Дарк Лэсс : другие произведения.

Secret of Pandora

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Heaven may be running on empty yet the Devil rides. Hell burns by angel turns her pillow to the cooler side Something Diabolical. BloodHoundGang єSomething Diabolical"

Secret of Pandora.

  

Heaven may be running on empty yet the Devil rides.

Hell burns by angel turns her pillow to the cooler side

Something Diabolical.

BloodHoundGang "Something Diabolical"

  
   Когда Прометей похитил для смертных божественный огонь, научил их искусствам и ремеслам и дал им знания, счастливее стала жизнь на земле. Зевс, разгневанный поступком Прометея, жестоко покарал его, а людям послал на землю зло. Он повелел славному богу-кузнецу Гефесту смешать землю и воду и сделать из этой смеси прекрасную девушку, которая обладала бы силой людей, нежным голосом и взглядом очей, подобным взгляду бессмертных богинь. Дочь Зевса, Афина-Паллада, должна была выткать для нее прекрасную одежду; богиня любви, златая Афродита, должна была дать ей неотразимую прелесть; Гермес -- дать ей хитрый ум и изворотливость.
   Тотчас же боги исполнили повеление Зевса. Гефест сделал из земли необычайно прекрасную девушку. Оживили ее боги. Афина-Паллада с харитами облекли девушку в сияющие, как солнце, одежды и надели на нее золотые ожерелья. Оры возложили на ее пышные кудри венок из вешних благоухающих цветов. Гермес вложил ей в уста лживые и полные лести речи. Назвали боги ее Пандорой (Пандора значит -- наделенная всеми дарами), так как от всех их получила она дары. Пандора должна была принести с собой людям несчастье.
   Когда это зло для людей было готово, Зевс послал Гермеса отнести Пандору на землю к брату Прометея, Эпиметею. Мудрый Прометей много раз предостерегал своего неразумного брата и советовал ему не принимать даров от громовержца Зевса. Он боялся, что эти дары принесут с собой людям горе. Но не послушался Эпиметей совета мудрого брата. Пленила его своей красотой Пандора, и он взял ее себе в жены. Вскоре Эпиметей узнал, сколько зла принесла с собой Пандора людям.
   В доме Эпиметея стоял большой сосуд, плотно закрытый тяжелой крышкой; никто не знал, что в этом сосуде, и никто не решался открыть его, так как все знали, что это грозит бедами. Любопытная Пандора тайно сняла с сосуда крышку, и разлетелись по всей земле те бедствия, которые были некогда в нем заключены. Только одна Надежда осталась на дне громадного сосуда. Крышка сосуда снова захлопнулась, и не вылетела Надежда из дома Эпиметея. Этого не пожелал громовержец Зевс.
   Счастливо жили раньше люди, не зная зла, тяжелого труда и губительных болезней. Теперь мириады бедствий распространились среди людей. Теперь злом наполнялись и земля, и море. Незваными и днем, и ночью приходят к людям зло и болезни, страдания несут они с собой людям.
   Неслышными шагами, молча приходят они, так как лишил их Зевс дара речи, -- он сотворил зло и болезни немыми.
  
   Н. Кун "Легенды и мифы Древней Греции".
  
   1997, 1998 год. Англия. Лондон.
  
   Человек кричал и извивался толстым ящером по асфальту, бился головой о бордюры и судорожно загребал руками влажную после поливки землю, выдирая ровные постриженные травинки. Его черный дорогой костюм превратился в грязную тряпку, а мокрые от пота редкие волосы прилипли к лицу. Это, наверное, больно -- когда твое сердце сжимается, вытягивается в тонкую лепешку и сворачивается трубочкой. А, может, он так корчился не от боли, а от страха? Что сильнее в такие моменты -- ощущение горящего отмирания собственного сердца или непонимание происходящего? Этот вопрос часто волновал ее, но не настолько, чтобы подойти к бедолаге и спросить. Она не боялась быть узнанной или схваченной служителями правопорядка на месте "преступления", она боялась заглянуть в глаза своей жертве.
   -- Двенадцатый, -- вздохнула и, отбросив щелчком докуренную сигарету, запустила руку в карман. Перчатки мешались, плотно обтягивая пальцы, но она уже привыкла. Выудив маленькую длинную коробочку, она вынула один из дротиков и, не прицеливаясь, метнула во все еще задыхающегося агонией человека. Она знала, что попадет прямо в ямочку на шее, туда, где берет начало первый позвонок.
   Человек вскрикнул и затих уже обездвиженным мешком с костями и жиром. Она развернулась и пошла прочь, не видя, но зная, что вокруг жала дротика расползаются во все стороны кровавые линии, складываясь в причудливую монограмму.
  
   По узким улочкам она дошла до Трафальгарской площади и села на влажный край фонтана. Мир вокруг улыбался утренним солнцем, которому не мешала даже легкая дымка тумана. Гладкие плиты площади омывали ручейки дождевой воды, бегущей по желобкам, зеленые до рези в глазах деревья раскачивали ветвями на ветру в такт шуму ближайшей магистрали, а ранние птицы добавляли в музыку города фальцетные партии. И где-то среди безмятежных улиц сейчас копошатся люди в форме, натягивая желтую ленту вокруг очерченного мелом силуэта мертвого мужчины. Он был бизнесменом, держал несколько акций большой строительной компании и крупный счет в банке. У него была семья -- глупая жена, еще более глупая дочь и прохвост-сын. Он их любил. И кто знает, чем он не угодил Дьяволу. Может быть, не платил налоги? Или не сбавлял скорость на красный свет.
   -- Я когда-нибудь узнаю, зачем делаю это? -- спросила она у светлого небесного покрывала, но ей никто не ответил. -- Конечно, нет.
   Наверху, со стороны Церкви святого Мартина, остановилась машина и из нее выпрыгнула кучка веселых людей. Шепелявя что-то на французском, они спустились к фонтанам и, смеясь, принялись пригоршнями сыпать в круглую чашу с водой монеты. Из открытых дверей автомобиля надрывалось радио, перекрикивая новостным блоком гам туристов.
   "...Очередное убийство на улице N. Известный в деловых кругах акционер "Билдинг Парнерс" Эдвард Прайс, стал очередной жертвой серийного маньяка, известного под именем Пандора. На это указывает вырезанная на шее убитого монограмма и дротик, воткнутый... Как и в прошлые разы причина смерти неясна... Полиция прилагает все усилия по поиску преступника... "
   -- Бла-бла-бла. Удачи нашей доблестной полиции, -- прошептала Пандора и усмешка змеей скользнула по линии ее губ.
   Пьянящее чувство безнаказанности улетучилось, резанув по сердцу острым лезвием ярости.
   -- Как долго я буду твоим орудием? -- немой вопрос, всегда остававшийся без ответа, обжигал и душил сознание. Ладони Пандоры сжались в кулаки, острые ногти оцарапали нежную кожу. От скользнувшей капельки крови пальцы стали липкими. Жар ударил в лицо, мягким облаком окутав ее голову. Пандора вздернула подбородок, устремив взгляд на верхушку фонтана, которую, в переливающихся на солнце брызгах, укрывали видимой лишь ей тьмой огромные дьявольские Глаза.
   -- Как мне избавиться от тебя?
   Глаза улыбались надменно и безжалостно.
   -- Может, мне уехать подальше, где нет людей, где некого будет убивать?
   Ехидный Взгляд недоверчиво усмехнулся.
   -- Может, мне сдаться полиции? Лучше уж камера или лечебница с транквилизаторами, чем твои тиски и агония смерти.
   Адская боль в сердце заставила ее согнуться пополам, сжав зубы до скрипа. Взгляд вспыхнул и исчез. А та, которая отправила в мир иной дюжину незнакомых людей, дарившая предсмертные муки одним взглядом, осталась сидеть на скамейке, хватаясь за сердце, глотая слезы ярости и беспомощности.
  
   ***
  
   Размеренная, тихая жизнь никогда не касалась ее благостной рукой. Даже до того момента, когда праздное любопытство изменило, сделав недочеловеком, Пандора не прожила ни одного безмятежного дня. Всюду искала она приключений, ввязывалась в авантюры, начиная от драк с соседскими мальчишками, и заканчивая вечным поиском подтверждений старинных легенд. Теперь она сама стала легендой.
   В тот майский день она была сильно влюблена и от того очень зла. Зла не на человека, о котором думала каждую секунду, а на себя за эти мысли. Ее распирала обида за неосторожность и легкомыслие, за желание отобрать чужое. Оттого и город казался чересчур жизнерадостным, солнце -- слишком ярким, а люди -- до неприличия счастливыми. Идти по ровному асфальту, блестящему гладкостью и чистотой, было противно, она свернула на обочину и, протыкая шпильками рыхлую землю, пошла по газону. Солнечный луч, словно издеваясь, упал на валявшуюся среди деревьев, бутылку и, преломившись, нагло ударил в глаза.
   -- Тварь, -- носок туфли с размаху врезался в стеклянный бок и заставил взвыть от боли. Упрямая стеклотара не сдвинулась с места. Это стало последней каплей. Опустившись на колени, она принялась выкапывать мерзкое препятствие, не жалея ногтей и не обращая внимание на изумленные взгляды прохожих. Оказавшаяся на удивление неподатливой, земля только добавила жару. Во все стороны летели плотные тяжелые комья, попадая на тротуар, но ей было плевать на возмущенные возгласы горожан. Наконец, в углублении показалось горлышко. И ненавистная бутылка отправилась в свободный полет, сбивая зеленые ветки ни в чем не повинных деревьев.
   -- Ты становишься истеричкой, -- сказала она, глядя на израненные, грязные руки. -- И как ты теперь по городу пойдешь, а?
   Она отряхнула ладони и собралась уже подняться с колен, но заметила легкое мерцание на самом дне ямки. Спустя минуту в ее руках оказалась маленькая шкатулка с почти прогнившим, но не поддавшимся сразу замочком.
  
   Она добралась до дома, когда день издавал последние всхлипы, а лунный глаз неба окружили ресницы звезд. Ужинать с семьей не захотелось, а с пришедшими гостями -- тем более. При одном только взгляде на собравшуюся компанию ее сердце сжалось, а из груди чуть не вырвался крик. Но она сумела сдержаться и, пожелав всем спокойной ночи, заперлась в своей комнате.
   Что могла сделать восемнадцатилетняя девушка в полном отчаянии? Она несколько часов рыдала, комкая грязными руками подушку.
   Когда спутанные мысли успокоились, перестав метаться и раздирать ее словно свора диких псов, голоса в гостиной смолкли и дом превратился в тихий склеп ее злости. Размазав и без того растекшуюся тушь по щекам, она села на кровати. В голове не осталось ничего, кроме жгучего желания зайти в соседнюю комнату и подушкой устранить препятствие. Но вместо этого, она достала из кармана легкого плаща найденную коробочку. Деревянная шкатулка с отбитыми временем краями была исписана странными знаками и узорами. Она поднесла находку к уху и легонько тряхнула. Изнутри послышался тихий шелест -- там что-то было. Повертев шкатулку в руках, она задумалась, как бы открыть замок, не поддавшийся ранее, и решила сделать еще одну попытку. Подцепленная ногтем защелка легко взлетела вверх. Ее злость и обида давно ушли, уступив место любопытству, но сейчас и оно спасовало. Держа на коленях маленькую случайную находку, она испытывала непонятное волнение, пробиравшее до кончиков пальцев. Преодолев тревогу, она все же решилась поднять крышку и заглянуть внутрь. Петли сдавленно заскрипели. Удивленно смотрела она на маленькие аккуратные дротики, лежавшие перо к перу, поблескивая острыми как иглы наконечниками. Вдоль тонких древок тянусь ровные линии узора. Она настолько увлеклась разглядыванием причудливых завитков, что не сразу ощутила перемену. На самом деле, в ее комнате ничего не изменилось -- шкаф по-прежнему высился в углу, отражая гладким лаковым покрытием коричневый свет люстры, кровать упиралась длинным боком в стену с большим, завешанным плотными бордовыми шторами, окном, широкий, вечно заваленный бумагами, стол гордо стоял в углу, а над ним на всю стену растянулись многочисленные полки с книгами. Но во всей этой привычной обстановке было что-то новое, что-то неуловимое обычным зрением. Оно впиталось в стены и расползлось по углам паутиной. Сидя на кровати, ставшей намного мягче, она оглядывалась по сторонам, пытаясь уловить малейшее движение, малейшую неточность в набившей за долгие годы оскомину обстановке комнаты. Но вещи замерли на своих местах, они тонули в невидимом дыму и ей казалось, словно маленькое пространство наполнялось какими-то существами, они переговаривались между собой, передвигались, неслышно скрипя половицами и пристально смотрели на нее. И ощущая всем телом, как вдоль полок протекает неповоротливая река Времени, как над полом поднимается незримое облако Древности, а светлые обои покрывает миллиметр за миллиметром Затхлость, она не могла разглядеть ни одной зазубрины реальности, не могла уловить ни единого шороха. Кровать становилась все мягче, почти затягивая ее в свои легкие волны шелка. Она ощутила теплое дуновение, скользнувшее по ее ладоням и вскочила. Шкатулка упала на пол, рассыпав дротики по всей комнате. Опомнившись, она опустилась на корточки и подняла свою находку. На дне шкатулки тонкими линиями было выжжено одно слово -- "Пандора".
   Она все еще сидела на полу, водя пальцем вдоль желобков надписи, когда через ее руки, вдоль позвоночника к голове потекла Сила. Мощный поток Знания, струящийся в ней, закружил мир вокруг. Она закрыла глаза, чтобы не потерять сознание от круговерти видений. В ушах шумело, но она не обращала внимание ни на гул голосов, ни на светящиеся очертания выплывающих образов, ни на все усиливающийся жар, который закутал ее тело, словно в кокон. Она впитывала Знание, как губка, уже смеясь в голос, зная, как оно сможет ей помочь.
  
