Далин Максим Андреевич : другие произведения.

Время Любви

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Новая история из цикла "Записки Проныры". Жанр - биологическая фантастика. Впечатлительных, нервных и детей до 14 лет предупреждаю о возможных... последствиях))) Уговорили выложить коварные друзья))))


      Вся Мейна говорит на одном языке, довольно-таки примитивном на цивилизованный взгляд. Этакий вариант эсперанто - если разумное существо способно издавать звуки в среднем диапазоне, то этот язык учится быстро, как-то сам цепляется. Почтенные филологи называют его "мейнской феней", "блатной музыкой" и "заразой", но общаться на этой "фене" удобно. Не надо поминутно перестраивать дешифратор для каждого встречного... Так, о чем то бишь я?
      Ах, да. Я хотел сказать, что лоции и карты орлов Простора тоже заполняются на "фене". Письменность у нас совсем простенькая, не сложнее произношения - как услышал, так и пиши, все догадаются. А миры принято обзывать так, как сами аборигены их зовут. Поэтому много получается названий, дико звучащих на средний слух. И если в лоции попадается камешек под названием Мечта или Ромашка, или там Убоище или Безнадега, то для рассматривающего значит, что разумной жизни там нет. Первооткрыватель самочинно обозвал, исходя из уровня фантазии и произведенного миром впечатления.
      А если уж Раэти или Т-Храч - то можно смело сказать: звуковое впечатление мейнца от настоящего аборигенского названия. И из этого следует вывод.
      "Раэтянин" - это еще куда ни шло. А "т-храчец" - как вам? Или "т-храчник"? Или, скажете, "т-храчанин" лучше? "Житель Т-Храч" - культурнее, конечно, но уж слишком длинно, никто из наших заморачиваться и каждый раз это произносить не станет. Он проще скажет: мохнатый. Жители, значит, Т-Храч, по сути своей - антропоиды, только одежды не носят, потому что покрыты шерстью, довольно-таки длинной, густой и волнистой. На Мейне упомянутую шерсть, бывает, и бреют, и стригут, и в косички плетут, и красят, но общий смысл не меняется. Мохнатый - значит мохнатый. Коротко, ясно, не обидно и всем понятно, о ком идет речь.
      По той же причине жители Сомы для мейнцев традиционно - змеи, хотя они, на мой взгляд, скорее, ящерицы. Но, действительно, рептилии, не поспоришь, а змея или, скажем, змей - это звучит красивее и богаче, чем ящерица какая-то там. Того, кто живет на седьмой Веги - тут название вообще нельзя произнести - зовут обычно "ползук" или "многоножка". Уроженцев Слиоласлаерлей, если не особенно обидчивые, обиходно называют "ангелочками", а если орел задается и возражает, что черта с два он ангел, то так и будет "орел пернатый". Марсэлловы друзья с его легкой руки стали "мышками", правда, их мир так и вписан теперь в лоции - "Мышиная Дыра", они спорить не стали. А вот обитатели Нги-Унг-Лян - "фехтовальщики".
      Я раньше думал, что фехтовальщики - стопроцентные антропоиды. Они ужасно похожи, просто вылитые. Разница в пределах обычных для нашей породы расовых различий. И название-то у них такое, потому что к внешности не зацепиться - люди и люди. Разве что их мужчины постоянно ходят с мечами - а больше никто на Мейне так не делает. Меч на перевязи поверх скафандра смотрится глупо не глупо, но странно как-то. Хотя когда первые фехтовальщики появились на Мейне, это на народ произвело впечатление. Одно время многие повадились мечи носить, для красоты и для понта. Но - штуковина тяжелая и бестолковая, пистолет или даже нож удобнее и компактнее, поэтому ребятам скоро надоело. Мы даже думали, фехтовальщики тоже скоро бросят эту свою заморочку и перейдут на оружие посовременнее - а не тут-то было. Никто и никогда парня этой расы без меча не видел. Злые языки болтают, что фехтовальщики и в сортир ходят с мечом, а когда спят, суют меч под матрас. Самое смешное, что это может быть и правдой.
      Правда, для чего пилоту меч - никто из нас себе не представляет. Я лично ни разу не видел, чтобы фехтовальщик пользовался этим мечом для чего-нибудь, кроме таскания с собой. В стае эти ребята - люди мирные, держатся особняком, с прохладцей, общаются корректно, для Мейны даже, пожалуй, слишком корректно. Слыхал, правда, рассказки, что кто-то когда-то видел, как фехтовальщик на спор мух рубил в полете этим мечом и лист бумаги, который девочка держала, порезал на ленточки толщиной в макаронину - но это было не при мне и слишком похоже на обычные байки про супервладение оружием.
      Вот в космосе - да. В космосе они представляют из себя. Отличные бойцы, и машины у них вполне ничего в работе. Правда, внутрь своих крыльев они чужих не пускают. И никогда не летают в одиночку или двое друзей вместе - исключительно мальчик с девочкой. Бывает - с двумя девочками. Как-то видал одного Казанову с пятью. Но второй парень поблизости совершенно исключен, а с нашими орлами они стараются даже не сидеть рядом - косятся и отодвигаются. Никаких тебе проявлений дружбы и симпатии к братьям по полу - строго по делу и только так. И не пьют вместе. И не развлекаются вместе. Железной нравственности люди, такой железной, что наши хихикают. Каждый нежно мурлычет со своими женщинами, как лев с прайдом, но на чужих смотрит косо. И, кстати, что смешно - на чужих девочек тоже посматривает косовато. И фехтовальщицы от наших ребят не в восторге; не слышно, чтобы какая-нибудь их красотка - а они сплошь и рядом красотки - польстилась на орла из чужого мира. И наши, если видят такую - исключительно в сопровождении громилы с мечом - язвят со страшной силой и высказывают дикие предположения о том, для чего ее благоверному нужен этот меч, что именно он компенсирует и почему без меча об этом гибком высоком чуде с ногами от ушей лучше и не думать.
      Тама-Нго они нравятся. Мы как-то сидели в баре рядом с Медицинским Центром, слушали музыку и вообще отдыхали, когда мимо нас парочка фехтовальщиков прошла. Приятно посмотреть: почти одного роста, ну, может, на полголовы пониже девочка, плотные, гибкие и сильные, походка у них такая упругая и легкая, как у здоровых хищников, а лица открытые и смелые. Одеты без всяких диких наворотов, и у парня длинный меч на бедре. Глаза у обоих, как темный янтарь, и смотрели они друг на друга нежно, держались за руки, просто-таки излучали на всех диапазонах любовь и доверие, и вообще - являли собой живую картину "Вечная весна". И Тама-Нго сказал:
      - Скажи, правда, странно среди вашего Народа, Вечно Разыскивающего Что-нибудь Подходящее, видеть такое проявление гармонии?
      - Точно, - говорю. - Среди людей такие вещи не часто встретишь.
      И тут вмешался хмурый волчара, который сидел неподалеку в обнимку со стаканом и бутылкой:
      - Слышь, вот только не надо о том, что фехтовальщики - люди!
      Тама-Нго хихикнул, а я посмотрел на этого типа повнимательнее. Приплыли. Первый раз вижу, чтобы кто-то их настолько терпеть не мог. Они же, все-таки, не насекомые, не рептилии, не слизняки какие-нибудь полуразумные. Не может же быть, чтобы от них физически мутило. Может, девочка этой расы обломала? Любопытненько.
      - Почему - не люди? - говорю. - Нормальный типаж: две руки, две ноги, голова. Не осьминоги же...
      А орел сгреб свое пойло и придвинулся ближе. Такой мрачный тип, похож на жителя Объединенной Империи, но, может быть, и полукровка. В имперском пилотском мундире без нашивок, накинутом на комбез. И весьма несимпатичная у него физиономия, обветренная и небритая, и глаза, как смотровые щели в танке, и шрам на лбу под сивой челкой. По виду похоже, что улыбаться вообще не умеет, и вряд ли в принципе способен кого-нибудь любить, кроме собственного штурмового бластера и своей машины класса "Стерегущий-Дельта".
      И этот фрукт сверлит меня своими бесцветными гляделками и выдает:
      - А что, по-твоему, все, кто не осьминоги, люди, что ли?
      Тама-Нго снова хихикнул. И телепатнул: "Не принимай опрометчивых решений и не делай поспешных выводов о Незнакомцах, Воспринимающих Нечто Иначе, Чем Ты". Но я отмахнулся от него и говорю:
      - Чем, любопытно знать, тебе фехтовальщики не угодили?
      - Чем! - хмыкнул. - Я, к твоему сведению, знаю об этой породе все. И меня всякие фигли-мигли не обманывают. Фехтовальщики - ни разу не люди, ясно? И телом они не люди, и мозги у них совершенно по-другому заточены, и нечего нести всякую хрень, если ты не в курсе.
      - Только не рассказывай, что был на Нги-Унг-Лян, - говорю. - Закрытая планета, они к себе и дипломатов-то со скрипом великим пускают, а уж пиратов-то точно - ни за какие коврижки. Фехтовальщики - вещь в себе.
      - Да уж, та еще вещь, - говорит. И усмехается. - Да нет, не был я там... слава Вседержителю... Ладно. Все равно, чем тут сидеть, наливаться этой дрянью и дергаться, расскажу. Так и быть. Как бы ни было, мне тут еще долго сидеть.
      Тама-Нго говорит:
      - Нам очень интересно. И мне нравится, что ты не сердишься на моего Друга, Пристрастного В Суждениях.
      А я:
      - Ну, хорошо. Что ж ты такого знаешь и откуда?
      Тогда этот тип отодвинул свое пойло и говорит:
      - Ну, что. Начнем с самого начала. Когда, лет пять назад, о фехтовальщиках на Мейне еще никто не слыхал, я летал с Большим Эдом и считался не самым плохим охотником в Шестидесятом Секторе...
     
      - ...Короче, я считался не самым плохим охотником в Шестидесятом Секторе, и звали меня тогда Рисковый Фог. В том смысле, что мне порой просто нравилось ходить по самому краешку, чтоб адреналин тек из ушей и дух захватывало. Такое качество, с одной стороны, создает репутацию, а с другой - я себе пилота не мог найти.
      Я не хочу сказать, что мейнцы - такие уж хлюпики убогие. Просто все обо всех треплются. А чем больше о тебе треплются, тем более чокнутым ты кажешься народу, который плохо знает тебя лично. Дурь такая: "А, это ты - тот самый отморозок, который приземлялся на Пятой Ахху просто по приколу? Нет уж, ищи себе другого самоубийцу, это не по мне". Ладно, нет - так нет. Он же не в курсе, что плотоядные черви с Пятой Ахху на самом деле прокусить бронежилет не могут и биоблокадой травятся, а я не рассказывал. Еще решит, что набиваюсь и оправдываюсь. Ну его к дьяволу. Если у пилота очко играет еще до начала работы - то лучше уж работать одному, чем с таким партнером. В реальном деле он либо продаст тебя, либо от ужаса в обморок гукнется, как малокровная цацочка.
      А в "Стерегущих" управление сдвоено. Я в каждом полете делал двойную работу, за себя и за того парня, который очередной раз обгадился от моей дурной славы, и задрало это меня не по-детски. Народ Большого Эда считал, что у меня паршивый характер - ну и пусть будет паршивый, зато я никогда не поворачивался кормой, когда надо было драться.
      И так продолжалось не то, что долго, а просто всегда было, с тех самых пор, как я обосновался на Мейне. В Империи, правда, тоже не намного лучше. Я работал с парнем, который сначала казался вполне ничего, а потом оказалось, что эта сука сливает информацию о нашей группе Имперской Службе Общественной Нравственности. Мне пришлось с ним очень серьезно побеседовать. Прежде, чем подохнуть, он много веселого рассказал: и в каком пушку рыло у нашего Папы, и кто куда стучит, и почему у нас станция дозаправки накрылась... Ладно, это вам не интересно. Я же на Мейну свалил, потому что о мейнцах говорили, как о людях верных и отчаянных, которые с шибко нравственными и прочим мусорским сбродом дела в принципе не имеют. Не имеют, да. То есть, вправду, верные. Но настоящие отчаянные остались дома. А если на Мейне кого-нибудь из своих встретишь, так против воли одно на уме: чего это ты из Империи-то слился, гнида? С кем у тебя там вышли несогласия? С нравственными уродами или же ты с товарищами не поладил, потому что стукач?
      Но в один прекрасный день, когда я из веселого приключения возвращался домой, и крылья были целы, и горючего я себе надыбал у одного неудачника, все в принципе переменилось к лучшему.
      Я вышел из "прыжка" в пустынной местности. Хотел маленько ощущала потестировать, мне показалось, что в физическом космосе у меня сигнал от оптики не вполне корректный. Ну и повезло: смотрю, совсем рядом, тысяч за тридцать километров, драка. Конкретное рубилово, на поражение - и трое атакуют одного, а он неплохо отмахивается и не чешется сдаваться или удирать в гиперпространство.
      Машин я тогда таких не видел, и в атласе они не упоминались, но это мне было до звезды. Я не ксенофоб. Я подумал, что такой крендель, которому не слабо в одиночку против троих, мне вполне подходит. Мой принцип гласит: в драке я всегда за одинокого бойца. А если он совсем уж нелюдь, то, в конце концов, подкорректируем мою систему жизнеобеспечения.
      Я все это мигом рассчитал и ввязался на стороне одиночки. Уже когда вблизи все это наблюдал, заметил, что, хоть у них крылья и одного типа, но мой одинокий друг модернизирован и подогнан, а эта троица - на стандартных, с некими эмблемами, хоть мне и незнакомыми, я такие вещи сердцем чую. И совсем перестал сомневаться в этом парне: наш, кто бы ни был, человек или нет.
      Они его здорово распушили, но и он не щелкал клювом; один из троицы уже тянул на одном движке, а второй маневрировал как-то странно, как полуслепой. Ну, я им и врезал по-нашему, основательно. Одного мы вынесли вчистую, а двое не торопились туда, откуда нет дороги, и потому просто свалили из физического космоса, как только появилась возможность.
      Я был не в претензии, и одиночка, похоже, тоже. Он, как увидел, что простор чист, так сразу переложил в дрейф и покричал. Только я его волну словил, а точно расшифровать сразу не смог, пришлось минут десять подгонять и приемник, и дешифратор. Еле-еле сговорились, да и то условно - изображения нет, вместо голоса имеем на дисплее титры с приблизительным переводом. Так что до стыковки я был стопудово уверен, что парень - нелюдь, голос выше или ниже среднего диапазона, сам страшен, как смертный грех, и вряд ли мы с ним долго прообщаемся.
      Но оказалось, что у нас просто системы связи слишком сильно разнились. Я его увидел - и он с первого взгляда ужасно мне понравился. Я еще понятия не имел, что за фрукты фехтовальщики.
      Молодой, но высокий, почти с меня ростом. И такой... ладно пригнанный, что ли? Хорошо сделанный. Сильный, гибкий и быстрый. Как очень качественное оружие - приятно смотреть. Потом тут больше их южане ошивались, а он их северянин - физиономия не черномазая, а бледная, с желтизной, но выглядит неплохо. Открыто, спокойно. Волосы белесые, по плечи, глаза желто-зеленые, немного враскос, взгляд цепкий. Комбез из какого-то эластичного материала, высокие ботинки, шнурованные. Меч за спиной - длинная рукоять торчит из-за плеча. Больше при нем никакого оружия не было.
      Посмотрел на меня, обхватил себя за плечи и поклонился.
      Я говорю:
      - Нормально работаешь, орел.
      А он:
      - Вы поразили этих ничтожеств, подобно вспышке сверхновой. Ваша машина стремительна, как луч света, пронзающий пространство. Я вам обязан, - и улыбается.
      - Я Фог Диш, - говорю. - Родом из Объединенной Империи, со Второй Сета, но сейчас отправляюсь на Мейну. Там отличная база для приведения машины в порядок.
      - Я Юу-Укки-Эль, - отвечает. Печально. - Родом с севера Нги-Унг-Лян, с гор Лю-Игд, и приводить в порядок мне нечего. Моя птица мертва.
      - Ладно уж, - говорю. - Я и не таких мертвецов воскрешал. А зачем тебе меч?
      Он на меня посмотрел, будто я спрашиваю, зачем ему голова.
      - А вы почему без меча?
      - Я, - говорю, - Укки, кого угодно могу уделать голыми руками, если возникнет такая потребность.
      Он на меня покосился странно, но больше расспрашивать не стал. И долго к этой теме не возвращался.
     
      Его "птица" была не то, чтобы совсем мертвая, но на последнем издыхании. Он на резерве додрался, стоило притормозить, как все сразу накрылось - и движок, и ощущала, и система жизнеобеспечения. Те трое, какая-то мусорня с Нги-Унг-Лян, как я понял, напоследок его очень хорошо достали, машину дешевле бросить, чем с собой тащить. Так что, не ввяжись я, что-нибудь Укки потерял бы; под его натуру, скорее - жизнь, чем свободу.
      У него в трюме валялось нечто якобы ценное, свежестыренное. Мне долго и совершенно без толку объясняли, в чем радость обладания этой штуковиной и почему в его мире за нее платят бешеные бабки, но дешифратор все-таки требовал настройки потоньше. Я так и не воткнул, что к чему.
      - Ладно, - говорю. - Ляд с ним. Попробуем толкнуть это дело на Мейне. Там могут купить практически все, только надо знать, к кому обратиться.
      - Что это за место, Фог? - спрашивает.
      Тогда я ему и рассказал, что это за место. В красках. И еще кое-что рассказал. Что ищу нормального партнера для хорошей работы. Что лет через двадцать надеюсь купить оборудование для агротехнической станции, устроить там себе сады эдемские, продавать желающим райские яблоки и все такое прочее. Но пока намерен отвязываться по полной - и готов взять Укки в пилоты, если его это устроит. За серьезную долю в добыче.
      Он внимательно всю эту декларацию выслушал. И говорит:
      - Дома меня ждет каторга. Я не умею жить, как благонадежный государственный подданный. Мой отец, Юу-Гдилл-Эль, пребывающий ныне в Туманных Чертогах за Великой Звездной Рекой вместе с моей матушкой, шел по пути пренебрежения к власти и был отважным воином. Похоже, я унаследовал часть его души. Я останусь с вами. Отправлюсь на Мейну. Буду вашим пилотом.
      - Тебе интересно? - спрашиваю.
      Улыбнулся.
      - Я очарован. Но есть вопросы.
      - Валяй, - говорю. - Задавай. Никаких таких страшных тайн от товарища у меня на данный момент нет.
      - Где ваша жена? - говорит.
      Я удивился слегка.
      - Не женат, - говорю.
      Теперь он удивился.
      - Да? - говорит. - Как можно?
      Ладно.
      - А твоя, - говорю, - жена где?
      Плечами пожал.
      - Со мной просто, - отвечает. - Для меня еще не наступило время любви. Но вы же взрослый.
      И вопросительно смотрит. Ну, вы знаете: когда первый раз в жизни видишь фехтовальщика, кажется, что он не живое существо, а ходячая мораль. Лицо вполне уже разумного парня - и невинные детские глаза с наивным вопросом, идущим из глубины ангельской души. Он меня даже смутил чуток.
      - Умерла моя жена, - говорю. Вру. - В космосе погибла. А новой еще не обзавелся.
      Он снова поклонился.
      - Простите за жестокую бестактность, - говорит. - Скорблю вместе с вами.
      И больше ни о чем спрашивать не стал, посовестился. Я, натурально, не стал у него выяснять, что ему не так. А зря.
     
