Вторая книга продолжает тему “неизвестного” московского поэта — тему “психология творчества”.
распространяется на правах рукописи
“Если, как мы утверждаем и стараемся выяснить, личность есть очень сложное целое, то, очевидно, и расстройства ее должны быть многообразными. Болезнь превращается в тонкое орудие анализа. Она ставит для нас опыты, которые нельзя осуществить никаким другим путем. Сложность состоит в том, чтобы их верно истолковать. Но и ошибки могут быть только временными, потому что факты, которые представит будущее, помогут их обнаружить или исправить”.
Теодюль Рибо, “Болезни личности”.
конец мая, начало июня 2001г.
1.
Почему к моей работе относятся как к какой-то хрене, словно она ничего ни стоит? Вот если бы я служил токарем или пекарем? И вынужден был каждое утро отправляться на службу? Тогда бы и в голову никому не пришло: в это же время просить меня сходить в магазин, или постирать пеленки, или вовсе - вывозить безмозглое мое семейство на дачу. Тогда никто не называл бы меня эгоистом и не говорил, что я никого не люблю.
Но мне посчастливилось быть писателем в смутные, пропащие для культуры времена, о которых еще Шпенглер предсказывал: культура не только исчезнет сама по себе, но станет, по сути, враждебна цивилизации; процесс создания того или иного произведения искусства будет неестественен в реалиях, за которыми спрячутся малокровные и бездушные люди прогресса; момент созерцания или вдохновения не найдут себе ни времени, ни места среди бытовухи, которую разведет обстоятельная интеллигенция люмпенов.
Все это можно объединить одним понятием - невостребованностью. Отсюда у редких индивидуумов, у которых еще сохранилась слепая, слабая потребность заниматься творчеством, проявляется чуждая всякой духовной практике, патологическая агрессия в отношениях с действительностью. Они пытаются пробить себе дорогу, выжить в условиях бесконечного творческого кризиса, но лишь теряют последние силы и рано черствеют душой под натиском обстоятельств.
Например, исключительная метафоричность стиха, свойственная современной поэзии, на фоне отсутствия всякой сюжетной линии, понятия воздуха и пространства. Выпячивание собственного “я”, которое, в свою очередь, потенциальным читателем воспринимается, как отсутствие собственной породы, судьбы. И все это, как утрата силы духа, а по содержанию - пустая мечта, извращенное воображение - это сегодня и принимается за произведение искусства.
Как писал Блок - свинья, от которой мы все тут родились, сожрет своего поросеночка.
2.
Вокруг затонированного, глянцевого джипа на широких колесах играют в догонялки мальчик лет десяти и мужчина лет сорока. Оба одеты по-походному. И вообще, погода на улице особого сорта.
Начало лета. Брызги солнечного света настраивают на ожидание чуда. И даже старуха, уборщица по подъездам, что гремит сейчас своей ржавой телегой на весь двор, излучает флюиды детских воспоминаний. Тогда взрослая жизнь казалась завидной штукой, бесконечным приключением через границы “здесь и сейчас”.
Мальчишка увертывается от отца и прячется за “жигуленок”, стоящий по соседству. Может быть жизнь, если не придумывать ничего лишнего, если самому не создавать проблем, имеет особенность настраиваться, самоорганизовываться, удивлять нас своим истинным, божественным происхождением? Мне приятно смотреть на этих самозванцев семейного счастья, на то, как в людях торжествует врожденная потребность любить и быть любимыми. В конце концов, страдание, обиды, жестокость всегда заканчиваются глухотой, пустотой и смертью; у счастья нет своего конца, оно бесконечно.
Хочется верить, что великим умам современности, встряхнувшим Россию, коммерсантам и бандитам всех мастей волей-неволей придется вернуться к нормальной жизни. Что тем, кто насиловал и грабил всех и вся, выставляя себя крутым, вольным мерзавцем, а по мне, так, прежде всего, самих себя, придется рано или поздно жить по-человечески. Человек может быть безумен, грешен, но он всегда возвращается к Богу.
Все-таки газоны нынче стригут, и товаров народного потребления стало больше.
Подстерегая мальчика, мужик неожиданно выпрыгнул из засады и с разбега бросил в сына недокуренной сигаретой. Оба рассмеялись. А тут еще мамаша выползла из подъезда с какой-то немереной коробкой в руках. Сынок подбежал к ней, дернул за руку (мамаша чуть не опрокинулась) и на весь двор радостно завопил: “Мама, этот козел в меня плюется!”
3.
Сегодня на улице - тоска безмозглая. Будь моя воля - сидел бы дома и носа не выказывал. Но и дома, куда тянет этим уличным смрадом через все щели: через телевизор, с его глупостью последних новостей; через радиоприемник, включенный рефлексирующим люмпеном; через голоса соседей, сквозь тонкие перегородки; через окно и даже через собственные мысли, в которых идет вечных, изматывающий до предела монолог с жизнью... но и дома тошнота, смрад и ловля ветра, в смысле дергающего за каждый нерв, по каждому поводу будоражащий, ворошащий затхлый, домашний притон - сквозняк.
