Аннотация: Повесть на второй раунд лит.битвы. На этот раз - немного сложнее.
Под Истлевшим Небом
Чуть поодаль, вправо, поднимая клубы сероватого песка и сверкая лохмотьями. Бежит от меня как от огня, чтобы потом схорониться получше и напасть в самый неожиданный момент. Достаю из-за пояса проржавевший от долгих ночевок в сырости пистолет, скрючиваюсь, упираясь локтем в исхудавший живот, целюсь. В висках отдается каждый удар напряженного сердца. Редкие птицы фиксируют выстрел, взмывая вверх с облысевших скрюченных ветвей. Мимо. Лишь упал куда-то за насыпь и был таков. Даже не дышит, вроде бы, - не слышно, по крайней мере. Делаю пару шагов к нему, прислушиваюсь. Снова тихо, только ветер шуршит гниющим мусором. Подаю голос - и тишина. Как будто замерло все в один миг или звук убавили. Прячу еще теплое оружие под куртку, забираюсь на насыпь и озираюсь. Никого, один мусор и серые просторы, отдающие оттенком разложения. Даже воздух замер, бросив висеть вот так уже ставшую для меня привычной звенящую тишину. Спрыгиваю с насыпи на обколотый асфальт, поднимаю с земли рюкзак, вешаю на плечо и отправляюсь дальше, положив ладонь на рукоять пистолета. Все еще прислушиваюсь. Отсчитываю секунды, разворачиваюсь, вскидываю руку и жму на курок, что есть мочи. Одна пуля попадает точно в цель, а вторая и третья - пролетают мимо, так и не задев моего преследователя. Он сгибается и падает навзничь, пытаясь схватиться за воздух. Промедли я еще хоть секунду, и он бы вцепился в меня, не оставив ни шанса. Такие как он, если нападут, то уж наверняка. Мне повезло. Хоронить или просто спрятать тело времени нет - скоро могут подоспеть его товарищи, и тогда мне будет не уйти. Обыскиваю карманы сгнившей робы, хотя и без особого энтузиазма - откуда у Дикого возьмутся патроны, ломоть хлеба или хотя бы сигарета какая? Ногой переворачиваю труп на живот и поспешно ухожу по дороге из раскрошившегося асфальта.
К вечеру тучи накрывают свинцовое небо, и начинается дождь. Крупные капли разбиваются о землю, собираясь в лужи и растекаясь по трещинам в грунте. Эта почва изголодалась по воде, и теперь не может напиться. Быстро промокает одежда, рюкзак за плечами утяжеляется, готовясь оборвать ручки. Спешу найти укрытие до наступления ночи. Туман пожирает пространство вокруг меня, в нескольких футах видимость ограничивается молочной дымкой. По ночам Дикие нападают редко, но спать под открытым небом не хочется. Во времени не ориентируюсь, да и не нужно: оно теперь делится на день и ночь, причем редко можно понять, что главенствует сейчас. Ночь - тот же день, только немного темнее и ощутимо холоднее. Часы разбились еще до того, как я попал на поверхность.
Прилипшая к телу одежда начинает промерзать снаружи, холод просачивается внутрь и оседает на коже стальными иглами. Озноб заставляет ускориться в поисках ночлега. Никогда не знаешь, на что пойдешь, когда почувствуешь приближающуюся смерть. Когда уже совсем темнеет - набредаю на обломившийся посередине мост, пересекавший когда-то реку. Перегибаюсь через латунный бордюр и не вижу ничего внизу. Туман смешивается с непроглядной чернотой ночи. Трачу последние силы на то, чтобы забраться в выемку между мостом и основанием. Устраиваюсь в пыли, достав из нижнего клапана рюкзака зловонный плед и завернувшись в него. На дне одного из отсеков нахожу связку почерневших бананов. Последнее, что можно есть. Впереди - еще много бесконечных дней без еды и, возможно, без воды. Наплевать. Снимаю шкурку с каждого плода и жадно сую в рот, быстро прожевывая и глотая. Бананы лишь разжигают аппетит, не утоляя голод и не заглушая боль. То, что чувствую, говорит об одном: тело уже начало умирать и разлагаться, подавая все признаки этого. Дышу в ладонь - чувствую запах засыхающего клея. Сворачиваю шкурки, сую их обратно в рюкзак, иначе меня могут найти, даже не смотря на то, что на морозе запахи затухают довольно быстро. Укутываюсь в пахучий плед и засыпаю нервозным, чутким сном загнанного зверя.