      Мы вытащили из его машины в мою все ценное, так что я видал их крылья изнутри. Хорошая штука, по рабочим качествам нет претензий, особенно вооружение впечатлило, но частности забавные довольно-таки. Вот, к примеру, у его пилотского кресла под правым поручнем - подставка для меча. И около койки - тоже такая подставка. Убиться.
      Я говорю:
      - Ты с мечом вообще никогда, что ли, не расстаешься?
      А он:
      - Меч - моя душа. Часть моего естества. Надеюсь, что не расстанусь с ним без принципиальнейшей причины, - помолчал и добавил: - Надеюсь вообще никогда с ним не расставаться.
      Я выслушал и позволил забрать старое кресло и подставку из каюты. А то ведь с него бы сталось в бою держать меч в малоподходящем месте, на приборном щите, к примеру, и, в конце концов, воткнуть его куда-нибудь или себе, или звездолету. Я ж все понимаю. Чужие заморочки, они кажутся смешными постороннему, но для хозяина заморочек они страшно важные. Ну какой, положим, лавиец пойдет в бой без образка со святым Эрлихом? А тэффяне плюют на ладонь и втирают в висок - ляд знает, зачем, но любой тэффянин так делает. Йтен курят траву эту мерзкую, лаконцы прокалывают себя всякими железками, астропанки с Боура морды себе татуируют... Ну меч, подумаешь... да пусть со своим мечом хоть в обнимку спит, если ему это привычно. И вообще - молодой еще.
      У него в каюте на стене стереокартина висела, красивая. Яркий такой лес - лианы в крупных красных цветах на черных деревьях, листья желтые, рыжие, а на переднем плане дерутся два зверя. Красно-бурые такие, полосатые, сплошные клыки и мускулы, и страшное напряжение очень здорово схвачено. У одного уже между ухом и шеей шкура располосована, кровища хлещет, но ему это, вроде, до звезды в данный момент. Не чувствует на адреналине и в горячке. Эффектно.
      Укки говорит:
      - Вам нравится?
      - Да, - говорю. - Возьми с собой. Хорошая картина. У нас в машине повесим.
      И, вижу, ему от таких моих слов очень полегчало, он совсем расслабился и заулыбался. Картину снял и унес. Мы ее повесили в каюте. Потом еще Укки в нашей справочной базе на экране заставку сделал: два оленя с Сеты на скальной плите сшиблись рогами. Ужасно ему нравились всякие картинки, на которых зверюги сражаются, хоть настоящие, хоть выдуманные чудовища. А я не препятствовал, тем более что картинки он вполне хорошие выбирал. С чувством.
      В трюме у него обнаружилось полдюжины контейнеров с кристаллами, симпатичными такими, фиолетовыми, прозрачными. Очень твердыми, типа сапфиров по физическим характеристикам. Судя по способу хранения, не радиоактивными и для человека безопасными. Мы их потом загнали одному, который вел дела с ювелирами Лави и, вроде бы, Тэффа тоже. А он их, слышно, перепродал, как очень экзотические драгоценности, и довольно основательно наварился, хотя на Нги-Унг-Лян эти штуки используются в индустрии развлечений. Вызывают эйфорию, будучи вставлены в какую-то излучающую фигулию, которую Укки мне так и не смог объяснить.
      А может, и сам путем не знал. Спереть наркоту, чтобы толкнуть - это да, а самому оттягиваться - это уже нет. Не того он у меня воспитания был. Чисто классический мальчик из хорошей семьи - такой вежливенький, спокойный и нетрепучий, не пилот, а находка. Сокровище. Вдобавок чистюля. Отличные качества. В космосе, в крошечном пространстве, вдвоем с гавриком, который целыми днями трындит тебе в уши и всюду сует объедки вперемежку с грязными носками, долго не протянешь - в конце концов, хочется вышвырнуть его за борт и полюбоваться агонией.
      На самом деле пилота выбрать - не ботинок обуть. Пилот - не девочка на вечерок, тут подход нужен, психология. В Просторе смерть всегда в затылок дышит; важно, чтобы этот затылок был прикрыт, хоть относительно. И важно не собачиться из-за пустяков, потому что из-за пустяков в приступе клаустрофобии чаще всего и цапаются насмерть. А Укки был такой идеальный партнер, что я диву давался.
      Мы вернулись на Мейну и отлаживали машину целую неделю. И Укки кротко вкалывал, без слова протеста. Как буйвол, тянул. Как киборг, чтоб мне треснуть.
      Ему, бывало, скажешь:
      - Ты, орел, с чего это параллаксоид включил и бросил? У тебя что, пожар где-то случился?
      А он:
      - Простите, я был недостаточно собран, - и смотрит с детской виноватой улыбочкой. - Я задумался о всяких пустяках, это плохо.
      При всем том, что собранности-то у Укки на пятерых мейнских охламонов хватило бы. Я до того, как с ним познакомился, никогда не думал, что на белом свете, а не в больном воображении мейнских охотников, бывают до такой степени совершенные члены экипажа. Нет, он не был совсем уж ангелом - но если бы не эти крохотные недостатки, Укки просто забрали бы в Эдем живым.
      Он по вечерам махал своим мечом. Предпочитал внутри машины - потому что снаружи собиралась толпа глазеть, а Укки, особь повышенной скромности, злился, раздражался и сбивался с ритма. А то, что я смотрю, ему, похоже, даже нравилось, и мне тоже нравилось: сущий балет. Такой он был грациозный и опасный, как кот, который ловит птичку... его вечерние тренировки для меня скоро стали вроде развлечения. По самому началу он и мне предложил спарринг на палках, только я отказался. Если мне понадобится кого-нибудь убить, я убью без всяких танцев, быстро и просто. Меня хорошо учили. Все эти выверты не для меня. Но смотреть приятно.
      Покидать наши крылышки без крайней нужды Укки не любил. И вообще Мейну не залюбил без видимых причин. Его неплохо приняли, но... не нравились ему парни Большого Эда. В принципе. Никто.
      Пить он не пил ни капли. Попробовал ром, закашлялся, выплюнул. Шнапс только понюхал и отставил. Даже кофе не жаловал, а приглянулся ему шоколад на молоке. И я радовался, конечно, потому что непьющий пилот - это уж совсем фантастический персонаж, но и удивлялся. Думал, может, Укки только кажется взрослым парнем, а на самом деле дитя еще горькое? Не по годам умненький, очень послушный ребенок, а? Вундеркинд...
      На девочек он косился и молчал. Если какая с ним заговорит - только что не шарахался, а мина такая, будто с ним человекообразный навозный жук пытается кокетничать. Но ни о чем не спрашивал, пока как-то я не остался у одной... допоздна.
      Прихожу, а Укки не спит, читает. И не видит меня в упор, мой вежливый пилот. Без обычных "здравствуйте, Фог" и "доброй ночи". А я замечаю, что он, хоть и смотрит в книгу, не об этом думает совершенно - тошно ему и брезгливо до невозможности от моей безнравственности.
      Тогда я говорю:
      - В чем дело, Укки? Хочешь сказать - говори прямо, не мнись.
      Поднял глаза - живой укор. Просто больное лицо. Тяжелое разочарование.
      - От вас пахнет этой сладкой дрянью, Фог, - говорит. - Этой женской мерзостью. И у вас красная краска на воротнике. Вы трогали такую женщину.
      - Положим, - говорю. - У меня-то уже наступило Время Любви, малек. Почему бы и нет?
      - Почему, - говорит, - вы не женитесь? Как можно?
      - Да нет, - говорю, - тут подходящих, чтоб жениться. Так, шкурки. Товар. И что ж теперь - не жить, что ли? Подумаешь...
      А у этого дурачка чуть не слезы на глаза навернулись.
      - Нет, - говорит, - невозможно. Недопустимо. Отвратительно. Простите, Фог, мне это отвратительно.
      - Ты, - говорю, - мелкий еще. Вот наступит у тебя Время Любви, посмотрим, что ты запоешь.
      Мотнул головой, прищурился, выдал:
      - Да ни за что! Никогда человек, которому мать вручила меч своими святыми руками, не прикоснется к такой, как эти! К продажной! Которая с кем попало! Не мне вас упрекать, Фог, но это мерзко!
      Бросил книгу, лег, отвернулся и одеялом укрылся с головой. И даже, вроде бы, всхлипывал. А мне было стыдно, хоть это и смешно звучит. Ребенок ко мне всей душой расположен. Невинное создание. Сиротка. А я по девкам шляюсь, вместо того, чтобы показать этому юному праведнику пример добродетели.
      Но не жениться же для его удовольствия! Вот уж чего я не собирался делать в принципе, так это вешать себе на шею существо, пользы от которого на грош, а возможностей в смысле подстав - цистерна и маленький контейнер. Каждая женщина - потенциальный трепальщик нервов и источник повышенной опасности.
      Но ребенку я это излагать не стал. Укки и так на меня еще два дня дулся, не заговаривал, отвечал сухо и кратко, но потом мы на дело улетели - и он сменил гнев на милость. А я после той истории конспирировался от собственного пилота, как только мог - лишь бы не видеть этого его больного лица. Правда, он, похоже, догадывался, что я все равно развратничаю... но смирился, скрепя сердце.
      Он мне, видите ли, был благодарен и доверял. И никого у него больше не было, а меня он считал, видите ли, старшим товарищем и наставником. И простил, хоть не одобрял.
      Великодушная зараза.
     
      Я в первом же бою понял, что Укки - талант. Вообще без нервов парень - работал спокойно, четко и с компьютерной скоростью. И с легкой такой улыбочкой, злорадной. Но самое главное - чертовское у него было чувство партнерства, телепатическое почти. Немножко поподгонялись друг к другу, и он стал просто моей отдельной рукой: с полуслова, с полувзгляда понимал, чего я хочу. Опыта у него, натурально, недоставало, но чутье компенсировало. Ясно, что такой быстро научится.
      И он учился. Лихо. Я нарадоваться не мог. Считал его через пару рейсов чем-то типа младшего братишки. И думал, что он слишком, все-таки, хорош для Мейны. Вот, прикидываю, бывало, куплю станцию и его позову к себе в партнеры. Все равно ему деваться некуда. Женится, наверное, с его-то моральными принципами, если только сумеет найти себе девочку под стать, чистую такую, как вода в пустоте. Ну и пусть, веселее будет, мне, понимаете, старому цинику.
      Размечтался.
      Мне даже хотелось ему подарить что-нибудь. Я ему передатчик собрал гравитоновый по типу его старого, на ультракоротких волнах, чтоб он из дома новости ловил. Он обрадовался, смотрел. Иногда меня позовет.
      - Взгляните, - скажет, - Фог, у нас в горах весна уже... Ся-глян цветет, розовая метель... Знаете, в эту пору лепестки в воздухе, как снег, а под деревьями все розовое, подобно облакам на закате... розовые сугробы, сладкий запах...
      Посмотришь - ну, цветочки. А у него вид такой... Романтик, что возьмешь. Малек. По дому скучает.
      - Да, - говорю. - Очень красиво.
      А он смотрит благодарно и улыбается. Много ли надо... Хотя иногда его и посложнее цветочков вещи занимали. Фильмы еще любил, про древние века, почти целиком из поединков. Я видел краем глаза - бои исключительно прекрасно сняты, но сюжет всегда невнятный, бредовый какой-то... тогда я из его фильмов только и усмотрел, что живописные драчки.
      А однажды Укки посмотрел новости и говорит:
      - У нас экстренные перевыборы президента. Жаль. Господин Юу-Клодн-Данг вполне ничего был, достойный человек. Молодой разумный политик, насколько мне известно.
      - А что случилось? - говорю. - Стырил чего? Или взятку хватанул не у того?
      - Ну что вы, - отвечает, - Фог, как можно. Нет, проиграл поединок. Удивительно, да? Любовь жестока для сердца, она никого не щадит. Даже не дождался конца срока...
      - Суровые вы, - говорю, - однако, перцы. Продувший поединок, значит, в президенты не годится?
      Сделал дикие глаза:
      - Немилосердно, - говорит, - оставлять под грузом государственных дел человека в таком состоянии. Откуда взять силы? Нет, все кончено.
      - А поединки у вас, - говорю, - значит, на любовной почве происходят? И из-за этой блажи даже президента порезали?
      - Конечно, - он только плечами пожал, мол, само собой. - Вы же видите, Фог, - и кивает на картинки, где вся эта живность выясняет отношения. - Все живое, когда наступает Время Любви, стремится в бой ради продолжения рода. В этом красота и боль жизни.
      - Да уж, - говорю. - Красота, да. Наверное, иным и головы оттяпывают напрочь? В вашем цивилизованном мире, а?
      Меч Укки я уже, как следует, рассмотрел. Хороший меч. На керамилоновом лезвии вытравлены цветущие веточки, а рукоять - эргономическое совершенство, продолжение ладони. И режет эта славная вещица закаленную сталь, как картоночку. Для битвы за любовь - самое оно.
      А Укки улыбнулся, как солнышко, погладил пальцами рукоять и изрек:
      - Прекраснейшая из смертей. Но убивают, все-таки, сравнительно редко.
      И я, старый сентиментальный идиот, эту его улыбочку тихого маньяка как-то пропустил, не обратил внимания. Он был такой милый ребеночек, мой Укки, что мне и в голову не могло прийти его наблюдать, как нелюдя в карантине. Я знать не знал, что этак дружески воркую с тротиловой взрывчаткой в чистом виде, и что детонатор настроен, а часы уже тикают.
     
      Охотники с медиками, как вы знаете, всегда на дружеской ноге. Никто ж не заговоренный, всяко может случиться. У нашего Эда тоже были приятели в Медицинском Центре - вот этом самом, к слову. Особенно - один с Сомы, змеюка. Мы звали его Наг, ляд знает, как там на их змеином языке его имя правильно выговаривается. А скорее всего, и вовсе никак: змеи - телепаты, они шипят без особого смысла, все равно как люди орут, так, пугают больше. Если им что-то важное надо передать, они транслируют прямо в башку. Никто этим особенно не смущается: манипулировать людьми они не могут, разве только тормознут, если почувствуют угрозу, а в сущности - безобидные и умнющие твари. Не наступай им на хвост - не тронут. И притом, полезные, медицина, в частности, у них первоклассная - и Наг у нас был вроде семейного доктора, моментально сек, с кем что не так.
      Так что, когда Наг меня остановил, я его спросил, о чем сходу подумал:
      - Что, биоблокаду надо обновить?
      А он головой мотнул и прошелестел изнутри моей головы:
      "Нет, Фог, иммунитет у тебя в порядке. Просто - есть просьба".
      - Лично ко мне? - спрашиваю. - Не к Эду? Лестно.
      Наг изобразил, что исполнен дружескими чувствами - тепло изнутри, это у змей вместо улыбок идет - и продолжает:
      "Видишь ли, Фог... Это довольно-таки непростое дело, к тебе обращаюсь потому, что ты никогда не боялся впутываться в опасные переделки. Если у тебя получится, будет большая удача для нас и для людей тоже. Знаешь об ускорителе регенерации?"
      Еще б я не знал. Я ему изложил, что слышал, а слышал, что все слышали. Есть, мол, такой препарат, который ускоряет обменные процессы на клеточном уровне раз в пять. С помощью этой штуки, бывало, с того света возвращали только так - с тяжелыми ожогами, с кровопотерей чуть ли не досуха, с травмами, что называется, всмятку. С фатальными радиоактивными поражениями. Процесс дорогущий, но кто на такое денег пожалеет? Припоминаю, скидывались для одного орла, чтобы спинной мозг ему сделать - его ж никаким протезом не заменишь, живой и настоящий надо. И ничего, через пару месяцев вышел из больнички своими ногами.
      "А знаешь, - говорит, - что ускоритель фактически собой представляет?"
      - Ну, Наг, - говорю, - вообще-то, я ж не медик и не биохимик. Болтают, типа плесени что-то. Или грибка. С неспецифическим действием на живую ткань белковых существ.
      "Вроде того, - говорит. - Грибок. Да. Вот это и есть моя просьба".
      - Не понял, - говорю. - По грибы для вас слетать?
      И тогда Наг мне изложил в тонких частностях.
      Грибок этот, культура, как Наг выразился, в естественных условиях растет в одном только месте. В пещерах мира, который Наг назвал по-нашему, Бездной, будто там разумные существа не водились. Но тут же пояснил, что местный разум там есть и это сильно все осложняет. Этот самый разум грибок разводит в собственных целях - он им питается. Можно было бы закупать - но тамошние жители не понимают, что такое торговля. На обмен им тоже ничего не надо. Странненькая раса. Вроде бы не особенно высоко развитая, но хитрая и небезопасная. Вот у них надо надыбать этой культуры, чем больше, тем лучше, но не меньше пары килограммов.
      - А искусственно разводить это дело нельзя? - спрашиваю.
      "Так мы, - отвечает, - и разводим искусственно. Только искусственная культура, выведенная в местных условиях, через несколько лет истощается и теряет свойства. Чтобы ее восстановить, нужны новые споры. На Соме в свое время даже дискутировался вопрос о попытке экспансии с целью овладения местами произрастания культуры... но окончательное уничтожение чужаков уничтожило бы и грибную колонию - там очень сложные симбиотические связи между разными организмами мира... А договориться с хозяевами не удалось. У них слишком необычный разум. Не человеческий и не наш. Без аналогов".
      - Значит, воруем? - говорю.
      "Люди воруют. А что остается? Это непросто и опасно, но у некоторых мейнцев получается. О тебе говорят, что ты не пасуешь в трудных случаях. Если сумеешь раздобыть и вернуться живым, мы в долгу не останемся. Заплатим, как положено - плюс пожизненная страховка и, если вдруг что случится, лечение с помощью культуры даром. Устроят такие условия?"
      - Сильно, - говорю. - Устроят. По рукам.
      На том и сговорились. Я Нагу пожал его чешуйчатую лапу еле теплую и пошел с ним в Медицинский Центр. Там он мне показал культуру: сине-розоватые ниточки вроде как с бусинками на концах, растут густо-густо, щеточкой. На вид не противные, но и особенно приятными не назовешь. В стеклянном боксе - и стекла запотели изнутри от сырости и тепла.
      Наг сказал, что для этого дела, чтобы споры сохранились в лучшем виде, нужна особая тара. Дал мне три контейнера с какой-то питательной грязцой внутри, герметично закрывающихся. Объяснил, как собирать, как в контейнер совать. Вокруг медики собрались, змеи, букашки и люди, смотрели на меня, как на монумент - с восхищением. Один мне принес дискету с лоцией и пару видеодисков.
      - Это, - говорит, - Фог, фильмец в том мире сняли. Наш, мейнец, летал туда лет десять назад, вернулся. Ты посмотри, что и как. Там все подробненько. И, кстати - если у тебя будет возможность и желание, ты бы тоже отснял диск-другой, а?
      - Знаешь, - говорю, - золотко, вообще-то, я не режиссер и не оператор. И кино не снимал отродясь - как-то интереса такого не было. Ни бельмеса в этом не смыслю. Договаривались о чем попроще: прилетаю, собираю грибы, улетаю.
      Помялся.
      - Ну да, - говорит, - это конечно. Я же не настаиваю. Просто - мало ли, там что-то сильно изменилось... для тех, кто за тобой пойдет... с запасом на будущее... - и камеру мне сует портативную. - Ну, Фог, не в службу, а в дружбу, а?
      Ну что ты с ними будешь делать! Взял контейнеры и камеру, взял диски и пошел к себе, ознакомиться и экипаж познакомить.
      Укки я так и сказал:
      - В космосе, старина, у нас все выходит - зашибись. Теперь пришел момент проверить, на что мы годимся в поле постоянного тяготения. Так и так. Медики говорят, местечко не курортное, так что ты решай, давай, со мной или нет.
      А он просиял, как мальчишка, которому обещали Дворец Волшебных Игр и мороженое с сиропом, и говорит:
      - Конечно, с вами, Фог! Я ваш товарищ, я ваш пилот, я всюду с вами.
      Потом мы посмотрели, что этот крендель там наснимал. Восторг у Укки вроде бы угас чуток, он сидел и хмурился, а потом выдал:
      - Мне это совсем не нравится, капитан. Но я не могу бросить вас на таком пути. Я хочу быть достоин вас - страху в наших сердцах не место.
      Так мил был, что я подумал: грустно будет до невозможности, если он там гробанется. Где я еще найду такого? Истинно бриллиант среди пилотов.
      И уж что меня совсем не ковыряло, так это недоверие и ожидание от Укки проблем в экстремальной обстановке. Не было у меня для этого ни малейшей причины. Мы просто вместе тщательно всю имеющуюся информацию изучили, перезаправились и перезарядились и улетели. И я считал прыжки, а Укки вел машину в физическом космосе - и совершенно никакого страха в сердцах не было. Исключительно адреналин и ожидание приключений и подвигов.
     