   ***
  
   Вечер выдался просто великолепным -- было много смеха, любви и музыки. Ее любимой музыки. Вернувшись домой, Пандора запрыгнула на кровать, удобно устроилась среди подушек, и включила телевизор, захрустев чипсами. На экране мельтешили счастливые лица, назойливо внушавшие любовь к новому газированному напитку. Но даже реклама не раздражала ее -- Пандора была счастлива. Любовь, интересные люди в друзьях, страстная одержимость общей идеей -- вот, что требуется для счастья в девятнадцать лет. И все это у нее было. Калейдоскоп роликов сменился новостным блоком, и в кадре появилась строгая девица в очках на вздернутом носе.
   -- Интересно, как она умудряется сохранять каменное лицо, неся такую чушь? -- подумала Пандора и подавилась чипсами. Маленькая крошка жаренного картофеля застряла в горле, вызывая кашель и слезы.
   -- Сегодня, -- сообщила очкастая диктор, -- полиции удалось найти свидетеля убийства Эдварда Прайса. По его словам составлен фоторобот убийцы, который вы видите на экране. Если вы узнали это лицо, пожалуйста свяжитесь...
   Откашлявшись наконец, Пандора уставилась на портрет тридцатилетней (не меньше!) женщины с маленькими злобными глазками и всклокоченными волосами. Приступ смеха остановить не удалось и она уткнулась лицом в подушку, чтобы не перебудить хохотом весь дом. Ее охватило безумное желание позвонить в полицию и вдоволь посмеяться, рассказав о себе кучу мелочей вплоть до подробностей интимной жизни, а в качестве подарка прислать фотографию в обнаженном виде.
   Но веселье длилось недолго. Она почувствовала, как голова пошла кругом, перед глазами замелькали черные точки, а во рту образовался стойкий привкус горелого. Черепная коробка готова была разорваться на части от подскочившего давления, а крик застрял в горле царапающим комком. Пандора содрогнулась всем телом и выгнулась дугой, зажимая руками уши, чтобы не слышать пронзительного свиста. Мучительная боль смолкла, как всегда оборвавшись на самом апогее.
   -- Его-то, -- всхлипывая прошептала она, слизывая с губ выступившие капельки крови, -- его-то за что? У него только что ребенок родился. Его нельзя.
   Сильный спазм сдавил грудь, словно все ребра выгнулись наизнанку и потрескавшись, впились зазубринами во внутренности. Подушки и одеяло стянули ее тело, не оставляя шанса выбраться.
   -- Ладно, ладно, я сделаю это, -- мысленно прокричала она, потому что шевелить губами больше не было сил.
   Плен рассыпался мелкой крошкой. Тяжело дыша, она поднялась и достала шкатулку, в сотый раз пересчитывая дротики. Их снова оказалось семнадцать. Изнывая от усталости, она откинулась на кровать и закрыла глаза. Улыбающееся, теперь знакомое лицо молодого ювелира отпечаталось в памяти черно-белым снимком. Завтра он перестанет улыбаться, а его совсем юная жена останется без опоры. От этих мыслей Пандоре стало противно свое существование. Ей уже давно не хотелось жить. Она давно поняла, что цели и препятствия на пути к самому желаемому не стоят кровавого ковра у ног победителя. И ни одна капля багровой жизни не пролилась ради ее желаний, ни разу она не воспользовалась своим проклятым именем ради себя.
  
   ***
  
   А в первый раз было легко.
   Острые ветви кустарника царапали оголенные по локоть руки, но Пандора не отвлекалась на такие мелочи. Был ранний вечер, и улицы Лондона наполнились прогуливающимся людом. Всюду слышался смех и разговоры, где-то играла музыка, а у входа в бар толпилась кучка парней. Пандора неотрывно следила за одним из них, выхватывая цепким взглядом каждую мелочь. Синяя майка с белой надписью "I am God", золотая цепочка, слишком тонкая для мужской шеи, мобильный телефон марки, кажется, "Ericsson", новые кеды в голубую полоску, модная стрижка темных волос. Такой молодой и веселый. Он должен остаться один, хотя бы на минуту. Компания, смеясь и подтрунивая друг над другом, скрылась в недрах клуба, парень в синей майке замешкался у входа, делая последние затяжки, чтобы выбросить сигарету.
   Она действовала без раздумий, словно не впервые. Ни одно слово не скатилось с ее губ, лишь сильно сжались кулаки. Парень схватился за грудь, сигарета выпала из пальцев, догорая уже на асфальте. Расширенные глаза часто мигали, а руки рвали майку, словно это могло спасти от раздирающей боли. Пандора наблюдала за агонией, улыбаясь, чувствуя свою Власть над этим человеком, который совсем не хотел умирать. По ее рукам струилась мощным невидимым потоком Сила, наполняя ее, ликующую, упивающуюся вседозволенностью и собственным могуществом. Никто, никто не встанет теперь на ее пути. Отныне она не намерена терпеть унижение и отказы. Теперь она может стереть в муку любого, посмевшего перечить ей, ибо стала самой Судьбой, самой Смертью. Насытившись зрелищем, Пандора достала из кармана шкатулку и легким движением пальцев метнула один из дротиков в корчившееся на асфальте тело. Уходя, она слышала, как вокруг уже остывающего парня суетятся друзья, вызывают полицию и собираются толпы зевак. Кто-то громко кричал, кто-то истерически визжал, причитая над трупом, а Пандора шла по аллее, представляя, как сможет получить самый лучший подарок в жизни, даже если ей придется пойти на крайние меры. Нужно только набраться опыта.
   Петляя по переулкам между строгими домами, Пандора вышла к берегу. Темза в это время года была особенно красива -- ее вода серебрилась хрусталем, играя с ветром и пускала слабые ровные волны. Не спеша Пандора прошлась вдоль каменной набережной туда, где уходя корнями к самой воде росли деревья. Она любила это место с детства -- это был ее маленький живой оазис среди холодных плит цивилизации. Одно из деревьев согнуло старые ветви к земле, соорудив нечто вроде скамьи. Полы плаща цеплялись за ветки, Пандора подобрала их и пролезла в самый центр зарослей. Не смотря на плотный строй стволов, со "скамейки" открывался потрясающий вид на реку. В пачке осталась одна сигарета. Пандора выпустила дым в лиственную паутину и подперла подбородок руками.
   Кто она теперь? Каковы ее возможности? Что она сделала с тем человеком? Что она может сделать еще? Среди мраморного неба мелькнула темная пелена и скрылась. Пандора напрягла зрение, ощутив, как тепло скользит по ее венам, добираясь до самого сердца. Темная дымка вновь появилась и заплясала над речной гладью, густея, обретая форму... форму Глаз.
   -- Это ты? -- мысленно спросила она и ладони обдал жар так, что сигарета едва не упала на землю.
   Коварную улыбку не удалось сдержать, и Взгляд ответил тем же.
   -- Мы с тобой одно целое, -- прошептала Пандора.
   Взгляд потускнел и скрылся в полотне тумана.
   -- Еще бы понять, что все это значит.
   Отчего-то вспомнился Гарри Поттер. Представив своего отца в роли великого мага, Пандора зашлась в безудержном смехе, спугнув мелкую собачонку, рыскающую неподалеку. Псина опасливо поглядела на девушку и собралась было убежать подальше, но остановилась и жалобно заскулила. Агония длилась минуты две. Неосторожность своего эксперимента Пандора понимала, но зато теперь она была уверена, что способна убивать не только по указке. Оглядевшись, она подошла к остывающей тушке и за хвост утянула в укрытие. Чтобы не забрызгаться полностью, ей пришлось сбросить плащ. Когда-то давно отец подарил ей перочинный ножичек, как защиту от темных ночных переулков, и сейчас в свете дня блестящее лезвие легко вошло в мохнатую кожу, вспарывая ее, открывая глазам Пандоры причину вызванной ею смерти. Окровавленными руками она достала маленькое, сморщенное, свернутое трубочкой собачье сердце и долго разглядывала его, не понимая, как такое вообще возможно. Но тут же возник второй вопрос, более важный, чем анатомические аспекты ее воздействия -- что делать с собакой? Оторвав от дерева еще живой, и поэтому крепкий, большой сук, Пандора расковыряла (по-другому не назовешь) небольшую ямку и скидала в нее все внутренности, а тушу укрыла в неглубоком овраге, забросав листьями. Вряд ли полиция будет долго допытываться, откуда здесь взялось пустое собачье тело.
   Укрыв водолазку с запекшейся на черной ткани кровью плащом, а руки -- перчатками, Пандора вышла на улицы города. Никто не обращал внимания на задумчивую девушку, которая периодически бросала пристальные взгляды на прохожих. Никто не ощущал отчаянных попыток пробраться в мозг случайных встречных и управлять им.
  
   Дома никого не было. Пандора заперлась в своей комнате и, запихав грязную одежду под кровать, запрыгнула в ванную -- ей нужно было очиститься, а что делать с заляпанными кровью тряпками она решит позже. Теплая вода сначала сбегала розовыми ручейками, но вскоре вновь стала прозрачной. Мутная пелена, заползающая через щель двери под потолком в ванную впитывала в себя запахи смерти, наполняясь ими, дрожа от возбуждения. Это напряжение передалось и Пандоре, питая ее силами и уверенностью. Скоро все будет так, как она захочет.
  
   Когда за окнами совсем стемнело в дверь постучал отец.
   -- Дочка, ты не спишь еще?
   Пандора накинула на расслабленное тело халат и позволила отцу войти. Он шагнул внутрь и замялся на пороге.
   -- Что? -- спросила она, разглядывая отца и удивляясь его поведению.
   -- Нет, ничего. Разве что... Ты курила здесь?
   Вот чего она ожидала меньше всего, так это лекций о здоровом образе жизни.
   -- Да, папа, я курила в комнате, -- она подошла к отцу и обняла его за талию, прижавшись щекой к мягкому плечу, как делала это в детстве. -- Но не надо на меня злиться, я хоть и плохая дочь, но люблю тебя безмерно.
   Мужское сердце дрогнуло и растеклось мягким сиропом нежности.
   -- Я знаю, -- он потрепал ее волосы и поцеловал в макушку. -- Только не надо...
   -- Нет, пап, надо, -- она отпрянула и жалобно посмотрела на отца. -- Кстати, ты ничего в комнате странного не замечаешь?
   Морщинистое лицо задумчиво сдвинуло брови.
   -- Нет, ты что-то из мебели переставила?
   -- Да, стул! -- засмеялась Пандора. Настороженность и опасливость исчезли, словно не бывало.
   -- Ладно, пап, я спать собиралась.
   -- Я тоже, спокойной ночи, котенок, -- отец поцеловал ее в щеку и вышел.
   -- Твой котенок вырос в пантеру, папочка, -- прошептала Пандора закрытой двери и упала на кровать.
  
   Будильник сработал в три часа ночи. Пандора выглянула из комнаты, убедившись, что все мирно спят, и на цыпочках спустилась в гостиную. Входная дверь впустила немного прохладного влажного воздуха. Выводить машину из гаража было чревато, поэтому Пандора решила прогуляться. Ее очень огорчало, что на небе не видны звезды. Пандора любила звездный свет. Скоро она добралась до стройки. Через несколько месяцев здесь должна была вырасти очередная школа, а пока стояли охраняемые леса, окруженные заваленным всяким хламом пустырем. Забившись в небольшое пространство между жестяных блоков (интересно, что это такое?), Пандора вытащила из мешка окровавленную одежду и чиркнула спичкой. Маленькое оранжево-голубое пламя согрело ладони, озарив девушку неожиданной догадкой. Она отбросила потухшую спичку и, присев на корточки, поднесла ладони к ткани. Через все тело пробежал ток, когда Пандора, закрыв глаза, отдалась течению силы. Пальцы обожгло хлынувшее из рук пламя. Радуясь свободе и ветру, оно перескочило на грязную одежду и вскоре покрыло ее, прикасаясь горячими языками к каждой складочке. Пандора беззвучно засмеялась, ее не заботила опасность, что охранники заметят дым и придут, поймают ее с поличным. Она была уверена в своей неуязвимости.
  
   Видимо, доблестная охрана стройки спала непробудным сном, потому что разбросав по земле пепел, Пандора ушла незамеченной. Дом встретил ее сонным ореолом, а комната -- поощряющим шепотом. Бросив пропахшую дымом одежду и забравшись под одеяло Пандора содрогнулась от нахлынувшего жара. Завтра ей снова предстоит забрать чью-то жизнь....
  
