Аннотация: Мне кажется, это многим интересно пообсуждать.
- Желаю лассуждать пло молань!
Тэффи
Оно и дельно. Надо же когда-нибудь начать - про мораль. А тут удачный разговор вышел.
Основных тезисов - два. Первый, о который больше тапок оббито: писатель несет перед обществом серьезную ответственность за моральный посыл вещи, которую создал. Второй: без цензуры, внешней ли, внутренней ли - нельзя. Если отсутствуют табу на слова, то писатель избалуется и примется писать абсолютно аморальные вещи.
Вообще-то, возникновение этих тем на моей странице переполняет душу скромной гордостью. Я замечал, что обычно с авторами фэнтези на эту тему не беседуют. Смешно было бы - у него там пластают мясо тоннами, а ты ему - "не убий!" Или у героини в постели шесть штук эльфов сразу - тут не о писательской этике рассуждают, тут дружно и радостно прикидывают, как это вообще возможно. И по умолчанию имеется в виду, что моральному облику читателя такой "волнительный сужет" вреда не принесет. То есть - о морали в принципе разговаривают с тем, у кого она читателями подразумевается.
Ну да. В фэнтези убийства - закон жанра. Ни средний персонаж, ни средний автор вообще не задумываются на эту тему. Все равно что детективщикам запретить четыре трупа на страницу - от вишневого сока все слиплось, но читатель скажет, что "книжка хороша, чтобы отдохнуть", и это будет значить, что ни одна смерть не принимается всерьез. И дело не в том, что кровь - вода. Дело в том, что, кроме вишневого сока, там есть еще много всяких забавных штук, отдаляющих повествование от реальной жизни на сотни световых лет. Какая разница, что там происходит с шахматными фигурами и крашеным картоном! Это народ даже не пугает.
Читатель не ужасается, когда не верит. Причем, ему может нравиться, что он не верит - это придает чтиву легкость несказанную. Как капустник, как игра в войнушку: что бы не случилось - смешно. Любой знает, можно смеяться над чем угодно, вплоть до смерти - на то есть черные комедии и все такое прочее. Не уверен, что это абсолютно аморально - на свете должны быть вещи, помогающие победить страх. Если кому-то поможет ёрничество на больную тему - значит, в ёрничестве тоже есть некий позитивный смысл.
С другой стороны, розовые романчики тоже нельзя себе представить без лихих непристойностей и диких натяжек. Как говорит одна моя милая знакомая, "женский роман без порнографии никуда не годится, ибо не выполняет своего назначения". И уважаемые дамы, как правило, в описанные страсти-мордасти верят так же мало, как и друзья-храбрецы - в кровищщщу ведрами. Условности жанра. Сорок трупов зараз и сорок любовников за ночь - две стороны одного и того же цветного картона.
Отсюда следует вывод.
Главгер в фэнтезюшном боевике может быть не только убийцей - это уже норма, но и трусом, и подлецом. Читатели это обговорят, кому-то может стать слегка неприятно, но на общее впечатление от книги такое положение вещей не повлияет. Всем, в сущности, наплевать на моральный кодекс картонных воинов. Смешно и гадко, когда герои тщательно вооружаются, отправляясь на бой с заведомо беззащитными сущностями, а автор этим любуется - но мало кто из читателей заметит. Тут антураж важнее - и обсуждаются убойные характеристики железяк, которыми увешаны убийцы, а не правомерность действий оных убийц. С ними все ясно - фэнтези ведь. Стоит почитать отзывы в сетевых библиотеках: ну, конечно, гад! Ну, разумеется, баран! Ну да, сволочь! Но сюжет динамичный и всё шустренько, а описания силового поля, бластера и танка на воздушной подушке - очень хороши. И чудовища хороши. Ну и ляд с ней, с моралью.
Тут главное - чтобы не дернуло. Чтобы не ободрало душу. Потому что стоит фэнтезюшнику дать читателю ощутить, что смерть - это смерть, как на него немедленно выльется не один ушат с помоями.
Не для таких ощущений подобные книжки читаются.
И тут же вступает в действие Главный Закон Советской Цензуры: истовая вера в силу отрицательного примера.
В советские времена именно потому и избегали изображать в книгах и кино небезупречных личностей, что свято верили: положительному примеру подражать будут ли, нет ли - а отрицательный только подай. Поэтому нельзя!! Нельзя использовать в книге, даже для изображения отрицательного персонажа, ненормативную лексику! Неважно, что все эти слова знают - в книге все равно нельзя, потому что, несмотря на присутствие в сюжете главгероя-коммуниста и шести ударников труда, гад-читатель все равно будет подражать именно тунеядцу Ваське Кокину, который матерится. Меня очень впечатлил длиннейший, на несколько страниц, список "нецензурных и вульгарных оборотов речи", которые советский цензор счел необходимым вырезать из "Пикника на обочине" АБС. Вроде "опять нализался Гуталин" или "Я не то, что на руках - на зубах пойду, ты, Рыжий, только предупредить не забудь". Имелось в виду, что грубые слова, вроде "нализался", принесут читателю несомненный моральный вред.
