Аннотация: Третье место на конкурсе БД-6 по версии Логинова
Опубликован в журнале "Реальность фантастики 04/2007"
Наши флаги
Над астероидом всходило солнце. Было оно белое, жгучее и прекрасное - по крайней мере, так о нем пел пан Галушка, известный бард, который сидел, развалившись на крыльце своего коттеджика. Пани Галушка вышла на балкон в новых розовых бигуди и долго и тщательно развешивала белье. Мэр Фунтик, живший напротив, корпел в своем кабинете над доносами. Ему нравилась его работа. Он отдернул шторы и посмотрел на солнце: оно ему решительно не нравилось. Мэр Фунтик хотел, чтобы прилетели войска столичной планеты и расстреляли светило. Внизу пел хвалу солнцу пан Галушка, одобренный правительством диссидент. Фунтик неодобрительно покачал головой.
В двух кварталах от действа, где солнце толком еще не встало, молодой человек, которого звали Матти, жег флаг. Он развел костер у забора, скрутил флаг в трубку и положил трубку в огонь. Повалил дым, у Матти запершило в горле, и он закашлялся. Сцену увидел его школьный приятель Симеон. Он подошел к костру и, ковыряя щепкой в зубах, спросил:
- Жжошь, сцуко?
- Сим, сколько можно просить: говори нормально, без этого дурацкого сленга. - Матти покачал головой.
- Фигасе... - удивился Симеон. - Ты че злой такой, млин?
- Я...
- Матти! Матти! - высунувшись из окна, запричитала Маттина родительница.
- Чего? - спросил Матти и отвернулся.
- Флажок-то! Флажок!
- И чего?
- Праздник сеня! А ты жжошь!
Матти посмотрел вдоль улицы. Над тротуаром неслось, изредка касаясь земли и подпрыгивая, перекати-поле. Дома стояли с одной стороны белые, выжженные добела солнцем, а с другой - темно-синие, скрытые тенью. Цвела сирень. Как всегда шумно работала паровая прачечная. Сипло перешептывались ранние прохожие. Они развешивали над домами флаги. Кое-кто разглядывал в бинокль Матти и его костер. Матти знал этого "кое-кого": то был известный доносчик пан Рулька. Пан Рулька достал фотоаппарат и сфотографировал горящий флаг. Попавший в кадр Симеон побледнел и дал стрекача. Матти был настроен решительно. Он стоял у костра, руки в боки, и ждал.
Солнце еще не успело сесть, как к дому Матти пришли сам мэр, пан Рулька и - зачем-то - бард Галушка. Упитанный бард вяло бренчал на побитой гитаре и пел про очередную погибшую любовь.
- Матти... - ласково сказал мэр Фунтик и нежно хрюкнул: - Ну че ты, а?
- Чего?
- Да вот... - мэр ботинком поддел уголек, выкатившийся из костра. - Флаги жжошь, сцуко.
Матти насупился. Он хотел посмотреть в глаза мэру строго, он хотел держаться стойко, как революционеры прошлого, но отчего-то застеснялся и опустил голову.
- И чего?
- Не патриот что ли, млин? - спросил мэр. Мама Матти, услышав эти слова, всплеснула руками и буквально вывалилась из окна. Семеня маленькими ножками, она подбежала к Фунтику и схватила его за рукав:
- Ну че вы ваще? Ну че? Он не хотел! Сынка мой! Он же, млин...
- Лудший ученик школы, - сказал мэр. - И, млин, такое...
- Значит так, - сказал доносчик Рулька. - Стою я на крыше, мляка-мука, мирно вывешиваю флак...
- Лудший же, отличнег! И такое, млин...
А пан Галушка вдруг запел; песня эта, по его мнению, как нельзя лучше подходила к возникшей нелегкой ситуации.
Ассигнация девять на двенадцать
С наивной подписью "Сто баксов".
Ассигнация, с которой улыбался,
Но, млин, улыбкой мало что исправишь...
- Ассигнацией тут не поможешь! - сказал мэр и топнул ногой. - И ваще, че это вы? Я взятог не беру.
- Взяток, - не поднимая головы, сказал Матти.
- Че?
- Правильно говорить "взяток".
Все отшатнулись от Матти, как от прокаженного, кроме его мамы, которая заголосила не своим голосом и, обняв сына, умоляла Матти отречься от своих слов.
- Сначало флаги, потом тут это... - горько сказал мэр и смахнул набежавшую слезу.
Через час, когда солнце вновь выглянуло из-за горизонта, состоялся суд. На летней веранде мэрии поставили большой деревянный стол, на стол водрузили блюда со свиными ребрышками и бутылки с вишневой настойкой. Собралось полгорода. Над домом развевались флаги. Бард Галушка пел славу дню астероида. Подсудимый сидел на табуретке в углу веранды. Совсем рядом цвела сирень, тыкалась ветками в спину. Матти с тоской смотрел на цветущие ветки. Где-то внизу дожидалась мама, которую не пустили на заседание суда, и Симеон, боявшийся, что привлекут и его. Он кричал Матти, сложив ладони рупором:
- Ты это, Матти... не пали меня, ёпт! Спалишь, убью нафик!
