О, Сарагар полон этого! Ты берёшь на рынке кувшин вина и слышишь в довесок, что святые от аскезы сильнее святых от мира. Старьёвщица точно знает - шестая душа важнее пятой! Банщик рассуждает о чистоте Спирали, а водоноша поёт о каре терниями и клыками...
А вот оливки там и впрямь хороши.
- Госпожа Тармавирне, странница Чогда.
---
Погода стояла мерзкая.
Весна опоздала, засмотревшись на неспокойные вулканы, пышущие пеплом и серной взвесью. А может, простудившись на расползавшихся с полюсов ледниках. Крестьяне уже подсчитывали убытки от побитых заморозками виноградников и перемотыживали кукурузные поля под овес и картофель. Солнце пряталось за плотной, сыплющей холодным дождем пеленой облаков, а когда всё же, робко, выглядывало, пугало мелких мистиков алым ликом в оспинах пятен. Иногда в небе видели странные вспышки и свечение, пробивавшееся даже сквозь эту завесу. Тогда люди старались не выходить на улицу, накрепко запирали ставни и двери. Жгли очистительные огни и вздрагивали от доносившихся ночами снаружи воя и скрежета. Дальние общины слали князю вестников с просьбами помочь зерном. И бойцами: варвары и мутанты осмелели и подбирались к населённым краям всё ближе.
Люди кодексов и жрецы читали летописи тысячелетней давности, перебирали ветхие пророчества. Храмовые таверны и Дома Дебатов сотрясались от бесконечных, бесплодных, как облучённые земли споров: вернулись те Тёмные века или настали новые? Ваши боги гневаются или наши? Чьи пороки и грехи всему виной? Говорили и о том, что Ядоземье расползается, что свет внешних оазисов угасает, а сами они замолкают один за другим. Что князь послал воинов разгромить культ Последнего Покаяния. Опять. И восстание оборотней. Очередное.
Уже сезон дул южный ветер.
Холодный. Рожденный тундровыми морозами, вскормленный стылыми туманами на поросших ледяными манграми отмелях. Он летел над мрачными лесами юга, выл в обсидиановых скалах и ущельях Огненного Хребта. Прорывался даже через эти горы, когда-то защищавшие северные княжества от ужасов искалеченных великой войной земель.
Свирепый. Словно варвар-завоеватель, разорявший сады и плантации, гнавший перед собой беженцев. Напитанный гарью, как от вулканов Хребта, так и сожжённых его горцами деревень на равнинах.
Злой. Побираясь по лабиринтам разрушенных городов из бетона, бронзы и потускневших кристаллов, над всё еще светящимися ночами кратерами и остеклованными пустошами, он вбирал поразивший их яд. Злую магию, злые частицы и злое излучение. С ними приходил дикий, отравленный фон в страну, ныне называемую Северный Нгат. Люди болели. И изменялись.
Было, впрочем, и место, куда яд еще не мог попасть. Где ветер бессильно разбивался о Контур. Этот энергетический купол все еще защищал истинно чистую область - Укуль, страну Сиятельных магов и их высокого, вымирающего искусства. Проверявшие снаружи целостность экрана волшебники из Ордена Щита ежились от холода, подпитывали души незапятнанной магией из кристаллов-накопителей. Пили очистительные эликсиры. И молились украдкой. В такие ночи в завываниях ветра слышалось обещание - когда-нибудь он одолеет и эту, последнюю преграду.
---
Город, жемчужина Северного Нгата, древний, славный, гордый, Ламан-Сарагар, двуединый, он мок под моросящим дождём.
Ламан, иначе называемый Верхним городом, этот остров посреди реки, скалистый и густо, каменно застроенный, страдал особенно. Здесь один за другим гасли волшебные фонари. Вначале на набережных и улицах, а потом и на центральной башне - возведённой еще до великой войны. Полуразрушенной, но всё ещё вызывающей благоговение своей высотой. Теперь так уже не строили. За наискось сточенную временем верхушку её уже давно прозвали "Клык".
