Аннотация: Статья для МОСКа. Предупреждаю: эксперимент, проделанный автором статьи, может быть опасен для ваших нервов и душевного здоровья)))
... Что, сказать, чего боюсь? - а сновиденья тянутся -
Да того, что я проснусь, а они останутся...
В. Высоцкий
Все понимаю, честное слово. И даже знаю, что услышу в ответ, как только попытаюсь поднять тему. Заранее согласен почти со всем, что скажете.
Да, после попытки читать было очень плохо. Долго. Стойкий негатив. Да, в описаниях всего, наиболее мерзкого, имеет место реализм, переходящий в романтический натурализм. Да, через каждые пять страниц надо подбегать к форточке подышать свежим воздухом, чтобы не случился какой-нибудь физиологический эксцесс. И да - он не аморален, нет. Он вообще внеморален, и тем отвратительнее.
Чистая правда. Но есть одно возражение.
Современная литература - причем, кажется, не только русская - в настоящий момент не в белом смокинге щеголяет. Нравственные табу взламывают все, кому не лень. От описания физиологических подробностей чего угодно до насилия в промышленных масштабах - а чё? Создается впечатление, что авторы не то, что контркультурной - обычной, форматной прозы изо всех сил стараются превзойти друг друга в срывании покровов и разрубании всякого рода узлов. Тема грязи не раскрыта? Никаких проблем, господа, щас раскроем.
Ненорматив употребляется даже пишущими дамами в салонных романах. Детективщики и фантасты легко и непринужденно описывают такие гнусности, что андеграунд нервно курит в сторонке, а газетные статьи по степени тошнотворности уделывают их всех. Мат считается признаком "жизненной правды", а жизнедеятельность маньяков разных сортов - изысканной темой. Да все уже обожрались грязью до полной невозможности - но все равно восхищаются именно таким.
Хороший тон. Но хороший тон так же - приложить Сорокина. Любить Елизарова считается правильным, любить Сорокина - неправильным. Почему, во имя всего святого?
А ведь нынче в моде всяческие фантасмагории... Я уж о Пелевине молчу - но Елизаров, но Невский и прочие, имя кому - легион... Всякие разные "Космонавты Гитлера" и тому подобное... кажется, никто особо не читает, но упоминают в беседе. Гламурно?
Ладно, Пелевин - это, быть может, и сгоряча. Он вовсе не плох, просто лично я так и не смог с ним сойтись. Ну да, мысли есть. Но, на мой взгляд, хорошо бы мысли как-то интересно оформлять. Слишком многие современные писатели считают, что главное - идея, а слово - побоку. С идеями порядок, но текст, все-таки, довольно пресный. Ранняя проза Минаева такого рода - серенький постсоветский говорок, хотя вовсе не бездумно и не бездарно.
Зато у Елизарова, который "талантливейший" и прочая, и прочая, если и есть какие-нибудь мысли - то, по ощущению, чужие до тоски. Целую толпу предшественников можно в каждой книге углядеть: Шефнер, Гальего, Примост, Сорокин, Сорокин, Сорокин... все это уже у других читал. Самое забавное, что даже детали быта, лексика и образы героев тоже выглядят вусмерть вторичными, будто автор писал не с натуры, а с других книг. Что-то, относительно оригинальное, промелькнуло только в "Мультиках" - но все равно нехорошо. Нью-Загоскин, честное слово: бал у Сатаны нашему герою привиделся в бреду, а потом его посадили в желтый дом. Оно, конечно, тоже русская традиция - но не в начале же двадцать первого века... Хотя гладенько так написано... и тоскливо.
И вот эта облизанная вторичность, сплошное влияние руганного-переруганого Сорокина - "лучший и талантливейший"... Гхм...Ну да, "теперь я во что хошь превратиться могу. Только в себя не получается..." Чудно, что пригламуренное эпигонство в глазах читателей и критики выглядит приятнее, чем жестокий первоисточник. Это при том, что обычно именно первый, тот, кто открыл литературное направление, воспринимается, как настоящий креатив, как откровение.
Или дело в том, что много расчлененки и мата нельзя, а капельку - можно? А такой взгляд точно не пошлятина?
Про остальных "фантасмагористов" и сказать-то нечего. Все эти лошадки - по кругу, по кругу - а в центре круга пионерское детство, откуда ужасов и бреда по умолчанию можно выжать сколько угодно.
Но всяк, даже самый ленивый, норовит бросить камень в Сорокина.
А ведь этот всяк часто любит Дали.
На мой вкус, между этими двумя художниками прослеживается прямая аналогия. Дали был большим любителем изображать шокирующие вещи - и использовал для этого строгий и прекрасный академический рисунок. Любопытного эффекта достигал. Феноменальная точность и узнаваемость - при общей композиционной и идейной бредовости, причем слово "бред" в данном случае - ни в коем случае не оскорбление, а медицинский термин. "Сон, вызванный полетом пчелы вокруг граната за секунду до пробуждения". Сон - точное слово. Абсурд, яркость и бессвязность видений, ощущение ускользания из рук и из мыслей - и при том абсолютная достоверность изображаемого, будто художник нашел способ сфотографировать ваш личный кошмар. А ведь умудрившись вспомнить перипетии сна по пробуждении - вполне можно сделать серьезное открытие в астрономии собственного внутреннего космоса.
