Аннотация: Каждая почечка налилась и готова вот-вот явить миру содержимое своей глянцевой оболочки.
Каждая почечка налилась и готова вот-вот явить миру содержимое своей глянцевой оболочки. Зелени почти нет, но воздух просто благоухает её свежим ароматом. Он лёгок и сочен одновременно. Обнажённая земля приготовилась к поре любви: плотная и упругая, и девственно чистая, стыдливо прикрытая кружевом прошлогодней листвы и травы. Сквозь ажурный подлесок из глубины просыпающегося леса смотрит иссиня-зелёным глазом подснежная поляна. А пролески так велики и ярки, что кажутся тропической экзотикой в скромном лесу умеренных широт. И звуки... О, как прекрасны звуки просыпающегося по весне леса! Незаметный зинзивер наполняет прозрачные своды весенней песней, утверждая жизнь и доказывая безвременье сущего.
Лет десять назад этот лес был покрыт морщинками из сотен пересекающихся тропинок, протоптанных местными жителями, приходившими в зелёную кладовую за грибами, ягодами, дикими яблочками и грушами, лещиной. Теперь сквозь плотную паутину подлеска пробирается человек с рюкзаком за плечами. Идёт без тропинок, но, похоже, знакомым путём. Идёт и то и дело останавливается, чтобы передохнуть. Осматривает всё вокруг и вздыхает. Он выглядит усталым и отощавшим. Старая, потёртая куртка "аляска", вязаная шапочка, многодневная небритость на лице без возраста и без цвета.
Совсем потухшие глаза выдают в путешественнике человека разочарованного. В противоположность птице, распевающей на верхушке дерева призывные песни. Человек напоминает городского бомжа, забывшего прошлое, живущего этой минутой и совсем не думающего о том, что ждёт его в будущем.
Очутившись на поляне с пролесками, он снимает шапку и утирает ею лицо. На мгновение взгляд оживает, но ещё через мгновение в нём отражается такое горе и отчаяние, что становится страшно за человека. Может, его сердце, скорее всего, истерзанное тяжёлыми испытаниями, не сумеет справиться с чувствами, нахлынувшими при виде торжества проснувшейся природы? Но, нет. Всё в порядке. Человек, перестав вдруг замечать под ногами жизнь, смело ступает на неё и продолжает свой путь.
За лесом - деревня. Она прижалась к южному склону высокого, но пологого холма и напоминает изодранное одеяло, небрежно брошенное кем-то на этот холм. Одеяло выцвело на солнце, и припорошено пылью. Кое-где ещё остались яркие краски облупившихся стен и крыш, покосившихся заборов. И повсюду растут кусты и деревья, гигантские и нереально развесистые.
Человек опять взволнован, и даже слеза стекает по давно немытому лицу. Но стоять и придаваться грусти он не намерен. Человек определённо знает, куда идти. И идёт... Цель его путешествия - дом в самом центре деревни. Когда-то большой и белоснежный. Теперь стены вросли в землю, отсырели, покрылись плесенью и поросли мхом. Мох словно шкура животного: густой, он играет изумрудным отливом в весенних солнечных лучах.
Пока идёт по заросшим улицам деревни, человек не встречает ни одного жителя. Деревня давно мертва. Не поют петухи, не мычат коровы в стойлах, не слышен рокот тракторов и шум доильных аппаратов на ферме, что раззявила безобразный чёрный рот - огромный провал в кирпичной стене.
Почему теперь здесь нет людей? Что заставило их покинуть свои гнёзда и подобно птицам улететь в далёкие края.
...Под ногами человека скрипит деревянное крыльцо. Дверь с ещё большим скрипом отворяется и падает с петель, поднимая клубы пыли. Человек входит в дом. Это его дом. Он жил здесь раньше со своей семьёй: женой, дочерью, тёщей.
Вот люстра, которую им подарили на свадьбу. Валяется на полу разбитая и искореженная. Кресла и диван теперь совсем не рыжие, какими были много лет назад. На диване - огромный длинноухий кролик. Его взять с собой было невозможно, хоть дочка и просила. Некуда было класть, да и запретили, кажется.
Стоит закрыть глаза, и человек уже слышит тревожные слова жены: "Неужели всё это надо оставить?" И дочери: "Папочка, а как же наш скворечник? Ты обещал, что там будет жить такая же семья, как наааша!.." Плач, слёзы... И не только на ещё розовых дочкиных щёчках. Тёща тоже плачет. Успокаивает внучку, а сама кончиком косынки всё трёт и трёт вокруг глаз, словно желая разгладить морщины, из-за которых имеет лицо улыбающееся и доброе. Она уже очень слаба. За пару недель осунулась и исхудала. Стали выпадать волосы, зубы. Она уходит первой. До последнего не хочет мириться с тем, что не минует никого.
