Из-под твоих ног выпорхнул чёрный голубь с белой горизонтальной полосой, прячущейся под крылья. В прошлом году на этом перекрестке бутылочно-зелёная "шкода" сбила священника, и с тех пор я частенько вижу голубя, глядящего на прохожих глазами грустными и строгими. Он никогда не дерётся с другими
птицами за еду и не гадит на шляпы идущих мимо джентльменов.
Иногда я оставляю ему хлеб и жду, отгоняя других птиц, пока мой голубь поест. Но, если я ухожу раньше, кто-нибудь из птиц понаглее обязательно отбирает у него еду.
- Вот, отец Доминик, - тихо говорю я, оставляя птице только что купленный свежеиспечённый бейгл. - Вот...
Сегодня я спешу, так что я шагаю прочь, не оглядываясь, чтобы не видеть, как слетается стая, учуяв слабость бывшего священника.
Он не переживёт эту зиму.
Потом встречаешь большую распродажу погребальных венков. Искусственные цветы всевозможных отвратительно-неестественных, почти неоновых расцветок, угрюмо горят в сером пейзаже ранней весны. На улице практически нет людей, даже продавцов не видать - кто отошёл, кто забился за свой товар, понимая, что ловить в такое время нечего, а расхваливать свой товар кому попало - как минимум, нелепо.
Ускорившимся шагом миную мрачную часть рынка.
Потом ты встречаешь девушку своей мечты. Походя целуешь её в губы и быстро говоришь: "Завтра я женюсь на тебе". И идёшь дальше, чтобы больше никогда её не встретить. О, да, ты знаешь, что она была "той самой", что у тебя может быть ещё много увлечений, серьёзных и не очень, на протяжении жизни, только свой шанс - тот самый, один на миллион - ты уже упустил.
Она становится ещё одной деталью, вместе с которой ты замечаешь, что твоя жизнь оборвалась и начала куда-то лететь.
Только ты ещё не понимаешь - вверх или вниз.
Утром мне так не хочется вставать и идти на работу. И не потому, что я люблю поспать или не люблю свою работу. Нет, к ранним подъемам я привык, да и работа меня устраивает. Но абсолютно нет сил вылезать из-под тёплого одеяла на пронизывающий, лишающий сил холод.
Всё-таки заставляю себя встать, иду на кухню, ставлю кипятиться воду. Как только имбирный чай готов, я, обжигаясь, заливаю его в себя, надеясь согреться хотя бы изнутри.
Смотря на календарь, с трудом верю, что прошло уже два месяца с тех пор, как я оборвал все связи с теми, кого знал. Два долгих, но пролетевших в одно мгновения месяца. Дни отличались пугающим однообразием, словно у меня уже был определённый алгоритм действий на каждый день, от которого я не мог отойти ни на шаг.
Разве что такие мелочи... Как тот голубь.
Принимаю горячий душ и быстро одеваюсь. Хорошо, что моя работа не предусматривает дресс-кода, и мне не надо мучиться с тем, как справиться с холодом в какой-нибудь форменной рубашке. Спокойно можно натянуть на себя любимый свитер грубой вязки, никто и не заметит. Да и замечать нечего - большая часть моих вещей имеет приглушенные цвета, например, этот свитер - серый, так что на меня обращают особого внимания.
Тем более, что некому.
Уже месяц я хожу на работу, как ни в чём ни бывало, хотя все люди исчезли с лица земли.
Сначала я добросовестно оборвал связи с теми, кого привык называть "друзьями" и "близкими" - просто чтобы проверить, действительно ли мы друг другу нужны, или выдуманные нами связи есть лишь сила привычки. Связи порвались пугающе легко.
Тогда я понял, что мне не нужны никакие "особенные" люди в моей жизни. Человек в состоянии существовать и без этого.
Потом начинают исчезать и другие люди. Сначала я списываю всё на игру воображения или близящиеся долгие выходные, пока однажды я не прихожу в абсолютно пустой офис, иду в столовую - никого там не вижу, иду по улицам, заглядываю в ближайшие магазины - никого...
Сначала я расстроился. Потом решил вести себя, как и раньше, и снова втянулся в жизнь, да так естественно, словно других людей никогда и не существовало. К слову, работать я стал даже лучше, без постоянного давления со стороны начальства. Правда, скоро я расправился со всем, что можно было сделать, и оказалось, что работать мне больше незачем... Но я продолжал приходить в свой офис, день за днём, по привычному маршруту.
Тогда я понял, что человеку, в сущности, никто не нужен. И мы действительно всегда были одиноки, несмотря на попытки свить вокруг себя плотную паутину.
Это начинается с деталей. Отделение от мира. Потом всё складывается в огромную белую пустую картину. Как квадрат Малевича, только сделанный из света, чистого и прозрачного.
В очередной раз я выхожу на пустые серые улицы. Уже издалека вижу ряды с уродливыми искусственными венками. Продавцы испарились, а они так и остались стоять...
На перекрестке задерживаюсь чуть дольше, чем требуется, зажав в руке бриошь.
Моего голубя нет. Я жду ещё, но он не появляется.
И мне становится немного грустно.