Она - моя сестра. Цветок акации, пьянящий, рождённый в мае. Когда её показали мне в первый раз, я удивился тому душному, сладкому запаху, который исходил от головки младенца. Тогда я решил, что все дети пахнут так, что это и есть тот "чудесный" запах, о котором любят щебетать молодые мамашки и сентиментальные бабушки. Позже я пришёл к выводу, что никакого запаха не могло быть, скорее, он был порождением моих смешанных эмоций.
Тогда я смутно осознавал, что она - моя сестра. Да, не совсем родная - по отцу. Да, я тогда был ещё подростком, которого мало интересовали дети. Даже родственники.
Но годы спустя, держа на руках собственного ребёнка, я не ощутил никаких особенных запахов, кроме самых обычных, человеческих.
А она выросла, долго со мной не общалась, каталась по миру... Мы стали практически чужими людьми друг для друга.
Она вернулась, и я понял, что запах остался, тот же цветочный, глубокий и хмельной.
С чего всё началось?
Не помню. Что-то вроде сентиментального "надо восстанавливать родственные связи", я думаю.
- Я помнишь дядю? - помнится мне, совершенно неожиданно спросила она. - Он уехал в Перу, кажется? Как он?
- Да помер лет как пять назад. Попал в передрягу. А началось всё с...
Мы разговорились - о семье, о старых друзьях, об отношениях, о жизни, пронёсшейся за эти годы. Незаметно, буквально ща несколько месяцев, мы стали близки. Мы узнавали друг друга всё лучше и лучше. У меня никогда не заканчивались вопросы, у неё - самые невероятные истории; она всегда чем-то болела - молча, устало, не подавая виду, а я врачевал её раны, по большей части душевные, и чуть не силой заставлял её справляться с болезнями физическими. Сестра сопротивлялась, но в итоге уступала моему мягкому, но решительному натиску.
Она не привыкла заботиться о себе.
Она не привыкла, чтобы о ней заботился кто-то ещё.
Мы могли молчать часами, но я ни разу не чувствовал себя неловко в нашей тёплой тишине.
Мы были слишком похожи, до той степени, что нам становилось страшно. Люди, конечно же, не замечали нашей дикой схожести, считая, что мы - те самые "лёд да пламя", более разных людей не придумать и нарочно. Будто ничто не объединяет нас, кроме чистой, ясной и сугубо научной генетики.
Со стороны действительно можно было так подумать. Я был семьянином с женой и двумя чудесными детьми, она - всю жизнь одинока, всегда с какими-то случайными, порой опасными, связями. Я - тощий бледный субъект с плохим зрением, двумя высшими образованиями и хорошей работой, которая моей сестра показалась бы сущим кошмаром - монотонная, связанная с цифрами, весь день за компьютером. Она была крепко сбитой, сильной, могла легко вступить в драку - как из-за вспыльчивого характера, так и из-за подмешанных к нему неплохих бойцовских навыков; не доучилась в колледже, перебивалась исключительно случайными заработками. Например, подрабатывала натурщицей, или могла на заказ расписать вам машину или какую-нибудь стену. В её голове творился хаос из картинок. Наверное, именно поэтому моей сестре никак нельзя было понять, как я не умираю со скуки от строгой упорядоченности цифр.
Тем не менее, несмотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте, между нами была такая связь, какая бывает между близнецами. Почти... Только страшнее, пожалуй.
Мы путали эмоции друг друга, сливались в одно, даже на расстоянии не переставая продолжаться неразрывной цепью всего лишь из двух звеньев. Но даже два звена для человеческого существа, животного, привыкшего существовать всего лишь одним кольцом - это уже много.
Мне снились кошмары, когда с ней что-то случалось; она видела мои плохие сны. Моё тело болело в тех местах, где она получала новые ссадины, синяки и порезы. Когда она ловила кайф, меня охватывала беспричинная радость, танцевало - до боли крутило ноги.
