Один, как камень, мертвенно холодный, средь живых,
Один, как лучик солнца, средь теней кривых, ничьих.
Но лишь пока
Его рука
Сжимает ласково смычок и тонкий гриф,
В душе горит огонь мечты, он снова жив.
Один. Один и одинок среди людей,
Один, ведь для него всего родней
Изящной скрипки силуэт; они вдвоем.
Они вдвоем, ведь в скрипке помнит он Её.
На город опускался холодный туман вечера. Люди спешили кто куда под растекающимся желтым маслом светом фонарей. В воздухе застывал звонкий стук каблучков очередной кокетки, замирал грохот тележных колес проезжающего по улице кабриолета, растворялось цоканье копыт тянущей его старой каурой кобылки. Лавки закрывались на ночь. Громко хлопали ставни и шуршал посеревший саван брезента. Шумные торговцы, вечно снующие туда-сюда в течение всего дня, собирали остатки товаров в бездонные холщовые мешки и понуро уходили прочь.
Небо заволокли тяжелые грозовые тучи, отчего на площади сделалось совсем темно. Где-то далеко, там, где небо сливается с землей, звучали оглушительные раскаты грома, но здесь, над городом, они слышались лишь сдавленным грудным клокотанием, сливающимся в один непроницаемый шум с треском передвигаемых ящиков.
Несмотря на поздний час и надвигающуюся грозу, площадь была полна народа. Серые люди, кутавшиеся в бесцветные плащи, неприкаянными тенями бродили между столов и повозок в надежде отыскать какой-нибудь товар, пусть даже совсем ненужный, по дешевке.
Среди вечерней суеты, царившей на рыночной площади, белым пятном выделялась одна недвижная фигура, замершая прямо посреди улицы. Людской поток разделялся надвое, огибая юношу, как разделяется морская гладь перед волнорезом, а он все стоял, устремив взгляд темно-карих глаз куда-то вдаль, поверх тысячеглавой толпы, и нахмурив густые черные брови. Босиком, на ледяных камнях, в посеревшей, разорванной на груди рубашке, он, казалось, не чувствовал пронизывающего насквозь ветра и не ощущал мертвенного холода, веявшего от всего вокруг. Он будто окаменел, не обращая внимания ни на кого кругом, и все кругом не обращали никакого внимания на нелепую, безвкусную статую посреди улицы.
Взгляд юноши скользнул по окружающим его лицам. Мелькнула в толпе на мгновение новенькая шляпка с пером, за которую владелица отдала кутюрье немалую сумму; блеснули золотые часы на изящной тонкой цепочке; возник белым пятном передничек молодой кухарки, спешащей домой со свежим хлебом для хозяев; проплыли среди черных шляп два нежно-розовых чепца; проковыляла хромая собака, с любопытством обнюхивающая ноги проходящих мимо неё господ... Но юноша не видел этого. Шарфы, зонтики, плащи, кареты, туфельки и яркие подолы платьев - все потонуло для его затуманенного взора за клекотом надвигающейся грозы. Он видел только небо - низкое, безобразное, свинцово-черное, как бесконечная морская пучина.
Задетый болтающейся дверцей экипажа юноша отшатнулся в сторону и окинул площадь своим затравленным, затуманенным взглядом.
Под желтым светом фонарей спешили мимо люди, и никому не было дела до нелепой, безвкусной статуи, замершей посреди улицы.
Будто очнувшись ото сна, юноша бросал жадные, дикие взгляды голодного зверя по сторонам. Никого, он совсем один в хороводе невесомых теней. Сколько ни вглядывался он в лица, не мог отыскать ни одних живых глаз - лишь окаменевшие души за мраморными масками.
Ему казалось, будто бы он стоит совсем один на огромной площади среди пустых шатров, чернеющих навесов, груд ящиков и мусора, и от ощущения пустоты внутри его сердце болезненно сжималось в комок неизъяснимого животного страха. В его поблекших глазах была жуткая звериная ярость и клокочущая ненависть ко всему, что двигалось кругом, что дышало и издавало звуки. В его взгляде читалась усталость и презрение ко всему, что он видел. Но только эти глаза делали живым его худощавое, бледное лицо.
Вдруг лицо юноши исказилось гримасой крика, но с губ не сорвалось ни единого звука. Он замер на мгновение и сильнее прежнего прижал к груди скрипку. Опустив ресницы, он чувствовал, как бьется сердце скрипки, слышал её голос, её тоскливую, тревожную песню, взволнованный нежный шепот. Откуда-то из пучины времени в его сердце хлынул живительный поток спокойствия и теплоты. И вновь он рисовал знакомый образ в очертаниях скрипки, и вновь ему казалось, будто она рядом с ним, будто она все видит, слышит и ждет...