   Каждый последующий раз ей было все сложнее и сложнее. Но Пандора гнала из памяти искореженные болью лица, представляя на месте каждой жертвы своего злейшего врага. Одна мысль о том, какие муки она доставит столь ненавистному человеку, переполняла сердце ликованием. Душа Пандоры превратилась в сгусток энергии, полыхающий жаром ненависти. Больше не прольет она ни одной слезы в подушку, больше не будет беззвучно кричать от одного взгляда на чужое счастье -- все это детская неуверенность в своих силах. Сейчас уж чего-чего, а Силы у нее было достаточно, чтобы вывернуть наизнанку любого, посмевшего посягнуть на ее счастье.
   Каждый раз, возвращаясь домой после "задания", Пандора запиралась в комнате, которая стала ее убежищем. Муть, окутывавшая люстру наподобие облака становилась все плотнее и расползалась все шире. Постоянное движение невидимых сожителей стало неотъемлемой частью интерьера, а тихий шепот -- привычным фоном. Пандора чувствовала, что на площади в пятнадцать квадратных метров ее комнаты помещается невероятное количество энергии и, судя по тому, что энергия звучала в унисон ее собственным мыслям, это была ненависть. Она находилась повсюду -- в каждой линии рисунка обоев, в каждой ворсинке ковра, на каждой странице запыленных книг. Иногда это приносило неудобства -- Пандора никогда не любила жару, но тепло, законсервированное в ее комнате, изгнать было невозможно. Часто она просыпалась по ночам, обжигаясь о подушку, часто распахивала окна, но это помогало лишь на время. Однако во всем есть свои плюсы. Теперь в ее комнату не заходил никто, кроме тех, кого она сама приводила сюда. Видимо, люди интуитивно чувствовали опасность и обходили ее стороной. Даже к ужину Пандору звали по телефону. И ей это нравилось. Комната стала ее крепостью, неприступной башней, Ящиком Пандоры, скрывающим все беды человечества.
  
   ***
  
   Человек может смириться со многим и привыкнуть даже к страху, но Пандора не позволяла себе этого. Да, спустя некоторое время она приучилась не обращать внимание на темные вихри под потолком, сумела избавиться от желания использовать способности в угоду желаниям, но так и не смогла воспринимать убийства, как обязанность. С каждым метанием дротика она все больше мучилась упреками в непростительной жестокости, понимая, что чувство раскаяния забилось в самый дальний угол души и слишком редко высовывается, чтобы восстановить справедливость. Это ее тревожило. День за днем Пандора убеждала себя в отвратительности стремлений и последствий, стараясь вернуть хотя бы подобие человеческого облика, скрывающегося за чудовищной маской безжалостности. Она хотела вернуть себе сердце. Ей это удавалось. С радостью мазохиста она принимала раздирающую боль раскаяния и понимания необратимости. Это помогало. Когда исчезает ощущение безнаказанности, появляется страх уязвимости, он сковывает, не позволяет злоупотреблять своими возможностями и помогает ограничиваться необходимостью. Хотя что ей могли сделать? Поймать, схватить? Ей не нужны руки, чтобы убить -- дротики лишь сокращают агонию во времени. Отправь полиция хоть батальон лучших бойцов, никто из них не вернется домой. Пандора понимала, что постоянно скитаясь по свету, сможет уничтожить всех охотников за ее головой, но нужно ли ей это? Нет. А значит, следует быть осторожней и не пересекать тонкую грань между "могу" и "хочу".
  
   Она долго выслеживала седьмую жертву. Не потому что не знала его местонахождения или хотела поиграть в маньяка. Просто одиноко гуляющая по улице фотомодель -- это нонсенс. "Картинка" -- именно так его окрестила Пандора -- улыбался с обложек журналов, маячил в телевизионном экране и красовался на рекламных билбордах по всему городу. Вокруг него постоянно толпилась охрана, журналисты и обожательницы, не давая сделать свободно ни шагу. Это сильно усложняло задачу. За многие дни Пандора изучила его привычки и пристрастия. Его утро начиналось с тренажерного зала, где по три часа "Картинка" совершенствовала фигуру совместно с двумя телохранителями, которые могли бы рекламировать нижнее белье не менее успешно, чем сам звездный мальчик. С охранниками его связывали дружеские отношения и после тренировки троица частенько просиживала в кафе за бутылкой пива или чашкой кофе. "Картинка" любил капуччино. Каждый день он обедал в итальянском ресторане, где подавали лучшую в Лондоне пиццу, и всегда заказывал ее либо с колбасой, либо с салями, но обязательно без лука. Он встречался с замужней женщиной, которая через день приезжала к его дому на серебристом кабриолете, но не брезговал связями с молоденькими поклонницами.
   В тот день он спустился к машине проводить любовницу. Из зарослей аккуратно стриженого кустарника Пандора наблюдала за парочкой, надеясь, что сейчас все закончится. Ей уже надоело бегать за ним целыми днями, выбирая подходящий момент. Их прощальный поцелуй был столь страстным, что Пандора невольно ощутила сладостное напряжение. Отогнать неуместное желание стоило невероятных усилий. Машина завелась, дала задний ход и плавно удалилась. Пандора почувствовала, как загорелась, вырываясь, Сила. Он не успел скрыться в подъезде и рухнул на пороге собственного дома. Ей было неприятно видеть его муки, где-то внутри колыхнулась жалость, напоминая о прекращении слежки, об исчезновении его мира, к которому Пандора успела привыкнуть. Она никогда больше не сможет есть пиццу с луком. Просто в память о нем. И жалость вытеснила осторожность. Закрыв глаза, Пандора закусила губу, все еще удерживая в его теле жизнь. Гуманнее было бы прекратить пытку как можно скорее, но она не могла сразу отпустить его, не запомнив, не отпечатав в себе намертво острое чувство утраты.
   Рядом раздалось яростное шипение. Серый грязный кот сверкал горящими глазами, выгибая хребет и злобно выл, глядя на нее.
   -- Убирайся, -- прошипела Пандора в ответ, но угрожающее животное не отступило. Оно словно вызывало ее на бой без правил. Бой на равных. А со стороны все еще не наступившей смерти послышались крики. И впервые Пандора испугалась. Бросив парня догорать самостоятельно, она направила свою силу на животное. Но разъяренный кот никак не отреагировал, лишь сильнее выгнул спину и приготовился к прыжку. Это было непостижимо. Уже забытое ощущение беспомощности накрыло с головой, и мысли судорожно заметались в поисках выхода. Она успела увернуться, когти оцарапали лишь одежду, но подлая тварь не унималась. Снова и снова кот набрасывался на Пандору, метясь лапами в глаза, а у дома уже суетились люди. Вот-вот они начнут прочесывать округу и найдут ее, отбивающуюся от разъяренного животного, с дротиком в кармане. Кустарник скрывал ее от взглядов со двора, но не от оживленной улицы. Всем уже исполосованном когтями телом Пандора чувствовала опасность. Ранее лишь воображаемые картины массового убийства маячили перед глазами ближайшей перспективой. И не увернуться, не спрятаться.
   Не сама она избавилась от хватки зубов, кто-то сдернул с ее плеч комок шерсти и отбросил далеко на мостовую. Краем глаза она уловила полет четвероногого врага. Описав в воздухе дугу, он упал на дорогу прямо под колеса автомобиля. К воплям со двора примешался визг тормозов, и разрезанная шинами тушка распласталась кровавым комком на асфальте.
   -- С тобой все в порядке?
   Только сейчас она обратила внимание на своего спасителя. Молодой парень участливо заглядывал в глаза. Ей бы отблагодарить его, но со двора донеся вой полицейской сирены и крики "Пандора!".
   "Это конец", -- мелькнуло в голове, когда спаситель перевел взгляд от кишащей вокруг трупа толпы на нее и испуганно попятился.
   -- Прости меня.
   Комок подступил к горлу. Под пристальными взглядами: напротив -- ее и дьявольского -- сверху, парень осел на тротуар. Впервые Пандора воткнула дротик сама, не полагаясь на точность ветра и увидела, как тонкие линии монограммы разрезают кожу вокруг, замыкаясь и извиваясь.
   Все дольше уходя от места катастрофы она еле сдерживалась, чтобы не перейти на бег, чтобы не выдать себя с головой. Сегодня она и так сделала больше, чем должна была. А Взгляд сверху хохотал и издевался, злорадно наблюдая за каждым ее шагом. Слезы текли непрерывающимся потоком, обращая на нее внимание прохожих. Кто-то пытался остановить и успокоить, кто-то проходил мимо, любопытно наблюдая. А она неровным шагом неслась вперед, пока не остановилась у собора. Ноги сами принесли ее к Церкви святого Мартина в самом центре бурлящего города. Огромные колонны высились перед Пандорой, и ей захотелось, чтобы они рухнули, погребли ее под своим величием. Но стражи времени наблюдали, исполняя долг Аполлонов. Пальцы сами собрались в пасс и обнесли ее крестным знамением. Это был бессознательный порыв, словно кто-то сверху направлял ее. Но над собой Пандора видела лишь бурлящий Взгляд, выражавший теперь удивление и неприязнь. Спотыкаясь почти на каждой ступеньке, она поднялась к массивным дверям и вошла внутрь. Сильнейшее удушье сдавило горло. Корчась от боли, задыхаясь, почти на ощупь она добралась до распятия и упала на колени. Служители окружили ее, пытаясь поднять и уговорить на исповедь, но Пандора отгоняла их словно назойливых мух, повторяя шепотом одно только слово "Прости". Боль не отступала, а сжимала все сильнее. Пандора вгляделась в склоненное к крестовым перекладинам лицо Христа в надежде заметить хоть малейшее изменение, малейший намек на прощение. Она верила в чудеса и ждала чуда святости, но чувствовала лишь проклятие. Так наступает отчаяние. С помощью служителей поднялась она на ноги и, с трудом увернувшись от попыток завести ее в исповедальню, выбралась на улицу. С чистым воздухом, без примеси угара ладана и свечей, пришло облегчение. Только здесь, под издевкой Взгляда, она поняла, что отвергнута. Отвергнута тем светлым, во что искренне верила. Дымящим огоньком угасла надежда, и Пандора рассмеялась. Дико, безумно и злобно.
   Оставшись один на один со своей ношей, Пандора решила избавиться от нее по-своему. Она убьет стольких, скольких должна убить, она принесет столько горя, сколько хочет Дьявол, раз Бог не желает помочь остановиться. А, может, ему тоже нужны эти смерти? Может зря она обвиняет Преисподнюю? От столь неожиданного предположения испарилась последняя капля веры, которая раньше давала Пандоре силы для противостояния разным трудностям. Это было так давно, в прошлой, обычной жизни. А теперь внутри остались только холодная решимость, да горящая Сила. И Пандоре придется бороться с ней самостоятельно, своими методами. Только как?
   Она поймала такси и назвала домашний адрес.
   -- Хороший район, -- ответил водитель.
   Ему явно хотелось поговорить, и Пандора не стала препятствовать. Она старалась отвлечься от едких мыслей. Но безрезультатно.
   -- Что творится в городе. Это же ужас какой-то! -- сокрушался таксист, выезжая на дорогу.
   -- О чем вы?
   -- О Пандоре! Эта девка сегодня двоих уложила. Причем, один из парней попался случайно, видимо засек ее за делом.
   Как быстро разносятся новости. Хорошо, что люди не умеют читать мысли, а выражение лица Пандора уже научилась контролировать, но она все же села так, чтобы водитель не смог видеть ее в зеркало заднего вида.
   -- Вот как? А что еще говорят?
   -- Многое говорят. Сейчас она -- головная боль не только полиции и жителей Лондона. Психологи уже панику устраивают.
   -- Психологи? -- искренне удивилась Пандора. -- А им-то что жить не дает?
   -- Дети. Молодежь стала культивировать Пандору как нового Антихриста. Ей уже и песни посвящают, и игры устраивают.
   -- Как это?
   -- Собираются в группы, выбирают Пандору и прячутся от нее, а если найдет, то умирают и выходят из игры. Новая разновидность пряток. Да что дети! Дочка у меня есть вашего возраста, вроде умная рассудительная девочка, мечтает стать математиком, а тоже туда же. Недавно пришла домой после занятий и заявила: "Ну почему я не Пандора? Убила бы этого очкарика, чтобы не приставал". Как вам это, а?
   -- Людям свойственно создавать кумиров, -- ответила Пандора и улыбнулась. Какой бы ни была популярность, она льстит.
   -- Но почему бы ни выбрать кумиром хорошего доброго человека?
   -- Потому что добротой невозможно защищаться.
  
   ***
  
   Пандора проснулась очень рано. Точнее, не проснулась, а подскочила на сбитой кровати как ужаленная. В голове набатом стучало имя. Она закрыла глаза и отключилась от внешнего мира, выслеживая новую жертву. Молодой ювелир в этот момент ехал в своей машине и, довольный жизнью, подпевал Робби Уильямсу. Нужно было торопиться. Поправив наскоро постель, собрав крошки чипсов и скинув с себя одежду, она прошла в ванную и посмотрела в зеркало. Последствия ночи были ужасны -- под опоясанными размазавшейся тушью глазами красовались синие круги, на щеке алели борозды от подушки, а губы покрылись трещинками.
   -- Господи, как же я устала, -- прошептала она и к черным разводам под глазами добавились тонкие ниточки слез. -- Неужели единственное спасение это...
   Она не смогла произнести вслух столь пугающее теперь слово. Но решимость вздулась внутри подобно воздушному шару, наполняя ее силами. Холодная вода из душа хлестала по обнаженным плечам колючей проволокой, с каждым ударом приближая уверенность к паранойе.
  