Потом заболевает дочь. Её никто не лечит, кроме жены. Никто не хочет признавать болезнь. Грипп, простуда... Это пожалуйста! Но лучевая болезнь... Её не диагностируют. Такими болезнями никто болеть попросту не может. Ведь все эвакуированы из зоны заражения вовремя и по правилам. Дочка увядает как цветок без воды под палящими лучами солнца. Она до последней минуты планирует, как пойдёт первый раз в первый класс, и ни у кого не хватает сил разубедить её. Последние деньги уходят на ученические принадлежности: пенал с Аладдином, фломастеры, портфель...
Жена их радостно раскладывает на столе целых два года, ожидая пока дочка придёт из детского сада. Потом всю ночь они обычно ищут малышку в чужом недобром городе по подъездам, подворотням и дворам. К утру жене становится легче, и можно вернуться домой, чтобы отдохнуть.
Их домом на несколько лет становится маленькая комнатушка в городском общежитии. Человек последний раз ночует там, когда хоронит жену. Сам копает могилу, сам сколачивает крест. Бесплатно соглашается отпеть усопшую батюшка кладбищенской церкви. Он же даёт деньги на гроб.
Когда жена умирает, человек больше не может спать не на улице. Только близость звёзд и ощущение единения с космосом позволяют забываться странным прозрачным сном. Он спит, но всегда слышит и даже видит происходящее вокруг.
Кто знает, остался бы человек один, если бы не согласился уехать из дома? Порой ему кажется, что причина смерти в страхе и в том, что он без сомнения изменил своему теперь привалившемуся на бок дому, заросшему саду и лесу с его глянцевыми почками. И вообще, каким глупцом надо быть, чтобы покинуть этот рай со всем буйством бесконечной жизни в нём!
Идея вернуться домой возникла сама по себе с приходом весны. Зачем скитаться, когда где-то среди лесов есть дом, выстроенный собственными руками, есть кусок земли, который никогда не позволит умереть от голода, и есть лес?
...Человек впервые спит так, как это бывало с ним до аварии. Не видит снов и не слышит ничего. Если бы в дверь стучали, колотили в окна, он всё равно не проснулся бы. В доме холодно, гуляет мартовский ветер-сорванец, но человек, свернувшись калачиком в углу на куче старого тряпья, спит.
Он не слышит, как вдруг деревня начинает шуметь: шуршать, потрескивать, скрипеть, перестукивать, стонать, гудеть, вскрикивать, завывать, смеяться, истерически хохотать. Кто... или что издаёт такие звуки? Кто смеет тревожить покой улиц и домов, забывших людей и забытых ими?
Утро будит ещё более неуёмным холодком, чем ночью. Оно входит в дом через разбитые окна и неловко приставленную к притолоке дверь.
Вынутая из рюкзака начатая пачка печенья и вода из ручья в конце огорода сходят за завтрак. Эта же вода бодрит, омывая лицо, шею, руки по локоть. Человек набирает её в ведро и возвращается домой. Дом тоже нуждается в том, чтобы его освежили, омыли, начали возвращать к жизни.
В приятных хлопотах проходит первый день дома. Человек абсолютно уверен, что рядом с ним - души, ушедшие в небытие. Должны же они где-то обрести покой. Здесь самое место. Здесь начинался их земной путь, здесь они и должны обрести успокоение. "Надо сходить в церковь", - решает для себя человек. Он укладывается спать на их с женою кровать, планирует свой завтрашний день и снова глубоко засыпает, отключаясь ото всего внешнего мира... До самого утра.
А в деревне ночью - опять суета, опять она наполнена звуками и движением.
Новый день приносит новые радости. Кажется, что теперь любой день будет наполнен радостью. Дома и стены помогают, говорят в народе. Утром во дворе человек слышит звонкий собачий лай. Малышка, похожая на чеховскую Каштанку, скачет вокруг, будто видит давно ожидаемого хозяина. Человек зовёт её с собой в дом. Ещё нужна кошка, и жизнь никогда больше не покинет родной островок во вселенной.
