- Сколько будет трижды три? - снова спросил детина, перезаряжая.
- Три, - сказал Киса машинально, глядя на лежавшего в луже крови Николая.
Детина поднял ружье стволом к щеке и толкнул дверь.
Киса и Степан прошли в широкие, белым крашенные створы, устремляясь на яркий свет в открывшемся пространстве.
- Немного выше среднего, - сказал Киса.
- Что?
- Выражение такое. Способ. Потом расскажу.
Взяв брата за рукав, Киса потянул его вправо, туда, где меж двух огромных тяжело зашторенных окон, вокруг стола со свечами и закусками разговаривали люди в парадной форме. Единственный штатский, высокий красавец в строгом белом костюме с бабочкой приветливо махнул рукой, приглашая. Он с аппетитом и торопясь жевал что-то красное, освобождая рот для слов, покуда Киса и Степан подходили к столу.
- Николая убили, - вполголоса сказал Степан Кисе.
- Приветствую, - радостно улыбнулся белый. - Приветствую. О чем речь. Как доехали? Выстрелы? Пароли? Подходите, угощайтесь. Давно с поезда?
Все военные как по команде уставились на новоприбывших.
- Я-я... - протянул было Степан, но высокий и слушать не стал.
- Наверное, тряска ужасная? - спросил он. - Всегда так. Павел Петрович! - обратился он к седому полковнику, - взгляните, прошу вас. Ну, не молодцы?
Полковник и так смотрел во все глаза.
- И как это вы угадали, что не девять? - вопрошал штатский. - Да и то верно. При чем здесь девять, ведь про три спрашивают, не так ли?
Тут он прервался, отвернулся быстро к столу, аккуратно снял с блюда бутерброд с красной рыбой. Совершенно не испачкав ни рук, ни губ, он уложил его полностью в рот; плавно, корпусом повернулся обратно.
- Трижды три! - громко и четко сказал седой полковник.
Он ждал ответа, не отворачиваясь.
- Не говори, - шепнул Степан Кисе. - Ловушка.
- Пошел вон, мерзавец! Как стоишь!? - звонко и четко произнес Киса.
Полковник, а за ним и все военные отвернулись к столу.
- Что будем делать, вот вопрос, - сказал быстро белый, закончив жевать.
- Да-а, - протянул Киса, оглядываясь вокруг, - ни одной.
- Кого ни одной? - спросил Степан.
- Умник тоже, - процедил Киса. - Девки ни одной.
- А, - сказал Степан. - А что ты там говорил про выше среднего?
Лежавший за дверью Николай поднялся над полом не меняя позы, превратился в белый шар, и, беззвучно взорвавшись, исчез. Где-то в другом месте он превратился в снеговое облако и обрушился хлопьями вниз.
"НЕМНОГО ВЫШЕ СРЕДНЕГО"
Высоко прошелестев по верхушкам сосен пронесся одинокий порыв ветра.
Внизу, в наступающих сумерках, было тихо. Плотный подлесок, зеленый, с корявыми сучьями. Было немного сыро, пахло вечерней свежестью.
Они шли уже четвертый день и теперь расположились на ночлег, выбрав для привала опушку невдалеке от просеки с врытым на обочине столбом. На столбе было видно нарисованную когда-то цифру.
Один из них, взяв походный чайник, отправился за водой к ручью. Извилистый и тихий ручей был наполнен мягкой черной водой.
За все дни пути они почти не разговаривали, понимая друг друга без слов. Общая цель, любовь к природе их окружавшей, ко всем этим лесам, холмам и небу, под которым лежал их путь, делали слова лишним и ненужными.
Когда Степан вернулся с чайником, огонь уже занимался, потрескивая и клубясь кусками серого дыма. Скоро совсем стемнело, и яркий свет костра выхватывал из темноты две фигуры в одинаковых рубашках и составленные спиной к спине рюкзаки. В круг света попадала скатерть с разложенной дорожной едой, спальные мешки на сухой от нападавших иголок земле и сваленный в кучу запас дерева на ночь. Дождей не было давно, и палатку не ставили.
- Понимаешь, это было как видение, как снег на голову, как удар по лицу, как сатори.