На какую-то долю секунды все словно замирает, а кажется - целая вечность тянется. Широко распахиваю глаза и вижу, как дуб, посаженный моим дедом еще до того, как родился отец, накреняется и пробивает окно, выходящее на сад. Занавески взмывают в воздух, успеваю только прикрыть лицо утренней газетой, перед тем, как волна осколков захлестывает кухню, мгновение назад согреваемую солнечным светом. Потом - взрыв, и дерево воспламеняется. Листья мгновенно сворачиваются в усыхающие трубочки и рассыпаются в прах. Сгустки пламени ударяют в стены и растекаются по потолку, глотая пространство. На разгорающемся горизонте вижу орды крыс, бегущих к веранде в поисках спасения и вспыхивающих на месте. Птицы падают на землю, опалив крылья. Моя семья. Все мертвы, но что-то поделать с этим уже поздно. Потолок предупреждающе трещит, оставляя мне шанс на спасение. Прячусь в подвале, а трупы сыновей, Рейчел и всего, что у меня было остаются там, под обломками. Остаются догорать и тлеть. Гнить и разлагаться.
Вдыхаю чаще. Легкие сжимаются и разжимаются. Светает. В желудке бурлит голод, словно это огромный комок из ржавеющих ножей медленно вращается внутри, не давая даже спокойно думать. В рюкзаке остались лишь крошки от давно зачерствевшего хлеба. Неизвестно, сколько еще времени пройдет, прежде чем смогу отыскать хоть что-то съедобное. Скорее всего - умру раньше. Напрягаю все тело, поднимаюсь медленно, чтобы не упасть. От голода кружится голова, так что приходиться опираться о балки, соединяющие основание моста с дорогой. Сегодня немного теплее, чем вчера. Из рюкзака достаю целлофановый пакет со стершимся от времени Микки Маусом, сворачиваю и кидаю туда, где туман поглощает воду. Дождавшись, пока головокружение слегка поутихнет, как и прошлой ночью перегибаюсь через бордюр и спрыгиваю вниз, к песчаному бережку. Река пересохла, а то, что осталось, превратилось в мутную лужу, текущую в неизвестном направлении и умирающую где-то между камней. Поднимаю выцветший пакет, ощущаю пальцами холодный песок. За ночи он промерзает на несколько дюймов вниз, а днями не успевает оттаивать. Зачерпываю мутную воду и жду, пока наберется достаточное количество. Руки моментально сводит озноб. Негнущимися пальцами завязываю пакет и сую в зубы. Забираюсь наверх, позволяя себе потратить лишние силы. Собираю мусор в кучку, накидываю сверху найденных веток, в кармане нахожу засаленный коробок спичек. Прикрываю ладонями пламя от ветра, разжигаю костерок. Вешаю пакет между двух рогатин, жду, пока вскипит. Переливаю мутную воду во флягу, остальное выпиваю из пакета, даже не смотря на то, что кипяток обжигает губы и язык. Это лучше, чем ничего несколько дней ничего не пить. Раскидываю кострище, чтобы не вызвать подозрений. Закидываю еще влажный рюкзак на спину и продолжаю путь. Дорога, идущая по мосту, часто ведет к городу.
Путь, длиною в целую вечность. Ни единой живой души вокруг, только редкие тлеющие кости, разбросанные по земле и заканчивающие свое существование. Сегодня даже ни единого снайпера, что иногда встречаются на подступах к городу. Такие, чаще всего, давно тронулись умом, и теперь стараются подстрелить тебя, будь ты Нормальный, Дикий или любой другой - разницы для них нет. Сидят себе где-нибудь на крыше высотки целыми днями, выжидают, а пройдешь ты, да хоть в миле от них - с головой можешь попрощаться. Иным же гораздо приятнее прострелить тебе ногу и смотреть сквозь свою оптику как ты корчишься в предсмертной агонии, валяясь на промерзшем асфальте. Иногда они истошно хохочут, так что слышно издалека. Вот уж кто безумнее Диких, те хотя бы переговариваются, изредка, между собой, а эти - только заходятся сумасшедшим смехом и палят по редким прохожим. Натыкался на таких пару раз, но удавалось улизнуть. Однажды даже вычислил одного, дождался ночи и залез к нему на крышу через пожарную лестницу. Он был явно не готов к такому повороту событий - дремал, словно ягненок. Решил его пожалеть, долго не возился - накинул его же плед ему на лицо и прижимал, что было сил, пока безумец не перестал биться. Еды у него не обнаружил - парень и сам весь сильно исхудал. Видно - с ума сошел от голода и одиночества, немудрено. Глянул на его винтовку: та погнулась совсем и проржавела. С такой и в слона не попадешь, если встать к нему вплотную. Так и выкинул, лишь день зря убил. В подсобном помещении под лестницей, ведущей на крышу, нашел почти целую канистру бензина. Труп сжег, чтоб проходящие мимо Дикие им не полакомились.
