Л-Та, - говорит Ар-Нель невыносимо покровительственно, - я полагаю, что пути Судьбы неисповедимы. Каждый человек по воле завистливого рока может лишиться свободы, оружия, друзей, родины, Небеса знают, чего ещё - но его отточенного разума не отнимет никто.
- О, ваш разум - грозное оружие, - ворчит Юу. - А к чему, позвольте спросить, вам веер на улице в начале четвертой луны? Вам душно, когда другим холодно, Ча? Или вы прикрываете веером ваше жало, как придворные дамы?
- Вы делаете успехи, милый друг, - кротко отвечает Ар-Нель. - Наши беседы идут вам на пользу - вы волей-неволей учитесь придавать речам смысл и наблюдать за людьми. В награду за это я сообщу вам... тайну, - и расширив глаза, добавляет утрированно-значительно. - Веер этот - очень важная вещь. Я намерен подарить его Львёнку Анну.
Юу пытается сдержать смех - и прыскает, как мальчишка.
- Он уже написал вам письмо с Официальным Вызовом на поединок?
- Нет, - отвечает Ча невозмутимо. - Но - как знать, друг мой, как знать...
Анну подходит к нам как раз на этих словах.
- Что - знать, Ар-Нель? - спрашивает он.
- Возьмёшь ли ты у меня веер, мой драгоценный, - говорит Ар-Нель как ни в чём не бывало. - В память о последнем дне в Тай-Е. Ты теперь можешь прочесть стихи, которыми я его надписал.
Анну берёт веер из его рук, неловко раскрывает.
- Суха-я ветвь рас-цвела... от теп-ла твоих рук... Пес-ки напоим во-дой... Постро-им... лест-ницу в Небо... - читает он тихо, ещё по слогам, но уже довольно связно. И поднимает взгляд от веера на лицо Ар-Неля. - Ты, Ар-Нель, ты снова меня дразнишь.
Ар-Нель качает головой.
- Нет. Мы завтра уезжаем - я хочу, чтобы у тебя что-нибудь осталось на память о Тай-Е.
Анну пытается скопировать надменно-снисходительный тон Ча:
- Вот это? Тряпочка эта? Я бы тебе меч отдал...
Ар-Нель ожидаемо хватается за слово:
- Отдай.
Анну тянет свой гнутый тяжёлый клинок из ножен. У Юу приоткрывается рот от безмерного удивления:
- Ох! Южанин, ты вправду ему меч отдашь?! Свой?!
Анну ухмыляется.
- Не просто так. В обмен. На это, - и показывает на церемониальный меч Ар-Неля, с рубиновоглазой собачьей головкой на эфесе - Сторожевым Псом Государя.
Юу смеётся.
- Вас, наконец-то, поймали за ваш отточенный язык, Ча! Отдадите меч Вассала? Дело-то пахнет государственной изменой!
Ар-Нель безмятежно улыбается, обнажает клинок - по безупречному лезвию вытравлены веточки цветущей акации - и протягивает его Анну на раскрытых ладонях.
Миг оба держат в руках чужое оружие. И вдруг Анну гладит лезвие северного меча ладонью, с силой нажав - капает кровь.
- Будем меняться снова, Ар-Нель? Этот меч - он мой кровный брат.
Юу поражён пуще прежнего. Ар-Нель с мечтательной миной режет левую ладонь южным клинком, размазывая кровь по лезвию.
- Клянусь Небесами, Анну, это было прекрасно, - говорит он оттаявшим тоном, возвращая оружие владельцу. - Ты поэт, друг мой.
Анну касается лезвия губами, то ли целуя, то ли слизывая кровь Ар-Неля.
- Теперь я не смогу тебя убить, - говорит он с комичной печалью. - Это железо - оно твой родственник теперь.
- Оставь, Анну, - смеётся Ар-Нель. - Моей крови "это железо" уже пробовало, - и как всегда конфузит Анну парадоксальным ходом мыслей.
- Видит Небо, тошно смотреть! - презрительно говорит Юу и морщит нос. - Все эти дикие красоты оттягивают момент истины - а момент истины в том, что кому-то придётся проиграть. На этом мир стоит, Уважаемые Господа, вам не удастся обмануть богов.
Анну хмурится. Ар-Нель останавливает его взглядом - между ними установилось почти телепатическое взаимопонимание.
- Мой дорогой Второй Л-Та, - говорит Ар-Нель, - мы с Львёнком - люди долга, вассалы своих господ. Над нами - прирождённая предопределённость, которая велит запирать чувства в душе. Перед нами лежит бесконечная дорога... возможно, когда-нибудь... в конце пути... Но сейчас мы не можем позволить себе давать волю страстям.
- Попросту вы интересуете Анну лишь до тех пор, пока ваш меч при вас, милейший Господин Ча, - язвит Юу. - Что же касается его самого, то прочувствованная речь для солдат вряд ли убедила самого Уважаемого Господина Львёнка пережить метаморфозу и рожать детей, если от него отвернётся его Творец.
- Болван, - спокойно говорит Анну. - Я сто раз мог умереть. Меня сто раз могли продать. Я мог быть рабыней, меньше, чем рабыней, я мог быть совсем ничем. Я не Львёнок Льва, за мной не послали бы послов. Я ничего не боюсь. Мы дойдём, мы победим... и тогда я выбью из рук Ча его красивый меч.
