Я всего лишь хотел хоть каких-нибудь ощущений. Хотел, чтобы в этой большой, правильно разлинованной, по всем параметрам подобранной тетради родилось что-то настоящее. Грешил на ручку, которая была недостаточно тонка и вообще была шариковой, а не чернильной, как я привык. Но всё это, конечно же, отговорки. Тетрадь большого формата, чернильная ручка (чернила - обязательно чёрные, такими писал мой дед, а до него - его отец, дед и дед прадеда) со своим собственным именем. Всё это хорошо, но это только приятное приложение, делающее процесс, почему-то именуемый людьми "творчеством", чуть более приятным. На деле же, если внутри - пустота, никакой самый модный молескин и "паркер" с золотым пером не помогут тебе вывести ни единого нужного слова. Но, когда оно накатывает, ты готов записывать тупым карандашом на салфетке, готов набирать что-то в заметках полурабочего телефона, лишь бы не упустить свою мысль - даже не мысль, а порыв, чей-то дух, в тебя вселяющийся, ведущий руки и не интересующийся твоим мнением - хочешь ты писать или нет.
Моя Муза любит боль, любит, когда я пеку ей пирожные и сплю, приняв одинаковые позы со своей кошкой, лицом к окну.
Ещё она шлюха. По ней это видно - и, боже мой, как я люблю то блядство, которое вижу в ней! И поэтому она никогда не будет моей. У моей Музы всегда есть кто-то другой. Потом она возвращается ко мне, и я делаю ей больно, а она - мне.
В эти моменты мы счастливы. Как будто делаем вдох. И живём от одной пытки - к другой.
Сейчас её нет рядом.
Мне так не хватает ощущений, банальных человеческих чувств. Забавно, но мой доктор говорил, что с этой частью моей психики всё в порядке. Что я настолько же способен на эмоции, как и любой другой человек, но, возможно, просто не разрешаю себе этого.
Откуда тогда пустота внутри? Почему единственный суррогат любви, доступный мне - экстаз от ощущения того, как рваным потоком льются слова из сделанной тобой раны? Как с толчками крови в моей голове рисуются такие фантасмагорические картины, что только ослепительный свет боли позволяет рассмотреть мне все детали...
Тебя не было давно.
И я позволил себе растечься по проводам. У меня не было другого выхода - я искал что-то, способное пробить покрывший меня ороговевший слой равнодушия. Не помогали уже ни изнурительные физические упражнения, ни сладости.
Шоколадом утешают себя только женщины и дети. Я - ни то, ни другое, ни третье.
Вот видите, опять несу чушь и, самое ужасное, несу её в рифму. Я ненавижу слово "поэт" и никогда не говорю людям прямо, что "пишу стихи", обычно ограничиваясь восхитительным словом "пописываю", иногда даже добавляя "маленько", как нельзя лучше объясняющее всё ничтожество моих попыток что-либо создать.
Что хуже всего - я не женщина и не ребёнок, и даже не мужчина. Внезапно? Я - подросток, сколько бы мне не было лет, я навечно застрял где-то в тех тринадцати годах, когда я начал себя ненавидеть и понял, насколько это упоительно.
Наверное, именно поэтому ты стала моей Музой, правда? Потому что ты - тоже я, моя тень, отражение, двойник из повторяющегося сна. Шлюха, чью кожу я прижимаю калёным железом - идеальное дополнение для эдакого аскета, который слишком боится слова "поэт", чтобы начать по-настоящему писать, и слишком труслив, чтобы перестать писать вообще.
Иногда я представляю, что я просыпаюсь на своей кушетке, как я порой засыпал во время сеансов психотерапии, на которые меня отводили сердобольные родственники, когда тебя со мной слишком долго не было, и мне говорят: "Всё".
Мне представляется, что мне говорят: "Не будет стихов, не будет мелодий, слов, картин и тикающих часов в твоей голове - ты свободен".
И тогда я чувствую, как к горлу подкатывает безумие. Я почти уверен, что безумие обитает где-то в животе и постоянно требует, чтобы его кормили, желательно - свежим мясом, лучше всего - своим. этому неизменно возвращался к шоколадным трюфелям и яблокам в карамели.
Когда я думал об этом, чётко осознавал, что мне не нужна так называемая свобода. Потому что тогда пустоты станет ещё больше. Не будет не только ощущений, не будет и тех взрывов, того неземного блаженства, унижения и отвращения, которое даёт мне то, что люди уныло прозвали вдохновением.
Вернись ко мне. Свяжи меня крепче - я не хочу этой свободы! Я не хочу пустоты
Ты победила.
Я растекаюсь по проводам в поисках тебя, вдыхаю глубже, надеясь уловить твой слабый мускусный запах - запах, по которому я мог бы тебя найти. Ты не знаешь, что я всегда гордился своим обонянием, ещё до того, как мне стали твердить, что я обчитался "Парфюмера" Зюскинда.
Запахи, звуки, картинки. Всё такое яркое, острое, почти ранит моё восприятие. От этого собственная пустота кажется ещё глубже, полнее.
Вернись ко мне. Заполни меня. И не уходи больше, прошу! В следующий раз я не смогу спастись ни походом в новый ресторан, где я пощекочу свои вкусовые рецепторы, ни мышечной болью; меня не спасёт даже боль в сердце от пропущенных визитов к врачу.
Меня спасёт только твоя боль. Мне нужно ощутить хотя бы одну связь, крепкую, как струна, что всё туже стягивает мои запястья.