   Испуганный ветер жалобно взвыл, когда Пандора, затянутая в черные одежды, вышла на улицу. Накрапывал мелкий дождь, и его капли разбивались на ее плечах, оставляя потеки на коже плаща. Два квартала не так уж и много, но Пандора вывела из гаража серебристый Фольксваген и, вставив в магнитолу CD "Bauhaus", дала по газам. Все еще зеленые деревья мелькали за окнами, перемешиваясь с серыми домами, и казалось это может продолжаться целую вечность. Люди всегда дарят вечности слишком быстротечные ассоциации.
   Мимо пронесся джип и, свернув с дороги, припарковался у высокого здания. Пандора остановилась. Она даже не выключила музыку, выходя из машины -- ей нужно совсем немного времени. Сегодня она сделает это быстро. Сердце безошибочно отстукивало время.
   Удар.
   Он вышел из машины.
   Удар.
   Удар.
   Удар.
   Писк сигнализации.
   Удар.
   Удар.
   Обернулся. Светлые глаза прищурились, предчувствуя...
   Удар.
   Звон ключей по асфальту.
   Удар.
   Искривленное судорогой и непониманием лицо.
   Удар.
   Здесь должен был быть вдох, но он не смог.
   Удар.
   Оперся о капот машины. Прижал руку к груди.
   Удар.
   Расширенные глаза уже остановились на одной точке, слишком далекой, чтобы разглядеть.
   Удар.
   Колени подкосились.
   Удар.
   Полы дорогого пиджака коснулись земли.
   Удар.
   Последнее движение ногой -- нервные клетки еще отчаянно пытаются доказать, что живы.
   Удар.
   Удар.
   Удар.
   Бешенный ритм, не оставляющий выбора, не позволяющий уже повернуть назад, душащий и раздирающий ее изнутри, неумолимым набатом стучит в горле, в груди, на запястьях и где-то еще, отбирая силы, выкачивая волю по капле куда-то в неизвестность, в бесконечность, заплевывая душу ядом раскаяния и разносясь эхом самоненависти по всему мозгу.
   Удар.
   Перья дротика колыхнулись, от столкновения острия с кожей.
   Удар.
   Одна слеза на ее щеке. Такая соленая и оттого обжигающая на ветру. Ей здесь больше нечего делать.
   Пандора вернулась к машине и, сделав струящуюся холодом музыку погромче, рванула с места, скрываясь, скрывая следы, которые не под силу разглядеть даже самому талантливому полицейскому. Она набирала скорость, взвинчивая ее до предела. Мост уже близко. Ее смех, такой истерически неровный и горько надрывный, резонансом боролся с мелодиями клавишных. Прямая дорога, очерченная белыми полосами. Можно выехать на встречную, но зачем? Она и так слишком многое сделала для демографических показателей этого города. А вот и берег. Уже можно разглядеть водные блики, щедро разбрасываемые по сторонам. Легкий удар о перила, его даже не чувствуешь на такой скорости, и полет. Короткий, но столь красивый и завораживающий полет над речной гладью. Сколько раз она ныряла, подбрасываемая отцовскими руками, вниз головой. И река принимала ее, смеющуюся, в ярких купальниках, разбрасывая волны и издавая ни с чем не сравнимый звук. Сколько раз она гладила всем телом потоки, уплывая за горизонт, слыша грозные крики "а ну-ка возвращайся!". Но никогда она не смотрела в ласковые водные глубины сквозь лобовое стекло, не ощущая, но чувствуя, как в холостую крутятся колеса под шум мотора. И никогда она не видела таких высоких недовольных брызг.
  
   ***
  
   Никогда не слышали больничные стены такого смеха.
   В палату пулей влетела медсестра и засуетилась вокруг Пандоры.
   -- Да успокойтесь вы, со мной все в порядке.
   Медсестра улыбнулась, набирая в шприц какой-то прозрачной жидкости. При виде иглы Пандору передернуло, нелепый страх кольнул сердце, но тут же отступил, раздавленный велением мозга.
   -- Нет, правда, у меня даже синяков-то нет. Кажется.
   В проеме двери показалось встревоженное лицо отца.
   -- Папа, все в порядке, скажи, чтоб меня отпустили.
   Она откинула покрывало и села на кровати. Медсестра хотела было воспротивиться, но отец жестом остановил ее и попросил уладить бумаги. С этим мужчиной спорить всегда было бесполезно, и девушка это поняла. Отложив шприц, она вышла из палаты, оставив Пандору наедине с отцом.
   -- Как это случилось, детка?
   Она пожала плечами. Отец постарел за те несколько часов, которые они не виделись и, осунувшийся, выглядел таким беспомощным.
   -- Не знаю. Управление потеряла. Но со мной действительно все хорошо. Только не оставляй меня здесь. Этого я точно не переживу.
  
   Через полчаса здание больницы медленно уплывало назад, а мимо проносились оживленные улицы Лондона. Отец всегда вел машину аккуратно, а если с ним были пассажиры, то эта аккуратность доходила до абсурда. Сейчас же она зашла слишком далеко.
   -- Пап, может, ты все-таки прибавишь газу?
   -- Ты уже догазовалась, -- взорвался он, но тут же взял себя в руки.
   Машина медленно свернула к обочине и остановилась.
   -- Дочь, -- отец убрал руки с руля и повернулся к Пандоре. В его глазах, спокойных даже в самые тревожные моменты, искрились боль и отчаяние. -- Как это случилось?
   -- Я же тебе сказала, что...
   -- Не обманывай меня!
   -- Пап, я...
   Он тяжело вздохнул и уставился на дорогу.
   -- Скажи, что ты не намеренно. Я ведь не дурак, дочка, я вижу, что происходит с тобой.
   Холодный пот прошиб с головы до ног. Она прикусила губу, сдерживаясь, не давая себе вымолвить не слова. Внимательный взгляд, вновь обращенный к ее лицу сверлил и пытал похуже детектора лжи.
   -- Детка, -- отцовская рука, такая большая и теплая, коснулась ее щеки, стирая выскочившую слезу. -- Ни один мужчина не стоит твоей смерти.
   Слезы радости брызнули из глаз. Пандора улыбнулась, сжав отцовскую ладонь в своих.
   -- Папа! Папочка, нет, конечно. Я не прыгала с моста из-за него.
   Ей хотелось броситься к нему на шею, как в детстве, зарыться лицом в грубую ткань пиджака и рыдать навзрыд, и рассказать всю правду, открыть весь ужас, целый год окружавший ее, не давая возможности укрыться. Она хотела заставить его развернуть машину и на полной скорости долететь до ближайшего пункта полиции, позволить заковать ее в наручники. Она хотела открыть, почему в такую рань оказалась на улице и почему после катастрофы на ее теле нет ни одной царапины. Но ей помешали. Давно прекратившийся дождь мощным потоком обрушился на туманный город, грохотом разбиваясь о крыши автомобиля и камни мостовой. Серые капли неслись сквозь воздух, переливаясь в слабых лучах солнца, вырисовывая очертания уже знакомого ненавистного всепроникающего Взгляда.
   -- Поехали домой, папа. Поехали скорее.
  
   ***
  
   Даже при распахнутых шторах в комнате было темно. Третий день взбесившееся небо билось в истерике, метая гром и молнии.
   Все эти дни Пандора не выходила из дома. Она выучила наизусть все рекламные блоки на MTV, съела годовой запас чипсов и выспалась на три жизни вперед. Ей не хотелось ни думать, ни видеть кого-либо. Запертая по своему желанию в клетке комнаты, она превратилась в биологического робота, чуждого любым эмоциям. Может быть поэтому легкое шевеление в углах ускользнуло от ее восприятия. От неожиданной боли Пандора вскрикнула и сжалась в комок, не в силах поверить в реальность крутящихся перед глазами образов. Когда спазм передачи кончился, зрение обрело четкость, а жар спал, Пандора с расширенными от ужаса глазами сидела на кровати, раскачиваясь вперед-назад и повторяя, словно в бреду: "Я не могу. Он -- мой отец".
  
   В ней совсем не было страха. Страх -- это реакция психики на неизвестность или нерешительность, что по сути одно и то же. Сначала Пандора хотела оставить записку, но передумала -- тайна должна остаться тайной, иначе однажды кто-нибудь захочет поднять из глубин времени ее жестокую силу и дать новый виток смертоносной спирали. Она долго сидела, вслушиваясь в ритм дождя и недовольное шипение под потолком, и теребила в руках злосчастную шкатулку. Вспомнилось детство -- школа и уличные передряги. Все это казалось столь далеким и несерьезно-смешным. У нее в те времена была подруга, с которой они вечно влипали в неприятности, придумывая себе Проблемы. Иногда это была неразделенная любовь или "непонимание общества", но чаще -- желание стать особенными, стать хранительницами "ужасных тайн". Они искали потусторонний смысл во всем, начиная от взглядов незнакомых людей и заканчивая камушками необычной формы. И тут Пандора вспомнила про старый тайник, когда-то сотворенный ими в этой самой комнате. Она залезла под кровать, собрав всю скопившуюся там пыль одеждой, и нащупала неровность на плинтусе. Кусок дерева поддался не сразу, открыть маленькую дырочку, образовавшуюся на стыке стены и приподнятого для утепления пола, Пандоре удалось лишь переломав ногти. Шкатулка целиком поместилась в тайнике, словно эта щель была создана для нее. Вернув плинтус на место, Пандора выползла из-под кровати и под злобное шипение, сползавшее уже по стенам на пол, вышла из комнаты, захлопнув дверь. Сюда она больше не вернется.
  
   Крепкая веревка оказалась достаточно длинной. Пандора привязала один конец за железную ручку люка, а второй обернула петлей вокруг шеи и подошла к самому краю крыши. Город, залитый дождем, с такой высоты казался подводным муравейником. Острые шпили соборов и дворцов прутьями торчали вверх, пытаясь дотянуться до неба. Отсюда Биг-Бэн виден не был, но Пандору и не интересовало время. Она смотрела вниз, запоминая паутину улиц. Ей было дурно то ли от головокружительной высоты, то ли от удушья незримой Тьмы. Сквозь пелену она разглядела в небе Взгляд -- злостный, даже яростный.
   -- Иди к черту, -- прошептала она и шагнула вниз.
   Небо рухнуло вместе с ней, проносясь мимо со скоростью падения. Теперь ошибки быть не могло -- если не удушье, так твердый асфальт избавит чудесный город от угрозы. Удавка больно полоснула по горлу. Пандора едва не потеряла сознание и рефлекторно схватилась за натянувшуюся как струна веревку. Она поняла, что момент настал, что не будет больше ни вдоха, но ее руки ощутили спад натяжения. Падение не прекратилось. Сквозь туман в мыслях мелькнуло, что узел на крыше развязался, а значит, есть еще один вдох, самый последний...
   Ее ноги проткнули что-то мягкое и колючее. Послышался треск. Пандора открыла глаза. Она продумала все до мелочей -- в карманах лежал паспорт для опознания, именная банковская карточка (если вдруг паспорт вылетит), визитка отца, чтобы было кому позвонить в первую очередь. Она все продумала для смерти. Но жизнь не входила в планы. Поднявшись на ноги, она огляделась, убедившись в невероятности и нелепой непредсказуемости своего спасения. Открытый грузовик(!) с соломой(!!) в центре Лондона(!!!), проезжавший мимо в момент падения! Этого не могло случиться! Она подняла глаза к небу встретившись с тускнеющим ехидным Взглядом. Все тело содрогалось от ливня и раздирающей внутренности боли. Собрав все силы для сопротивления, Пандора перегнулась через край кузова и вывалилась на дорогу. Ее инерцией протащило два метра по трассе, руки и ноги остались изодраны, но целы. Взвыв от вновь нахлынувшей боли, она поднялась и шатающейся походкой поплелась вперед, ощущая с каждым шагом, как стягивающее сердце напряжение чужой воли ослабевает. Не останавливаясь, даже спотыкаясь и падая, она добрела до здания железнодорожного вокзала и, обогнув его, вышла к путям. Где-то совсем близко стучал колесами приближающийся поезд. Упав коленями на рельсы, Пандора принялась молиться, выпрашивая у Бога только одного -- смерти. Громадина состава показалась впереди, разрывая перепонки гулом. Она закрыла глаза.
   Тук-тук. Все ближе с каждым ударом сердца и колес.
   Тук-тук. Горячий пар приближающегося поезда или Тьмы?
   Тук-тук. Уже сейчас. Совсем скоро забвение и конец.
   Тук-тук.
   Тук-тук.
   Где-то рядом...
   Где-то близко...
   Куда-то мимо!
   Она открыла глаза и проводила взглядом свернувший на соседнюю ветку поезд. Обессиленная и измученная Пандора поднялась и отошла в сторону. Ей не удалось. Отогнав отчаяние, она вдохнула всей грудью воздух, который показался уже забыто-чистым и прохладным. Странное ощущение охватило ее. Она почувствовала, что оковы исчезают, постепенно ослабляясь и тая. Даже на бег хватило сил, но выскочив на городскую улицу, она снова увидела Взгляд.
   -- Теперь я знаю, -- усмехнулась она видимому лишь ей чудовищу.
   Скинув потрепанный плащ и выбросив его в ближайшую урну, она вошла на вокзал и протиснулась к кассе.
   Теперь у нее есть немного времени. Совсем мало, чтобы наделать глупостей, но достаточно, чтобы позвонить. В последний раз. Лишь одному человеку.
  
   1997, 1998 год. Англия. Лондон.
  