- Если на то будет воля Творца, - небрежно замечает Ар-Нель, смешит и сердит Анну.
- А ну вас! - бросает Юу в сердцах. - Я отправляюсь к Государыне, а вы можете пререкаться до самого вечера. Ты со мной, Ник?
- Мне надо собираться в дорогу, - говорю я.
Это - правда. У меня ощущение, что ничего толком не готово. Сегодня из приграничной крепости Ич-Ли приехала та самая девочка, которая когда-то была ординарцем Маленького Львёнка; Элсу ждал свою подругу, больше нас ничего не держит при дворе в Тай-Е. Я отправляюсь в Лянчин с Львятами, которые затеяли то ли бунт, то ли путч. За две последних недели они не отправили на юг ни одного гонца, зато оттуда им привезли несколько писем. Лев беспокоится; чтобы его беспокойство не зашло слишком далеко, нам надо торопиться.
И при том - удивительно, насколько мне не хочется уезжать.
Я всё понимаю. Все - и Этнографическое Общество, и КомКон - дали добро, моё присутствие и влияние на юге одобрено аж самим Рашпилем, который, кажется, куратор комконовской программы на Нги-Унг-Лян... и мне всё равно не хочется.
Мне прямо-таки отчаянно не хочется покидать друзей, которые стали мне почти роднёй за этот суматошный год. Жаль навсегда оставить Государыню Ра с её горячими вспышками милосердия и жажды справедливости, слишком детскими для прагматичного двора. Жаль расстаться с Государем, умницей Вэ-Ном. Господин Ки-А, капитан де Тревиль, только-только начал мне более или менее доверять... Придворный Гадальщик Ун-Ли так и не успел познакомить меня с благородной вдовой - зато подарил на счастье крохотный ножик в чеканных ножнах, на шее носить... Учитель Лон-Г, видный учёный-естествоиспытатель, ещё немало мог бы рассказать о своей прославленной теории внутриутробного изменения тел людей и животных в зависимости от правильности метаморфозы матери и её питания... Я никогда не увижу новорождённого младенца Сестрички Лью и Господина Первого Л-Та, с ребятами даже попрощаться не удастся, они уехали в деревню. Наконец, меня всерьёз огорчает предстоящая разлука с Ри-Ё, моим пажом - но Ри-Ё я намерен передарить своё дарёное Государем поместье. Не то, что это поможет ему в его любовных делах - но у него будет кое-какое положение; его матери и братишкам нужен свой дом взамен потерянного.
У меня то состояние, какое случается у этнографов во время долгой удачной миссии: Тай-Е кажется мне домом, жители Столицы и окрестностей - своими... На душе смутно и печально, короче говоря.
Я с тяжёлым чувством вхожу в свои апартаменты во Дворце. Ри-Ё в рубахе с закатанными рукавами и коротких штанах, босой, затягивает ремни на седельных сумках. Поворачивается ко мне.
- Ваши рукописи - упаковал, Учитель, - говорит он. - Но чистая бумага и тушечница - вот тут, в самом верху, в отдельной коробке. Я сразу достану, как попросите.
- Ри-Ё, - говорю я, - ты не достанешь. Ты заберёшь мать с братишками от родственников и переедешь жить в поместье Э-Тк. И не глупи ты, ради Небес! На юге вот-вот начнётся заваруха.
Ри-Ё слишком готовно кивает.
- Да, Учитель, я знаю, знаю. Весь двор об этом болтает. И вы меня, пожалуйста, простите - я, конечно, не отпущу вас одного. Вы мне всё это время были как Отец, я не могу вас бросить в таком деле - я ж себе не прощу, если вас убьют.
- Думаешь, я не справлюсь без тебя? - спрашиваю я несколько сердито. - Хочешь, чтобы я лишил твою мать старшего сына просто так?
Ри-Ё улыбается.
- Учитель, вы вернули моей Маме Старшего Сына просто так! Что бы со мной было, если бы не вы! Я не прощу себе, если с вами что-то случится. Короче, простите, я очень виноват, но я написал Маме письмо. Я послал ей все мои наличные деньги, кроме кое-какой мелочи на дорогу, и сообщил, что уезжаю с вами. Чтобы она сожгла цветы Отцу. Чтобы он замолвил за меня словечко в Обители Цветов и Молний.
И смотрит на меня преданными щенячьими глазами. Не могу я злиться на него всерьёз! Стыдно признаться, но я рад, что Ри-Ё со мной напрашивается - друзья в непростых обстоятельствах на вес золота. Маленький паршивец, похоже, это замечает.
- Вы, пожалуйста, не беспокойтесь, Учитель, - частит он. - Мама ведь получила посылку, ну, ту, которая от Сборщика Податей - помните? - Господина-Меч-Ржа-Съела! Мои не бедствуют. Мама в последнем письме писала, что Второй уже пытается меня заменять... Учитель, позвольте мне, во имя Земли и Неба, спину вам прикрыть, если что? Мама, знаете, тоже молится за вас...
- Подхалим, - ворчу я. Весь запал ругаться прошёл.
И он, моментально сообразив, что его дело выгорело, сияет, как надраенный пятак.
- Ну так вот. Я вашу торбу с травами не трогал, Учитель, как вы велели, вы её сами уложите, а наши чистые рубашки - вот тут...