Светильники должны были гореть ещё долгие годы, нуждаясь лишь в очистке колпака и медитации мага-наладчика, раз в треть сезона. Так обещал союзникам-ламанни Орден, затребовавший за установку огромные деньги, порезанную пошлину на какао, да ещё младшего княжича в послушники. Разноцветные огоньки, сами по себе зажигавшиеся вечером, недолго радовали горожан: столкновения с суровой реальностью земель вне Контура капризная роскошь не выдержала. Как и наладчик, пластом лежавший в орденском лазарете. Жуткое отравление дикой магией. Без амулета в дождь вышел. У местных от фона кружилась голова и накатывала тошнота. Сиятельный, выходец из благословенных краев, спёкся уже в каких-то ста шагах от подворья.
На Нижний город и Заречье, до сих пор цеплявшиеся за старое, варварское название Сарагар, фон действовал куда слабее. Сарагараи гордились тем, что не любят магию, а она не любит их. На их кварталы с деревянными домиками, торговыми лавочками, мастерскими, земляными пирамидами-святилищами и трущобами, опустилась промозглая тьма, кое-где разгоняемая факелами стражи. Стражу осьмидневку как вывели на улицу всем составом, невзирая на издержки, погоду и графики патрулей: на проводах отданного в послушники княжича опять поцапались партии союзников и коренных. Даже несмотря на то, что дворец тщательно готовился к церемонии. Благоприятная дата для неё была рассчитана по обоим календарям, как лунам Сиятельных, так и солнцу варваров. Пригласили все сколько-нибудь значимые кланы, забив людьми древний стадион города по верхние, уже выкрошенные ступени. Озаботились тем, чтобы обе партии сидели и рядом, создавая видимость единства, и при этом разделённые рядами с княжьими людьми. Во всеоружии, на всякий случай.
Не помогло. Одной неловкой фразы бритоголового жреца-ламанни о подсчёте душ хватило, чтобы Сарагар опять пошел на Ламан. Делегацию Ордена пришлось выводить боем. Затем бунт выплеснулся на улицы. И на этот раз разгром с запасом превзошел прошлогодний, когда их город продул команде Нгардока в мечемяч.
Сегодня улицы Заречья наконец опустели. Усиленная княжьими людьми стража отбила вычищенные склады, обнесённые лавки и подпаленные орденские подворья. Клановую верхушку частью вколотили обратно в чувство, частью подкупили льготами, и организованные отряды расточились, оставив партизанить самые фанатичные шайки.
Можно вернуться к обычным заботам. Например - к ловле оборотней. В Верхнем городе как раз один объявился. И молва уже успела обгрызть и разобрать его по всем искажённым косточкам: когда озверевает человек известного клана ламанни, это всегда восхитительная ирония судьбы. Особенно если это клан Тулли - известные святоши, из ближайших союзников законтурных. Тем более, если несчастного угораздило перекинуться в рогатого демона, а не в обычного волколюда. Да ещё аккурат к церемонии проводов, с приглашенными на неё орденцами-Сиятельными. Эти мастера магии особенно любят поговорить о чистоте Спирали. Возможно, это кара, посланная Тулли за грехи. Было заявлено, что оборотень жестоко избил старшего жреца их родового святилища.
На аптекарской улице нашли труп с вырванным когтями горлом.
---
Трое стояли в темном закоулке, выходящем на раскисшую земляную набережную. Единственный на всю округу фонарь тяжело отдавал богам душу, больше слепя вспышками-судорогами тех, кто идёт по улице, чем на самом деле освещая окрестности.
Сегодня трое были бандитами. Не для своих, зареченцев, а для этих, бритых, с Верхнего города. Повезёт - удастся подкараулить богатого балбеса, возвращающегося в столь неудачный час из злачных мест Заречья к мосту на центральный остров. Если он будет из известного рода, можно потом похвалиться трофеями в клановом доме.
Повезет не очень - в сети заглянет тот самый оборотень. Главарь шайки их не боялся - довелось повоевать против волколюдей, когда восстали плантации Ксадье-Чаха, Города Искупления. Будет дольше маеты, меньше вымогательства и чуть больше мясницкой работы, зато почётней. И, может, даже удастся стрясти с Тулли обещанную награду за рогатую голову.
