Сейчас лето, идёт дождь, что характерно для прибалтийского лета. Тогда тоже шёл дождь. Четыре года, в конце мая я проснулся в автобусе и посмотрел в окно. Дождь, серое небо, город у моря - всё это скрылось в тёмноте туннеля, в котоый мы въехали. Сказали: "Амстердам". Взрослые дяди и тёти на передних сидениях оживлённо засуетелись в передвкушении чего-то волшебного.
Автобус встал на какой-то стоянке почти в центре города. Времени у нас было часа 3 - 4, план такой: сперва все вместе посещаем знаменитый музей восковых фигур мадам Tюссо (вернее его филиал в Амстердаме), а затем все идут куда хотят, вечером автобус уезжает.
Кулисы дождя вкупе с сильным порывистым ветром не давали рассмотреть городской пейзаж. Мы не очень долго шли, прежде чем оказаться на главной площади города. Кто-то сказал, что в дни национальных праздников члены королевской фамилии показываются с балкона ратуши народу на площади. Ратуша была похожа на таллинскую, несколько увеличенную в размерах. Вообще Нидерланды, по моим впечатлениям, очень напоминают Прибалтику. Теже старые мостовые, тихие городки, ухоженные газоны, протестанские церкви, таже погода. Ну, может чище, чем в Эстонии.
Площадь перед ратушей была засеяна сломанными зонтиками. Выглядело это гротескно. Я до сих пор не могу понять, почему голландцы бросали зонтики со сломанными спицами и шли дальше под дождём. Какой-то странный принцип. Или у каждого из них как минимум два зонтика с собой?
В музее, следуя синдрому туриста, я сфотографировался с восковым Пеле, ещё с кем-то. Фотографий этих у меня нет. Мой отец, словно американец, во время всей поездки не расстовался с видео камерой. Подолгу он останавливался то в одном, то в другом зале, тщательно снимая каждую деталь. Поэтому, к тому времени, когда мы выбрались из здания, группа депутатов, приехавших в Нидерланды представлять наш город на официальном уровне, скрылись в мокром мареве дождя. Очевидно, побежали покупать себе новые игрушки. Всю поездку, все семь дней они занимались только посещением банкетов и магазинов. А мы работали, выступали на фестивале уличных театров "Ганзейские дни". Мы - это коллектив юношеского театра, в составе четырёх человек, и мои родители - руководители театра. Теперь мы вынуждены были идти по незнакомому городу своей дрогой. Конечно, все мы были наслышаны о квартале "Красных фонарей", самым знаменитом месте продаж тела и наркотиков. В каждом крупном городе мира есть нечто подобное. И только люди вроде нас, бледных провинциалов с задворок Европы, ходят без дела глазеть на то, как другие люди работают. Одним словом, мы почти сразу решили направится в это "злачное место", почувствовать как Запад разлогается, как он приятно пахнет. Но сперва сувениры!
Заскочили в какой-то магазин открыток и брелков, что был не подалёку. Не знаю купил ли кто-нибудь из нас что-нибудь здесь. Я запомнил открытки и постеры. Эротические постеры с соблазнительными женщинами мне - подростку показались загадочно-интересными. Может я и купил бы один из них, но мои суточные в распоряжении родителей.
На открытках пирсинг в разных местах человеческого тела. Чего там только не было. Один извращенец сделал пирсинг даже на члене, проткнул залупу в нижней части под кожей, потом натянул "шкурку" и сфотографировал. Две металлические шняжки под его головкой сияли как восполённые прыщи, наводя на мысль о венеричесокм заболевании.
Дождь с улицы всё настойчивей стучал в стекло магазина, ветер озверел, но наше время не ждёт - надо было идти. Так началось наше бессистемное шатание по городу. Ориентирами для нас стали голландские прохожие, которым Вика, долговязая сутулая девчонка, старше меня на год, задавала один и тот же вопрос на английском (она лучще всех нас занала и эстонский, и англиский). "Как пройти в квартал "Красных фонарей"?" - спрашивала она, потупя глаза, заикаясь и краснея не хуже этих самых фонарей. А мы наблюдали за этим со стороны. Выглядела наша команда, должно быть, как многодетное семейство беженцев из какого-нибудь Косово. Нелегальные эмигранты из Восточной Европы ищут криманальный район чтобы в нём поселится.
Прошло, наверное, не больше часа, но ощущение было такое, будто мы бродим по Амстердаму целую вечность. Я поднял глаза от ряби луж мостовой и увидел из-под зонтика, что мы пришли. Дождь, ветер, долго хождение по городу - к тому моменту, когда мы нашли то, что искали, мне уже ничего не было нужно. Да и все остальные порядчно устали.
Канал, на набережную которого мы вышли, уходил своим продолжением под мягкую простыню дождя. В розовом окне с неоновой рамой стояла женщина в чёрном кожанном корсете. Лица её я не запонил. Тогда ещё мне не было известно, что греха нет, что всё позволено, но речь не о том. Я ощущал что-то противоестественное. Одно мясо приходило сюда покупать другое, два мяса совокуплялись, удовлетворённое уходило, а купленное, вернее арендованная мясная туша обтянутая кожей, снова занимала место в ветрине.
С высоты прошедшего времени я удивляюсь себе. Чего ещо я ожидал увидеть в ветрине? Пряники - конфеты? Эти деловые отношения были жизнью без прикрас, вульгарно-мясная правда жизни. Здесь так, а в Польше, например, проститутки бродят по шоссе между городами, трахаются с дальнобойщиками и эта таже правда жизни, я их сам видел.
Пройдя по набережной канала, мы свернули в переулок, где нас встретили удивлённо-настороженные взоры нескольких местных негоров. Аборигены эти стояли на улице, торговали наркотой, а тут нелепая группа белых подростков, явно неместные, под предвадительством двух взрослых. Один негр прямо-таки враждебно уставился в мою сторону. Знал ли он, что, скажем, в Москве на него также враждебно будет смотреть шпана спальных районов? Или, что четыре года спустя в Питере я вместе с другими парнями-энтузиастами займусь рукопашным боем с целью протвостоять скинам на улицах города?
Андрюха Орешков - один из нас - шёл по тратуару, остальные по проезжей части. Когда он, по ходу движения стал приближаться к враждебно настроенным наркоторговцам, что стояли у подъезда, последовала команада моего отца: "Андрюха, сойди с тротуара!" Она усилила впечатления вражеского окружения, сквозь которое прорывался наш отряд. Сейчас этот момент можно даже вспоминать с юмором, но тогда, на мокрых скользких и холодных улицах Амстердама нам было не до смеха. На мгновение я даже захотел стать чёрным, чтобы не выделятся. Наверно только в такие моменты начинаешь по-настоящему понимать разницу между белым и чёрным цветом.
Вырвавшись из "оцепления" аборигенов, мы все одноверменно почувствовали голод - не ели с утра. Дождь ослобел, словно устал сам от себя. Не подалёку от стоянки, где находлися наш автобус, была, наверно есть и сейчас, пиццерия-забегаловка, куда мы и забежали.
Усталые, потрёпанные ветром, обмоченные дождём, мы еле то, что заказали (Что можно заказать в пиццерии? Пиццу). Молчание. Все под впечатлением от увиденного. Дождь навивает грусть, а в совокупности с усталостью, она ещё острее. Только вернувшись в тёплый автобус, где уже давно сидели депутаты горсобрания с новыми игрушками, наши, я заметил, стали веселее, разговорились.
Косыми каплями покрывается стекло сквозь которое видны пробегающие огни Амстердама. Я смотрел и не знал, что должен думать, чувствовать, как относится ко всему, что сегодня видел. А сейчас не знаю, зачем об этом вам рассказал. Дождь должно быть заставил вспомнить. Фотографии у меня нет, я говорил, о той поездки остались только солнечные очки, купленные на блошином рынке в городе Зволле, и воспоминания.
Определённо я знаю, что уезжал из этого города взрослее, чем был. Весна заканчивалась, скоро лето. Неотвратимо приближалось моё шестнадцатилетие, приближалась взрослая жизнь.