Я смотрю, как он болтает и показывает, что куда положил, и чувствую самую искреннюю благодарность. Вот вам и нги-унг-лянская отстранённость... мой Ри-Ё вполне искренне любит совершенно деревянного в смысле эмоций, уродливого и чудаковатого старого хрена. Милый ребёнок...
За мной заходит волк. Мне надлежит взглянуть, как себя чувствует любимая рабыня Львёнка Эткуру: лейб-медику Государя Эткуру не доверяет. Я иду к лянчинцам.
Мои друзья-заговорщики - в нервном раздрае, как всегда в последнее время. Разве что - нынче заметнее, потому что отъезд близок. Анну прохаживается по комнате - не сидится ему на месте, имей он хвост - повиливал бы. Элсу шепчется со своей девочкой, оба - напряжены и встревожены. Эткуру хохлится; за прошедшие две недели он осунулся, у него под глазами синяки, лихая вальяжность пропала. Он рывком повзрослел на десять лет. Ви-Э его жалеет, едва ли не больше, чем он её.
Ви-Э здорова на удивление. За две недели её метаморфоза почти закончена, она не только встаёт с постели, но и ходит, довольно бодро. Утверждает, что страсть Эткуру вылепила её, как огонь придаёт форму стеклу. Сама же относится к своему господину покровительственно-нежно, как к младшему, сюсюкает изо всех сил, называет "миленький" и "солнышко", не спорит, уступает - но не как рабыня, а как старшая сестра. Во время метаморфозы, кажется, как-то лихо изощрялась по ночам: Эткуру слишком смущает вопрос, как себя чувствует его подруга - он отводит глаза и бормочет в сторону с оттенком опасливого восхищения: "Она, знаешь, Ник, слегка сумасшедшая!" - а Ви-Э хихикает.
Видимо, Ви-Э - действительно вышесредняя актриса. По ней абсолютно не видно, как её мучает метаморфоза; свежа, как роза. Как-то я улучил минутку спросить, чем Эткуру так сподобился - Ви-Э сказала: "Ну что вы, Господин Вассал! Он же - один, мой выигранный мальчик... Он - мой настоящий. Его ведь могло бы и не быть, вы знаете, - и добавила тоном щедрого признания заслуг, - и хороший боец, кстати". Называет она себя Кошкой Льва - Эткуру это смущает, смешит и льстит.
Ви-Э не даёт Эткуру пасть духом. Если бы не она - Господин Посол сорвался бы в депрессию. Он постепенно осознаёт всю катастрофичность собственного положения в подробностях - и ему плохо от этого. Если Анну рвётся в бой, то Эткуру боя совершенно не хочет. Он даже пожаловался мне, очередной раз надравшись в хлам - больше всего его порадовало бы чудо, позволившее жить как всегда, но лучше. Забыть предательство Льва Львов, как кошмарный сон, вернуться во Дворец Прайда, развлекаться, участвовать в спаррингах, смотреть на жонглёров, скачки и собачьи бои - а в виде дополнительной радости любить Ви-Э. И чтобы Анну был в свите, и чтобы Элсу тоже был где-то поблизости - и чтобы всем было весело.
Эткуру страшно представлять себе, как он будет обвинять Льва. И он понимает, что нельзя не обвинять - иначе вся его компания пропала. И он боится ада - когда рядом Ви-Э нет. Когда Ви-Э рядом, она Эткуру убеждает, что он - праведник.
Ви-Э по отношению ко всяким божественным делам настроена, как многие жители Кши-На, скептически. В богословские споры с лянчинцами не лезет, но их веру, кажется, тихохонько не одобряет. Во всяком случае, сейчас я слышу, как она говорит:
- Ну как ты можешь Творца прогневить, миленький? Если ты прав?
- А мы с тобой такие безнравственные, - говорит Эткуру печально. - У тебя лицо до сих пор без моих знаков, мы с тобой спим в одной постели... и оно так и дальше будет, я не могу раскаиваться... поэтому Творцу не интересно, что я прав.
Ви-Э, одетая в расписные северные шелка, лежит у него на коленях и обнимает за талию:
- Знаешь, солнышко, - говорит она задумчиво, - не то, чтобы ты ошибался, но мне кажется... Творец так стар, мудр и благостен - неужели он не отметит того, кто за справедливость, из-за его постельных дел? Это ж всё равно, что подглядывать за детьми!
Эткуру отвешивает ей подзатыльник, совершенно, впрочем, беззлобно, и спрашивает меня:
- Ник, может, ей ещё вредно ехать? А?
- Как ты себя чувствуешь, Ви-Э? - спрашиваю я, точно зная, что она ответит. И она тут же выдаёт именно это:
- Могу рубиться на мечах, скакать верхом на диком жеребце и жонглировать зажжёнными факелами!
- Ты о себе не думаешь, - хмуро возражает Эткуру. - И обо мне не думаешь. Вот умрёшь - а я тебя даже в аду не найду, язычницу...
- Знаешь, что мне сказал Юу из рода Л-Та, брат? - говорит Анну останавливаясь. - Не надо оттягивать момент истины. А истина в том, что нам придётся ехать и всё менять - или надо просить у Снежного Барса милости и проситься к Нику в деревню. Чистить хлев его поросятам за миску похлёбки. Потому что грош нам цена тогда.
- Анну, - говорит Ви-Э с тихой укоризной, - Эткуру же не за себя боится!
- Ты точно оправилась? - говорит Эткуру. - Если да - то мы едем завтра, - и глубоко вздыхает.