...В церкви - тишина. Лишь у самого иконостаса падающие откуда-то сверху капельки талой воды со слабым звоном разбиваются о тёмную гладь образовавшегося посредине храма озерца. Лики темны, а у Иисуса по-прежнему кровоточат раны. Полно свечей! Обрадовавшись находке, человек забывает помолиться. Он собирает свечи в шапку, опустошая один подсвечник за другим. ...Потом вдруг останавливается у распятия, перед которым - печальный прямоугольный канун, и начинает медленно выставлять все свечи в малюсенькие подставочки на нём. Глотая слёзы, зажигает их одну за другой и ещё долго стоит, заворожённый поминальным огнём.
Наступившая ночь окутывает уже не таким холодным одеялом, что накануне. Рядом - собака, под большим тёплым пледом, а в печи, которую удалось наладить по старинке, отделив от разорванных труб, потрескивает огонь. Сон приходит не сразу... Сквозь туман первого сновидения явственно пробиваются странные звуки. Человек выходит на улицу и не может сразу понять, что происходит. Кругом не только звучание, кругом - движение!..
В загадочном лунном свете вдоль улицы маячат силуэты людей. Они никуда не идут, лишь топчутся бессознательно на месте, кружат в странном шаманском танце. Пройдя пару шагов, могут вдруг вернуться обратно, снова идти, не разбирая дороги.
Сердце человека колотится с силой желающего вырваться из материнской утробы ребёнка. Заливисто лает собака. Люди замирают. Замирает и человек. Потом они постепенно возвращаются к своим непостижимым делам, а человек осторожно начинает движение вдоль забора. Собака, зажатая ещё довольно сильными руками человека, молчит. Лишь иногда слабо попискивает и часто со свистом дышит.
Что происходит? Люди издают стонущие звуки, ломают заборы, вырывают растения, то вскрикивают, то вдруг хохочут, приводя в ужас давно не пуганое сердце человека. На него никто не обращает внимания, и это позволяет подойти довольно близко к мужчине в лёгком, не по сезону, пиджаке.
-- Ты кто, мужик?
На мгновение мужчина приостанавливает бестолковое качание из стороны в сторону, потом возобновляет его с большей силой и, подняв голову к небу, вдруг издаёт гортанно-воющий звук, пробирающий до мозга костей.
Человек отступает назад, собака заливается новым приступом лая и вторит безумцу в пиджаке. Тот резко останавливается и оборачивается на потревоживших его.
Холодный пот выступает на коже человека, воздух в глотке - ни туда, ни сюда. Лицо обернувшегося - с бельмами глаз серого цвета, без носа и верхней губы! Дыра обозначается чем-то шевелящимся внутри, а из глотки - срывающийся фальцетом и переходящий на шипение, звук!
Человек бросается бежать. Люди вокруг чуть группируются. Их не менее двух десятков. Все смотрят невидящими глазами, издают странные звуки и... Ооо!.. До чего же они безобразны! С изъеденной и исковерканной плотью...
Человеку удаётся добежать до двери своего дома, закрыть её, подперев попавшейся под руку балкой. Но его никто не преследует. Он отпускает собаку и, прокрадываясь, движется к заколоченному фанерой окну. Там есть стеклянная форточка. Человеку хорошо видна улица. На ней, словно в экстазе стоят, замерев, полулюди, полутрупы. "Зомби!" - промелькнуло в теряющей рассудок голове. Ожившие мертвецы или ещё не до конца умершие... Бред какой-то! Скорее всего, они не могут мыслить, не имеют ни души, ни сердца. Что же заставляет их выходить по ночам на улицы деревни?
Человек продолжает неотрывно наблюдать за массой мертвой плоти у забора своего дома. Она копышется и стонет, её слышно. По мере того, как страх уступает место любопытству, человек начинает узнавать некоторые... лица. У самого забора с отрешённым видом - бывшая соседка баба Неля в съехавшем на сторону платке, с торчащими седыми волосами. Она не захотела тогда уезжать: "Да куды ж я поеду?", осталась, наверное, померла, и теперь... Вон - дядя Женя, Лидка-почтарка... А Никита Степаныч умер ещё, когда никто из деревни не уезжал. Внезапно заболел и скончался. Сердечник был, никто не удивился.
Человек не спит. Зомби под окном постепенно начинают заниматься своими нехитрыми делами, разбредаются, безучастно подталкивая друг друга. Интересно: кто падает, потом с таким трудом поднимается на негнущихся ногах, снова падает, выламывая конечности... Всё продолжается до утра под равнодушным оком ночного светила.
К утру человек всё же забывается привычным сном, с которым не расстаётся последние годы. А собака спокойно посапывает, свернувшись калачиком, у остывающей печи. Человек только помнит, как под утро порядком утомлённые тела начали разбредаться по домам... Своим, чужим... По домам.
