Он - вялый и безынициативный молодой человек с неуверенной походкой, затравленным взглядом, сутулой спиной и русыми волосами до плеч. А еще он высок, худ и постоянно неопрятен. Ободок-пружинка в волосах придает ему несколько женоподобный вид. Он постоянный инициатор если не проблем, то как минимум мелких неприятностей и запарок. За ним нужно ходить, как за дитем, постоянно вытирая и ставя на место все, что он разольет или уронит. Мы познакомились с ним этим летом на базе отдыха. Он приехал нахаляву и стал жить в моем домике. Имел имидж крутого гитариста и таинственной личности. На мне лично эта таинственность отражалось постоянной необходимостью мыть свою чашку после того, как ему приспичит попить из нее мой мате. Летняя таинственность и гитаристость могут ввести в заблуждение только летом: пришла осень, и я с удивлением обнаружила, что к его неаккуратности и вялости добавились вечные безденежье, голод и нетрезвость, никак не способствующие повышению адекватности. Единственное, что он хранил, как зеницу ока, была его гитара - старые раздолбанные ленинградские дрова.
Она - маленькая, худая, живая и решительная. Если на ее пути возникнет проблема, она сначала пошлет ее на хуй, а потом уже будет разбираться. Она одевается в рыночные джинсы и кофты, но иногда приходит на наши пьянки на каблуках. И тем не менее - у нее безупречный вкус, в который он не вписывается никак. Не должен вписываться. Мы знакомы с ней лет пять. Первые два года я страшно завидовала ей - и ее худобе, и ее живости, и ее решительности... и даже ее копне вьющихся каштановых волос. Собственно, это она привезла его к нам на базу отдыха. На вопрос, где же она раздобыла такое чудо, спокойно ответила: "Подобрала в коридоре института." И рассказала душераздирающую историю о том, как он попросил у нее гитару - просто поиграть, прямо при ней, как она опоздала на последнюю электричку и они поехали к нему домой, и как там они до семи утра сидели вдвоем в его комнате и пели под гитару.
Он быстро пьянеет. Ей все равно, что пить, хотя, конечно, лучше водку. Как и у него, у нее вечно нет денег, а глаза горят голодным огоньком. Но, вотличие от него, она никогда не просит взаймы. Она резковата, много курит и матюкается. Он не выносит слова "пролюбили" в значении "проебали". Она считает себя не хуже любого мужика и периодически пытается "мериться хуями" со всеми подряд - и вовсе не в смысле "примерять хуй на себя". Он с некоторых пор любит мерить ее юбки.
Странная, совершенно невозможная парочка. Она не заботится об уюте, считая его лишним, а он не умеет его создать. Она не заботится о вещах - ни своих, ни чужих - у него же вещей совсем немного. Она говорит при нем и ему такие вещи, от которых я бы на его месте давно ушла, предварительно выебав ее в рот или приложив лицом об асфальт. Он молчит и делает вид, что так и надо. Я не знаю, что они делают в одной постели или, как на базе отдыха, в одном спальнике. Но судя по тому, как они любят ебать друг другу мозги - просто спят, видя зыбкие, ускользающие сны, от которых по утрам глаза особенно долго не хочется открывать, а когда это все-таки удается - они фокуссируются на чем угодно, но не на окружающем мире.
Сегодня нам предстоит провести ночь втроем на одной кровати - потому что спальных мест в квартире больше нет. Он залезает к ней под одеяло и чуть слышно шепчет: "Машенька..." Я спиной чувствую, как нежно он ее обнимает, пытаясь прижаться всем телом. В ответ она неразборчиво бормочет сквозь сон и стягивает с него одеяло с целью намотать на себя третьим слоем. Мы лежим, все трое длинноволосые, все трое в трусах и майках, иногда случайно соприкасаясь локтями или коленками. Я не дышу, чтобы наблюдать за ними. Он не дышит, чтобы не тревожить ее. Она... мне уже не слышно, дышит она или нет.
Утром он рассказывает моему мужу, что разбил гитару и теперь должену мужику, который ее чинит. Муж одаоживает ему денег и уходит на работу. Мы с ней пьем кофе и едим овсянку, которые я варю между застиланием кровати и пыганьем в коридоре перед дверью в совместный санузел, где он моет голову моим шампунем. Когда он выходит, я с размаху влетаю шерстяными носками в лужу на полу. Матерясь сквозь зубы я берусь за тряпку. А потом я быстро делаю бутерброды и отдаю остатки своего кофе, потому что ему уже пора бежать на занятия. Обуваясь, он смотрит на меня со смесью нежности и восхищения, и говорит: "Дара, какая ты заботливая... мне даже как-то неудобно..." Я молча улыбаюсь и вздыхаю про себя.
Она выходит с кухни, дожевывая сухарик с маслом, смотрит, как он собирается, смотрит на часы (времени - полчаса как он должен был выйти, чтобы успеть вовремя) и говорит: "Удачи. Не опаздывай. А я еще посижу, мне сегодня не надо в институт. А ты не опаздывай. Удачи." И я понимаю, что все его прижимания, шепоты и недышания стоят одной интонации - сочувствия, понимания и безграничной нежности - с которой она это произнесла.