      Искусственного свечения над этой Бездной не наблюдалось. Электричеством здешние гаврики не пользовались. И атомной энергией не пользовались. И ляд их знает, как надо назвать то, чем они, гады, пользовались.
      На поверхности планеты было довольно-таки тепло и сыро. Бурые скалы поросли плесенью и жесткой волосатой дрянью. На посадке - турбулентность сильная, тучи, уже у самой поверхности - туман, парной, как в бане или в теплице. Видимость посредственная. Пасмурно и жарко, да не столько жарко, сколько душно. Ландшафт унылый, булыганы в рыжих волосах и в липкой серой гадости, деревья такие, будто тут только что было наводнение и схлынуло - а растения сгнили и на них водоросли висят. Из фауны ползают сизые плоские гниды, размером с надувной матрас, а в воздухе парят штуковины, похожие на резиновую распухшую жабью башку. Из каждой башки кишки какие-то метра на четыре вниз свисают и покачиваются. Красота, короче, неописуемая.
      Никаких признаков бытия разумных тварей мир не имеет. Все разумное - внутри. Под поверхностью.
      Мы нашу машину вписывать в этот дивный пейзаж не стали. Взяли авиетку - ту, что продается в комплекте со "Стерегущим", двухместную, восьмимиллиметровая керамилоновая броня, двигатели сдвоены, и атомный есть, и гравитационный, хорошая штучка - и на ней спустились, а крылья отправили на орбиту на автопилоте.
      При нас был запас провизии в концентратах на две недели, с учетом всех возможных неприятностей, вода, аптечка, боезапас для авиеточных ракетниц и контейнеры для культуры. Плюс у меня на лбу, вроде диадемы, камера, на поясе - надежный нож, а в кобуре - десантный бластер. А у Укки - пистолет с пулями, который я ему навязал, хоть он и отнекивался, и меч.
      Без меча он никогда никуда.
      И вот мы врубили нашу систему поиска, сверились с лоцией - и уже часа через полтора нашли первую пещеру. Не так уж она и замаскирована была; просто дыра в скале, диаметром метров пятнадцать-семнадцать, заросшая мохнатой рыжей щетиной. Черный небритый провал.
      Когда мы туда заводили авиетку, Укки нервно хихикнул.
      С прожекторами шли на самой малой скорости метров пятьсот - вниз под плавный уклон. Камень вокруг блестел жирным таким слизистым блеском, синеватый, с наплывами, вроде барханов; только кое-где виднелись заросли щетины. На траву или, там, мох совершенно не похоже, а похоже, будто чья-то взъерошенная громадная голова из камня торчит, а волосы на ней жесткие, длинные и дыбом встали. И пошевеливаются. И мне все было никак не отвязаться от ощущения, что так, наверное, червяк по горлу тухлого покойника ползет.
      Очень вокруг все было гнусно.
      Потом стало посветлее. Причем непонятно, откуда свет идет. Снизу откуда-то, желтоватый, зеленоватый, гнилой какой-то такой отсвет. Пещера расширилась, потом еще расширилась. А дальше вниз - не описать, какая оказалась громадная. Свод держался на каменных столбах, вроде как сросшихся вместе сосульках этих пещерных - сталактитах, сталагмитах, как там они зовутся - а между столбами можно было не то, что авиетку, а прямо наш "Стерегущий" провести и нигде стабилизаторами и антеннами не зацепить.
      А свет сочился из столбов, как гной. Некоторые столбы вроде как просвечивали насквозь, как очень мутное стекло, а в глубине, в этом мутном, что-то шевелилось, какие-то тени, и мерцало, тускло, желто...
      Я не ксенофоб, парни. Совсем. Я знаю, вы скажете, имперец, мол, почти всегда чуток шовинист. У трети наших на броне машин надпись "На Сете - только люди", да, правда, но я такого никогда на своих крыльях не рисовал. У меня в друзьях и рептилии ходили, и букашки, и... короче, я совершенно спокойно отношусь к чуждым формам жизни, но тут, честно говоря...
      Когда из двух ближайших этих колонн полезли эти волосы, потянулись к авиетке, как щупальца, тихо-тихо, причем вообще беззвучно - передернуло слегка. Ждал, что увидим подобное дело, вроде их здешнего контрольно-пропускного пункта, но все равно дернулся. Скорость увеличивать опасно было, а эта дрянь облипала броню, и будто бы даже просачивалась в сам керамилон, протачивалась - тут уже был звук. Мерзкий такой хруст.
      А Укки откинул фонарь - и мечом эту погань. Мы оба знали, что огнемет или бластер тут - штука кислая, они не горят, техноорганика. Ракету в центр этой дряни я засадить не рискнул, чтобы свод не рухнул к ляду, а мечом вышло очень здорово. Самое оно, то, что надо. Я пригнулся к штурвалу, а Укки обрезал вокруг нас эту волосню так, что аж паленым запахло. Меча было не видно от скорости замаха - вспышка, вспышка...
      К мечу они цепляться не успевали. И отрезанные больше не полезли.
      Нет, мы из фильма знали, что авиетку волосы вряд ли остановят. Но тот орел, который запись делал, предупредил, что рули они у него забили и в двигатель набились. А такое нам не надо. Сильная задержка и лишний риск.
      Так что я сказал:
      - Молодчина, отличная работа.
      А Укки посмотрел на меня совершенно счастливым взглядом - и как-то мне не понравился. Глаза у него горели, щеки горели, нехорошо, болезненно так. Мне даже показалось, что у него жар.
      - Фог, - говорит, а сам улыбается странненькой улыбочкой, нежной и немного сумасшедшей, - мы с вами их и в дальнейшем отлично сделаем, я полагаю. Смотрите, как получилось славно.
      - Слушай, - говорю, - малек, а ты биоблокаду колол? Тебе как, не жарковато часом?
      Он опять улыбнулся, как слегка пьяный.
      - Я сделал все, как вы сказали, - говорит. - Со мной все хорошо... только в животе странно как-то. Но не больно, а просто...
      Я поднял авиетку к потолку и повесил ее там на силовое поле. И вмазал Укки еще одной порцией иммунопротектора, на всякий случай. Знаем мы эти "все хорошо", думаю. Сейчас хорошо, а через час офигительно плохо. На кой мне осложнения. Кто знает, что эта дрянь излучает и в каком диапазоне.
      Он не возражал, руку дал спокойно, только все улыбался этой пьяной улыбочкой, и глаза повлажнели, а на него такие идиотские гримаски совсем не похожи. Вот тут я первый раз и дернулся.
      Я начал за ним присматривать.
      Но все, вроде бы, шло - ничего себе. Диагност наш, из аптечки, против Укки ничего не имел, говорил, что кровь чистая, только давление чуток сверх нормы и адреналин из ушей. Но это в работе, вроде бы, нормально. И я слегка успокоился.
      Мы спустились и поползли дальше, в смысле - ниже. Пещера шла под уклон, делалось все светлее - хоть прожектора выключай. Никого живого вокруг не наблюдалось, если эта дрянь внутри колонн только не живая. Под нами виднелся пол, гладкий, как облизанный, с пучками волосни - и вдруг он ухнул куда-то вниз.
      А авиетка повисла над обрывом. Пропасть. Реально - бездна. Глубина - метров, может, сто пятьдесят. А внизу, в здешнем дохлом свете и клубах пара - не знаю, как сказать...
      Город.
     
      Дайте чуток передохнуть. В горле пересохло.
      Терпеть не могу описывать всякие странные штуки из чужих миров. Они не похожи ни на что, вот в чем беда... да даже и не в этом. Просто если сравнивать, то вроде получается некий шанс объяснить, хоть и неточно, а вот если сравнивать не с чем? Вы не пробовали негуманоиду описывать какую-нибудь совсем простую обиходную вещь из своего мира, которой он не представляет? А попробуйте. Вот опишите ему, к примеру, хрустальную рюмку. Так, чтоб он понял, что это за штука. Если он отродясь не видел стекла и не знает, как люди пьют. Э?
      Своим рассказывать, что нелюди нагородили, ничуть не проще.
      Ну ладно.
      Это было, как... Скелет? Скажем, скелет. Этакое нагромождение желтых костей вокруг спинного хребта. Ребра торчат. Из них - еще какие-то чудные отростки. И этот скелет - позвоночник длиной километра, может, два или три, лежит среди других скелетов, поменьше. И кости торчат во все стороны, желтые, блестящие, но мертво блестящие. А между ними... Ну, вот как сказать... Какие-то штуки, сизые, розоватые, как потроха, вздымаются и опадают, дышат, не дышат... И волосня эти кости, эти потроха кое-где проросла насквозь. И кто-то там бегает, шевелится, мелкий, шустрый, типа опарышей в тухлятине.
      Скажете, многовато эмоций? А вы бы сами посмотрели на такое дело, с борта авиетки, в пещере, которая гравитонные волны экранирует. Там все было офигенно чужое. Не только мне, но и Укки чужое - он руку так и держал на рукояти меча. И нервничал - а я думал, что он вообще психовать не умеет.
      Нам надо было в этот город, вот в чем дело. Тут вопрос даже не опасности, а чуждости совершенно невозможной. Мы переглянулись, будто одно и то же разом в голову пришло. А именно: этим гаврикам, которые понастроили себе муравейников из костей, тут ведь так же уютненько и спокойно, как мне - в столичном парке у фонтана, а Укки - у себя в горах, когда розовые цветочки цветут. И мы с моим пилотом им вряд ли намного симпатичнее, чем они нам...
      А это чревато.
      Мы спустились как можно ниже, но не до самого дна. Поставили авиетку на выступ скалы. И врубили самую жесткую противоугонную систему. Очень эффективную, нашу, имперскую. Кто дотронется, не введя пароля в бортовой компьютер дистанционно - того шарахнет тысячевольтным разрядом. А пепел мы потом смахнем.
      Дома мы такое дело никогда не использовали. Из врожденного гуманизма. Но тут ужасно не хотелось оставаться без крыльев, и мы приняли меры, жестковатые. Зря, конечно.
      Портативный компьютер с базой связи - все-таки довольно солидную вещь, размером с том "Устава Космических Сил Общественной Нравственности" - я повесил на Укки. Сказал, что мне хорошо бы иметь побольше свободы для маневра. Потом понял, что это тоже зря, ошибся - но что уж говорить теперь.
      А мой пилот, как всегда, кротко взвалил все это на себя: флягу, компьютер, пару контейнеров - как вьючная лошадь. Только улыбнулся. И в глазах у него опять появился этот влажный чахоточный блеск. Я, помню, подумал, что совершенно ему не полезны эти подземелья, чтоб им еще глубже провалиться.
      Стыдно признаться, но я тогда его наблюдал и тестировал, как ценное корабельное имущество. Думал, вот засбоит мой славный экипаж в ответственный момент, а я уже привык к хорошей жизни. Я думал о себе, да. Как мне будет тяжело, если придется в случае чего снова работать в одну харю, да еще в таких условиях. А что там думал Укки, мне было... ну не то, чтобы совсем до звезды, но не особенно принципиально. В экстриме я его считал отличной навигационной системой и редкостным оружием - чтобы воспринимать по-другому, нужна более спокойная обстановка. Экстрим к психологическим тонкостям не располагает. Так я тогда думал. И это тоже большая ошибка.
     
      Когда мы первого жителя увидали, больше всего поразили - ноги. Человеческие совершенно ноги, понимаете? С коленями. В серой такой, серебристой обувке, вроде ботинок, и в штанах, тоже серых, тоже серебристых. Без швов и без видимой фактуры - будто их из полиэтилена сплавили. И штаны держатся на ремне. Ремень из черной блестящей кожи, даже пряжка заметна: вроде как костяная, желтая такая.
      А выше ремня - почти ничего. Не совсем, но почти.
      Над ремнем - невысокий такой выступ, красный, влажный, как сырое мясо без кожи. Выдается вперед - и из него торчит недлинная сизая кишка и какие-то мелкие шевелящиеся отросточки, как ложноножки. И все. Ничего больше не видать, ни глаз, ни носа, ни ушей, к примеру. Только эти потроха - и ноги. Будто человека разрезали пополам, а нижнюю половину оживили и пустили бегать.
      Змеи, они относительно своими воспринимаются. Они довольно нормально выглядят, а морды у них даже симпатичные. К букашкам тоже можно легко привыкнуть. На жвала поначалу смотреть неприятно, но потом смиряешься, даже замечать перестаешь. Кто попроще - тот вообще никаких негативных эмоций не вызывает. Подумаешь, инопланетянин. Видали мы. Но эти...
      Мы с Укки к ним так никогда и не привыкли. Каждый раз болезненно отдается внутри - не живая тварь, а просто гнусь, упырь потрошеный. И ничего с этим не сделать, в особенности после всего, что там произошло.
      Мы стоим, и он остановился. Нацелил на нас свой хобот, из хобота красноватая слизь капает. И тут у него из красного мяса тоже волосня полезла. Очень быстро, много, длинная, тихо - и потянулась к нам, как щупальца. Зрелище такое дикое, что ноги просто к земле прирастают. Транс.
      К тому же, я думаю, что гад как-то на нас воздействовал. Не то, чтобы телепатически, но некая волна от него исходила. И я наблюдал и решал, что будет, если эта волосня до нас дотянется.
      Но когда до Укки осталось всего ничего, я очнулся-таки - и шарах из бластера пониже хобота!
      А оно... как сказать? Взвыло, но неслышно. На диких низах, так, что нас чуть наизнанку не вывернуло, инфразвук прошел насквозь, как нейтринный поток - а из дырки от разряда выплеснулась слизь, сгустки черно-синего, клубки волос... И дырка закрылась. Срегенерировала. Раз - и нету.
      И я в один миг сообразил, что эта тварь с рождения питается культурой, и вся эта шарага, будь она неладна, живет одной культурой, а культура регенерирует белковые тела с дикой скоростью. И здешние гаврики просто насквозь пропитаны культурой. Они регенерируют себя.
      Может, вообще бессмертные. Или - очень близко к тому.
      И меня изрядно дернуло. Я секунду не знал, что делать. Я только понял, что на этот неслышный рев сюда сейчас сбегутся твари со всего города - а твари эти нам враги. Мы для них - воры, страшные, как смерть. Нас постараются уничтожить.
      Я приказал:
      - Укки, рвем отсюда когти! - но Укки мотнул головой, сунул мне кейс с компьютером и рванулся вперед, ураган с мечом.
      Он был такой умница... Он думал отчасти при помощи меча - и сообразил, что если гаврика резать на части, то на регенерацию, по крайней мере, уйдет гораздо больше времени. А нам нужно время.
      Меч прошел, как сквозь масло. Только брызги полетели - без всяких воплей. Гад не успел завопить, как развалился пополам и еще пополам. Никакой крови не было, только слизь, черно-синяя густая жидкость и какие-то бурые ошметки. А может, кровь у него такая, черно-синяя. Как смола. А мы смылись, когда куски перестали дергаться.
      Ужасно хотелось бежать к авиетке, а надо было в город. И мы побежали к городу, между костями, торчащими, как кривые колонны, стараясь только не попасть в кучу волосни. Укки так и не убирал меч, а я больше не попытался ему всучить компьютер. Он с мечом тут был куда полезнее, чем я с бластером.
      И я снова думал, что мой пилот - сокровище.
      Когда мы тормознули на минутку за желтоватым валуном сложной формы - типа вырванного зуба с двумя отростками - Укки мне показал тыльную сторону ладони. До него эта волосня все-таки дотронулась: кожа вся была в крохотных язвочках, довольно глубоких, и кровоточила.
      - Я думаю, они питаются так, а не через хобот, Фог, - говорит. - Больно и чешется.
      - Сделай милость, - говорю, - не суй к ним руки, пока их до костей не обглодали. Твои руки нам еще пригодятся.
      Он улыбнулся виновато. Самое интересное, что лицо у него лучше выглядело сейчас, пока ему было больно. Он будто протрезвел, что ли - стал похож на обычного себя. Я его грабку обработал и накачал его стимуляторами до ушей. Мне еще казалось, что все не так уж и плохо.
     