   В маленьком баре было полно народу. На сцене происходило дикое действо -- парни, разукрашенные под вампиров хорошо знали свое дело. Протяжно рычала гитара, ударные чудом не разлетались от бешенного ритма, а лидер дико скалился накладными клыками и выдавал на удивление хороший вокал. Стэлла хотела сначала подойти поближе к сцене, но побоялась пьяных поклонников группы, невпопад подкрикивающих вокалисту, они прыгали на месте, размахивали руками и трясли ирокезами. Все столики и даже диваны были заняты, поэтому Стэлле ничего не оставалось как подсесть к барной стойке. Длинная юбка мешалась, но девушке было не привыкать.
   -- Как обычно, Джонни, -- улыбнулась Стэлла бармену.
   Джонни вздохнул и налил ей бокал красного вина.
   -- Ты меня когда-нибудь под гильотину подставишь, девочка.
   -- Не-а, -- ответила она, смеясь, -- я маскируюсь хорошо.
   -- Да, мейк-ап у тебя что надо. Лет двадцать пять дать можно.
   -- Вот видишь, -- довольно подмигнув бармену, Стэлла повернулась на стуле к сцене.
   Несколько месяцев назад Стэлла застукала Джонни с женой хозяина бара и теперь он беспрекословно наливал ей выпивку, страшась увольнения больше, нежели закона. Стэлле было чуть больше восемнадцати.
   Скоро Стэлла полностью ушла в слух. Выступающих ребят она знала -- это была группа "SecUnDairy". Они не могли дать точную интерпретацию своему названию, каждый раз находя новый смысл в этой околесице и искренне верили, что играют "Vampire-Doom-Gothic", хотя на деле это был обычный металл с вампирским антуражем. Однако, музыканты отлично владели инструментами, чувствовали друг друга, как единый организм, и музыка в целом получалась весьма красивой. К тому же они были просто отличными ребятами.
   Из состояния растворения в мелодике Стэллу вырвал голос за спиной.
   -- Бутылку "Стэлла Артуа", пожалуйста.
   Именно "пожалуйста" заставило Стэллу обернуться. Обычно заказы в этом заведении делались фразами "Джонни, плесни винца" или "мне как обычно", а "пожалуйста" выдало новичка. Стэлла бесцеремонно оглядела незнакомца: года двадцать три - двадцать четыре, худощавый, высокий, волнистые темные волосы по плечи уложены назад, в мочках по сережке-колечку и огромные близко посаженные глаза даже в темноте бара искрящиеся зеленью -- потрясающее зрелище.
   -- Извините, мы знакомы? -- галантное "зрелище" улыбнулось девушке, отчего ей захотелось сразу ответить "женись на мне".
   Но Стэлла удержалась от эмоциональной глупости и, набравшись наглости, усмехнулась:
   -- Ну, мое имя вы точно знаете.
   Брови незнакомца взлетели вверх, но Джонни, как всегда, спас ситуацию:
   -- Ваша "Стэлла".
   -- Можно было и без приставки, Джонни, -- кокетливо улыбаясь отозвалась девушка.
   -- Красивое имя, -- незнакомец снова расплылся в улыбке и хлебнул холодного алкоголя. -- И пиво хорошее.
   "По крайней мере, с чувством юмора у него полный порядок", -- подумала Стэлла. Она уже представила, как приведет домой это нерукотворное чудо, и ее старшая раскрасавица сестра лопнет от зависти, разбрызгиваясь по всей гостиной, но грянул гром, сверкнула молния, и Сюзанна собственной персоной заявилась в бар, прыгнув прямо красавцу на колени.
   -- Привет, милый, -- проворковала она и присосалась губами к парню минут на десять.
   Наконец, отпустив свою жертву, Сюзанна заметила Стэллу, нервно убивающую себя никотином.
   -- О, и ты здесь, -- недовольно скривилась она, закатив глаза. Красавчик недоуменно переводил взгляд с одной девушки на другую.
   -- Как видишь, сестренка, -- Стэлла обворожительно улыбнулась в ответ, умоляя Бога дать ей провалиться сквозь землю.
   Видимо Господь понял просьбу буквально, потому что в это же мгновение Стэллу чуть не снес ураган с криком "Ты зде-е-есь!". Гитарист "SecUnDairy" повис на ее шее, едва не свалив со стула.
   -- Я думал, ты не придешь!
   -- Джек, я ж обещала, -- Стэлла отстранила музыканта и потерла ушибленную о стойку бара спину. -- Ты аккуратнее, так и прибить можно.
   -- Ой, прости, -- засмущался Джек и обернулся к Сюзанне. -- И тебе здравствуй. Не представишь нам свою новую жертву?
   -- Еще чего, -- фыркнула Сюзанна и спрыгнула с колен, потянув красавчика за собой. -- Пошли отсюда, пока весь зверинец не набежал.
   Но новичок был обучен манерам лучше спутницы и, проигнорировав возмущение подруги, сначала поклонился Стэлле, а затем пожал руку Джону.
   -- Эрик.
   -- Жаль парня, -- вздохнул Джон, когда парочка скрылась за дверями. -- Вроде наш человек, а связался с этой мегерой,
   -- Сам виноват, -- буркнула Стэлла.
   -- Нет, ну что он в ней нашел, а? -- не унимался гитарист и получил язвительный взгляд.
   -- А сам-то! Думаешь я не помню, как ты норовил к ней в койку запрыгнуть?
   -- Я? Я -- никогда! Это тебе наверное Том наплел, он у нас главный по сказкам!
   -- Да брось ты, -- отмахнулась Стэлла и спрыгнула со стула, -- пойдем лучше напьемся как следует.
   У столика "SecUnDairy" разыгралась целая баталия -- две девицы не могли поделить место возле вокалиста Дика. Одна из них -- высоченная даже для двухметрового Дика брюнетка в обтягивающих до неприличия джинсах -- пыталась согнать с дивана полноватую девчонку с разноцветными прядями вместо волос.
   -- Я тебе сказала, что это мое место. Пошла отсюда. Тебя вообще никто не звал!
   -- Правда что ли?! -- отпиралась "полосатая".
   Дик с довольной физиономией наблюдал эту сцену. Еще бы, статус "звезды" льстил ему, а самодовольство зашкаливало. Стэлла дождалась короткого перерыва между воплями и, отодвинув высокую, улыбнулась музыкантам.
   -- Привет! Дик, ты позволишь?
   В глазах Дика отразилась неподдельная радость и, лучезарно улыбнувшись "полосатой", он с видом короля бала ответил:
   -- Конечно! Освободите Стэлле место.
   "Полосатая" фыркнула, но поднялась и поправила юбку.
   -- Не очень-то и хотелось.
   Стэлла села рядом с вокалистом. Спорщицы сразу ретировались к другому столику, а музыканты наконец-то решили, что будут заказывать.
   -- Всем пива! -- огласил Дик. -- Кроме девушки, она вино любит.
   Официантка, все это время стоявшая рядом незаметной тенью с блокнотом наготове, тяжело вздохнула и испарилась за заказанным.
   Домой Стэлла вернулась почти утром, пробираясь к комнате по стене, чтобы не упасть.
  
   Это было ужасное пробуждение. В голове грохотали танки, а все тело напоминало неподъемное месиво. Зачем было столько пить вчера? Нащупав на тумбочке будильник, она посмотрела на циферблат. Два часа дня. Одеться стоило великого труда, но натянуть джинсы и водолазку все-таки удалось, а вот на привычные феньки вроде напульсников, цепей и колец сил у Стэллы уже не хватило. Шатаясь, она спустилась по добротной деревянной лестнице в гостиную и прошла на кухню. Отец, напевая что-то несуразное при полном отсутствии голоса и слуха, суетился у плиты.
   -- Доброе утро, соня!
   Стелы хватило только на неопределенное "угу".
   -- Позови сестру, хоть в воскресенье мы можем пообедать вместе.
   Только не это! Стэлла готова была сползти по стене и уткнуться лбом в пол, лишь бы не делать лишние шаги, но огорчать любимого отца не хотелось и она, проклиная все на свете, поплелась за Сюзанной. Кое-как поднявшись по лестнице, Стэлла уже подняла руку, чтобы постучать, но так и замерла, услышав нежную мелодию и теплый низкий голос. С каких пор ее сестра слушает ТАКУЮ музыку? Обычно из комнаты Сюзанны разносились клубные "унц-унц", а сейчас из-за двери выливалась красивейшая в своей меланхолии мелодия. Ошарашенная и удивленная, забыв все приличия, Стэлла открыла дверь и заглянула внутрь. На кровати в позе лотоса сидела Сюзанна и красила ногти, а рядом, с гитарой в руках пел о растраченной любви Эрик. Это было что-то невероятное! Но больше всего Стэллу поразила не проникновенная грусть голоса и не плач струн, а то, что Сюзанна привела домой своего парня. Она никогда так не делала, всегда отмахивалась, что "любви не бывает, а значит не стоит вводить в курс своих интрижек папочку". Стэлла готова была стоять вечно на пороге и слушать, слушать, СЛУШАТЬ, но музыка оборвалась, и на нее уставились две пары глаз.
   -- Чего тебе? -- выдавила наконец Сюзанна.
   -- Папа обедать зовет.
   -- Ну, тогда, пойдем.
   Сюзанна спрыгнула с кровати и, отобрав гитару, потащила за собой Эрика. Он сначала растерянно вглядывался в Стэллу, но потом улыбнулся и приветственно кивнул.
   Спускаясь по лестнице за счастливой парочкой, Стэлла не могла отделаться от мыслей об ужасной несправедливости мира.
   Их мать умерла при родах, сделав Стэллу непримиримым врагом пятилетней Сюзанны и заставив защищаться ненавистью. Бедный отец, у которого работа окружного прокурора отнимала и без того очень много сил, все эти годы пытался примирить сестер, устраивая совместные ужины и загородные прогулки, но так и не достиг результатов. Стэлла и Сюзанна просто не выносили друг друга.
   -- Сюзанна, ты познакомила сестру с Эриком? -- спросил отец, стоило им войти на кухню.
   -- Они уже познакомились, -- язвительно ответила Сюзанна и плюхнулась на плетеный стул. -- Вчера в клубе, правда твоя дочурка была размалевана и пьяна как шлюха, поэтому Эрик не сразу ее узнал.
   "Вот тварь", -- мысленно огрызнулась Стэлла.
   Но Эрик, галантно подвинул стул Стэлле и, сев между сестрами, спас положение.
   -- Сюзанна преувеличивает, мистер Байерс, макияж Стэллы вполне соответствовал антуражу. Она у вас стильная девушка.
   Получив от Стэллы взгляд, полный признательности, а от Сюзанны -- яда, Эрик замолчал и впредь отвечал на вопросы отца односложно. На протяжении всего обеда Стэлла боролась с двумя желаниями -- уткнуться в тарелку лицом от слабости обезвоженного организма и постоянно смотреть на Эрика. Он был галантен и воспитан, постоянно перехватывал взгляды Сюзанны и смущенно улыбался на шутки отца. Он был самим совершенством.
   Отец устроил Эрику настоящий допрос (издержки профессии), так что за полчаса Стэлла узнала о его родителях -- служащих банка, увлечении музыкой с десяти лет и неприязни к расизму. Наконец, ей надоела вся эта болтовня и, расправившись со свининой, она улизнула из дома.
  
   У Дика было, как всегда, полно народу. Похоже, вчерашний загул все еще продолжался.
   -- У-у-у, кое-кому совсем плохо, -- Джон протянул Стэлле бутылку пива. -- На, полегчает.
   После нескольких глотков голова перестала гудеть как растревоженный улей, и Стэлла с блаженной улыбкой развалилась на диване. Рядом завалился Джон и пододвинул поближе пепельницу.
   -- Ну, рассказывай, чего из дома-то сбежала.
   -- Сюзанна притащила Эрика знакомиться с папой.
   -- Кого?
   -- Ну, Эрика, вчерашнего.
   -- А-а-а, -- Джон вспомнил нового знакомого и недоверчиво уставился на подругу. -- Тебя это задело что ли?
   Она отмахнулась, всем своим видом показывая нелепость его предположения, но глаза выдали.
   -- Ты что, втрескалась что ли?
   -- Иди к черту!
   Слишком сильная злость окатила ее холодной водой, и только что заданный вопрос зажегся неожиданным смыслом. Она правда влюбилась?
  
   ***
  
   Эрик приходил каждый день. Специально сидя вечерами дома, Стэлла припадала ухом к стене, чтобы слушать, как он играет для ее сестры в смежной комнате. Теперь она могла узнать этот голос из тысячи, из миллиона и, будучи абсолютно уверенной в безразличии Сюзанны к этой чарующей музыке, постоянно спрашивала Бога, почему он не достался ей.
   Но однажды Эрик не пришел как обычно к воскресному обеду. Отец, уже привыкший расставлять на стол четыре прибора, покрутил в руках лишнюю тарелку и спросил:
   -- Сюзанна, а Эрика сегодня не будет?
   -- Не-а, -- она поставила на стол блюдо с ароматной курицей, от запаха которой у только что проснувшейся Стэллы потекли слюнки, и отрезала себе маленький кусочек -- Сюзанна была одержима заботой о фигуре. -- Он репетирует со своей группой.
   Отец отложил тарелку и сел за стол. Положив себе и Стэлле курицу с картофельным пюре, он несколько минут сосредоточенно жевал, думая о чем-то своем. Наконец вопрос, мучавший его, вырвался, и Стэлла застыла, так и не донеся ложку до рта.
   -- Вы уже полгода встречаетесь, а он собирается жениться на тебе?
   Сюзанна беззаботно кивнула.
   -- Предлагал. Я не хочу.
   -- Почему? -- в голосе отца звучало искреннее непонимание.
   -- Вот когда станет знаменитым музыкантом, тогда и выйду замуж. А сейчас зачем? Детей от бездаря рожать?
   Стэлла возмущенно отбросила столовый прибор.
   -- А как же поддержка? Ему нужна твоя помощь, твое благословение, наконец! -- с каждым словом она понимала, что выдает себя, загоняет в глубоко в яму, но не могла остановиться. -- Он тебя любит, а тебе нужна только его слава.
   Стэлла перевела дух. Отец внимательно следил за Сюзанной, но она с невозмутимым видом продолжала набивать желудок.
   -- Пусть сначала добьется этой славы, а потом поговорим.
   Как ни старалась, Стэлла не могла этого понять. Как можно встречаться с человеком и не строить планы? Как можно принимать его любовь и с таким безразличием говорить о нем? Ее разбила жалость. Жалость к Эрику и к себе. Уж она-то понимала бы его с полуслова, отдавалась бы полностью его идеалам, стала бы опорой, плечом и жилеткой, всем. Это была слишком жестокая несправедливость, чтоб остаться безнаказанной.
  
