В минуте - всего шестьдесят коротких мгновений, разделяющих твое прошлое и будущее. Еще минуту назад мой друг, Престон Митчелл был героем. Шестьдесят неуловимых мгновений спустя, он - тело, распластавшееся на мокром от дождя асфальте. Всего несколько движений одной из стрелок на циферблате, и он, пролетев восемнадцать этажей, становится безымянной легендой с маленькой буквы. Со всей улицы сбегаются зеваки разных возрастов и социальных статусов. Они годами убеждают себя, что боятся смерти, но никогда не упустят шанса взглянуть на нее краем глаза из-за баррикад - это все не с ними. Собираются, словно на пикник субботним утром. Перешептываются, кто-то даже достает мобильник, чтобы запечатлеть происшествие на камеру. Самые храбрые не упускают возможности сфотографироваться на фоне трупа, улыбнувшись в объектив. Вспышка - и готово. Память на продажу попадает на миниатюрные флешки, через час, а может и меньше, видеозаписи и наиболее удачные фото выльются в "сеть". Багровая лужа быстро блекнет и выцветает, смешиваясь с дождем. Мутная жижа стекает с тротуаров в пасть канализации. Отверстия в асфальте глотают историю.
Недооцененная возможность человеческого разума - искривлять пространство в пределах сознания, обладающего памятью и зачатками фантазии. Отматываю время назад, переживая заново то, что уже случилось.
Запись пошла со щелчком кнопки. Я сижу на холодном бетоне, сжимая в руке диктофон, Престон стоит, прикрывая красное лицо руками. Кашляет, сглатывает. Дождь не прекращает биться о гладкую крышу. На записи будет много постороннего шума. Митчелл наклоняется ко мне и говорит прямо в микрофон.
Закрываю глаза, в мыслях стоя у океана. Соленый воздух. Тем временем, Престон Митчелл, скорее всего, говорит что-то, отчего все поймут, что он - агнец Божий. Диктофон фиксирует каждое слово. Наверное, его голос спадает на шепот, колеблется, выдает нервные нотки. Не могу гарантировать, ведь я совсем не там. Я далеко, за сотни миль оттуда. Чувствую слезы. Вот она, океанская соль, стекающая по губам. Когда открываю глаза, Митчелл стоит на карнизе. Он не оборачивается. Просто делает шаг вперед.
Америка любит своих героев, но мертвыми они запоминаются лучше.
Если весь мир - театр, то мне жаль его актеров, какими бы монстрами и тварями они ни были.
Во мне была жалость, но я распял ее на кресте. Когда она сдохла - закопал суку в саду на заднем дворе, а ее сердце скормил голодным собакам.
Тошнотворный аромат запекающейся крови сменяется резким запахом переваренной еды и душистого фиалкового мыла. Ледяная струя воды мгновенно приводит в чувства. Поднимаю голову над раковиной и в зеркале вижу бледное, почти изнеможенное расстройством лицо с набухшими венами, краснеющими на лбу. Провожу ладонью по волосам, спускаясь чуть ниже, задеваю пальцами веки, останавливаюсь на губах. Отдергиваю руку, глубоко вдыхаю. Все постепенно возвращается в нормальное состояние. Сейчас, ровно до того момента, пока я, уверенный в надежности своего желудка и крепости нервов, не выйду в коридор и не дойду до детской.
- Эй, как ты тут? - Митчелл говорит аккуратно, подбадривающее, словно боится за меня, а не за всю создавшуюся ситуацию, - Полегче, Окей? Мы уже уходим, так что давай, приводи себя в порядок - и оставим родителей в покое. Мы здесь лишние, по крайней мере до того момента, пока не разберемся со всем этим. Все, давай, блевани еще раз, а я жду тебя на первом этаже, в прихожей.
- Хорошо, - последние звуки тонут в холодной воде и срываются на бульканье. Кажется, уже легче.
Вытираюсь мягким свежим полотенцем и снова смотрюсь в зеркало. Дерьмовый вид, больной и усталый. После того, что случилось с Джанет, это выражение не сходит с моего лица. Давно пора как следует выспаться, да вот только одна проблема - не уснуть. Лежишь всю ночь, не в состоянии сомкнуть глаз, а лишь провалишься в болезненную дрему - просыпаешься с криком, весь в поту и слезах.
Митчелл всегда будет винить себя в этом и не сможет нормально взглянуть мне в глаза, но для меня он все равно остается героем. Не героем с обложки, а человеком, искренне мечтающим изменить мир в лучшую сторону.
Выхожу из уборной, пытаясь стереть с лица выражение гнетущей усталости. Родители девочки и так убиты горем, и мои проблемы им ни к чему. Спускаюсь по лестнице, отмеряя количество ступенек, чтобы успокоится и собраться с мыслями. Митчелл уже стоит в дверях, застегивая пуговицы легкого осеннего пальто, купленного несколько недель назад. Перед ним стоят Маргарет и Филипп Босли. Когда мать оборачивается на звуки моих шагов, в ее глазах я вижу слезы.
Иногда может показаться, что в наше время не осталось ничего искреннего. Хотите разубедить себя - взгляните на плачущую мать. На ее глаза, прежде всего.
Одеваюсь. Роняю на прощание слова соболезнования, Митчелл задает последние вопросы и обещает позвонить, как только хоть что-то прояснится. Филипп сует ему в руки плотный незапечатанный конверт. Митчелл, немного потупив глаза, принимает, отправляет его в нагрудный карман. Конверт оттопыривает пальто, вырастая уродливым прямоугольным холмом на теле Митчелла. Передумав, мужчина достает конверт и передает мне, чтоб я переложил его в свою кожаную папку. Жму руку Филиппу, ощущая, как сильно дрожит его ладонь. Мы уходим, супруги Босли закрывают за нами дверь, чтобы снова погрузиться в свое личное горе. Несколько часов назад их одиннадцатилетняя дочь, Линда Босли, пропала.
Если не считать времени на дорогу, то мы справились довольно быстро. Всего около получаса с момента, как мы вошли в двухэтажный особняк Босли, и до того, как за нами захлопнулась дверь. Это был один из тех случаев, когда в полицию звонить категорически нельзя. Похищение и, вполне возможно, на религиозной почве.
Во мне была жалость, но я распял ее на кресте. Когда она сдохла - закопал суку в саду на заднем дворе, а ее сердце скормил голодным собакам.
Я смотрю на надпись, неряшливо размазанную по стене. Успеваю лишь прикрыть рот рукой и добежать до уборной. Наверное, кровь все еще стекает по разноцветным обоям, превращая кривые буквы в нечто неразборчивое. Склонившись над унитазом, я словно дрейфую, в памяти всплывает лицо Джанет. Я любил ее, Митчелл любил ее, все ее любили. А потом я лишь успел попрощаться с тем, что на проверку могло и не оказаться ее останками - во взрыве погибло столько людей, и это мог быть кто угодно...
Мы стояли и смотрели сквозь стеклянную витрину, как косметический отдел становится адом. Когда бомба, висящая на поясе, взрывается - ты превращаешься в эпицентр.
Моя Джанет.
Эпицентр.
Митчелл пытался оттащить меня подальше, когда все вокруг охватило пламя. Детекторы огня не помогали - все вокруг продолжало пылать. Я знал, что Джанет уже не спасти, но не мог объяснить этого самому себе. Скореженные прилавки и стеллажи с дорогой косметикой плавились, кто-то неподалеку кричал в агонии. Все это напоминало один бесконечный кошмарный сон, звуки стерлись, оставив в голове посторонний монотонный гул. Струящаяся вода. Холодная, возвращающая к жизни. Я опускаю голову под ледяную струю, а когда отрываюсь от раковины - в зеркале вижу свое лицо. Я живой. В одной из соседних комнат Митчелл задает супругам Босли самые разные вопросы, записывая разговор на кассетный диктофон.