Киса начал говорить неожиданно, будто продолжал то, что до этой поры говорил и говорил себе.
Степан не удивился. Он поправил было мыском ноги вылетевший из костра тлеющий кусок, но тот не захотел ложиться как надо и откатился еще дальше. Киса встал, потянулся и посмотрел вверх. Потом нагнулся, поднял с земли кусок и кинул его в огонь, чтобы не дымил.
Чем еще заниматься, сидя вечером у костра, как не вести неторопливую беседу обо всем на свете.
- Помнишь ту старуху, которую я перевел через улицу, она еще сказала, что выполнит любое мое желание.
Кен собирался распроститься с Майклом и хотел оставить о себе максимально хорошее впечатление. Он научился этому приему у одного старика при крепости, в обществе которого вынужденно провел немало полезных дней.
Он хотел и пошутить, выказав, насколько он любит Майкла, и напомнить о прожитых вместе славных днях, и показать этими произнесенными словами, что доверяет ему. Ведь до этого Кен не говорил, о чем шептался со старухой, скрывшись в ее хижине, похожей на вигвам индейцев Сиу.
Майкл все это время знал, что у Кена есть от него пусть маленькая, но тайна. Он не придавал этому значения, не позволяя малейшему намеку недоверия помешать их общему делу.
Кен улыбнулся.
- Помнишь ту старуху, которую я перевел через улицу, - сказал он. - Когда она обещала мне это... Я бы, кстати, не стал с ней связываться, да вдруг стало интересно, каким же будет мое самое сокровенное желание... И когда мы подходили к другой стороне дороги, я уже точно знал, что попрошу. Только тогда я еще думал, что старуха все врет, делай на это скидку...
Он замолчал.
- Ну, и?... - спросил Майкл.
- Я подумал, что неплохо было бы, чтобы каждый раз, когда я бывал с женщиной, в небесах гремел гром. Ну, ты понимаешь, во время самого момента... Немного пафоса, немного юмора. Потрясающий успех. Ты не представляешь себе, как я угадал. Ни одного промаха, ни одной стрелы мимо цели. Троих женщин мне просто пришлось убить. Чтобы они отстали. А по крайней мере семь из них сейчас находятся в разной степени активности погони за нами. Некоторые считали, что я мессия, некоторые просто боялись, одна поняла, что я не такой как все, но никого это не оставило равнодушным. Немного выше среднего.
- Ты большой художник внутри, я всегда это знал, - сказал Майкл.
У него заболело колено.
- А-а, - сказал Степан, - теперь все ясно.
Военные, кажется, располагались в вист. Двое прапорщиков принесли уютный зеленый ломбер, расставляли стулья, седой полковник просматривал колоды, которые одну за одной вынимал из крокодилового портфеля.
Слева в согнутой позе сидел азиат, своим видом доказывая гипотезу о рае, наступающем там, где его пожелаешь. Доходящая в своем блаженстве до бессмысленности улыбка растягивала его рот.
- Идеальное место, - сказал Марк.
Марк поставил поклажу к стене пещеры. Подошел Марк.
- Капуста где? - спросил он, проталкивая слова через рот, в котором, стуча, шевелились мятные леденцы.
Марк вынул из своего кармана пачку денег и, пересчитав, отдал.
Марк, не торопясь, вышел из пещеры, на ходу поддев ногой камешек. Эхо стука было громче, чем должно было быть.
Спешить не хотелось.
- По меньшей мере здесь нет тех, кто снаружи, - как бы спрашивая, сказал Марк.
- Хорошее начало, - сказал он и тут же подумал - о, господи - потому что увидел, как Марк достает из желтого рюкзака переносной телевизор и растягивает антенну. Да он же просто предложит смотреть полуфинал Европы! Так промахнуться. Видимо, что-то случилось с нервами. Он припомнил сумму, отданную Марку.
Теперь предстояло отделаться от этого типа. Иногда они могут умереть от одного удачно сказанного слова.