      Эти местные ничего не строят в нашем понимании. Они вообще ничего так, как люди, не делают. И как, как большинство нелюдей, тоже. Биомеханика... У них все само растет. Они как-то так делают, что костяные эти города растут сами по себе. Развиваются, как живая тварь. А гаврики, состоящие из ног и хобота, их как-то убеждают расти, как им любо. Симбиоз. Темный ужас.
      Они за нами охотились, да. Серебристые штаны - у их... как бы точней сказать-то? У солдат, наверное. Или - у мусоров. Но солдатами у тутошних рождаются. Как отпочкуются - так и солдаты, я так думаю. Генетическая память или генопрограмма. Как у некоторых насекомых, у тех же букашек, к примеру.
      А кроме солдат у них есть... гм-мм... выращиватели костей. Кости растут из камня, вытягиваются медленно-медленно, по полпальца в день, а гады облепляют их со всех сторон - красные куски мяса с ногами, завернутые в какие-то паутинные лохмотья, волосня мотается - и вроде как облизывают, чем-то склизким, синеватым... Потом на костях нарастают эти... которыми они дышат. Серые волокна, типа мышц, серая кожа, лоснящаяся. И между этих штуковин, в коконах из белесой слоистой ваты... ну, не ваты, гораздо прочнее... так вот, в коконах они и живут. А как они там живут и что делают, мы с Укки не поинтересовались узнать. Видели только, как вползают внутрь, на коленях - и как за ними зарастает стенка из переплетенных бледных веревок.
      Иногда волосня лезет из кокона. Но - это когда он нежилой. Иногда видишь сети скрученных веревок, не беспорядочно, а как бы плетеным узором, симметричным, вроде паутины. Может, это антенны какие-то или произведения искусства. Не знаю. А то еще думается о звукоулавливателях, потому что кругом ужасно тихо.
      Такая тишина, что шаги кажутся страшно громкими. Но звук от них глухой, тупой, бессильный, будто идешь не по каменным плитам и костям, а по войлоку. Здешние гаврики естественных звуков не любят. Общаются они не звуками, если только рев на инфранизких частотах не считать. Может, телепаты. Если у них мозги есть.
      Они нас старались подловить в каком-нибудь тупике, откуда деться некуда. Загнать туда своей волосней и, может быть, убить или сожрать, если они и вправду могут питаться людьми. Когда их много, зрелище дикое: наступающий отряд человеческих половинок, в полной тишине. И очень хочется не сопротивляться и не бежать, а прижаться к костяной стене и замереть. Тяжело выдраться из этого оцепенения. А сквозь их строй можно прорубиться только мечом. Я стрелял, но уж очень отвратительно, когда они вопят.
      А меча Укки они очень скоро выучились бояться. Старались подобраться с моей стороны, пока он не порубил в мелкий фарш штук шесть или семь. Потом разбежались. Но парочка так и ходила за нами, не приближаясь особенно, трясла волосней и внимательно наблюдала, не знаю уж, каким органом восприятия.
      Плантацию культуры мы нашли довольно скоро. Круглое пространство, заросшее этой щеточкой плотно-плотно, а вокруг выращиватели, только мелкие. Распластались животами и выпускают волосню, волосня вползает куда-то под щеточку.
      Хотя, может быть, они и не выращивали культуру, а жрали, не знаю.
      Мы их пуганули, они полетели в разные стороны, но далеко не разбежались, а остановились поодаль, пульсировали хоботами и переминались с ноги на ногу. Парочка с разбегу растянулась, так из них капала слизь и черно-синее - но скоро перестало. И они стояли, переминались и наблюдали, как мы распаковываем контейнеры и культуру туда собираем. Они, заложусь, в этот момент очень плохо о нас думали, потому что их отвращение нам просто кожу жгло.
      Укки говорит:
      - Они, действительно, разумные. И злые. Они решают, чем нам досадить. Они понимают, что мы - воры. Вот ужас, Фог...
      Я только хмыкнул.
      - У людей, - говорю, - тебе воровать - не ужас, а у этих - ужас? Приступ нравственности?
      Укки дернул плечом:
      - Людей я не боюсь. И что со мной могут сделать люди, в принципе, себе представляю. А действий этих вот представить себе не могу. Поэтому меня даже тошнит от страха. Простите.
      - Ничего, - говорю, - малек. Не дрейфь. Дело сделано. Мы улетаем.
      Нагрузились этими контейнерами, килограммов десять культуры в общей сложности по двум рюкзакам, и пошли назад, к выходу из лабиринта этого костяного, как вдруг... Не грохот это был, а какой-то такой тупой толчок в уши. И свод пещеры на секундочку полыхнул оранжевым, потом - синим, и стало, как всегда.
      Мы переглянулись. И Укки стукнул себя костяшками пальцев под подбородок. Я этот его жест уже давно понимал, еще с наших космических драк. Это у него значило: "Поубивал бы".
      - Авиетка? - говорит.
      А то.
      - Авиетка, - отвечаю. - Не иначе. Я думал, что мы за сутки обернемся, но, похоже, мы тут чуток увязли. Надо выбираться из пещеры на своих двоих и связываться с крыльями на орбите. Придется побегать.
      Укки вцепился в рукоять меча, как в последнюю надежду, вздохнул, как всхлипнул, и говорит:
      - Я восхищаюсь вами, Фог. Вы подобны гранитному утесу в жестокий шторм. Ваше спокойствие внушает мне надежду, но я так боюсь... Я же представляю себе путь, который мы проделали на авиетке. Вниз, вниз, вниз, мимо отвесной стены. Как мы на нее поднимемся?
      Я хлопнул его по спине, он привалился ко мне плечом на секундочку. Он настолько не терпел все эти телячьи нежности, что я понял - ему совсем худо. Невыносимо. И он не считает нужным это от меня скрывать, мой откровенный Укки.
      - Я пройду всюду, где вы пройдете, - говорит. - И страх не помешает мне делать то, что понадобится, аккуратно и точно.
      Это меня тронуло.
      - Ничего, - говорю, - где наша не пропадала! Выберемся. Надо выбираться из города.
      А из-за ближайшей стены начали потихоньку выходить здешние. Выходили и выстраивались полукругом, и мы кожей чувствовали, что они злорадствуют и вусмерть хотят, чтобы нам стало по-настоящему худо.
      Укки крутанул перед ними мечом, а я всадил пару зарядов в пол под их ноги, чтобы впечатлились. Они впечатлились и расступились, а мы побежали из города. И гаврики побежали за нами, не приближаясь и не удаляясь. Наблюдали, как стервятники, и определенно ждали, когда мы перестанем рыпаться и попадем к ним в лапы... Ну, в условные лапы, скажем. В волосню.
      Они очень там неторопливые и целеустремленные. Я отлично понимал, что они вполне могут и дождаться. У нас воды почти не было, а еды - пара плиток витаминизированного шоколада на брата. И надо было обязательно тащить эту, будь она неладна, культуру, и наш компьютер с базой связи. Без культуры все это теряло смысл, а потеряй мы связь - можно было смело лечь и умереть.
      Пилоты без крыльев - ноль без палочки.
      А наш собственный биологический ресурс вовсе не беспределен. Нам есть-пить-дышать да и спать иногда надо. Иначе мы отлично превратимся в корм, невзирая на всю человеческую крутость.
      Поэтому мы понимали, что особого смысла в этом нет, но все-таки бежали к авиетке. И только когда увидели пустое место и пятно сажи там, где она стояла, до нас по-настоящему дошло, что ловить тут больше нечего.
      У них вряд ли было нечто такое, что могло уничтожить нашу авиетку в хлам. Я думаю, что они каким-то сверхъестественным образом замкнули нашу же собственную противоугонку на наш же генератор. Я не знаю, как это делается, но они как-то додумались. И теперь выстроились вокруг и с удовольствием внимали, как мы будем выкручиваться.
      Если они нам хотели отомстить за своих, порезанных на ленточки - они не срастаются обратно, так и остаются - то получилось очень здорово. Мы не знали, куда податься. Можно было только тыркаться наугад среди камней, костей, волосни и всякой дряни в поисках пути наверх.
     
      В принципе, климат Бездны в этих широтах довольно теплый, но это на поверхности. Тут, внизу, тепло было только местами - и именно теми местами, где гаврики жили. Они выделяли энергию, вся их техноорганика выделяла энергию, культура тоже, похоже, выделяла какую-никакую энергию, и там было тепло и влажно, как в ванной комнате, когда горячая вода течет. Но чем мы больше удалялись от города, тем становилось холоднее. Темнее, хоть нигде не полная темнота, холоднее и затхло. Заплесневелый погреб.
      А в погребе живут слизистые мокрицы длиной с руку, волосатые. И маленькие слепые твари, типа самоходных котлет из красного шевелящегося фарша, тоже волосатые, но не настолько. И тени в светящихся стенах и в колоннах, то ли живые, то ли это не жизнь, а одна видимость. И вся эта нечисть нас очень не залюбила. Весь воздух в подземельях пропитывала сплошная ненависть, капельку разбавленная страхом.
      Они все там были симбионты: гусеницы, слизни, мокрицы, ползучий фарш, даже культура. И по своим каналам очень быстро сговорились не давать нам уйти спокойно. Они, я думаю, действительно были в своем роде разумными - понимали, что если нам все будет просто и легко, то мы можем и повадиться к ним сюда ходить за их жратвой. И в конце концов им станет нечего жрать нам на радость. И население Бездны решило, что существование людей на этой территории ни в коем случае не должно казаться малиновым сиропом - чтобы никаких левых искушений у нас не возникало.
      Они были ужасно терпеливые и осторожные. Они знали, что это их территория, которую мы, в силу собственного человеческого несовершенства, толком освоить не можем и чувствуем себя тут неуютно и тревожно - а поэтому вляпаемся в какую-нибудь дрянь рано или поздно. И выстраивали незаметные ловушки по всему пути нашего следования.
      И мы только старались отслеживать малейшие изменения обстановки, а обстановка менялась быстро. Тут же казалось, что кругом ничего живого, только камни - и тут же из трещин вдруг прет волосня, а сверху ползут какие-то светящиеся сопли и вид у них нехороший. И карабкаться вверх по той же стене, с которой они лезут вниз, может только законченный идиот.
      Мы бродили часов семь в общей сложности, пока не поняли, что уже с ног валимся от напряжения и усталости. Тогда мы разрешили себе по глоточку воды и разделили плитку шоколада. И я говорю:
      - Малек, хочешь - поспи, я покараулю.
      - Давайте, - говорит, - сначала вы, Фог. Мне не хочется спать.
      А у самого синяки под глазами и физиономия в одночасье осунулась.
      - Нет, - говорю. - Первый - ты. Приказ.
      Мы выбрали местечко между валунов без трещин, подальше от сплошных стен, с гладким полом. Я сел спиной к стене; Укки помялся и устроился-таки у меня на коленях, в обнимку с мечом.
      - И все-таки, - говорит, - вы напрасно приказали мне, Фог. Я в полном порядке, - и отключился.
      Я больше присматривал за обстановкой, но и за ним - тоже. Спал он беспокойно, дергался, как щенок, вертелся - и я даже сквозь комбез чувствовал, какой он горячий. Все это выглядело так, будто он болен - а наш диагност из аптечки выдавал "норму данного организма", правда, "экстремальную норму", но все-таки больным его не считал.
      Укки проспал часа два. Я думал, дам ему еще часок - но он вдруг проснулся, резко, как пружиной подброшенный. Подскочил - и через миг оказался шагах в трех. И сна - ни в одном глазу, щеки горят, глаза дикие, и эта улыбочка, уже окончательно сумасшедшая.
      Я говорю:
      - Укки, малек, ты что? Все в порядке, все тихо. Проползла какая-то сикараха, но особенно не приближалась. Успокойся.
      А он выслушал, улыбаясь этак нежно, зло и снисходительно, и говорит:
      - Прости, Фог, так вышло. Это от меня не зависит, - и тянет меч из ножен.
      - Блин, - говорю. - Что "не зависит"?
      - Оно пришло, - говорит. - Понимаешь? Время любви. Мое время любви. Прости, - и встает в боевую стойку. Я ее миллион раз видел - он ее еще на Мейне каждый день отрабатывал.
      Я тоже встал. И мне уже было крупно не по себе.
      - Поздравляю, - говорю, - с началом времени любви, Укки. И дальше что?
      Он мотнул головой, откинул челку со лба - и атаковал. Дивная картина - красиво и точно, как учился. Как в балете. Если б не моя пилотская реакция, меч бы прошел насквозь где-то в районе печени.
      Я еще не мог взять в толк, в чем дело. Только шарахнулся. И говорю:
      - Ну, ты что, псих малолетний? Это же я, Фог, капитан твой! Мы же экипаж, вроде бы! Ты что, забыл?
      Он притормозил и снова улыбнулся. Той самой улыбочкой, пьяной какой-то, совершенно лучезарной и абсолютно маниакальной. И говорит:
      - Я помню, Фог. Ты - мой капитан. Ты мой товарищ, мой наставник. Мы дружили. Защищайся.
      И наступает. А я отступаю. Ну что прикажете делать? Пристрелить тут, в этой Бездне, чтоб ей провалиться, моего Укки, моего драгоценного пилота? У которого худо с головой, но это, может быть, и временно? Но слова-то он понимает, а?
      - Послушай, - говорю, - а может, ты ошибся? С чего ты взял, что оно пришло, время любви твое? Не было, не было - и вдруг...
      Он меч перехватил поудобнее.
      - Я чувствую. Прости, я чувствую, и мне странно, что ты не чувствуешь. Я вырос, я уже не могу стать прежним. Защищайся, Фог, я прошу тебя. Иначе все будет очень плохо, понимаешь?
      Делает шаг вперед - а я шаг назад. Он снова вперед, а я снова назад. И соображаю, что он прав - я уже давно чувствую, что с ним что-то не вполне.
      - Укки, - говорю, - я все понимаю. Ты вырос, тебе дико срочно понадобилось решить, кто из нас круче, да?
      Кивает. И еще шаг вперед. В боевой стойке. А я ему показываю раскрытые ладони.
      - Видишь, - говорю, - я с тобой драться не собираюсь.
      Он усмехнулся - я бы не поверил, что мой пилот может так. Усмешечка старого циника.
      - Не суть, - говорит. - Ты как-то сказал, что можешь сражаться голыми руками. Не обманывай меня. Все должно быть решено. Хватит играть.
      Тогда я говорю, ласково, как только могу:
      - Укки, дружище, я же не против выяснить отношения, ты не думай. Просто - почему же непременно здесь? Тебе не кажется, что ты немного не вовремя раскипятился?
      Он как будто чуточку протрезвел и слегка смутился.
      - Ну, я не знаю, - говорит, но отвел глаза. Уже не такая прямая боевая готовность. - Это пришло сейчас, что же делать? Мы с тобой тут вдвоем, из двух мужчин должен уцелеть сильнейший, это закон жизни...
      А я смотрю на него и понимаю, что он уже не так дивно собран, и что, в случае, если не сработают убеждения, я его обезоружу на раз. Но пока не тороплюсь и дожимаю:
      - Укки, - говорю, - мы же культуру на Мейну доставить подрядились, а не поубивать тут друг друга на радость местным жителям. Давай закончим дела, вернемся домой, а дома уже... Ну, подеремся дома, если хочешь.
      Он меч опустил, но в ножны не убрал. И посмотрел на меня своим специальным взглядом воплощенной добродетели. Испытывающе так и чуточку укоризненно.
      - Ты ведь не пытаешься меня обмануть? - говорит.
      Я в душе возрадовался до невозможности и говорю:
      - Ну что ты, старина. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Разве я тебя обманывал когда-нибудь?
      И слышу, как острие меча легонечко звякает об камень. А Укки говорит:
      - Я тебе верю, Фог. Но имей в виду: если ты попытаешься меня обмануть, я тебя убью. Возможно, это причинит мне боль, но моя рука не дрогнет. Древо нашего товарищества еще цветет, но лепестки уже осыпаются.
      - Чтоб я сдох, если вру, - говорю. У меня чуток от сердца отлегло.
      И он медленно задвинул меч в ножны, но лицо у него так и не изменилось.
      По-настоящему он мне не поверил. С ним что-то в одночасье случилось. Укки по жизни всегда очень собранный, но теперь он стал собранным и напряженным, как в космическом бою. И взгляд сделался странным. Если бы отчужденным и холодным, я бы понял, но нет, наоборот, очень каким-то дружелюбным, чуть ли не страстным - и малость виноватым. Он не обычай блюл, вот что. У него инстинкт проснулся. И он тем сильнее хотел со мной сцепиться, чем более теплые у нас раньше были отношения. Он все решил разом порвать.
      Вроде бы немного этого стыдился и нервничал, но это ровно ничего не меняло. Инстинкт сильнее.
      А я думал, что Укки - первый человек за ближайшие десять лет, к которому я по-настоящему привязался, и мне это досадно было. Будто у тебя обжился котенок, ты его кормил, он у тебя на подушке спал, мурлыкал и мышей ловил, казалось, что тут обоюдная симпатия есть, но в один прекрасный день этот подлый зверь непонятно с чего вцепился в тебя всеми когтями и убежал. Зараза...
      Вот и подпусти кого-нибудь поближе! Больше, думаю, ни за что. Баста. Слава Творцу, что это еще не баба отожгла, а всего-навсего пилот.
      Но это все лирика, а жить дальше как-то надо. И мне спать хотелось не по-детски. А охранять меня, если что, должен юный маньяк с мечом.
      - Ладно, - говорю, - Укки. Мне теперь поспать бы. Ты же честный боец, правда? Во сне меня не прирежешь?
      У него едва ли не слезы на глаза навернулись.
      - Как ты можешь так думать, Фог? - говорит. - Ты сам злишься на меня, потому что это пришло в Бездне, и сам подозреваешь в отвратительных вещах... Неужели я похож на такую низкую мразь?
      - Не то, чтобы, - говорю, - но у тебя время любви. Ты неадекватен чуток, сам себе не подконтролен. Ты не подумаешь, что это самый простой способ решить все проблемы, а?
      Тогда он поцеловал клинок. И всхлипнул.
      - Фог, - говорит, - я никогда не совершу низкого поступка, клянусь тенями родителей. Я к тебе очень привязан, честное слово, даже больше, чем сам ожидал - ты ведь с Мейны, а это гадкое, безнравственное место... Но все равно. Ты - мой самый близкий друг, наши отношения может решить только честный поединок.
      И вытер слезку. Он так трогательно выглядел, что я сглупил.
      - Может, - говорю, - тогда как-нибудь так обойдемся? Без кровопролития?
      Слез в секунду как не бывало. И всех сантиментов тоже. Укки понесло, он снова выдернул меч.
      - Ах, - говорит, - ты презираешь меня, да? Я, значит, в твоих глазах, только и могу, что ударить спящего, так? Я, по-твоему, поединка не стою? Мы, значит, вернемся на твою поганую Мейну с этой дурацкой культурой - и ты просто выставишь меня, да? Брезгуешь поединком с такой мелкой тварью? Ну давай, скажи? Я еще сопляк для тебя? Малек, да? Ну говори, чего там!
      Вот, думаю, блин, я старый идиот... Ни к черту из меня ксенопсихолог.
      - Ну что ты, - говорю, - дружище. Я тебя просто не понял. То есть, я, конечно, старый больной пес, а ты молодой и шустрый, но драка так драка. Разве что мне было бы жаль...
      И он тут же вскинулся:
      - Ах, жаль?!
      Тьфу же ты, думаю, пропасть.
      - Жаль, - говорю, - если наш с тобой бой выйдет второпях и в этой дыре.
      Он опустил меч, улыбнулся.
      - Я тебя перебил, не дослушал, прости.
      Я понял, что угадал фишку, и дожал:
      - Ну, мы же с тобой, Укки, не как-нибудь "привет-пока", да? Мы уже старые друзья, пережили много. Этот поединок достоин быть хорошо оформленным. Красиво. Без суеты. И чтобы эти гаврики с волосней под ногами не мешались.
      Укки это выслушал с мечтательной улыбочкой. Нежно. Задвинув меч в ножны.
      - Как, - говорит, - славно, Фог, что ты тоже так это видишь. Для меня тоже очень важно, чтобы между нами все было правильно. Мне хочется верить, что ты меня не подставишь.
      - Можешь мне полностью доверять, - говорю.
      Я сел на камень рядом с нашим имуществом, и Укки сел, но не так, как раньше бывало. Он будто боялся ко мне случайно прикоснуться - отодвинулся и подобрался.
      - Прости, - говорит, - Фог, но юноша, для которого только что настало время любви, не может доверять полностью никому. Даже собственному отцу. Ах, если бы ты знал, какие грязные вещи знает история Нги-Унг-Лян! Грязные, отвратительные вещи, но хуже того, что кое-какие из них случаются до сих пор... а ты, все-таки, намного старше меня.
      Смешно, но тут мне жаль его стало. И вообще - мальчишек его расы. Если я, думаю, правильно понял этот расклад, то отцы, случается, сами убивают подростков покруче, чтобы свой статус не ронять. И с чего бы ему спокойно довериться мне при таком диком раскладе?
      А он сидел на камне, подобрав ноги под себя, хохлился, с таким встревоженным напряженным лицом, осунувшимся в одночасье, с мечом на коленях - жутко одинокое существо, даже дома офигительно одинокое. И я подумал: а ну, как ему повезло, что он сирота? Он же теперь смертельно боится, что я окажусь подлецом, как толпа всякого народу с Нги-Унг-Лян... интересно, кого бы это ему мейнцы напоминали, если он так от них шугается?
      - Укки, - говорю, - дружище мой отважный. Я, может, и пират, но не подлец. Я никогда никого не подставлял и в спину не бил, а уж тебя - в принципе не могу. Мы вернемся и устроим шикарный поединок по твоим правилам, да?
      Он кивнул, как ребеночек. Кротко, по-старому.
      - Ну, все, - говорю. - Теперь я посплю, а ты покарауль наши вещи. Культуру - это важно, но компьютер - это важнее.
      Он снова кивнул.
      - Конечно, Фог.
      И я лег спать. С компьютером под головой. Я, как ни странно, тоже слегка успокоился.
     