Мы выходим на усыпанную осенними листьями улицу, выкрашенную в слегка приглушенные тона, и Митчелл вздыхает, оборачиваясь на дом Босли. Вглядывается в окна, словно ждет, что кто-то там внутри встретится с ним глазами. Ждет, его губы бледнеют, руки сжимаются и разжимаются, он медленно глотает воздух, словно находится на грани потери сознания. Внезапно осекается, разворачивается и, ускоряя шаг, уходит прочь, не дожидаясь меня. Я пытаюсь нагнать его, но боюсь снова взглянуть ему в глаза.
- Знаешь, мне их жаль. Я не уверен, что мы чем-то сможем им помочь. Напротив: скорее - ничем. Да, они не те люди, которые закладывают квартиры, дома, чтоб оплатить услуги частных детективов - денег у них хватает. Но дело не в этом. Мне стыдно, зря мы все это начали.
Он говорит, выпуская изо рта струйки пара. Взгляд его устремлен куда-то вверх, к серому брезентовому небу. Потом он замолкает, и звуки улицы начинают давить на меня. Постоянно кажется, что он вот-вот заговорит снова, но он молчит. Я прощаюсь с ним и спускаюсь в подземку. Митчелл лишь кивает головой мне в след. Погрузившись в мысли, я пропускаю свою станцию. Мерный стук вагонов по рельсам постепенно убаюкивает, но провалиться в сон я так и не в силах.
Позже, уже после похоронной церемонии и всевозможной рутины, я узнал от Митчелла, что это он показал Джанет, как делать бомбу.
Она попросила - он сказал. Он дал ей идею. Он дал ей способ. Он любил.
Он позвонил мне как-то ночью, сказав, что срочно желает видеть. В голосе я почувствовал хмель и слезы, передающиеся за несколько миль через тонкие линии проводов. Когда я примчался, он был настолько пьян, что еле мог связать пару слов в предложение. Пустые бутылки, разбросанные по полу, и он, распростертый на неубранной постели, словно сломанный и полумертвый. Когда я привел его в чувства, он рассказал все, что хотел рассказать. Как она изменяла мне в кабинках примерочных, как ее домогался шеф, как раздражали тупые покупательницы и жаждущие расплаты коллеги-карьеристы. Как она всех ненавидела, и как он, Митчелл, ее любил. Джанет поведала ему, как все это терзает ее и как она не может жить так дальше. В ответ он предложил ей быть с ним, отвлечься от всего и уехать куда-нибудь, оставив меня. Митчелл был готов ради нее пойти на все. Предать друга, бросить прежнюю жизнь. Но Джанет отказалась. Тогда он, разочаровавшись, сказал, что последним выходом будет убить все, с чем она не может мириться.
Она спросила "как" - он сказал. Он дал ей идею. Он дал ей способ. Он любил, но мириться с этой любовью не мог. Он познакомил ее со своей концепцией разрушения. Он спровоцировал взрыв.
И теперь, той ночью, он дрожащими непослушными руками вытащил из прикроватного ящика пистолет и, держа его за ствол, протянул мне.
"Стреляй!"
Со временем я сумел научиться прощать.
Возвращаюсь в свою опустошенную квартиру. Единственное, что осталось от Джанет - запахи. Я стараюсь сохранить их с того дня, как она закрыла за собой дверь и больше не вернулась. Ее духи по-прежнему стоят на пылящихся полках, ее аромат живет рядом со мной, пока я нахожусь в своей железобетонной могиле, бесконечно коротая часы до рассвета. Когда тысячи человеческих склепов гасят желтеющий свет в окнах, отправляясь ко сну, я пытаюсь закрыть глаза и представить ее, сидящей на моей постели. Иногда мне и правда кажется, что она рядом.
- Здравствуй, Крис, - говорит она, чуть ерзая и сминая одеяло, поверх которого я лежу.
- Здравствуй, Джанет, - отвечаю, чувствуя дрожь в голосе и холод, пробирающий насквозь, - Скажи, почему ты мне не снишься? Почему? Я ведь не забыл тебя, нет! Почему?
- Успокойся, Крис. Ты теряешь меня, позволяешь уйти, - она говорит со мной, словно мать с нашалившим ребенком, и мне делается не по себе, - и вот я ухожу.
Она смеется. Смеется так, что ее заливистый смех отскакивает от стен и впивается прямо мне в мозг.
- Сука! - кричу ей вслед, пытаясь схватить ее, но поздно - она упорхнула в темноту за миг до моей безуспешной попытки, - Ты все врешь! Вернись!
Коллапс.
Воздух поступает в легкие, и я мгновенно широко распахиваю глаза. Очередная попытка погрузиться в сон не увенчалась успехом. В окне вижу остовы спящих домов, глядящих на меня своими пустыми глазницами. Ночь только начала обретать власть, и теперь заставляет меня ждать, лежа в одежде на неразобранной постели, глядя в потолок, на котором устало играет луна, в плену своей страдающей памяти.
Как только рассвет дарит городу привычные серые краски - я поднимаюсь с постели. Смотрюсь на себя в зеркало, и вижу человека, в котором долго не могу узнать себя.
Вариация ада: абсолютное непонимание своей собственной сущности. Осознание, что ты в чужом теле. Если отнять разум - что останется тогда? Отражение в зеркале, напоминающее о том, что я теперь - антипример, отрицательный персонаж в собственных глазах. Скоро мной можно будет пугать детей.
Выхожу на улицу. Холодный осенний ветер вздымает воротник куртки, треплет ее полы, несясь куда-то вверх, к небу. Тысячи людей-муравьев спешат по своим делам: на работу в банк, на работу в офис, на работу в закусочную, на работу в переходы метро. Сегодня я - свободный человек. Без стремлений и амбиций, без мечты и конечной цели, не толкаемые вперед палкой пастыря. Иду в сквер Центрального парка, чтоб там, усевшись на скамье среди людей и увядающих деревьев, ждать развития событий. Они проносятся мимо, эти бесконечные потоки человеческого планктона. Сбиваются в толпы, бесчисленные кучи, лишь ради того, чтоб выжить на еще одном отрезке времени между колыбелью и надгробной плитой.
Раз-два-три, сыграли в ящик.
Если верить теории индуизма - в прошлых жизнях эти люди были весьма неуспешными тараканами. Сколько еще тысячелетий должно пройти, чтобы все мы стали обычными, лишенными дефектов, личностями? Без стремлений урвать минуту на кофе в перерывах между офисной рутиной, состоящей из компьютерных пасьянсов и безыскусной интернет - порнографией? Без выходных за кабельным телевидением и скучным сексом с опостылевшими партнерами?
Скоро общество потребления будет переименовано в "общество невозвращения", ибо перерождаться в более низшие существа будет уже некуда.
Раз-два-три, сыграли в ящик.
Жизнь на очередном отрезке проиграна.
Порой, мне кажется, что если в очередной день вместо дождя на землю упадет пепел, а вместо утренней почты прейдет отрубленная голова почтальона, завернутая в разноцветный целлофановый пакет, - все изменится, но лишь на один день - именно столько живет стандартное человеческое воспоминание, пропитанное страхом. Обычное же событие погибает в памяти гораздо быстрее. Добрые поступки не живут и двух часов.
Концепция разрушения: не можешь жить с чем-то - изменись сам или уничтожь причину. Проблема нашего общества состоит в том, что лишь оно виновато в своих невзгодах, и, уничтожая причину, придется совершать массовое самоубийство.
- Что за чушь ты несешь, парень? Тебе нужно проспаться, а то выглядишь как привидение. Последуй моему совету, говорю: возьми такси до ближайшего мотеля, сними номер и не вылезай из постели до среды! Ну, чего ждешь?