Стояли долго, утешало лишь то, что под козырьком. Двое подельников начали переминаться с ноги на ногу и недовольно сопеть, но пока молчали. Их терпение было вознаграждено - со стороны реки появилась сгорбленная фигура, замотанная в некогда дорогой, но теперь изрядно подранный плащ с капюшоном. Ламанской расцветки. Белое и подражающее золоту желтое. Главарь недовольно прищурился - не такого он ждал, но и с бедняка можно стрясти пару монет. Дождавшись, когда горбун поравняется с проулком, трое выскочили, изготовив дубинки.
- Перекошенный, ты свернул не туда. За серебро укажем дорогу домой.
Изящество угрозы явно пропало зазря. Ответ прозвучал невнятно, но свирепо:
- Нет.
- Ты блаженный? - разозлился главарь, - Деньги! Быстро!
- Прочь! - а вот это уже вполне рык.
- Эй! Лицо покажи! - обеспокоился бандит, перехватывая дубинку обсидиановым вкладышем вперед - не бить, а убивать.
Горбун поднял капюшон, глаза отразили алым свет фонаря. Сверкнул оскал, пока ещё жалкий и щербатый. Правый клык выпал недавно, оставив кровящую пазуху. Левый раньше, на его месте сквозь десну пробивался новый, зловеще хищный. Челюсти уже начали удлиняться, постепенно превращая лицо в морду.
Заводила ударил. Не попал. И понял, что ничего он о войнах со зверолюдьми не узнал, гоняя по полям тощих плантационных рабов.
Неубитый медведь оказался слишком быстр. И не успел еще растерять навык. Он увернулся и выхватил меч - короткий, бронзовый, из тех, что популярны у полноправных граждан. Отбил следующий удар вожака, расколов его дубинку. И от души пнул незадачливого охотника в живот. Главаря отбросило к ближайшей стене и крепко в нее впечатало, обсыпав слетевшей с прутьев основы обмазкой. Протирая запорошенные глаза, он увидел, как противник расправляется с друзьями. Одного поспешным, но пришедшимся точно в цель уколом в глотку. Топорик второго оборотень перехватил в замахе, затем толкнул противника к стене, навалился, зажав когтистой лапищей рот, и с хрустом вбил лезвие в подреберье.
Вожак с трудом поднялся. Дыхание не шло, позвать на помощь не получилось. Хватило лишь умереть стоя.
---
Расшатывая и вытаскивая из тела главаря клинок, грозный демон тихонько скулил и всхлипывал. Некоторых сегодня выгнал на улицу страх. Перед самим собой.
С тех пор как он впервые углядел в отражении признаки мутации, его жизнь стала кошмаром. Одно дело с ужасом наблюдать за тем, как озверение уродует прочих. Другое - помогать их отлавливать и держать в повиновении. Третье - самому вкусить горечи этого проклятья. За последний сезон ему довелось пережить всё сразу.
В Северном Нгате успели уже научиться определять озверение на ранней стадии. И тогда оборотни сами сдавались, или скрывались, надеясь на чудо. Таких ловили - по доносу бдительных, или, когда нарастающее безумие само заставляло их вести себя неосторожно, жестоко и глупо. Пойманных отправляли в специальные лечебницы - так их продолжали официально называть, хотя вылечить никого там не удалось. В народе слово "зверильня" стало уже куда более распространенным. И, пожалуй, было куда точней. Там несчастные, то ли больные, то ли проклятые, окончательно обрастали мехом и теряли память. В Ламан-Сарагаре выживших при мутации зверолюдей выселяли прочь из города, на плантации, работать во благо княжества и во искупление грехов. Ставшая пугающе привычной за этот век ситуация.
Сам он уже почти смирился с такой участью и хотел сдаться. А затем обнаружил зачатки рогов. И передумал. Он зверел не в волколюда, а в демона, химеру, проклятого среди проклятых. Такие встречались почти исключительно в южных, куда сильнее зараженных и нечестивых землях. А значит грехи его были куда страшнее в глазах богов... Или же, всё куда проще - род его когда-то оказался разбавлен дикой, южной кровью. И теперь она, наконец, проявилась. При любом объяснении - благочестивом ли, приземлённом ли, ничего хорошего пойманного рогатого оборотня не ждало. Ламанни нынче не терпели грешников, сарагараи - тех из своих, кто попытался стать ламанни. И те и другие одинаково сильно ненавидели варваров-ядоземцев, набеги которых год от года становились все смелее и опустошительней.
