Annotation

     На протяжении ста двадцати лет, с момента разделов Речи Посполитой в конце XVIII века и до начала Первой мировой войны, граница между Российской империей и Австрией, а потом и Австро-Венгрией проходила всего в тридцати пяти вёрстах на юг от Владимира-Волынского, практически там же, где сейчас смыкаются Волынская и Львовская области.

     Неудивительно, что в ходе войны первая попытка захвата города была предпринята уже 3 августа 1914 года , через десять дней после того, как империя Габсбургов объявила войну империи Романовых, и через пятнадцать дней после того, как это сделала империя Гогенцоллернов. Вторая австрийская кавалерийская дивизия, поддержанная двумя батальонами пехоты и двумя артиллерийскими батареями, перешла границу и в конном строю несколько раз атаковала позиции 68-го лейб-пехотного Бородинского императора Александра III полка. Под огнём пехотинцев конники были вынуждены отойти к близлежащему селению Зимно. Снаряды повредили пять жилых домов, железнодорожную станцию и около десятка хозяйственных строений. То были первые в той войне и, как оказалось позже, самые незначительные потери города.

     Через день, 5 августа, началась Галицийская битва, наступление русской армии вглубь Австро-Венгрии, и Вене стало не до Володимира .

     Двадцать первого августа 1914 года части под командованием генерала от инфантерии Рузского взяли Львов. Впервые в своей семисотлетней истории главный город Галичины оказался под правлением Российской державы.

     Двадцать второго августа генерал от кавалерии Брусилов вошёл в Галич.

     К 8 сентября были захвачены практически вся Галичина и земли далее на юг, Буковина с городом Черновцы.

     Владимир-Волынский теперь находился в глубоком тылу, на расстоянии трёхсот вёрст от фронта и на юг, и на запад.

     В дни Галицийской битвы впервые приняли участие в войне Польские легионы под предводительством Юзефа Пилсудского. Его национальный полк в составе австро-венгерской армии тогда располагался на линии Новый Корчин – Опатовец. Уже в декабре этот полк превратился в бригаду.

     Следующий, 1915 год, оказался удачным уже для германо-австрийских сил. Осознав, что Австро-Венгрия в военном отношении слабее Российской империи, на помощь союзнице пришла Германия. Немцы перебросили с Западного фронта на Восточный почти треть всех своих войск. Кроме того, к этому времени армии Антанты в основном израсходовали довоенные запасы снарядов, и начало сказываться преимущество центральных держав в снабжении войск. Германцы применили новую, доселе в таких масштабах невиданную, но немедленно доказавшую свою эффективность тактику — концентрацию значительных сил на маленьком участке фронта в сочетании с неожиданностью наступления.

     Говорят также, что не в последнюю очередь неудачи русской армии были связаны и с попытками захвата Перемышля . Командование предпочло на протяжении шести месяцев осаждать неприступную крепость вместо того, чтобы разгромить армию Габсбургов. Перемышль 9 марта 1915 года всё же сдался, было взято в плен почти сто двадцать тысяч австрийцев и захвачено более девятисот орудий, но военная инициатива к тому времени полностью перешла к Германии.

     В феврале германо-австрийские армии начали Карпатскую операцию и к концу марта отвоевали Буковину.

     Несмотря на потерю целой области, ощущения приближающейся катастрофы в Петрограде не было. В конце концов, только что был взят неприступный Перемышль! Двадцать седьмого марта русский император Николай II прибыл во Львов, чтобы провести пасхальные праздники в этом трофее войны. Государь поселился в том же дворце, в котором селился, когда бывал здесь, его австрийский противник Франц-Иосиф. Царь даже спал на той же кровати! Уезжая спустя четыре дня, император наградил своего дядю, Верховного Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами Российской Империи Великого князя Николая Николаевича усыпанной бриллиантами саблей. Как гласил рескрипт, за завоевание Червонной Руси  и продолжающиеся усилия по отторжению подъярёмной Руси .

     Спустя две недели германо-австрийские войска под командованием генерала фон Макензена начали наступление в Галичине и 22 апреля 1915 года невероятно концентрированным ударом прорвали русскую оборону в районе Горлиц , положив начало тому, что вошло в историю как Великое отступление русских армий. С этого момента царская армия безостановочно откатывались на восток, оставляя противнику всё больше территорий.

     Тогда же на горе Маковке в Карпатах вступили в свой первый крупный бой Украинские сечевые стрельцы, военное формирование, созданное в августе 1914 года Главной украинской радой для участия в войне на стороне Австро-Венгрии.

     Острая нехватка боеприпасов сказывалась во всех странах Антанты. Первыми на неё отреагировали британцы. Девятого мая разгорелся «Снарядный кризис». Однопартийный либеральный кабинет пал. Премьер-министр Асквит сформировал новое правительство, на этот раз коалиционное. Контроль над военной промышленностью перешёл к Ллойд Джорджу, который занял вновь образованный пост министра вооружений. Вскоре над частными производителями оружия был введён жёсткий государственный контроль, который газетчики иногда называли «крепостным правом».

     В России нечто подобное произойдёт спустя месяц — генерал от кавалерии Сухомлинов за провалы в снабжении войск будет заменён на посту военного министра на генерала от инфантерии Поливанова, приобретшего известность в качестве главного редактора «Русского инвалида». Столь радикальных мер, как в Британии, однако, предпринято не будет, и «снарядный голод» останется бедой русской армии на протяжении всего 1915 года.

     Третьего июня армии фон Макензена вошли в Перемышль. Крепость сковывала русскую армию с сентября по март, была в конце концов взята, но, как оказалось, России было суждено владеть Перемышлем лишь три месяца.

     Восьмого июня германо-австрийские войска заняли Рава Русскую и Жолков .

