Аннотация: Городское... фэнтези? мистика? НФ? Куча фрейдистских вывертов и аллюзий на работы братьев по цеху, но вещь - крайней самостоятельная.
Обновление от 13 января
СПЛЕТЕНИЕ ПЕРВОЕ
Я разглядываю несчастных девушек с порносайтов, и мне становится страшно. Их так много, очень-очень много и иногда кажется, что каждая женщина на земле хоть раз снималась топлесс. Когда выхожу на улицу после работы, я не могу смотреть женщинам в глаза: приходится останавливаться и отворачиваться - такое чувство, что вот-вот мелькнет лицо с порносайта; мелькнет и растворится в толпе, а мне будет безумно стыдно, и выход останется только один - пойти в кабак: вонючую, пропитанную мужским потом наливайку, чтобы напиться там в хлам.
Иногда я представляю другое. Я представляю фотографа, старого, побитого жизнью, одноногого мастера, который носится по земному шару и снимает на камеру женщин. Подглядывает в замочные скважины, сверлит в стенах дыры - все для того, чтобы сфотографировать обнаженную красавицу. В его глазах застыла боль, потому что он спешит; он хочет сфотографировать всех-всех женщин на свете, но не успевает. Фотограф чувствует смерть каждой женщины, которую не успел снять. Он беззвучно плачет, но остановиться не может: бежит со всех ног к следующему дому.
Мне жаль несчастного фотографа. Очень, очень жаль.
Когда я рассказал эту историю Мишке Шутову из отдела убийств, тот повертел пальцем у виска и предложил выпить по сто грамм для успокоения нервов. Мир Мишки тверд и незыблем; он знает точно, что в нашем мире еще есть живые. Что, несмотря на огромное количество сайтов, посвященных членовредительству, живые люди еще встречаются. Чтобы убедиться в этом, достаточно выйти на улицу.
В какой-то момент, после года или двух работы, я заметил, что женщины начинают повторяться. Эту кареглазую блондинку с неестественно бледной кожей я видел на другом сайте. Фотографии молоденькой нимфоманки с "химией" на голове расползлись по пяти или шести страничкам. Нимфоманка везде проходила под грифом "девственница", но по глазам было видно - это не совсем так. Вернее, совсем не.
Я обрадовался. Я подумал, что рано или поздно выяснится, что женщин на порносайтах не так уж и много; что скоро я вычислю их всех и тогда можно будет успокоиться.
Но появлялись новые. И не было им конца: улыбающиеся лица, игривые позы - мне хотелось плакать, когда я видел их. Из-за веселых лиц подмигивали искалеченные судьбы, выплаканные в сушь глаза; в светящихся, подрисованных компьютерной программой глазах, я не видел мысли.
По-настоящему, вдрызг, я напился, когда однажды увидел девушку с порносайта в реале. Тряпочное, снятое старенькой аналоговой камерой видео я просматривал несколько раз подряд - черноглазая лолита, с виду цыганочка, занималась любовью cо здоровенным мужиком. Было противно, но, в общем, как обычно.
Вечером я встретил лолитку в собственном подъезде. Девушка жила этажом ниже одна, без родителей, без парня. Я не знал ее имени, но пару раз встречал в подъезде; внимания, правда, не обращал почти. Знал, что живет этажом ниже, а больше ничего.
Почему одна живет? Чем занимается?
Мало ли. Может быть, студентка; квартиру снимает, чтобы учиться спокойно, обстоятельно читать конспекты, изучать пухлые тома университетской литературы; хорошая девушка, в общем. Догадку эту, кстати, подтверждали аккуратные интеллигентные очки с толстыми стеклами.
На записи очки она сняла. Наверное, поэтому я не узнал ее сразу.
И вот, душный летний вечер, запахи цветов и заводской пыли щекочут ноздри, а рядом стоит она, девушка с видео в легком синем, с вышитыми цветами - ромашками и тюльпанами, сарафане. Стоит на площадке между этажами, нога за ногу, и курит. Смотрит в окно на огни вечернего города и о чем-то думает. Я не знаю, о чем она думает, глядя на город из окна десятого этажа: я бы на ее месте думал о той пленке. Мне было б стыдно, и сейчас бы я думал о том, что надо найти того парня, который снимал меня на камеру, что надо уговорить его отдать кассету.
А потом пленку следует сжечь.
Я замер, когда увидел ее, и мысли эти словно скорый монорельсовый поезд промелькнули в голове, мелькнули и исчезли; осталась только пустота и неприятное щемящее чувство: слабая, уколом булавки, боль возле сердца.
Девушка обернулась, улыбнулась мимолетно, смешно сморщила носик, вспоминая; потом сказала:
- Здравствуйте, Кирилл.
- Здравствуйте...
- Наташа.
Надо было улыбнуться, по всем правилам нужно было, но я не смог себя заставить. Я видел не женщину, нет; не красивую незнакомку, не трудолюбивую студентку; я видел свою унылую, с заляпанными жиром обоями, квартиру; видел я и бутылку выдержанного коньяка, а с ним за компанию - маленькую тарелочку с нарезанным лимоном. Тонкие-тонкие, полупрозрачные дольки...
Прорицателем я не был, но хорошо знал себя - в голове мелькало мое ближайшее будущее.
Она молчала, улыбаясь, а я осторожно разглядывал Наташу, в слабой надежде убедиться, что обознался. Заметил маленькую черную родинку на подбородке - такая же была у девушки с видео; шрам над левой бровью, заклеенный кусочком скотча крест накрест - к сожалению, все совпадало.
- Кирилл?