Скрывать болезнь удавалось недолго. Его невеста оказалась первой заметившей неладное и поднявшей крик. Его клан, Тури, за право войти в который он когда-то так дорого заплатил, он же Малый Дом Тулли, как они повадились величать себя на орденский манер, возглавил облаву. А семейный жрец, к которому он забежал, спасаясь от преследователей, сказал много добрых и утешающих слов. Что не помешало ему сдать бывшего прихожанина ловцам при первой же возможности.
Начинающего демона избили, кинули в яму для нищих, неклановых оборотней при часовне Святой Окельо. Наутро местный звероврач, знаток оборотневедения, рассказал ему, что Дом Тулли официально от мутанта отрёкся. Объявил порченной, варварской нечистью, обманом втеревшейся в доверие к благородным сынам Верхнего города.
А еще этот слуга Мириад Милосердных посоветовал молиться и думать о хорошем. Скотина. Знал же, что пациент вряд ли бы долго протянет на плантации - изгои не могли рассчитывать на то, что попадут на княжьи или клановые наделы, частные же владетели славились умением споро пережигать жизнь озверелых в прибыль.
С благими мыслями не получилось. С молитвами и подавно. Слова вспоминались все хуже - похоже, мутация начала-таки выжигать ему разум. Впрочем, не сильно-то он рвался каяться. Боги Укуля и Ламана его обманули, а богов своего детства, суровых и яростных, он теперь злить просьбами боялся. Да они и в лучшие годы не оценили бы такого подхода.
Но возможно именно они-то ему и помогли, на свой манер. К обеду того же дня в городе вспыхнул бунт, к вечеру докатился до зверильного квартала разгромом и поджогами. Под шумок "порченная нечисть" сбежала, ночью пробралась домой. Безутешные благородные Тулли обнесли его усадьбу почти начисто. Но, счастье, до тайника с оружием и деньгами не добрались.
Следующую неделю он провел в бегах, прячась в подвалах и на чердаках, уворачиваясь от патрулей и партийных шаек. Опыт ловца пригодился и по другую сторону закона, он ещё помнил главные ошибки оборотней. Еще ему удалось незаметно разграбить погреб убитого в перестрелке знакомого - торговца мясом. Это помогло выжить, но голод не отпускал.
Он бы, может, ещё долго так таился по изнанке верхних кварталов, выбираясь лишь для набегов за припасами. Но Сарагару надоело воевать с Ламаном, а значит, скоро стража займётся восстановлением порядка вплотную. Бешеные оборотни в образ мирного и безопасного города не вписывались.
Последней каплей стало то, что этим вечером он внезапно осознал, что ходит на четвереньках, и, похоже, уже давно. Прошедший день вспомнить не смог. И тогда накатывающая жуть окончательно сокрушила остатки гордости. Он решил вернуться домой... в прежний дом. Заречье, бедное, непрестижное, но гордое. Наверняка не простившее ему переселение в Верхний город. Но здесь жили те, кто мог ему помочь... может у них есть еда? Еда! Вкусная! Жрать! Сейчас! Вот мясо, свежее! Нет, это нельзя. Почему нельзя? Нельзя!
Оборотень треснул себя кулаком по воспаленному лбу. Неожиданно, но помогло. От места он стычки рванул бегом - прихрамывающим и уже не совсем человечьим. Меч тоже убирать не стал, лишь стряхнул красные капли на немощеную улицу. Пока что ему везло, никто на шум не выскочил, кривые улочки Заречья оставались тихи и безлюдны. О том, чтобы заблудиться в этом хаосе лачуг и землянок речи не шло - он прожил здесь первые двадцать пять лет своей жизни. Как оказалось - самые счастливые.