Для ликвидации морального вреда советский цензор делал именно то, что сейчас сами по себе, на чистой и честной писательской интуиции, делают авторы фэнтези и детективов - текст приводился в плоский, картонный, недергающий вид. Средства могут быть разные - от бесцветной лексики до стопроцентной психологической недостоверности - но приводят они к одному и тому же. Книга перестает морально воздействовать вообще. Это не всерьез. Это так, для отдыха. Игра. Фигня, короче говоря.
Именно о таком взгляде советской цензуры писал Довлатов в "Ремесле". Очень талантливый писатель в принципе не мог издать свою книгу потому, что в тексте непременно находилось нечто, задевающее за живое. Хоть пара запоминающихся слов - да зацепит, что уже плохо. "Крепкий середнячок", чей текст испаряется из души и мозгов через десять минут после прочтения, оставляя ощущение общей правильности и скучноватости - самое лучшее из возможного для печати. Без риска.
Сейчас происходит почти то же самое с поправкой на время и жанры. Комплиментарный отзыв о книге: "Приятное чтиво, расслабляющее. Прочел и забыл". Мало кто при таком раскладе обратит внимание на моральные недостатки; если они и были, то испарились из памяти без следа, не дав возможности ни начать подражать аморальным личностям, ни обдумать и посторониться. Текст проходит душу, как арбуз - желудок: не задерживаясь.
Следующий аспект моральной цензуры заключается в существовании запретных тем. По мнению огромной армии моралистов, есть темы, на которые невозможно написать нечто не аморальное, и люди, которых нужно извергнуть из милосердия Божия. Тут даже не рассматривается качество книги или ее эмоциональный посыл - считается, что вредно вообще любое упоминание.
О наркоманах, к примеру. Нельзя - и всё. Никак. Любое описание наркомана приносит обществу вред; не знают - и слава Богу. Поэтому нельзя даже "О дивный новый мир!" Хаксли - они там сому горстями жрут, что похоже на экстази и вообще. Более того, нельзя "Дети с вокзала Цоо" Кристиане Ф., которая описывает собственную, настоящую, неприкрашенную трагедию. Хаксли хоть фантаст, а Кристиане - настоящая наркоманка. Неважно, что ее книга - это открытая рана, вопль о помощи. Важно, что может найтись - и найдется, безусловно, пара-другая петых дураков, которые поймут неправильно.
Ради благостного спокойствия петых дураков стоит запретить книгу, которая потенциально может спасти множество жизней. В деле моральной цензуры всегда ставится во главу угла именно эта, крайне немногочисленная категория читателей.
Категория, между тем - удивительная и стопроцентно предсказуемая. Считается, и не без оснований, что такой читатель подражает всему вообще.
Именно из-за этого контингента в запретных темах суицид - представители травятся и стреляются, подражая героям: "Здесь утопилася Эрастова невеста. Топитесь, девушки - в пруду довольно места". Из-за тех же читателей фактически нельзя писать о сексе: тема больная, там много подводных камней, и что бы вы не описывали - первую драматическую любовь, ревность, страсть, извращенную сексуальность, убийства на сексуальной почве - отдельно взятые граждане норовят подражать буквально всему, до зоофилии включительно. Слово "наркотики" рядом с личностью этого типа вообще не употребляется - личность немедленно вопит: "Где наркотики?!" - приготовившись конспектировать.
Забавно, что картонные пописушки на контингент тоже не действуют. Во всяком случае, у меня нет данных о том, что некий подражатель Конану-Варвару сподвиг очередного читателя на массовые убийства. Тут действует четкое правило: чем лучше, талантливее, глубже книга, чем сильнее ее эмоциональное воздействие - тем вернее она толкнет нашу экстраординарную личность на подвиги.
И вот под запретом моралистов Набоков и Лоуренс, Музиль и Мисима - у моралистов есть стойкое опасение, что мизерный процент читателей пойдет насиловать малолетних, растлевать чужих жен, принуждать к извращенным действиям собственных одноклассников и заниматься гомосексуальной проституцией. Моралисты утверждают: для того, чтобы исключить недоразумения, необходимо изображать людей с любой порочной склонностью тошнотворными монстрами - и в самом крайнем случае. Это убережет контингент от беды. Это только непослушные классики норовят призывать милость к падшим - что уже зло, а для чувствительных натур - зло вдвойне.
Хе! Убережет! Зюскинд и Томас Харрис попробовали изобразить героев-злодеев монстрами. Вполне тошнотворными. Но ведь послушать моралистов, так монстрам все равно подражают! Можно прямо, как Зюскинд, сказать: мой персонаж - Зло! И что? Правильный представитель определенного читательского типа тут же подхватит: "Вот и я буду - Зло! Ужжжас! Тра-ля-ля, пусть меня боятся!"
На память приходит рассуждение Чуковского о воздействии сказки на детскую психику. Мэтр похихикал над педологами, которые по невежеству своему считали: любое фантастическое допущение в сказке навсегда покалечит детскую психику и на всю жизнь спутает реальность с вымыслом. Ну вроде того: задержали, это, доблестные сотрудники органов правопорядка чудовищного маньяка-людоеда и спрашивают в ужасе: "Вы почему людей едите?", - а он, рыдая, отвечает: "В детстве сказку "Мальчик-с-пальчик" прочел и не устоял перед обаянием дурного примера". Эх, Корней Иванович... А замените-ка "Мальчик-с-пальчик" на "Молчание ягнят" - и какая невероятная толпа сочувствующих радостно оспорит вас, утверждая, что педологи правы...
Сложно сказать, какова цель литературы в Мироздании... Предположим вслед за этологами, что талантливая литература - это концентрированный жизненный опыт предыдущих поколений, внегенетический путь передачи информации о мире. Книги - переплетенные люди, да. Хорошие люди и плохие люди? Нет, я бы сказал, просто живые люди, которые, возможно, могут быть совершенно святыми, но уж совершенно грешными не могут быть по определению - в этом и заключается главная опасность литературы в глазах моралистов. Создавая своих героев, настоящий писатель не может их не любить, не может не понимать, не может не видеть искры добра даже в последнем злодее. Я думаю, что именно в этом главный смысл настоящей литературы: она, как Христос, находит признаки человечности во всем и во всех, готовая понять и простить и блудницу, и мытаря, и разбойника. Литература раскладывает по предметному стеклу страниц препарат живой души - и наводит микроскоп (или телескоп для созерцания микрокосма), чтобы читатель увидел, как живое устроено. Живой мир не терпит упрощений, эволюция стремится к сложному, писатель Божьей милостью создает образ многообразный и многогранный, нестерпимый для ортодоксов, который нельзя свести к простейшей формуле, вроде той самой, стругацкой: "Добрый дядя, скучный дядя, страшный дядя. Дурак".
Жизнь устроена таким образом, что на искренность собеседника часто рассчитывать не приходится. Душа - загадка, чужая душа - потемки. Так вот же подсказка, дорогие друзья - книга, исповедь, искренность! Послушайте, что скажет другой человек из другого бытия, из другой эпохи или просто из другого подъезда, с кем вы не сможете поговорить по душам в реальном мире! Ведь то, что будет поверено бумаге - чисто, без необходимости как-то себя приукрашивать. Голыми нервами... но.
Искренность аморальна по определению. Не желая казаться правильным, человек не кажется хорошим - это с одной стороны. С другой, тот, кто воспринимаем обществом как злодей или аморальный тип, может оказаться одиноким бойцом, жертвой обстоятельств или просто неоднозначной личностью, достойной если не сочувствия, то понимания.
Салтыков-Щедрин и Достоевский. Польза или вред, все-таки? Лев Толстой... Пушкин, не дай Бог... Школьная программа наводит на классиков морок нравственности, заставляя учащихся воспринимать тексты как можно более плоско - проводит правильную работу цензора. Порфирий Головлев - герой отрицательный. Акакий Акакиевич - положительный. То, что не вписывается в концепцию, школьник все равно пропустит мимо ушей - ему компьютер интереснее...
С современными писателями все еще хуже. Литературная критика еще не вынесла вердикт о том, гениальны Стругацкие или так, погулять вышли. Вот когда вынесет, тогда и цитируйте, говорит моралист. С точки зрения моралиста, во всяком случае, АБС совершенно небезупречны, а образы Гага и Рэдрика Шухарта непозволительно многозначны, не говоря уж о Максиме Кеммерере и Румате...
Положительный герой не должен не то, что творить зло - даже думать о нем. Поищем в мировой литературе Образ Положительного Героя (тм)? У отрицательного героя не должно быть привлекательных сторон вообще, поэтому Жан-Батист Гренуй с его парфюмерной гениальностью и Ганнибал с его изощренным интеллектом отправляются в биореактор, дабы не соблазнять намеком на обаяние малых сих...
И запретите же, наконец, писателям употреблять грубые слова, а тем более - ненормативную лексику! Если выхолостить язык, устранить чувство юмора, ликвидировать словесную игру, заткнуть просторечия и стилизации - получится абсолютно безопасная в нравственном отношении доброкачественная серая стена.
А литературы, действующей на нервы, тянущей душу, заставляющей думать, возвращаться, перечитывать, мучиться, искать что-то в мире, в себе и других - больше не будет. И всем петым дуракам на свете, наконец, станет хорошо: они смогут искать пример для подражания исключительно в теленовостях и модных фильмах...
А мне жаль Иудушку Головлева. Какой он был чудесный неуязвимый гад - и как его алмазная броня дала трещину от боли пьяной Анниньки... и пошел он ночью, осенью, в холодищу, в чем был, на могилку к несчастной своей матери замаливать свой единственный грех - всю свою жизнь...