Оборачиваюсь на голос, доносящийся с другой стороны скамьи. Пожилой мужчина в сером выцветшем плаще и такой же серой шляпе, сидит, опираясь на трость обеими руками, и цедит слова. Я вижу, как скамья медленно увеличивается в размерах, растягивается в длину, и вот уже на ней хватит места не для троих, а для целой футбольной команды. Я вижу, как люди, проходящие мимо, начинают замечать это. Они останавливаются, показывают на меня пальцами и смеются. Кажется, они видят то, чего не вижу в себе я. Может, я потерял человеческий облик, и теперь выгляжу как гигантское насекомое?
- Проспаться тебе нужно, парень, - гогочет старик с другого конца скамьи. Его слова таят в истерическом смехе, и он широко раскрывает кривозубый рот. Люди вторят его вакханальным звукам, не сводя с меня глаз. Старик разевает свою чернеющую изнутри пасть, и мир начинает медленно засасываться туда, где десны желтеют покосившимися надгробиями - зубами. Постепенно дома, машины, дряхлеющие и осыпающиеся деревья, смеющиеся люди и серое осеннее небо скрываются в пасти у надоедливого старика. Остается лишь черная пустота, и я посреди нее, растерянный и одинокий. И сводящий с ума гогот.
- Что, простите? - голос заставляет открыть глаза. Привычные люди, привычная действительность. Все та же скамья все в том же парке.
- Нет, ничего. Кажется, я вздремнул немного... - слышу свой голос так, словно он доносится из герметичной комнаты, обитой ватой или войлоком. Далекий, глохнущий за толстыми стенами звук, отдаленно ассоциирующийся у меня с чем-то знакомым. Не мой голос.
- Вам как раз очень стоит выспаться, поверьте моему слову, - уголок его рта чуть двигается вверх в добродушной старческой улыбке, говорящей об усталости. Он смотрит еще несколько секунд, а потом отворачивается, и я больше не вижу его лица.
Когда не спишь несколько месяцев, реальность начинает давать трещину, уплывать в другие, далекие измерения. Люди перестают быть людьми, улицы - улицами. Объекты, когда-то четкие и осязаемые, сливаются в серые размытые кляксы.
Закроешь глаза - и все исчезнет. Только вот сон не придет взамен. Лишь болезненное неприятное Ничто.
Откроешь глаза снова - и сознание разовьет невиданные скорости, стремясь к невидимой бетонной стене. Коллапс.
Когда мыслей становится слишком много, я отправляюсь домой. В толпах люди имеют тенденцию толкаться, задевать друг друга. Они вечно куда-то спешат, даже если приоритеты разные. Хоть на работу, хоть на дешевый сериал после новостей - они сомнут кого угодно, лишь бы добраться до нужной точки вовремя. Порой, такая целеустремленность пугает.
Лифт щелкает и открывается, словно пасть, готовая проглотить меня. Флуоресцентная лампа, установленная под потолком, перегорела, и подниматься на одиннадцатый этаж приходится в полной темноте. Почти минута небытия, состоящего из наблюдения за тоненькими нитями света, скользящими на двери по мере того, как лифт проезжает по освещенным этажам. В квартире как всегда пусто, только запахи напоминают о прежней жизни. Никаких намеков на ароматы недавно приготовленного ужина или еды, принесенной из ближайшей закусочной - только едкий, режущий глаза запах духов. Повсюду. Продышаться невозможно, привыкнуть - еще сложней. На полке холодильника нахожу случайно уцелевший залежалый сэндвич из колбасы и черствеющего хлеба. Первое, что я съем за сегодняшний день. Запиваю эту дрянь водой из-под крана, зная, что ближе к ночи все равно стошнит, так что не важно, что есть. Когда сгибаешься над унитазом, держась руками за живот, разница особая не чувствуется.
Наблюдаю за тем, как комната постепенно меняет палитру. Серо-рыжие тона сменяются черными; в углы закрадываются тени; и привычные объекты, вроде шкафов или тумбочек, превращаются в темные силуэты, сухо шепчущие об опасности. Близится еще одна бессонная ночь в одиночестве, среди этих навязчивых запахов, которыми пропиталось все вокруг.
Меня огорчает то, что в голову совсем не приходят мысли о маленькой Линде Босли. Я бы хотел найти в себе сострадание, но какие-то участки мозга противятся этому.
Мы все одинаково нелюбимы Господом, и не важно, сострадаем ли мы кому-то или тихо ненавидим каждого, кому не посчастливилось родиться мертвым.
Мысли прерывает телефонный звонок, и я зарываюсь в карманах пиджака, чтобы достать этот проклятый вибрирующий кусок железа и пластика.
- Алло! - слышу свой собственный усталый голос.
- Да, Форстер. Это Митч, я не разбудил? - его голос, как и обычно, звучит ободряюще, но сейчас в нем появились отдельные нотки нервозности.
- К черту "разбудил", ты же сам знаешь...
- А, ну да. Я тебе звонил пару раз на домашний, но...
- Его отключили два месяца назад за неуплату, так что туда можешь не звонить больше.
- Слушай, Крис, у тебя же есть деньги - сходи и оплати! Не строй из себя мученицу!
- Я разберусь...
- Ах, черт, твое дело. Ну да не важно, я звоню не для того, чтоб копаться в твоих финансовых проблемах, - мне становится неприятно от этих слов, сам не знаю почему, - Я был у одного знакомого мед эксперта, ну, Эд Фишбрерн, ты его, может, помнишь - пару раз пили вместе пиво в "Альфреде". Так вот, - он заминается, словно теряет мысль, - я брал пробу крови, ну, там, у Босли, пока ты блевал. Эд проверил и разубедил меня в том, что кровь - человеческая. Так что можно расслабиться - пока что, вполне возможно, никого не убили. Хотя времени у нас мало. С каждым днем шансов найти малышку будет все меньше...
Вот, это все, - он замолкает, и во всем мире воцаряется тишина, ожидание чего-то несуществующего, - Ах, да. Еще кое-что. Попробуй заснуть. Утром я за тобой заеду. До встречи.
В трубке повисают бесконечные монотонные гудки. Лежу и слушаю их, потому, что знаю: когда положу трубку, станет совсем ТИХО. Кладу мобильник рядом с ухом и пытаюсь уснуть. Закрываю глаза, но сон так и не приходит. К утру телефон разряжается.
В воздухе витали ночь и зловонье. На городскую свалку мы пробрались не тайком, не проползли под оградой, страшась собак - Митчелл заплатил сторожу. И вот, теперь мы втроем стояли на пустыре среди мусора и гниющих остатков прошлого. Митчелл образца девяноста седьмого года (ему тогда, кажется, было двадцать два), я (моложе всего на несколько месяцев) и сэр Роберт Алкогвин, чьего возраста я, увы, не помню (готов поспорить, что ему едва перевалило за сорок), но это и не особо важно в создавшейся ситуации. Гораздо более важную роль играло то, что Алкогвин, заслуженный педагог и, по совместительству, большой любитель молоденьких девушек, стоял перед нами на коленях, сцепив ладони за красной потной шеей. Расклад был такой: за день до этого Митчелл позвонила его старая подруга, Мэдлин, и со слезами в голосе рассказала весьма неприятную историю про мистера Алкогвина. Она сказала, что он и раньше предлагал секс в обмен на успешную сдачу экзаменов, но недавно перешел все границы. Он поймал однокурсницу Мэдлин рядом с уборной, затащил туда и, когда она засопротивлялась, изнасиловал. Ситуация бы улеглась, если бы хоть кто-то, кроме Мэдлин, тогда узнал об этом. Жертва совершила самоубийство, так никому и не рассказав. Так часто случается. Мистер Алкогвин вышел сухим из воды. Услышав историю, первое, что сделал Митчелл - съездил в магазин садового инвентаря за лопатой. Он позвонил мне ночью, разбудил и попросил поехать с ним. Он сказал, что запахло жареным. Я быстро оделся и вышел на улицу. Там меня уже ждала машина, одолженная у кого-то из приятелей Митчелла. Красный "вольво", многократно перекрашенный и потертый. В багажнике кто-то тихо скребся. Престон Митчелл был немного пьян, но вел ровно и говорил вполне связно. Он мне все объяснил, и меня это сильно напугало. На заднем сидении, слегка поблескивая, лежала лопата. Дурной знак. Роберт Алкогвин стоял на коленях, при этом выражение лица у него было как у коровы в Индии - блаженство и глупое умиротворение. То и дело он хрипло шептал какие-то нечленораздельные фразы.