   На следующий день Эрик не появился. Он не приехал и через день, и через неделю. Стэлла вся извелась, ей не хватало вечерних застенных концертов и воскресных шуток за столом. Его группа с лаконичным названием "Save" записывала альбом и Стэлла отдала бы многое, лишь бы попасть в студию, услышать первой песни, столько раз исполнявшиеся под акустическую гитару, в профессиональной обработке. Она очень многого ждала от этого альбома. Его ждала и Сюзанна, но совсем с другой целью -- принесет ли полученная запись известность Эрику.
  
   Всю прелесть смежных телефонов Стэлла поняла, когда однажды схватила трубку, чтобы позвонить Дику и услышала разговор Сюзанны с одной из подруг.
   -- Да, записали они альбом.
   -- И как тебе?
   -- Ерунда. Такая дрянь может понравиться разве что сопливым идиоткам вроде моей сестренки.
   -- Вот как. А я надеялась, что они сделают что-нибудь стоящее.
   -- Я тоже.
   -- И что теперь? Бросишь его?
   -- Не знаю пока. Завтра у них концерт в этой забегаловке, а там посмотрим.
   -- Ты пойдешь?
   -- Еще чего! Посмотри на Стэллу и поймешь, какое быдло там тусуется.
   Аккуратно, чтобы не выдать себя, Стэлла положила трубку и чуть не взвыла от радости. Минут десять она каталась по кровати с подушкой в обнимку, сдерживая восторженные крики.
   На следующий день Стэлла была при полном параде. Ноги гладко выбриты, ногти накрашены по всем правилам маникюра, под корсетом и длинной шелковой юбкой скрывалось самое лучшее белье, на лице стильный макияж без излишков, на шее ошейник с тонкими пересекающимися цепочками, а руки до локтей закрыты сетчатыми перчатками. И только высокие тонкие каблуки было решено исключить -- концерт может закончиться длительной прогулкой при луне и мысли о стертых ногах ей ни к чему.
  
   -- Вина королеве! -- закричал Дик на весь зал при виде Стэллы. -- Я на тебе женюсь, красотка.
   -- Рискни здоровьем, -- сверкнула глазами она и приняла бокал, едва сдерживая дрожь в руках.
   Подошел Джон и оглядел девушку с ног до головы, довольно присвистнув.
   -- Я знал, что ты придешь, -- он наклонился к ее уху и прошептал. -- А Сюзанна будет?
   Стэлла отрицательно помотала головой. Они понимающе переглянулись.
   -- Зря ты здесь -- пропадешь. Я слышал их запись.
   Стэлла не успела ответить. На сцене появились "Save". Их разношерстность не вписывалась в общую массу собравшихся. Блондинистый гитарист выглядел рафинированным мальчиком из престижного колледжа, лысый ударник явно имел избыточный вес, взгляд клавишника выдавал гея, а басист походил на бродягу с большой дороги. Народ удивленно переглядывался, пытаясь понять КАК эта команда может сыграть заявленный в афишах готик-металл. Но тут на сцену вышел Эрик. В простенькой черной обтягивающей кофточке, вельветовых брюках-клешах и кедах он выглядел, как Падший Ангел, которого разжаловали с неба за интимные связи на противоположной стороне. Только сейчас, когда Эрик повернулся к ударнику, показывая всеобщую готовность к началу сэта, Стэлла заметила татуировку чуть ниже шеи -- небольшой крест с пришпиленным к нему двумя стрелами разорванным сердцем. Ей безумно захотелось сделать со своим сердцем то же самое.
   С первых же аккордов Стэлла узнавала подслушанные за стеной песни -- вот что значит музыкальный слух. Голос Эрика, теперь полный надрыва, почти отчаяния и чувственной истерии пронизывал ее насквозь, словно мириады маленьких игл. С каждой композицией "Save" заводил зал все сильнее и сильнее, а Джон, как истинный друг, все чаще одергивал Стэллу поправить макияж от сорвавшихся слезинок.
   Это был фурор. Это был успех, которого Стэлла боялась как огня. Она уже видела потенциал и неминуемую популярность "Save". Она уже видела Сюзанну в свадебном платье, и именно это заставляло ее плакать на глазах у забитого битком зала и ничего не понимающих знакомых, привыкших к ее невозмутимости и хладнокровию. Но лед тем и хрупок, что в конце концов тает.
  
   -- Поздравляю, это было прекрасно, -- нежность прорвалась в голосе, когда Стэлла наконец смогла пробиться к Эрику через вереницу девушек.
   -- Спасибо, -- он смущенно опустил глаза и, извинившись перед девушками, отошел со Стэллой в сторону.
   -- Тебе правда понравилось? -- спросил он, забившись в угол у стойки бара, здесь можно было спокойно поговорить, оставшись незамеченными хотя бы ненадолго.
   -- Да, очень, -- Стэлла с благодарностью приняла преложенную сигарету и слегка закашлялась, табак оказался непривычно крепким.
   Эрик огляделся по сторонам.
   -- Я Сюзанны не вижу.
   -- Она не пришла.
   В его лице мелькнуло разочарование.
   -- Да, она не любит такую музыку.
   -- А тебя она любит? -- Стэлла даже испугалась выскользнувшего вопроса, но пути назад не было. Эрик затянулся и ответил, отрешенно глядя в самый центр бара.
   -- Не знаю. Главное, что я ее люблю, и она это позволяет.
   -- Да, конечно, -- только и смогла ответить Стэлла, а внутри все перевернулось.
   Она вернулась к друзьям и приложила все усилия, чтобы залить грусть вином. Перед глазами мельтешили люди, Джон пытался ободрить ее, вызывая на задушевную беседу, остальные травили анекдоты и байки, но скоро эта кутерьма надоела настолько, что Стэлла распрощалась со всеми и пошла домой. Уже на крыльце она остановилась -- Эрик выскочил из бара и подбежал к ней.
   -- Ты домой?
   -- Да, надоела эта суматоха.
   -- Я провожу тебя.
   Отчетливо понимая, что он напрашивается прийти к ним домой, чтобы увидеться с Сюзанной, Стэлла отмахнулась:
   -- Зачем? Я и так дойду. Не в первый раз.
   Это не подействовало. Эрик тоскливо посмотрел на двери бара и умоляюще глянул на Стэллу.
   -- Здесь я все равно не останусь. А тебе одной ходить все же не стоит. Далековато. Да и новости смотреть иногда не помешает.
   От него ускользнуло раздражение, мелькнувшее на ее лице. Но Стэлла сдалась.
  
   -- А что в новостях говорят?
   Они неторопливо шагали по спящим улицам. Воздух пах дождем и листьями, тускло светили фонари и их тени лентами пересекли тротуар.
   -- Вчера слышал, что появился какой-то извращенец, убивающий людей дротиками.
   -- Дротиками? Что за бред. И многих уже убил?
   -- Убила. Двоих.
   -- Это девушка? -- Стэллу не на шутку заинтересовал рассказ и она решила выведать все, что Эрику известно. А еще нужно будет посмотреть новости.
   -- Она дротиками вырезает монограмму вокруг укола. Буквы сходятся в имя "Пандора". Так по крайней мере говорят. Только мне слабо в это верится.
   -- Почему же? Психи обычно не чужды романтике, -- Стэлла хотела съязвить, но Эрик не обратил внимания.
   -- Я не могу представить, как она расписывает трупы среди бела дня.
   -- Действительно странно.
   На горизонте показался дом Стэллы. Окна заполняла темнота -- все уже спали. Взявшись за ручку двери, Стэлла улыбнулась.
   -- Спасибо, что проводил.
   -- Не за что. Спокойной ночи.
   Эрик махнул на прощание рукой и зашагал прочь. Когда его фигура скрылась в тени, Стэлла уже отворила дверь, но тут же захлопнула ее и бросилась за ним.
   -- Эрик постой.
   -- Да?
   Он так резко остановился, что Стэлла с разбега чуть не влетела ему в грудь.
   -- Эрик, -- чтобы продолжить, ей пришлось отдышаться. -- Позвони, когда доберешься, чтобы я не волновалась, а то вдруг Пандора.
   Он так довольно и непринужденно засмеялся, отбросив с лица выпавшие пряди, что Стэлла едва не бросилась ему на шею.
   -- Хорошо.
   -- И еще... Принеси мне свой альбом.
   Зеленые глаза хитро прищурились.
   -- Надоело через стенку прислушиваться?
   -- Я не прислушивалась! -- возмущенно начала было Стэлла, но внезапно поняла, насколько по-детски выглядят ее отпирания. Она впервые поняла, что Эрик старше ее на целых пять лет. Что, возможно, он принимает ее за ребенка, и она сама виновата в этом. -- Просто мне действительно нравится твоя музыка, и я не вижу в этом ничего странного.
   -- Я принесу. Позже, когда будет готово оформление и выпустят тираж, хорошо?
   -- Договорились. Спокойной ночи.
   Стараясь сохранять твердость походки, Стэлла дошла до дома и скрылась внутри, напоследок взглянув на удаляющуюся фигуру.
   Оказывается не во всем доме свет был выключен -- тонкая рыжая полоска тянулась из-под двери отцовского кабинета. На цыпочках Стэлла подошла к комнате и заглянула внутрь. Отец спал за столом, уронив голову на руки. Перед ним лежала раскрытая книга.
   "Легенда о Пандоре" -- заголовок на странице привлек взгляд. Аккуратно Стэлла попыталась вытянуть угол книги из-под локтя отца, но он все равно проснулся.
   -- Дочка. Ты только вернулась? А который сейчас час?
   -- Три часа ночи, папа. Иди, ложись спать по-человечески.
   Отец потер глаза и, рассеянно нацепив очки, тут же снял их, поднимаясь.
   -- Не стоит сейчас так поздно возвращаться...
   -- Меня проводили, не волнуйся. И про Пандору я уже знаю. Кстати, можно я книжку почитать возьму?
   -- Книжку? -- отец сонно огляделся. -- А, эту? Возьми. Только аккуратно читай, она из библиотеки.
   -- Конечно, папа.
   Поддерживая отца за локоть, Стэлла отвела его в комнату и ушла к себе. Вскоре раздался телефонный звонок.
   -- Я дома, все в порядке.
   -- Я думала, ты забудешь.
   -- Я стараюсь держать обещания.
   -- Это хорошо, -- Стэлле хотелось поболтать о чем-нибудь, не важно о чем, лишь бы слышать его голос. -- Ты сейчас что делаешь?
   -- Ложусь спать и тебе советую. Спокойной ночи.
   -- И тебе.
   Короткие гудки вдребезги разбили планы. Стэлла вздохнула и положила трубку. Всю ночь она штудировала книгу, как учебник, раз за разом перечитывала легенду, понимая, почему таинственная Пандора получила такое имя. Она несла беды людям, одаренная умением ТАК убивать. Она карала, но за что? Это известно лишь Богу. Или Дьяволу. Она являла собой самое главное несчастье -- потерю жизни без права на надежду спастись.
   Стэлла так и уснула на заправленной кровати с книгой в руках. А в расставленных по всей комнате канделябрах (она просто болела этими предметами интерьера) догорали свечи.
  