За весь день не встретил ни одного человека. Так и брел в полном одиночестве, изредка приглушенно посвистывая. По моим ощущениям, наступает вечер. Холодает. Тучи, нависающие так низко, что иногда кажется, что можно протянуть руку и обжечься молнией, собираются в огромные стаи, перекрывая темнеющее бесстрастное небо. Грома нет, только ветер швыряет гниющий мусор по пустоши. А потом падают первые снежинки, такие серые и неидеальные. Останавливаюсь, сбрасывая рюкзак с плеч. Торопиться некуда, город всего в нескольких милях. Сажусь на свою ношу, скрещиваю ноги, поднимаю взгляд к небу. Снег. Такой редкий и такой нежданный. Грязный и красивый. Падает и, цепляясь за ресницы, тает на щеках мутными слезами. Можно прождать долгие месяцы, но так и не увидеть ни единой снежинки. Это - редкая удача. Закрываю глаза и чувствую, как мелкие крупинки оседают на коже. Грязь. Слышу отдаленные голоса - не сон и не галлюцинация. Тон холодный и лишенный эмоций. Словно машина. Голодная, спятившая машина из плоти и крови. Судя по звукам, их двое. Можно сказать - повезло: Дикие предпочитают передвигаться в стаях. Тот, подстреленный вчера, не в счет - слишком уж голоден он был, вот и вышел на охоту в одиночку. Идут, говоря обо мне. Больной или раненый, предполагает один. Немедля вскакиваю. Бросаюсь бежать, слыша их шаги за спиной. Пыхтят, захлебываясь воздухом, оборачиваюсь - и не вижу их. Туман глотает все без разбора. Снова бегу, пока не натыкаюсь на небольшую впадину в земле, словно от маленького взрыва. Падаю на живот, держа руку на пистолете. Выжидаю. Вдалеке замечаю два размытых силуэта, припорошенных молочной дымкой. Слегка горбатые, худые, словно два скелета, обтянутые кожей и одетые в зловонные лохмотья. Кладу палец на курок, целюсь и замираю. Тот, что идет сзади, внезапно выгибается, кладет тонкие руки - тростинки второму на плечи, вытягивает шею и кусает. Из горла жертвы фонтаном начинает бить кровь. Первый случай межгруппового каннибализма. Один валит другого на землю, садится сверху и принимается жадно грызть, утоляя голод - главное чувство, что испытывает живое существо. Теперь у меня есть все шансы. Чуть втянув голову в плечи, справляясь с нервной дрожью. Встаю осторожно, хотя и без повода - фигура в тумане продолжает жевать, не обращая на меня никакого внимания. Подхожу ближе, вскидываю руку с пистолетом. За секунду до того, как пуля пробивает череп Дикого насквозь, успеваю заметить в его глазах неподдельный осознанный страх и мольбу. Поздно. Выстрел, и на багровом от крови асфальте лежат два свежих трупа. Времени на поиски рюкзака не остается, да и шанс найти его теперь - один на миллион. Довольно резко холодает. Проверяю последнюю обойму, сую оружие под одежду и продолжаю идти по пустынной дороге, ведущей в город, который на проверку может оказаться любым городом Северной Америки. Огаста или Денвер. Разрушенные и опустошенные, со слепыми окнами-глазницами и истлевшими душами.