Везения хватило на два квартала - ткачей и плотников. На родной площади гончаров он услышал чеканное шлепанье сапог по грязи и понял, что судьба воистину любит иронию. Прятаться было негде, если не считать груды амфор у мастерской. Здесь он когда-то работал, прежде чем попытаться столь неудачно выбиться в люди. За керамикой он и спрятался, шкурой чувствуя всю ненадежность укрытия от света факелов стражи. Он не мог решить - попытаться ли сбежать, сдаться или гордо, как подобает воину, выйти и помереть на копьях бывших соратников. Гордым благородным витязем он был не так уж долго, и пессимизмом орденских трактатов о надлежащем поведении вассалов проникнуться не успел.
---
Стражников было шестеро. Пять снаряжены типично для стражи этой, туземной, части города - холщовые штаны с вшитыми наколенниками из кожи, кожаные же доспехи, шлемы и сапоги, бронзовые копья и мечи. Шестой побогаче - в расписной панцирь из многослойной льняной ткани, вываренный для прочности и святости в орденских маслах, полированные шлем с поножами, дорогой белый плащ, уже изрядно вымаранный в грязи. Пять злились, кидали на спутника косые взгляды и по кругу беседовали о сожжённой часовне Святой Окельо. Шестой нервничал. Он прибыл из Верхнего и в Заречье чувствовал себя неуютно. Когда он снял шлем, чтобы отереть пот, трепыхающийся свет факелов высветил бритую, на ламанский манер, макушку.
Отряд неторопливо прошагал на площадь, обшаривая закоулки светом факелов. Стоявший позади старшины страж из сарг-ламанни, полукровок, посмотрел на штабель горшков, затем повернулся и заявил человеку из Верхнего города прямо в лицо:
- Плачет нынча Атонель, лбом бьёт об алтарь. Вот засада, как же так? Сына продал за фонарь. А фонарь-то сдох.
Безыскусная присказка на мотив плясовой уже была оплачена жизнями. Старшина заречного пятерка дернулся как от затрещины, повернулся и рявкнул:
- Какого козла, Ашваран? Забыл, что тебе за такое могу вкатить? Помнишь, зачем именно мы здесь?
- Помню, о вождь! - вытянулся как дворцовый гвардеец Ашваран Шор, заместитель старшины, статный муж и уважаемый в клане боец, любимец женщин и почитатель традиций, - Я просто напоминаю нашему товарищу, по чему надо опознавать мятежников. Но меня вот очень интересует какого я в чужую смену должен шляться снаружи вместо того, чтобы миловаться с моей пышечкой? Зверолюда упустил клан Тури, вот пусть...
- Дом Тулли, ты, сарагарская скотина! - взорвался бритый, не замечая, что даже бдительный старшой оглаживает эфес, - И это твоего братца мы сейчас ловим, Инле из рода Ольта! Мы ловим Ольта, мать его, Кёля!
- Для тебя я - Ашваран Шор, лысый. И он мне не брат. И мне все равно что зовут его теперь лишь по-законтурному. А за скотину ты мне ответишь, - Инле-Ашваран улыбался, как закольщик, изготовивший копье на несущегося к нему жертвенного быка, - И я не виноват, что этот ваш Атонель, князёк-бастард, евнух зажористый, задолиз орденский, вконец выморозил свою пустую, бритую баш...
- Словом себя убил, схватить изменника! - закричал белоплащный, схватился за меч. На него тут же навалились зареченцы и заломили руки за спину. Сдернули шлем и Ашваран с хрустом ударил ламанни кулаком по носу. Затем в шею - уже металлом, выплескивая горячее и алое на оказавшийся бесполезным панцирь. Хрипящего "лысого" аккуратно положили наземь. Ашваран ещё раз улыбнулся:
- Сказал же, ответишь.
Белоплащный последний раз дернулся и затих. Из дома при мастерской выскочил полуодетый, заспанный мужчина с копьем наперевес. Всмотрелся в сцену повнимательней, подмигнул Ашварану и ушел досыпать. Девушка из окна второго этажа послала им воздушный поцелуй и аккуратно закрыла ставень.
- Ты знаешь, во что влезаешь, - сказал старшина, - Кстати, Ханнока здесь уже нет, сбежал. И заметил я его сразу - с тебя серебрушка.