   Проснулась она как обычно к обеду. Первым, кого Стэлла увидела в кухне, был Эрик. Выглядел он помятым и не выспавшимся. Бросив дежурное "привет", она села на свое место и сосредоточилась на уже доставшей курице. Ей не хотелось видеть, как Сюзанна ластится к Эрику, кормит его с ложечки и разве что не подтирает рот салфеткой. Она уже слышала о вчерашнем успехе. Наскоро запихав в себя обед, Стэлла поднялась, чтобы уйти, но отец остановил ее.
   -- Дочка, принеси ко мне в кабинет книгу.
   -- Хорошо, папа.
   -- Я хотел поговорить со всеми вами, поэтому сядь, пожалуйста.
   Разговор намечался явно серьезный.
   -- Я хочу, чтобы вы обе отныне в десять были дома.
   -- Папа! -- возмутилась было Сюзанна, но отец волевым жестом заставил ее замолчать.
   -- Я сказал и точка. В городе орудует маньяк, и я не хочу трястись над вами, мне своих забот хватает.
   -- Я полностью поддерживаю вас, -- отозвался Эрик, -- и вчера Стэлле уже рассказал о Пандоре.
   Возмущенный взгляд Сюзанны чудом не прожег Стэллу насквозь.
   -- Когда это ты успел, а?
   -- Она была на концерте, -- оправдываясь Эрик походил на запуганную дворнягу, -- и собиралась идти домой одна. Я ее проводил.
   -- Спасибо, Эрик, -- вступился отец, когда Стэлла от злости уже готова была схватить со стола вилку и засадить Сюзанне в глаз. -- На тебя можно положиться. Я надеюсь вы все примите к сведению мое требование, -- он сбросил с лица строгость, и его голос зазвучал озабоченно. -- Эта Пандора -- Дьявол во плоти. Судмедэксперты ломают головы над причиной смерти ее жертв.
   -- А разве она не прокалывает им дротиками какие-то важные сосуды? -- Эрик действительно выглядел озадаченным.
   Отец помотал головой.
   -- Это лишь видимость. Мы не представляем, что нужно проткнуть, чтобы сердце расплющилось и свернулось трубочкой. Еще эти монограммы.
   Стэлла сопоставила слова с легендой и еще больше убедилась в правильности своего предположения об имени. Если бы за столом не было Эрика, она пустилась бы в пространные рассуждения о мистике и оккультизме, но выглядеть в его глазах еще большим ребенком не хотелось. Она нашла альтернативу -- сарказм.
   -- Папа, ты еще скажи, что она посланник Божий, проводящий чистку рядов среди населения планеты. Какая чушь.
   -- Еще бы понять по каким критериям она эту чистку проводит, -- серьезно отозвался отец.
   Стэлла удивленно притихла. В этом мире явно что-то сломалось.
  
   ***
  
   Жизнь медленно, но верно превращалась в пытку каленым железом ревности. Из дома вечерами выходить запрещалось, и Стэлла очень редко виделась с друзьями -- она не хотела звать их домой не столько из-за отца, сколько из-за постоянного присутствия Эрика. Она ловила каждую минуту, чтобы поговорить с ним без присутствия Сюзанны, да и он старался не будить зверя просто так.
  
   Спускаясь в гостиную, чтобы пожелать отцу спокойной ночи, Стэлла столкнулась на лестнице с Сюзанной.
   -- Посторонись, -- прошипела сестра и грубо толкнув ее, пронеслась наверх.
   Отца в гостиной не было.
   -- Что это с ней? -- спросила Стэлла у Эрика, сидевшего на диване и наблюдавшего эту сцену.
   -- Кофе пролила на юбку, -- усмехнулся он и полез в небольшой рюкзак, который постоянно таскал с собой. -- Я тебе кое-что принес.
   В его руке оказался новенький диск.
   -- Это...
   -- Это наш альбом. Завтра в продажу поступит. Я подумал, что тебе стоит отдать его чуть раньше...
   Он хотел было сказать еще что-то, но Стэлла не позволила. Она повисла на нем, обхватив руками шею и прижимаясь всем телом. Его сердце стучало так сильно, что Стэлла чувствовала каждый удар. Сдерживаться больше не хватало сил.
   -- Я люблю тебя, -- прошептала она и замерла, зажмурившись, чтобы не выпустить на волю слезы.
   Осторожно разжав ее руки и высвободившись из объятий, Эрик несколько мучительных секунд вглядывался в ее лицо. Стэлла дрожала, покусывая губу, и старалась не смотреть в глаза.
   -- Стэлла, -- его голос сорвался, но Эрик тут же взял себя руки. -- Ты отличная девушка...-- слова нужно было подбирать осторожно, он боялся обидеть ее. -- Но ты ведь еще ребенок, -- он понял, что сказал глупость, потому что ее лицо обиженно дрогнуло, а на губах выступила капля крови. -- Я ведь встречаюсь с Сюзанной.
   Она отвела глаза, стряхнув его руки со своих запястий. Все тело превратилось в удары пульса. Было слишком сложно заставить взять себя в руки и отступить на шаг.
   -- Я все понимаю, просто хотела, чтоб ты знал. Спокойной ночи.
   На лестнице она снова столкнулась с Сюзанной и в этот раз не уступила дорогу, а, толкнув сестру плечом, тараном проложила себе путь.
   -- Смотри куда идешь, малолетка.
   Гневные вопли за спиной добавили к отчаянию ярости. Стэлла громко хлопнула дверью своей комнаты и упала на кровать. Обложку диска она разглядывала сквозь пелену слез. "Любовный ужас" -- слишком громкое и слишком правильное название. Она сняла упаковочную пленку, внутри на буклете серебристой ручкой на черном фоне поблескивала надпись: "Самой первой поклоннице Стэлле от Эрика с признательностью"
   -- В гробу я видала твою признательность, - прошептала Стэлла, но улыбка все же мелькнула на лице. Интересно, как он умудрился сделать запись до упаковки диска?
  
   Музыка "Save" успокаивала. Надрывная горечь, летевшая из динамиков музыкального центра, была реалистична и жива, Стэлла находила в каждой ноте свои чувства и растворялась в ней, сливая со своей беспомощностью. Такие же ощущения ее настигали только глядя неотрывно на пламя свечей в канделябрах. Так она чувствовала свою не одинокость. Каждый вечер Стэлла прислушивалась к звукам из гостиной в ожидании возвращения с прогулки ненавистной влюбленной парочки, но стоило раздаться заветному голосу, как она выключала музыкальный центр и демонстративно врубала на всю катушку MTV. В ее комнату редко кто-то заходил -- отец с каждым днем становился все мрачнее. На поиски Пандоры Лондон бросил все лучшие силы, но таинственный убийца, словно издеваясь, вершил свои планы днем и ночью прямо под носом полиции, уходя незамеченным.
   -- Она -- загадка века, -- как-то сказал отец и потер виски. От постоянного изучения книг и отсутствия сна он осунулся и постарел, глаза заволокла паутина воспаленных прожилок, а волосы покрылись сединой.
   -- Все тайное становится явным рано или поздно, -- ответила Стэлла. Она очень хотела помочь отцу, но не могла.
   Мучения столь дорогого и любимого ею человека, смешиваясь с собственными, приносили почти физическую боль. И спасаясь от нее, Стэлла закрывалась в комнате, снова и снова погружаясь в музыку "Save".
  
   ***
  
   Из полудремы ее вырвал телефонный звонок. Открывать глаза не хотелось, за окнами вовсю плескалось солнце и его лучи действовали на нервы. Пошарив рукой по тумбочке, Стэлла сняла трубку.
   -- Привет.
   Сонливость слетела мигом.
   -- Эрик?
   -- Да, это я, -- он ненадолго замолчал. -- Ты можешь сейчас приехать?
   Словно на голову вылили ведро кипятка, она подскочила, не веря своим ушам.
   -- Куда?
   Стэлла пулей вылетела из дома и, взяв машину, чтобы быстрее добраться, неслась по трассе. Мысли путались от предположений, а сердце ухало. Она пару раз чуть не попала в аварию, но скорость не сбрасывала. Через пять минут, оказавшись на пороге его квартиры, она дрожащей рукой вдавила кнопку звонка. Из-за двери послышались шаркающие шаги, щелкнул замок.
   -- Проходи. Вино будешь?
   Вопрос не был неожиданным. Эрик выглядел как человек несколько часов накачивавший себя алкоголем. В его небольшой квартире стоял такой смог, что Стэлла, уже привыкшая к сигаретному дыму, закашлялась.
   -- Буду.
   Первым делом она распахнула окна, обрадованный ветер принялся носиться по комнате, разрезая серую пелену чистыми струями. Эрик вернулся из кухни с бокалом и еще одной бутылкой. Первая -- почти пустая -- стояла на полу, опираясь на гитару.
   Вино оказалось вкусным, таким как любила Стэлла -- не сладким и вязким.
   -- Спасибо, что приехала.
   -- Эрик, что случилось?
   Он молчал, сидя на полу, вытянув ноги и глядя в окно.
   -- Сюзанна бросила меня.
   Первым желанием было встать и уйти. Наверное именно это и стоило сделать, но Стэлла настолько привыкла сдерживать себя, что, сделав большой глоток, холодно спросила:
   -- Если ты позвал меня попросить поговорить с ней, то напрасно -- мы терпеть друг друга не можем. Если тебе необходимо сочувствие, то и его ты не дождешься, поскольку мне ничуть не жаль. Если ты хочешь ей насолить, то я сейчас уйду, потому что еще помню, что такое гордость.
   Он улыбнулся одними губами
   -- Достойный выпад. Но не в цель. Я позвал тебя, чтобы оценить новую песню. Если ты не поймешь ее и не примешь, я выброшу черновики.
   -- Но почему? -- озадаченно спросила Стэлла, столь неожиданный поворот сбил ее с толку.
   -- Потому что если ты не услышишь мои мысли, никто не услышит. Подай гитару, пожалуйста.
   Осторожно обхватив гриф, Стэлла протянула инструмент. Эрик сел поудобнее и, не выпуская сигареты из губ, заиграл. Стэлла вслушивалась в мелодию, чувствуя, как немеют кончики пальцев и сбивается дыхание, сходя на нет. Отдельные фразы разбивали сознание, кромсая его на кусочки. "Твои взгляды разрушают мое сердце... Кто одарил тебя такой силой прекрасной смерти?.. Я умоляю на коленях о прекращении пытки... И ты станешь для меня Пандорой..."
   Страх пополз по спине холодными лезвиями. Он пел о ней, о том, что она сейчас чувствовала. И он был ее Пандорой.
   -- Ну как? -- от его цепкого взгляда сложно было ускользнуть, да Стэлла и не пыталась. Только склонила голову и выдавила осипшим голосом:
   -- Не выбрасывай черновики.
   -- Спасибо, что поняла.
   -- Знаешь, Эрик, -- она уперлась локтями в колени и, сцепив пальцы в замок, уронила на них подбородок. -- Иногда это очень больно -- понимать.
   -- Прости.
   -- Ничего, переживу.
   Залпом осушив бокал, Стэлла поднялась. С гулким звуком гитара легла в сторону, щелкнула зажигалка. Стэлла вышла из комнаты, она не хотела даже смотреть на него, но знала, что сейчас за ней следят зеленые глаза, и их сила остановила ее. Стэлла бросилась назад, упала на колени и, обхватив ладонями его лицо, принялась покрывать поцелуями каждый миллиметр. Он ответил, и его губы имели вкус ее слез.
   -- Позволь мне... -- шептала она, срываясь на всхлипы. -- Побудь моим палачом... Мучай меня... Только не оставляй... С кем бы ты ни был, позволь быть рядом... Позволь просто быть рядом...
   И он позволил. Плавно накатывало безумие, сжимая их перекрещенные пальцы замком. Волосы сплетались и путались, щекоча обнаженные плечи кончиками. Вдохи и выдохи на одной ноте в такт. Иногда жалостно взвизгивали гитарные струны, потревоженные неосторожным движением. Иногда слабый всхлип, перехваченный поцелуем. И ветер холодной волной по коже.
   -- Почему ты не сказала?
   Стэлла отвела глаза.
   -- Потому что так хотела.
   -- Я не должен был. Это должно быть по-другому.
   -- Думаешь с тобой на полу хуже, чем с каким-нибудь малолетним идиотом после концерта в туалете?
   -- Что за крайности?
   -- Что за глупости?
   Приподнявшись на локте, она поцеловала его нос.
   -- Я благодарна тебе за все. За звонок, за день, даже за песню, хотя она и не обо мне. Единственное, что для меня важно -- это быть рядом, пусть позади на шаг, но рядом.
   Он провел ладонью по ее щеке и, притянув, поцеловал.
   -- Ты и так рядом.
  
   -- Дура! Последняя дура! -- ругала она себя, но не могла избавиться от улыбки. Машина плавно скользила по дороге, Стэлла специально сделала крюк, чтобы продлить свое радостное одиночество. Она чувствовала себя игрушкой, радостной от того, что ее приняли в игру. Ее использовали, ею насладились, она возможно никогда не будет любимой куклой, но ради таких моментов стоит годами пылиться на полке.
  
   На следующий день, выходя из дома, Стэлла завернула за угол и села в машину Эрика.
   -- Хотя бы скажи, куда мы едем.
   Он хитро прищурился.
   -- Это сюрприз.
   Они всю дорогу болтали о музыке и смеялись. Никогда еще Стэлла не была так счастлива, как в эти двадцать минут. Машина остановилась возле неприметного здания.
   -- Надеюсь у тебя нет клаустрофобии?
   -- Не-ет, -- протянула Стэлла. За ним она готова была идти хоть на крышу небоскреба, хоть в подводную пещеру, даже не умея толком плавать.
   Держась за руки они спустились в подвал, и преодолев темный коридор, оказались у маленькой двери, из-под которой сочился свет. Эрик постучал и им открыли. Попав внутрь, Стэлла чуть не задохнулась от восторга. Это была святая святых любой группы -- репетиционная база.
   -- Знакомьтесь, это Стэлла.
   -- Привет, -- выдавила она и смущенно заулыбалась под пристальным взглядом четырех пар глаз.
   -- Наша первая, а значит, главная поклонница? -- даже голос у клавишника был нежным, словно девчачьим. -- Ну здравствуй.
   Каждый поприветствовал Стэллу по-своему: басист по-мужски пожал руку, гитарист просто кивнул, толстяк-ударник выполз из-за своей установки и поцеловал ей руку, а клавишник кокетливо чмокнул в щеку.
   И мир перестал для нее существовать. Здесь и сейчас на ее глазах вершилась история группы -- создавалась песня, которая в последствии взорвет музыкальные Олимпы всей Европы. Сначала это была лишь гитарная зарисовка, окутанная кружевом голоса. Постепенно она обретала объем: первым внес свою лепту ритм ударных, переходя от мерного отстукивания в закрученные сбивки и обратно; бас не заставил себя долго ждать, добавив резких линий; позже электрогитара перехватила инициативу у акустики и заполнила пробелы жестко-мелодичными лентами и последней вплелась серебристая нить клавиш. Какофония нестройного хора инструментов очень часто прерывалась, музыканты делились мнениями, решали как сыграть и звуки возникали снова -- с каждым разом все четче и гармоничнее. Спустя часа три, когда Стэлла почти оглохла, выучила наизусть каждое слово и одурела от бесконечных повторов, Эрик оглядел друзей и устало подкурил сигарету.
   -- Ну что, последний круг и на сегодня хватит?
   -- Давно пора. Пива хочется, -- жалобно протянул ударник и уронил руки на рабочий барабан.
   Последняя интерпретация надолго врезалась в память Стэллы. Никогда она не видела, чтобы аранжировка делалась в столь рекордное время, это было признаком профессионализма и сыгранности команды. Теперь она отчетливо представляла, кем скоро станут эти ребята.
  