     Царская армия отступала, забирая с собой гражданское население, уничтожая дворы и панские усадьбы, сжигая сёла. Ставка надеялась этим создать атмосферу 1812 года, но результат оказался противоположным. Вместо патриотического подъёма бесконечные вереницы отчаявшихся людей на всех дорогах как прифронтовых, так и многих глубинных губерний, вызывали лишь ощущение неизбежного краха. Четыре миллиона женщин, детей и стариков, голодных, больных, ожидающих от завтрашнего дня только самого худшего, шли на восток по всему протяжению фронта. Сотни тысяч из них умерли. Именно эта эвакуация превратила неудачи армии в народное бедствие.

     Владимир-Волынский заполнился беженцами и принудительно вывезенными.

     Девятого июня произошло одно из знаковых событий Великого отступления — воинские части центральных держав вошли во Львов. Закончились первые в истории города месяцы русского правления. В следующий раз оно вернётся сюда через четверть века и продлится суммарно сорок девять лет.

     Накануне, подчёркивая значимость происходящего, в штабе армий фон Макензена появился немецкий кайзер Вильгельм II.

     Говорят, в те дни у Львова на участке фронта длиной менее ста вёрст была сосредоточена половина всех германо-австрийских войск, воевавших на Русском фронте, на всём его протяжении от Балтики до Чёрного моря.

     Перед отходом русские власти принуждали к эвакуации всех мужчин от восемнадцати до пятидесяти лет. Были вывезены зерно, нефть и медь, а также собрания музеев и картинных галерей. Войска подпалили многочисленные заводики, перерабатывавшие нефть из близлежащих промыслов Борислава, и сгорели не только они, но и западные кварталы Львова. Был сожжён железнодорожный вокзал, стоивший 16 миллионов крон, и главный почтамт. За полыхавшим пожаром весь день наблюдали тысячи жителей.

     В 8:30 утра в городе конными жандармами были сняты все российские флаги. Несмотря на приказ оставить Львов, на некоторых улицах группы солдат пытались создавать оборону. В 10:00  под охраной черкесов на автомобиле покинул город военный губернатор Шереметьев. Около 12:00 по Яновскому тракту въехали в столицу Галичины первые австрийские военные — это были уланы, и их было всего двое. Лишь через час вошли Кошицкий и Райхенберский пехотные полки. В 16:00 во Львов приехал командующий второй австрийской армии генерал фон Бём-Эрмоли и принял город под свой контроль. На следующий день также прибыли эрцгерцог Иосиф-Фердинанд, глава генерального штаба австро-венгерской армии Гецендорф и немецкий генерал фон Макензен.

     Вторая австрийская армия, которая заняла город, отмечала, что русские за десять месяцев никак не подготовили неофициальную столицу Галичины к обороне. Возможно, Ставка верила, что защищать Львов никогда не придётся. Возможно также, что она просто не надеялась удержать город.

     Украинская диаспора, в целом приветствовавшая поражения Российской империи в этой войне, праздновала возврат Львова под австро-венгерский контроль с большим размахом. И, конечно, праздновали Центральные державы. В Берлине и Вене звонили колокола всех храмов. Дома украсили цветами и флагами. Австрийский император выступил с балкона Шёнбрунна перед собравшейся у дворца толпой.

     Австро-венгерская администрация Львова немедленно сняла русский запрет на печать книг и газет на украинском языке, а также употребление этого языка на публично вывешиваемых плакатах, афишах и вывесках, в письмах и телеграммах. Выяснилось, что остававшийся в городе в течение всего русского правления дряхлеющий Иван Франко продолжал писать, пусть и «в стол», в основном сконцентрировавшись на поэтических переводах. Вновь открылись украинские банки, коммерческие и общественные объединения. В полном объёме, хоть и без вывезенного русскими властями в Курск митрополита Шептицкого, возобновилась деятельность униатской церкви.

     Изменилась и жизнь евреев. Они опять стали полноценными гражданами, смогли получать любое образование, заниматься любым видом деятельности и селиться, где заблагорассудится. Интересно, что Петроград такого статуса евреям даже не обещал. Обещал он, однако, другое — накануне падения Львова Верховный Главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич издал приказ ко всем солдатам-евреям, в котором посулил, что после войны иудеи смогут жить все вместе и совершенно свободно в Палестине.

     Участвовавшие в обороне Львова на стороне России японские майор Накаима и капитан Гасгимото совершили на окраине города харакири.

     В день, когда русские войска покинули главный город Галичины, главнокомандующий Северно-Западным фронтом Российской империи генерал от инфантерии Алексеев, под началом которого находилась воинская мощь, вдвое превосходящая силы Англии и Франции, заявил иностранным газетчикам, что его страна может пережить практически любые территориальные потери. Она должна крушить неприятеля, пока тот не истощится. После этого русские перейдут в наступление.

     Германо-австрийские войска вышли к довоенной границе с Россией, в целом вернув территории, потерянные в 1914 году. Теперь главный театр военных действий предсказуемо сместился в Польшу. Судьба Владимира-Волынского, находившегося между Волынской губернией и входившими в Царство Польское Люблинской и Холмской губерниями, полностью зависела от того, что произойдёт с бывшей Речью Посполитой.

     Фон Макензен, теперь уже генерал-фельдмаршал Германской империи, повёл свои войска на север, на Брестскую крепость, тем самым отрезая Польшу от России. На своём пути он неизбежно должен был пройти через Володимир. Русские, однако, уже сформировали мощную оборону в районе Люблина — Холма  — Грубешова , преграждавшую немцам путь на север, а значит, закрывшую, как щитом, и Владимир-Волынский. Жители города продолжали читать вести с фронта по-обывательски спокойно. Да, неприятель всего в сорока вёрстах на юг, но немцы до нас никогда не дойдут!

     Поход фон Макензена, хоть и ставил своей целью окружение русских войск в Польше, был, однако, второстепенной угрозой для Конгрессовой  Польши. Основным театром военных действий должна была стать Варшава.

     Из германской провинции Позен  польская столица была ближе всего. Линия фронта здесь не менялась с февраля — немцы стояли всего в сорока пяти вёрстах от Варшавы на запад и север, но город защищала самая мощная из русских крепостей — Новогеоргиевск .

     Следовало ожидать удара с юга, из Королевства Галиция и Лодомерия , где центральные державы сосредоточили в своё время для Горлицкого прорыва невиданное количество войск. Здесь главной защитой столицы Польши была крепость Ивангород .

     На севере, от реки Неман до самого Балтийского моря, находились войска генерал-фельдмаршала фон Гинденбурга. Совсем недавно они оккупировали практически всю Курляндию  и теперь двигались на Ригу. В любой момент эта армия могла повернуть на юг, на Варшаву.

     Пятнадцатого июня царские войска оставили Бурштин и Рогатин. В тот же день украинские сечевые стрельцы силами одного куреня, утратив в бою 130 человек убитыми и ранеными, взяли Галич. Сотник Витовский стал комендантом города.

     Шестнадцатого были захвачены Великие Мосты, Нароль и Томашов .

     Семнадцатого июня фон Макензен отбросил группу генерала Олохова к Грубешову.

     Всего через неделю после падения Львова фронт неожиданно оказался в тридцати двух вёрстах на запад от Володимира. Для немецкого фельдмаршала, однако, направление на Владимир-Волынский не было главным, и дальнейшего развития наступление его XI армии не получило.

     Восемнадцатого июня немцы заняли Замостье .

     Двадцать первого германо-австрийские армии захватили Красник, открыв для себя дорогу на Люблин.

     Предвидя сходящиеся удары армий Тройственного Союза на Варшаву с севера и юга, русское командование потребовало от Ставки снять задачу непременно удержать Варшаву. Столица Царства Польского больше не считалась самоценной сама по себе. Она стала просто укреплённой позицией. Так же переменилось отношение и к крепостям Осовец и Ивангород. Это решение фактически означало готовность русских сдать Польшу.

     Двадцать второго июня царская армия, оставляя за собой пожарища и принуждая местное население к эвакуации, ушла из Крылова . По прямой это двадцать пять вёрст до Владимира-Волынского. В реальности, однако, из-за болотистой местности и реки Западный Буг дорога на Володимир составляла сорок пять вёрст и пролегала через яростно защищаемый русскими Грубешов.

     В тот же день немцы с аэропланов разбросали над Варшавой листовки, в которых предсказывали захват столицы Царства Польского ещё до конца июля. Мирные жители сами, без приказа властей, стали покидать город, в основном, рассеиваясь по близлежащим сёлам.

     К 23 июня австрийский генерал фон Бём-Эрмоли, то ли подчинённый фон Макензена, то ли находящийся с ним «во взаимодействии», занял польский берег Западного Буга.

     Двадцать восьмого июня фон Макензен издал внутренний приказ для высших офицеров своих армий, в котором заявил, что захват Галичины — это первая часть драмы, финал которой разыграется при взятии Киева. Генерал-фельдмаршал предположил, что на это понадобится от пяти до десяти месяцев. В войсках этот приказ вряд ли вызвал большой энтузиазм — всего месяц назад кайзер обещал, что Россия сдастся после падения Польши.

     Тридцатого июня части фон Бём-Эрмоли вошли в Деревляны, а фон Макензена — в Грабовец.

     Газеты живописали недостаток снарядов в царской армии — по окопам 2-й и 11-й Сибирских дивизий в один только этот день фон Гиндебургом было выпущено два миллиона снарядов, русские же в ответ смогли сделать только пятьдесят тысяч артиллерийских выстрелов.

     В прессу также просочились сообщения о предложениях Австро-Венгрии королевству Румыния. За сохранение нейтралитета до конца войны Габсбурги посулили Гогенцоллернам-Зигмарингенам Буковину по реку Серет, а за выступление на стороне Тройственного Союза — ещё и Черновцы и всю Бессарабию. Те же газеты напоминали, что за вступление королевства в войну на стороне Антанты Россия обещала отдать Румынии Буковину с Черновцами, а также часть Венгрии, но не Бессарабию. После этих газетных сообщений русские начали усиленно рыть вдоль румынской границы рвы и траншеи.

     Второго июля стало известно, что из-за эпидемии холеры из Львова вышли все воинские части. В городе было зарегистрировано сто двадцать больных. Кроме того, в Галиции обнаружили четыреста девятнадцать случаев чёрной оспы. По всему краю начался голод — сначала царские войска провели эвакуацию «как в 1812 году», а затем уже австрийцы забрали остатки урожая для своей армии. Кто мог, в поисках еды бежал из разорённого края — в глубину Австро-Венгрии или на русскую сторону.

     В тот же день немцы вошли в Прасныш севернее Варшавы.

     Третьего июля началось новое наступление германо-австрийских армий. Пока фельдмаршал фон Макензен атаковал Красностав, Бугская и I австро-венгерская армии обрушились на русскую 13-ю. Завязалось новое сражение под Грубешовом. Несколько частей прорвались через русскую оборону и форсировали Западный Буг к северу от Сокаля, между Конотопами и Скоморохами, в сорока вёрстах южнее Володимира.

     Впервые с неудачного короткого рейда на город в самом начале войны австрийцы пересекли линию, которую горожане всё ещё воспринимали как границу между двумя державами — войска Австро-Венгрии оказались на землях Волынской губернии.

     Переправившиеся на восточный берег части генерала фон Кирхбаха немедленно двинулись на Владимир-Волынский. Русская 13-я армия под командованием генерала от инфантерии Горбатовского в течение двух дней сдерживала их наступление, а пятого июля встречным ударом отбросила обратно за Буг.

     Четвёртого июля часть угрожавших Риге войск фон Гинденбурга предсказуемо повернула прочь от Балтийского моря и двинулись на Новогеоргиевскую крепость. Сходящийся удар на столицу Польши с юга и севера стал реальностью.

     Пятого июля фон Макензен взял Красностав и вышел к железнодорожной ветке на Холм, принципиально важной для снабжения войск, защищавших Варшаву.

     По чистому совпадению именно в этот день, именно тогда, когда откладывать дальше уже никак было нельзя, пришло высочайшее разрешение начинать эвакуацию Варшавы. Вскоре все дороги и все железнодорожные линии, ведущие на восток, будут забиты, станет не хватать подвижного состава и элементарных телег, вывезут все ценное из варшавских дворцов, музеев, шляхетских архивов Речи Посполитой, город покинут тысячи человек — и не только чиновники или выходцы из России, но и сторонники русского господства в Польше, так называемые вшехполяки.

     Седьмого июля германские войска оказались уже в двадцати вёрстах от Варшавы и получили возможность артиллерийского обстрела фортов столицы Царства Польского. Русская армия начала уничтожать мосты и сжигать вокруг города опустевшие сёла с остатками неубранного урожая на полях. Весь скот был отогнан далеко в тыл. Ожидалось, что вскоре начнётся целенаправленное разрушение государственных зданий и храмов.

     Немцы взяли крепость Остроленка на север от Варшавы и город Радом к югу. Железнодорожное сообщение между Холмом и Люблином, а значит и подвоз по этой ветке войск и припасов в Варшаву и Ивангород, был прерван.

     В восточной Галичине царская армия, предварительно спалив город, ушла из Буска.

     В тот же день в населённых пунктах Люблинской, Холмской и Волынской губерний, находившихся на направлении удара армий фон Макензена, объявили об эвакуации. Мирному населению предстояло покинуть и Владимир-Волынский.

     Восьмого июля, отодвигаясь вместе с линией фронта, перебазировался во Владимир-Волынский 23 корпусной авиационный отряд, тот самый, что, несмотря на свой номер, был сформирован в Российской империи первым. Шесть аэропланов отряда — все фирмы «Дюпер» — настолько износились, что едва набирали высоту восемьсот-тысячу метров. Их моторы то и дело глохли прямо в полёте. На пробном броске из Володимира в тыловой Ковель, на расстояние всего сорок вёрст, отряд дважды совершал вынужденные посадки и до своей цели так и не добрался.

     Девятого июля к австрийцам перешёл Добротвор.

     Русское командование, армия, гражданское население были совершенно деморализованы. Целые сутки во всех церквах России звонили колокола и шла служба за дарование победы над врагом. Верховный Главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич в специальном приказе призвал солдат к храбрости.

     Десятого июля к северу от Варшавы разгорелись ожесточённые бои по всему фронту протяжённостью сто сорок вёрст, от Осовца до Новогеоргиевска.

     Газеты подсчитали, что фон Макензену для поддержания своих войск нужно ежедневно подвозить на передовую, кроме собственно боеприпасов, три с половиной тысячи тонн обеспечений. Сколь блестяще генерал-фельдмаршал не подготовил наступление, его припасы уже должны были подходить к концу. Не говоря уж о том, что их подвоз к передовой требовала при всех превратностях войны не менее семисот исправных моторизованных грузовых автомобилей. И это при единственной хорошей дороге! В таких условиях фон Макензен должен был либо чрезвычайно быстро войти в Люблин и Холм и получить в своё распоряжение их железнодорожную сеть, либо отступить.

     Одиннадцатого июля министр внутренних дел Австро-Венгрии дал разрешение на возвращение домой, в Галичину, сорока тысяч человек, которые в августе-сентябре 1914 года бежали от наступающей русской армии. У Вены не было сомнений в прочном, «вечном» владении Львовом.

     Двенадцатого июля австрийцы захватили Травники и Раевец, расположенные на железнодорожном перегоне между Холмом и Люблином. Русские оставили защищавшие Варшаву крепости Пултуск и Рожан.

     Четырнадцатого июля, уже в третий раз, завязались яростные бои в районе Грубешова, в тридцати вёрстах на запад от Володимира. Грубешов оказался в «подкове» — сражения шли не только к югу и западу от него, но и к северу, где за один только этот день фон Макензен занял одиннадцать населённых пунктов. При этом на фронте между Владимиром-Волынским и Красником рвущиеся к Люблину германо-австрийские войска применили артиллерийские снаряды, распространявшие при разрыве удушливый газ. Это известие вызвало среди остававшихся в Володимире жителей панику.

     Газеты рассказали о новых способах борьбы с химическим оружием — нужно броситься навстречу ядовитому облаку и стремительно его пересечь, прижимая к носу и рту влажные тряпки. Иным изобретением была широкая и неглубокая траншея. Её предлагалось заполнить хворостом, полить керосином и при приближении облака поджечь. При горении раскалённый воздух поднимается вверх, унося с собой и ядовитый газ.

     В тот же день части генерала фон Бём-Эрмоли приступом взяли Сокаль, железнодорожный узел в сорока пяти вёрстах к югу от Володимира. На фоне известий о боях под Грубешовом и применении химического оружия это событие осталось во Владимире-Волынском почти незамеченным.

     Сокаль, однако, напомнил о себе уже на следующий день. К северу от него, а значит ещё ближе к Владимиру-Волынскому, пятнадцатого июля завязались яростные бои.

     Немецкие войска продвинулись от Остроленки к Варшаве и в боях захватили Говорово.

     Русская газета «Речь» в преддверии ожидаемых плохих вестей с фронта написала, что наиразумнейшим было бы избегать каких-либо битв и отступить на подготовленную линию обороны, даже если при этом и пришлось бы отдать обширные области империи. «Биржевые ведомости» заявили, что есть смысл вывести русскую армию из-под страшнейшего артиллерийского обстрела, оставив позиции вдоль рек Нарва и Висла. Россия при её обширных территориях может себе позволить временно отдать часть Польши, а ожесточённое сопротивление под Варшавой необходимо лишь союзникам — оно не позволяет врагу перебросить войска на Западный фронт и совершить прорыв к Кале.

     Немецкие газеты сообщали, что германская армия еженощно наблюдает во весь горизонт зарево от подожжённых русскими селений.

     В Российской империи военнопленным запретили вести почтовую переписку. В ответ на это схожее ограничение уже на следующий день ввели для пленных русских центральные державы.

     Шестнадцатого июля газетчики отметили, что артиллерийская канонада слышна уже во всех районах столицы Царства Польского. На её главных улицах видно множество повозок с ранеными.

     Фон Гинденбург стал рассылать телеграммы друзьям, зазывая их своими глазами увидеть взятие Варшавы.

     В районе Холма и Грубешова продолжались ожесточённые бои. С обеих сторон почти беспрерывно сгружались прибывающие подкрепления. Практически уже две недели изо дня в день германцы пытались преодолеть русские траншеи и встречали невиданное ещё ими сопротивление. Будто именно здесь решалась судьба России, как писали немецкие газеты. Передовая была изломана многочисленными зигзагами от бессчётных атак и контратак. Никто уже не помнил, кому изначально принадлежала та или иная траншея, столь часто они переходили из рук в руки. Наибольшее расстояние, на которое за всё это время смогли продвинуться германо-австрийские войска, да и то лишь на некоторых участках, было двенадцать вёрст. Столько фон Макензен и его союзник-подчинённый фон Бём-Эрмоли привыкли проходить за один день, и не кое-где, а всем фронтом.

     Сотни тысяч украинцев и поляков, разделённые на противоборствующие лагеря границей и мобилизацией, сражались и здесь, и вокруг Варшавы как враги, с обеих сторон, и это создавало впечатление невероятности происходящего — особенно, когда с русских и германо-австрийских позиций доносились на одном и том же языке крики ярости и стоны раненых. Иногда, в редкие минуты затишья, сидящие в окопах люди переговаривались друг с другом, прямо через линию фронта, и эти разговоры приводили военных корреспондентов в замешательство.

     Семнадцатого июля пополудни австро-венгерская конница эрцгерцога Иосифа-Фердинанда заняла Люблин, один из крупнейших железнодорожных узлов Царства Польского, важный пункт на пути снабжения войск, защищавших Варшаву, и серьёзную преграду для продвижения фон Макензена на Брест. Теперь угроза окружения в Польше стала для русской армии более чем реальной.

     Восемнадцатого июля австрийские части под командованием генерала фон Войрша форсировали Вислу, создав опорный участок на её восточном берегу севернее Ивангорода и захватив Подзамче. Ещё ближе к Варшаве на понтонных мостах переправились через реку немцы.

     В Берлине начали готовить флаги и цветы для ожидавшихся со дня на день празднований по случаю взятия столицы Конгрессовой Польши.

     В этот день было объявлено о досрочном призыве в русскую армию. Не дожидаясь положенного двадцатилетнего возраста, под ружьё встали мужчины 1896 года рождения. По оценкам газетчиков только это пополнение могло составить шестьсот тысяч человек.

     Военное министерство Российской империи издало разъяснение, согласно которому Верховный Главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич приказал отходящим войскам уничтожать только то имущество, которое может иметь ценность для неприятеля. Патриотическое же население по собственной воле сжигает свои дома и посевы, лишь бы они не достались врагу.

     На следующий день, девятнадцатого июля 1915 года, исполнялся ровно год, как Российская империя вступила в войну. Газеты разных стран пестрели сообщениями о достигнутых результатах. Баланс оккупированных земель был в пользу центральных держав, они захватили сто семьдесят пять тысяч квадратных вёрст территорий. При этом больше всех пострадала Россия — она лишилась ста тридцати тысяч квадратных вёрст земель. В германо-австрийском плену находилось два миллиона двести тысяч человек, из которых более одного миллиона семисот тысяч были подданными России — на фронте сражалось меньше подданных Российской империи, чем их было в плену у центральных держав.

     Подбили общую сумму займов воюющих стран на военные цели — девятнадцать миллиардов североамериканских долларов .

     Считалось, что общее количество погибших на поле боя солдат армий Антанты превысило 5,6 миллиона человек, из которых потери России составили около 3 миллионов. Центральные державы потеряли 7,6 миллиона человек.

     1.

     Село Будятичи Владимир-Волынского уезда.

     Июль на Волыни. Холодный рассвет, дождливое утро, жаркий день. Вечером, конечно, опять будет моросить. Оденешься полегче, продрогнешь и промокнешь. Оденешься потеплее, и к полудню сопреешь.

     Пристав Сас, собираясь в дорогу ещё затемно, отверг протянутую женой плотную рубашку с начёсом — то ли из упрямства, то ли из желания соблюсти форму. А ведь можно было поддеть под сюртук, никто бы и не заметил. Тем более что война, до мундира никому нет дела. Но вот не взял, и всё утро дрожал от холода, беспрерывно хукая на заледеневшие пальцы и растирая немеющий на ветру нос.

     Страдания эти, однако, не спасли Саса от полуденной жары. Солнце пекло немилосердно, дорога вилась всё больше среди болот, подальше от деревьев, а налетавший время от времени ветерок облегчения не приносил — лишь мошкару да вонь трясины…

     — Где ж я возьму подводы? — устало говорил староста Цехош, преждевременно постаревший мужчина лет пятидесяти, на которого они наткнулись, едва въехав в село. Пышные вислые усы старосты совсем поникли. — Мобилизация, этаву… — он запнулся и попытался выговорить это слово ещё раз: — Эвавува…

     — Эвакуация, — буркнул приехавший с приставом прапорщик Михайлишин и отвернулся, чтобы не было видно, что его душит смех. — Сиречь организованный…

     — Она! — сердито перебил его староста. — В прошлом году три раза мобилизаци… мобилизациировали. Хлопов , коней, подводы, сено, хлеб. Топоры забрали… В этом году дважды. А теперь ещё и она, эта эваву… Она, значит! А вы, возы! Как на прошлой неделе циркуляр пришёл, я же их пять в Володимир отправил! У меня и расписка имеется. А вы ещё хотите! Где, где я вам ещё подвод возьму!

     Пристав про себя чертыхнулся. Почему канцелярия городского головы, организация, обросшая бумагами выше всяких разумных пределов, не дала ему список сёл, уже приславших возы?

     Мужчины стояли на небольшой сельской площади в тени старинной Николаевской церкви. Вокруг, куда ни глянь, виднелись хаты да сады.

     У ног крутился пёс старосты Сирко. Был он покладистым и миролюбивым, лаял не слишком громко и не слишком настойчиво, да и то лишь до момента, пока Цехош не шикнул на него. После этого Сирко с видимым облегчением признал в приехавших «своих».

     — Полста дворов, значит, ещё пять подвод, — сурово отчеканил Сас. Он видел, что селянин не врёт, однако жалеть село было не время… — Весь повет в том же положении, так что подай пять подвод. И выдели до завтра хотя бы две лошади, чтобы эти подводы в город доставить!

     — Ещё и коней! — взвизгнул Цехош и, замахав руками, развернулся к полицейскому спиной, будто собирался уходить.

     Конечно, это было лишь притворство, часть ритуала. Согласно тому же ритуалу Сас должен был остановить старосту и предложить какой-нибудь компромисс. И пристав схватил Цехоша за локоть, уже готовый разразиться длинной речью, да вот только прапорщик вдруг тоже решил поучаствовать в этом представлении. Он придвинулся вплотную и, едва сдерживая улыбку, скинул с плеча в руку винтовку. В ней что-то металлически бряцнуло, и все немедленно уставились на Михайлишина, задаваясь вопросом, зачем он взялся за оружие. Зарычал и Сирко.

     — Мирон Никифирович, — быстро, чтобы сгладить впечатление от выходки прапорщика, заговорил Сас, — я ж всё понимаю. Я что, сам не знаю? И про мобилизацию, и про эвакуацию, и про неубранный урожай, и про беженцев, которые через повет прошли, что саранча. И про возы, что вы на днях прислали, я тоже знаю. Я ж не требую по повозке со двора! Дай пять подвод! Полста дворов, пять подвод. Разве не по-божески?

     — Какие полста дворов! — дёрнулся староста, но потом уже более миролюбиво добавил: — Вы, вашбродь, сами на село посмотрите. Вот оно, всё перед вами. Где вы тут село видите? Где полста дворов? Где люди? Где кони? Где подводы?

     Будятичи и на самом деле производили довольно унылое впечатление. Дворы, залитые солнечным светом, казались яркими, живописными, даже весёлыми, но вокруг них не было жизни — не копошился скот, не ходили люди, не взвизгивали собаки. Стоило приглядеться, и становились видны доски, которыми уходящие на восток селяне заколотили двери и ставни. Даже Николаевская церковь, одиноко возвышавшаяся над всем селом, производила печальное впечатление — некому было её побелить, подремонтировать, заменить треснувшие стёкла в окнах.

     — Можно посмотреть книги, — отозвался рядовой Мукоша, парень молодой, едва призванный, и оттого застенчивый, тушующийся, пугающийся любого взгляда. И всё же это именно он додумался потребовать проверки «книг» у старосты села, где они были утром. Там этот аргумент подействовал магически — в Володимир были отправлены две подводы. Рассчитывали на десять, на самом деле надеялись на одну, а получили две. Победа!

     — Книги? Смотрите, — равнодушно пожал плечами Цехош.

     Равнодушие не было показным.

     И что теперь? Одно дело, когда староста проверки бумаг пугается и становится покладистым. Совсем другое, если нет. Что, они сейчас ревизию, что ли, устраивать будут! Да и пользы от той ревизии! Уж лучше по сараям пройтись…

     — Ты, Мирон Никифорович, готовь книги, — раздосадовано буркнул пристав. Вздохнул, оглянулся на церковь. — Мы иконе вашей чудотворной поклонимся и сразу за тобой.

     Взгляд старосты почему-то стал напряжённым. Будто он чего-то испугался.

     Было у Саса такое свойство — видеть настроение собеседника. Тадей Назарович не смог бы объяснить, откуда это берется, на что нужно смотреть, как строить умозаключения. Эта способность была для него естественной. Пристав, скорее, удивлялся, когда другие не видели того, что видел он.

     Вот и сейчас Сас был уверен, что Мирон Никифорович не хочет, чтобы мобилизационная тройка входила в церковь.

     Въезжая в село, Сас заметил в отдалении блеск реки, а значит, и захваченную австрийцами территорию за ней. Там никого не было, кому ж там, среди топей, быть, но ощущение, что та земля занята врагом, было крайне неприятным. Наверное, чтобы отвлечься от печальных мыслей, пристав всё больше поглядывал вниз, на дорогу. Ею уже несколько дней никто не пользовался, селян ведь не осталось, и не просыхающие разводы грязи успели несколько разгладиться и размыться. И вот поверх этой грязи просматривалась свежая колея от проехавшей подводы. В эвакуированное, опустевшее село Будятичи сегодня, уже после утреннего дождя, кто-то прибыл…

     — Вашбродь, батюшка к себе направились, обедать, — заговорил Мирон Никифорович. Его взгляд метнулся в сторону от церкви, на густой сад и крышу хаты за тыном, дом будятического попа. Широкие ворота, выходящие на площадь, были закрыты, равно как и калитка в них, но Сас разглядел ещё одну хфиртку , ведущую к храму, и вот та была как раз распахнута. — На обратном пути помолитесь! Заодно и к источнику святому провожу вас! А хотите, прямо с него и начнём! Сейчас же!

     — Так и на обратном пути, конечно… — кивнул полицейский.

     Его не слишком занимало непонятное беспокойство старосты. Мало ли чего селянин опасается, оно, скорее всего, и яйца выеденного не стоит. Надо бы, конечно, зарычать на Мирона Никифоровича, гаркнуть, за оселедец  схватиться, тот всё и расскажет, да стоит ли? Война, эвакуация, артиллерийские обстрелы, Великое отступление — до Цехоша ли с его страхами?

     — Пока на минуту заглянем в храм, — миролюбиво пробормотал полицейский. — Нехорошо на ступеньках стоять и не войти…

     — Так ведь…

     Это неожиданное, мелочное, такое ненужное препирательство вывело пристава из себя. Тадей Назарович Сас зыркнул на Цехоша так, что тот сразу поник. Только неуверенно предложил:

     — Давайте уж я вас сопровожу!

     — Выходит, вы, Тадей Назарович, под стражей теперь! — весело откликнулся Михайлишин, приглаживая свои офицерские усики. Потом широко развёл руками. — Под стражей! Да! Даже в церковь под конвоем! — И негромко рассмеялся, нимало не удручённый тем, что никто не последовал его примеру.

     Пристав вздохнул. Что за ребячество! Офицер ведь! Офицер! В военное-то время!

     Прапорщик до ускоренных военных курсов успел получить диплом инженера-механика. От столь образованного человека ожидали, конечно, что он будет вести себя солидно, но Михайлишин то и дело срывался в неприличную несерьёзность. Впрочем, и выглядел он легкомысленно — небольшой суетливый человечек в великоватой на него офицерской форме.

     Цехош поспешно поднялся по ступеням и скрылся в темноте церкви. Мукоша, которого чаще все называли Зенко из-за его имени Зенон, не торопясь, оглядываясь, неуверенно пошёл следом.

     Прапорщик дёрнулся было в одну сторону, тут же в другую, даже посмотрел на подводу, на которой вся тройка приехала в Будятичи, видно, хотел пока отсидеться там. Заметив взгляд Саса, он всё же поскакал своей подпрыгивающей, суетливой походкой к распахнутым дверям.

     Тадей Назарович сорвал с головы фуражку и, крестясь, нырнул в черноту притвора.

     — Николай-чудотворец, — бормотал полицейский, — молю, прости прегрешения мои…

     Как всегда, когда Сас переходил на великорусский говор, слова получались какие-то странные, будто натужные, но молиться в храме на малороссийском наречии было бы немыслимо.

     Хорошо нынешней молодёжи, михайлишиным да мукошам. Для них язык империи всё равно что родной, говорят чисто, гладко, без малейшего акцента. А Тадей Назарович каждый раз краснел, когда из Житомира  приезжало начальство. Рядом с молодыми Сас чувствовал себя неотёсанным селюком. Даже с родными детьми иной раз на великорусское наречие переходить стеснялся…

     После яркого солнечного света внутри церкви было совсем темно. Пока глаза привыкали, полицейскому даже показалось, что нечто чёрное и бесформенное метнулось за иконостас.

     Сас оглянулся на Цехоша. Тот стоял посередине церкви, крестясь и что-то шепча, но глаза его напряжённо следили за приставом.

     Под стеной у иконы Божьей Матери, главной святыни этой церкви, почему-то лежали короткая лестница и груда тряпок. Староста ремонт, что ли, затеял? В такое время?

     Пристав неуклюже встал на колени, поморщился от боли в суставах и наскоро произнёс молитву.

     Ну, всё? Пора уходить?

     Приятная прохлада окутывала разгорячённого жарой Саса, и это ощущение было столь сладостным, что Тадей Назарович решил повторить молитву, на этот раз не торопясь.

     Приставу было сорок два. Голова без признаков лысины или седины, закрученные кольцом вверх густые усы, разжиревшая до неприличия фигура, одышка — вот и всё, чем наградила его природа. Ах, ну  да, ещё и подагра. Из-за неё в иные дни было невозможно ходить — пальцы ног жгло огнём. Доктор Локач советовал не есть мяса и не пить вина, но пристав искренне не понимал, как это на самом деле можно сделать.

     — А цирроз? — настаивал лекарь. — Ведь и цирроз может развиться!

     — Разовьётся, будем беспокоиться, — мрачно отвечал Тадей Назарович, в глубине души уверенный, что все эти рекомендации Локач изобретает с единственной целью досадить ему.

     — И надо бы съездить на вόды, попить что-нибудь кроме водки и вина, — добавлял доктор, окончательно выдавая свои злобные намерения.

     На доход по десятому классу! При шестидесяти рублях в месяц! При доме, жене и пятерых детях! На вόды!

     А теперь, во время войны, все эти советы казались уж совсем не от мира сего. Вόды! Какие тут вόды! Какие тут «без вина и мяса»! Тут эвакуироваться надо! Уж все сроки вышли!

     Уж определено для всей володимирской полиции новое место службы — соседний повет, Луцк. Исправник семью свою ещё месяц назад отправил, предчувствовал, чем всё кончится. Так и шастает туда-сюда, обустраивается. Неделя, как и участок уехал. Один городовой Коробко остался, да и то лишь потому, что «старый» отдел архива упаковывает, всё важное давно увезли. Косится городовой на Саса, но эвакуироваться без пристава не может!

     Надо, надо уезжать! В течение дня-двух, в крайнем случае, трёх! Даже если город не сдадут русские, то австрийцы разнесут в щепки. Подступят вплотную да и сотрут Володимир с лица земли!

     Это ж надо, что Сас каким-то ловким и незаметным манёвром начальства оказался единственным, кто от города ответственен за мобилизацию подвод! Он да этот Михайлишин от армии. Пользы от прапорщика!

     Триста подвод! На второй год разорительной войны! Империя боеприпасов не знает где взять, а тут пристав Сас должен вынуть и положить триста подвод! Сколько-то сельские скупердяи, повинуясь циркуляру, прислали, неизвестно, кто именно и сколько именно, но совершенно ясно, что не более нескольких дюжин. И теперь это число нужно довести до трёхсот! За «несколько дней, не более»! Пока что Сас сумел найти тридцать две. Ездил по сёлам, грозил, просил, почти крал. А кто из старост уже эвакуировался, то всё, ничего с них не получишь, пропало…

     Уезжать надо. Срочно. Как ни крути, если ещё на два-три дня задержаться, можно совсем опоздать. Не приведи господь оказаться на землях, занятых неприятелем! Это верный способ лишиться не только службы, но и пенсии!

     Да и австрийцы с русским полицейским сюсюкаться не будут. У них, говорят, есть особые лагеря для таких, как Сас. Верить всем ужасам, которые газетчики живописуют, конечно, нельзя, но даже если не будут вязать в тюрьму, рубить ног, рвать язык, сжигать или закапывать в землю живьём, в общем, если ничего не будет Тадею Назаровичу, совсем ничего, оставят его в покое и позволят жить, как жил, где он будет служить? Кто ему жалование положит? На кой он австрийцам нужен?..

     Пенсии лишаться нельзя ни в коем случае. Без пенсии пойдёт на старости лет Сас по миру!

     Надо, надо эвакуироваться. Бросить дом, большую часть нажитого, ехать куда-то. Начинать на новом месте на шестьдесят рублей! И сбережений всей жизни аж триста двадцать семь рублей… Ассигнациями… Кредитными билетами, то есть… Из этой суммы Тадей Назарович позавчера отдал сто рублей матери, когда сестра со своим семейством увозила родителей в Житомир… Итого двести двадцать семь…

     Сасу надлежит ехать в Луцк. Ещё тот городок! Однако русская армия беспрерывно откатывается на восток. Тех, кого выселяли в Володимир из Галичины, теперь гонят дальше. Как бы так не получилось, что и Сасу с семьёй придётся через месяц бежать из Луцка в Житомир, к сестре, а ещё через месяц — всем вместе в Киев. При той скорости, с которой идёт Великое отступление, как бы не пришлось зимой обживаться уже где-нибудь на Волге!

     Как такое может происходить! Ведь Российская империя огромна и неисчислима! Османов победила! Наполеона! Сколько земель присоединила только на веку Саса — Коканд, Бухару, Хиву, Закаспийский Мерв, Урянхайский край! Были, конечно, и потери — из-за проклятых японцев, с которыми мы теперь, вот ирония доли, союзники — но за те поражения виновные наказаны! А Австро-Венгрия? Дряхлеющая монархия, которую, спасай – не спасай, не спасти. Сами австрийцы говорят, что держава их подгнила и рассыпается. Какания ! Как же случилось, что славная русская армия бежит!

     Сас вздохнул. За время эвакуации дом точно пограбят. А могут и, чего доброго, сжечь… Или снаряд попадёт…

     Службу бы не потерять! Кому нужен мелкий полицейский в чужом городе! На новом месте! Там своих приставов довольно! А значит, Сас будет лишним, будет глаза мозолить, будет всем мешать. Отправят в отставку за ненадобностью, «за избыточностью». Положат «за долговременную беспорочную службу» мизерную пенсию, рублей пятнадцать-двадцать. А откуда больше взяться! Ведь и двадцати пяти лет ещё не отслужил! И что тогда делать?

     Пристав закрестился. Убереги, матерь божья!

     А могут и призвать! В окопы! Отправят в отставку, снимут отсрочку и призовут. Уже ведь мобилизовали тех, кому сорок два. И даже тех, кому сорок три. И на подагру не посмотрят. Погонят под пули, отравляющие газы, пушечные снаряды. Под беспросветные осенние дожди, защитой от которых будет лишь одна худая шинель. В траншеи, по колено заполненные жидкой грязью. Ко вшам, гангренам и чахотке…

     Саса передёрнуло, и он закрестился, с мольбой глядя на рисованный лик божьей матери. Ведь чудотворная икона!

     И тут же, будто в ответ, в мёртвую тишину храма ворвался отзвук далёкой канонады. За последний месяц все уже успели к нему привыкнуть, но чтобы артиллерийский обстрел начался именно в ту секунду, когда Тадей Назарович просил Деву Марию о заступничестве от призыва!

     Сас неуклюже поднялся, ещё раз перекрестился и усталой походкой зашаркал к выходу из церкви.

     Зенко подскочил на освободившееся место, бухнулся перед иконой на колени и что-то поспешно зашептал.

     Полицейский поймал на себе взгляд Цехоша. Вся напряжённость уже куда-то с лица старосты исчезла.

     Рядом крутился Михайлишин. Похоже, совсем не молился, лишь, задрав голову, любовался сводом церкви. Хорошо ещё, фуражку снял.

     Как-то такое неверие по-научному называется. Старший в гимназии учил. Вроде древние греки таким грешили, да только все потом сгинули…

     Щурясь от яркого солнечного света, Сас вышел на паперть. Обернулся, ещё раз перекрестился и направился к Кривому, невзрачному пятилетнему жеребцу, которого Михайлишину выделило из числа мобилизованных лошадей его начальство. К коню прилагалась селянская подвода, на которой троица весь день тряслась по колдобистым дорогам повета.

     Тьфу ты, уезда. Что за «повет»! Не может пристав Российской империи говорить «повет»! Речи Посполитой уж больше ста лет нет, а люди всё «повет» да «повет»!

     Кривой покосился чёрным глазом на человека, фыркнул и пригнулся к остаткам сена. Сирко равнодушно повёл головой.