Он не может допустить, чтобы Ви-Э считала его нерешительным мямлей или трусом. А Ви-Э не одним мускулом не показывает, что считает. И Эткуру пытается сделать себя Львом, победить в себе Львёнка - с некоторым даже успехом.
У него хватает духу приказать:
- Анну, скажи волкам, пусть собираются в дорогу. Мы уезжаем на рассвете.
И Анну ни звуком не даёт понять, что северяне уже готовы. Просто кивает и идёт к волкам.
Анну настроен победить или умереть. А Львятам Льва хочется жить - и хочется, чтобы жили их подруги. И надо как-то держать над собой небо, которое вот-вот совсем рухнет.
Я им сочувствую. Я надеюсь принести им какую-то пользу. И это несколько прибавляет решимости мне самому. Я иду заканчивать сборы.
А день такой голубой и пронзительно-ясный, как бывает только на севере в середине апреля...
***
Кирри кормил козлят.
Новорождённые козлята копошились в пыли у вымени козы, а Кирри поднимал их по очереди, чтобы они могли пососать молока. Приплод коз на сей раз оказался вполне приличным - и у Кирри уже успели онеметь руки и затечь спина. Он держал очередного козлёнка - пыльный, тёплый и влажный комок, пахнущий едкой козьей мочой, пылью и молоком, и изо всех сил мечтал покончить с домашней работой и сорваться в вельд.
Бить сусликов - мелькнуло воспоминание о жареной на углях суслятине с расплавленным козьим сыром, от чего на миг резко захотелось есть. Лежать в траве, жёсткой и колючей от летнего зноя, под полупрозрачной тенью зонтик-дерева - следить, как мураши режут челюстями-клещами травинки и тащат их в свой глиняный дом, высоко поднимая над головой, как штандарты. Подраться с кем-нибудь из двоюродных братьев. Ощутить себя свободным. Только вряд ли это удастся.
Закончишь это дело - мать найдёт другое.
Тоненькое блеяние голодных козлят одновременно раздражало Кирри и вызывало его жалость. В конце концов, эти бедные тварюшки не виноваты, что сын их хозяина голоден, устал и хочет бегать - им самим надо есть, а есть самостоятельно - слишком тяжёлая для таких крошек работа.
Кирри думал о своём будущем. Думал о ребятах из других кланов, с которыми встретится в Доброй Тени - и улыбался. Детство закончится - и всё, наконец, решится. Вместе с детством закончится и это нудное рабство, существование на побегушках, неизбежная грязная работа, на которую обречён любой не определивший себя подросток.
Победить - стать Воином. Получить вымечтанный стальной клинок, сияющий на солнце, как солнце. Свобода, охота, дальние странствия... прислушивающиеся Старейшины... Подруга, любовь... может быть - великие битвы, и уж точно - песни и страшные истории у костра в ночном вельде. Благодать лучезарная.
Проиграть... сказать по совести - тоже не так плохо. Стать Матерью. Украшать себя, чем захочется, принимать подарки, возиться с маленькими детьми - дети такие милые... Воины будут уступать дорогу, когда несёшь корзину, будут уступать возможность первой напиться, когда после долгого пути встретился колодец...
Главное - в любом случае до тебя будет дотрагиваться та... или пусть даже тот, кого ты полюбишь. Прикасаться, обнимать, заплетать твои косы, гладить руки, лизать уголки губ... Прикосновений иногда хотелось до ощущения голода или удушья, затрещины и пинки, полученные в драке, казались нежными, а за ласку матери Кирри отдал бы несколько дней жизни. Безнадёжно. Никто не прикасается к подростку вообще, а уж нежности с подростком во Времени - и вовсе полугласное табу. До поединка живёшь, как изгой... Эх!
Скорей бы уж. Кирри вздохнул. Большая неудача - уже чувствовать себя взрослым, когда до праздника Великого Выбора в Доброй Тени ещё две луны... И эти две луны - ты как маленький. Едва выкраиваешь время на торопливые спарринги с братьями - и кормишь козлят, чистишь хлев, драишь котлы, замешиваешь тесто для хлеба, таскаешь воду, лепишь и сушишь кизячные лепёшки на растопку, таскаешь воду, собираешь семена травы-хибиб, лущишь и растираешь их в муку, таскаешь воду, таскаешь воду - пока не ошалеешь от всего этого. Блажен день, когда работы сравнительно немного и можно удрать ловить сусликов и играть в вельде! Чаще у тебя к вечеру нет сил ни на что - добраться бы до постели, которая - вытертая подстилка из двух сшитых вместе козьих шкур.
А клан обосновался у реки Хинорби, козы пасутся по ранней траве, подростки режут и сушат эту траву впрок, для времени, когда беспощадное солнце сожжёт всё живое до корней - а взрослые судачат о чём-то, недоступном разумению Кирри. И остаётся только жалеть о прежней стоянке клана, около рощи инжирных деревьев - потому что больше всего на свете Кирри любит мёд и инжир, но это невероятно редкая радость...
Размышления Кирри прервала суматоха в посёлке. Верблюды шли - колокольцы звенели серебряной россыпью, обещая что-то прекрасное; приехал купец из дальних мест.
Мука мученическая была - докормить ещё двоих блеющих оглоедов. Сосали бы быстрее - весь посёлок наверняка уже собрался на площади у Отца-Матери, глазеет на товары, на диковинную невидаль из дальних краёв, слушает рассказы... И когда последний козлёнок, наконец, задремал, выпустив изо рта сосок козы, Кирри торопливо сунул его под брюхо матери, а сам сорвался, как ветер.