@@@@@
Шурик шел из школы, сбежав с последнего урока. Была поздняя весна - время, опасное рецидивами лютых холодов. Климат здесь не баловал жителей теплыми деньками, в году их набиралось от силы несколько. Вот и сегодня, с утра ярко и радостно светило солнце, а к обеду на северо-западе быстро собрались снеговые тучи и опять устроили мощную атаку на город. Ветер дул Шурику в лицо и мешал нести тяжелый портфель, разбухший от набранных заданий.
На углу красного кирпичного дома женщина мазала набранным в ладонь снегом маленького мальчика, совсем укутанного. Она брала с поверхности возле тротуарного дерева чистый белый слой и втирала его мягкими круговыми движениями в оранжевое личико.
Ух ты, подумал Шурик, проходя мимо и заворачивая к себе во двор. Вот это да! С таких это лет, и сегодняшним... Что-то из мальчика вырастет. Алкоголик. Мутант.
Он поздоровался с кленом, растущим во дворе, отсалютовав свободной от портфеля рукой. Клену было не до того, со всегдашней его аллергией на весенние перемены. Он едва заметил мелькнувшего как болид подростка в расхлябаном коричневом пальто.
Пальто Шурик донашивал последние деньки, слава тебе господи. Обещал Бабуле. От огромной, как казалось Шурику в детстве, семьи, теперь остались только они вдвоем. Искателем Шурик пока не стал, все раздумывал, а Бабуля из грозной хозяйки домашней крепости превратилась в тихую скорбящую старушку.
Шурик поклялся на библии доносить пальто за брата.
Аккуратно открыв и закрыв дверь, Шурик тихо, чтобы не видеть Бабулиных слез, прошел через гостиную в свою комнату. Бабуля стояла на коленях в углу гостиной, у лампадки, и молилась. Рядом с сияющей иконой Деда, на приклеенной к стене картинке были изображены в полный рост три богатыря - ушедшие в путешествие братья. На фоне леса Киса и Степан улыбались во весь рот по краям, а в центре, на месте Николая, темнел пятном размытый силуэт. С тех пор, как потемнел Николай, Бабуля стала плоха здоровьем, не то что раньше.
В своей комнате Шурик долго стоял и смотрел в окно на меняющееся небо. Потом он сел за стол, раскрыл азбуку и принялся вникать. На завтра в школе намечалась контрольная по множествам, но ему было интересно и так, без контрольной.
Мело, мело по всей земле, и это было скучно. Кекс отошел от окна и почесал себе спину.
- Скучно без водки, - процитировал он.
Надька навела длинную стеклянную трубку на пластилинового ковбоя, стоявшего на каминной полке. Фф-ух. Стрела (стержень от шариковой ручки с иголкой на конце и поролоновым кружком вместо поршня) с мягким стуком вошла ковбою в грудь, и тот завалился за часы.
- С-сука-а-а, - простонал за умирающего ковбоя Кекс.
Заверещал дверной звонок и Кекс пошел открывать.
Надька перегнулась через валик и стала смотреть под кровать, ища новую стрелу.
- Кто там? - процитировал Кекс в замочную скважину.
- Назначено, - сказал голос Шурика.
- Принес? - спросил Кекс тихо, про себя и открыл дверь.
- Я принес, - сообщил Шурик и показал сверток с наркотиками.
- Слушай цитату, - сказал Кекс. - "У нас все схвачено!" Как?
- Как никак, - сказал Шурик, снимая белое и мокрое от снега пальто. - Где? А то тает быстро.
- Давай на стол. Сколько лет?
- Прошлый год, октябрь, - сказал Шурик. - Потапыч дал, с мясокомбината. У него морозильник здоровый такой, на три секции...
- Знаю.
Они прошли в комнату, где из-под кровати синел и двигался джинсовый Надькин зад.
- Вылезай, - сказал Кекс и смахнул все со стола широким жестом. - Тащиться будем.
Снег из развернутой газеты высыпали на полированную поверхность стола, и сразу из-под белой рыхлой горки медленно потек блестящий плоский ручеек.
- Быстренько, быстренько, - приговаривал Кекс, втирая в руку с закатанной до локтя рубашкой сразу полторы дозы. - Быстренько, о-о-о!