- Мы с ним выпили при встрече, - объясняет Митчелл, - я ему подсыпал какой-то дряни, чтоб не сопротивлялся особо. Смотри, как ребенок.
Алкогвин, заслуженный педагог, стоя на коленях среди груд мусора, пустил изо рта тонкую струйку полупрозрачной маслянистой слюны и обнажил зубы в идиотской улыбке.
- То есть, он ничего не соображает?
- Абсолютно, - почти с гордостью ответил Митчелл, заглатывая последние остатки пива из жестяной банки и кидая ее куда-то вдаль, в темноту.
- Но... Тогда в чем смысл? Ты же хотел проучить его, хотел напугать, а он тут, словно овощ, ничего же не поймет!
- Да нет, - он протянул "нет", удерживая на лице недобрую ухмылку, - ты сам ничего не понял. Я его сюда привез не морали учить. Это не детский сад, я не воспитательница! - он развел в стороны руками, словно я и правда уличал его в чем-то подобном, - Это сведение счетов. Этот человек, - он указал пальцем на Алкогвина, - переступил черту и не понял, где был не прав. И это убийство, Форстер. Мы не в игрушки играем. Вот, возьми лопату, - он указал на машину, оставленную неподалеку, - начни копать. Устанешь - дашь мне. Времени у нас до рассвета, хотя когда этого урода отпустит - будет сложнее.
Я подошел к красному "вольво", открыл заднюю дверцу и достал лопату. Тяжелая. Вернулся обратно, нашел подходящее место, вонзил острие инструмента в землю. Почва была на редкость жесткая, словно промерзла после долгой зимы. Скоро пошел дождь, и я промок как изнутри, так и снаружи. Устав, отдал лопату Митчеллу, а сам сел, прислонившись к машине. Я смотрел, как косые дождевые капли, падая, разбиваются о землю, как они разлетаются и исчезают. Если долго смотреть на дождь - может показаться, что он идет слишком медленно, словно уставшее время засыпает. Ночь была в самом разгаре.
Лишь краем глаза я заметил, как Алкогвин, издав какой-то сдавленный хлюпающий звук и всего раз дернувшись, повалился на землю лицом вниз. Дождевые капли забарабанили по его спине, обтянутой черным строгим пиджаком. Грязная лужа, в которую он упал лицом, еще несколько секунд побулькала, но скоро и это прекратилось. Я медленно встал и подошел к нему, уверенный, что он просто отрубился. Наклонился к нему, взял за плечо и слегка поднял, чтобы взглянуть на лицо. Он не дышал, и позже я проверил, что пульса не было.
- Митч? - крикнул я в темноту.
- Что? Какие-то проблемы? Он там начал шалить? Наверное, та дрянь его отпускает, - он ответил слишком громко, и я испугался, что сторож все это услышал.
- Просто подойди!
- Да что такое? - раздраженно рявкнул он.
- ПРОСТО ПОДОЙДИ, МАТЬ ТВОЮ!
- Черт, Форстер, что ты завелся? Иду я.
Послышался звон лопаты, упавшей на землю, а затем - чавкающие звуки, сопровождающие Митчелла, увязающего в мокрой грязи. Он подошел и нагнулся рядом со мной.
- И что с ним? - спросил он рассеянно.
- Догадайся! - мне уже было сложно держаться.
- Эээ, я сдаюсь, давай ты.
- Он мертв. Уже минуты две не дышит. Я бы поставил на сердечный приступ.
- Твою мать...
Он опустился перед Алкогвином на колени, словно не веря мне, убедился сам. Взял труп за руки и потащил в сторону вырытой ямы, оставляя длинные следы на сырой от дождя земле. Словно огромный червяк искал ночью дорогу домой. Митчелл скинул тело вниз, взял лопату и, как ни в чем не бывало, начал неспешно закапывать. Только вот колени у него слегка подрагивали. Я стоял в стороне и смотрел.
- У тебя есть закурить? - спросил у Митчелла, чувствуя, как дрожь сковывает конечности.
- Ты же не курил со средней школы!
- Сейчас, кажется, самое время начать, - сказал я, уверенный, что буду в состоянии бросить на следующий день.
Он кинул мне зажигалку и пачку "Кента", я поймал и достал сигарету. На вкус как дерьмо, успел отвыкнуть много лет назад. Успокоило, зато.
- Это же к лучшему, правда? - как-то жалобно произнес Митчелл, кидая последние горсти земли на импровизированную могилу Роберта Алкогвина, высококвалифицированного педагога, ныне - мертвого.
- Что? - сигаретный дым серьезно ударил мне в голову, и слова Митчелла я прослушал.
- Я говорю: хорошо, что не я его убил. Ему-то плевать: вот, он и сам уже умер, а мне потом как с этим жить? Я не знаю, Крис. Не знаю...
Он потупил взгляд и снова продолжил копать. Эта бессонная ночь для нас сильно затянулась. Мы долго заметали следы, а когда закончили - сели в машину, и Митчелл отвез меня домой. Я лег в постель, наспех раздевшись, и сон пришел почти моментально.
Наступает утро дня сегодняшнего, как и тринадцать лет назад, но уже совсем другое. Это я встречаю без единого намека на сон, просто лежа в своей грязной кровати, пропитанной навязчивыми запахами десятков духов. Тогда я проснулся, и мне потребовалось еще много времени, чтобы вспомнить все, что произошло ночью; сегодня я не утратил ни единой детали - в этом и состоит вся боль и нелепость нежеланного "сегодня": я ничего не могу забыть.
Пока я умываюсь и приглаживаю волосы расческой, на кухне закипает вода для кофе. Мобильник мигает зеленой лампочкой на зарядке. Я даже включил радио, пытаясь заглушить шум в голове. Настоящий электронный рай, который уйдет, когда и электричество, как телефон целую бесконечность назад, отключат за неуплату.
В дверь раздается звонок, пока я слегка тупым ножом размазываю плавленый сыр по тоненькому хлебному тосту, сквозь который можно загорать на солнце. Митчелл - в этом я вполне уверен. Этим утром у меня нет ни малейшего желания принимать гостей, но я открываю. На пороге - все тот же Престон Митчелл, словно с обложки. Ухоженные волосы, дорогая одежда и немного тумана грусти в глазах, словно его что-то тревожит. Я вижу его беспокойство, но он пытается казаться для меня воодушевляющим.
- Привет, дэнди, - говорю с усмешкой и неподдельной усталостью, - Как поживаешь?
- Лучше тебя, кажется...
Я понимаю, насколько он прав, рисую улыбку на губах и опускаю глаза.
- Черт, Крис, да ты на мусор похож! Что с тобой, в самом деле? К врачу сходи, пусть он тебе назначит какого-нибудь дерьма, я не знаю, - он заминается, но потом продолжает уже чуть более ободряюще, - Найди, наконец, подружку, а то мне на тебя смотреть страшно.
- Эй-эй, спокойней, у меня нет никакого настроения сейчас обо всем этом говорить! - потираю и без того опухшие красные веки, - Лучше давай я узнаю, как твои дела, и мы покончим со всем этим.
Сколько я не спал?
- Все в порядке, хотя я этой ночью, как и ты, глаз не сомкнул. Все лежал и думал...