Бежать - стоило.
Купец приехал из Лянчина. Из страны за полосой Песков. Из самого Чанграна - великого города, который всегда стоит на месте. Это сказка - там каменные дома, громадные, как горы, до самого неба, изукрашенные стеклянными и железными цветами, там у каждого подростка - стальной меч, башмаки, рубаха из невозможной ткани, солнечной насквозь, в сияющих узорах, ожерелья из самоцветов... Там - возможно всё, ну - всё! Любые чудеса. Это все знают, хоть никто там не бывал - от купцов и разного бродячего люда.
Сам купец - так себе человек. Был бы свой, Кирри сказал бы - никто. Ни мужчина, ни женщина, хотя уже взрослый - это неприятно, даже противно. Как-то не очень понятно, как это может случиться - будто человек отроду болен или так и не повзрослел и не определился. Но купец - лянчинец, мало ли, как у них, лянчинцев, бывает, может, даже такому Отцом-Матерью забытому бедолаге в сказочной стране тоже можно всё, что захочется. Вот такой уж он был мудрёный - лицо стёртое, то ли детское, то ли старческое, зато одежда сплошь в узоре из золотых сияющих полос и зелёных, золотом же отороченных листьев, и пояс чеканный, в самоцветах, и кривой меч на поясе - стальной, а на голове золотом шитый платок под чеканным обручем. Так себе человек - а одет красавцем. И всё улыбался и улыбался - видно, ему было вовсе не плохо от того, что он - никто.
Но его свита - воины, все в горящем под солнцем железе: на куртках - стальные плашки, на штанах, закрывая естество - кованые собачьи морды, а на поясах - мечи и кинжалы, а за спинами - ружья. И его воины считали своего купца важной птицей, воины его слушались беспрекословно. Снимали по его жесту с верблюжьих шкур седельные сумки, а из сумок вынимали сокровища: железные мечи, ножи, стилеты, упряжь в медных бляшках, стальные иглы, тонкие, как шипы на разрыв-траве, и гранёные, потолще, в разукрашенных коробках, а главное: порох, пули, дробь, ружья и пистолеты...
А зеркала, бусы из стекла и самоцветов, гранёные бутылочки с благовониями, ткани, как разноцветные потоки - это само по себе. Прекрасно, но не сказать, чтоб необходимо - не вода в песках. Хотя Кирри, конечно, глазел на всё подряд - когда ещё увидишь такое невероятное богатство?!
Впрочем, все глазели. На железо тяжело не смотреть. От золота ещё можно отвернуться, но от стали - нет, сталь притягивает взгляд. Хочется любоваться, трогать, хочется, чтобы эта чудесная рукоять стала одним целым с твоей ладонью... даже если у тебя есть стальной нож, всё равно хочется ещё, а уж если нет - желание вовсе нестерпимо. Все семьи, входящие в клан, вытащили самое ценное, чем богаты: бурые корешки нимс - "убийцы усталости", которые жуют воины в долгих переходах, горшочки с "любовью песка", песчаный жемчуг, ножи из вулканического стекла - пронзительно острые лезвия, прекрасные в своём роде почти как железо, хоть и хрупкие, плетёные пледы из козьей шерсти, чёрно-синюю переливчатую чешую драконов вельда, шкуры львов и черепашьи панцири... Кирри в застенчивой печали только провожал глазами прекрасные вещи, исчезающие в седельных сумках купца или уносимые родичами в кибитки; у него-то ровно ничего не было.
Ты - подросток, ещё не совсем человек. Тебе ничем владеть не положено. Даже думать забудь. Затрёпанная рубаха из грубого холста, который ткут из волокон травы хум, да такие же дерюжные штаны по колено - больше ничего нет и до Доброй Тени не предвидится. Даже башмаки подросткам носить не полагается - смотри под ноги, обходи колючки, привыкай к обжигающему жару песка... Кирри обхватил себя руками за плечи, вздохнул. Только взрослым - житьё на свете, или уж совсем малышам, пьющим молоко, которых нянчат матери и которым можно играть дни напролёт, пока для работы силёнок маловато.
Как-то само собой оказалось, что дети и подростки стоят в сторонке, пока взрослые торгуются. Даже локтями с братьями тыкаться не хочется; все видят - а что изменишь? Снугги крутит кончик косы между пальцами, Хэтти грызёт сухую травинку, Энгли облизывает губы - все думают примерно одно и то же.
Сокровища - не для подростков.
А Лодни тронул щёку Кирри пальцем - повернул голову к себе:
- Кирри, а вон те - кто?
Кирри оглянулся. Трое чужих подростков тоже стояли в сторонке, но с другой стороны. И эти чужаки были в башмаках из мягкой козлиной кожи, с цветными ожерельями на шеях и вообще - вызывающие ребята. Смотрели на местных свысока, как небожители.
Наверное, Кирри не посмел бы спросить, но купец сам на него посмотрел. И улыбнулся, как мало кто из взрослых улыбается подростку - придал Кирри храбрости.
- Скажи, почтенный человек, - спросил Кирри, преодолевая робость, - а вот те, что они за люди? Ведь это не твои дети? Ведь у тебя детей быть не может? Ведь это не лянчинские парни?