Ночь спускается на пустошь быстро. Не успел оглянуться - и уже весь дрожишь от неестественного для этих мест холода, тонешь в полной темноте и теряешь дорогу. Ни спичек, ни фонарика - иду почти на ощупь. Изредка над головой раздается уханье еще живой птицы, тянущей свои последние дни, такие короткие, но иногда отдающие бесконечностью. Иногда кое-где слышен писк крысы, забившейся куда-нибудь под груды шлакоблоков или в придорожную канаву. Сейчас бы с удовольствием последовал ее примеру. Рука все время дрожит на пистолете, предвосхищая опасность. В желудке пульсирует боль, растекаясь по всему телу раковой опухолью. Боль и холод. Эту ночь не сплю, только брежу, привалившись спиной к изглоданному катастрофой дереву.
Вспышка. Подвал запираю на замок. Взрыв и огонь. Все мертвы. Трупы вижу лишь во сне. Их крики. Их предсмертные стоны, размазанные по тонким стенам болезненных воспоминаний. А потом - снова вспышка, и ничего нет. Просыпаюсь в поту. В лихорадке. Еще один день. Несколько квадратных футов. Замкнутое пространство. Сухая пища в разноцветных коробках. Тишина, отдающая звоном в ушах. Спустя целую вечность, выпадает снег, накрывая выжженную землю. Смешиваясь с пеплом и становясь почти черным. Воздух затхлый, отдающий смертью. Говорю сам с собой, чтобы не сойти с ума. Погода на завтра. Последние новости политики. Скандалы с присутствием грязного белья и постельных сцен. Отсчитываю секунды, перед тем, как разбить часы о стену. Удар! Времени больше нет. Тело тает на глазах, теряя вес. Кожа бледнеет, потом - желтеет. Борода повисает неопрятными лохмотьями. Предсмертные стоны, пока не проснусь. Дальше - пустота. Начало пути.
Сон отлетает кверху, словно душа. Замерзающие слезы режут глаза и застывают на веках, спустя несколько минут. Может - часов. Понимаю, что совсем не чувствую тела. Ни встать, ни пошевелиться. Делаю попытку, покачиваюсь, заваливаясь вбок. Падаю на правое плечо, что дает ощутить отдаленную боль. Ощущение, как будто кто-то склонился над тобой, пока ты лежишь в палате под наркозом, и кричит в самое ухо. Смысл слов не доходит до тебя, лишь глухие обрывки фраз, моментально стирающиеся из памяти. Боль, которой почти не чувствуешь, лишь осознаешь - она должна быть. Изо всех сил пытаюсь дернуться, ощущая, как тепло медленно расползается по телу. Одеревеневшие мышцы получают кровь. Неторопливо, тело возвращает контроль над всеми функциями. Холод сводит конечности, на асфальте неподалеку виднеются неясные штрихи подтаивающего с ночи инея. С трудом поднимаюсь. Каждое движение отдается болью в желудке. Во рту и в горле - кислая пустыня. Оглядываюсь. Меньше, чем в миле, где-то в тумане утопают вершины еще не рухнувших домов. По-прежнему - ни единого звука, лишь ветер перекатывает по земле всякую дрянь. Плотнее укутываюсь в тряпье и снова иду. На этот раз - различая впереди цель.
Вхожу в опустевший город - серый и мертвый. В первую очередь, направляясь к супермаркетам, из которых, скорее всего, уже растащили все, что можно было использовать как пищу или оружие. Вскоре нахожу один, приткнутый среди десятков многоэтажек - близнецов. Стеклянная дверь, открывающаяся благодаря датчикам, разбита. Осколков вокруг почти нет. Стараясь поднимать как можно меньше шума, захожу внутрь. Засохшая кровь на стенах бакалейной секции. На полу, размазанная, словно кого-то тащили, при этом многократно наступая в лужу крупными кирзовыми сапогами. Тел нет, только тишина и опустение. Полки выпотрошены, стенды для рыбных закусок белеют скелетами. В других отделах - тоже самое. Ненужное - в ярости разбросано, нужного просто не осталось. Все растащили. После долгих поисков, уже собираясь уходить, нахожу разгерметизированную коробку из-под сухих завтраков с потускневшим мульт - героем на передней стороне. Завалилась за стенд - так бы и пролежала там, никому ненужная. Сажусь на липкий пол, запрокидываю голову и, подняв пачку над головой, жадно глотаю отсыревшие хлопья. В прошлой жизни от подобного вкуса бы стошнило. Сегодня это показалось самым вкусным, что когда-либо доводилось пробовать. Желудок сопротивляется, отвечая острой болью. Вытираю ладонь о такую же грязную одежду, сую руку в коробку, зачерпываю остатки и отправляю в рот. Возможно, это моя последняя возможность поесть. Комкаю и выкидываю смятую коробку прочь. Она падает где-то за прилавком, где, скорее всего, и останется лежать навсегда. Иду в подсобное помещение, устраиваюсь на ободранном кресле, предварительно заблокировав дверь, и почти сразу засыпаю, давая желудку переварить съеденное.