- Не брат он мне, и имя ему - Кёль, - поморщился Ашваран, но кошель развязал, - Угораздило же идиота оказаться здесь именно сейчас. Теперь еще и эту сволочь прикапывать.
- Не рано ли? - поинтересовался еще один страж, длинноволосый и тощий как жердь. Он уже потрошил кошель убитого. Извлёк золотой, присвистнул и запихнул в карман. Более щепетильные коллеги морщились, но не мешали.
- Мы бы так и так мимо прошли. Бритый заметил бы...
- Мы давно хотели на восток податься, братья, - сказал Ашваран, разом пропитав речь торжественностью и сам того не заметив, - У меня там надел за последний поход, куда я в скорби и позоре и уползу заливать вином новость, что сам оказался носителем зверства, а Кёль и вовсе рога отращивает. У меня для всех места хватит. Все равно Сарагар с каждым годом все больше становится Ламаном, а в Майтанне нашей земли ещё полно.
- Аш, это все славно, но с этим чего? - прервал начальник, давно переложивший командование, но не чин, на старшенького из братцев-Шоров.
- В реку.
- Не потонет... извини.
- Там у набережной кто-то вопил... недолго, - сказал длинноволосый. - Сбегаю, гляну, если что - подкинем им. Доблестно павшего в бою со зверем и ободранного чернью от ценностей... С тебя ещё деньга, кстати. За наши танцы в завтрашних отчетах.
- Хорошо. Но я и в самом деле знаю во что вас втягиваю и если кто...
- Заткнись уже! - на четыре голоса прошипели вокруг.
Инле-Ашваран криво, довольно усмехнулся:
- Тогда действуем по плану. Как закончим здесь, у нас ещё дело есть.
---
Кулак с грохотом ударил по двери, обдирая краску с дерева и кожу с костяшек. Под ободранным проступило серое.
- Савор! Открывай! Савор! Я знаю - ты здесь! Пожалуйста... Кау, сделай так, чтобы он был здесь...
За дверью шуршали и негромко переговаривались, но не открывали. Осознание того, что старый контрабандист по пересылке озверелых мог съехать из этого дома, или и вовсе - света, беглеца подкосило вконец. Он так и рухнул на колени посреди грязной окраинной улочки, отчего выпиравший тряпье на спине горб стал ещё более заметен. Наконец, после тягостной задержки, дверь скромного, едва украшенного резьбой, но крепенького и ладно сбитого дома отворилась.
Кёль радостно рванулся внутрь, лишь для того, чтобы обнаружить приставленное к животу острие копья. Славного копья, с охотничьим упором у наконечника. Обсидиан, не бронза, в Сарагаре дорогой металл простолюдинам и варварам, кроме состоящих на службе, не полагался. Впрочем, сейчас камень справился бы не хуже стали из древних легенд. Хозяин дома был подобен своей собственности - столь же стар, потёрт жизнью и крепок. За ним нервничали сыновья, двое, тоже не с пустыми руками. Все в традиционных, шитых бисером сарагарских рубахах.
Ханнока оттеснили в угол лавки. Младший закрыл обитую тканью дверь, проскрипев тугим засовом.
- Нет, вы только поглядите, кто к нам пожаловал, - нараспев, перекатывая слова во рту словно карамельки, сказал Савор, - Сам Ольта Кёль, восходящая звезда Дома Тулли, надёжа Ламана, храбрый герой, почти святой. Чего изволите от нашей лавочки в неурочный час? Керамики из Тсаана? Терканайских шелков? Вин из Майтанне?
- Савор, ты знаешь зачем я пришел! - речь у Кёль-Ханнока уже была рычащей, трудно различимой, но отчаянная мольба слышалась легко.
- Здесь я решаю, что знаю, а что нет, - отрезал Савор, разом став из сладкого негоцианта опасным головорезом, - Что-то голосок твой нехорош, скидывай капюшон!
Кёль, помедлив, подчинился, показав то ли лицо, то ли уже морду. Некогда идеально выбритая макушка уже успела обрасти щетиной. На лбу, над висками, алели бугры зачаточных рогов. Савор, выругавшись, снова наставил отведённое было копье.