У Надьки, как всегда после белого, раскраснелись щеки, и затуманился взгляд. Она сидела на стуле, чуть съехав вниз и вытянув ноги. Шурик радостно смотрел на них во все глаза, но заговорить не решался.
Комната внезапно взорвалась ярким светом. Это, хотя метель за окнами еще шла, неожиданно на секунду из грязно-белой пелены выпрыгнуло солнце.
- Ух, ты! - сказал Кекс щурясь от зайчика в зеркале прикроватного трюмо.
- Ну, - нетерпеливо сказал Шурик, вытащил из кармана монету и положил ее на стол. - Давайте же.
- Ладно, - сказал Кекс лениво. - Раз втёрлись.
"МОНЕТА"
- Монета, - начал Кекс, поставив руки локтями на стол и положив подбородок на ладони, - это квинтэссенция понятий современного человека об окружающем его мире. Яркий, емкий и многогранный символ всего, что существует, всего, что есть.
Монета это выражение денег. Абстрактный символ абстрактного. Деньги, вещь присущая только человеку, и другим существам совершенно непонятная. Ничто, фикция, а поди ты, одновременно со своей иллюзорностью реально улучшает условия физического существования. Путем приобретения предметов высокого искусства, например. Или джакузи.
Затем. Сделана из металла, имеющего химическое выражение в молекулярной формуле, то есть, видимо человеческому глазу ограничивает некоторый бесконечный конгломерат молекул, которые сами по себе ограничивают конгломерат чего-то там, чего нам уже не видно чего. Я имею в виду, является ступенью, границей в бесконечном потоке переходов из простого в сложное, из одной системы видения и осмысления мира в другую. Я имею в виду фракталы.
Монета, являясь реальным отпечатком некоей платоновской идеи, в любой другой системе интерпретаций, кроме нашей, превращается в просто железный кружок.
Монета имеет две стороны и скрытую третью сторону, которую обычно не учитывают, ребро. Она философское описание происходящего, жребий, знак фортуны. А ребро это скрытый подтекст реальности, катализатор, наблюдатель или бог, присутствие неизвестного и непонятного в любом жребии.
Монета - символ дуализма. Если представить себе, что одна сторона монеты - это "да", а другая сторона - "нет", то становится понятно, что "да" и "нет" это одно и то же, просто с разных сторон. Кстати, ребро здесь играет роль "может быть". То же самое можно привинтить к "хорошо" и "плохо", да и вообще к любой кажущейся противоположности.
Еще монета - олицетворяет соотношение явного и тайного. Изменчивый номинал того, что, казалось бы, лежит на поверхности и легко доступно - это решка, и неизменная внутренняя суть, всегда один и тот же герб, знак принадлежности к тому, что за границей слов - это орел.
Сущность и личность человека полностью отражена в монете...
На этом Кекс выдохся и замолчал, закрыв глаза.
Помолчали.
- А ты? - сказал Шурик Надьке. - Ну же.
Он пододвинул монету по столу в ее сторону.
- Желтая, - сонно сказала Надька. - И блестит.
В дверь снова позвонили.
Надька протерла глаза и посмотрела в лужу на столе. В луже отражалось окно, а в окне небо. Снег перестал, и облака запринимали формы.
- Успели, - сказал Шурик. - Здорово было. Кого там черт несет?
- Вытри, - сказал Кекс, - чтобы никто не видел. Я пойду открою.
@@@@@
На светлой кухне за полукруглым столом сидели двое. Начинал свистеть чайник, пахло свежестью и хлебом, на столе стояли чашки и большая ваза с чайными угощениями. Когда Степан вошел, Артур поджигал печенье, держа зажигалку под наклоном. У Валеры был такой вид, как будто он говорил что-то, но замолчал с моим появлением. Наверное, запрещал Артуру поджигать печенье.
- Давайте в картишки, - сказал Степан.
- Угу, - сказал Артур, вертя зажигалку. - Угу.
Валера сдал засаленные карты.
- На все, - сказал Степан и положил свою рубашкой вверх. - Мне одну и втемную.
- Круто, - сказал Валера и начал потеть.
Артур положил печенье в рот и неторопливо захрустел, перемалывая его зубами.