А купец взял с тюка горсть бус, игравших в солнечном свете цветными искрами, и подошёл ближе. Выбрал одни, из мерцающего синего и зелёного стекла, протянул:
- Ясные глаза, нежная кожа, руки сильные, гибкое тело... Возьми, не бойся - это подарок. Ничего взамен не надо.
Бусы Кирри взять не посмел - врежут за такие подачки от чужака, хуже, чем за неповиновение - но шагнул вперёд. А купец продолжал:
- В Лянчине - всего вдоволь. Лучшая сталь там нипочём, самый последний человечешко носит закалённый клинок. Все, знаешь, живут в каменных домах - не вашим тряпичным лачужкам на колёсах чета. У каждого дома - сад, в саду растёт инжир, винные ягоды, т-чень, а плоды-то как мёд: везде родники, фонтаны... не то, что вон та паршивая речушка, в которой, кроме грязи, рыба-костоглод да плотоядные пиявки! Одно плохо - все кланы в Чангране в родстве между собой. Мало юношей из дальних мест. Благородным молодым людям не с кем сразиться - как бы не оказался братом. Вот ребята из Песков и вельда и путешествуют со мной в поисках судьбы. Не каждого, конечно, возьму - лянчинские-то юноши тоже не вам, кочевникам, чета... но вот тебя бы взял.
Кирри стоял, оцепенев, не веря ушам - пока отец не взял за плечо и не отодвинул с дороги.
- Ты что это, - сказал, - почтенный человек, сбиваешь мальчишек с толку? Ещё не хватало им тащиться невесть куда... Нори-оки, жителям вельда, от Отца-Матери положено жить в вельде. Да и как они, дети вельда, там обернутся, в каменном городе-то? Что они знают? Они и язык-то ваш понимают еле-еле...
Купец улыбнулся сладко.
- Будто для любви язык так уж нужен... Когда звенит сталь и стучат сердца, можно и помолчать - а потом объятия быстро научат объясняться. Да и что вы теряете? Всё равно все нори-оки в Середине Лета встречаются в распадке Добрая Тень: если парень выиграет бой - так приведёт девчонку в ваш клан, но если проиграет - вы его даром потеряете. Что, не так?
Взрослые даже торговаться перестали, прислушались. Оно так часто бывает. Приезжает человек из дальних стран, рассказывает о всяких чудесах, кто-то уходит с ним - что такое подростки для клана? Ещё не члены клана - уже не милые дети, которых все любят. Кто вспомнит ушедшего подростка? Даже мама и отец не выкажут печали - ты ушёл и был убит в Доброй Тени, ты проиграл, стал чужой Матерью... ты ушёл искать сказочных мест и пропал.
Подросток - как щенок. Он не на привязи. Он ничей. Ему запахло - он убежал. С ним случилась беда - сам виноват. Лишь бы не нарушал законов клана, лишь бы повиновался и работал, пока не пришло его время, но когда время пришло, подросток - перекати-поле.
Взрослые обсуждали тех, кто ушёл и исчез, не называя имён. Какая разница, как звали потерянных подростков? Какая разница, что с ними стало? Эти, потерянные, были - неудача, неприятность, дань судьбе. Счастливцы возвращаются, приводят женщин, становятся настоящими, а несчастливцы - неизбежный отброс. К какому-то клану нори-оки они прибьются - но это уже не наше дело. Отрезанный ломоть.
В клане всегда слишком много подростков. От них всегда слишком много хлопот, они едят больше, чем хотелось бы, а работают хуже, чем хотелось бы. Чем подросток старше - тем он бестолковее; приходит его время - он становится рассеянным, витает в облаках, мечтает о чужаке, с которым скрестит клинки. У него подгорает еда, он теряет козу на пастбище, он валяется на пузе, вместо того, чтобы дело делать. Бросовое время в человеческой жизни - подросток.
Отец, впрочем, кажется, чуть-чуть огорчился бы, если бы потерял Кирри. Может, мама бы всплакнула тайком. Но у них ещё шестеро - не говоря о Мэдди, старшем, счастливце, Воине, который привёл жену. Что такое для большой семьи бедолага-Видги, имя которого не вспоминают уже третий год - и что такое Кирри, в конце концов? Ведь и Кирри может проиграть - и стать отцу и маме навсегда чужим.
А Кирри оглядывался по сторонам. На посёлок из кибиток, никогда не снимаемых с широких телег, чтобы песчаные змеи и скорпионы не заползли к спящим - лоскуты верблюжьих шкур на деревянных каркасах-рёбрах разноцветные, трёпанные-перетрёпанные... На козьи сараюшки - клок шкуры на четырёх палках, а под ним - огороженная пыль, смешанная с навозом. На унылых, тёртых нелёгкой жизнью упряжных верблюдов, флегматично жующих скудную колючку, и так уже обгрызенную. На деревянную статую Отца-Матери, почерневшую от времени и масла. На серый от солнца вельд, на детей, щенков и молодых коз, возящихся в пыли. На бурую, узкую и извилистую ленту реки Хинорби, воду откуда надо долго кипятить, чтобы не маяться животом - в которой и вправду живут рыба-костоглод и плотоядные пиявки... откуда Кирри притащил и вскипятил столько воды, что и смотреть в ту сторону неохота...
Где-то за вельдом и песками - волшебный город Чангран...