- Нгаре, мать наша! Ханнок, идиот, какого ты ждал так долго?!
- Зелье. Я купил зелье! Когда шерсть так и не полезла, я решил - подействовало...
- Вот же идиот, - повторил, как плюнул, Савор, но сквозь презрение пробилась толика сочувствия. О том, что озверение не лечится, знали все, но отчаявшиеся хватались за любую соломинку. Некоторые алхимики охотно таковые предоставляли, тем более что больные всё равно быстро сходили с ума, теряли память и претензий не предъявляли. Правда, учитывая слухи, последний просчитался. В демонов зверели медленнее. И память, говорят, они сохраняли.
- Кровь на лезвии. Стражничья? - Савор указал на бронзовый меч, в знак мирных намерений брошенный на пол.
- Нет, хвала Кау! Сброд с пристаней.
- За тобой идут?
- Нет... оторвался.
- Хорошо. Быстро же ты вспомнил прежних богов, Ханнок.
- Жрецы новых зовут меня демоном. Старых устроит прихожанин-оборотень, лишь бы платил, - прохрипел озверевающий. Попытка пошутить была смазана скулежом от очередного приступа боли, - Савор... Помоги мне!
- Вот как, вдруг понадобилась наша помощь, - Савор зашел на второй круг, улыбаясь ярко, как золотая обманка, - Неужели славный Дом Тулли хуже заботится о собственных заболевших воинах, чем какие-то Кенна с Заречья? Чем же они тебя обидели, пообещали не ту лечебницу? Тесную клетку? Боишься, что от пайков живот прихватит?
Кёль-Ханнок слышимо сглотнул.
- Не надо...
- Что именно не надо? Мне просто интересно, как там у вас в Верхнем городе дела делаются.
- Ради Кау, Савор! Ты же знаешь, они вообще вышвырнули меня прочь!
- Ого, - вскинул брови старик, - Кто мог такое предугадать? И какие только кланы, ох прости, Дома, так поступают, а? Только подумать, кто же вообще согласен на присягу таким? Интересные наверно люди, да, Ханнок? Или все же Кёль?
Изгой дернулся, но смолчал.
- Так это что же получается, ты у нас совсем ничейный, да? Ай-ай, как же поспешно с их стороны. Теперь даже на княжью милость, уж какая есть, рассчитывать нельзя. Страшно представить, тебя же могут прирезать сгоряча, и ничего дурного забойщику не прилетит. Даже наоборот - награда с благодарностями. Какие-нибудь зареченцы, например, прирезать. Дикий же народ.
Ханнок долго молчал, затем сдавленно повторил:
- Я не хочу в Ксадье.
"Варвар" вновь ухмыльнулся, на этот раз криво, не по-торгашески. Разом напомнив Кёлю этим брата. Слегка повысив голос, так, что сыновья за спиной разом подобрались, сказал:
- Смотри же, кровь моя, как бывает. Его мать сбежала из Верхнего города, лишь бы подальше от тамошнего безумия. Его отец всю жизнь был в Кенна. Стоило же ламанскому деду поманить его радостями жизни у подножья Клыка, как парень мигом свинтил туда. А менее чем через год уже обрил голову, напялил белоснежную тогу и даже акцент сменил. А потом - бац, засада - рога из башки полезли. Как неудобно, рога, да в священных залах Мириад. И тот же самый ламанский дедушка сказал, что и доча-то была незаконорожденной, и, следовательно, никакого права у дикаря по имени Ханнок на членство в Доме нет. Ошиблись они, с кем не бывает. И вот теперь рогатому придурку ничего не остается, как стучаться в те двери, которые он с такой помпой за собой захлопнул. Вот так и бывает со всеми, кто ложится под Ламан.
- Все сложнее было, - прохрипел рогатый, - но т-ты прав. Я зря у-ушел из Кеннау-у-у... - изгой так и сел на пол, схватился за голову и завыл.