- Восемнадцать, - сказал Валера. - Открывай!
Степан открыл.
- Перебор! - сказал радостно Валера. - Ту-ту!
- Какой перебор! - сказал Артур, даже выронив изо рта крошку. - Двадцать два не перебор, это "золотое", это чистая победа.
- Точно! - сказал Степан.
Валера всплыл над столом белым шаром и беззвучно взорвался, где-то далеко выпав первым снегом.
- Сволочь, - сказал Артур, утираясь рукавом. От белого шара при взрыве брызнуло какой-то легкой пеной. - Всегда был гадом.
- Вдвоем не интересно, - сказал Степан. - Давай трепаться.
- Давай, - сказал Артур. - Про костры я всегда готов.
"КОСТРОВОЙ"
Первый костер он сделал будучи семилетним мальчиком. До этого он жутко стеснялся своего небольшого роста и субтильной фигуры очкарика. Руки, как он не старался с гантелями, были слабые и нормальных, взрослых дров удержать не могли. Его ровесники вовсю выступали на районных соревнованиях, гордо носили значки отличий на груди, некоторые зарабатывали на юношеские костровые кепки. Подростковые кепки немного отличались цветом, вместо бордовых были темно-алыми, но издалека было и не видно.
И вот однажды его дядя, сильно влекомый к бутылке крепкого, взял его на рыбалку. Кроме дяди там было еще несколько оторвавшихся от очагов холостяков разного возраста. И в первый же вечер все, кроме Филиппа, уснули в грезах, не дождавшись ужина.
А на маленького Филю снизошло его первое откровение. Действуя как в тумане, он раскидал наваленные кое-как горе-рыбаками еле дымившиеся сучья и сделал центр из сухих березовых палок, сложенных в аккуратный шалашик. Пока шалашик разгорался от пылающей изнутри пробензиненной газеты, Филя подобрал четыре одинаковые в диаметре еловых полена, не очень сухих, и описал горящий центр правильным квадратом. Потом взял обороненный дядей колун и расколол пополам, и еще раз пополам три сосновых чурбака, которые нашлись под деревом, заботливо укрытые от дождей предыдущими хозяевами стоянки. Чурбаки были совершенно сухие, под отшелушившейся корой видны были космические послания неведомых жучков.
Из десяти сосновых кусков он сложил двухэтажный пентагон, оперев углы на еловый квадрат, а два оставшихся полена кинул, скрестив, на уголья от шалашика. Потом сел рядом, укрылся плащ-палаткой и стал ждать. Через полчаса стемнело, и темноте проявились ровные алые угли, заключенные в черный квадрат. Над произведением блистало звездное небо. Филипп ошеломленно смотрел на созданный им шедевр и в первый раз в жизни с надеждой и умиротворением думал о будущем.
Вскоре он на равных участвовал в соревнованиях, а еще погодя потерял к соревновательному духу интерес. Азы дались ему слишком легко и перехода к следующей ступени мастерства пришлось вынуждено дожидаться пару лет, пока эдисоны мешкали с изобретением фонографа. Возможности квадрозаписи существенно расширили диапазон его поисков в изображении красоты, он увлеченно принялся экспериментировать со звуком. Резкий, сухой треск рябинника трехлетней давности или шипящий прибой еловых иголок увлекли его. Неожиданно для себя он оказался одним из пионеров соединения видеоряда со звуковым оформлением. Его огненные симфонии лаконично и в то же время емко отражали основные черты мировоззрения тогдашних молодых людей, он стал популярным файерстилистом.
В двенадцать он раздался в плечах, в пятнадцать вытянулся и в двадцать два был вполне сформирован, даже самоуверен. Девушки покорялись ему легко и быстро, он стал разборчив. Отметив как-то раз некое очень уж романтическое влияние, оказанное удачно сложенным экспромтом из эвкалипта четвертой давности и круглых веточек полуживого дерева манго на очередную загипнотизированную его торсом нимфоманку, он стал разрабатывать и сексуальную тему. Этот аспект костроведения составил основной смысл его творчества на протяжении многих лет, но в конце концов, благодаря таланту, а может быть, особой настойчивости, которой от него не ожидали, он и здесь стал отличным профессионалом. Заказов на покорение блондинок брюнеток, аравиек, негритянок, цыганок, немок, хромых калек и писаных красавиц было хоть отбавляй. За все время он дал осечку только раз, когда к семи углам в верхнем этаже березового здания, с запахом кориандра и вытрескивавшего мелодию Брамса для покорения одной анонимной восточно-сибирской принцессы, неожиданно для себя прибавил ущербный восьмой. Но, как говорится, исключения лишь подтверждают правила.