Я не ответил. Я склонил голову и протопал мимо нее, разглядывая побитые, разрисованные табачным пеплом ступеньки. В каждой черной пылинке я видел лицо девушки с видео; девушки, которая курит семь ступенек назад; восемь; девять; десять...
Я вдруг вспомнил слова друга, Игорька, которого хлебом не корми, дай только пофилософствовать на досуге: "Палка, которую все время ломают пополам, бесконечна. Следовательно, палка, к которой каждую секунду приращивают равную по размеру палку, никогда не заполнит Вселенную".
Сколько бы ступенек не разделяло меня и Наташу, она всегда будет рядом, там, этажом ниже.
В тот вечер я опустошил заначку: бутылку армянского коньяка, что привез мне месяца два назад друг. Я упал, не раздеваясь, на кровать и считал вертолеты; наслаждался состоянием блаженного отупения.
Иногда в уши проникал странный звук. Скрип матраца, отфильтрованные стенами мерные движения...
Может быть, этажом ниже снимали очередное порновидео. Возможно, завтра я увижу его на главной странице сайта "сладкие_губки.ру".
Так думал я в тот вечер.
Сейчас я возглавляю отдел порно. Везение, качества лидера? Нет их у меня. Фишка в том, что могу безошибочно определить возраст человека, с точностью до двух-трех суток. Я не знаю, как это получается, но стоит мне посмотреть на человека, и я вижу его возраст: как бы он ни выглядел; в каком бы состоянии ни было его лицо. По идее я могу почувствовать, сколько прожил на свете человек, у которого сняли с лица кожу, но пробовать не приходилось, да как-то и не стремлюсь к подобному опыту.
Умение, конечно, интересное, но применения ему я долго не мог найти. Работать иллюзионистом, удивлять толпу точными догадками, дешевыми предсказаниями? Я не видел в этом смысла; кроме того, сильно сомневался, что сумею работать перед большим скоплением народа. Боязни толпы у меня не было, просто подобная работа казалась мне пошлой.
Образование у меня имеется, высшее даже: инженер-электрик. Проблема номер два: с таким образованием я находил только низкооплачиваемую работу. К тому же мне не хотелось работать инженером, а образование получил случайно: в те юные годы, когда было все равно, куда идти учиться, лишь бы откосить от армии.
Работенка подвернулась неожиданно. О моей способности знал друг, он и дал совет попробовать устроиться в "Институт Морали".
Я попробовал.
После долгого и нудного собеседования, после проверки кучи бумаг мне сказали: "Ждите ответа". Я вернулся домой с мыслью, что дружеская протекция не помогла, и работа мне не светит. Однако уже на следующее утро они позвонили и предложили выдвигаться немедленно: оформлять документы.
Так я и стал работать в Институте.
На самом деле название у нашего учреждения длинное и неудобоваримое, но все привыкли называть его именно так - "Институт Морали".
Мы занимаемся тем, что рыщем по всемирной паутине, конкретно в русской ее части; разыскиваем нарушителей российского законодательства. Мой отдел по большей части занимается поисками нелегального сетевого порно (педофилия, копро... в общем, не стоит об этом. Список немаленький и нет в нем ничего приятного), плюс ведет проверку порномоделей. Например, на возраст: как известно девушка имеет право оголяться перед камерой только после восемнадцати. Юноша, впрочем, тоже, но наших начальников из ФСБ мальчишки почему-то интересуют в меньшей степени.
Как вы понимаете, для меня это самое оно. Я могу определить возраст любого человека по фотографии; причем мне хватает одного взгляда, чтобы понять в каком году был сделан снимок. Это не фантастика и не розыгрыш, это моя невеселая жизнь. На самом деле я ненавижу его, призвание мое, но хотя бы небезразличен, как к работе инженером или фокусником.
И этого чувства, ненависти, мне хватило, чтобы за полтора года пролезть в начальники отдела порно.
Я живу в четырнадцатиэтажном старом панельном доме на окраине города. Здание это здесь единственное в своем роде; остальные либо пятиэтажки-"хрущевки", либо приземистые скучно-серые домики частного сектора.
Мой сосед по лестничной площадке, Леша Громов, живет, как я, один. Но квартира у него побольше, трехкомнатная; краем уха я слышал, что Лешка раньше обитал в ней с семьей. Впрочем, мало ли, что бабки нашепчут, может, и врут. Леша, по крайней мере, на эту тему не любит разговаривать. Мужик он компанейский, выпить не дурак, знает много веселых анекдотов, причем в устах его даже самые бородатые кажутся новенькими, будто с пылу жару - удержаться, не рассмеяться невозможно.
У Лешки комплекция богатыря былинного, и глаза - большие, выразительные; посмотришь в его зрачки внимательно и завыть с тоски хочется, такая в них печаль живет. Я как-то сказал Лешке, мол, надо тебе с глазами сделать что-то, капли специальные может у доктора выписать или еще что, а он ответил:
- Кирюха, знаешь, что прекраснее всего?
- Женская грудь? - спросил я на автопилоте; голова процентов на пятьдесят была забита порнографическими страничками: женщины голые, женщины обнаженные, женщины без ничего; женщины черные, белые, желтые, красные - как же я их ненавидел в тот момент.
- Улыбка ребенка, - сказал Лешка. - Ребенка, который еще не знает, сколько тьмы, дряни уже содержится в его душе; невинная, радостная, от души, улыбка.
Я собирался спошлить, но не сумел, потому что Громов вдруг заплакал. Странно было глядеть на этого здоровенного мужика, рубаху-парня и видеть размазню, плачущего, размазывающего слезы по лицу рохлю. Мне стало противно, я подлил в рюмку водки и выпил.