      Паршиво я спал, если честно. Психанул. И не из-за обстановки, смешно сказать. Из-за Укки.
      Мне снились волосатые твари. Укки, нагишом, в каком-то шевелящемся коконе, тело в этих язвочках от волосни. Потом - его голова, по которой фарш ползает; я четко видел, что глаза у него открыты, а шея очень чисто срезана, его же собственным мечом, надо полагать. Потом - что он тянет руку из какой-то расщелины между светящимися скалами, я его тяну - и у меня в руке остается его ладонь, видите ли. Отрезанная его дурацким мечом.
      Короче, боялся я за него, и во сне почему-то интуитивно не сомневался, что вреда он себе может сделать куда больше, чем мне. Я несколько раз просыпался, с интервалом, кажется, минут в пятнадцать. Подниму голову, увижу, что он сидит рядом с рюкзаками, с потерянным видом, с мечом на коленях - живой - и дальше спать.
      И в конце концов вырубился совсем. Провалился в сон без снов, в черную черноту.
      Укки меня разбудил оплеухой. Очень эффективно. Я подскочил, и уже через миг сообразил, что вокруг совсем нехорошо. В полу поползли трещины, а через трещины выдавливалось какое-то бледно-розовое тесто, пузырящееся. Надо было срочно сваливать, мы и свалили - совершенно наугад.
      Мы долго плутали. Съели еще по полплитки шоколада и еще попили, но пить все равно не по-детски хотелось. Укки вел себя почти как всегда, только шарахался от меня, если я забывался и подходил слишком близко. Было полутемно, сыро, холодно и очень гнусно, пахло, как из погреба, какой-то влажной прелью и землей, хотя этой самой земли в этом каменном и костяном царстве нигде не виднелось. И, в конце концов, мы все-таки нашли на этой отвесной стене, которая вела в верхнюю пещеру, такую расщелину, по которой нам с Укки, ни разу не альпинистам, можно было попытаться забраться наверх. Подъем там казался более или менее пологим.
      Расщелина шла зигзагами; кое-где это выглядело, почти как ступеньки, только очень выщербленные. А самое главное, что волосня там не росла. Мы стали подниматься.
      Укки я пропустил вперед. В этом виделось два резона: во-первых, я хотел его подстраховать, а во-вторых, лучше уж, думаю, пусть он на меня упадет, чем я на него. Я его, может быть, и удержу, а он меня, однозначно, не удержит.
      Его это нервировало. И я чувствовал, что мое присутствие за спиной нервирует даже больше, чем эти скалы. А еще он цеплялся за камни, поэтому вытащить меч с должной скоростью не имел ни малейшей возможности. Но все шло терпимо. Мы кое-где просто перебирались с уступа на уступ, чуть придерживаясь, кое-где карабкались, хватаясь всеми четырьмя, благо подошвы у приличных ботинок эластичные, но такого, чтобы склон становился совсем уж отвесным, не случалось. Хотя, на мой вкус, радости мало. Даже если нога чуть скользнет - сердце заходится с непривычки. И думается, что опыта у нас нет в таких делах. Тут веревки нужны, крюки. Страховка. А мы - так, как Вседержитель положит на душу.
      Мы уже поднялись довольно высоко и приостановились передохнуть в довольно глубокой нише. Теперь сверху снова виднелся этот город в клубах пара, а вокруг торчали каменные выступы и толкались, как локти. С уступа вверх поднималась этакая кривая ступенчатая дорожка, типа карниза, хорошей ширины - человек мог бы на ней лежать, в совершенно расслабленной позе. А ниша была, по-моему, размером с звездолетный гальюн. То есть, вдвоем находиться весьма неудобно и тесно, но, в принципе, возможно. Укки отодвинулся и вжался в стену изо всех сил, до синяков, наверное, только чтобы до меня случайно не дотронуться. Офигенно похоже на какого-то дикого зверя, которому деваться некуда, а к человеку подойти страшно. Смотрел на меня, глаза у него были больные и загнанные. И усталые.
      Я говорю:
      - Не дергайся, братишка, скоро уже выберемся отсюда. Все путем.
      А он:
      - Не путем, Фог. И я тебе не брат, ах, как все по-сволочному вышло. Уж лучше бы меня убили в том бою, когда ты появился! Зачем, зачем только я с тобой связался... зачем мне сдалась эта Мейна, будь она трижды неладна... Как мне плохо, Фог, как мне плохо, как страшно, ты бы знал... - и шмыгает носом.
      - Да ладно, - говорю, - малек, чего там. Не в таких переделках бывали, выберемся. Что с тобой, ей-богу, ты ж такой отважный парень, чего расклеился?
      Он вздохнул и всхлипнул и говорит:
      - Мне эта пещера не нравится, Фог, но не это самое поганое. Я, прости, боюсь тебя. Тебя боюсь, понимаешь? Ты - это такое несчастье, такое несчастье... вне зависимости от того, как кончится поединок. Все нехорошо, все как-то неискренне... и в тумане не видно моих цветов, Фог. Но, пожалуйста, не сомневайся во мне. Я обещал тебе, и я пойду до конца, даже если в конце будет кровавое озеро.
      А я говорю:
      - Ты просто устал малость. И тебе нездоровится с твоим этим временем любви дурацким. Мне кажется, тебе тяжело, Укки. Хочешь, отдай мне контейнеры, а я тебе - компьютер.
      Он опять вздохнул, и я понял, что прав. Он на меня посмотрел виновато и говорит:
      - Давай я тебе один контейнер отдам, а ты мне - компьютер. Пока поднимаемся, хорошо?
      Я взял у него контейнер, сунул в рюкзак и протянул компьютер - и тут вдруг внутри скалы что-то треснуло, как старая тряпка, тихонько. И из камня вокруг Укки полезли тонкие синие жилки.
      Это случилось ужасно быстро, как в кино или во сне - вот их не было, и вот уже у него и ноги все в этой дряни, и плечи, и в волосы она впуталась, и он дергается ко мне, но почти не может двинуться, и меч достать не может, потому что эта гнусь ножны оплела. И тогда он отталкивает обеими руками компьютер, по лицу слезы текут, и выпаливает:
      - Фог, забирай его и уходи! Улетай отсюда, я не могу освободиться! Быстрей, быстрей - бери и беги!
      Я почти не помню, как оно все в точности было. Наверное, я действовал быстрее, чем соображал. У меня тоже инстинкт проснулся. Но примерно так.
      Я сунул компьютер под куртку, за пазуху. И вытащил свой нож, про который почти забыл. А потом резал эту дрянь, она ужасно тяжело резалась, наверное, тоже была биомеханическая, и из разрезанных жилок текло синеватое, мутное, жгучее, с острым спиртовым запахом, а Укки выдирался мне навстречу, и я откромсал те, что держали меч, и он начал мне помогать, а я кромсал его волосы вместе с жилками, и кое-где задел кожу, у него по лицу кровь текла, и он резал что-то внизу, а потом все разом ослабло, он дернулся последний раз, и влетел в меня, потому что было ужасно мало места, а я потащил его наверх, по тропе, и он отбивался изо всех сил, от меня, как от жилок, одной рукой, другой держа меч у меня над головой, рыдал и шепотом орал:
      - От-пус-ти меня сию минуту! От-пус-ти, не смей меня трогать! Я кому сказал, Фог!? Не смей, не смей меня трогать!!
     
      Я его отпустил метрах уже в ста выше этой ниши. Я только боялся, что я отпущу, он шарахнется назад и сорвется вниз, поэтому сначала отхлестал его по щекам, чтобы привести в чувство. Он только моргал, а меч так и держал над головой, довольно неловко - и достать меня мечом даже не попытался.
      Потом я говорю:
      - Я тебя больше не держу, только не грохнись с этого карниза, - и разжал руки, все в ожогах от этой дряни, в красных пятнах - и в кровище.
      Укки тут же убрал меч в ножны, достал пачку бумажных платков и стал стирать с лица кровь, слезы и эту дрянь. Мы потеряли его рюкзак, флягу и три или четыре кило культуры - но это у нас вышла единственная серьезная потеря. А Укки выглядел так, будто его пытались через мясорубку пропустить, головой вниз, но он как-то выцарапался. У него на голове осталось несколько длинных хохолков волос, в крови насквозь, а на щеке обнаружилась красная полоса - глубокий ожог от этой жилки или щупальца. Он смотрел на меня виновато, кровь тер, тер - а она все текла, текла...
      Я отстегнул аптечку, ширнулся биоблокадой - через пару минут ожоги гореть перестали и начали чесаться - и хотел Укки тоже вмазать, но он отступил на шажок.
      - Фог, - говорит, - прости, можно, я сам лучше?
      А выглядит совершенно не блестяще.
      Я говорю:
      - У тебя руки трясутся, ты вену не найдешь. Да что ты от меня шарахаешься, как от волосни, съем я тебя, что ли? Будь ты посообразительнее, давно бы понял, что не съем. Ну, все, малек, хватит истериковать, закатай рукав и дай руку.
      Он скомкал платочки в крови, сунул в карман комбеза и принялся рукав задирать, а сам смотрит на меня странно, то ли улыбается, то ли снова собирается расплакаться. Я подумал, у него совсем нервы сдали, но тут же вспомнил, как он мне компьютер совал и уговаривал бежать и бросить его.
      То ли святой, то ли совсем дурак...
      Тогда Укки протянул руку, а рука, действительно, заметно трясется, мелкой нервной дрожью. Я диагност подключил, он тут же выдал "химические ожоги", "биотоксин в крови", "множественные травматические повреждения кожного покрова" и "нервное истощение". Тогда я ему стимуляторов смешал и наколол вместе с иммунопротектором, но рука у него так и дрожала, и лицо было такое же странное. И я говорю:
      - Может, тебе дать культуры пожевать? Заживет, как на собаке...
      - Не стоит, Фог, - отвечает. - Меня вырвет.
      После стимуляторов обычно дико клонит в сон: организм запускает резервы, а это утомляет со страшной силой, надо восстанавливаться. И Укки глотал зевки и тер глаза, когда мы шли по этому поганому карнизу. За стену цеплялся, еле держался на ногах, даже налегке. А я боялся остановиться, потому что тут стоит на десять минут притормозить, как из камня прет всякая дрянь, которой симбионты как-то сообщили, что рядом отдыхает коварный враг.
      Я Укки прекрасно понимал. Он был травмирован изрядно, к тому же сейчас иммуновосстанавливающая химия ему кровь чистила - ясен перец, он через силу шел. В таком состоянии здравая мысль только одна - упасть и заснуть. Почти что на ходу спишь. Я по себе знаю, что это такое - короче, сочувствовал со страшной силой.
      - Орел, - говорю, - ты хотя бы держись за меня, что ли. А то я боюсь, что ты с карниза навернешься.
      Он притормозил, посмотрел на меня мутно, полулежа на стене, благо попалось пологое место, потер лоб и говорит, медленно:
      - Не беспокойся... Фог, - и пытается скрыть, что зевнул. - Я в порядке... могу сам идти.
      - Кончай-ка дурить, - говорю. - Ты мне за последнее время хуже смерти надоел со своей блажью и кодексом чести.
      Делаю к нему шаг, а он - по карнизу шаг назад и прижимается к камню изо всех сил. Он даже проснулся, и держит руки перед собой, будто собрался сталкивать меня вниз, и говорит умоляюще:
      - Фог, нет, нет. Не трогай меня, пожалуйста.
      - Да что за дурь?! - говорю. - Что ты, растаешь, что ли, если тебя тронуть? Что-то я за тобой ничего такого не помню. Успокойся, обопрись на меня и пошли уже.
      А он:
      - Нет, нет, тебе и так тяжело, я сам дойду, все в порядке, - и пятится.
      - Замри!! - рявкаю. - Там же пропасть, дубина! Вниз с ветерком захотел? Чтобы гаврикам было чем культуру закусить?
      Остановился. Тут я не хуже диагноста могу определить, что с ним творилось - выброс адреналина на почве стресса привел его в чувство. Причем, стресс - не окружающая опасность, а то, что я собирался до него дотронуться. Фигня какая-то...
      - Укки, - говорю, - послушай, мы же не на прогулке тут. Можешь считать меня гнилым гуманистом, но мне вовсе не светит, чтобы ты подох. В конце концов, я не хочу опять черт-те сколько времени искать подходящего пилота, если тебя этот резон больше устроит. Я думал, ты понимаешь, что такое дисциплина. Я приказываю, ты подчиняешься. Баста.
      А он стоит, смотрит на меня щенячьими глазами, чуть не плачет и бормочет:
      - Это - злоупотребление служебным положением, Фог... об этом нельзя приказывать... нехорошо, грязно, грешно... Если бы моя бедная матушка узнала... А ты ведешь себя, как средневековый тиран... - шмыгает носом, делает над собой усилие и вымучивает остатки сил и боевого задора, - или, мой наставник и тень мрака, будет поединок прямо здесь и сейчас!
      И кладет ладонь на рукоять меча. Энергия у него в тот момент вообще сошла на нет, его мутило, еле стоял, но кодекс блюл - и то ли смешно это было, то ли трогательно.
      Не знаю, сколько времени бы мы пререкались, но тут я снова услышал этот треск, тряпичный, ползущий такой. И среагировал, как учили. Очень быстро.
      У Укки реакция сейчас не то, что замедлилась, а вообще пропала. Я его схватил за руки повыше запястий и рванул к себе - за ним эта сизая дрянь уже прорастала из камня, только, видимо, не почуяла рядом тела, потому замерла в воздухе и подрагивала, как щупальца. А Укки ещё что-то бормотал, но у меня не было ни секунды его слушать. Я его на плечо закинул - "способ транспортировки раненого номер три" в хрестоматийном виде - и побежал по карнизу так быстро, как смог
      Бегу и молюсь, чтобы камни под ногами не осыпались и не просела вся эта радость. И стараюсь вниз не смотреть. Не очень люблю высоту в условиях постоянного тяготения.
     