- Вот, глядите, в какой одежде будет ходить, - доносился до слуха сквозь мечты голос купца. - С мечом из лучшей стали, да в каких ножнах! Солнце! Лепёшки из вашей травы-хибиб ему есть уж никогда не придётся - в Чангране каждый день мясо едят, мёд, а мука для лепёшек там уж не из бурьяна, какой растёт в вельде... Да, и вот что. Мне-то важные люди будут дарить подарки за поединки их детей с теми, кто точно не родня - так и я вам подарю, мне не жаль. Гляди, почтенный человек: вот меч - твой. Да ещё - ружьё с сотней патронов, новое ружьё, такие нынче и в Чангране-то не у всех...
Вот когда Кирри понял, что он и вправду может увидеть сказочные страны наяву - когда его отец примерял меч к руке, а родичи рассматривали ружьё, с которым можно идти и на дракона, и на льва! Купил лянчинец для Кирри свободу.
Только на душе было как-то странно и смутно: то ли тревожно, то ли счастливо. А мама сказала: "Всё равно ещё никому не удавалось удержать от безрассудств подростка в возрасте", - но не дотронулась. И Кирри, который неистово надеялся, что она дотронется и, может, обнимет - чтобы захотелось остаться, ждать две луны до битвы в Доброй Тени - только вздохнул и решил.
Окончательно.
Родня и соседи судачили. Дядя Шидли предлагал купцу взять в Чангран своего Хэтти, но купец отказался. Тётя Оми болтала, что чужаки, может, и убивают нори-оки, просто для забавы - но её мало кто принимал всерьёз: зачем дарить меч, на который можно купить десяток верблюдов, чтобы потом убить того, чью жизнь на меч выменяли? В чём корысть?
А купец дал Кирри башмаки - и надел на его шею то самое ожерелье. И смотрел как-то странно, будто жалел, что стар и никто, что не может скрестить с Кирри клинка. С восхищённым сожалением, как-то так. И компания небожителей из другого клана нори-оки, парней, которые могли бы стать соперниками Кирри в Доброй Тени, перестала коситься.
Что ж теперь... мы поедем в сказочный город, где всё - небывалое. В рай на земле. И нас ждёт обыкновенный выбор - после боя. Только драться будем со сказочными юношами, теми, кто лучше, умнее, красивее, чем наши. Так думал Кирри, когда один из воинов - охранников купца - подвёл ему осёдланного верблюда.
Даже ради того, чтобы просто увидеть чудеса, есть смысл покинуть клан. Но если бы мама обняла на прощанье - на душе было бы легче.
Караван купца шёл вдоль горной цепи, тянущейся мимо вельда, клином врезающейся в Пески.
Четверо подростков нори-оки во время пути жили, как в сказке или во сне. Купец добавлял финикового мёда в их травник. Воины улыбались и говорили забавные глупости. Нори-оки вместе с лянчинцами ели неизреченного вкуса кашу из розоватых зёрен, в которую клали целой горстью кусочки вяленого мяса, а щепоткой - какие-то остро и чудесно пахнущие бурые семена. Им дали попробовать вина - невероятного, запретного и прекрасного зелья. Купец позволял подросткам говорить, сколько влезет! Говорить в присутствии взрослых! В присутствии мужчин! Кирри и его новые приятели болтали день напролёт и расспрашивали обо всём, что приходило на язык.
А ещё лянчинцы рассказали Кирри, что он хорош собой.
Это никогда не приходило ему в голову. По детской глупости своей Кирри не делил людей на красивых и безобразных, те, кто окружал его, казались естественными, как вельд: Хэтти с родимым пятном на щеке, тётя Оми, когда-то давно лишившаяся трёх пальцев левой руки, отец, схватившийся со львом, переживший это и с ног до головы покрытый шрамами, Сикми с широким тёмным рубцом от лба до самого подбородка... Их внешность не диктовала отношения к ним. Красота становилась волнующей силой, только когда Кирри думал о незнакомцах в Доброй Тени. А купец ворковал, как горлица по весне:
- Хорошенький Кирри, взгляни в зеркало на своё личико... представь, как будешь выглядеть в лянчинской одежде, жемчужинка песчаная... Ты не мёрзнешь по ночам? Если вдруг - скажи мне, я дам тебе попону...
- Я не похож на лянчинца, - говорил Кирри, смущаясь оттого, что его хвалят в глаза, да ещё и подозревают в слюнтяйстве. - А вдруг я не понравлюсь парням из твоего рода, почтенный человек?
- Ты у нас - загляденье, Кирри. Цветочек вельда. Не думай даже, тебя стоит увидеть, они все будут на тебя смотреть, - мурлыкал купец, а остальные нори-оки смотрели на Кирри с некоторой даже завистью.
Кажется, так думали и воины. Хмурый Тоху с волосами, обстриженными очень коротко, похожими на шёрстку, а не на волосы, улыбался лишь тогда, когда его взгляд падал на Кирри. Гинору, посматривающий на нори-оки с высокомерным, почти презрительным видом, рядом с Кирри смягчался, а Халиту, высоченный, с низкими бровями и жестоким лицом, подарил Кирри удивительную вещицу - тонко кованных из серебра скорпиончиков, каждый - не больше стручка хибиб-травы, соединённых несколькими звеньями широкой цепочки.
Кирри сконфузился до слёз, когда Халиту положил ему в ладонь такое сокровище. Хотел вернуть - но воин шлёпнул его по руке:
- Оставь себе, дурачок из вельда. Это - Стрелы Творца, они тебя от беды охранят, бродяжка ты нелепый.