Он говорит это, но я все прекрасно понимаю. Румянец на его щеках всегда должен соответствовать дорогому пиджаку, одному из тех, что Митчелл надевает каждый день. Хотите увидеть идеальную иллюстрацию к словам "бессонница" или "истощение" - взгляните на меня. Митчеллу же, напротив, лучше всего рекламировать стильную мужскую одежду или новый "порше". Внезапно я понимаю, что ненавижу Престона Митчелла лишь за то, что он не страдает. Он выглядит лучше, и это - причина моей ненависти. Я осознаю, что тоже хочу высыпаться по ночам, а днем чувствовать себя бодро; хочу тратить на прическу больше, чем среднестатистический американец тратит на еду; хочу быть героем. Я хочу, чтобы Джанет была жива.
Он прошептал мне "стреляй" почти надрывно, почти плача. Дрожащими руками он протянул мне пистолет и приказал сделать выстрел. Я повиновался, потакая всей ненависти, что в одну секунду скопилась во мне. Он, словно поломанный манекен, лежал на постели и ждал смерти. Я, не целясь, спустил курок. Тело, заключенное в засаленную майку и красные спортивные шорты, дернулось всего раз и тут же затихло. Выстрел оглушил меня, так что около минуты я просто стоял, ничего не предпринимая. Когда же очнулся, я сразу увидел, что пуля пробила голову Митчелла насквозь, и шансов на жизнь у него не было. Просто мертвое тело. Я открыл глаза и понял, что все так же стою посреди комнаты, держа на ладони вытянутой руки пистолет, что только что протянул мне Митчелл. Воображение всего лишь сыграло со мной злую шутку. Я так и не выстрелил, хотя что-то толкало меня на это. В любом случае: Митчелл сумел оправиться от случившегося той ночью и несколькими днями ранее. Я - нет.
Так и сейчас, словно ничего не изменилось, я стою и представляю, как захлопываю дверь перед носом Митчелла, а затем - спокойно возвращаюсь на кухню и продолжаю заваривать кофе. А он, Митчелл, недоумевая, так и остается стоять в моем коридоре. Реальность же не всегда совпадает с тем, чем мы привыкли грезить.
- Давай к делу, - он показывает пальцем куда-то внутрь моей квартиры, как бы говоря, чтоб я его впустил, - У меня есть кое какие мысли на счет расследования, так что сегодня я отправлюсь в пару мест, чтобы все выяснить. Приведи себя в порядок, и пошли.
Он сказал это так, словно был уверен, что я соглашусь, оденусь наспех и буду боготворить его за то, что он вытащил меня из дома в семь утра.
- Так не пойдет, - отрезаю.
У него немного увеличиваются глаза. Не то, чтобы очень сильно, но я замечаю это изменение.
- Что?
- Я говорю "так не пойдет". Я отвратительно себя чувствую, и сил куда-то плестись нет. Так что я останусь дома, а ты - поезжай. И, знаешь, забери свои деньги, я не возьму их. Просто забери, и даже обсуждать не будем. У меня сейчас нет ни малейшего желания во всем этом копаться.
Глаза его вновь увеличиваются, лицо как-то "сдувается", возникает выражение разочарование и всеобъемлющей грусти. Он достает ладонь из кармана, слегка трет нос серединой указательного пальца и словно "повисает".
- Но...
- Что, Митч? Прости, у меня просто нет сил. Не воспринимай эти слова близко к сердцу. Извини.
- Но... - появляется выражение отстраненности, абсолютной пустоты, - Ладно, как знаешь... - тут глаза слегка проясняются, - Я позвоню вечером, расскажу, что получилось, а что - нет. А вот деньги пока можешь оставить себе, тебе они явно нужнее.
- Окей...
- Вот и славно. Последуй моему совету: возьми такси до ближайшего мотеля, сними номер и не вылезай из постели до среды!
- Что?! - мысли мгновенно начинают плыть.
- Я сказал "сходи куда-нибудь поесть, а то тощий как призрак". И постарайся выспаться. По рукам?
Так-то лучше.
- По рукам... Удачи тебе.
Он слегка улыбается на прощание, и я закрываю за ним дверь. Сколько ненависти я ощутил, пока он стоял передо мной, и все - без причины. Головная боль начала усиливаться, а может быть, я ее только уловил, не чувствуя до этого. Возвращаюсь на кухню и пью свой кофе, зажевывая его тостом, наблюдая из окна, как Митчелл исчезает за поворотом. Гребаное бесполезное утро.
Меньше чем через час я снова в Центральном парке. На той же скамье, в то же время. С теми же мыслями. Зомби нового времени, отделившееся от стада, дабы наблюдать со стороны, одичавшее от собственных мыслей и истощенное нежеланием менять свою жизнь. Зомби нового времени, потерявшее всякие чувства и желания, кроме желания жить прошлым, отрицая настоящее. Неподвижное, удрученное и погруженное в свои пустые мысли, полные уныния. И люди, спешащие то туда, то сюда. Очередная доза копий подделки.
- Можно мне присесть? - приятный женский голос, напомнивший мне, почему-то, о Джанет. Нет, ругаю я себя, у Джанет был не такой. Совсем, совсем не такой.
- Да, пожалуйста.
Вот так, сухо и коротко, чтобы дать понять, насколько меня не заботит ее пребывание рядом со мной. Кем бы она ни была, пока живет моя память, я останусь таким.
- Ну, в таком случае, добрый день. Познакомимся? Как вас зовут? - мне это кажется наглым. Чрезмерно.
- Окей, Крис. Крис Форстер.
Я вижу, что теперь она не заткнется. Поворачиваюсь, чтоб разглядеть свою надоедливую собеседницу, и вижу миловидную блонду, чей возраст еще не скоро перевалит за тридцать. Одета она немного странно. Вызывающе, но мне это, почему-то, нравится. Да и вообще, она очень приятна на вид.
Голос Джанет был лучше, тупой идиот.
- Очень приятно. Слушай, Крис, на тебе лица нет. Я шла мимо, и только заметила меня - ты мне понравился. Да. Вот только ты какой-то убитый.
- Наверное, это был комплимент...
- Ну да, что-то вроде того. Что с тобой, все же? - она не унимается. Еще немного, и она научит меня ненависти.
- Все Окей, нет причин для паники.
- Ну ладно тогда.
Она замолкает, но ненадолго.
- Слушай, я знаю одно чудесное местечко, не хочешь со мной? - кипяток проливается мне на брюки, и я ошпариваюсь, обвариваю себе все ноги и гениталии. Вот что я чувствую. Какого хрена, спрашивается!
- Э-э-э... Я не знаю. Что за "местечко"? - пытаюсь выкрутиться, понимая, что не могу сказать "нет".
- Тебе понравится, давай, соглашайся! - она прижимается ко мне совсем близко, буквально трется об мой рукав. Ее голос становится таким тягучим. Так говорят с детьми, еще лишенными интеллекта, но милыми. С уродливыми младенцами так не говорят.
- Ладно, Окей. Что я должен делать?
- Нууу... Для начала ты можешь поднять свою задницу со скамейки и пойти со мной, - она улыбается, почти срываясь на звериный оскал.
Я хочу провалиться под землю. Хочу найти точку на этой планете, свободную от людей. Где-нибудь в горах, где будет тихо и одиноко. Где-нибудь, где Стив Джобс и Билл Гейтс не смогут поочередно и бесцеремонно насиловать человеческий разум. Хочу отыскать место, где мои мысли никто не услышит. Хочу исчезнуть для целого мира. Я иду за ней, как шел за матерью, когда был ребенком. Еще немного, и она потащит меня за руку. Она выходит на дорогу и мягким плавным жестом ловит такси. Водителю одним словом указывает место назначения, но я не разбираю из-за шума, знаменующего час-пик. Просто покорно сажусь внутрь тесной желтой машины с целым букетом посторонних запахов и историй, которые мне бы не следовало знать. Она, эта девушка, снова лезет ко мне с вопросами, но я ее не слышу. Я смотрю в окно, наблюдая за мелькающими картинами большого города. Большого бездушного города. Улицы, люди, машины, дома. Супермаркеты на пересечении двух дорог. Увядающая зелень, которая уже скоро перестанет называться "зеленью". Лужи на мостовой. Чьи-то неизвестные мне жизни, соревнующиеся в своей бесполезности. Холод большого города давит, и я хочу закрыть глаза. Сбоку от меня никак не может заткнуться миловидная блондинка, везущая меня черт знает куда. На убой, словно корову, может быть. А я даже и не сопротивляюсь...