...Когда солнце уже в зените, человек выходит на улицу с твёрдым намерением навестить соседей. Хладнокровие никогда не было присуще ему, но он - человек не робкого десятка. А сегодня поджилки трясутся. Сначала идёт в церковь. Зачем? Трудно сказать. Там ближе Бог. Теперь Он и маленькая собачка, суетливо бегущая впереди, - единственные союзники единственного живого человека в затерявшемся среди лесов селении.
Господь молчалив, но в самом воздухе храма витает некая сила. Она ещё не покинула божий дом. Она держит на плаву тонущий корабль, пробитый насквозь человеческой гордыней, вознамерившейся обуздать мир, созданный однажды и на века. Люди так обижают природу и оскверняют величие Отца своего, что природа вознамерилась отомстить им, отбирая жизнь. Гибнут невинные, расплачиваясь за грехи виноватых. А некоторые и умереть-то не могут: скитаются по земле, терзая свои тела, но не живут. Где теперь их души? Здесь - в храме? Или в лесу, где так буйствует одержавшая маленькую победу природа, где всё расцветает и празднует бессмертие?
Проклятая радиация! На что ещё способен мирно убивающий атом в дырявых лапах жалкого подобия Господа нашего?
Человек выходит из храма и снова, как и несколько минут назад, неторопливо, стараясь не смотреть в пустые глазницы домов, идёт по улице. Собака пугает стайку ворон, и они взмывают в чистое весеннее небо. Человек вдруг совершенно ясно понимает, что должен сделать сегодня. Только бы хватило смелости и сил... И ещё... Надо успеть до заката.
Он заходит в ближайший дом. Прямо на пороге - труп. Без движения и дыхания. Раскрытые белые глаза устремлены в потолок, неестественно заломлены руки: назад и в стороны. В следующем доме - два покойника. Всё - знакомые люди. Совсем не опасные эти зомби. Он пытается потянуть одного за одежду. Тот не шевелится. Как и предполагал, днём трупы не двигаются. Конечно, они тяжёлые, а человек слаб из-за постоянного недоедания и недосыпа. Но он справится. Уверенность настолько велика, что силу прибавляет не только душе, но и мышцам.
Человек берёт починенную им накануне совсем для других целей тележку и направляется к дому бабы Нели. Когда грузит полуистлевший труп, отрывается нога. Собака не лает, не суетится. Лишь жмётся к ногам нового хозяина, мешает...
-- Уйди, дурёха! Не путайся под ногами! - прикрикивает он на животное. То отходит на безопасное расстояние и продолжает наблюдать издалека, как человек один за другим свозит трупы и их отвалившиеся части в стоящую на окраине деревни общественную баню. Пока везёт, тела разлагаются на глазах, поджариваются ярким солнцем, источают зловоние, собирая тучи вдруг проснувшихся мух.
Лицо человека, покрытое испариной, сосредоточено. Куртка давно брошена где-то по дороге. Руки в омерзительных человеческих останках. Поначалу человек обвязал их тряпками, но это здорово мешало. Пришлось орудовать голыми руками.
...К вечеру гора трупов, образовавшаяся в бане, так начала смердеть, что, казалось, вонь затекает внутрь и разъедает грудь. Пока собирал сухие брёвна и ветки в лесу, чуть очистил руки и лёгкие. Вскоре деревянная баня обложена валежником, и человек то там, то здесь поджигает пучки сухой соломы и куски газеты десятилетней давности.
Случается вполне ожидаемое. Трупы с заходом солнца начинают двигаться, ползти к заваленным дверям, стонать, выть, раскачивать ветхие стены строения. Человек готов ко встрече с зомби лицом к лицу. С огромным бревном наперевес он стоит у выхода из бани, рядом - собака настороже. Когда падают обожжённые брёвна, и трупы, не способные погибнуть от угара, вообще не способные погибнуть, покидают заточение, человек беспощадно кромсает ватно-разжиженные, а местами - подсушенные тела, снова бросает их в огонь. Кольнувшая вдруг в сердце оторопь перед первым узнанным покойником постепенно отпускает, и в душе взрывается ненависть к страшному непредсказуемому радиационному монстру.
...Присев у пожарища, человек перебирает в памяти всё своё прошлое, вспоминает жену и дочь. Вспоминает родителей. К счастью, их тела истлели задолго до страшных событий, изменивших судьбы тысяч людей. Человек не знает, сколько времени отпущено ему. Но остаться здесь на своей земле он пока не может. Вокруг так много сёл и деревень. В тридцати километрах - большой посёлок. Везде могут быть зомби. Не по-божески это: ходить по земле трупам, когда души видят свои тела и страдают от этого.