Для себя, то есть, собственно, чтобы покорить понравившуюся ему лично девушку, своим искусством он почти не пользовался. Это факт придавал ему дополнительную силу, а в случае "непреднамеренной" утечки информации привлекал дам сердца посильнее любого запаха и цвета огня.
Ни разу за всю его долгую жизнь фортуна не изменила ему. В последние свои два двенадцатилетия он неизменно входил в хит-лист Королевства, составляющийся строго анонимно во всемирной сети "Интернет" и имел несколько орденов от правительства. Свой погребальный огонь он сложил на вершине Эвер-Иста и тот имел коэффициент видимости ноль-девять по шкале Эйтера.
Но до конца своих дней (даже стоя на высокогорной площадке смерти и ожидая, пока огонь разберется с первыми девятью этажами) лучше всего ему помнился момент, когда он сидел возле своего первенца, укрытый звездным небом и плащ-палаткой, и разрывался между тревогой, что неожиданно проснется пьяный дядя-рыболов и ощущением ноющего счастья, исходящего от пламенеющего квадрата с невидимым в ночи дымом.
@@@@@
На улице бушевала пурга, бил в лицо мокрый и колкий снег. Шурик боролся с ним всю дорогу и не заметил, как добежал до дома.
- Как дела в школе? - с порога кухни спросила Бабуля.
- Справлюсь, - Бабуля кряхтя сняла с плиты огромный таз с бельем.
- Ба, - сказал Шурик войдя и замолчал.
Бабуля села на скамеечку и вытерла лицо белым полотенцем.
- Нет, - сказала она. - Нет. И не думай. Не смей! Хочешь меня одну оставить? А зачем мне тогда жить, не подумал?
Шурик тихо, но уверенно сказал.
- Должен.
- Что должен? Что ты можешь знать о том, что и кто должен? А школа?
- Ну какая школа, Ба, ты же знаешь. Зачем школа, при чем тут школа, кому она нужна. Только время уходит. Время-то уходит, правда?
Бабуля заплакала. Некоторое время они молчали.
- Ладно, - не выдержал Шурик. - Еще год. За год школу закончу, а там видно будет. Не плачь, Ба, ну не плачь же...
- Не могу, - сказала Бабуля и улыбнулась через слезы. - Старая.
- Не старая, - сказал Шурик. - Вот еще. Мудрая.
Он погладил по округлому байковому плечу. Над пенным тазом играл в детские свои игры белёсый парок.
- Кто умножает познания, умножает слезы, - сказала Бабуля уже бодрее.
- Облегчила бы ношу, - сказал хитрый Шурик. - Поделись наукой, легче же станет. А?
- Хорошо, - вдруг согласилась Бабуля. - Ты мне - я тебе.
- Железно, - сказал Шурик. - Год, сто процентов.
"КОМНАТА"
- Дядя твой, дядя Коля, брат Марии, матери твоей, прости господь ее душу... От него я про Комнату узнала, видишь как судьба поворачивается, он-то искателем не был, ненавидел их, ортодокс, одним словом, ученый, так его, он Марию и сбил, отвадил от отца твоего, да и ото всех нас, как вышло... Ну да ты знаешь... Называл он ее, то есть комнату конечно, не Машу, по-своему, по научному... Не то несуществующим центром материй, не то каким-то континумом... Отец твой все усмехался поначалу, да потом прислушиваться стал, как дошло до него, что к чему... Комната... да не в Комнате дело. Ну, представь себе, что ты всего, чего хотел, в этой жизни добился. И желать тебе больше нечего, все-то ты попробовал, все узнал. А сил осталось много, и жить еще хочется, каждое утро хочется жить, что тогда? А вот тогда каждый по-своему. Дядя Коля твой, на что умный был, а не выдержал этого напора, пить стал. Пить - это последнее дело, Шурик, хуже чем лед лизать. Кто начал пить, у того шансов нет. Ни на что... Кроме как умереть, конечно, да что там... И все-то у него было ясно как день, теория строгая, выстроенная. А ведь что... Теория и есть теория. Только воду мутил, бес башковитый...
- Бабуля, - сказал Шурик.
- Сколько уж лет Бабуля... Ну, ладно. Рассказать могу, только слова мои все равно правдой не будут. Потому, Шурик, что правда у каждого своя, и понимает каждый все по-своему. Вот ты в школе, что сейчас учишь?
- Комбинаторику, - сказал Шурик.
- Что за зверь такой? - удивилась Бабуля. - Комбинации, что ли, составлять? Иль мозаика, как у Ломоносова?
- Угу.
- Ох, ладно. Тогда представь. Собираешь ты мозаику из кусочков, собираешь, и вот наконец осталось последний треугольничек положить, и картина замкнется на себя, оживет, превратится в совершенное произведение искусства. Последний штрих, последняя связка и все. А треугольничек подходящий никак не находится, и сделать самому его нельзя, потому что не знаешь ты, какой он точно должен быть. Без него тоже похоже на правду, но только издалека, может быть, а подойдешь и поймешь - не то. Так вот, если этот треугольничек вставить, то совершенство картины перейдет в новое качество, и она станет... Доминирующая реальность, знаешь, что такое? Ну вот ей и станет, доминирующей реальностью.
- А остальное?
- Вот. А остальное пропадет. И жизнь, настоящая жизнь, будет уже там, в той мозаике. Понял?
- Конечно, - сказал Шурик. - Да ведь только в той картине, если она - правдой стала, можно еще картину собрать, другую. А в той еще одну...
- Умник ты, Шурик, что твой дядя Коля. А ведь талдычу тебе, плохо он кончил... В том то и дело, что у искателей главное не сколько картин кто собрал. Главное в том, что они жить по-другому не умеют. Найдут, снова ищут, найдут, ищут. На то и искатели. Понял теперь?
- Нет, - сказал Шурик.
- Балда, - ласково сказала Бабуля. - Смысл здесь в том, что все живут по-разному. И найти Комнату - это не сверхзадача, а просто способ жизни. Не лучше и не хуже других... Для меня - хуже, потому что несчастна получаюсь, одинока. Близкие разбежались по пространствам как жуки из коробки... А мне - страдай.
- Комната - это недостающий треугольник?
- Да это пример просто, что бы ты понял. Станешь треугольником называть - только сам себя запутаешь. Называй лучше Комнатой, как привыкли.
- Как же ее найдешь? - с тоской спросил Шурик.
- А я не искатель, - сказала Бабуля. - Откуда я знаю?
Они помолчали.
- Знаешь, как отец твой братьев учил? - наконец сдалась Бабуля. - Скажу что знаю, раз договорились. Во-первых, поймешь сразу, как найдешь. Если не она - значит не она. И еще. На раз, два, три. Раз - это небо, два - дыхание, а три - равновесие.
- Я не понимаю, - сказал Шурик.
- А я тоже, - сказала Бабуля. - Запомнила просто.
- Небо - это наверное бог, - сказал Шурик.
@@@@@@
Они поехали на слабый свет, и это оказалось огромной лесной поляной, затянутой туманным светом луны.
- Ничего еще не потеряно, мой друг, - сказал герцог своему конному сопровождающему. - Мы еще утрем нос этим шакалам из свиты сэра Арчибальда.
Он спешился, картинно топнул ногой и закурил сигарету.
- Неандертальцы. Не-ан-дер-тальцы. Кругом одно и то же. Приходится жалеть, что человек наделен обонянием.
Задумавшись, он не заметил, что уже рассвело, выпала роса, и ординарец вместе с Россинантом куда-то пропал. Теперь Степану уже всерьез захотелось заплакать. Усилием воли он заставил себя трезво размышлять и вскоре не выдержал и уснул.