В тот момент я не то чтобы перестал уважать Лешку, но ходить к нему, делиться проблемами за бутылкой алкоголя стал реже. Может быть, потому, что до этого сам воспринимал Громова как жилетку, в которую можно поплакаться, но становиться жилеткой не собирался.
Черт его знает. Может, я и сволочь, но все-таки кажется, что к собственным тараканам в голове нужно относиться с изрядной долей юмора, а не выхаркивать их вместе с соплями и слезами - не по-мужски это.
В начале осени, когда листья только-только стали желтеть, Лешка притащил в нашу "панельку" большую, белую в коричневую крапинку, коробку с логотипом "РОБОТА". Лифт не работал, и он оставил коробку на первом этаже, а сам быстренько поднялся к нам на одиннадцатый, позвонил в мою дверь и, пытаясь отдышаться, сказал:
- Кирюш, помоги. Коробку надо дотащить.
День был выходной, делать было нечего; я накинул на плечи любимую, полосатую аки зебра, шведку и спустился вниз. Коробка была крупная, размером и формой походила на детский гробик. Мысль я высказал вслух. Лешка хмыкнул что-то в ответ, молча ухватился за край. Я просунул руки в рукава шведки, взялся с другой стороны, и мы потащили коробку наверх.
К пятому этажу я выдохся и уже пожалел, что согласился помочь - коробка весила, наверное, килограмм восемьдесят. Мы останавливались передохнуть после каждого этажа, а на седьмом устроили большую перемену и перекурили это дело. Лешка пообещал мне пиво: это немного примирило меня с реальностью. К тому же стало жаль богатыря-соседа; выглядел он неважно: синяки под глазами, губы бледные, будто припорошены первым декабрьским снегом, а еще они у него все время дрожали.
- Слушай, хреново выглядишь...
Громов не ответил; молча выплюнул недокуренную сигарету в окно, буркнул:
- Ухнули! - И взялся за свой край.
На нашем этаже он долго возился с ключами, не мог открыть дверь: руки дрожали. Потом, когда мы затащили, наконец, матерясь из последних сил, коробку в прихожую, я спросил:
- А что в ней?
- Ребенок, - ответил Леша.
Ближе к вечеру, когда на унылом, по-осеннему белесом, небе стали проклевываться тусклые огоньки, Леша постучал ко мне. Я как раз стоял на балконе, любовался кроваво-красным закатом и курил пятую сигарету подряд, когда он позвонил. Пришлось прощаться с недозакатившимся солнцем и идти открывать дверь.
У Громова дергалось левое веко.
- Ты чего? - спросил я, оглядываясь. Почудилось вдруг, что Лешка увидел сзади меня призрака.
- Зайди, - попросил он.
Картонные остатки коробки и вата были разбросаны по всей прихожей; несколько кусочков прилипло к люстре. Лешка легонько толкнул меня в сторону зала, я пожал плечами и вошел; здесь горел свет, орала стереосистема, что-то рассказывал ведущий по телевизору. Посреди комнаты неподвижно стоял семи или восьмилетний мальчонка в джинсовом комбинезоне и красно-белой кепке козырьком назад. Руки он держал по швам, ноги вместе - идеальный солдат, выправка что надо.
Было что-то неуловимо трогательное в пацаненке и удивительное одновременно: я не чувствовал его возраст.
- Робот? - спросил я. - Так вот, что было в коробке... впрочем, это я, дурак, не сообразил сразу, когда логотип "РОБОТА" увидел; с другой стороны, чушь все это, подумал ведь, но сам себе не поверил, решил, что ты просто коробку где-то прихватил, засунул в нее... чего-то там.
Леша с шумом выдохнул; в воздухе явственно запахло алкоголем.
- А еще, - добавил я, - не верилось как-то, да и до сих пор не верится, что у тебя деньги на робота нашлись. Где столько евриков отгреб?
Громов не ответил, и я счел лучшим промолчать.
Форточка была открыта, свежий вечерний ветерок трепал рыжие кудряшки киборга, что выбивались из-под кепарика - очень мило получалось. В голове сформировалось нелепое желание побежать домой за фотоаппаратом.
- Что с ним?
- Аутизмом болен, - сказал Громов, бочком пробираясь мимо застывшего в проходе меня.
- Чего?
- Молчит все время. Ходит только за руку, а есть и пить отказывается. Хотя силой впихнуть можно, только постараться надо.
- Разве роботы едят?
- Эта модель даже в туалет ходит.
Он присел на пол, прямо на ковер, украшенный персидскими узорами; обхватил голову - такой же огромный и несуразный, как этот самый ковер, как вся мебель в комнате.
Всё в комнате, включая хозяина, казалось лишним.
Только мальчонка-робот выглядел здесь уместно. Почему-то.
- Тебе брак подсунули что ли?
- Какой на хрен брак? - заорал Лешка. - Я звонил в магазин! Все в порядке! Эта модель настолько близка к человеку, что даже болеет человеческими болезнями! Я не могу его вернуть!
Я присел рядом с ним; заглянул малышу в глаза, помахал рукой - ноль реакции.
Глаза у него слезились.
- Он плачет что ли?
- Ни черта он не плачет, это у него глаза такие, надо в них периодически закапывать капли специальные, а то роговица отомрет или что-то в этом роде.
Я коснулся щеки мальчика - кожа как настоящая.
- Когда покупал, не проверял что ли?
- Проверял. Все было в порядке. Говорил, ходил, улыбался. В магазине сказали, что такое бывает. На новое место так отреагировал. Бывает, да. Посоветовали сводить к психиатру.
Было очень жаль несчастного Громова, но меня в этот момент заинтересовала другая мысль:
- Слушай, а зачем мы его наверх тащили, если он ходить может?