Правда, это работает только в том случае, когда картина рассматривается и осмысливается. Если зритель отходит, отплевываясь и приговаривая: "Художник, похоже, ненормальный", - полученная информация равна нулю.
Хорошо бы вспомнить, что в глазах обывателя любой художник всегда безумен. Собственно, все живописные полотна делятся в глазах массового зрителя на две основных категории: подходящие для репродукций на конфетных коробках (вроде Шишкина) и не подходящие для оных (вроде Дали или Фриды Кало). Это не означает, что Шишкин хуже Дали, и не означает, что Шишкин лучше Дали; это означает, что Дали раздражает, угнетает и бесит, а Шишкин кажется "красивеньким" и понятным. Но такой взгляд одинаково оскорбляет обоих.
Впрочем, наши современники ухитряются делать конфетные фантики и из картин Дали, выбирая из них то, что кажется "красивеньким". Наверное, не потому, что картины его стали понятнее - просто к фантасмагории и эпатажу отношение поменялось, а прекрасное и "красивенькое" всегда путали и еще долго будут путать, я думаю. И точно так же путается "отвратительно" и "бездарно", будто цель искусства - не вызывание мыслей и эмоций, а достижение кайфа.
Но ведь искусство - не алкоголь и не анаша. И не девица определенного сорта, готовая за деньги решительно на все. Искусство - стихия, стихия может и разрушать, а уж боль причинять - по определению.
Может, в боли в данном случае есть некий смысл?
Так вот, Дали и Сорокин. Воины снов.
Сон - явление необъяснимое, несмотря на все достижения современной науки, неуловимое, как душа, и привлекающее к себе внимание с древних времен. Душа во сне странствует по прекрасным и ужасным мирам? Или это - некое непостижимое путешествие внутрь собственного сознания?
Символы снов расшифровываются оракулами, Мартыном Задекой и последователями Фрейда. Просыпаясь в ночной темноте, в холодном поту, каждый из нас хоть раз поражался, откуда в его голове берутся такие причудливые и пугающие образы, которых, вроде бы, не провоцировало ничто извне. Ужасное видение сбивает дыхание, заставляет сердце сбоить - и меняет наши представления о самих себе.
Засыпает человеческая личность - просыпается древний зверь, жаждущий таких диких вещей, о которых мы, проснувшись, не в силах даже подумать без содрогания. По ночам наша генетическая память извлекает из недр бессознательного, случайно приоткрытых сном убийства и совокупления, не тронутые человеческой моралью - вызывая страх, стыд и желание поскорее про все забыть.
Надо быть чертовски отважным человеком, чтобы попытаться воспроизвести кошмар. Но отваги мало - надо ухитриться как-то сохранить эти рассыпающиеся, ускользающие, внелогичные образы и попытаться понять, что они могут обозначать.
А если бредовый сон, по твоим ощущениям снится всей стране?
Тоталитарные сны Сорокина ужасны и красочны. Его язык по-Набоковски совершенен и блестящ, возможности велики; бредовые видения выходят такого свойства, что хочется проснуться, сунуть голову под холодную воду или открыть форточку - убедиться, что еще можно дышать и реальный мир пока существует. Эти прекрасные романы вызывают на удивление однозначно негативное восприятие, но вариантов реакции множество: отвращение, ужас, брезгливость, нервный смешок. Сорокинский сарказм начинает восприниматься таковым только при повторном чтении, поэтому почти никем не воспринимается - немного есть желающих перечитать. Кажется, что подспудная цель этих литературных галлюцинаций - "выснить" из себя смертный страх, злобу, похоть, неверие и цинизм, избавиться от душевной боли, "рассказывая сны". Не знаю, насколько это получается.