“Инстинктивная ненависть к парламентам, учредительным собраниям и пр. Потому что рано или поздно некий Милюков произнесет: “Законопроект в третьем чтении отвергнут большинством”.
Этот ватерклозет, грязный снег, старуха в автомобиле, Мережковский в Таврическом саду, собака подняла ногу на тумбу, m-lle Вранглер тренькает на рояле (блядь буржуазная), и все кончено.
“Разочаровались в своем народе” - С.Ф. Платонов (так мне говорила его дочь!) и г-жа Султанова.
“Немецкая демонстрация” (г-н Батюшков Ф.Д.)
Ели бы это банкиры, чиновники, буржуа! А ведь это - интеллигенция!
Или и духовные ценности - буржуазны? Ваши - да.
Но “государство” (ваши учредилки) - НЕ ВСЕ. Есть еще воздух.
И ты, огневая стихия,
Безумствуй, сжигая меня:
Россия, Россия, Россия,
Мессия грядущего дня!
Чувство неблагополучия (музыкальное чувство, ЭТИЧЕСКОЕ - на вашем языке) - где оно у вас?
Как буржуи, дрожите над своим карманом.
В голосе этой барышни за стеной - какая тупость, какая скука: домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают. Когда она, наконец, ожеребится? Ходит же туда какой-то корнет.
Ожеребится эта - другая падаль поселится за перегородкой, и так же будет выть, в ожидании уланского жеребца.
К чорту бы все, к чорту! Забыть, вспомнить другое”.
“Иисус - художник. Он все получает от народа (женственная восприимчивость). “Апостол” брякнет, а Иисус разовьет.
Нагорная проповедь - митинг.
Власти беспокоятся. Иисуса арестовали. Ученики, конечно, улизнули. Правда того, что они улизнули (больше ничего и не надо, остальное - судебная комедия).
Большая правда: кто-то остался.
У Иуды - лоб, нос и перья бороды, как у Троцкого. Жулик (то есть великая нежность в душе, великая требовательность).
“Симон” ссорится с мещанами, обывателями и односельчанами. Уходит к Иисусу. Около Иисуса оказывается уже несколько других (тоже с кем-то поругались и не поладили; бубнят что-то, разговоры недовольных). Между ними Иисус - задумчивый и рассеянный, пропускает их разговоры сквозь уши: что надо, то в художнике застрянет.
Тут же - проститутки”.
А давно ли я перечитывал Блока?
4.
Я приветствую всех, кто собирался отправиться в путешествие, но так и не отправился. Кто остался сидеть на чемоданах, в ужасе осознавая всю неизбежность возвращения к родным пенатам*, в зыбучие пески обстоятельств, всю иллюзорность разлуки с действительностью. Приветствую, кто хотел жениться, но в последний момент передумал. Кто мог заработать денег, но по счастливой случайности остался беден. Кто свободен в выборе своих поступков, но схоронился вечным должником родным и близким, знакомым и просто первому встречному: маме - триста рублей ежемесячно, бывшей жене - алименты из расчета на двух несовершеннолетних детей, государству - налоги, - и все это с оборота больших и малых проблем, которые крутят тобой почем зря на смотровом колесе Сансары... соседям - каждое утро говорить “здрасьте”, которых уныло и тихо ненавидишь. Короче, кто с понедельника по пятницу обязан ходить на работу. Я приветствую всех, кого гнетет время и кто страшится самой жизни. Кто живет лишь в собственном воображении и никогда не скрывал своих слабостей за каким-нибудь смелым и пошлым поступком. Кто до отчаяния, до неподвижности одинок и во всеоружии бездарен... Я приветствую подобных мне и тех, в первую очередь, кому в наше время осталось лишь честно скрывать свое лицо перед досужим и нравственным безвременьем. Поскольку эта книга обладает только одним естественным качеством, в отличие от других неестественных и литературных качеств - это искренность. Во всем другом она беспомощна и бесполезна в употреблении.
Я пишу об “употреблении” потому, что в период рыночной экономики книги производятся исключительно из расчета на потребителя. А мне даже не интересно, состоялась книга или это все та же рукопись. Потому что мне абсолютно безразлична ее судьба и чем должна закончится ее бесконечно правдивая история.
Может быть, она покажется интересной какому-нибудь патологоанатому, что, удобно устроившись на перифериях психологии, пишет все те же “три формы вдохновения”.
Приветствую тебя, унылый, ищущий свою последнюю надежду читатель. Ибо твоя последняя надежда - это твоя правда, от которой меня воротит и которая заставляет писать эти строки.
(*) Хотел вместо слова “пенаты” написать “пеналы”. Маленький, с деревянной крышечкой ящик. Детские комплексы, школьный иммунитет к поступку. Страх получить вечную тройку и заслужить нагоняй несуществующих родителей. Почему несуществующих? Да потому что наказание все равно неизбежно.