- В магазине зарядить забыл, - пробурчал Леша, протягивая мне шнур питания, который, словно хвост, торчал из-под ремешка детского комбинезона. - Сглупил... да фигня это все, чушь на постном масле, не это ведь главное, Кирюха!
- Ыгы, - сказал я и уставился на робота, надеясь вызвать ответную реакцию.
Малыш смотрел не моргая, и я сказал печальному Громову:
- Выкинь. Помочь к контейнерам оттащить? Всегда рад. Если что. А от роботов этих одни неприятности. Искусственный интеллект скоро захочет сбросить путы рабства; киборги восстанут, и поведет их робо-Спартак, который будет при каждом шаге греметь разорванным кандалами из металлопластика, и столбы, на которых будут висеть истекающие кровью патриции, укажут дорогу, где прошли роботы...
- Ты чего мелешь?
- Не знаю, - пожал плечами я, - просто я ненавижу роботов.
Лешка промолчал. Потом закопошился, что-то долго искал за пазухой; нашел, наконец, протянул мне согнутый пополам мелованный листок.
- Вот, что мне нужно, - сказал он срывающимся голосом.
"Аминалон, амитриптилин, биотредин, глицин, глютаминовая кислота, пирацетам..." - прочитал я; пробежался глазами по листку дальше: список был большой.
- Это в магазине насоветовали?
- Да, - ответил безутешный Громов. - А еще они хохотали на фоне. Наверное, врали, ну, насчет лекарств этих, вот и смеялись. Кроме того, если по хорошему, я не уверен, что смогу достать таблетки без рецепта. А рецепт мне не дадут - Коля не человек. Нет в нем ничего человеческого, кроме искусственно выращенного пищеварительного тракта; кроме желудка и кишок; да и те, скорее всего, у свиньи одолжены. Мало ли что в инструкции обещают...
У Коли Громова были добрые карие глаза и тонкие губы. Не верится, что он всего лишь робот - вот, что я подумал в тот момент.
- Эти ублюдки из магазина думают, что все покупатели-одинокие мужики одинаковые. Что роботы им нужны либо для секса, либо для чего похуже, - продолжил Лешка. - А я купил его, чтобы любить, понимаешь? Чтобы он рос, и у него оставалась улыбка, добрая и невинная, чтобы он никогда не узнал, сколько дерьма запихано в его бессмертную душу!
"Чокнулся", - печально подумал я.
Громов замолчал; молчал долго, минут десять, может. Я вскоре не выдержал, встал, стряхнул со штанов пылинки, потом аккуратно опустил листочек на пол рядом с Колей и вышел. Громов, наверное, даже не заметил этого - продолжал сидеть в темной комнате, наполненной грохотом музыки и визгом телеведущего, рядом со светловолосым мальчишкой-нечеловеком.
За несколько дней до Нового Года пошел снег. Для нашего климата это значит, что на улице будет полно не просто грязи, а грязи, перемешанной со слякотью и снегом. А сверху это безобразие посыплют песком и хлоридом натрия.
Так и случилось.
На работу я добрался в самом скверном расположении духа, даже с вахтером погавкался - это с Семенычем-то, добрейшей души человеком!
Зашел в кабинет, включил компьютер и сразу же полез на какой-то сайт - в голове были только машина, которая меня обрызгала грязно-снежной жижей, и бомж, что послал меня на три веселые буквы, потому что я не дал ему мелочь.
Тварь, сказал я ему, иди работай, не фиг штаны просиживать.
Бомж посмел обидеться - он же не знал, что я злой, что за пару минут до нашей случайной встречи меня окатила грязным душем проклятая иномарка.
Пару минут, размышляя подобным образом, я тупо смотрел на главную страницу порносайта. Потом встрепенулся, пригляделся внимательней - ошибки быть не могло - сказал:
- Оба-на! - и полез в карман за пачкой сигарет.
Похоже, для кого-то этот день будет еще хуже, отстраненно подумал я. Нет, не было во мне злорадности в тот момент, но и сочувствия особого тоже не было, просто очень захотелось покурить и все.
Я выключил монитор, сунул сигарету за ухо и покинул кабинет.
Мишка Шутов, начальник отдела убийств, очень кстати стоял в курилке и, прихохатывая после каждого слова, рассказывал об очередном сайте, где народ пытали в реальном времени. Сигнал шел с вебкамеры, установленной где-то в подвальном помещении, предположительно под Москвой. Если прислушаться к его словам, выходило, что это смешно; народ и впрямь ржал, слушая Мишку. В принципе работа у нас такая: все, в конце концов, становятся толстокожими.
По крайней мере, почти все.
Мишка, он абсолютно лысый, худющий и, пожалуй, безобразный, однако женщины к нему липнут, что мухи те; чуть ли не дерутся за Мишкино внимание и благосклонность - есть в этом тщедушном пареньке какая-то внутренняя сила, способность зажигать в глазах огонь; проще говоря, Шутов - прирожденный лидер, не то, что я. Вроде Наполеона он, но проще и добрее. И червонец евриков до зарплаты всегда одолжит, а вот Наполеон не думаю, что одолжил бы.
Я зашел в курилку - народ вежливо посторонился - сунул мятую сигарету в рот, прикурил от зажигалки, предложенной угодливой рукой. Кивнул в знак благодарности, прислушался к Мишкиному трепу.
- ...а на главной страничке рожица такая смешная, ну знаете, на манер японской манги девочка-девчоночка, голова размером с тельце, квадратная такая и ручки тонюсенькие; улыбается, лопочет, мол, самый добрый сайт на свете вы посетили, добро пожаловать, добрый человек. Маскируются, значит, сволочи! Ну, я-то - тертый калач, кликаю на девчонку, в окошке "поиск по сайту" пишу: "пытки"...