- Тьмать и мракотец, приятно, но заткнись. Ты хоть понимаешь, что с тех пор как Тулли и присные возмечтали побороть озверение с помощью молитв и покаяний, мне намного тяжелее работать? Особенно после того, как в Верхнем объявился один излишне ретивый полукровка из бывших Кенна. Моя последняя пересылка озверелого в Майтанне из-за тебя едва не сорвалась. Меньше трепать языком надо о прошлом, Ханнок, а не то, когда он станет длинным как у демона, идти некуда будет. Ты не только позор нашего клана, ты ещё и сплошной убыток!
- Я исправлю, - встрепенулся Кёль, достал из-за пазухи сверток, но выронил, руку свело судорогой.
На пол упала россыпь серебра и, самое ценное, плотно увязанных медных слитков.
- Ого, есть еще деньжата у домовых из Верхнего города. Хорошо. Но да будет это груз на твою душу, не мою. И не думай, что это ради твоей шкуры - я просто хочу утереть нос бритым мерзавцам. Племянничек, жги тебя все боги Ламана.
- Да, да! Но знаешь... когда я прикончил тех у набережной... я едва удержался. Мне вечно хочется есть, - Ханнок плотоядно облизнулся.
Савор рывком подался вперед, всмотрелся в жуткую полуморду. Помянул искаженных дурней, отшагнул к стене. Сдернул копьем с крюка копченый окорок и бросил в угол. Ханнок тут же растерял остатки цивилизованности, набросившись на мясо словно дикий зверь. Трещавшие по швам обноски на горбу лопнули и разошлись, обнажив опухоль во всю спину, пятнистую, алого и синюшного цветов. Временами под кожей что-то шевелилось и тогда начинающий зверолюд стонал особенно душераздирающе, но от разгрызания хрящей и косточек не отрывался.
Младший из сыновей сбледнул и склонился над пустым горшком, да и старший выглядел не сильно лучше. Савор закатил глаза, пробормотал нелестное про молодежь, и, уже в полный голос, сказал:
- Что, сосунки, никогда демонов в предпоследней стадии не видели? А они вот такие вот милашки. Расслабьтесь, этот, когда нажрётся, смирный будет. Расслабиться - не значит, что его не нужно будет нанизать на копье, если начнет чудить. А ты, Кёль-Ханнок, если их хоть когтем тронешь, клянусь - дохнуть будешь медленно.
Кёль подавился и закашлялся. Дядя умел быть убедительным.
- А теперь, господа хорошие, мне пора вас покинуть, поболтать с нужными людьми, подготовить инвентарь, чтобы у нашего родственничка не возникло проблем у ворот.
Савор снял с вешалки шерстяной плащ, толстый и клетчатый. Завернувшись, поклонился по сарагарскому обычаю. В высшей степени учтиво, но от пристального, злого взгляда Ханноку стало совсем худо. И вышел в ночь.
Савора не было долго. Затихший было оборотень вновь стал жаловаться на голод. Братьям удалось увлечь кузена в угол ещё одной копченостью, где тот и скрючился, вгрызаясь. Младший зачарованно бился об заклад сколько ещё понадобится пищи, старший хозяйственно подсчитывал убытки. Впрочем, вскоре им стало не до того - Кёль-Ханнок всё сильней дрожал, всё злее огрызался на вопросы и всё больше жаловался на слышный одному ему шум. И младший шептал брату, что жуткая, шевелящаяся опухоль за это время успела еще подрасти. Как и зачатки рогов с клыками. Да и сидеть родич уже предпочитал как-то боком. Или это ночь и страх делают мутацию более заметной, чем она ещё есть на самом деле?
- Где он? - прохрипел в сто двадцатый раз Ханнок, которому членораздельная речь давалась всё трудней. Близилось утро, а от контрабандиста не было весточки. Едой не осилившего переселения в Верхний город изгоя ублажать уже не получалось, он скалился и шипел. Наконец, Савор вернулся, отряс иней с плаща и кинул принесенный сверток племяннику-оборотню.
- На, оденься нормально. Не мешало бы тебя ещё и помыть, жаль не получится. Стражник у Майтаннайских ворот уговорен. У них тебя ждет повозка. За ними переждешь свое озверение, раз дури хватило доверится Ламану. И не возвращайся, теперь ты здесь никто.
Ханнок встал, пошел и на третьем же шаге споткнулся, заявив по-детски удивленно: