Аннотация: О любви, и о цене навеваемых ей иллюзий; о разнице между чувствами и мимикрией чувств в современном мире... Ясмин - молода и искренна. Её чувства искренни. И она верит, что у других всё так же...
Сколько она себя помнила, жизнь представлялась Ясмин бесконечной чередой одинаковых будней. И, поскольку она не знала другого, то в этой размеренной суете ей виделась норма. Если бы её спросили, счастлива ли она, Ясмин бы несказанно удивилась. Счастлива? Ну, наверное...
Самой ей ни за что бы не пришли в голову подобные мысли, ведь её дни были слишком тесны для того, чтобы предаваться отвлеченным размышлениям. Средняя дочь, она выполняла обязанности матери - для маленьких, сестры - для Мехди и Ясира, которые были постарше, и хозяйки - для всего дома. Все вместе эти обязанности составляли, по мнению родителей, долг дочери.
Счастье не входило в кругозор Ясмин. Она бывала довольна. Особенно, когда ей удавалось всё сделать вовремя и не получить ни одного нарекания со стороны матери или отца. Особенно отца, который представлялся Ясмин наместником Аллаха на семейном уровне.
Когда Ясмин минул пятнадцатый год, отец вдруг стал бросать на неё частые хмурые взоры. Однажды вечером, сидя на продавленном матерчатом диване, он подозвал её к себе и потребовал встать перед ним. С выражением брезгливости на лице, он принялся дергать её за руки, заставляя поворачиваться на месте и отпуская критические замечания. Ясмин стояла опустив руки, как кукла, стройная, тонкая и безвольная в своем сплошном длинном платье, гляда на отца своими замечательными большими глазами, полными сдержанного испуга. Кривизна отцовских губ указывала ей на недовольство, но Ясмин никак не могла понять в чем она провинилась. И это, видимо, раздражала отца еще больше. Бабушка Абира, редко покидавшая единственное кресло в углу комнаты, наблюдала за Ясмин некоторое время, затем что-то сказала на арабском своим глухим низким голосом. Ясмин плохо понимала по-арабски. Отец кивнул в ответ на замечание своей матери и движением длинных пальцев велел Ясмин вернуться на кухню.
С этих пор замечания посыпались на девушку как из рога изобилия. Ясмин все время чувствовала, что в ней появилось нечто, вызывающее раздражение отца, но никакие усилия с её стороны не помогали умерить его недовольство.
Между тем, в ней самой начали происходить перемены. Весна, заливавшая улицу ясным тонким светом, словно вошла в этот год в душу Ясмин вместе с воздухом, заставляя её трепетать непонятым сладким предвкушением неизвестно чего. Детские голоса во дворе звучали для нее теперь по-особому. Она вдруг поняла, что в них звенела радость. Та самая, которая ей самой была либо позабыта, либо вовсе неведома. Ясмин не могла сдержаться и стоя у плиты, или гладя одежду для младших, она то и дело бросала взгляды за окно.
Парочка целующихся на лавочке перед окнами подростков заставила лицо Ясмин покрыться краской.
- Ясмин! лепешки сгорели! - гневный окрик матери и подзатыльник грубо скомкали смутные розовые образы в голове девушки. Старшая сестра - беременная Латифа бросила на Ясмин проницательный взгляд. Ясмин быстро опустила глаза, занявшись лепешками. Латифе можно было только позавидовать. Выданная родителями за достойного правоверного и начинающего дельца, она пользовалась привилегиями замужней женщины. Она смотрела иногда телепередачи с родителями. На Латифу реже обращал гневный взор отец, ибо, по правилам, теперь поучать её надлежало мужу. Но тем больше доставалось от родителей Ясмин.
Ночью Ясмин долго не могла заснуть, слушая как тихонько сопит рядом в кровати младшая сестра, и как весенний ветер шелестит прошлогодними листьями снаружи. Ей в голову начали приходить странные непрошеные мысли. Каким будет её муж? В том, что он будет, сомнений не было. Точно так же, как и Латифе, родители подберут ей "достойного человека". Так же, как они сами когда-то вступили в брак по воле своих родителей. И когда у Ясмин будет муж и дети, ей нужно будет заботиться только о своей семье.
Сладкое томление заполонило душу Ясмин, а вместе с ним пришел и страх. Ведь муж мог оказаться суровым. В рассказах родителей и в священных текстах было много упоминаний о том, как нерадивые жены подвергались строгим наказаниям. Что ж. Так должно быть. Разве могло быть иначе? Ясмин твердо знала, что тех двух подростков под окном несомненно ждет суровая кара в этой или в загробной жизни за непристойное поведение, но все же их поцелуй не выходил у неё из головы.
Ясмин хорошо училась. Что было примечательно уже потому, что времени, занятого заботами о младших и хозяйственными делами, на учебу дома у нее оставалось совсем немного. И что было еще удивительнее, принимая во внимание отношение к школе отца, который не пропускал ни одного случая, чтобы призвать все небесные кары на головы неверных, придумавших закон об обязательном образовании в этой стране, и, вдобавок, запрещавших носить никаб. Мысль о том, что его дочь представлена взглядам всякого встречного неверного повергала Мохаммеда в бешенство, и он никак не мог с ней смириться. Бессильный что-либо изменить, он срывался на дочерей. Ясмин привыкла слушать ежедневные проповеди о дурных взглядах и дурном поведении и в неведающем простодушии своем согласно считала себя виноватой.
Строго следуя указаниям отца, в школе она общалась только с девушками, старательно выбирая тех, чьи семьи также исповедовали ислам. Её лучшей подругой естественным образом стала Ханиф - быстроглазая, и не в меру шустрая дочь владельца овощного магазинчика. Именно от Ханиф она узнала, что по телевизору можно смотреть не только религиозные передачи и выступления проповедников, но и художественные фильмы. Ханиф пересказывала ей содержание книг и фильмов, на каковые ей самой не позволялось открывать глаза. А иногда Ханиф давала Ясмин послушать песни на телефоне. Раньше Ясмин обращала внимание только на музыку. Её чувствительная натура легко поддавалась настроению мелодии, и к шаловливому изумлению подруги печальные мотивы заставляли её глаза увлажняться, задорные - вызывали веселье и искренний смех. Но в последнее время, Ясмин стала придавать все большее значение словам. Романтическое наполнение песен отзывалось в ней непонятным смятением, и потому Ясмин начала добровольно отказываться от дружеских одолжений Ханиф. На какое-то время Ясмин стало легче, ибо она понимала, что поступает в соответсвии с требованиями морали. Но внутри нее копились любопытство и жажда эмоций, такие свойственные девушкам её возраста.
Когда в четверг заболела учительница математики, и, таким образом, два последних урока были отменены, Ханиф, сидевшая с Ясмин за одной партой, быстро обернулась к подруге, и её глаза хитро блеснули.
- Хочешь посмотреть фильм? - спросила она своим бойким голосом.
Сердце Ясмин забилось неподобающе быстро, но она тут же сникла:
- Мне нельзя...
- У меня с собой - на телефоне, - Ханиф поглядела на подругу с задором, - никуда не надо идти. Мы можем остаться прямо здесь. Никто не узнает!
Ясмин отчаянно замотала головой, призывая на помощь остатки целомудрия.
- Жаль, - пожала Ханиф круглыми плечами в белой кофте, - фильм об одной истории любви. Такой, которая бывает раз в сто лет, наверное...
Ясмин опускала голову все ниже, пряча загоревшиеся глаза. Она понимала, что совершает преступление, но искушение было слишком велико.
Слово "любовь" было для неё абстрактным понятием. Все же Ясмин не знала, но чувствовала всем существом будущей женщины, что за ним скрывается нечто большее, чем тот приличный внешний образ, который представлялся в её семье в форме брака. Она не раз слышала от отца, что неверные заключают браки "по велению похоти", но поцелуй, виденный ей из окна, всё же не казался ей пошлым. По мнению отца и проповедников, любовь надлежало прежде всего направлять к Богу. Но разве человек не был Его созданием? Разве Его созданий нельзя было любить?..
В голове у Ясмин закрутились все те вопросы, которые она так долго не решалась задавать даже себе. Так долго сдерживаемая жажда переживаний, иссушила её душу, лишенную даже живительного воздействия музыки. Согласие Ясмин было безмолвным, но очевидным.
Три часа фильма пролетели как три мгновения. Ясмин открылся новый мир. Никогда прежде не видевшая художественного фильма, она не представляла себе возможным, что искусство способно так завладевать вниманием. Что оно способно так передавать и усиливать эмоции. И что эти, прежде гипотетические для неё, эмоции существуют на самом деле. Что где-то существовали и существуют люди, осмеливающиеся их переживать. Поглощенная происходящим на четырехдюймовом экране, Ясмин не осознавала того, что рыдает или смеется. Музыка заставляла её желать раствориться в бескрайнем просторе океана, слиться с воздухом, сгореть без следа в лучах солнца.
Ясмин шла домой изможденная и счастливая, не видя и не слыша ничего вокруг. Перед глазами у нее стояли лица героев. В ушах звучала финальная мелодия. Люди, машины, воробьи на дорожке, мальчишки, что-то кричавшие ей вслед - все это было для неё иллюзией, а реальность - оставалась там - в фильме и в её сознании.
Мать, открывшая ей дверь, замерла с открытым ртом. Приготовленная ей гневная тирада касательно позднего появления дочери так и осталась непроизнесенной. На лице Ясмин играл румянец, глаза светились особым блеском, и мать с женской проницательностью заподозрила худшее. Пощечина не вывела Ясмин из состояния отстраненной счастливой мечтательности. Она только улыбнулась согласно и кротко, глядя прямо перед собой невидящим взглядом.
Отца не было дома. И это спасло Ясмин от куда более серьезных последствий её ослушания. Выяснив причину поведения дочки, мать тайком перевела дух, ибо в её голове уже сложился гораздо более серьезный сценарий. Настрого запретив Ясмин когда бы то ни было повторять проступок, она отправила её в комнату. Отцу было сказано, что Ясмин заболела "по-женски". Эта была одна из тех немногих отговорок, которые производили впечатление на Мохаммеда, и он, изобразив брезгливую гримасу на лице, предоставил жене разбираться с дочерью самостоятельно.
Но даже привычная грубость окружающей действительности не способна была вырвать Ясмин из открывшегося ей нового чудесного мира. В своей голове она его не покидала. Она видела когда-то в классе, как девушки "по секрету" показывали друг другу свои личные дневники. Только теперь она поняла их назначение. И, подчиняясь естественному желанию поделиться с кем-нибудь своими переживаниями, Ясмин поздним вечером, тайком ото всех, зажгла на полу крошечную лампочку в форме цветка - одна из немногих её детских игрушек - и открыла чистый блокнот. Стараясь не разбудить спавших в комнате сестру и двух братьев, она торопливо, чувствуя себя преступницей, сделала свою первую запись в дневнике: "Сегодня я узнала, что такое любовь. Это когда два человека находят в друг друге что-то, чего им не хватает в остальном мире. И ради этого, они готовы отдать все остальное". Когда она перечитала написанное её охватила дрожь. Это она - Ясмин - осмеливается думать такое! и не просто думать, но и излагать свои мысли, пусть и в письменном виде. Ручка дрожала в её пальцах, но Ясмин не захлопнула блокнота.
За первой записью последовали другие, многочисленные и такие же искренние. Ясмин словно нашла собеседника, который всегда был готов её выслушать. Который лучше кого-либо другого мог помочь ей узнать и понять саму себя. Который никогда не посмел бы насмехаться над ней, как иногда делали одноклассницы. Который никогда не выдал бы её.
Ханиф забавляло впечатление, произведенное фильмом на её подругу. И время от времени она позволяла себе забавные по её мнению шутки. Ясмин не обращала внимания. Она знала лучше. Для неё это произведение стало святыней, оскорбляя которую, можно было лишь унизить себя. Впервые в жизни она почувствовала в себе какую-то особую силу, данную ей, конечно, Всевышним. Ей невдомек было, что эта сила - стремление к прекрасному. И что важен был не сам фильм, а то, как она была способна его воспринять и осмыслить. Фильм лишь послужил инициацией.
После уроков Ханиф вместо того, чтобы как всегда попрощаться с Ясмин, сказала, что хочет пройтись с ней в её сторону. Обычно брызжущая весельем и энергией Ханиф была сегодня задумчивой. Время от времени черные глаза её то вспыхивали, то сразу же гасли.
Обостренная недавними душевными переменами интуиция подсказала Ясмин, что подруга хочет чем-то поделиться.
- Его зовут Жером, - сразу созналась Ханиф, - помнишь, он однажды вел у нас урок французского вместе с месье Циммерманом?
Ясмин, почувствовала легкий трепет в душе. Она уже поняла, о чем пойдет речь.
- Он пишет какую-то работу у себя в университете, - сбивчиво продолжала Ханиф, - Я узнала... Он будет здесь еще месяц собирать данные... Я его вижу в столовой каждый день... Он на меня тоже смотрит... Только когда я не вижу... Он - такой... Понимаешь?..
Ханиф покраснела с несвойственной ей стеснительностью. И Ясмин покраснела в ответ. Конечно, она поняла. Они обе это знали. На самом деле Ясмин почувствовала легкую зависть. Ведь Ханиф переживает сейчас то самое... Особенное...
- Ты поговоришь с ним? - Ханиф заглянула ей в глаза, - Только не говори никому!
Ясмин тут же вспомнился отец и его строжайший запрет разговаривать с мужчинами, и она была готова отрицательно покачать головой, но Ханиф обогнала её, загородила ей дорогу, и, взяв её руки в свои, попросила протяжно:
- Пожааалуйста, Ясмин...
Ясмин хотела отвести взгляд, но не смогла. Большие глаза подруги казались еще больше от волнения. И сейчас эти два глубоких озера были готовы наполниться тяжелой влагой. Ясмин кивнула, еще не соображая, что она делает. С радостным писком Ханиф бросилась ей на шею.
Жером сидел в учительской перед ноутбуком, когда ему сказали, что снаружи его просит какая-то ученица. Он поднялся с места с некоторым раздражением. Результаты за неделю еще не были обработаны, а проказливые девчонки старших классов обычно просто тратили его время, кокетничая и изображая оскорбленное достоинство, когда он отказывался выйти из роли вежливого учителя.
К его удивлению эта девица совсем не выглядела как те другие. Высокая, тонкая. Более чем скромно одетая в сплошное платье до пят. Платок вокруг шеи. Аккуратно причесанные прямые длинные волосы с едва заметной светлинкой. Она старательно отводила глаза, когда почти шепотом просила его еще раз объяснить ей "тот урок". Чувствовалось, что она бы с удовольствием избежала этого контакта. Жером был по-настоящему заинтригован, здесь скрывалась какая-то маленькая тайна. Он согласился выделить полчаса после окончания учебного дня, и сам с любопытством ждал назначенного времени.
Когда они остались в пустой аудитории Жером открыл учебник, но Ясмин вдруг отложила тетрадь и, выпрямившись, застыла в напряжении.
- Я Вас обманула, - сказала она прямо, все так же избегая его взгляда.
Внутри её все сжималось, и сердце колотилось как у зайчонка, попавшего живьем в руки охотника. Святой Пророк! что она делает! Но перед внутренним взором её встало лицо Ханиф - такое ищущее, такое взволнованное перспективой узнать. И Ясмин решилась. Её голос дрожал, но она не сбилась, объясняя, что её подруга влюблена в него, и что Ханиф показалось, что она может рассчитывать на взаимность.
Он, кажется, не понимал. Улыбнулся спокойно. Медленно закрыл книгу тонкими длинными пальцами. Что в нем могло нравится Ханиф? Он совсем не похож на Леонардо ди Каприо в фильме. Высокий. Плечистый. Даже нескладный. Правда, улыбка шла ему.
Ясмин выслушала отказ с некоторым облегчением. Ханиф будет очень огорчена. Но, по крайней мере, вся история окончена. Предполагая, что сказать здесь больше нечего, она поднялась, чтобы уйти, но замерла, почувствовав на себе его взгляд.
- Вы любите читать, мадемуазель? - спросил он будто невзначай.
- То, что есть в учебнике французского, - ответила она из вежливости, не смея покинуть помещение, пока учитель не закончит с ней разговор.
- Нет, я говорю о книгах, - он поднял светлые брови, - Вы читали "Джейн Эйр"?
- Нет, - ответила Ясмин коротко, надеясь поскорее уйти, ибо каждая секунда общения испытывала на прочность её силу воли.
Жером наклонился, опершись рукой на стол и извлек из сумки на полу увесистый томик.
Ясмин непонимающе посмотрела на его вытянутую руку с книгой. Затем опомнилась, приняла её обеими руками и машинально поклонилась.
Жером улыбнулся слегка смущенно. И это его смущение заставило Ясмин невольно почувствовать к нему нечто вроде симпатии.
Ясмин возвращалась домой с мыслями о том, что с ней будет, если книгу заметят. Она не собиралась её брать. Просто приняла её, как приняла бы любой другой предмет, из уважительной вежливости к старшим, привитой с самого детства.
Она решила вернуть книгу на следующий же день. Лучше всего - просто оставить в учительской.
Ночью любопытство и жажда прикоснуться еще раз к миру прекрасного - пускай на мгновение - пересилили. Когда весь дом заснул, она заглянула под обложку. После первых двух страниц она перестала замечать сложность формы изложения. Ясмин забыла о том, что должна была спать. Красный цветок детской лампочки горел до самого утра.
Очарование от книги было совсем иным, нежели от фильма. Мягче, но оттого устойчивее, длительнее, колдовской силы. В отличие от большинства её сверстников, которые несомненно нашли бы книгу скучной и занудной, Ясмин не была избалована красочным, но поверхностным массовым искусством. Невзгоды маленькой Джейн глубоким резонансом отзывались в душе у Ясмин. А жизненные решения героини заставляли Ясмин погружаться в глубокие размышления. Как бы поступила она сама?
Подобные мысли часто приходили к ней совсем не к месту. И убежавшее молоко или сгоревшая под утюгом распашонка стоили ей немалого.
В частых взглядах отца появилась подозрительность. Ясмин несколько раз слышала, как он упрекал мать, что дочь, несомненно, выросла склонной к греху, и что в нормальной правоверной стране такую дрянь давно бы уже выпороли плетьми.
Ясмин не вернула книгу, пока не дочитала её до конца. Некоторые фрагменты она выписала в свой дневник.
- Вам понравилось? - спросил Жером, не к месту поправляя свои чудесные вьющиеся волосы.
- Очень, - Ясмин не сдержалась и взглянула ему в глаза с благодарностью. И выражение теплоты в его взгляде заставило её дыхание сбиться с ритма. Что это?
Жером быстро опустил голову, делая вид, что занят поисками чего-то в своей сумке, хотя нужная книга сразу же попалась ему в руку.
Он помешкал еще немного, выложил её на стол, затем подумал и добавил еще одну - в белой обложке.
- Это сборник позии, - он улыбнулся. Думаю, Вам должно прийтись по душе...
Никто вокруг Ясмин так не разговаривал. Ей на мгновение показалось, что он ненастоящий, и сам - персонаж какой-то книги, столь непривычно и вместе с тем естественно прозвучал для неё этот оборот.
Еще неделю назад Ясмин бы вежливо отказалась, но жажда прекрасного, бессознательно сдерживаемая и подавляемая в течение жизни, не могла быть утолена одним фильмом или одной книгой. И дома она с жадностью набросилась на новые произведения.
Ханиф быстро справилась с разочарованием первой любви. Во всяком случае, она безразлично слушала рассказы Ясмин о том, какие новые книги той повезло прочитать. Более того, литературные увлечения подруги были ей не совсем понятны.
- Книги всегда можно взять в библиотеке, - бросила она, пожимая круглыми плечами.
Конечно, их можно было взять в школьной библиотеке. Но еще недавно запреты родителей Ясмин были сильнее соблазна.
Ясмин не привыкла читать стихи. Поначалу она мысленно запиналась в конце каждой строки. Но инстинктивно, она перестала останавливаться, позволив себе просто читать, как если бы перед ней была проза. И вскоре, ритм стихотворения унес её в зачарованные дали.
"Боже, какая кротость!" - подумал Жером, когда через несколько дней Ясмин пришла после уроков, чтобы вернуть книги. Он намеренно встретил её прямым взглядом, ожидая привычной реакции - и она опустила голову. Для Жерома в этой её покорности было что-то щекочуще приятное. Перед ним было необычное человеческое существо, обладающее тем особым типом душевной красоты, которая проистекает от скромности. Склонный к романтике по натуре, Жером мысленно сравнивал её с героинями средневековых эпосов. И начинал уже подсознательно видеть себя рыцарем, способным извлечь эту тонкую чувствительную натуру из заточения внутренних ограничений.
Он принял книгу и, поболтав её секунду в руке, спросил:
- Вы позволите узнать, что Вам отсюда понравилось больше всего?
О, Ясмин могла бы ответить, но воспоминание о прочитанном было слишком личным. Это было между ней и теми поэтами, которые делились с ней своими переживаниями. Лишь её дневник мог знать, что именно она нашла примечательным в стихах. Она опустила глаза еще ниже. Румянец стал заметен даже на её относительно смуглой коже.
Жером нашёл её прелестной. Чтобы развеять смущение, он поспешил сам ответить на свой вопрос:
- Мне, например, больше всего нравится вот это из Виктора Гюго:
"Женщины существуют на свете,
Чтобы делать мир красивым,
И без тайны их поцелуя
Кто из нас смог бы быть счастливым?
Любовь создаёт женщину,
А женщины - вершина творенья.
Небо, камень и волны морские
Лишь для женщины украшенье..."
Его звонкий, слегка мальчишеский голос становился мелодичным в то время, как он декламировал. И Ясмин казалось, что этим голосом он словно касается невидимых струн внутри её тела - где-то в груди, заставляя некую скрытую от неё самой суть открываться навстречу звуку.
Ясмин ничего не ответила, но её сплетенные пальцы побелели от того, как она их сжала, и Жером понял, что попал в точку.
- Думаю, поэт прав, - мягко заметил он, - Вообще, переживание любви заставляет любого человека, не только женщину, проявить лучшее, что в нем есть.
Жар сошел с лица Ясмин. Она вдруг подняла взгляд и проницательно посмотрела Жерому прямо в глаза. И такова была энергия её взора, что молодой человек смутился и пришла его очередь прятаться. Он посмотрел на книги, лежавшие перед ним на столе, делая вид, что выбирает. Краска на его светлом лице была слишком заметна, и он мучительно осознавал это, когда передавал Ясмин очередной томик на прочтение и прощался с ней.
Она снова не смела смотреть ему в глаза, но теперь уже по другой причине - потому что вдруг осознала, что оказывает на него впечатление, что в её распоряжении имеется могучая тайная сила. И что источник этой силы лежит в её женственности. Это открытие и пугало, и радовало её.
Словно огонек свечи, Ясмин несла с собой это новое ощущение, и оно словно освещало все вокруг и грело её изнутри.
Дома Ясмин ждал сюрприз. Из общей комнаты доносились незнакомые голоса. Мать толчками загнала её в спальню и велела переодеться в новое платье. Ясмин замешкалась, и мать отвесила ей подзатыльник. Причина нервной торопливости матери стала ясна, когда они обе вошли в зал. За накрытым столом сидел отец, бабушка Абира и еще двое незнакомых мужчин. Ясмин скоро поняла, что один из них - с длинной ухоженной бородой и непропорционально большим носом - её жених. Все было уже давно решено. Её просто ставили в известность. Жених, которого звали Саиф, подолгу задерживал на ней частые оценивающие взгляды.
Ясмин вначале не была поражена. Ни обрадована, ни убита горем. Наступал естественный и неизбежный этап её жизни. Могло ли быть иначе? Вдруг она вспомнила о чем-то, и сердце её забилось, как у пойманной птицы. А как же любовь?
С этой секунды Ясмин будто бы и не присутствовала больше в комнате. Мужчины все говорили что-то и говорили. Их голоса слились для неё в сплошной бессмысленный гул. Все происходящее - прежде очевидное и само собой разумеющееся для неё - вдруг стало чужим, неестественным и оттого - нереальным. Неужели любовь существовала только в книгах? Неужели на деле есть лишь похоть и скверна, как говорит отец?
В глубине души Ясмин не согласна была в это поверить. Внутри неё зрело неведомое ей самой упорство, называемое силой духа, которое когда-нибудь в один день неизбежно должно было проявить себя.
Ночью, когда шумы улицы и дома улеглись в неяркие шорохи и шелест, Ясмин по обыкновению уединилась с книгой. Но чтение не шло ей в голову. Внутри неё волнение перемешивалось со страхом, переходя в острое отчаяние. Невидимое острие словно пронзало её от горла до груди, и Ясмин пыталась понять, что же с ней происходит. Ведь она всегда знала, что всё будет именно так. Что изменилось за последние недели?
Ясмин вдруг увидела перед собой страницу, заполненную строчками. Книги. Мысли и переживания никогда невиданных ею людей. Существуют ли вообще на свете люди, способные так мыслить и переживать такие чувства, на самом деле? Но ведь Жером существует. И он мыслит и говорит почти как люди в этих книгах.
Ясмин почувствовала, как в ней разгорается та самая крошечная искорка тепла и света, которую она принесла сегодня с собой после встречи с Жеромом. И этого огонька оказалось достаточно, чтобы острие в горле начало таять. Мысленно, Ясмин "посадила" Жерома на место Саифа за сегодняшним столом. Огонь внутри неё вспыхнул ярче, словно сигнал того, что она всё делает правильно. Она опомнилась, скомкала мысли, испугавшись собственного воображения. Но огонек уже нельзя было затушить. Крошечный язычок свечи превратился в яркое пламя.
Не осмеливаясь ни признаться себе, ни отказаться от чувства, Ясмин решила, что она поговорит с Ханиф. У её лучшей подруги было больше опыта. Пускай даже чисто гипотетического.
- Ты задумчив, мальчик мой, - заметила Жерому мать - еще молодая и всегда тщательно поддерживающая свой шарм женщина аристократических корней.
Жером отвел отсутствующий взгляд от окна, наклонил голову вбок и посмотрел на неё.
- Кто она? - спросила мать естественно и с родительской заботливой снисходительностью.
- Откуда ты знаешь? - вернул вопрос Жером, в миллионный раз поражаясь проницательности матери.
Ловким движением тонких пальцев она поправила белый платок, скрывавший морщинки на её шее, и улыбнулась едва-едва. Жерому всегда становилось тепло от этой её улыбки, и как в детстве, он поверил матери свой секрет. Она слушала не прерывая.
- Она особенная, - заключил он, - Я не могу этого передать, но в её скромности есть какая-то сила, которая влечет меня как магнитом. А когда она, наконец, посмотрела мне в глаза, меня будто ударило молнией...
Мать подождала немного, ожидая продолжения, затем повела глазами книзу, размышляя:
- Ты влюблен, мой мальчик. В этом нет ничего плохого...
- Нет, мама, - возразил он горячо, - это не похоже ни на что из того, что я переживал ранее. Ясмин другая...
Мать посмотрела на него внимательно, и Жером с юношеским запалом встретил её взгляд. Она улыбнулась вновь, думая могло ли это увлечение быть опасным - "тем самым".
- Хорошо, - ответила она спокойно, - Только не забывай о себе, мой мальчик. И всегда держи в запасе критический взгляд, чтобы достать его в нужный момент.
Она помедлила немного и добавила как можно мягче:
- Эти арабские девушки могут быть скромными. Но они же - одни из самых вульгарных и грубых, когда дают себе волю. Умей вовремя остановиться, сынок...
Жером знал, что мать редко ошибалась, и верить ей было его второй натурой. Он кивнул:
- Хорошо, мама...
Ясмин волновалась перед разговором с подругой, но Ханиф выслушала её на удивление спокойно.
- Я тебя понимаю, - безразлично пожала она плечами, - Он - красавчик.
Ясмин заметила, что та быстро отвела глаза и спросила тревожно:
- Ханиф, мне нужно знать правду... Ведь ты не будешь против, если я ему скажу?
- Нет, - та улыбнулась весело и подняла брови, - Сделай это сразу, пока не передумала...
- Вы уже прочитали книгу? - удивленно спросил Жером, когда Ясмин вновь появилась после окончания занятий.
Она бросила на него короткий решительный взгляд и покачала головой. Ясмин вдруг поняла, что потеряла дар речи. Она села на предложенный стул перед его столом и, опустив голову, уставилась на свои сплетенные пальцы.
Жером почувствовал нарастающее волнение в собственной груди и понял, что она ждет чего-то от него.
- Мне нужно будет скоро идти, - в быстром взгляде её мелькнуло разочарование, и он поспешил добавить, - Давайте пройдем через парк по соседству, и поговорим по дороге.
Ясмин колебалась только мгновение, затем кивнула, сама удивляясь тому, с какой легкостью она решилась нарушить еще один строжайший запрет.
Жером свернул на боковую дорожку, продолжая вести разговор о классиках девятнадцатого века. Внезапно, Ясмин почувствовала, как его рука словно невзначай слегка коснулась её пальцев. Она инстинктивно отодвинулась на ходу, но тут же настигшая её еще неверящая мысль заставила Ясмин пересилить себя и вернуться.
Она вздрогнула всем телом, когда он снова коснулся её руки. Дыхание её остановилось от волнения, но она не убрала кисть. Жером сжал её дрожащие пальцы, и от этого прикосновения по её руке волной поднялось тепло и умиротворение...
- Меня собираются выдать замуж, - сказала Ясмин просто, когда объяснившись, они сидели на облезшей скамье в тупике парка. В глазах Жерома мелькнула растерянность, и он поспешил выпрямиться и поправить волосы, чтобы её замаскировать.
Ясмин думала о том, какой он весь светлый и "прекраснодушный". Это последнее слово она почерпнула из сборника поэзии и точно не знала его значения. Но ей казалось, что Жером был именно таким. Ведь его лицо с тонкой нежной кожей неспособно было лгать, немедленно отражая все оттенки переживаний. А в комбинации с мужской фигурой, его утонченность придавала ему неотразимый шарм. Ясмин на мгновение забылась, любуясь. Как она могла раньше всего этого не видеть?
- Это несправедливо, - сказал он, наконец, упрямо мотнув головой, - Вас не могут заставить выйти замуж против воли. Сейчас двадцать первый век, а не семнадцатый!
То, что эта девочка смотрела на него с таким вниманием, придало Жерому уверенности.
- Я не согласен отказаться от Вас... от тебя... в ту самую минуту, когда мы стали настолько ближе друг другу.
Жером посмотрел в её лучащиеся теплом карие глаза и встретил согласие и готовность. Тогда, решившись, он обнял её за плечи, почувствовав как она вздрогнула от его прикосновения, и произнес:
- Я люблю тебя, и никому не отдам, - он кивнул в ответ на надежду в её взгляде, - Любовь нередко требует жертв. Я готов идти с тобой на край света. А ты - можешь прийти ко мне всегда, когда захочешь... Вот, на моей карточке есть адрес... Мы можем уехать на юг - там у моей матери есть небольшой дом у моря. Твои родители нам не помешают. Помнишь Ромео и Джульетту Шекспира?..
Ясмин ответила одними глазами, не в силах произнести ни слова - бушевавшая внутри нее восторженная тревожная буря забирала у нее все силы.
- Люблю... - шепнула она одними губами, когда они прощались на краю парка. Ей казалось, что произнеся священные слова вслух, она осквернит их и всё волшебство рассеется.
Под домом стояла машина дяди Амира, но Ясмин, летевшая на крыльях любви, не придала этому никакого значения. Дверь открыл отец. И увидев его перекошенное злобой лицо, Ясмин поняла, что случилось самое страшное. Тяжелая пощечина сбила её с ног прямо на пороге.
- Мерзавка!.. - отец занес ногу для пинка, но дядя Амир остановил его.
- Подожди, Мохаммед. Пусть она сознается, - суровый блеск в его глазах испугал Ясмин куда больше, чем ярость отца.
Объятая страхом Ясмин попыталась вывернуться и убежать на лестницу, но трое мужчин - дядя Нуман тоже был здесь - быстро заволокли её в комнату и швырнули на кровать, как котенка.
- Мама! - осмелилась крикнуть Ясмин. Еще одна пощечина не заставила себя ждать.
- Дома никого нет, кроме нас, - недобро усмехнулся Амир, сведя вместе густые брови, - Честь рода - дело мужское. Ты правильно сделал, что позвал нам, Мохаммед. Она упряма, как осел, негодная девчонка.
- Сознавайся, с кем ты спуталась! - крикнул отец.
Ясмин молчала, пораженная ужасом. Так разительна была перемена обстановки. Атмосфера любви сменилась тяжелым воздухом ненависти, нежные прикосновения -отупляющими пощечинами.
- Доставай плеть, Нуман, - потребовал Амир.
Нуман развернул плеть и протянул Амиру. Тот мотнул головой:
- Это должен сделать сам Мохаммед. Его дочь виновата в оскорблении чести всей семьи. И наказание её будет еще и наказанием ему за то, что он не уследил, чтобы все его дети жили по закону Бога.
Ясмин не успела ничего сказать, когда мясистая рука Нумана плотно зажала ей рот. Удар плетью обжег кожу острой болью. Тонкое платье не служило защитой, немедленно прорвавшись в местах ударов. Боль изумила Ясмин, и сдавленный вопль вырвался у неё через ноздри.
- Сознавайся, - потребовал еще раз Амир, старший из трёх.
Нуман убрал руку.
Боль, обида, ужас хлынули через край:
- Я ничего не сделала! - крикнула Ясмин, захлебываясь слезами.
- Лжёшь! - вены на лбу отца вздулись, и плеть снова впилась Ясмин в тело.
- Твоя подруга Ханиф - куда более достойная мусульманка, чем ты, - заметил Амир, - Она всё рассказала твоему отцу. Мы знаем, что ты сошлась с неверным! - с каждым словом он повышал тон, переходя на крик, - С неверным! Когда ты уже знала, что твои родители нашли тебе достойного жениха! Никчемная! Как ты могла пойти против законов Бога, против твоего отца? Опорочить честь родителей, всей семьи!.. Всей!..
Ясмин застыла, пораженная, забыв даже о боли... Ханиф? Почему? Вереницей пронеслись воспоминания. Ханиф притворялась... Святой Пророк! Она ревнует!..
Несколько новых ударов заставили Ясмин почти потерять сознание. Спина и ноги горели болью. Перед ней вдруг выплыло лицо Жерома. Такое милое улыбающееся лицо. И Ясмин улыбнулась в ответ сквозь слезы.
Амир, внимательно наблюдавший за её состоянием, истолковал это как признак смирения и, подав знак другим поставить её на пол, медленно выговорил:
- Единственное, что ты можешь сделать, чтобы хоть как-то искупить свою вину - это покаяться, попросить прощения у всех членов семьи и поклясться на святом Коране, что ты никогда больше не обратишь свой взгляд на неверного, и останешься верна своей семьей и своему будущему мужу до смерти...
Амир поднял с полки зеленый том Корана, протянул её стоящей на коленях Ясмин и посмотрел на девушку тяжелым жестким взглядом.
Реакции тела было очень сложно сдерживать, но Ясмин перестала дрожать.
- Дядя Амир... - начала она очень тихо, но без тени жалобы.
Огонек в её груди колыхнулся, но не погас. Ясмин вдруг осенило, что они не виноваты. Они просто не понимают. Они не знают того, что узнала она. Вернее, она всегда знала в глубине души, но только совсем недавно прочувствовала это знание всем своим существом.
Ясмин поглядела прямо в глаза Амиру - холодные черные, полные презрения и превосходства. Ей почему-то стало его жаль. Как он мог прожить свою жизнь, не зная? Если бы так просто было объяснить!
- Я люблю его, дядя... - выговорили её губы в то время, как она сама вдруг превратилась в зрителя.
Вот она стоит на коленях перед Амиром, который изменяется в лице и с размаху бьет её пол лицу тяжелой священной книгой. Ясмин падает на бок. И в прорехах платья становятся видны набухшие рубцы на смуглой коже. Вот отец - у неё за спиной - в ярости отбрасывает плеть и хватает тяжелую палку, которой выбивают ковры. Дядя Амир что-то кричит ему и указывает на её свернувшееся на полу тело, гневно тычет в него пальцем. Вот дядя Нуман отодвигается в сторону и, подняв ладони, тоже кричит что-то в небо, затем плюет на неё - Ясмин, пытающуюся подняться. Палка отца опускается, и её тело сотрясается от мучительной судороги. Палка продолжает подниматься и опускаться, приходя в соприкосновение с её телом. Ясмин видит со стороны, что у неё сломана рука, но не чувствует боли.
Дядя Амир поднимает руку, принуждая отца сделать паузу. Он вновь подсовывает Ясмин зеленую книгу и что-то кричит.
От ударов отца стержень внутри Ясмин не сломался, а только стал прочнее. Она понимает, что сильнее их всех, и знает что является источником этой силы. Она может выдержать сколько угодно, если захочет, и им её не сломать. Но если они убьют её, она больше не увидит Жерома. Встретятся ли они на том свете? Ей уготована дорога в ад, а ему, конечно - в рай.
Дядя Амир что-то ревет прямо ей в ухо. Он говорит что-то про него - Жерома, угрожает... Нет!.. Она не может допустить этого. Жером говорил о жертве. И она - Ясмин - готова на жертву, даже если это означает никогда его больше не видеть...
- Клянусь... - произносят её губы, и всё накрывает шелковый мрак.
Ослепительно белые стены. Немолодой доктор-сириец бросает на мать Ясмин хмурый взгляд, когда та в неподдельных слезах неловко объясняет, как именно Ясмин упала с лестницы. Ясмин почему-то в этот раз понимает каждое слово её речи на арабском.
Ханиф пересела за другую парту. При встрече в школьном холле её глаза удовлетворенно скользнули по загипсованной руке бывшей подруги. Ясмин пыталась задавать вопросы, но жесткий насмешливый взгляд был единственным ответом, которого она удостоилась. И Ясмин улыбнулась кротко и знающе.
Ясмин тщательно избегала встреч с Жеромом. На какое-то время в её душу даже закралось сомнение - мать так искренне рыдала. Не потому, что нашла дочь в таком состоянии, но потому, что Ясмин бросила тень на "их честь".
Но пламя в груди - в том месте, где стучало сердце, не позволило Ясмин обмануться. Она знала лучше. И в её душе, глубины которой она только теперь сама начинала познавать, нашлось место и для жалости к матери.
Именно по этой причине Ясмин искренне старалась угодить родителям. Хотя выполнять домашние обязанности с одной рукой и постоянной болью в другой руке и рассеченной спине и ногах было нестерпимо трудно.
С высоты открывшегося Ясмин знания, она видела, как эти взрослые люди сами зажимают в тиски свою душу, вытравливают их неё все лучшее, что вложил туда Всевышний. Она понимала, что не может им помочь, ибо они не готовы. И вместе с физической болью от побоев Ясмин чувствовала не обиду, а сострадание - как слепы были люди!
Быть может она намеренно сосредотачивалась на семье, чтобы не думать о нём. Ясмин передала прочитанную книгу через другого учителя и теперь сама находила трогавшие её душу вещи в школьной библиотеке. Не было лучшего бальзама для её ран.
После школы она первой торопилась домой, зная, что теперь за её приходом следят по минутам. Иногда, ей не удавалось избежать столкновения с Жеромом в столовой, но она тут же отходила в сторону и усилием воли заставляла себя не замечать направленный на неё взгляд. Она не должна была видеть его лица, его глаз. Иначе её решимость могла дать трещину.
В том, что случилось, не было вины Ясмин. Она всеми силами стремилась избежать неизбежного. Жером не прятался. Он ждал на дорожке, шедшей между школьной оградой и краем парка, и, увидев её, улыбнулся растерянно и мило и зашагал навстречу подпрыгивающей юношеской походкой.
Ясмин сошла на траву, побежала, но он легко догнал её - с её дыханием, перехваченным слезами, и ногами, путающимися в длинном узком платье. Ясмин упала, и боль в загипсованной руке заставила её коротко вскрикнуть.
- Оставьте меня, - её голос звучал почти умоляюще, когда он бережно помогал ей подняться.
Жером не ответил, он остался на коленях и теперь старательно счищал пальцами размазанную грязь и мелкие веточки с подола её платья. Ясмин с силой отчаяния вырвала материю у него из рук, и Жером поднял на неё глаза. Непонимающая растерянная улыбка застыла на его лице, но в глазах светился тот же самый огонек, который согревал Ясмин изнутри. И бастион её решимости рухнул. Пламя в груди взметнулось с новой силой и горело теперь ровно и спокойно. Ясмин приняла какое-то решение, еще не ясное, но необратимое, как сама судьба.
Ханиф, прятавшуюся за деревом, выдала цветастая юбка. Ясмин заметила её краем глаза и поняла, что бывшая подруга теперь исправно выполняет роль шпиона для её родителей, и, наверное, следила за ней от самого школьного крыльца.
Ясмин не подала виду, не повернула головы.
- Не иди за мной сейчас... Люблю, - шепнула она беззвучно и, подхватив здоровой рукой сумку, побежала прочь.
Жером долго глядел ей вслед, так и не поднимаясь на ноги. У него перед глазами стояли грациозные движения её гибкого тела, угадываемого под плотной материей.
Дома Ясмин будто позабыла о случившемся. Даже мать не заметила ничего особенного в её поведении. Ханиф, если и могла что-то рассказать, то только то, что Ясмин сбежала от Жерома.
Ясмин погрузилась в домашнюю работу с головой. Но, как только все заснули, то самое, принятое еще днем, решение разом обрело форму.
Передвигаясь на цыпочках, чтобы не разбудить никого в комнате, Ясмин собрала в школьную сумку несколько вещей. За ними последовала потертая картонная коробочка, когда-то содержавшая лукум. Теперь в ней лежали все сбережения Ясмин - и найденные на улице монеты, и подаренные бабушкой Абирой на прошлые дни рождения мелкие купюры ("на сладости"), которые Ясмин никогда не решалась потратить - всего евро тридцать. Мелочь в коробке звякнула, заставив девушку замереть и затаить дыхание.
В прихожей было тихо. Через закрытые двери было слышно дребезжание холодильника на кухне и сопения и храпы домашних. Дверь на ночь тщательно запиралась, но Ясмин давно заприметила, куда мать прячет ключ. Жестяная коробка громыхнула несообразно своим скромным размерам, когда Ясмин стащила её с полки. Отец спал очень чутко, но, к счастью, сегодня он остался гостить у дяди Амира. Дрожащими пальцами Ясмин извлекла ключ. Здесь же лежали документы всей семьи. В крошечном пятне света, пробивавшемся через дверной глазок, Ясмин долга не могла найти свою идентификационную карточку. Было очень неудобно работать одной рукой, а вторая ныла, не переставая.
Наконец, ключ был вставлен в скважину. Замок щелкнул. Ясмин стало жарко он напряжения. Кто-то, должно быть один из братьев, завозился в зале. Дверь предательски скрипнула, но Ясмин уже была за порогом и мелкими частыми-частыми шагами, какие позволяло платье, летела вниз по лестнице с риском сломать себе шею. Каждое мгновение она ожидала гневного окрика у себя за спиной. Еще один пролет, и она окажется на свободе. Её сердце исступленно билось от волнения и радости.
Ясмин почти сбила Мохаммеда, только начавшего подниматься по лестнице. Посреди ночи Амира вызвали к пожилому умирающему бизнесмену - видному члену мусульманской общины - читать суру Аль-Ихлас и подготовить его душу ко встрече со Всемилостивым Аллахом. Мохаммед решил вернуться домой и теперь, словно пораженный громом, смотрел на дочь.
Глаза Ясмин блеснули совершенным ужасом. Один взгляд на сумку в её здоровой руке, и Мохаммед понял всё. Всевышний наказал его за что-то - его собственная дочь решила погрязнуть в бесчестии и утянуть за собой всю семью. Перед его внутренним взором всплыли лица соседей, выражающие презрение. На него будут показывать пальцами. С ним перестанут здороваться даже в мечети. Старший Амир, заменивший отца после его смерти, возможно, откажется от него. Мохаммед не собирался позволить мерзавке покрыть его вечным позором. Амир был прав - лучше никакой дочери, чем такая.
Складки медленно обозначились на лице Мохаммеда, принявшем суровое выражение. Он не стал кричать, угрожать. Он мысленно превратился в карающую десницу Господа.
Ясмин задохнулась, увидев, как в руке отца блеснуло широкое лезвие. Она знала этот нож. По привычке, привезенной из страны рождения, отец всегда носил его во внутреннем кармане, когда выходил на улицу после захода солнца.
Ступор длился несколько мгновений. Девушка, как завороженная, следила за медленными движениями отца. Но когда его свободная рука схватила её за горло, Ясмин автоматически начала бороться. Она инстинктивно подставила загипсованную руку, отражая удар ножом. Сознание её только зарегистрировало острую боль, не тратя ни крупинки сил на пустую муку.
Сбросить руку отца с шеи у неё не хватало сил. Мохаммед взревел от ярости, что она смеет сопротивляться. Сейчас последует следующий удар. Ясмин поджала обе ноги, увлекая отца за собой вниз. Лезвие оскорбленно заскрежетало о бетонные ступени. Оба тела покатились по лестнице и врезались во входную дверь из толстого закаленного стекла. Словно дикий зверек, Ясмин прыжком оказалась на ногах.
Рука отца все так же крепко сжимала рукоять, но неестественное положение его шеи красноречиво говорило о том, что борьба была окончена. Ясмин показалось, что вокруг неё зашатались стены. Не обращая внимание на саднящую боль в передавленном горле, она бросилась к отцу. Дрожащими пальцами здоровой руки, девушка попыталась поправить ему голову, но заметила ниже затылка вздувшийся багровый кровоподтек и вскрикнула от отчаяния.
Пролетом выше кто-то открыл дверь.
- Кто там? - спросил сонный мужской голос.
Где-то ещё выше затопали чьи-то ноги. И Ясмин показалось, что она узнала шаги матери.
Глаза Ясмин высохли, когда она снова скользнула взглядом по блестящему лезвию.
- Да простит тебя и меня Всевышний, - шепотом произнесла она и, повернувшись, торопливо толкнула тяжелую стеклянную дверь.
Жером, видимо, не спал, потому что замок щелкнул после первого же звонка. Его брови сошлись на середине лба, но Ясмин не обратила внимания. Подчиняясь естественному порыву, она обхватила его сильную мужскую шею здоровой рукой и прижалась к его груди.
Он, похоже, был немало удивлен её появлением. Только через несколько секунд Ясмин почувствовала неловкое похлопывание у себя на лопатке.
- Ясмин... - Жером сделал паузу и прочистил горло, - Что ты здесь делаешь?
С трудом сдерживаемые рыдания прекратились. Ясмин почувствовала холодок, змейкой пробежавший у неё по спине. Она подняла глаза. По его щекам красными пятнами разлилось смущение. Как ни старалась, Ясмин не могла поймать его взгляд. Ну, конечно! Он просто слишком скромен! Всевышний создал его с тонкой чувствительной душой!
Жером мягко отстранил её, и она покорно сделала шаг назад. Он ждал ответа.
Ясмин вытерла слезы ладонью. На её лице мелькнул и тут же погас лучик радости от того, что она его видит.
- Я пришла к тебе... - сказала она просто и ласково. Он всё стоял неподвижно на пороге и ждал, держась рукой за открытую дверь.
- Я ушла из дому... - волнение перехватывало ей горло, и она вынуждена была делать паузы, чтобы не сорваться, - Отец застал меня... Он вынул нож...
Жером не произнес ни слова, а только бессознательным движением схватился за голову.
- Он умер... - её голос упал до шёпота. Ясмин понадобилось неимоверное усилие, чтобы не дать рыданиям, подступавшим к горлу, вырваться наружу.
- Ты - сумасшедшая, - произнес Жером с тихим ужасом.
Ясмин улыбнулась робко, не то в знак согласия, не то просто для того, чтобы подбодрить себя и его.
- Помнишь, ты говорил о том, что любовь редко обходится без жертв? - спросила она тихонько.
Жером не опускал рук и теперь качал головой, опустив глаза.
Ясмин несмело протянула руку и коснулась его пальцев. Ей хотелось оказать любимому поддержку.
- Я принесла все мыслимые жертвы... - проговорила Ясмин, следя за тем, как меняется выражение его лица, - Мне больше нечего отдать...
- Моя мать сойдёт с ума, - Жером схватился за волосы, будто разговаривая сам с собой.
Ясмин замотала головой:
- Нет... Мы можем уехать - на юг, как ты говорил... У меня всего тридцать евро, но я не боюсь работы. Я могу пойти мыть посуду или полы... Или сидеть с детьми... Мне всё равно,.. если я буду знать, что ты со мной... Мы справимся... Правда!.. Правда? - она искала его глаза. И когда их взгляды наконец встретились, Ясмин отшатнулась.
На неё смотрел совершенно незнакомый человек. В глазах его светилось раздраженное затравленное выражение.
- Мама меня предупреждала, - заговорил он быстро, брызгая слюной со слабых пухлых губ, - не связываться с арабскими девками! - он быстро оглянулся назад в темноту прихожей, - Только бы она не проснулась - это её доведет... Ты - сумасшедшая, - обратился он к Ясмин, ткнув в её сторону сбитым нерешительным жестом, - Жертвы! Любовь!... - это всё книги. В жизни всё по-другому... В жизни так не бывает. Ты не понимаешь!.. Меня сегодня подстерегли арабские молодчики у дома - передавали привет от твоей семьи. Сказали, что уделают меня, если я на тебя хоть посмотрю ещё раз. Ты понимаешь, что я чувствую?! - он сорвался на крик.
Ясмин перестала его слышать. Она только продолжала видеть его красную трясущуюся нижнюю губу. Напуганные глаза. Так выглядят маленькие дети, собирающиеся плакать. Его жестикуляция была беспорядочной, пальцы на руках дрожали. Перед ней была пародия на человека. Дергающийся, нервный паяц.
Ясмин вдруг поняла, что Жерома больше не было. Вернее, того Жерома, которого она видела, не было никогда. Разговаривать стало не с кем. Чувствовать стало нечего.
Было бесполезно объяснять что-то, напоминать, приводить примеры из книг. Он не поймет. Не Жером. Нет. Этот человек. Он так же не способен был понять что она чувствовала и ради чего жила, как и все её родственники. В своем знании Ясмин ощутила свое полное одиночество.
Она повернулась, не говоря ни слова, и медленно пошла вниз по лестнице. Он что-то еще говорил и говорил, не в силах остановиться. Ясмин поняла, что он оправдывается. Не перед ней, а перед самим собой.
- Куда? - спросил её усатый дежурный ночной кассы автовокзала.
- На юг...
- Куда именно, мадемуазель?
Ясмин просунула в окошечко сжатые в горсти руки монеты и бумажки:
- Всё равно...
За окном мелькали холодные огоньки улиц. Автобус был пуст. И пустота навеяла на неё ощущение уюта. Никто не мельтешил перед ней. Не дергал руками. Не кричал в гневе, отчаянно защищая в себе ложь от её искренности. Не бил её по лицу. Не принуждал её втиснуться в привычные и ненавистные им самим рамки смиренной пошлости. Ясмин вдруг поняла, что стала свободной. И что так будет всегда. Потому что теперь она принесла в жертву любви самое последнее, что у неё оставалось - саму любовь.