Странный человек был Халиту. Взгляд злой, слова - и того хуже, а сам, пожалуй, добрый. Беспокоился, что Кирри с непривычки будет непросто в Чангране. Кирри слышал краем уха, как Халиту говорил купцу на вечерней стоянке, вполголоса:
- Пощадил бы красавчика, Кинху... редкое дело - такая искорка, отрада глазам... не жаль?
А купец только хихикал, как всегда:
- Вот в том и дело, Халиту! Бродяжка-то - чистое золото. Что жалеть? Пусть бы без пользы пропал у себя в вельде? Грязные безбожники, живут по колено в дерьме, поклоняются мерзким идолам... тьфу, нет на них погибели!
Это Кирри уже понимал. Лянчинцы не любили Отца-Мать, называли идолом и лжебогом, говорили, что не может так быть - чтобы бог породил мир сам от себя, сам в себе зачав. Даже Халиту плевался, когда слышал, как кто-нибудь из нори-оки клянётся Отцом-Матерью - так раздражался.
Лянчинцы говорили, что верить в Отца-Мать плохо. От этого у нори-оки и нет больших прекрасных домов, блестящих тканей и чистой воды. Это потому, что настоящий Творец, который только Отец, как на свете повелось, сердится, не даёт нори-оки ничего хорошего.
От разговоров о богах у Кирри голова шла кругом. Чтобы не злить хорошего человека Халиту, Кирри пообещал ему верить в Творца и по вечерам стоял рядом с Халиту на коленях, глядя на звезду Элавиль. Верить в Отца-Мать он, правда, не перестал - но чем больше богов смотрят на тебя и принимают в тебе участие, тем тебе легче живётся.
Вдруг Творец так и будет всё время сердиться на Кирри? Тогда Отец-Мать его защитит. Нельзя же остаться совсем без защиты.
Халиту очень нравилось, что Кирри смотрит на звезду лянчинского бога и что носит скорпиончиков, прицепив к бусам. Когда вельд сменился песками, Халиту уже вёл себя, как старший родич, только куда мягче. Сказал как-то:
- Я бы отвёз тебя к себе домой, дурачок... жаль, денег мало, не могу. Грустно это всё.
Кирри пообещал, чтобы его утешить:
- Мы ещё увидимся, когда я буду жить в Чангране, - и не утешил.
В Песках двигаться стало тяжелее. Злое солнце палило тут безжалостнее, чем в вельде; ничего не росло и не могло расти на этой мёртвой недоброй земле - лишь какие-то чёрные кривые палки редко-редко торчали над белёсыми волнами барханов. Даже верблюдам было горячо ступать в раскалённую песчаную кашу своими трёхпалыми мозолистыми ногами. Только змеи приподнимали песок быстрыми движущимися холмиками, сновали в его жаркой толще, как рыбы в воде.
Караван прижимался к горам. В скалистых предгорьях встречались источники - и каждый источник вызывал острейшую радость; вода в мире, высушенном до отвратительного скребущего шелеста, казалась каким-то невозможным чудом. Кирри плескал воду в лицо, ощущая всей кожей её очищающий добрый холод. Халиту научил его облизывать в дороге палочки соли, чтобы выпитая вода не уходила с потом слишком быстро - и Кирри был благодарен за это.
Пустыня виделась нори-оки враждебным и злым местом. Подростки из вельда еле сдерживали досаду; от сожалений, высказанных вслух, их удерживал только мираж сказочного города впереди. Купец теперь дольше рассказывал о дивных красотах Чанграна по вечерам, пока готовился ужин - и волшебные дома, белые и воздушные, как облака, все в зелёных деревьях и пёстрых цветах, вставали перед внутренним взором засыпающих нори-оки, как наяву.
Кирри не боялся пустыни, потому что Халиту считал Пески своим привычным домом. В пути Кирри держал своего верблюда бок о бок с верблюдом Халиту - и лянчинец рассказывал ему о том, как в молодости воевал в Песках, в разных странах, не боясь ни жары, ни жажды, ни чужих солдат. Кирри слушал и слегка жалел, что Халиту слишком стар для поединка.
Именно Халиту и научил Кирри разыскивать родники среди камней. Кирри освоил эту хитрую науку так здорово, что во время очередного перехода первым заметил яркие пятна зелени между угрюмых серых и чёрных валунов.
- Эй, родник! - закричал он радостно и свистнул верблюду, соскользнув с его спины в мгновение ока.
- Стой, дурачок! - крикнул Халиту, но Кирри оказался у родника в три прыжка.
А в следующий миг тёмная тень мелькнула против солнца откуда-то сверху - и в голову, особенно - в глаз, врезалась пронзительная боль.
Удар боли был так силён, что у Кирри не хватило сил даже закричать. Он судорожно глотнул воздуха, который показался твёрдым и не проталкивался в грудь, и попытался схватиться руками за лицо.
Лицо было - не лицо! Что-то омерзительное, хрустящее, гладкое, с жёсткими волосками, впилось в левый глаз, в бровь, в волосы надо лбом, померещились мельтешащие кошмарные лапы - Кирри, содрогаясь от отвращения и дикой боли, потянул - боль усилилась до абсолютной нестерпимости, заволакивая мир кровавой пеленой, но мерзость осталась на месте.
Спустя бесконечное время подбежали воины. Халиту рванул