- Миша, - перебил я его, - поговорить надо, хорошо? Срочно. Это очень важно.
Шутов рассеянно кивнул, а его и мои подчиненные скривились, кто открыто, кто отвернулся заранее - меня недолюбливали, и поделом, наверное. На работе я бываю порядочной сволочью, а если уж такая сволочь, как я, становится начальником отдела после всего лишь года с небольшим работы - это ли не причина для ненависти? По хорошему, за все время работы я сдружился только с Шутовым - впрочем, он личность такая, открытая, со всеми дружит. А еще секретарь шефа, Ниночка, на меня иногда заглядывается. Не знаю, что она во мне нашла. Мазохистка, наверное.
Сам наиглавнейший шеф, глава института, полковник ФСБ по совместительству, когда вызвал меня, чтоб уведомить о повышении, смотрел с неприязнью, будто на таракана какого. Быть может, таким образом он хотел сжить меня если не со свету, то хотя бы с работы - точно. Думал, наверное, что не выдюжу напряга со стороны обиженных, пролетевших с повышением, коллег и уволюсь к чертям собачьим. Но к людской неприязни мне не привыкать еще со школы - я выдержал и заработал, если не любовь, то хотя бы уважение, пускай и густо замешанное на ненависти.
Теперь многие считают, что я подсиживаю шефа. И я не виню их, в принципе. Людям так проще жить: враги должны быть, без них никак.
Не помню точно, когда великий русский народ перетянул у американцев традицию праздновать День Благодарения. Было это лет десять назад, я только-только закончил школу. Ничего удивительного в этом, конечно, нет; мы готовы украсть любой праздник, если есть шанс, что он превратится потом в выходной. Так, кстати, и случилось.
Общеизвестно, что американские семьи в этот день пожирают индейку, птицу, которой наш народ лакомится нечасто. Но эту проблему решили довольно просто: индейку заменили русской народной курицей, а куриц, чтоб разжирели до подобающего размера, принялись пичкать стероидами и еще какой-то гадостью. Потом на западе вышел закон о том, что нельзя есть животных, разумность которых превышает значение 0,2 по шкале Бройля/Хэмма. Наши подхватили. Оказалось, правда, что у большинства куриц разумность колеблется в районе от 0,25 до 0,3. Выход нашли быстро: цыплятам кололи какую-то гадость, отчего птичье поголовье к половой зрелости благополучно тупело, таким образом, российский праздник благодарения был спасен.
А традиция есть откормленных куриц плавно перекочевала и на Новый Год и сопутствующие праздники.
Именно поэтому я покинул курилку, так и не дождавшись Мишки: в ответ на мои кивки, мол, выйти надо, поговорить, он отмахивался, обещал зайти минут через пять, а сам продолжал рассказывать до коликов смешную историю кровавого сайта. Я не выдержал и ушел; к тому же поджимало время: я договорился с другом, тем самым, который помог устроиться в Институт, что он подъедет сюда к полудню.
Я заглянул в кабинет, накинул на плечи старенькую кожаную курточку, протопал мимо вахтера к лифту. Семеныч был зол на меня и притворялся, что внимательно читает газету. Жирный заголовок на титульной странице гласил: "МЯСНОЙ КРИЗИС ОБЯЗАТЕЛЬНО ЗАКОНЧИТСЯ В НОВОМ ГОДУ".
- Очень хотелось бы верить, - пробормотал я, садясь в лифт.
У подъезда было также слякотно и промозгло; незнакомый уборщик в оранжевом рабочем жилете и вязаном свитере под горло счищал снег обычной совковой лопатой. Благодаря его усилиям образовалась дорожка, по которой к нашему заведению мог спокойно, без страха быть заляпанным, пройти человек.
Я глянул на часы: без двух минут двенадцать.
Как раз в этот момент в нашу сторону с улицы завернул низкий японский фургончик, с рубиновой надписью на сером боку "Yuki's fish". Игорек как всегда был пунктуален.
Он притормозил у обочины, чуть в стороне от здания Института, и я пошел навстречу, широко улыбаясь: все-таки Игорь - мой лучший друг. Он высунулся из окошка - кучерявая, рыжая и конопатая до безобразия улыбчивая физиономия. Крикнул что-то - я не расслышал. Тогда он приглушил мотор и крикнул опять:
- Здорово, погорелец!
- Это почему я вдруг погорелец? - ухмыльнулся я, подходя к Игорьковскому фургончику. Протянул ему руку, крепко пожал ее. Игорек открыл дверцу, спрыгнул на асфальт - легкий на подъем, поджарый; в бытность студенческую, когда мы с ним жили в одной общаге, я всегда завидовал Игорьку, его наилегчайшему отношению к жизни и всегдашнему задору и прямолинейности.
- Потому что твой Новый Год был готов уже погореть, но я тебя спас, - заявил Игорь, вытирая о брюки цвета хаки выпачканные в мазуте руки.
Мы вместе обошли машину; Игорек принялся открывать багажник - ключ сточился, не хотел проворачиваться в маленьком висячем замке. Игорек выругался, а потом спросил, почесывая рыжие, до подбородка, бакенбарды:
- Как там с Машкой?
- Шутишь, что ли? Восемь месяцев как вместе не живем, полгода как я о ней ничего не слышал!
- Зря, - буркнул Игорек, - девка славная, и пара из вас была - самое оно. Дурак ты, Киря.
Мне не нравилось, когда меня называли Кирей, но на Игорька обижаться не было сил, поэтому я сказал в шутку:
- Сам дурак, - и шутливо же толкнул его в бок.