Такси останавливается у мотеля. Таких миллионы, они натыканы по дорогам всего мира, словно расплодившиеся сорняки. Я удивленно смотрю на свою спутницу, в этом момент отдающую деньги таксисту. Я тянусь за кошельком, но она меня останавливает.
- Все в порядке, это я тебя сюда привезла. Пусть будет за мой счет. Не пугайся, пойдем.
Я взглядом провожаю удаляющееся такси, а потом следую за своей блондинкой. Она достает из сумочки ключ с цифрой и отпирает одну из дверей, приглашая меня войти. Я повинуюсь, переступая порог, чтобы оказаться в лишенной всякого удобства комнате, словно сдавливаемой собственными стенами. Кровать, облезший стул перед облезшим столом и ход в уборную, где меня явно будет ждать зеркало, душ, раковина и сортир, в который блевал каждый второй посетитель этого богом забытого места. Там душно и неуютно, как, собственно, и тут. Не хватает лишь мух, тараканов и крыс, чтобы картина полнейшего уродства оказалась полной.
Лишь входная дверь захлопывается, моя новая знакомая поворачивается ко мне, и всем своим телом придавливает к стене так, что я не успеваю вымолвить ни слова. Она прижимает указательный палец к моим губам - "тсс", и я молчу, чувствуя, как в груди бешено бьется сердце. Это странное ощущение, сравнимое с полнейшим опустошением, словно ничего не происходит. Словно изнутри я пуст, и даже не могу кричать. Я даже не замечаю, когда она отдергивает указательный палец и заменяет его своими губами. Я не успеваю заметить, когда мы падаем на скрипящую постель, белье на которой не меняли, скорее всего, со дня образования этого мотеля. В этот момент я думаю исключительно о простынях. О том, как смертельные бактерии и микробы наводняют мое тело через это грязное постельное белье. Я не замечаю, что мы быстро лишаемся одежды и когда я оказываюсь на ней, на этой смазливой блондинке. Я не хочу замечать. В своих мыслях я уже не тут. Я далеко. И мне плевать на то, что происходит в реальности.
- Питер? - надрывно стонет она.
- Я не Питер, - мне совсем не обидно, я почти не замечаю этого.
- Прости, милый, я совсем забыла, как тебя зовут, - она пытается изобразить тон провинившегося ребенка, продолжая, при этом, громко стонать.
- Крис, - я далеко, я совсем не тут, не здесь. Я нигде.
- И ты совсем не хочешь узнать, как зовут твою девочку? - теперь в ее стоне слышится нотка обиды.
- Как тебя зовут, черт возьми?!
- Меня зовут так, как ты хочешь, милый, - теперь уже просто страсть, глупая игра, - Итак, как же меня зовут?
- Джанет.
- Хорошо, Джим. Меня зовут Джанет. Только сейчас и лишь для тебя.
- Крис!
- Что, дорогой?
- Ничего...
И я словно трахаю свою Джанет. Как тогда, много тысячелетий назад. Если бы все было иначе, я бы просто сел рядом и поговорил с ней. Но это уже была просто глупая игра. И вот, я трахаю свою Джанет. Она кричит и стонет подо мной, но я не верю ни единому ее звуку. Это все сплошное притворство, так же наиграно, как и то, что она - Джанет.
Моя Джанет мертва.
Моя Джанет была брюнеткой и умела одеваться красиво, а не просто соблазнительно и вульгарно.
Моя Джанет была настоящей.
Моя Джанет - эпицентр.
Она не кончает по-настоящему, просто ждет, пока мне надоест и, откинувшись на один бок, закуривает тонкую дамскую сигарету. Я вижу неубранную, неуютную комнату через призму густого ментолового дыма. Натягиваю трусы, встаю с кровати и делаю несколько неуверенных шагов в сторону туалета. По дороге я падаю на колени и начинаю перебирать руками, чтобы добраться до цели. Я наклоняюсь над унитазом, покрытым серо-коричневым налетом, и меня тошнит. По всему телу проходит холодный парализующий спазм и замирает у самого мозга. Все, что было внутри меня, быстро смывается водой. Когда я, шатаясь, возвращаюсь в комнату, моя поддельная блондинка-Джанет все еще курит, упершись взглядом в пожелтевший потолок. До меня ей нет никакого дела, как, в прочем, и мне - до нее. Не смотря на то, что идти мне некуда, одеваюсь и собираюсь уходить. Уже на самом пороге она окликает меня погрубевшим тоном.
- Ты куда?
- Все было очень... - заминаюсь, не в силах подобрать нужного слова, чтоб не обидеть ее.
- Сто пятьдесят. Я что, по-твоему, бесплатно работаю? Я не армия спасения, давай, доставай наличные. Кредитки я не беру.
Ноги снова подкашиваются, и я оседаю на пол, повинуясь телу. Ладони ложиться на лицо, я стараюсь дышать, поймать ритм, чтоб не задохнуться.
- Черт возьми, что с тобой? Не прикидывайся - это тебе не поможет! - судя по звукам, она поворачивается куда-то вбок и стучит кулаком в тонкую фанерную стену, - Эл! Эл?!
Слышу, как в соседнем номере кто-то недовольно кашляет, поднимаясь с постели. Потом звук нарастает, и я разбираю приглушенные ругательства. Сосед выходит на улицу, и почти сразу дверь справа от меня резко распахивается. На пороге стоит плотный, одетый в длинные шорты и желтеющую футболку с похабной шуткой на груди, мужчина. Обвисший живот нелепо контрастирует с округлыми мускулами на руках и ногах. Он опускает взгляд на меня, дергает головой так, что шея трещит, и расплывается в гадкой золотозубой улыбке.
- Решил уйти, не заплатив? Думаешь, моих девочек можно трахать бесплатно? Или что? - если есть что-то менее притягательно, чем его вид, то это явно голос, доносящийся из-за его сальных губ.
- Ты шлюха? - бросаю я самый глупый вопрос, какой только можно придумать в этой ситуации.
- Да, милый, я шлюха. И не простая, а за сто пятьдесят баксов. Если ты с этим не согласен - Эл с тобой пообщается. Да, Эл? - эти слова она почти кричит. Что это, гордость или осознание собственной безысходности? Человеческое тело за сто пятьдесят однодолларовых бумажек.
- Да, детка, - говорит он ей и тут же оборачивается на меня, - Слушай, любовничек, у меня нет времени с тобой возиться, так что открой свой кошелек, достань оттуда наличку, и мы все будем счастливы! Усек? Встань с пола, наконец, что с тобой такое?
- Эл, может, он болен? - она слегка повизгивает. Совсем не так, как десять минут назад, когда я был сверху. К сожалению, ситуация изменилась. Теперь сверху волосатый боров Эл, а я - под всеми. Она не унимается, - Он мне с самого начала показался странным! А что, если у него бешенство?!
- Эй, у тебя бешенство? Хотя какая, к черту, разница. Нам нужны только деньги, и можешь проваливать!
У меня нет ни малейшего желания двигаться или отвечать им. Я нахожусь в своей грязной, поганой нирване. Далеко от них всех, выше их всех. Моя одежда всегда останется белой, что бы ни случилось.
Удар.
Жирный боров Эл бьет меня ногой в живот, при этом, почти не напрягаясь и не замахиваясь. Просто наносит удар, сравнимый с выстрелом крупной дробью в упор. Я не могу дышать. Не могу видеть, и только слышу его отвратительный смех.
- Ну, еще будешь со мной играть? - он чувствует триумф, я - боль.
- Пошел к черту.
- Эл, он нарывается! Может быть, у него нет денег?! Проверь! - она срывается на крик, словно мои деньги - вопрос ее жизни и смерти, а не моей.
В этот момент реальность трещит по швам, и я проваливаюсь в темноту, лишь немного ощущая, как из носа по лицу струится теплая кровь, и прямо надо мной говорят два голоса.
- Тут недостаточно! Мать его, тут НЕ ХВАТАЕТ! - мерзкий женский голос.
- Поищи по карманам, может быть, что-нибудь найдешь.
- Сейчас-сейчас. Вот, мобильник. Сколько за него, думаешь, дадут?
- Не столько, сколько бы хотелось, - раздосадованный голос, принадлежащий Элу.
- Но у него ни кольца, ни цепочки нет, больше и взять нечего! - плаксиво и злобно.
- Черт с ним, Алекс. Убил бы его, но зачем нам лишние проблемы? Принеси салфетки, приведем его в порядок, и я отдам его Терри - пусть вернет в город, тут он нам не нужен. Где ты его откопала?
- В Центральном парке, - по голосу слышно, как она разочарована. Моих денег ей не хватает. Чертова сука.
- Вот туда он его и отвезет. Давай, смой кровь, а я пока отыщу Терри. Он не встанет - не бойся. А будет дергаться - зови меня. Усекла?
- Да, Эл, хорошо, - покорно говорит Алекс.
Один из голосов удаляется, вероятно, Эл покидает номер в поисках водителя. Я плыву в своей черной Нирване, я в невесомости. Сейчас я бессмертен и неуязвим. Меня касается что-то влажное - это Алекс стирает с моего лица кровь салфеткой или тряпкой. Во мне живет спокойствие, а ненависть я отложил на потом. Вскоре возвращается Эл и еще кто-то (вероятно, тот самый Терри), они поднимают меня и тащат куда-то. Они сажают меня на кресло, но я все равно падаю набок. Машина заводится, и я больше никогда не слышу голосов Эла и Алекс. Из моей жизни они исчезают, оставшись лишь в моей памяти. Я из тех людей, что живут одной памятью. Зомби нового времени, с прошлым, но без будущего.
Открываю глаза, сидя на скамье в Центральном парке. Там, где несколько часов назад встретил светловолосую шлюху. Поначалу я даже думаю, а не приснилось мне все это. Эти мысли отпадают, когда холодными волнами возвращается боль. Виски саднят, через нос воздух почти не поступает. Все тело пронзительно ноет, словно я попал под поезд. Роюсь в карманах - в кошельке ни цента, лишь пустые, построенные в ряд, отделения для кредиток пестрят своим одиночеством. Мобильник пропал, хотя этому я не удивляюсь. Пытаюсь встать, но затекшие ноги не желают слушаться. Холодное осеннее солнце, сменившее дождь, с укором смотрит мне прямо в лицо. Я щурюсь, тщетно пытаясь спастись от ярких лучей, насквозь пронизывающих мои глаза. Людей вокруг почти не видно: все попрятались по своим офисам и дешевым забегаловкам. Время замирает, и стрелки на часах таят под палящим солнцем.
Постепенно боль начинает утихать, не сходя, при этом, на нет. Встаю и, поправив пыльную одежду, отправляюсь домой сквозь гигантские надгробия домов большого бездушного города, залитого негреющим осенним солнцем. Где-то за пределами черных рамок моей жизни кипит живое. Бродяги и погибающие от СПИДа проститутки - тоже часть большого бездушного города. Днем в Нью-Йорке их почти не найти, а вот ночью они выползают на свет, словно вампиры, бледные и умирающие от голода. Этот город сам похож на умирающую шлюху...
Возле своего дома Митчелла я не нахожу, поднявшись на нужный этаж - тоже. Интересно, пытался ли он дозвониться. Пытался, думаю. Ответил ли ему Эл, или телефон уже перепродан какому-нибудь торчку из соседнего номера в мотеле? Не знаю. Открываю дверь своей квартиры и выпускаю на себя поток того зловония, что уже так долго отравляет меня.
Память, от которой так сложно избавится.
Подхожу к полкам, на которых в ряд выстроились розоватые флаконы. Беру один и сжимаю в кулаке так сильно, что костяшки пальцев белеют и сковываются холодной болью. Раздавить так и не удается, так что я просто швыряю флакон в голую стену. На выцветших обоях остается пара царапин, а розовая емкость разлетается на тысячи мелких осколков.
Шрапнель.
Я беру следующий флакон, и он так же разбивается, оседая битым стеклом на полу. Комната все сильнее наполняется кажущимися мне отвратительными цветочными и синтетическими запахами. Жалею, что снял туфли в прихожей, осколки режут ступни, но от этого злоба только усиливается. Джанет сидит на постели, что когда-то была нашей, и ужасается, широко разинув рот.
- Что это, Крис? - холодно спрашивает она.
- Сама не видишь? Я выкидываю все это дерьмо, не могу больше терпеть.
- И что, ты меня бросаешь? - холод мгновенно сменяется жалобными тонами.
- Ты мертва, Джанет, что за глупости!
- Черт подери, Крис...
- Ты мертва!!!
- Крис...
Она так и остается сидеть на незаправленной кровати, скрестив ноги и спрятав ступни под себя, а я стараюсь не обращать на нее внимания. Периодически она пытается заглянуть мне в глаза, но я тут же отворачиваюсь. Когда целые флаконы заканчиваются, я ложусь на постель рядом с бывшей женой, искусственной и слишком ненатуральной, словно те ароматы, что источают ее духи. Закрываю глаза и глубоко вдыхаю. Запах стал еще более омерзительным, просто невыносимым. План в голове созревает почти сразу. Встаю, одеваюсь и выхожу на улицу, оставив память дожидаться.
Дохожу до ближайшего супермаркета, двигаясь с такой скоростью, что автоматические двери еле успевают распахнуться передо мной - я даже задеваю их локтями. Стеллажи-скелеты пестрят своей белизной, покупатели, словно недотравленные тараканы, снуют туда-сюда, набирая горы ненужного дерьма в сетчатые корзинки для ненужного дерьма. На кассе прошу выдать мне пятнадцать пачек "Данхилл". Кассирша удивленно смотрит на меня, но такого количества сигарет недостаточно, чтобы она спросила, уверен ли я в адекватности своих поступков. Для этого нужно было брать сразу сто.
Эта ночь будет тяжелой.
Кидаю все купленное в пакет с цветастым логотипом каких-то сухих завтраков, которые приводят к раку, но зато их рекламирует очередной рисованный в кислотных тонах веселый мишка. Мне на ум, почему-то, приходит мысль об абортированных младенцах, упакованных в перевязанную ленточкой подарочную коробку. Не знаю, почему.
Джанет на моей постели, как и где-то вообще, я не обнаруживаю. Испарилась, исчезла. Запахи остались, и поэтому я распечатываю первую пачку, высыпаю сигареты на постель возле себя и сую в рот первую. Зажигаю от спичек, найденных на кухне - зажигалку купить я забыл. Дым горек на вкус, и я сразу же закашливаюсь. Ощущения похожи на маленькую смерть, словно кислород перекрыли, и теперь я все оставшиеся секунды буду дышать дымом и ничем больше. Несколько сигарет спустя ощущение проходит. Я выкурю столько, сколько потребуется для того, чтобы уничтожить мерзкую память о Джанет. Наступает эйфория, голова кружится, но боли нет. Аромат жженого табака заполняет комнату, въедается в стены и мебель, вытесняя все остальное. Скоро я просто прикуриваю сигареты и кладу их туда, где они будут дымить, но не вызовут пожар. Несколько пачек разорвано в клочья, окурки разбросаны по полу. Прощание с прошлым никогда не проходит гладко, не бывает легким. Я пытаюсь взяться за новую сигарету, но меня тошнит, как только я подношу ее ко рту, так что я еле успеваю повернуть голову в сторону. Это отвратительно, но все, что я чувствую - сигаретный дым. Никаких тошнотворных запахов Джанет, зовущихся "Памятью". Ее больше нет, и она не вернется. Я закрываю глаза, и засыпаю легко и беззаботно, сам того не заметив.
Бесконечный узкий коридор, чьи стены облупились и теперь облазят кусками зеленой краски, обнажая старые слои. Лишь лампочка на одном единственном скрюченном проводе, мерцающая у меня над головой, освещает путь, оканчивающийся ничем. Иду вперед, выходя из блеклого круга света, и проваливаюсь во тьму. Приходится опираться на облезлые стены, хрустящие от моих прикосновений. Внезапно коридор оканчивается комнатой, под потолком, гудя, вспыхивает неон. Белый кафель, заляпанный грязью, в дальнем конце - выстроившиеся в ряд близнецы - туалетные кабинки. Лишь одна из них выделяется: кто-то, должно быть, в порыве гнева, сломал ее дверь так, что она разломилась напополам и упала на грязный пол. Из уцелевшей кабинки доносится еле слышный плач. Разочарование, предательство и боль - вот что слышится в этих приглушенных всхлипываниях. Подхожу ближе и вижу, как на полу перед этой кабинкой лежит человек. Труп. В голове виднеются два пулевых отверстия, руки аккуратно сложены, за телом тянется длинная кровавая полоса - его сюда приволокли. Переступаю через него и открываю дверцу кабинки. Внутри, съежившись и вжавшись в стену, сидит девочка, в которой я угадываю маленькую Линду. Бедняжка плачет, растирая слезы по щекам запачканными ладошками. Одна ее рука пристегнута к сливному бачку унитаза, и на запястье отпечатался кроваво-красный след. Она жмется от меня в стену, словно может просочиться сквозь бетон, она запуганна. Интуитивно сую руку себе в карман и узнаю холодные очертания ключа. Хочу вытащить находку, но пальцы замирают сами собой, не давая этого сделать - в этом сне я не спаситель. Я ничем не могу помочь. Опускаю взгляд вниз и в другой руке, правой, вижу пистолет. Достаю обойму и проверяю - двух патронов не хватает. Теперь я убийца. Подбегаю к раковине и убеждаюсь - это не я, не Крис Форстер. Это не я. У меня за спиной, в стене, что-то трещит, и из ничего образуется окно. Подхожу ближе и вижу за стеклом свой большой бездушный город, но не как обычно - откуда-то сверху. Дома, люди, машины, все словно нарисовано тушью, все черно - белое. И тут начинается дождь. Крупные ледяные капли падают на мой город, словно слезы, смывающие косметику. Одно попадание, и несколько домов лишаются крыш, люди таят в беспомощной агонии. Еще пара мгновений, и мой большой бездушный город перестает отличаться от грязной лужи. А я все стою и наблюдаю, как едкие капли уничтожают последнее, что осталось. Вскоре все это - лишь бледная пустота, напоминающая неразлинованный лист.
Я просыпаюсь, на этот раз - от звонка в дверь. Мой первый здоровый сон за много месяцев прерван нежданным гостем. Смотрю на часы и понимаю, что проспал больше пятнадцати часов, и, думаю, если бы меня сейчас не разбудили, это бы продолжалось еще столько же. Наспех одеваюсь и подбегаю к двери, за которой меня ждет Митчелл. Отпираю замки и впускаю его внутрь. Я сразу замечаю, как его лицо искривляется в гримасе отвращения.
- Черт, Крис, что это за дерьмо? Я привык к той мерзости, которой пропиталась твоя квартира, но это... Черт!
- Я просто поменял кое-что в своей жизни, не обращай внимания. Вчера я последовал некоторым твоим советам.
- Я не советовал тебе прокурить всю квартиру к чертям! Или я чего-то не помню? Ладно, не важно. Ты спал? - удивление в его глазах.
- Да, этой ночью я спал. Ты меня разбудил, но это не страшно. Рассказывай, что случилось.
Он идет мимо меня, доходит до кухни и садится за стол. Именно сейчас я замечаю, что с ним что-то не так. Он осунулся с того момента, когда я видел его в последний раз. Его руки нервно потрясывает, и он безуспешно пытается спрятать это от меня. И в этот самый момент я понимаю, что это был за запах, что я буквально минуту назад не мог различить в нем за сигаретным смрадом, что повис у меня в квартире, заменив воздух. Этот запах свидетельствовал о том, что Митчелл вчера много пил, и по нему это заметно.
- Вчера, - начинает он, - я был в одном заведении на окраине, ты там точно не бывал. Так вот, я искал одного парня, Либбита. Он - полное дерьмо, но поговорить с ним стоило. Этот человек держит торговлю людьми в Нью-Йорке, так что пробиться было сложно. Не спрашивай, откуда я его знаю. Он бы ни за что мне не рассказал, но сам боится, что за его задницей однажды придут - вот и выложил все. Оказывается, я ткнул пальцем в небо и не промахнулся.
Пока он говорит, его руки трясутся еще сильнее, и он прячет их под стол, лишь изредка доставая, чтобы запустить их в прическу.
- Выяснилось, что человек, похитивший Линду Босли, - педофил, и однажды уже..., - Митчелл запинается, - ... покупал у Либбита мальчика. Он тесно знаком с моим разговорчивым приятелем, вот и сболтнул лишнего. Либбит сдал его из чистого страха, да еще к тому же я сказал, что сам похититель мне не нужен - я ищу малышку. Теперь у меня есть его телефон, и вчера ночью я позвонил ему и назначил встречу.
- Вот так просто?
Он настороженно поднимает на меня глаза, и я вижу, как бешено скачут его зрачки. Он быстро моргает, словно в любой момент может упасть в обморок.
- Да, так просто. Не знаю, так получилось. Повезло, наверное.
- С тобой все в порядке?
- Да, а что? - он пытается сохранять спокойствие, но с ним не просто что-то не так. С ним не так абсолютно все.
- Нет, ничего, - я вижу, как у него из носа вытекает тонкая красная капля. Она скатывается до губ Митчелла, и он отворачивается, размазывая кровь ладонью.
- Я в ванную! - резко бросает он, встает и выходит из кухни.
Я слышу, как из крана начинает течь вода. Я слышу, как холодная струя бьется о стенки раковины и, хлюпая, сливается в трубу. И я слышу, как безумно стучит его сердце. Митчелл, кажется, находится на грани, хотя я еще не понимаю, что происходит. Все летит к чертям, хотя я и не вижу, что не так. Вскоре он выходит, бледный и словно измученный. Он говорит, что сегодня вечером мы встречаемся с тем парнем, что похитил Линду. Сегодня вечером все должно кончиться.
- Позвоним родителям малышки? - предлагаю я.
- Нет! - отрезает Митчелл.
- Но почему?
Он ничего не отвечает, просто разворачивается и идет в спальню, где падает на кровать и почти сразу засыпает. Я сажусь рядом с ним и жду, теперь уже не переставая думать о маленькой Линде Босли, чья судьба, на данный момент, еще не решена. Девочка просто не выходит из моей головы, как бы я ни пытался от нее избавиться. Даже Джанет, сидящая рядом, не может меня отвлечь. Она говорит совсем тихим шепотом, чтобы не разбудить Митчелла, а я стараюсь ее не слушать и не поддаваться ей.
- Крис? Я с тобой разговариваю! - она не унимается.