      Хорошо, что камень там не хрупкий. Вообще, я думаю, тоже что-то такое, специально возведенное и биомеханическое, которое где попало не осыпается. Я поднялся метров на сорок, легко - только потом под ногами начало подозрительно шуршать.
      К тому моменту Укки уже смирился и не пытался вырваться - а может, все-таки понял, что дергающегося пилота мне тащить тяжелее. Не трехлетняя девочка, как-никак. Плюс рюкзак с компьютером и культурой этой, которую мы уже возненавидели оба.
      Потом я некоторое время еще пробирался дальше, медленно, внимательно глядя, куда ногу поставить. Но когда карниз сузился до ширины ступни примерно, я не рискнул дальше тащить Укки на себе. Там уже надо было по одному как-то. Может, думаю, так меньше шансов обрушить это дело нашим весом.
      Я его поставил на карниз. Он вниз посмотрел, ахнул и сам за меня уцепился. Было уже очень высоко.
      - Ну вот, - говорю, с этаким театральным оптимизмом. - До верха уже всего ничего. Последний рывок, выбираемся из этой поганой пещеры и вызываем наши крылышки. И мы - короли.
      - Некоронованные, - отвечает. Мрачно. И заставляет себя - просто-таки диким волевым усилием - отпустить мой рукав.
      - Да ладно, - говорю. - Забудь. Никаких нарушений кодекса, все - в рамках поведения бойцов в экстремальной ситуации. Пойдем дальше, только осторожно.
      - Фог, - говорит, с фирменной виноватой интонацией, - давай помогу что-нибудь нести, а?
      Меня пробило на приступ идиотского хохота - он даже не обиделся.
      - Ты себя дотащи как-нибудь, - говорю. - Вот же закон подлости! Вот бы у тебя время любви случилось где-нибудь дома, чтобы вокруг тепло, чисто и девочки! И прямая возможность помахаться, если очень уж приспичит! Так ведь нет. Твой потрясающий организм просто на диво подгадал и место и время!
      Возмутился.
      - Вот интересно, Фог, - говорит, - а что я могу с этим сделать? Я что, в состоянии по собственной воле перестать расти? Это все равно, что женщине предложить погодить рожать!
      Прозвучало резонно. Логикой он владел неплохо. Только один небольшой нюанс нарочно упустил.
      - Тетку перед родами я бы с собой на экстремальное дело не попер, - говорю. - Ну все, хватит болтать. Пойдем уже.
      Пошли. Укки, как я думаю, чуток отдышался, пока я его тащил, поэтому двигался более-менее нормально. А главная подлянка оказалась в том, что наверху трещин и уступов почему-то было гораздо меньше, чем внизу. Я, моментами, просто холодным потом обливался, представляя себе, как мы, в конце концов, доберемся до места, откуда начинается совершенно гладкий камень - и придется возвращаться обратно той же дорогой.
      И как накаркал.
     
      Мы оказались на карнизике шириной с табуретку. А дальше - гладкая стена, высотой метра в три. Резко обрывается, вероятно, тем самым вылизанным полом, который мы еще с авиетки видели. Вот так.
      Тогда я говорю:
      - Вот что. Я сам до этого дела не дотянусь ни за что. Подпрыгивать тут чревато. Стрелять - тем более, все может обрушиться. Поэтому сделаем так. Я поднимаю тебя, ты подтягиваешься, потом забираешь компьютер и рюкзак, как-нибудь там закрепляешься и вытаскиваешь меня. Принято?
      И у Укки на лице отражается жестокая борьба. С одной стороны, он понимает, что это совершенно резонно, единственный выход. А с другой - надо мне позволить опять до себя дотрагиваться. А его из-за этого дурацкого времени любви от такого дела корежит до колик.
      Он думал минуты две. Потом сказал:
      - Фог, ты, конечно, прав.
      И я его поднял. Его мелко трясло, но он как-то взял себя в руки. Встал ко мне на плечи, а там уж довольно легко подтянулся и взобрался наверх. Потом лег на край обрыва, свесился ко мне и говорит:
      - Тут вправду та самая пещера, Фог. Тут рядом - колонна, может, привязать к ней веревку?
      Я ему подал компьютер и рюкзак, а сам думаю. Представляю себе эту колонну, в которой мутный свет и шевелящиеся тени, и со страшной силой не хочу, чтобы Укки к ней даже притрагивался, не то, что веревки вязал.
      - А больше не за что закрепить? - говорю.
      Он убрался наверх и некоторое время там осматривался. Потом снова свесился ко мне.
      - Все гладко, - говорит. - И лежать неудобно. Тут поверхность камня, как лакированная шкатулка... или как внутренняя поверхность ракушки... И идет она немного под уклон. Я не смогу тебя удержать, мы оба соскользнем вниз. Я привяжу веревку, хорошо?
      И я понимаю, что мы в заднице. В первый раз за все это время - в настоящей, печальной заднице. Потому что все мое внутреннее чутье восстает против вязания веревки к этой штуке. Вот вылезет из нее дрянь, рядом с которой волосня и ногастые гаврики со своим фаршем нам покажутся прогулкой по парку с фонтанами...
      - Укки, - говорю, - знаешь, что... Мне кажется, что мы оба накроемся, если ты будешь теребить колонну своей веревкой. Вот скажи откровенно, тебе нравится эта колонна?
      Он чуть помолчал.
      - Нет, - говорит.
      - Ну так вот, - говорю. - Видишь выход из пещеры?
      - Далеко, - говорит. - Какой-то мутный отсвет, в полукилометре отсюда... Или в километре - поверхность идет наклонно вверх, Фог, мне сложно определить точнее.
      - Славненько, - говорю. - Забирай наши манатки и иди туда. Выйдешь на поверхность - свяжись с крыльями. Вызовешь нашу резервную авиетку, если выйдет. Тогда заберешь меня на ней. А не выйдет - улетай.
      - Фог, - говорит, - ты нашей резервной ту авиетку называешь, у которой двигатель разобран и антенны сняты? Да? Ты еще говорил, что энергоблок с нее для протонного ускорителя очень подходит?
      Ну что я могу сказать...
      - Хорошая, - говорю, - у тебя память, малек. Я думал, ты с этой беготней и временем любви забыл уже. Тогда скажу просто - вали отсюда, пока можешь. Сейчас какая-нибудь дрянь наползет, мы уже с четверть часа тут гужуемся.
      - Наставник, - говорит, - я привязываю веревку. Все это ерунда. Я сейчас вытащу тебя, - а лицо совершенно отчаянное.
      - Нас, - говорю, - сейчас сожрут обоих. Выполняй приказ, пилот, чтоб ты опух, а то у меня под ногами уже камни вибрируют, - и вытаскиваю бластер. Больше делать нечего.
      А Укки кричит:
      - Нет, нет, нет! Я спускаюсь к тебе! Мы идем вниз и ищем другое место!
      - Не смей! - рявкаю. - Ты меня убить хотел - ну считай, что убил. Вали отсюда, я сказал!
      Тогда он на пару минут исчез наверху, а потом снова свесился. И протянул вниз руки. Подо мной уже вовсю шла какая-то неторопливая работа.
      А Укки говорит:
      - Фог, держись. Все путем, - куда спокойнее.
      Я потянул его за руку, осторожно - и чувствую, что он не скользит. Совсем. Я даже удивиться не успел - тело само подтянулось. Я ногу закидывал на край обрыва, когда внизу что-то чавкнуло... с хлюпаньем, но негромким. Так, будто кто-то лужицу молока со стола схлебнул. Когда я потом туда посмотрел, ничегошеньки там уже не было - только ровный камень, но Укки, похоже, видел. Стоял на коленях, смотрел на меня снизу вверх, бледный-бледный, глазищи - из-за зрачков радужки не видно. И держался за рукоять меча.
      - Что это было, герой? - говорю.
      - Не знаю, - отвечает. Бесцветным, неживым голосом. - Не проси меня описывать, Фог. Не могу.
      Я присел рядом с ним на корточки и руку протянул. А Укки ее отвел, как всегда. Пробормотал:
      - Не трогай же меня, Фог, и без того тошно.
      - Ну так поднимайся, - говорю, - товарищ мой отважный, и рвем когти отсюда, пока оно снизу сюда не вскарабкалось.
      - Не могу, - говорит и вытягивает меч из ободранных ножен.
      А меня разбирает истерический хихикс.
      - Ты что, - говорю, - с горя зарезаться решил?
      Укки на меня посмотрел с укоризной.
      - Не так велико это горе, видишь ли, - говорит. - Просто я приклеил к полу комбез на коленях. У меня же твой рюкзак, а ты всегда с собой таскаешь микроотвертки, суперклей и всякое такое. Я видел, когда мы оставили авиетку, как ты из карманов комбеза все это в кармашки рюкзака перегрузил, а по своим карманам распихал лишние шприцы с иммунопротектором и химические фильтры для воды... вспомнил вот. От страха, наверное.
      - Супернаблюдательность, однако, - говорю. - Что бы я без тебя делал...
      А Укки очень аккуратно отрезал мечом куски ткани со штанов - от колена до лодыжки. Потом встал, - приклеенные лоскуты так на полу и остались на веки вечные, - подумал и обрезал болтающиеся тряпочки. И получилось вроде комбеза с шортами по колено.
      Я взял рюкзак, и мы пошли к выходу. Свет вдалеке постепенно гас, снаружи, похоже, ночь наступала, а внутри было гораздо светлее - и когда мы проходили мимо той самой колонны, в ее светящемся нутре что-то темное метнулось в нашу сторону и прилипло изнутри. И даже думать не хотелось, что это могло быть, и сумело бы оно или нет вылезти наружу, если бы Укки привязал веревку.
     
      Когда мы выбрались на поверхность, уже совсем стемнело. Большая часть местной погани расползлась по своим дырам спать, только жабьи башки с кишками мотались на ветерке по черному небу дирижаблями, и кто-то невидимый в камнях тоненько посвистывал, как сверчок.
      Мы так хорошо вышли, что я все время напрягался и ждал подвоха. Но, кроме волосни из самых ближних к выходу колонн, никаких неприятностей не было. Укки держал меч наготове, но тут, вдалеке от города и цивилизации, у гавриков, похоже, не хватало влияния.
      А может, они сочли за благо оставить нас в покое. Решили, что нам уже хватит по самые гланды. Если так, то я бы с ними согласился.
      Но все равно, пока я не распаковал компьютер и не связался с нашей машиной, мне было неспокойно. Только получив сигнал от нашей справочной базы и автопилота, я смог немного разжать нервы.
      Укки стоял рядом с мечом в руке и милой улыбкой. И мне казалось, что уже идет по-старому. В смысле - сорванная планка у пилота встала на место, и весь этот дурной психоз со временем любви уже остался за флагом.
      Я читал сообщения от наших крылышек, всякие приятные вещи о начале маневра, о расчете схода с орбиты, о наших координатах, о координатах машины - и на душе у меня постепенно становилось тихо и благостно. Мы скоро улетим из этого бардака. Потери в экипаже нулевые. В моем рюкзаке два контейнера с культурой - в общей сложности, килограммов семь. Мы отлично справились с очень непростым делом, и теперь можно расслабиться и получить удовольствие.
      До прибытия звездолета осталось минут четырнадцать, когда Укки, который молчал и тоже, вроде бы, отдыхал, подал голос.
      - Фог, - говорит. - Ты очень занят или его автопилот ведет?
      - Автопилот, - отвечаю. - А что? - и блаженно улыбаюсь.
      А Укки крутанул мечом какую-то сложную фигуру и говорит, таким тоном, будто хочет сообщить очень приятную вещь:
      - Фог, я подумал, что, наверное, не стоит откладывать поединок до Мейны. Там неудобно, соберутся твои... товарищи, будут глазеть... Мне кажется, что зрители - это совершенно лишнее. Давай, когда прилетит машина, чуточку попьем, вымоемся, передохнем немного... и найдем тут где-нибудь хорошее местечко, а? Вроде вон той площадки. Гладкий камень, отличное место... как будто специально для поединков сделано, и нет никого, кто станет пялиться и мешать идиотскими советами...
      Боже Вседержитель, я подумал, что сплю!
      Он говорил без малейшего оттенка нервозности или неприязни, так дружески, почти нежно. Улыбаясь совершенно солнечной улыбкой. Пытался, между делом, смахнуть со лба уцелевшую прядь волос, но она присохла к запекшейся крови. И сказалось так естественно-естественно. Как о деле обычном и совершенно решенном.
      Как сказал бы, к примеру, что, по его скромному мнению, кроме концентрата для синтезатора хорошо бы еще купить лавийских конфеток с начинкой и сушеных вишен, потому что в далеком рейсе иногда дико хочется сладкого.
      - Укки, - говорю, - ты с ума окончательно сошел, да? Ты хочешь на эту милую поверхность звездолет поставить? Вот любопытно, что будет, если пока мы рубимся, с ним произойдет что-нибудь славненькое!
      Он потупился. И пробормотал виновато:
      - Может, отдышаться на орбите, высадиться, а его потом вызвать, как сейчас?
      - Молодец, - говорю. - Чудесная идея. А кто будет во время драки охранять компьютер? Или ты собираешься махаться с ним за пазухой? Или мне его дашь, чтобы я им твой меч парировал?
      Он совсем смутился. И еле выговорил:
      - Фог, прости, я не рассчитал... Понимаешь, я же все время думаю о поединке, от этого так тяжело отвлечься... я просто мечтаю, когда, наконец, у нас будет и время, и возможность... и, конечно, в голову лезут всякие глупости...
      Круто.
      Офигеть, думаю. Я абсолютно не понимаю своего пилота. Я думал, что мы все уже решили. Что эти его цветущие ветки нашего товарищества опять обросли лепестками, когда я отдирал его от скалы или когда он меня с карниза вытаскивал. Вот нафига он меня вытаскивал, если все еще мечтает, видите ли, меня убить?
      Он мечтает! Мечтатель выискался!
      А Укки гладил лезвие меча, немного нервно улыбался и говорил:
      - Я понимаю, что ты гораздо старше, Фог, что тебе это не в первый раз и вообще... Может, ты теперь и не волнуешься особенно. Я же слышал, что о тебе болтают на Мейне. Ты так часто доказывал людям, чего стоишь, что, наверное, немного найдется храбрецов тебя вызвать... а у вас там такие свободные нравы...
      - Знаешь, малек, - говорю, - они ведь правы. В смысле, я оправдываю репутацию, со мной не особенно связываются. Может, тебе стоит принять это к сведению?
      Он опустил лезвие и прижался щекой к эфесу. Посмотрел на меня шальными глазами, не бешеными, а эйфорическими, как у пьяного в дрезину. И говорит:
      - Фог, ну подумай сам, как я теперь смогу отказаться? Я тобой восхищаюсь, я так счастлив... Все это похоже на какую-то старинную книгу с приключениями... Я никогда не думал, что буду участвовать в поединке с таким человеком, как ты - вдвое старше и вдесятеро круче, к тому же с настолько близким товарищем. Я ощущаю себя героем, понимаешь? Даже если ты меня убьешь, я умру совершенно счастливым.
      - Дурак ты, а не герой, - говорю. - И убивать я тебя не хочу. Почему я должен, вообще?
      - Не хочешь - не убивай, - говорит. Пожал плечами, опять сделал такой вид, будто ему сама собой разумеется какая-то непреложная истина. - Это же от тебя зависит, если ты победишь.
      Наша машина была уже на подлете. Я закрыл компьютер.
      - Слушай, - говорю, - помнишь, ты мне когда-то предлагал помахаться палками? Давай, когда вернемся, устроим поединок на палках. Я тебе наваляю, если хочешь, но уж точно не убью, даже случайно... это тебя удовлетворит?
      Тогда Укки вздохнул и посмотрел на меня с неизбывной тоской.
      - Фог, - говорит, - может, хватит меня дразнить? Как только мне кажется, что ты начал относиться ко мне серьезно, ты сразу превращаешь все в глупую шуточку, будто с ребенком разговариваешь. Я сам знаю, что для тебя, вероятно, всегда буду ребенком. Но неужели ты считаешь, что я ничего не стою?
      Звездолет показался в небесах и включил прожектора. И жабоиды от него поплыли, качаясь, как по волнам - им, похоже, свет не понравился.
      - Кончай дурить, - говорю. - Хочешь считаться взрослым - прекращай ребячиться. Что за мысли - "стою, не стою"?
      - Вот и славно, - отвечает. - Раз так, значит, я могу рассчитывать на настоящий поединок?
      - Да можешь, - говорю, - можешь, отвяжись. Только не сейчас. Сейчас я устал и зол, я хочу свалить отсюда как можно скорее, а ты пристаешь с пустяками.
      Это его ужасно расстроило. Даже нормальная посадка наших крыльев не обрадовала. И когда мы улетали, он сидел молча, работал, как машина, быстро, четко и холодно, а на меня отчаянно старался не смотреть.
      - Да ладно, - говорю, когда вышли в "прыжок". - Прекращай злиться. Я тебя сильно задеть не хотел.
      Укки повернулся ко мне - опять у него от смертной обиды глаза на мокром месте. Что-то у него в последнее время нервы совсем никуда стали, думаю.
      - Иногда мне кажется, что ты презираешь меня, Фог, - говорит. - Ты всегда выбираешь что-нибудь такое, что я считаю половиной своего сердца, чтобы назвать это пустяком. Мне хочется быть искренним, а ты каждый раз это высмеиваешь. Ну почему?
      Старая я сволочь, думаю.
      - Брось, - говорю. - Ты лучший пилот из всех, с кем я работал. И один из самых отважных ребят, какие мне встречались. Я просто не могу все время говорить комплименты, мне кажется, что это как-то пошловато.
      Ну, он, конечно, легко кидался в обиды, но и отходил не тяжелее. А потому улыбнулся и говорит:
      - Хорошо, забыто. Значит, как только будем дома?
      И мне пришлось-таки ему назначить время и место.
      - Нет, - говорю. - Хочешь серьезно - будет серьезно. Сначала приведем себя в порядок и отнесем медикам культуру. А потом уже будет драка. И если уж тебя так бесят зрители - слетаем в Тридцать Первый сектор, там есть одно удобное местечко. Договорились?
      Укки кивнул и больше долго не приставал со своим поединком.
     