- На работе что? Михалыч не тиранит?
Михалычем Игорек звал Наиглавнейшего Шефа; начальник Института приходился дальним родственником Игорьковой жене.
- Нормально все.
Замок, наконец, поддался рукам друга, и он открыл багажное отделение. Собственно, внутри была морозилка-рефрижератор; из багажника пахнуло колючим холодом и слабым запахом куриной крови. Тесное пространство наполовину было забито крупными тушами недоразвитых цыплят.
- Мясной кризис нам не помеха, - подмигнул мне Игорек. - Выбирай любую дебилку.
Я, не долго думая, схватил первую попавшуюся курицу и сунул окорок в приготовленный заранее черный непрозрачный пакет. Посмотрел на Игорька виновато, спросил как бы невзначай:
- Сколько с меня?
- Тэк-с, - сказал Игорек, - ты мне лучше скажи, Киря; скажи мне: ты работаешь на самый крупный пищевой завод города или я? Ну-ка, как на духу!
- Ты, - улыбнулся я.
- Вот и не морочь мне голову. Вместе с разводом ты потерял новогоднюю птичью карточку - твоя вина. Проштрафился. А теперь еще собираешься мне платить - и как это зовется? Это похуже штраф, чем твой развод, скажу я тебе. Я тебе друг или кто?
Она схватил меня за воротник, сказал с мнимой угрозой:
- Бутылку поставишь. Понял? А главное вот что: никогда больше не сомневайся в нашей дружбе, иначе у меня сработает соматическая защита, и стану я болен по твоей вине; буду лежать, прикованный к постели, словно Спящая Красавица, и тогда, чтобы спасти меня, разбудить то есть, тебе, Киря, придется поцеловать меня в губы - а это ужасно; нет, не думай, я - не гомофоб, но даже в таком случае, если очнусь я от психосоматического заболевания, подумай, что останется от нашей дружбы после поцелуя?
Игорек любит нести ахинею с серьезным видом - за это отчасти я его и люблю.
Мы захохотали.
Потом Игорек поежился в легком на вид синтетическом свитере; сказал, как бы извиняясь:
- Ты прости, Кирюш, но пора мне уже. Начальство голову сдерет. Напрочь.
- Давай, - кивнул я. - Так что насчет Нового Года? Не подумал еще? Придете?
Он покачал головой, забираясь в кабину:
- Без вариантов, Кир. Моя суженая настолько сузилась, что хочет дома праздновать. К тому же малой разболелся, так что ты прости, и тебя пригласить не сможем, сами в одиночестве праздновать будем.
- Чего уж там... - пробормотал я.
Стало тоскливо. Пакет с дохлой, искусственно доведенной до полного отупения курицей оттягивал руку ненужным грузом.
Я еще постоял несколько минут у подъезда, провожая взглядом Игорьковский фургон; покурил, примостившись прямо на перилах, повспоминал прошлое.
Вспоминались почему-то не студенческие годы и знакомство с Игорем, а школа.
В классе одиннадцатом у меня был шанс лишиться девственности. По тем временам считалось, что я запаздываю: мои одноклассники почти все уже успели вкусить "плод любви" и по этому поводу ходили важные, рассказывали всякие байки, приправленные матом и физиологическими подробностями. Травили их, байки эти, обычно в самодельной курилке - школьном туалете.
Может быть, врали, не знаю. Я врать не умел, поэтому выход был один - найти подходящую персону, соблазнить ее, а на следующий день рассказать парням о приключении, важно докуривая бычок, с независимым видом поплевывая в унитаз.
Идея стала навязчивой через неделю; я приставал к девчонкам с предложением встретиться: в кино пойти, то се. Вскоре они стали меня шугаться. Все, как одна. Я впал в отчаяние, но как раз в это время к нам перевели новенькую: раскрашенную боевыми индейскими узорами толстоногую блондинку, которая разговаривала хриплым прокуренным голосом и носила или мини-юбки, или аляповатые, на вид как у проститутки, обтягивающие брюки, расклешенные книзу - по тогдашней моде. Кроме того, Леночка не признавала лифчик как явление, в чем признавалась вслух и не только девчонкам. Лифчик, говорила она, явление крайне вредное и неприятное во всех отношениях; достоинства лифчика, мол, преувеличены крупными корпорациями, которые производят женское нижнее белье.
А корпорациям верить нельзя: ни за что и никогда. В них все зло этого мира.
Парни в такие моменты таращились на Ленку, как на первобытное чудо, а девчонки старались близко к ней не приближаться; ненавидели новенькую втихомолку. Любви к ней не прибавляло и то, что на уроках Лена частенько царапала кожу на ладони тупым жилеттовским лезвием, царапала не просто так, а рисуя самые разные рисунки, содержание которых было связано либо с эротикой, либо со смертью. Царапанье производилось не в полной тишине, а с шептанием под нос неких фраз на латыни. Так как Леночка сидела на последней парте, ее бухтения учителя обычно не замечали (или притворялись, что не замечают), а вот соседи - да. Одна девчонка, Маришка Светова, даже пересела, в конце концов, до смерти напуганная сатанинскими заморочками новенькой.
Впрочем, не думаю, что Ленка была хоть каким-то боком связана с Князем Тьмы, скорее всего, просто привлекала к себе внимание.
А самое главное и удивительное - Леночка, по ее словам же, училась в одиннадцатом классе энный год подряд! Представить было сложно, как можно остаться на второй год в одиннадцатом классе, но Леночка умудрялась провернуть это ни раз и ни два. Папаша у нее был не самый бедный; возможно, это он постарался, зная репутацию дочки. Пусть, мол, учится в школе, потому что в ином случае ей прямая дорога на панель.