Со времен дедушки Зигмунда многие верят, что таким образом из души можно выдернуть самые острые занозы. Я тоже верю. Во всяком случае, у меня никогда не возникало впечатления, что Сорокин смакует кошмары или любуется ими, как толпа современных писателей. Общий тон его повествования - или привычная повседневность кошмара, как в "Пире" или "Дне опричника", или шок и гротеск, как в "Голубом Сале". В любых образах присутствует сновиденная символичность; герои Сорокина, за редким исключением ("Тридцатая любовь Марины" или "Метель") - не люди, а зыбкие отражения людей в словах. Описываемая смерть - условность, как расстрел во сне, когда просыпаешься от толчка несуществующей пули, задыхаясь от ужаса и облегчения одновременно (это состояние, к слову, Сорокин очень здорово описал в "Метели" - помните наркотик, возвращающий радость бытия?) В его романах, как в любом кошмаре можно разговаривать с отрезанной головой или осознавать, что окружающие якобы живые люди - мертвецы, манекены, подделка - это все воспринимается пугающе, но закономерно. Описываемый секс - в совершенно диких формах - безусловно, тоже сновиденный образ, нечто вроде стула, запрыгнувшего на кровать и вступившего в интимную близость с героем Замятина в его кошмарном сне. Голый в толпе - обнимаешь чугунную статую вождя, под рев фанфар, в ампирных гранитно-мраморно-кумачовых покоях - что это может быть, если не сплетенные сном подспудные воспоминания о похоти, страхе и ненависти? Общий сон, от которого мы все вот-вот очнемся в поту, сядем на кровати и вдохнем аромат ночного ветра из открытого окна? И возможно, этот кошмар уйдет с темнотой, оставив, разве что, тяжелую память...
Скоро рассветет, уже не страшно.
Шуточки Сорокина черны настолько, что почти не воспринимаются шуточками, хохмой. Только признав его систему координат, перечитывая, вдруг понимаешь, что моментами это дьявольски смешно. Чего стоит девица, приносящая в милицию сердце, "которое ей оставил моряк", и спрашивающая совета "органов", что ей с этим сердцем делать - или священник из "Пира", просящий руки дочери хозяев, и получивший эту руку, которую для него счастливые родители тут же и отпиливают от бедолаги-девицы! Настоящий сновиденный абсурд привычных речевых формулировок: мы говорим, не задумываясь о прямом смысле своих слов, довольно-таки безумные вещи - и во сне вдруг видим их буквальное воплощение, которое то ли шокирует, то ли смешит.
В снах нет определенности, нет логики, нет связи. Яркие кровавые видения, присущие, как говорят, шизофреникам, оплетаются бормочущими спиритическими тенями великих предков - их искаженными, но узнаваемыми подобиями. И опять-таки, в отличие от большинства современников, не уважающих никого и рвущихся планомерно унизить любую крупную фигуру прошлого, Сорокин, поднимая эти странные призраки, не оскорбляет ничьей памяти. Как память реального Мандельштама, к примеру, может оскорбить приснившаяся тебе всклокоченная тень в неуместном розовом халате и с пышными, непонятно, как переместившимися усами? Всего-навсего - несколько страстных воспоминаний, диким образом наложившиеся друг на друга... Разве что несколько притупит реальные страх и ненависть бредовый образ тирана, совершенно лишенный всякого намека на пьедестал - инфантильный и мизерный, противоестественный донельзя, в свободное от убийств и пыток время уестествляемый куда придется - тайное воплощение общей мечты миллиона рабов-сновидцев.
Поэтому не считаю Сорокина ни садистом, ни порнографом. Человек не властен над своими снами. Если бы каждый из нас выложил перед всеми, как на духу - скрываемые фантазии, задавленную агрессию, стомегатонное желание свободы, приступы похоти и смутные надежды на любовь - это прозвучало бы вовсе не сиропно и не розово. Не у многих хватит смелости - не из-за моральной просветленности, а от обычного страха перед тем, "что будет говорить княгиня Марья Алексеевна".
И дело тут не во взломе моральных табу, что бы не говорили критики-недоброжелатели. Вокруг полно пописывающей братии, у которых упомянутых табу нет совсем. Но - не сводить счеты, не косноязычничать, не шокировать ради шока, а совершенно безнадежно пытаться расшифровать собственные имперские кошмары, в какой-то степени, действительно, общие для всех. Честь, конечно, безумцу, который навеет человечеству сон золотой - но ведь в кошмарном видении тоже есть природный физиологический смысл. Кошмар - сигнал организма о боли, болезни, о нервном расстройстве. Кошмар - сигнал тревоги. Почему бы нам, наконец, его не услышать?
Для того, чтобы стать "кошмаром" в Сорокинском смысле, требуется таланта не с горчичное зерно. Стилистический хамелеон Набоковской школы, владеющий языком на том же уровне, на каком Дали владел академической техникой рисунка, злой насмешник, ранимый циник, перепуганный и отважный одновременно...
Говорите, что хотите, дорогие друзья. Все равно - это сильно, сильно. "Смысл его книг - в снятии запретов"? В "Метели" он, вроде бы, никаких особенных запретов не снимает. Проза по-прежнему прекрасна, по-прежнему сновиденно красочна, по-прежнему утонченно изыскана.
В сущности, любая книга - зеркало не только писателя, но и читателя. Каждый не только пишет, как он дышит, но и читает, как он мыслит.
Сорокин всегда найдет, чем вас взбесить. Любители "жареного" возмущаются приступами целомудрия. Любители "красивенького" не могут найти картинок для конфетных коробок. Всех остальных - все равно тошнит, даже когда авторский взгляд почти принят. Но - если по существу, а?
Ведь другого-то такого нет и не предвидится, несмотря на толпу эпигонов.