Когда моя сестра тащила в постель очередного парня или девчонку, я изменял жене и каждый раз чувствовал жгучий стыд и ощущение странной отстранённости и неправильности. И дело было не только в жене.
Об этих совпадениях мы узнавали позже, во время наших долгих разговоров. Впервые в жизни у нас появился тот человек, с которым действительно можно говорить, и выворачивать себя наружу, не оставляя себе ни одной капли про запас.
Так сестра вернулась в мою жизнь.
Сестра...
Удушливые запах майского цветения; античные мифы, переписанные ею от руки - красными чернилами - в обитый кожей блокнот, который я подарил ей на какой-то малозначительный праздник. Или вовсе без повода? Не помню. Мне просто нравилось делать ей подарки.
Блокнот открыт. Видимо, она писала перед тем, как уснуть - прямо так, с ручкой в руке. Бужу её.
Она просыпается и, не одеваясь, берёт меня за руку и ведёт в поле, укрытое плотным ковром из цветов. Я никогда не видел подобных. Они похожи на цветки акациевого дерева, только по высоте больше подобны гиацинту, а запах их ещё слаще. Цвет - кроваво-красный, жутковатый среди светлой лунной ночи.
Сестра льёт мне на голову молоко из глиняного кувшина. Белая жидкость стекает по спине, щекочет ключицы и рёбра, сбегает по бёдрам и исчезает в толстом ковре из цветов. Мы идём по поле, не примяв ни одного стебелька - цветы, как грозные стражники, снова смыкают своим ряды, стоит нам пройти дальше.
Ни шороха.
- Если выпить отвар из этих цветов, - шепчет сестра, - то есть вероятность, что мы умрём...
Да ты же, хотелось воскликнуть мне, всегда пахла этими цветами! Тот самый запах, который я всегда принимал за акациевый, и только теперь понял, что ошибался.
Конечно же, ты не могла пахнуть акацией. Слишком простой, обыденный аромат для тебя...
Но я не говорю этого. Она и так знает, что цветы - её, и только её.
Они родились вместе с моей сестрой, и поле разрасталось вместе с её жизнью, напитывалось соками. Почему-то я знаю, что до той встречи со мной, чуть меньше года назад, когда мы только начали снова общаться, цвета ещё были почти белыми, скорее даже кремовыми. С каждым днём они становятся темнее, и - опять же, почему-то я это знаю - скоро завянут и засохнут.
Тогда можно будет приготовить отвар, и....
- Какая же ещё есть вероятность? - облизнув резко пересохшие губы, спрашиваю я. Воздух стал таким сухим и горячим, что трудно было поверить, что мы всё ещё можем находиться где-то в наших краях, с их неуютным сырым климатом.
- Есть вероятность, - помедлив, отвечает она, - чт мы выпьем его вовремя, в тот единственно верный час, когда напиток будет не ядом, а спасеньем. И тогда мы искупим самый большой грех.
Я не понимаю, о чём она. Молча беру вторую её руку.
- И что тогда будет?
- Не знаю. Я даже не уверена, что мы уже совершили то, что нужно искупить. И, если греха за нами пока нет, то отвар всё равно станет для нас ядом.
- Задачка... Согрешили, но не успели - умрём; успели, но не согрешили - тоже умрём. Даже не знаю, что обиднее, - хмыкаю я. - А нам обязательно?..
Сестра смотрит на меня грустно, но не отвечает, и я обрывая фразу. Ей и не нужно ничего говорить.
Я знаю, что это - не только её цветы. Они наши. До их увядания ещё есть время и, быть может, мы всё успеем сделать правильно. Может быть, мы даже сможем выжить.
Только...
Зажмурившись, чуть крепче сжимаю её руки. Я не уверен, что "правильно", и хочу ли я так поступать.
Может быть, мы прожили наши разные жизни только ради того неправильного поступка, за который нам будет не жалко умереть.