Хотя зачем дочери богатого папаши идти на панель и заниматься прочей сопутствующей ерундой, я представить не мог.
Как бы то ни было, и в школе Лена все время шла на поводу у гормонов. Количество историй в курилке удвоилось и, судя по восторженным глупым улыбкам одноклассников, на этот раз все как одна были правдивые. И я решился. Подкатил к Леночке после урока, облокотился о парту, наблюдая, как она подводит черным карандашом пухлые алые губы, покрытые маленькими сексуальными трещинками, и сказал, почему-то не отводя взгляд от окна напротив:
- Лен, давай сегодня вечером в кино сходим. - И обмер в тот же миг от беспринципной наглости своей.
- Презерватив не забудь, - ответила Лена.
Я покраснел как рак и бочком, неловко переступая, вернулся за парту. В голове царило полное смятенье; я, пожалуй, не рад был уже, что пригласил Лену на свиданье. Все дело в том, что в мыслях я надеялся, что в первый раз это дело у меня будет все-таки с любимой девушкой; я даже представлял, как это будет и где (впрочем, обычно выходила полная ерунда, потому что, несмотря на обилие телевизионной и книжной информации нужного плана, я слабо представлял, что именно и как надо делать). А тут такая подача...
Я ругал себя самыми последними словами, а на уроке математики перепутал интегрирование с дифференцированием, за что учитель не поставил мне пару, а предложил выйти освежиться. Он не понимал, что происходит с его лучшим учеником.
После занятий я попросил одноклассника, Петьку Дарова, помочь мне. Петька слыл самым просвещенным в этих делах.
- Понимаешь, такое дело... надо в аптеку заглянуть.
- Зачем? - уныло поинтересовался Петька, разглядывая проходящих мимо девчонок: я чувствовал в его глазах сформировавшееся желание ущипнуть какую-нибудь из них за попку.
- Надо. - Я замялся. - Понимаешь, я с Ленкой сегодня встречаюсь...
- Презики приказала взять? - понимающе кивнул Петька. Он перешел на шепот: - Добро пожаловать в наш клуб, мистер тринадцатый!
Мне стало совсем тошно.
Вечером мы пошли в кино: только уселись, а Ленка уже полезла целоваться; я некоторое время сопротивлялся, припоминая курилочные истории; потом, после второй или третьей бутылки пива, сдался. Целовалась она с упоением, долго, страстно, словно пыталась выпить мою бессмертную душу. После первого поцелуя прошло минут пять, и я не успел еще толком обтереть заслюнявленные губы, как Лена полезла целоваться опять.
Я почувствовал себя погано, потому что вспомнил вдруг, что еще месяц назад любил Машеньку Карпову, вспомнил и наш первый, робкий поцелуй, ее грустные глаза, всепрощающие и почти святые. Девчонка она была застенчивая, в этом смысле перещеголяла даже меня - с Карповой было очень сложно. А еще сложнее стало, когда в курилке об этом принялись рассказывать все - даже уродливый толстяк Кеша. На Машином фронте перемен не ожидалось, и тогда, чтобы спасти честь, мне пришлось перейти в активное наступление на иные территории.
"Похоже, я совсем свихнулся со своей манией. Девственность, что в ней такого плохого?" - вот, что я думал во время третьего поцелуя. Лена тем временем положила руку мне на колено, провела длинным угольно-черным ногтем по штанине - я вдруг не выдержал, отклонился резко и спросил, глядя в нарисованные глаза потенциальной любовницы:
- Лен, а сколько тебе лет?
- Ты разве не знаешь, малыш? У женщин такое не спрашивают! - хрипло ответила она, сжимая мою коленку, впиваясь хищными ногтями в вельвет. На кисти ее ярче проступили царапины, сливающиеся в слово "morte".
Коленке стало больно.
Было шумно: в кино главный герой как раз спасал героиню, которую похитили бородатые негодяи. Приходилось говорить громче: хорошо фильм был так себе, народу в зале мало набралось, и мы никому не мешали. Я сказал, пытаясь перекричать киношные выстрелы:
- Просто интересно. Как ни крути, ты на школьницу не похожа, а с другой стороны вроде неглупая, на уроках, бывает, отвечаешь впопад... просто странно, как ты умудряешься оставаться на второй год столько раз уже? И еще интересно, именно поэтому, сколько же тебе лет?
- Ты из тех, кто ведет с проститутками задушевные беседы?
Я поперхнулся, закашлялся даже, выплевывая на пол кусочки поп-корна и частички Ленкиной помады. Одноклассница сочувственно похлопала меня по спине; потом ладонь ее спустилась ниже, к заднице.
- Ты - не проститутка.
- Если ты имеешь ввиду, что я не беру деньги за услуги, тогда ты прав.
Весь этот разговор, вся ситуация были жутко неправильными, и я сказал:
- Но почему?
Она пожала плечами:
- Мне нравится так жить. Какие проблемы?
Для нее это проблемой не являлось, для меня - да. Не знаю, почему, но в тот момент я почувствовал себя ужасной дрянью: и по отношению к Маше, и по отношению к Ленке. Мне стало жутко плохо. Поэтому я спросил опять, чтобы уцепиться хоть за какую-то мысль:
- Так сколько тебе лет?
Она молчала, загадочно улыбаясь.
А потом в нарисованных глазах мелькнуло что-то живое, настоящее, и в тоже время запредельное и чужое - не знаю, как это объяснить, но я сказал, не задумываясь:
- Семнадцать исполнилось неделю назад.
Улыбка ее увяла быстро, словно сорванный тюльпан на солнце. Леночка отвернулась к экрану, и даже сняла руку с моей задницы; сложила руки на коленях, сжала их в кулаки.