      Мы пили, как верблюды, и съели трехдневный запас провизии. Мы еле отмыли от себя эту Бездну, запах погреба и всякой тамошней дряни. Мы проспали почти сутки. Потом торжественно отнесли культуру в Медицинский Центр.
      Медики верещали от восторга. Наг контейнеры огладил чешуйчатой лапой и говорит:
      - Знаешь, Фог, честно говоря, я не особенно надеялся, что вы вернетесь с культурой. Обычно народ отказывается еще на стадии просмотра видеозаписи, а уж поглядев на все это дело воочию, улетают, не спускаясь под землю, почти все.
      - Если бы там золото было, - говорю, - бриллианты или радиоактивная руда, лазали бы туда, как миленькие. И не припухли бы ни разу. А за грибами им западло.
      Наг покачал головой.
      - Эти грибы обеспечивают более или менее легкий выход из травмы, - говорит. - Как можно быть такими безответственными?
      - Это же люди, - говорю. - Легко. Лазать там противно, а в собственные травмы никто особенно не верит. Тем более - мейнцы.
      Змеи с букашками очередной раз подивились странной человеческой природе и отстегнули нам, как мы договаривались. А после того выдали именной сертификат на вечные времена, как сущим благодетелям всей мейнской братии.
      Но я, перед тем, как отдавать им контейнеры с культурой, отлил немного питательного дерьмеца в баночку из-под белого соуса и отсадил туда грибов с полблюдечка. На всякий пожарный и непредвиденный случай. А баночку поставил в теплое место над вентилятором, чтобы культура хорошо себя чувствовала и не подохла, по крайней мере, до поединка.
      Я так рассуждал, что до Центра, в случае чего, от Тридцать Первого сектора на нашей авиетке добираться минут десять-двенадцать, а за это время кое-кто может двинуть кони. Ужасно мне эта история с поединком не нравилась, и чем дальше, тем больше не нравилась, но Укки ходил весь такой праздничный до полной невозможности, сиял, как надраенная пуговица, и весело болтал о типах мечей с Нги-Унг-Лян и о стилях "Северный Ветер" и "Полет Птицы".
      Он привел в порядок свою шевелюру и удалил рубец от сизой дряни на виске и на щеке. И так тщательно чистился перед нашим предстоящим боем, что мне плохело. Когда мы собрались лететь, он был весел, но как-то взведен, взвинчен, как кот, которого надразнили бумажкой на ниточке. Только что хвостом не повиливал, за неимением оного.
      У него был меч. У меня был кусок керамилоновой арматурины длиной метра полтора и диаметром в сантиметр. И Укки на эту штуковину юмористически поглядывал и хихикал, нервно, злобно и весело.
      - Это, - говорил, - будет стиль "Бешеный Носорог" или "Варвар На Охоте". И очень будет смешно, если ты и вправду победишь. Что ты будешь делать этой штукой? Можно было бы такую уморительную комедию снять и неприличную совершенно...
      Вся эта болтовня пролетала у меня мимо ушей, как миленькая. Мне тогда еще казалось, что Укки бывает на диво нелогичен, так я и не расшифровывал то, что не понимал, и не переспрашивал. Обычно, если начать расспрашивать людей чужой расы, то комментарии выслушивать задолбаешься. А перед этим поединком всякий треп казался мне совершенно неважным.
      В общем, я самый паршивый ксенолог на Мейне. Ну просто из идиотов идиот. Меня чуточку извиняет только то, что я считал Укки до упора человеком, хоть и с блажью. Потому что, как и вы, думал, что две руки, две ноги, голова - это ни разу не осьминог, а все, кто не осьминоги, люди по определению.
      Баночка с культурой лежала у меня в бардачке под пультом. И перед тем, как опустить авиетку, я ее потихоньку переложил в карман. Не то, чтобы я был неуверен в себе - просто Укки вел себя странно, и я хотел быть, по возможности, ко всему готовым.
     
      В Тридцать Первом есть такая Старая Стоянка. Когда-то дико давно там был космодром, но потом у одного из орлов на старте реактор рванул - дело происходило еще во времена атомных двигателей со всеми вытекающими. Ну, натурально, все вокруг накрылось медным тазом. Те, кто на тот момент был на крыльях, уцелели, но из обслуги много народу погибло и все постройки вокруг разнесло в пыль. И ляд знает, сколько лет никто там не ошивался. Орлы несчастливые места не любят и никогда не любили, тем более что вокруг полно других мест, которые можно разрабатывать и заселять.
      Сейчас, конечно, места уже поменьше. Народ-то все прибывает, и всем где-то жить надо. Поэтому Старую Стоянку потихоньку прибирают к рукам. Вокруг, на месте убитого комплекса обслуживания, много кой-чего построили - ангары там, заправочную станцию для авиеток, мастерскую, где всякую кибербайду чинят - и еще что-то такое строят. Но самое место, где звездолет разнесло, пока никто не трогает. И не из-за радиации или чего-то вроде, - все давно дезактивировано, - а просто вроде как мертвец не любит, когда на его стартовой точке копошатся посторонние.
      Короче, на Мейне куда ни плюнь - попадешь в суеверного. Ведь, казалось бы, цивилизованная публика, физики, механики... охотникам положено быть циничными по определению - и ни фига подобного. Духов боятся, или, во всяком случае, уважают самым ненаигранным образом.
      Но мы с Укки это дело перетерли и решили, что на нас мертвец не обидится. Мы его стартовую площадку занимать не собираемся, а кровь обычно духам нравится, как бы она ни пролилась.
      Про кровь Укки сказал. Но пока мы не вылезли из авиетки, я все равно до конца не понимал, насколько он всерьез.
      А местечко было интересное, действительно, со всячиной. Окрестная мелюзга сюда наверняка побояться приходит. Вы не были на Старой Стоянке? Нет, покрытие выдержало. Покрытие даже тогда сооружали на совесть, чтобы реактивные струи из двигателей его не разнесли. В общем, выдержало. Только прогнулось такой... воронкой не воронкой, а вроде блюдца, просело. И остекленело. Черное такое, вогнутое, блестящее, битумного цвета. И кое-где из него торчат вплавленные обломки чего-то там.
      Мы авиетку поставили не в самую воронку, а подальше. Между обгорелым и обветшалым покосившимся каркасом какого-то сооружения - за триста лет не рухнуло, полчаса-то уж с гарантией продержится - и стенкой ангара для модулей. Укки спрыгнул на эту черную окаменевшую смолу, огляделся, вздохнул и сказал:
      - Как здорово!
      А у меня секундочку было ощущение... Не знаю, как сказать. Будто я ребеночку под подушку потихоньку яблоко сунул, а он нашел. Этакая снисходительная радость. Доставил удовольствие пилоту - только та еще обстановка.
      Укки поозирался восхищенно и спрашивает:
      - А у вас правила, как наши?
      - Не знаю ваших, - говорю.
      И он выдал, глядя мне в глаза - я почти телепатически ощутил, что его потряхивает, но не от страха, а от возбуждения:
      - Допустимо что угодно. Бой останавливает только просьба пощадить. Все.
      Мне стало холодно. Сурово, думаю. Если это официальные правила поединка, то весьма сурово. Каковы ж неофициальные?
      - Ладно, - говорю. - Требуются пояснения. Допустим, ты... ну, не ты, а мой некий условный противник, лежит на земле, безоружный, с клинком и горла и молчит, как рыба об лед. И что?
      Укки пожал плечами, как всегда, когда, по его разумению, все и так понятно.
      - Личный выбор. Ему легче умереть, чем проиграть. Убиваешь. Личный выбор надо уважать, - и надменно улыбнулся, а я понял, что уже он взвинчен до предела, просто сплошные натянутые нервы, и что он собирается драться всерьез.
      Совершенно всерьез. Без всяких скидок. И я попробовал последний раз, не выдержал.
      - Нам ведь, - говорю, - совершенно нечего делить, Укки.
      А он втек в боевую стойку.
      - Мы слишком многим связаны, - говорит. - Неужели ты не чувствуешь? Это так по-настоящему... истинно... искренне... - и атакует.
     
      Многовато я трепался, как могу навалять кому угодно. Конечно, я себя переоценил. Укки был фехтовальщик от природы, он был абсолютный фехтовальщик, а я служил в Имперском Спецназе, потом связался с урками. А на Мейне вообще не дрался врукопашную, бой в космосе - это совсем другое дело. И потом, я никогда не имел дела с мечом.
      Когда я с трудом великим парировал его первый выпад, до меня вдруг дошло - он меня убьет сегодня. Потому что в смысле мечей я ему совсем не противник.
      А Укки смотрел на меня сумасшедшими глазами, с яростной нежностью, обожающе и ненавидяще сразу, и гонял, как жучку, как шелудивого по бане. Поначалу мне было не отдышаться. Я думал, хорошо, что у меня хватило ума не драться с ним в помещении - он бы загнал меня в угол в два счета или прижал к стене. Тут, на просторе, я, по крайней мере, мог удирать, уворачиваться и все такое - а он...
      Такая это была нечеловеческая красотища... стремительный гибкий хищник... то ли он был продолжением меча, то ли меч - его продолжением, но я еще в Бездне понял, что у них с мечом все непросто. Больше я никогда не видел вживую такого офигенно прекрасного фехтования и не увижу уже. Ребята с Нги-Унг-Лян, узнав, что мы такое, больше не прилетают на Мейну в одиночку; кроме Укки, насколько я знаю, никто из них с человеком не рубился - так что это можно только в кино посмотреть. Укки показывал мне товар лицом, демонстрировал, чего он стоит на этом свете... я думал, что его фехтовальный стиль слишком хорош для меня.
      И мне остается только полюбоваться напоследок, самоуверенному болвану.
      Вот это, на лбу - это от его меча пометочка. И еще несколько хороших полосок на шкуре осталось. В общем, я с вами разговариваю только потому, что мой Укки был мальчик из хорошей семьи, с принципами, слишком чистенький для Мейны, а я пират. И он год тренировался у меня на глазах, я его технику видел, понимал и представлял себе, как он связывает выпады и как чередует атаку и оборону. Просто знал. И характер его достаточно знал. И самым подлым образом воспользовался.
      Я не мог обставить его в технике, и я его пересчитал. И надул. То, что я сделал, настолько грязно, что сейчас даже стыдно. Я выбрал подходящий момент, когда он чуть-чуть замешкался, и говорю:
      - Нет, ну ни фига себе! Они и сюда приперлись!
      Укки тут же понял это так, что у него за спиной - наглые мейнские хари, которые пришли поглазеть. Он этого не мог так оставить, малек глупый, он отвлекся и почти обернулся. И я его двинул концом своей арматурины в нервный узел на правом локте.
      В тот момент, когда он ахнул и выронил меч, мы тут же поменялись ролями. А когда он потянулся левой рукой, а я отшвырнул меч ногой, все, можно сказать, кончилось.
      Я не умел драться мечом. А Укки не умел драться без меча. Просто не представлял себе такого бедства - что его обезоружат. И ему было не шевельнуть правой рукой... Ляд меня побери, он отлично держался, он даже пытался отмахиваться, просто без меча у него не осталось ни одного шанса.
      Он сопротивлялся, как мог, и я его отпинал по полной. Теперь я его начал гонять; он отступал, у него хватило ума понять, что без меча это единственная возможность сохранить хоть немного сил. Укки бегал замечательно, он бы мог удирать хоть до вечера, но это противоречило его правилам: ему нужен был настоящий спарринг и он подставлялся время от времени, потому что надеялся, что я пропущу удар.
      И ему очень хотелось заполучить свой меч, хоть в левую руку, а я просто играючи ему мешал. Без меча он дрался на голом самолюбии и мучился больше, чем от любой раны. И, в конце концов, я врезал ему в солнечное сплетение.
      Он остановился, попытался вздохнуть, не складываясь пополам, а я просто подошел, сбил его с ног и завернул его левую руку к лопатке.
      Укки ужасно долго молчал. Я уже думал, что мне придется ему руку сломать, потому что убивать я никак не собирался и заранее решил сделать ему так больно, чтоб он взмолился. Но я чувствовал, что кость вот-вот хрустнет, а он молчал и дышал через раз.
      Тогда я говорю:
      - Хочешь умереть?
      И он шепчет еле слышно:
      - Нет. Хватит.
      - Хватит - это ты пощады просишь? - уточняю. Потому что мне не хотелось бы через минуту начать все сначала.
      Он не сразу ответил, я еще немного подтянул его руку. Просто вынудил - и диву давался, как он долго держится. Но Укки все-таки сломался.
      - Да, - говорит. Едва губами шевелит. - Оставь мне жизнь. Я твой трофей.
      Я так понял, что это фраза ритуальная, и все действительно кончено. Отпустил Укки, и он сел. Обхватил себя руками за плечи и начал плакать. Тихо. Молча. То еще зрелище.
      Не злился, не огрызался и не жаловался. Просто сидел и плакал. И смотрел на меня внимательно и непонятно. Я в жизни не видал, чтобы человек так себя вел после потасовки.
      Я вытер с морды кровь, заклеил пластырем, где сильнее всего кровоточило, и принес Укки меч. А он говорит:
      - Возьми себе, Фог. У тебя не было меча, теперь будет.
      Это мне так дико показалось... будто он мне руку отдал. Не мог я Укки без меча представить и перепугался.
      - Брось, - говорю, - оставь себе. Он тебе еще пригодится.
      - Нет, - говорит. - Не пригодится. Может, моему сыну пригодится, если я выживу, и у меня будут дети. Но не мне. Я проиграл. На Нги-Унг-Лян в таких случаях меч отдают.
      Это такое было неизбывное горе, что я сел рядом с Укки, положил меч рядом, а его обнял за плечи. Сначала сделал, потом понял, что зря... а потом сообразил, что Укки против обыкновения не дернулся. Вроде бы даже прислонился ко мне чуть-чуть. И говорит:
      - Ты так добр ко мне, Фог... Ты ведь не заставишь меня страдать больше, чем необходимо?
      Мне опять сделалось не по себе. До меня дошло, что это еще не все.
      - Конечно, - говорю. - Ничего плохого больше не будет. Ну что, возвращаемся на корабль?
      Тогда Укки улыбнулся бледной улыбкой.
      - Фог, - говорит, - ты тоже тут не хочешь? Я тебе так благодарен, я думал, что прямо тут... тут пустынно, но все равно, кто-нибудь может увидеть, как я... - и больше говорить не может, цепляется за мою куртку, утыкается лицом мне под мышку и начинает рыдать.
      Я его отодвинул и встряхнул. И спрашиваю:
      - Укки, что я, по-твоему, тут не хочу? Я от твоих тайн и загадок скоро с ума сойду...
      Он взял себя в руки. Достал платок, вытер лицо, глубоко вздохнул.
      - Прости, - говорит. - Ты, как я понимаю, не хочешь здесь меня изменять. И, по-моему, хотя я, как твой трофей, права голоса в этом вопросе и не имею, это, с твоей стороны, очень великодушно и благородно. Так делают не все. У некоторых так падает забрало, что им наплевать на чувства трофея. Потом, когда страсти улягутся, они, конечно, жалеют и раскаиваются, но разбитое сердце уже не склеить...
      Я отчетливо ощутил, как у меня заходит ум за разум.
      - Укки, - говорю, - а что победитель делает с трофеем?
      Укки на меня посмотрел своим фирменным взглядом системы "опять спрашиваешь об очевидных вещах", пожал плечами и говорит:
      - Порядочный, благородный и великодушный победитель на нем женится. Если победитель этими качествами не обладает, то возможны варианты. Впрочем, я очень надеюсь, что ты не поступишь со мной жестоко, Фог.
      - Стоп, - говорю. - Укки... ты - мужчина? Точно?
      Он совсем успокоился, даже хихикнул.
      - Фог, - говорит, - ты что? Мы же только что сражались!
      - Хороший ответ, - говорю. - Не верти. Да или нет?
      - Конечно, мужчина, - говорит. И вздыхает. - Пока.
      - Так, - говорю. - А если бы, не дай Господь, ты победил?
      - Я бы женился, - говорит. Проникновенно. - У нас нет кровной связи. И я предан тебе.
      Вот когда я понял, что жители Нги-Унг-Лян, может быть, и антропоиды, но ни разу не люди. Потому что люди разных рас, бывало, угрожали меня поиметь самыми извращенными и нецензурными способами, но уж взять замуж мне таким тоном не обещал никто и никогда.
      Потому что Укки это сказал всерьез. И не в запале. И не в прикол. Он очень хорошо понимал, что говорит. А я - нет.
      Он бы женился! На мне! Каково, а?!
     