Без снов и образов. Без переживаний. Иногда, если прислушаться к тишине и подождать - можно пожелать собственной смерти. Главное - не забыть крепко зажмуриться.
Открываю глаза, выхожу в зал супермаркета. Уже начало темнеть, короткие густые тени закрались внутрь и теперь прячутся по углам. Снова все та же тишина, то же мертвое спокойствие. Еле слышно, мелкими каплями, идет дождь. Через разбитое стекло дверного проема - на улицу, чувствую воду, стекающую по лицу. Подставляю сложенные лодочкой ладони. Пить такой дождь - медленная смерть. Не пить вообще - быстрая. Стараюсь не дышать, глотаю горькие капли.
Когда чувствуешь губами влагу, первое желание - увидеть море. Стоять босиком на теплом песке и ощущать, как волны ласкают ноги до самых щиколоток. Вдыхать соленый воздух, напоминающий о свободе. Смотреть вдаль, на то, как в лазурной воде плещутся дельфины, пуская вверх игривые струи, разливающиеся радугой, искрящиеся в солнечных лучах. Дождаться заката, когда светило утонет в темнеющей пучине. Тогда, в самом начале пути, вышел к морю в надежде, что еще не все потеряно. Прошел до него, наверное, несколько десятков миль. Развернулся и двинулся обратно. Поверхность была усеяна мусором и телами. Голубое море из моих фантазий оказалось огромной грязной лужей.
Теперь - в центр. Туда, где еще могут быть живые люди или пища. Одно почти стопроцентно исключает другое, но попытаться - последнее, что остается, если не хочешь умирать в бездействии. Когда организм больше не может воспринимать мерзкие дождевые капли, растираю лицо ладонями и продолжаю шагать по дороге, окруженной глухим опустошенным городом. Сумерки окутывают нависающие сверху массивы; монолитные, терзаемые временем и свихнувшейся стихией дома погружаются во мрак. Иду по брошенным проспектам, мимо машин и газетных киосков, выкорчеванных из асфальта или покосившихся под грузом Смерти. Любой звук неспешно отталкивается от бетона и разносится по как будто спящей округе. Так и шорох, где-то справа, прокатывается между осколков асфальта и мусора, доносится до меня и растворяется в вечернем небе. Шуршание и шарканье. Останавливаюсь, снимаю пистолет с предохранителя. Зловонный морозный воздух обжигает легкие, впиваясь в мозг свинцовыми иглами. Отступаю к одному из уцелевших жилых домов, припадаю к его стене, спина немеет от холода почти мгновенно. Выжидаю, чувствуя, как на лбу начинает подмерзать пот. Звук то нарастает, то затихает, словно ночь глотает его, а потом снова и снова выплевывает наружу. Слышу вдалеке приглушенные ругательства - точно не Дикий. Те не чертыхаются, только бурчат монотонно что-нибудь между собой, приглядывая жертву или шатаясь по пустошам без дела. Иногда, перед тем, как получить пулю в лоб, они широко раскрывают свои рваные рты и, захлебываясь слюной, издают истошный предсмертный вопль. Но, вот, чертыхаться - никогда, это удел Нормальных, то есть, не таких безумных и алчущих пищи любой ценой, как Дикие. Голос, без сомнения, принадлежит старику, и дело даже не в том, что слова путаются в густой бороде (такая сейчас есть почти у каждого выжившего), просто тон чересчур усталый и измотанный. Заглядываю за угол, присматриваюсь. Идет один и почти с пустыми руками, лишь свечка чадит, зажатая в кулак, - незавидный спутник. Фигура покосившаяся, сгорбленная и иссушенная, движется рывками, словно марионетка в руках паралитика. Идет в мою сторону, изредка поднимая голову, как будто сверяясь с дорогой.
- Я тебя вижу, - кричит так, словно одумывается в последний момент, - не стреляй!
Опускаю оружие: если будет на то причина - уложу голыми руками. Выхожу на дорогу, поднимаю пустые ладони - мирный. Он кивает, хотя голова все еще вжимается в плечи. Подхожу ближе. Старик, грязный и уставший. Наверняка голодный. Одежда на слишком сношенная, хотя один башмак перемотан кое-где отклеивающимся скотчем. Видно, что недавно была предпринята неудачная попытка сбрить бороду, кое-где виднеются проплешины. Глаза слегка мутные, словно от катаракты, хотя, конечно, сложно судить. Скудный огонек свечи дрожит на ветру, каждую секунду намереваясь потухнуть. Старик дергает головой в сторону, мол, "пошли". Разворачивается и, петляя среди развалин, спешит куда-то, еле переставляя ноги. Иду за ним. Без опаски - такие как он не нападают, обычно. Если только вырубит меня, притаившись где-нибудь, а потом приготовит мой труп на костре и сожрет, разделав ножом. Да только вряд ли. У него и сил-то не хватит поднять камень, чтоб потом опустить на мою голову. Стоило отвлечься на мгновение - исчез куда-то. Озираюсь. И вдруг, откуда-то сзади раздается приглушенное "псс" - зовет меня. Оборачиваюсь - машет рукой, мол, "поторопись". Стоит в пустом дверном проеме, трясется весь. Срываюсь с места, подбегаю к нему.
- Быстрей! Заделывай! - шепчет, толкая к прямоугольному столу, поставленному набок возле проема. Тяну стол в бок, опрокидываю так, что он закрывает выход на улицу. Старик указывает на комод, помогает подтянуть его, чтобы окончательно забаррикадироваться. Все. Садится на пол, вытирая грязной ладонью пот со лба. Спрашиваю, что случилось. Тот выплевывает воздух и откидывает назад голову, прислоняясь к стене. Клочья бороды топорщатся, закрывая лицо.
- Они следили за нами! Там, на улице. Прятались! - говорит неравномерно, жалобно, словно задыхается.
Никого не видел, так что просто молчу. Дикие слишком редко нападают по ночам. Старик, верно, немного не в себе. Встает, поднимает свечу с пола и указывает на лестницу - "вверх". Лифт, искореженный ударом и с оборванными тросами, лежит неподалеку. Проломил шахту и вывалился в коридор. Старик поднимается вверх. Иду за ним. Переступает со ступеньки на ступеньку медленно, время тянется целую вечность. Один пролет, другой, третий. Узловатыми пальцами обнимает стертые перила. Ступени трещат под весом двух тел, даже таких исхудавших. Слышу, как остатки побелки, где-то под моими ногами, сыплются вниз, струпьями ложась на нижние этажи. Наконец, старик подходит к железной двери, достает ключи, отпирает. Изнутри веет холодом, ничуть не теплее, чем на улице. Холодом и затхлостью. Старостью. Входим, хозяин предлагает устроиться на стуле. Окон нет, рамы словно вырваны с корнем. Опаленные обои свернулись, обнажив стены. Грязно. Старик уходит, возвращается скоро, неся в руках бутыль с узким горлышком. Коньяк или что-то вроде того. Не пил ничего крепкого уже почти год. Отказываюсь, прося обычной воды. Ее у хозяина не находится. Ни воды, ни пищи. Он не ел много дней. Иду к нему на кухню. На уцелевших полках - только спиртное. Каждый уносил из магазинов и супермаркетов то, чего желал и что успевал взять. Стеллажи виски, мартини, водки, джина, ликера и коньяка. Ни хлеба, ни сухих завтраков - ничего. Старик держится на одном алкоголе. Беру одну из бутылок, нахожу жестяное мусорное ведро, задвинутое под стол. Стопку газет с датами не позже прошлого года. Тряпье, валяющееся на полу и проходящее первые стадии гниения. Возвращаюсь в гостиную, где хозяин уже допивает свой коньяк. Ставлю ведро, комкаю все найденное и кидаю внутрь. Разливаю водку, поджигаю. Тепло постепенно начинает распространяться по комнате, грею руки над огнем. Старик не вторит моему примеру, сидит на грязном диване, съежившись в обнимку с бутылью. Медленно погружаюсь в сон, слыша сквозь мутную дымку слова хозяина. Он начинает говорить, и, кажется, его уже не остановишь.
- Да, парень. В общем. Думают все - взрыв, да? Бух - и все, нет никого... Черта с два! Иначе все было, я говорю. Совсем иначе! - "е" он затягивает для достижения нужного эффекта, - Это, говорю, проделка всевышнего. Знаешь, как было? Нет, не знаешь, конечно. Так слушай, не спи! Сидели, в общем, двое в ночной забегаловке. Прокурено было, дымно и темно. Одна лампа под потолком - и все. Сидели всю ночь почти, в карты играли. Один изрядно проигрывался - последние деньги отдал. Другой - везучий, сукин сын. Сигару покуривал, смеялся над проигравшимся. Пили, да только первому вскоре стало нечем платить, так и стоял его стакан пустым. Другой пьет, когда вздумается. Ну, так вот, решил неудачник отыграться, да нечем. Сказал, мол, "все что угодно проси - дай еще кон сыграть!" Везучий подумал, мозгами пораскинул и решил заключить пари. Условия спора второму совсем не понравились, ему стало очень горестно и больно от сказанного, но деваться было некуда. Дьявол приказал ему уничтожить мир, а взамен сулил возможный выигрыш и потерянные деньги. Он пообещал даже чуть больше. Бог плакал, но на условие согласился. В карты он, конечно, проиграл, но нам-то какое дело? Не все ли равно? Позже он выпросил у Дьявола немного взаймы, окончательно напился и вышиб себе мозги в уборной, да какая разница... Зато нам больше не нужны репелленты. Шутка.
Засыпаю под бред старика, неровный, местами агрессивный. Сны соответствующие. Огонь и смерть. Разложение и Дикие, дожирающие свежих трупов. Ржавый ствол, заканчивающийся во рту у предателя, обязанного любить и защищать. У Бога. Выстрел. Безумие, граничащее с осознанием.
Открываю глаза. Утро. Тряпье и газеты догорели, пеплом осев на дно ведра. Холод вернулся. Разгибаю затекшее тело, оборачиваюсь на старика. Не бодрствует, не спит и не дышит. Умер во сне, думаю. Искать причины нет смысла. Бутылка валяется у него между колен, осушенная настолько, что ни капли не пролилось на его выцветшие штаны. Из под лежащей на диване ладони виднеется скомканная этикетка, сорванная с бутылки. Тянусь к белой бумажке, разворачиваю и читаю.
"За две мили на север отсюда - спуск в тоннель. В тоннеле есть люди. Иди туда. Верь!".
Если старик не знал, что умрет, зачем тогда оставлял записку? Иду на кухню, смачиваю горло алкоголем. Роюсь в шкафу в поисках чистой одежды. Только тряпье. Закрываю входную дверь снаружи, выхожу из дома, раскидав баррикаду. Следов Диких не обнаруживаю. Иду на север. Вокруг спокойно, ни единого шороха. Кажется - можно крикнуть и не услышать собственного голоса. Словно в вакууме. Тумана почти нет, серое небо нависает слишком близко к земле. Осадки не выпадают, и почва снова начинает засыхать. В воздухе пахнет гнилью. Трупов нигде не видно, лишь изредка кое-где попадаются пожелтевшие кости. Чаще - осколки пожелтевших костей. Птиц нет, мелких грызунов - тоже. Полное опустошение, как ни абсурдна фраза. Человек в центре мира, состоящего из одного человека. Остовы машин и обломки зданий тянутся на сотни миль во все стороны. Пустота. Звенящая тишина, пропитанная запахом отступившей смерти. И снова безумие, граничащее с осознанием.
Набредаю на место, где стену, отделяющую наземную линию метро от улицы, проломила неизвестная сила. По видимости - самодельная взрывчатка или грузовой автомобиль. Рельсы давно обесточены - прыгаю вниз, стараясь не переломать ноги. Боль, резкая и ослепляющая. Отпускает быстро, но остается ныть где-то в глубине. Рельсы. Прямые линии, кончающиеся бесконечностью. Словно жизнь. Бегут по земле, ныряя в туннель и пропадают в полной темноте. Не вижу начала и конца. Иду, пытаясь не попадать в зазоры между рельсами. Раз - и ногу уже не вытащишь. Только отрезать. Слишком спокойно. Эта тишина сводит с ума. Хочется насвистывать что-нибудь себе под нос, чтобы слышать звуки, но страх не позволяет. Захожу в туннель, сожалея о том, что не вспомнил о свече, когда еще был дома у вчерашнего знакомого. Мрак поглощает целиком, словно глотая, передвигаться приходится на ощупь. Спотыкаюсь. Падаю, чувствуя сырость. Крыша туннеля протекла, и теперь капельки вчерашнего дождя падают откуда-то сверху, отскакивая от стен раскатистым эхом. Пытаюсь встать. На этот раз, боль усиливается, заставляя вскрикнуть. Снова эхо. Приходится ползти, перебирая одной рукой по рельсам, а другой - держа поврежденную ногу. Наконец, упираюсь во что-то твердое. На проверку оказывается баррикадой из мешков с песком в половину человеческого роста. Если выжившие и есть - они здесь. Переворачиваюсь на спину, кидаю громкое болезненное "эй" в темноту. Жду, ощущая, как боль нарастает, мешая думать о чем-то другом. Ожидания длятся целую вечность, заставляя кричать от безысходности. Спустя несколько тысяч лет, укладывающихся в пару минут, неподалеку раздается металлический скрип, словно отворяется тяжелая бронированная дверь. Шаги человека в кожаных сапогах. Глухие и суровые.
- Кто здесь?! - голос раздраженный, - покажи себя или стреляю! Ну?!
Издаю сдавленный стон. Слышу, как человек медленно приближается ко мне. Затвор передернулся. Считаю секунды. Выстрела нет. Раз. Два. Три. Четыре. Пять.
- Говори! - голос звучит прямо над моей головой.
Аккуратно подбирая слова, говорю, кто я. Объясняю, что ранен. Вру, что не ел несколько дней. Что болен. Что прошел долгие мили, чтобы найти выживших. Что больше нет другого шанса - и это правда. Слышу, как охранник опускает на лицо защитную маску. Его дыхание становится тяжелым и глухим, словно утробным. Похожим на хрип. Опускает оружие, и оно повисает на ремне где-то в районе живота.
- У нас нет еды. Нет воды и ночлега. Лекарств тоже нет. Мы не можем Вам ничем помочь. Удачи.
Он разворачивается, шлепает по лужам, скопившимся там, где треснула крыша туннеля, дверь скрипит и захлопывается. Снова тишина, лишь капельки воды, падая вниз, создают эхо. Закрываю глаза. Полное спокойствие под неуемную дробь сердца. Боль застывает в бесконечности. Ощупываю поврежденную ногу, пока не натыкаюсь на место, где штанина выступает больше всего. Кость, треснувшая от удара о стальные рельсы, порвавшая кожу и топорщащаяся теперь, словно обломившаяся мачта. Открываю глаза.
Идут на меня. Спокойно и медленно, словно торопиться некуда. И правда, к чему спешка? Четыре фигуры. Ровно, словно в строю. Двигаются рывками, подергиваются, словно смеются над чем-то. Черные силуэты, отчетливо очерченные на сером фоне. Надвигаются, волоча ноги, словно обрубки. Ужасно тощие - видно, изголодались совсем. Скелеты, прямо. Вроде бы, обычные люди, только злее и агрессивнее. Такие же, как и любой из выживших, а что-то ведь отличает, раз им даже имя свое дали. Дикие. Порой было жалко их убивать. Стреляешь им в голову - мгновенная смерть, но чувствуешь угрызения совести. Одним человеком меньше. Все ближе и ближе. Шлепают по лужицам, огрызаются. Голоса монотонные, без эмоций. Тянут ко мне свои исхудавшие пальцы, словно к родному. Лиц не вижу - только черноту. Кладу ладонь на место, где раньше носил пистолет. Шарю по карманам, за поясом. Видимо, выронил где-то по дороге. Торопиться уже некуда. Смыкаю веки, не чувствуя боли. Лишь пустота. Если жизнь заканчивается бесконечностью, то это - счастливый финал. Их холодные руки ложатся на мое тело. Где-то вдалеке слышу дождь.