- Почему? - спросил я. - Зачем ты всем наврала? Ты ведь не оставалась на второй год, правильно? Ты просто выглядишь немного старше своих лет... И наверняка ты была паинькой в той школе... откуда перешла к нам, верно? Тогда зачем?
Она заплакала, и в тот момент я понял, что люди не любят, когда угадывают их возраст. Я даже не удивился тому, что так точно угадал: сил не было, потратил все силы на театрально-пафосную речь.
Я утешал Лену до конца сеанса - на самом деле, нам надо было уйти, и я потянул уже Леночку за собой, но ей стало вдруг жалко денег, что были потрачены на билеты - эти кусочки глянцево-гладкой бумаги - и мы остались. Но все равно она плакала весь сеанс, и слезы смывали краску, превращали нарисованные глаза в обычные, живые.
Кино закончилось хорошо - все злодеи погибли.
Потом я провожал Леночку до самого дома; у своего подъезда она остановилась, прошептала, немного помявшись:
- Дома никого нет, отец опять по делам улетел в Берлин, но я тебя не буду приглашать, извини. Потому что... так будет лучше. Ты не думай, это не потому, что ты мне не нравишься, как раз таки совсем наоборот. Ты особенный - вот поэтому... - Она говорила, словно роль отыгрывала.
- Все в порядке, - сказал я. - Пока, Лена. - И не сдвинулся с места. Что-то было недосказано и несделано, только я никак не мог сообразить, что именно.
Она продолжала стоять у подъезда; мяла платок, черно-белый от ее слез и смытой туши, кусала смазанные темно-красной помадой губы. Потом сказала:
- Кир, а хочешь, я буду твоей девушкой? Только твоей, в смысле, и больше ничьей!
Я молчал минуту или около того, обдумывал долгий и "умный" ответ, а потом испугался отчего-то и помотал головой:
- Извини. - Обернулся и ушел, побежал почти, лишь бы скрыться от искушения вернуться.
Я очень хотел сказать "да". После момента в кино, после ее слез, Леночка мне понравилась, я даже ощутил нечто вроде влюбленности. Но потом на минутку представил, что будет, если парни узнают, что я встречаюсь со школьной подстилкой, и поспешно выкинул мысль из головы.
Ленка проучилась у нас до конца четверти, а с нового года перевелась в другую школу. Может, вернулась в старую, точно не знаю.
На выпускной вечер кто-то из одноклассников притащил вырезку из газеты: черно-белое фото улыбчивой, ненакрашенной Ленки с нелепыми косичками и заметка о попытке самоубийства: девчонка вывалилась из окна четвертого этажа; выжила, но осталась инвалидом на всю жизнь. По крайней мере, так писали в газете. Еще там писали, что до этого она успела загнать в вену немалую дозу героина. Одноклассники гоготали, вспоминая приятные моменты, проведенные с Леночкой в ее квартире, на ее роскошной кровати, а я слушал. Слушал долго и внимательно, потом не выдержал и дал в глаз главному рассказчику, Петьке Дарову. Даров кинулся на меня, нас разняли; меня друзья Петьки в воспитательных целях уронили на пол и пару раз случайно наступили на спину. Потом избитый я сидел в самом углу зала один за столиком, потягивая из фужера шампанское, угрюмо поглядывая на танцующие пары - выпускной бал близился к концу, и ди-джей ставил одни только медляки; пьяные парни обнимали и неумело вели окосевших от алкоголя одноклассниц, пахло потом и терпкими, противными духами; а может быть, все было не так, но в тот момент я был зол, и бал виделся именно в таком свете.
Потом ко мне подсела Машенька.
Она аккуратно оправила нарядное, синее с блестками платье, пальчиками провела по волосам, потупилась - в груди у меня немножко потеплело, но все равно я был зол. А она прошептала, ковыряя тонким пальчиком липкую от пролитого шампанского столешницу:
- Кир, ты как?
Я в тот миг отвлекся, вспоминая ботинок чертого Дарова у собственной физиономии, поэтому ответил невпопад:
- Маша, выйдешь за меня замуж?
- Я думала, ты до сих пор любишь эту... Лену, - ответила на полном серьезе Маша, не удивилась даже, и густо, как ящик спелых помидоров, покраснела.
Я поперхнулся: оказывается, сплетни какие-то все-таки просочились. Быть может, сама Ленка рассказала девчонкам что-то, разозленная моим отказом?
- Нет, - ответил я.
- Да, - сказала она.
- Что "да"?
- Выйду, - Маша посмотрела на меня серьезно. С такой необычной, "взрослой" серьезностью, которую я в ней до сих пор не замечал. И тогда я сказал:
- Ты родилась восьмого апреля, правильно?
- Восьмого, да. Ты запомнил? - Маша обрадовалась.
Сначала я хотел сказать ей правду, но вместо этого произнес:
- Нет. Просто у тебя в глазах живет апрельская весна.
Фраза вышла глупая, под стать ситуации, но Маша обрадовалась еще сильнее.
Воспоминания закончились; в голове, забитой парами никотина, стало пусто, и я вернулся на работу. Курицу поместил у бухгалтеров в портативный холодильник; начальница счетоводов рассеянно кивнула в ответ на мою просьбу - бухгалтеры подводили годовой баланс, им было не до меня.
В кабинет я вернулся почти одновременно с Мишкой. Он как раз вышел из курилки.
- В чем дело, Кирюха? - жизнерадостно поинтересовался Шутов, хлопая меня по плечу. Я пропустил его в комнату, сам зашел следом. Зачем-то запер дверь на ключ. Сказал, не оборачиваясь: