Гитара пела в его руках, унося душу ввысь и бросая в пучину, каждая частичка откликалась на удивительную вибрацию ее струн, входя в унисон с той красивой историей, скользящей сквозь ее тонкое дерево. Руки ласкали ее нехотя прокатываясь по волнам струн, выбрасывая все новый прибой неподражаемых звуков. В этот момент вся мудрость мироздания сосредоточилась в надрывном вое динамиков, наполнявших воздух густотой красоты. Гитара пела, так словно это был последний ее выход. Все вокруг потеряло смысл, кроме ее завораживающей песни, окружившей вереницей ускользающих, но вполне осязаемых образов. Каждый видел в проходящем потоке свое главное и неприкрытое, то от чего он вечно пытался убежать и теперь был пригвожден валом чудесных звуков и мог наконец остановиться и посмотреть в глаза своему вопросу.
Не далеко от сцены замер худенький паренек, его тщедушное тельце просто содрогалось от каждой новой волны звуков, с восторгом впитывая в себя все до капли. Он стоял положив голову на сцену, стараясь слиться с вибрацией сцены, наслаждаясь каждым новым вздохом, желтых пахнущих досок. Ему нестерпимо хотелось влиться в этот плотный поток впечатлений, стать его частью, обрушиться вместе с ним на слушателей, пробежаться тонкими пальцами по чувствительным струнам.
Погас свет, утих гром аплодисментов, стало тихо удивительно тихо, и тишина отчетливо и громко отдавала эхом недавнего очарования, которое никак не мог сбросить замерший у отвесности сцены паренек. Уже давно замерли шаги торопящихся людей, а музыканты, спрятав свои инструменты, степенно удалились, мирно нашептывая новые мелодии, а паренек все еще не мог очнуться от грез, навеянных волшебным пением гитары. Ночь опустила плотины, заполнив темнотой каждый уголок парка, пробегая плотной завесой по деревьям. Вслед опустился холод, томным потоком заставляя повянуть воспрянувшие было цветы. Мальчик не мог оторваться от нахлынувшего очарования и стоял так долго пока горизонт на востоке не окрасился красным, а по парку заметались последние остатки темноты, растекаясь серыми утренними сумерками. Нехотя оторвавшись от своего места, он побрел прочь, взметая за собой вихри опавших листьев.
Музыканты выступали еще две недели, и теперь уже привычным стало видеть хрупкую фигурку одиноко замершую у подмостков. Мальчик замирал восхищенно, он бы все отдал, чтобы хоть раз из под его рук заискрилась хоть одна мелодия, подобная этой, такая же наполненная и всемогущая. Надо было решаться. Медленно но неотвратимо пришел тот день, который обычно называется последним, музыканты давали последнее представление, оставляя за собой воспоминания и массу порванных контрамарок на асфальте. Мальчик решительно подошел к огромному бородатому гитаристу и осторожно потянул за край куртки.
- Здравствуйте, - голос его прозвучал так странно для нелепой и угловатой фигурки, глубоким и насыщенным звуком.
Гитарист изумленно обернулся, нехотя кивнул
- Что тебе мальчик?
Мальчик сразу напрягся, как гончая перед охотой, и сильно смущаясь тихо проговорил:
- Вы не могли бы... вы не могли бы научить меня...
- Что научить? - мохнатые брови гитариста взлетели в изумленном изгибе.
Мальчик еще больше покраснел и вкрадчиво, почти шепотом повторил:
- Я бы хотел научиться играть, так как вы
- Но это непросто, к тому же придется потратить много времени, - мужчина снисходительно улыбнулся, - кроме того как ты думаешь, как я буду таскать тебя за собой, и вряд ли на это согласятся твои родители.
- У меня нет родителей, - угрюмо ответил мальчик, но я смогу заплатить, смогу, мне не привыкать к работе, а вас ее много, я могу кем угодно, только научите, - настойчивость загорелась в его тусклых серых глазах огромным пожаром, буравя перед собой гитариста.
- Откуда столько жара? - улыбка сползла с уст бородача, перекочевав сетью морщин, сделав его лицо угдовато-жестким, - ты слишком мал и слишком худ чтобы от тебя был какой-то толк. Я говорю нет. Иди отсюда или мне придется помочь.
Мальчик поежился и зашагал прочь с твердостью королевской походки. Зыбкая его фигурка тонкой иглой впивалась в серое марево начавшихся сумерек и вскоре растворилась в туманной мгле.
Утро следующего дня разрезало лучами восходящего солнца насыщенные клубы тумана, обнажая перрон на котором толпилась суетливо-дружная толпа музыкантов ожидающих поезда, уже просвистевший сиплым голосом только показавшись из-за поворота. Шумно выдохнув, он наконец остановил широкие двери вагонов напротив все увеличивающейся толпы, которая тут же устремилась в их приветливую бездну. Лишь одна маленькая фигурка была далека от привычной посадочной спешки, терпиливо ожидая в сторонке. Наконец уезжающие уселись, а провожающие отпрянули от начавшего движения поезда и мальчик метнулся к составу спокойно и расчетливо, словно уверенный что его то непременно не бросят тут и забрался в железный ящик под вагоном. Мир сразу поглотил ужасный грохот, наполнив едкой пылью легкие и растекаясь мерзкой слабостью по телу. Мальчик потерял счет времени, и совершенно обезумел от нескончаемого грохота колес, пронзительных свистков локомотивов и тянущего гомона толпы на перронах, а главное мучительного опасения не заметить сходящих музыкантов. Но терпение его не пропало даром, и на одной из слившихся в бесконечный ряд станций, весело гомоня и перепираясь с лестницы над его головой дружно вывалились его старые знакомые и с поспешностью всех вернувшихся они стали загружать темные футляры с инструменты в подкативший откуда ни возьмись фургон. Мальчик не мог выйти иначе бы он сразу столкнулся со стоящим неродалеку гитаристом. Пришлось притаиться до тех пор пока довольные музыканты не уселись по своим местам и машина тронулась. Он терял их, он терял их . . . Они удалялись с катастрофической скоростью в черном поблескивающем фургоне и не было силы способной догнать их. Мальчик, как безумный, кинулся за ними, мучительно выбрасывая затекшие ноги, и щуря слезящиеся совсем отвыкшие от дневного света глаза. Машина последний раз сверкнула на прощание и исчезла в облаке пыли.
Отчаяние липкой волной затопило душу, зря, все зря... Мальчик бессильно опустился на серые, приветливые камни перрона и неподвижно застыл среди клокочущей и крикливо спешащей вокзальной толпы. Оцепенение покинуло его лишь тогда, когда последний луч солнца пропал за горизонтом, уступая место пронизоваещему ночному холоду, который цепкими объятиями встряхнул мальчика. Тот нехотя нахохолившись зашевелился, немого посидев, спокойно зашагал прочь в темноту городских фонарей. Теперь он знал что все равно будет искать, те звуки, что так приворожили его, они жили в нем и давно стали неотемлимой часть, как только коснулись воскрешающим кровом.
...Жизнь в городе была очень нелегкой и наполненной бесконечной суетой и поиском пропитания. Было очень тяжело. Так не доставало шума родного парка и мягкого света луны, слетающего сквозь теплую сетку листьев, тусклым зайчиком скачущим по ладоням. Вместо этого вздымались мощным забором громады бетонных зданий, попирающих небо. Казалось их тяжесть обрушивалась на воздух, делая его плотным и густым, словно вода. Мальчику все время казалось, что его легкие вместо радостного вздоха, натекает что-то липко-тягучее, вкрадчиво напевая песню воя. Живя в мире чуждом, он не на секунду не сомневался, его вело страстное желание, хоть раз, хоть на секунду почувствовать рождение совершенства, вытканного собственными руками. Надежда все более ширилась в нем, заставляя не на секунду не останавливаться в поисках возможности научиться волшебной музыке, что так давно уже поселилась в душе. Время бежало широкой рекой в небытие, унося все новые попытки пока еще бесплодных поисков. Среди стремительной суеты спешащего города было одно место, где все застывало и теряло блеск, кроме одной вещи. Тут на в тихом переулке, спрятанном раскидистым парком от урчащего проспекта была огромная витрина на которой единственная и неприступная ярким огнем отраженного солнца горела гитара. Мальчик часто часами простаивал тут прокатываясь взглядом по округлым очертаниям стройной, светящийся мягкой желтизной деревом корпуса и вытягиваясь вслед за черным отточенным грифом, рассеченным тонким золотом струн. Так хотелось ощутить ее тепло в своих руках, насладиться вибрацией струн и дрожью вырывающихся звуков. Стекло разделяющее их было непреодолимой преградой, пропускающий лишь солнечные лучи и милостиво позволяющее проникать в свои владения взглядом. Среди тяжелой суеты каждодневной работы и забот здесь был его алтарь его церковь его бог, он стремился к нему не видя преград, отбрасывая все условности, такие как это стекло, такие как гул машин или отсутствие средств.
...Новое утро началось как всегда с легкого тумана упрямого не желавшего утупать место солнечному свету, благодаря холодным прикасновениям которого и был разбужен мальчик. Город уже просыпался постепенно разгоняясь до дневного заглатывающего ритма. Мальчик окончательно стряхнув остатки сна, бодро окунулся в текущую уже во всю ширину тротуаров толпу. Вынырнув, около небольшого здания из красного кирпича, резко выделявшееся среди строгой серости окружающих зданий, он смело вошел внутрь и втиснулся в очередь таких же разносчиков газет, как и он сам. Эта работа нравилась ему, можно было прикасать с жизнью сотен людей покупающих у тебя газеты, сотни драм и тысячи несчастий, и столько же улыбок и безудержной радости выливалось тут прямо на улицах окытавая брызгами событий и его, давая непревзойденную возможность заглянуть за край. Постепенно он учился и выхватывал из проходящих событий что-то новое и близкое, и оставлял это себе. Так же постепенно и не заметно росла его кучка денег, что так аккуратно пополнялась, каждый раз когда мальчик умудрялся заработать сверх того, что ему надо было на то чтобы прожить, с каждой монетой росла его надежда ощутить теплое дерево той удивительно прекрасной гитары, что так манила его сквозь витрину другого мира, наполненного смеющейся музыкой совершенства. Мальчик делал свое простое дело с редкостным упоением обреченного. Он любил приносить новое в мир, а новости его газет не оставляли людей равнодушными, так исподволь его страсть к работе была оценена куда более практичными и умеющими жить людьми, он был принят в постоянный персонал газеты постепенно увеличивая ту сумму которая опускалась в его небольшую копилку. Те практичные люди были бы крайне удивлены, если бы знали, что он так и продолжал жить на улице и питаться только так чтоб только хватало сил работать. Его музыка грела и насыщала его, она была ласкова как мать и доброжелательна как отец, она не покидала его не на секунду не позволяя забыться в нежелании увидеть этот мир завтра, наполняя его красками и болью, прославляя любовь.
В то утро было сумрачно и дождливо, люди зябко кутались, стараясь спрятаться от настойчивой мелкой изморози дождя так и норовящего скользнуть за шиворот. Обычный будний день, поток людей на тротуарах деловито катился , исчезая во мгле дождя, принося с собой гомон и суету, дополняемые грохотом машин и резким всхлипыванием клаксонов. Но мальчик видел и сияния солнца и голубое небо, в этот день мир улыбался ему разбивая и унося в небытие все горести, а тем более такие мелочи, как мерзкий дождь, так затрудняющий жизнь на улице. Он с трудом дождался открытия магазина и под подозрительные взгляды служащих торжественно ступил внутрь и бодро направился к прилавку. Небольшой аккуратно подстриженный седоватый господин встретил его там и довольно грубо осведомился:
- Что тебе?
Мальчик смешался и помедлив секунду твердо проговорил
- Мистер, я бы хотел купить ту гитару что выставлена у вас на витрине
- Хм, - продавец удивлено посмотрел на мальчика, а затем критически поморщившись спросил, - ты, что парень, у такого босяка как ты вряд ли могут быть и сотая часть суммы от того сколько стоит эта гитара, ты что можешь заплатить за нее.
- Да, - мальчик холодно в упор окатил продавца, заставив его опустить взгляд.
- Хорошо, мистер, подтвердите свою кредитоспособность, - неожиданно изменил тон мужчина, все еще пряча взгляд от цепкого и пронзающего взгляда мальчика.
Паренек спокойно залез за пазуху и выгреб на стол целую кучу разнокалиберных бумажек, начав педантично с тянущей аккуратностью вылаживать из них кучки по достоинству. На этот раз продавец терпеливо подождал пока счет закончиться, и холодно осведомился:
- Тебе упаковать или заберешь так.
Секунду помедлив мальчик ответил
- Пожалуйста, упакуйте, мне не хотелось чтобы покупка слишком бросалась в глаза.
- Жди, - коротко бросил мужчина и с проворностью вовсе не свойственной его виду нырнул за прилавок, почти тут же вынув большой аккуратный сверток и протянув его чуть наклонившись вниз, вручил покупку горящему от нетерпения посетителю.
Мальчик поспешно заторопился к выходу еле дождавшись пока пересчитывали деньги. Улица приветливо поглотила его втиснув его торопливые шажки в общий гомон своей обыденной жизни. Долго он шагал, пока не добрался до небольшого старенького домика расположившегося в глухой части парка и каким-то чудом оставшегося нетронутым. Он натолкнулся на дом совершенно случайно и с тех пор часто видел себя здесь со своей гитарой. Так он и поселился в этом месте со своим ветхим домом и сверкающей, словно только родившаяся Афродита, гитарой. Теперь надо было научиться понимать ее, проникая от рук и касаний, увидеть внутреннюю музыку струн, отобразить ту музыку что жила в нем в нежную вибрацию звука. Мальчик не знал что делать, но истовое желание толкало и жгло его, заменяя усердием опыт и знания. Он учился. Шло время. Мальчик стал юношей, а улица превратилась в огромный проспект. Но время не тронуло уединенный ветхий домик в глубине парка, а теперь уже юноша все так же боготворил свою гитару. Он научился извлекать из нее грозные звуки бури и нежный шепот влюбленной девушки, яркий свет молний и томный летний закат. Воображение рисовало фантастические картины и чувства граничащие с безумием, все это пела гитара прокатываясь то жалобным воем смерти, то яростью жаркой страсти. Его слушателями были деревья а аплодисментами шелест листьев и прохладное дуновение ветра. Музыка была прекрасна, но не было покоя в душе его, ибо прекрасное не обязательно совершенно. А так хотелось, чтоб песня гитары сливалась с мелодией звучавшей в нем источником нескончаемых мук и вдохновения, но так нужно было постичь совершенство. Юноша продолжал жить, все существом впитывая впечатления доступного ему мира, стараясь втиснуться в него так чтоб музыка его достигла мечты. Звуки жили, но они были недостаточно живы, мягкий тембр вкрадывался в душу, он должен был врываться. Юноша чувствовал, что в его мелодиях недоставало главного, как узнать что же то главное? Поиск не останавливался, жгучее желание поглотило его существо, порой приводя к катастрофическим последствиям. Ему было не до того, катастрофы не убивали его, а до остального не было дел, когда он жил то жил тем что звучало и наполняло струны гитары.
Порой очень хотелось посмотреть на звуки со стороны, тогда юноша добирался до красивых пышущих теплом и светом центральных улиц, и преодолев белое окошко кассы, протискивался на галерку сводчатого купола театра. Там в торжественном полумраке огромной люстры он впитывал в себя божественные звуки не умирающей классики, легкий прибой джаза, незабываемый плач блюза, мощный рокот рока. Каждый раз после концерта он оставался в сумерках зала дождавшись пока затихнет гомон выходящих слушателей, и замирал боясь спугнуть звенящую тишину наполнености и торжественности. Порой так можно было сидеть часами погружаясь в неповторимую музыку впечатлений и тишины. Зал еще не остывший после бури сотканной нитями пронзительных вибраций и пеленой тучных ударов, дышал непередаваемой сетью ароматов непознанного. Однажды вот так же сидя в темноте зала юноша вдруг заметил слабое движение за кулисами, чуть помедлив вспыхнул неяркий свет ярким контрастом подчеркнувший сцену. Тихими шагами вышел из-за штор большой грузный мужчина, бережно неся до смешного маленькую блестящую гитару. Он прошел до середине сцены задумчиво замер, пристраивая поудобнее свой инструмент. Чуть-чуть притушил свет, и дотронулся до струн. Зал наполнился сказкой непередаваемых ароматов очарованности, захватывая в водопаде переливающихся впечатлений. Юноша сразу знакомо застыл пригвожденный к креслу грузом нахлынувших из далекого времени сумерек парка воспоминаний. Знакомо заныло в груди, пролетая по телу дрожью восхищение. Он опять был так близок к совершенству. Как завороженный мальчик потянулся к сцене, осторожно чтобы не спугнуть ушедшего в мир другой человека, который играл на гитаре. И так же как прежде он замер, оперевшись на сцену. Последний звук, вспыхнув, утонул в таинственных сумерках зала, и его место тут же заняла благоговейная тишина, лишь подчеркивая тот уходящий звук. Гитарист очнулся от сна игры, и сразу же обратил внимание на юношу, пока еще зачарованному стоящему поодаль.
- Ну-с, молодой человек, как вам понравилась моя музыка?
Юноша немного помедлил, словно подбирая подходящее слово, но так и не решив промолвил:
- Мне кажется она так похожа на совершенство.
- Да? А ты вообще знаешь что такое совершенство, юноша.
- Не знаю, я просто думал, но сказать точно...- юноша опять потупился на этот раз заранее зная, что так и не сможет найти ничего подходящего.
- Ну что не получается - сочувственно закивал музыкант, - по-крайне мере ты честен, это так редко в этих стенах. Порой честность становиться единственным оружием.
Они немного помолчали, молчание не было тягостным, просто слова стали не нужны, говорили глаза и мысли. Они немного помолчали привыкая к новому родству. Первым решился юноша, повторив свой вопрос, из далекой поры темных переулков парка.
- Вы научите меня?
- А ты уверен, что хочешь, подумай пути назад уже не будет, а вперед идти будет очень нелегко, ты потеряешь практически все чем радует наш мир, подумай, это не угроза, я просто хочу что б ты сделал выбор так, чтоб не было сожалений и недовольства. Поэтому говорю подумай.
Ни малейшего сомнения не промелькнуло на лице юноши, поспешно боясь быть снова отвернутым, он заговорил, вкладывая всю силу своего убеждения в каждое слово:
- У меня было много времени, чтобы подумать, я уже давно решил, я решил еще когда был мальчиком, я слабо помню кто тогда играл в нашем парке, да это не так уж и важно, та чудесная симфония с тех пор играет во мне каждый миг моей жизни, вырываясь каждым вздохом, маня каждым ударом сердца. Научите меня
я знаю у каждого прошедшего такой путь рано или поздно появляется такое желание. Не будет ни слова сожаления, ни намека на отчаяния, они всегда со мной, нельзя потерять то что стало частью тебя. Поэтому я повторю я не пожалею, научите меня.
Глядя на горевшие глаза юноши, маэстро видел отражение и своего огня и в отблесках лепестков, которого ему открылось озарение того что сейчас у него есть шанс превзойти себя, пусть не самому какая разница, ведь мир так беден истинно карсивыми созданиями и вот тут сейчас могло появиться еще одно.
Он мягко улыбнулся, тяжело сбежал со сцены взял юношу за руку и сказал:
- Ну что ж пойдем, я честно пытался остановить тебя, но теперь вижу, что такая попытка была просто неуместна пойдем...
Дорога была терниста, вместе они шли по ней, юноша беспрырывно не переставал удивляться неиссякаемым источникам своего учителя, они сроднились на столько что стиль стал их общим непревзойденным детищем, поражая виртуозностью почти осязаемых звуков, но так и не смогли они постичь и переступить ту грань, за которой уже нет виртуозности есть просто музыка, истинная музыка. Шло время счастливой учебы и грандиозных концертов, и однажды на пути к очередной остановке, учитель подозвал юношу и слабеющей рукой протянул свою гитару.
Мой мальчик, мы сроднились с тобой настолько, что родной отец и сын могли бы только завидовать нам, наше родство проистекает из родства душ, и беспристастных поисков и оценок. Я хотел отдать тебе свою гитару не хочу чтоб она смолкла. Я знаю ты сделаешь, то что я попрошу, ты никогда не обманывал моих надежд. Я передал тебе все что умел, и даже более того, ты переродил меня, я почти догнал ускользающую тень своей птицы счастья. Я счастлив быть твоим учителем, теперь я могу признаться в этом, ты превзошел меня, а значит и я был хорошим учителем. Я хочу чтоб моя гитара звучала твоими песнями, я знаю что отдаю ее в чистые руки. Прощай мы еще встретимся.... Дыхание его опало и замедлилось и юноша почувствовал, как начала остывать рука старика, его друга. Он знал что они непременно встретяться, но тяжесть утраты не стала легче, наваливаясь тысями тонн новых мучений. Теперь только гитара его учителя могла быть с ним рядом, пришлось мириться с этим. Так юноша познал смерть, так юноша стал мужчиной.
С тех пор он покинул шумные холлы театров и бродил по земле одиноким искателем. Часто он останавливался в небольших городках и играл просто на улице или в местно баре. Казалось , что город вымирал, люди как зачарованные слушали и не могли насладиться, в его музыке звучала доброта матери и вынужденная строгость отца. Влюбленным он дарил цветы их счастья, а несчастных просто выслушивал, и в его теплом звучании, струившимся сквозь гладь мирно спящей в руках гитары, тонули все напасти и становясь никчемными и ненужными. Волшебными нитями разбегалась музыка проникая в каждый уголок сознания очищающим водопадом. Но никак не хватало чего-главного, эта неудовлетворенность преследовала его, создавая новую вереницу волшебных звуков. Следуя по дорогам своего воображения, он исходил множество мест, и понял одну простую истину, ни что не дается просто так и порой нужно долго идти чтоб увидеть то что было рядом с тобой всегда.
Теперь уже мужчина, долго бродил убегая от огромных залов славы, порой по большей части наполненных внешним блеском и неуемным величием престижа. Искренней гул толпы был милее его сердцу. Ее откровенность была проще и понятнее, чем осторожные высказывания критиков, он так и не разобрался в их профессии хоть чуть-чуть, да и во общем то и не слишком старался. Только музыка имела и несла смысл, он так хотел постичь ее. Но каждый раз, как только казалось, что он настиг наконец и смог рассказать плачем своей гитары, находился новый вопрос, порождающий все новые тысячи оттенков звучания.
Так проходили годы, а прозрения все еще улыбалось издалека, как игривая девушка, позволяя лишь насладиться легким ароматом юного тела и пронзая в чаще сомнений легкой тенью истины.
Однажды мужчина следовал обычной дорогой из пригородной деревни, где он останавливался, чтобы немного насладиться теплом домашнего очага. Прожив около недели размеренной жизнью семьи, он ощутил сосущую тоску, что часто толкала его в путь. И вот снова он шагал за повозкой жалабно-скрипящей под тяжестью импровизированной сцены. Скрип натруженных колес неуловимой мелодией обрамлял шепот листьев и трепет потревоженной ветром травы, который мягкими лапами проводил по лицу, отталкиваясь от земли уносил смерчиками пыли и опавших листьев пронзительную синеву неба. Сейчас он почувствовал, как бренно его творение сладостной какофонии теплых звуков убегающего лета. Только сейчас почувствовал как среди казалось бы хаоса и неразберихи вдруг стала складываться целая вполне осязаемая симфония.
Он схватил гитару и поспешно, боясь что увиденное покинет его осторожно притронулся к струнам. Стало тихо, теперь уже природа вдохновившая его замерла наслаждаясь своим творением. Срываясь с прикосновений струн звуки наполнили просторы полей и чащи лесов с вечным бродягой ветром новым наконец рожденным. Теперь его музыке подпевал шепот листьев и журчание спрятавшегося рядом ручейка, они стали единым, неразлучным...
Он почувствовал наконец, что сыграл свою мелодию к которой так долго шел, теперь он выбросил свою неудовлетворенность и смог осознать ответы на прежде безысходные вопросы. Все это было в его мелодии. Теперь, когда все пело и его песню. Он мог идти дальше. Дальше к началу нового пути, к своей смерти.....