      Укки дал мне вести авиетку обратно. Сидел рядом, печальный, но спокойный. Он уже что-то решил для себя и был морально готов. А я боялся его расспрашивать прямо здесь. Мне нужна была хоть пара минут, чтобы собраться с мыслями.
      Укки молчал. Он такие вещи отлично сек, никогда не лез с разговорами, когда его не просят. И за время полета я чуточку пришел в себя, так что в звездолете отвел Укки в каюту, посадил напротив и говорю:
      - Рассказывай.
      А он смотрит на меня святыми глазами, спрашивает:
      - Что рассказывать-то? - и расстегивает молнию на комбезе.
      Это уже что-то совсем новое начиналось. Потому что вообще-то Укки, существо ужасно застенчивое, в жизни не раздевался напоказ. Поведение трофея. Ладно, думаю. Я его нагишом никогда толком не видел, теперь поглядим, что там с ним такое и что его соотечественники за фрукты.
      Оказалось, фрукты те еще.
      Пилот мой был... ну, скажем, относительно, мужчина. Процентов на восемьдесят пять, может быть. У него, кроме обычной, имелась резервная система, незадействованная. И чтобы это оценить, его надо было изучать, не как своего пилота, а как биологический экспонат. То есть, просто, как котенка, рассматривать, которому надо пол определить. Я и рассматривал, а он не возражал. Мне бы раньше такое в голову не пришло.
      И не подумайте, вовсе Укки не выродок какой-нибудь. Просто жители Нги-Унг-Лян, они вообще такие, чтоб им пусто было.
      Он потом сидел на своей койке в одной рубашке и излагал, а я медленно фалломорфировал. И к концу его рассказа процесс почти закончился. Потому что Укки вовсе не был нелогичным и ненормальным. Он был совершенно нормальным антропоидом нечеловеческого типа. И спала пелена с моих глаз, и я узрел всю эту чертовщину в тонких частностях.
      Рассказывал он вот что. На Нги-Унг-Лян вообще нет двух полов. В смысле, никакие местные животные не размножаются, как в прочих местах. Вариантов этого дела в их мире много, но все они с диким вывихом и креном - а соотечественников Укки это нисколько не грузит, потому что в космос они вышли сравнительно недавно и другого особенно не видели.
      У большинства тамошних тварей два комплекта гениталий. И принцип "кто кого поборет, тот того и порет". То есть, такая борьба за существование, что вчуже не по себе становится. У некоторых видов после поражения в драке лишний комплект отваливается, у некоторых победитель у побежденного его откусывает, у некоторых женская система недоразвита и их сношают, куда придется, совершенно кошмарными способами. И не участвуют в общем празднике жизни только одноклеточные и всякая мелкая дрянь, которые, как повсюду, размножаются делением и почкованием, поэтому в расчет не берутся.
      У моего пилота, который вовсе не биолог, не укладывалось в голове, как это я родился мужчиной, мужчиной и умру, как любой из людей. И как это у нас, у людей, в самом худшем случае, не будет вообще ничего. Потому что фехтовальщики мыслят в абсолютно другой плоскости.
      У них, как у всех живых существ их мира, рождаются детеныши только условно мужского пола. Только! Но у каждого из них имеется резервный комплект женских запчастей, на всякий непредвиденный случай. При наличии мужского женский не функционирует, просто выключен. И пока ребеночек еще маленький, его воспитывают, как мальчика, но с поправкой.
      Может оказаться, что это не навсегда. Чтобы оставаться мужчиной, он должен быть классным бойцом. Потому что инстинкт и естественный отбор велят драться на выживание и передавать по наследству только самые, что ни на есть, отборные признаки. И они играют в поединки с детства, а с мечом ходят с тех пор, как ходить начнут. Потому что в их мире победитель с мечом - всегда сверху, а побежденный автоматически скатывается вниз, становится вообще самкой, или, вежливо скажем, дамой, и ему надлежит подчиняться, рожать детей и играть вторую скрипку.
      На Нги-Унг-Лян никакого там сексуального шовинизма нет, по отсутствию поводов. Там есть только, не дай Бог, какой шовинизм по статусу. Рожать никто не хочет. Это физически тяжело, дико больно, чересчур ответственно и все такое. Но рожать надо, детей все хотят. То, чего никто не хочет, как везде, делает крайний. Проигравший.
      Процесс, как они говорят, "изменения", превращения в женщину - тоже занятие малоприятное. У них же не только грудь появляется и все эти женские прелести, у них еще и разъезжаются тазовые кости, чтоб рожать, а это, как утверждают сведущие, даже менее приятно, чем сами роды. Поэтому проигравший и называется "трофеем". Он все проиграл. Он себя проиграл. В принципе. Навсегда.
      Поэтому ребята, у которых начинается "время любви", то есть, отмечается готовность системы, первое время повышенно агрессивны и нервозны. Им же предстоит так определяться и доказывать, что они настоящие мужики, как нашим оглоедам и не снилось. Пока они дети, их защищает закон и инстинкт, когда они становятся взрослыми, от них отступается одно, а другое начинает играть явственно против.
      По идее, существуют правила поединка. Ребята, которые друг другу доверяют, дружат и чувствуют влечение, официально выясняют отношения. Нормальная любовная история, с поправкой на то, что в бою парочка договаривается, кто будет Ромео, а кто Джульеттой. Это дело освящено религией, они верят, что Князь Света сражался с Князем Тьмы, победил, взял Княгиню Тьмы в жены и породил от нее мир. Случаются нормальные драмы, как везде, промахи и беды, но, в общем, все работает.
      Вот, для примера, кино, которое Укки любил и пересматривал несколько раз. Там две средневековых страны долго и со страшной силой воевали - а войны у них были просто темный ужас. Пленные становятся рабынями победителей сплошь. Я, когда первый раз смотрел, понял по-человечески неправильно, а на самом деле - "изменяли" поголовно и добивались, чтобы бедолаги беременели от победителей. Если б я это тогда осознал, меня бы прямо у экрана вырвало, наверное... но это неинтересно. Ну так вот, они, значит, воевали, а два юных принца, возраста Укки - с той и с другой стороны - решили, против воли родителей, положить войне конец. У них там происходит очень красивая драка, на поле боя, перед выстроенными войсками, а потом режиссер все неудобопоказуемое опустил, и дальше уже свадьба. Я раньше так понимал, что проигравший - переодетая девочка, и еще думал, что она не по-девичьи лихо рубится, но на самом деле, когда он проиграл, его "изменили". Дальше победитель внес свою зазнобу в пиршественный зал на руках, она была бледная, осунувшаяся и напряженно улыбалась, а свита победителя вопила от восторга. Я думал, что ее, все-таки, зацепили мечом - но на самом деле, это у них официальная первая брачная ночь была, которую не показывают по эстетическим и цензурным соображениям. И короли заключили мирный договор - дети их просто вынудили, потому что вассалам стало, наконец, ясно, кто под кем. Спорные земли, за которые воевали, отошли державе победителя как приданое. Офигенно романтично. Укки как-то говорил, что это, на его взгляд, самый лучший фильм про войну и любовь. Самый такой добрый.
      А просто про любовь на Нги-Унг-Лян не снимают кино. Там просто любви нет. Только война. И не всегда выходит так красиво и романтично.
     
      В стране, где родился мой Укки, детьми хотя бы откровенно не торгуют. И родители могут загреметь в тюрягу на долгие времена, если кого-нибудь из детей "изменят" без поединка, чтобы выдать замуж за солидного дяденьку. Но все равно бывает всяко.
      Сволочи, короче, не только люди. Сволочи - почти любые антропоиды.
      Средневековье на Нги-Унг-Лян совсем не было таким радужным, как в том кино. Я потом читал их исторические романы - и мало не показалось. Проституция в этом мире считается грязнейшим пороком, Укки, к примеру, воспитывали в том смысле, что к дешевым девкам пойдет только слабак, боящийся боя и не способный отвоевать себе истинную подругу - но в темные века людей продавали почем зря. Пленных и рабов, смазливых ребят из простонародья, которых "изменяли" вассалы придворных тварей, чтобы их господин недельку позабавился... Отсутствие победителя рядом автоматически опускало "трофей" ниже плинтуса - женщины в этом мире мечей не носят, это сакральный запрет, а по-другому они, как правило, за себя постоять не умеют. Так что упомянутые дешевые девки - это уж полные неудачники, которых победили и бросили, и которым надо как-то выживать в мире, который неудачникам ничего не прощает.
      Зато правящий класс, как и везде, пользовался незаслуженными привилегиями. Единственный наследник государя, как правило, всеми правдами и неправдами оставался мужчиной, поэтому с его личной жизнью мухлевали, как могли. Отважного юного бойца из аристократов "изменяли", чтобы он стал женой или фавориткой какого-нибудь убогого коронованного ничтожества, едва умеющего меч держать. Если надо было организовать брачный союз между принцами, равными по статусу, то обычно бой выигрывал тот, у кого придворные подлее. В ход все шло. Могли потенциальной королеве перед боем наркотика в вино плеснуть, чтобы притормозить, могли вбить гвоздь в подошву сапога, чтобы отвлечь в подходящий момент, могли и еще что-нибудь удумать. Сплошь и рядом в летописях рассказывается, что королева родила и покончила с собой, от унижения и тоски. Короче, темное прошлое этого мира не светлее, чем везде.
      И настоящее не светлее.
      Батюшка с матушкой Укки, предположим, по его рассказу, были очень счастливой парой. Два юных правонарушителя, познакомились в колонии для несовершеннолетних преступников, где, вообще-то, запрещены поединки, подружились, дрались спина к спине, а когда вышли, выяснили отношения. И у них все было совершенно по любви, но вот приятеля Укки, чуть постарше, чем он сам, вызвал на поединок мужик моего возраста, вдовец, и никто ничего не сказал - все законно. Отказываться от поединка - позор, проиграть в таком случае - кошмар, и парень просто был убит, семнадцати стандартных лет от роду. У другого парня, постарше, был назначен официальный поединок с каким-то другом родителей, но он перед этим ухитрился рубиться с одноклассником, победил - нефигов был на мечах - и домой явился с женой. А дяденьке сказал, что, в принципе, примет его второй женой, когда разделает. Деморализовал до боя, но было уже не пойти на попятный. Дяденька поединок проиграл и в ужасе от положения пощады не попросил, а мальчик его прирезал совершенно хладнокровно, унаследовал его первую жену, свою ровесницу примерно, а потом радостно рассказывал, что вторая барышня сходу нашла с ним общий язык.
      Какие у вас глаза дикие, а! Ничего. От любовных дел на Нги-Унг-Лян свежему человеку плохеет изрядно, но это с непривычки. Ксенофобия, ксенофобия... а между тем, они ведь тоже имеют право жить на свете, как бы вам это ни казалось. Так что успокойтесь и слушайте дальше.
      Бывает, конечно, всякое. Укки рассказывал, что один его знакомый из старой компании был до такой степени влюблен в главаря шайки, что вызвал того на поединок без всякой надежды и сам сражался только для проформы. Главарь, кстати, уже был женат, но этот фантик так ошалел от сильных эмоций, что стал младшей женой и решительно ни на что больше не претендовал. Ну, все-таки и воля, и наклонности у всех разные. Хотя слабость очень не приветствуется. Насколько я понял, намекнуть своей родне и окружению, что тебе больше хочется детей и домашнего уюта, чем боев и походов - смерти подобно. Все, кто ни попадя, будут ноги об тебя вытирать.
      И, в конце концов, продадут или сделают еще что-нибудь такое же гадкое.
      Так что я слушал Укки и радовался, что родился не на Нги-Унг-Лян. Но это все были еще цветочки.
      Надо ведь было с ним самим что-то решать. Потому что он - мой трофей. А я ни разу не фехтовальщик.
     
      Всем известно, что люди разных рас, в принципе, могут иметь общее потомство. Но мой пилот-то - нелюдь. И я просто не представлял себе, что делать.
      Да, в сущности, ляд с ним, с потомством! Я никак не мог решить, как мне ко всему этому относиться. Я же до сих пор считал Укки мужчиной без всяких левых заскоков, а он мне всячески давал понять, что он без всяких левых заскоков в высокой степени. Левые заскоки на Нги-Унг-Лян - порок, достаточно отвратительный, но, надо сказать, не распространенный. У них же главный стимул - бой, адреналин, кровища, а если кто отказывается - так он трус и дезертир, сопля и ничего больше. Чистый Укки к таким вещам, натурально, ничего, кроме омерзения, не испытывал.
      Я тоже.
      Но у меня в голове было натуго завинчено, что мужчина есть мужчина, а женщина есть женщина. И посоветоваться совершенно не с кем - ну как ты кому-то чужому опишешь такую проблему? Ведь мало того, что не поймут, так еще и на смех поднимут. А такого довеска к репутации нам не надо.
      - Ну, хорошо, - говорю. - Сам-то ты как думаешь дальше, Укки?
      Он помолчал, видимо, действительно размышлял, и говорит:
      - Знаешь, Фог, вообще-то я был настроен на победу или смерть. Но это пока мы с тобой не побегали по той пещере. У меня не было подобного опыта, понимаешь? Это вроде сказки, которую мне мама в детстве читала, про короля и его оруженосца. Как король не мог найти достойного рыцаря, а паж защищал его, совершал подвиги и вообще... - потерялся, замялся, закончил, - король потом его вызвал...
      - А если бы паж победил, - смеюсь, - ваш король стал бы королевой? В смысле, паж получил бы корону, да?
      Укки совсем смутился, даже покраснел, хотя не в его обычае, еле выговорил:
      - Это же сказка...
      - Ну-ну, - говорю. - Но ты такой возможности для себя лично не исключал?
      Он спрятал нос в ладони, то ли хихикал, то ли всхлипывал. Потом говорит:
      - Фог, ну пожалуйста, перестань меня дразнить!
      - Нет тебе пощады, - говорю. - Ты же ничего обо мне не знал, зараза мелкая, ты не знал, что люди иначе устроены. Ты же рассчитывал, что я, в принципе, могу стать твоим трофеем, паршивец. И какую же змею я на груди пригрел, люди добрые!
      Тут уж никаких сомнений у меня не осталось. Этот гаденыш уткнулся в подушку и пытался не ржать громко. А я, все это уже отлично понимая, почему-то не мог на него всерьез сердиться. А мог только на уровне желания влепить пендаля, чтобы смеяться перестал.
      Неважный, кстати, способ успокоить. Укки все равно пробивало на хихиксы. Он смотрел на меня, прикусив себе палец, и по глазам было видно, как ему хочется смеяться.
      - У вас на Нги-Унг-Лян все чокнутые, - говорю. - И ты, как все.
      Он отсмеялся, наконец, стал серьезным и говорит:
      - Ты же знаешь, почему я попросил пощады, Фог. А спрашиваешь.
      - Ничего, - говорю, - я не знаю. Ты не отвечаешь прямо.
      И у него снова сделался вид "ах, как все очевидно для всех, кроме тебя".
      - Хорошо, - говорит. - Только имей в виду, у нас на Нги-Унг-Лян чокнутые говорят такие вещи только один раз. И на повторение не надейся. Для меня достаточно поражения в поединке, - помолчал минуту и выдал. - Я тебе верю, Фог. И могу... тебя любить...
      Если ему хотелось, чтобы меня шарахнуло по мозгам, то он вполне достиг.
      - Молодец, - говорю. - Лихо. Но я уже думал, не стоит ли нам с тобой забыть об этом поединке, а тебя отвезти домой, на Нги-Унг-Лян. Ну что тебе делать на Мейне? И со мной? Ты сглупил, потому что людей не знал, а я... гм-м... ну какой я тебе победитель? Вернешься в свой мир, будешь считать, что ничего не было, найдешь себе настоящее...
      Но тут у Укки такое лицо сделалось, что я заткнулся. Такая мина, будто я его снова ударил, но не под дых, а ножом в спину. Он ни слова не сказал, но я все понял. Он совсем раскрылся, а я его предал. И это был сплошной темный нестерпимый ужас.
      - Бли-ин, - говорю, - Укки, прости меня! Я просто идиот, я пошутил по-дурацки, я больше тебя дразнить не буду, честное слово! А ты тоже хорош - ты что, всерьез это принял? Да вот еще, отпущу я тебя, жди.
      У него, по виду, камень свалился с души. Он меня за руку взял, прижался щекой и говорит:
      - Больше не прикалывай меня так, Фог. А то я уже пожалел, что не умер.
      Ну и что мне оставалось? Я влип. Я получил-таки подругу жизни самым диким образом из всех возможных.
     
      Я еще пытался рыпаться. Укки говорил, что обычно все эти "изменения" вообще делаются прямо на месте поединка - у фехтовальщиков крышу сносит. Но мне надо было основательно набраться храбрости, чтобы... кромсать своего пилота. Я сопротивлялся.
      - Слушай, - говорю, - у ваших инстинкт, генетическая память, а у меня-то нет... Вдруг я тебя искалечу, к чертям? Может, к медикам сходим, раз пошла такая пьянка? Чтобы все стерильно, цивильно и без осложнений, а?
      Так ведь этот змей подлый чем ответил!
      - А с женщиной своей расы, Фог, - говорит, ехидно, - ты бы тоже после свадьбы к медикам пошел? Чтобы они все сделали по правилам науки?
      Разозлил меня.
      - Ладно, - говорю. - Потом не скули.
      Улыбнулся.
      - Не сердись, Фог. Просто - у тебя есть право ко мне прикасаться, а у других нет. И больше я никому не позволю. Что еще не понятно?
      Все понятно. Мечом. Не для слабонервных дело. В первую брачную ночь кровь должна быть, говорите? Было дело. Все, как положено. Крови - залейся. Стакан, не меньше.
      Хорошо, что я после поединка культуру не выкинул. А то, хоть моя невеста и утверждала, что кровотечение остановится, я вовсе не был уверен. Так что Укки... Ие-Укки-Эль ее теперь звали, кстати. "Юу" в имени значит "мужчина", а "Ие" - "женщина", и эта приставочка может меняться в течение жизни. Так вот, Укки жевала культуру и ругалась пилотскими словами. В том смысле, что от культуры ее тошнит еще с Бездны. Но кровь остановилась.
      Потом, правда, было плохо. Мы никуда не летали. Время после свадьбы у людей называется "медовый месяц", а на Нги-Унг-Лян - "время боли". Эта метаморфоза мою девочку отважную выламывала так, что жутко делалось. Укки спать не могла, я с ней сидел по ночам, болтал всякую чушь... Вы тут восхищались, как фехтовальщики друг к другу привязаны... Если между ними все правильно, то этот месяц общей пытки отношения замыкает намертво. Она менялась со страшной силой и похорошела болезненной такой, чахоточной красотой, ей было ужасно больно, но она вылепливалась в потрясающую женщину, просто расцветала, как орхидея... Их девочки офигенно уязвимы во "время боли", особенно, когда таз начинает раздаваться, они ходить почти не могут, поэтому есть смысл и в этом расцвете, который вызывает неописуемые эмоции, и в супербоевой подготовке у мужика. В первобытные времена, видать, так и было - когда девочка доламывается до женщины, мужчина сидит рядом с мечом и готов рубиться хоть со всем населением преисподней. За нее и свое будущее.
      Я уже потом узнал, что фехтовальщицы иногда умирают от этого дела, как человеческие женщины при родах. Не от Укки. Она меня лишний раз, видите ли, дергать не хотела. Она сильная, гордая и отважная, она решила, что справится, и справилась-таки... Э, вообще не объяснить, что такое - фехтовальщица. Это абсолют, а вы - человек...
      У нас потом были боевые операции. Я Укки учил стрелять, швырять в цель ножи и кое-чему из рукопашного боя. Она - прирожденный боец, обучается на раз, но, конечно, такого совершенства, как с мечом, ей, видно, уже не достигнуть. С другой стороны, меч у нее в руках был чуть ли не с младенчества, стаж несравним... Вот пилот она первоклассный. Совсем без нервов... ну, вы знаете.
      А насчет детей... женщине периодически приходят такие мысли, инстинкт, ничего не поделаешь. И я придумал кое-что. У нас страховка в этом Медицинском Центре, медики нам обязаны по гроб, и мы заявились туда и спросили, можно ли как-то подогнать наши ДНК друг к другу.
      Наг, похоже, решил, что мы совсем сбрендили, но попробовать взялся. Они там долго мудрили и, в конце концов, кое-что придумали. Жалко только, что за основу взяли не человеческие гены, а гены фехтовальщика. Но иначе Укки выносить бы не смогла. Так что...
     
      Тут Фог замолчал и повернулся к дверям. И мы с Тама-Нго повернулись.
      А в дверях остановилась девушка редкостной, даже для фехтовальщиц, прелести. Очень высокая, стройная, гибкая, загорелая до золотого цвета, сияющая блондинка в десантном комбезе. Раскосые длинные глаза ее хризолитового цвета остановились на Фоге, и она улыбнулась, как солнце.
      Ее пиратское одеяние, конечно, ничего такого не подчеркивало, но все-таки она была ощутимо полненькая. То есть, не скоро, но ожидается.
      Фог встал, вытащил из-под стойки длинный меч на перевязи и закинул его за спину, как автомат.
      - Пойду, - говорит. - Похоже, с моим семейством все в порядке. Укки сюда каждый месяц на обследование ходит, Наг за нашим парнем сам присматривает. Все хорошо, одно плохо: когда вырастет, сложно ему будет на Мейне. Местечко же у нас - сами понимаете, безнравственное и отвратительное, но главное - где найти нормального партнера для поединка? А?
     


Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"