- Заткните ктонить этого идиота, - сказал мэр, вытирая кружевным платочком пот. - Рулька!
Доносчик поспешно выбрался из-за стола и, поклонившись мэру, исчез за дверью. Вскоре с улицы послышались глухие удары и визг Симеона. Матти стало немного жаль приятеля-обалдуя.
- Ну че, Матти? - сказал мэр, когда гости, наевшись, принялись как бы нехотя цедить настойку. - Че скажешь в оправдание?
- Мне незачем оправдываться.
- Как это? Как это? - мэр поднял брови и развел руки в стороны, улыбаясь. Гости угодливо захихикали. Вернувшийся Рулька достал блокнот и из-под бровей разглядывал гостей.
- Что я сделал?
- Я те скажу чё, Матти. Сёня праздник нашего родного астероида, а ты флак не поставил. Это раз. Ты его жжог, сцуко. Это два.
Матти молчал. У его виска покачивалась веточка сирени. От нее приятно пахло чем-то неопределенно далеким и нездешним, таинственным и прекрасным, и Матти никак не мог сосредоточиться, не мог найти слов, чтобы объяснить суду, что он чувствует, почему сжег флаг и почему ему кажется, что живет он не среди людей, а в гнойнике, который заселяют болезнетворные микробы. Это были обидные слова, от них могло стать хуже, но кто-то мог задуматься, что-то понять, вот только Матти был не слишком умен и никак не мог подобрать верные слова.
- Ну че? Че скажешь, а?
- Сцуко... - добродушно проговорил бард. Гости вновь захихикали. Кто-то украдкой заталкивал в сумку бутыль настойки. Доносчик Рулька, отхлебнувший из своего стакана, вдруг схватился за горло, заперхал и повалился под стол. Гости скромно притворялись, что не заметили этого; только мэр пробормотал под нос:
- Давно пора, млин.
- Я... - сказал Матти и снова замолчал. Он вдруг посмотрел на себя и других со стороны и ему стало непреодолимо страшно. Что-то даже не звериное, а исконно человеческое было в этом собрании; но оно, это "человеческое" не имело никакого отношения ни к человечности, ни к милосердию.
- Значтак... - сказал мэр. - "Значтак", кстать, енто одно слово, не возражаешь, Матти?
Матти молчал.
- Значтак... законы у нас простые, человечьи. Даем те судки, Матти. Слышь? Судки! Завтра утром я лично приду к тебе, Матти. Многого не прошу: ты обязан всего лишь установить на калитке маленький флажог нашего любимого астероида. Слышь, Матти? Всего лишь маленький флажог. И тада ты бушь прощен. А иначе... законы у нас простые, Матти. Иначе тя, как гриццо, ждет казнь.
Гости все как один встали и зааплодировали справедливому и милосердному решению суда. Мама подсудимого, слушавшая собрание, вздохнула с облегчением. Быстрее ветра она побежала к дому. У нее оставалось полчаса до следующего рассвета. Уже через минуту над калиткой стояло целых три полосатых черно-красно-бело-сине-зелено-оранжевых флага.
На улице пахло бензином и нагретым металлом. Зажглись красные фонари. Солнце зашло, длинные тени кривлялись и извивались под ногами у Матти, который шел по улице к себе домой. Он жалел, что так ничего и не рассказал на суде. Он не успел или не сумел поделиться своими чувствами и мыслями, почерпнутыми из книг, которые он, наверно, единственный, читал на астероиде. Астероид был слишком мал для людей, и они уменьшились, не буквально, но внутренне, подстраиваясь под свою родину. Матти подстроиться не сумел, но и вырасти не смог - астероид мешал ему, душил, убивал ростки сознания. Матти прислонился к стене и вдруг заплакал. Грязным рукавом он размазывал слезы по лицу. Это были чумазые, детские слезы, но они подарили Матти чуточку облегчения. Близко послышалось пыхтенье. Рядом стоял Симеон. Его лицо было похоже на разбухшую подгнившую вишню.
- Ну че? - спросил Симеон, пряча глаза.
- Намана фсё... - сказал Матти.
Симеон заулыбался:
- Ну я тада эта... пшел, в опчем?
- Иди. Ты ж мой друк.
- Ыгы... - сказал довольный Симеон и побежал. На другой стороне улице хоронили пана Рульку; пришло много народу, чтобы плюнуть на его могилу. Симеон пристроился в конец очереди, перекатывая во рту заготовленный шарик из жвачек. Он был счастлив, что все обошлось.
Минут через десять, когда белое и жгучее солнце упрямо выкатилось на небо, мэр подошел к дому Матти. Он посмотрел на калитку и замер.
В руке он сжимал кружевной платочек. В глазах у него оседало непонимание.
В пыли у калитки валялись флажки с поломанными флагштоками. На калитке стояла веточка сирени.
От нее остро пахло уходящей весной.
В рассказе использован так называемый "падонкаффский" сленг, очень популярный в интернете.