   Эрик довез ее до поворота, остановив машину в ста метрах от дома.
   -- Ну как тебе?
   -- Вы -- мастера и гении.
   Стэлла уловила искреннюю, почти мальчишескую радость на его лице и это многое прояснило. Не ее он хотел видеть сегодня, не за ней приезжал, не для нее играл, его привлекало признание и восхищение, а не сама Стэлла. Он видел в ней воплощение своих творческих стремлений, отражение будущих побед, удовлетворение амбиций, но не женщину.
   -- Ты поедешь с нами завтра?
   -- Может быть, если других планов не возникнет. Ты позвони мне.
   -- Договорились.
   Она вышла из машины и, отойдя на несколько шагов, наблюдала, как ее мечта удалялась. Она лишь на несколько часов позволила Стэлле насладиться своим присутствием, а теперь уехала в другой мир, слишком интимный и настоящий, чтобы впускать кого-то извне. Что ж, и этого Стэлле было достаточно, чтобы летать в облаках, ловя воспоминаниями воздух счастья.
  
   ***
  
   Гонка за совершенством продолжалась несколько дней подряд. Стэлла старалась не пропускать ни одной репетиции и выступала на них в роли критика. К ее словам прислушивались даже на записи, потому что энтузиазм музыкантов порой зашкаливал, перегружая музыку совершенно неуместными эффектами.
   Но результат все равно превзошел все ожидания Стэллы, поэтому она даже не удивилась, когда среди ночи раздался телефонный звонок, и Эрик почти прокричал в трубку, что их пригласили сделать саундтрэк к американскому фильму, а "Пандора" станет заглавной песней.
   -- Я так рада за вас, -- сонно ответила она.
   -- Давай я за тобой сейчас заеду?
   Едва не ответив "Да", Стэлла отказалась. Завтра нужно встать ни свет ни заря полной сил и с трезвым рассудком. Огорчение Эрика окутало ее теплом. Значит, он готов делить с ней победы, а это был огромный шаг вперед -- их отношения зашли дальше одержимости музыкой и мимолетной физической близости.
   После разговора уснула она быстро, забыв обо всех трудностях и проблемах.
  
   Если бы жизнь состояла только из поисков личного счастья, Стэлла не могла бы жаловаться на судьбу. Но чаще всего эта задача отодвигается на второстепенные роли, а первенство удерживают совсем иные аспекты. Все валилось у нее из рук -- друзей она растеряла, не появляясь на общих сборищах, борьба с Сюзанной достигла своего апогея, стоило сестре узнать, с кем Стэлла пропадает целыми днями, отец совсем отошел от семьи из-за Пандоры, ставшей наваждением. Теперь Стэлла куталась в черное готическое рванье шмоток не ради имиджа, а потому что не принимала другие фасоны и расцветки. Туго затянув себя корсетом, путаясь в широких длинных юбках и спрятав руки в сетчатые декоративно рваные перчатки, она чувствовала себя защищенной от внешнего воздействия, и вскоре инстинкт психического самосохранения перерос в депрессию. Она даже не хотела отвечать на звонки Эрика, сомневаясь, нужна ли ему сейчас, когда полмира склонило колени перед восходящей звездой "Save".
   Дождь был как нельзя кстати. Плотная стена водяного буйства закрыла город от заоконных взглядов. И так хотелось попасть в самый центр стихийного безумия. Стэлла даже не взяла зонт, нырнув из теплой сухости дома на улицу. Она подставила дождю лицо, и он с наслаждением хлестал по щекам, рисуя растекающейся тушью узоры. Не спеша, впитывая свежесть воздуха, Стэлла направилась к парку, но, завернув за поворот, остановилась. Уже столь знакомая машина мокла в тени кустарника. Прячась за ветвями, Стэлла подошла ближе. Он был внутри. Он был с Сюзанной. Он целовал ее так же, как еще вчера целовал Стэллу. Небо взорвалось громом, попав в унисон с ее сердцем. И не было смысла подходить, говорить, слушать. Раздирая юбку о сучья, сбивая носки туфель о бордюры и камни, Стэлла бежала в глубь города, а сверху лились прозрачные слезы.
  
   2003 год. Россия. Омск.
  
   Это было такое странное чувство -- стоять на мосту, смотреть на реку, и с каждым всплеском холодного ветра, с каждым его ударом по полам легкого плаща, ощущать, как осень пытается расшевелить застоявшуюся воду внизу. Грязный, заплеванный цивилизацией, Иртыш поддавался слабо. Ему, наверное, было лениво двигаться по течению. Вялая недотрога-гладь не топила в себе даже лучи заходящего солнца, презрительно отбрасывая их маленькими оранжевыми искрами на поверхность. В целом река напоминала строптивую девицу, отмахивающуюся от умирающего солнца, как от надоедливого парня. И меня это забавляло. Я перегнулась через перила так, что ветер довольно подхватил волосы и принялся хлестать ими по лицу, радуясь неожиданной добыче. Это было приятно.
   -- Эй, детка, не советую этого делать. Поехали лучше с нами.
   Я обернулась на голос. У серебристого припаркованного к бордюру "Вольво", облокотившись на дверцу, нагловато улыбалась короткостриженная голова мальца лет двадцати. Весь его вид должен был внушать сладостный трепет в сердцах падких до денег девушек, у меня же он вызывал лишь насмешку.
   -- А тебе мама не говорила, что на мосту нельзя останавливаться? -- я попыталась мило улыбнуться, только вышло, наверно, коряво, потому что малец нервно повел ноздрями и сел в автомобиль.
   -- Дура!
   Что еще ожидать от русских парней с уязвленным самолюбием? Машина взвизгнула и унеслась. Я проводила взглядом малолетнего недоказанову и снова уставилась на воду. Река -- самый лучший любовник. Она не может бросить тебя или изменить, пока ты сама не уйдешь, оставив наслаждаться волшебным зрелищем других. Многие говорят то же самое о музыке, но не я.
   Черт! Странные мы, девушки, существа -- всегда начинаем ворошить прошлое, когда настоящее рассыпается прахом. Да и из-за чего рассыпалось-то? Из-за глупости и упрямства. Мне было действительно хорошо с ним все эти годы. Спокойные, безмятежные годы нормальной жизни в городе, который медленно но верно покрывался плесенью, не смотря на все попытки внести в существование горожан яркие краски вечеринок, спектаклей, презентаций и прочих увеселительных мероприятий. Город пытался реанимироваться. Как и я. И как и у меня, у него ничего не получалось.
  
   ***
  
   Мы с Вадиком познакомились в баре одного из ресторанов два года назад. То лето было невозможно жарким, даже асфальт плавился под гнетом солнечного ига. Что уж говорить о людях. Единственным спасением были злачные места с исправной вентиляцией и холодным пивом. Именно в одном из таких маленьких оазисов я и пропивала последние деньги, сидя в одиночестве за барной стойкой. Заработок за месяц секретарской работы в маленькой фирме по облапошиванию людей на квартирном вопросе предвиделся только через неделю, а в кошельке осталось две сотенные бумажки и несколько монет. Радовала лишь мысль о блоке "Marlboro", который был куплен еще в начале месяца, как заначка для трудных времен. А времена эти наступили очень быстро. Как там пел Цой? "Но если есть в кармане пачка сигарет, значит все не так уж плохо на сегодняшний день". Верные слова. Мне нравится русский рок. Есть в нем не прикрытая витиеватым символизмом искренность. Простая музыка, и тем она притягательна. Вадим ее тоже любил...
   От разглядывания замысловатых узоров в пепельнице меня отвлек легкий толчок. Что-то с грохотом и матами повалилось на пол, пытаясь удержаться за мой ремень. Я вцепилась мертвой хваткой в барную стойку и чудом не свалилась со стула вслед за полупьяным недоразумением. Возмущенная, я повернулась на стуле, чтобы выплеснуть злость и раздражение, когда "недоразумение" поднялось и, прекратив демонстрировать могущество русского языка, виновато посмотрело на меня.
   -- Простите, я нечаянно споткнулся. Меня друзья отвлекли...
   Высокий, с накачанными руками и короткой стрижкой, в белоснежной спортивной майке, обнажающей огромного красивейшего скорпиона на плече, и черных джинсах. Совершенно не мой тип. Он выглядел так нелепо в попытке оправдаться, что я засмеялась. Озадаченный такой реакцией, он минуту изучал меня пронзительными голубыми глазами.
   -- Я -- Вадим.
   -- Светлана, -- ответила я, просмеявшись.
   -- Красивое имя, но совершенно нелепое для брюнетки, -- ответил он, плюхнувшись на соседний стул.
   Я пожала плечами.
   -- Знаю, не сама выбирала.
   На горизонте показалась женская фигура, обтянутая (хотя это слишком слабо сказано) малюсенькой юбкой а-ля шарфик и столь же откровенным топом. Может из-за вытянутых заостренных черт лица, а может из-за жиденьких бледных волос, стянутых в хвостик, я сразу же окрестила ее "лисой". "Лиса" пялилась на Вадима, сжав губы и раздувая ноздри. Довольно смешное зрелище.
   -- Упс, -- сжался Вадим, -- если я сейчас не вернусь к друзьям, меня ждет колоссальный скандал.
   Он сгреб заказанное пиво и, подмигнув мне, поплелся к "лисе". Не знаю, что она ему сказала, но скандал его ждал в любом случае.
   За вечер мы пересекались еще несколько раз, и она всячески старалась показать мне свое презрение. То толкнет в проходе, то первой забежит в уборную, то нарочито обнимет Вадима -- сплошное детство. И смешно и грустно было наблюдать за этими выпадами, которые ничуть меня не волновали.
   Впрочем, Вадима я у нее все же увела.
   Не в тот вечер, не в тот месяц, но мы с ним постоянно пересекались в разных местах, и в результате мои чемоданы оказались в его спальне.
   Квартира Вадима или Вэда, как я его называла, показалась мне дворцом по сравнению со съемной лачугой, в которой я влачила существование последние месяцы. Высоченные потолки и столь же огромные окна, массивные двери, даже кладовка была переоборудована в спальное место (иногда мы забирались туда, чтобы разнообразить свои игры). Мебель Вэду досталась от родителей -- добротная, красивая какой-то диковато-варварской красотой. Я чувствовала себя королевой среди этого симбиоза старины и хай-тэка, утопая в мягком диване перед телевизором размером с холст кинотеатра. И это было счастье -- мирское, простое человеческое счастье -- ощущение себя любимой. Ни один мужчина так не заботился обо мне. Дорогие подарки и рестораны меркли перед искренними вопросами "как прошел твой день?", "ты не замерзла, может, принести одеяло?", "тебе этот фильм нравится или другое что-нибудь посмотрим?"
   Единственной язвой на теле нашей совместной жизни на протяжении всех двух лет была Ольга -- та сама "лиса", которая никак не могла отстать от Вэда и оставить нас в покое. Она звонила со слезами и угрозами, приезжала к нему на работу (Вэд не раз рассказывал мне о ее концертах в фойе банка, в котором он работал юристом) и даже прокалывала шины нашего автомобиля.
   С нее-то все и началось.
  
   ***
  
   Оглушительный рев телефона заставил меня открыть глаза. Часы показывали два часа ночи, телевизор тихо шумел, прокручивая кадры какого-то фильма, а телефон визжал, высвечивая на индикаторе шесть уже доставших цифр.
   -- Я хотела пожелать тебе спокойной одинокой ночи.
   -- Иди к черту, -- привычно ответила я и готова была уже бросить трубку.
   -- Вадима не жди, он у меня.
   Я услышала мужской голос, что-то говоривший ей, и готова была поклясться, что он принадлежит Вэду. Швырнув трубку на аппарат, я зажала уши руками и впервые задала себе вопрос: "а где сейчас Вадим?" Он часто задерживался на работе и приходил домой далеко за полночь. Но был ли он в офисе? Не знаю, что оказалось сильнее -- страх его потери или уязвленное самолюбие, не знаю, что заставило меня сорваться на слезы -- перспектива остаться одной или быть обманутой. Я кусала подушку, чтобы не изорвать в клочья губы и проверяла кулаками на прочность пружины дивана. Это было невыносимо.
   Вэд пришел домой в четыре утра и застал меня в ванной. Набросав в воду всего от соли до пены, я пыталась успокоиться, но напрасно -- стоило мне услышать поворот ключа в замке, как ярость вспыхнула с новой силой.
   -- Ты почему не спишь?
   Он присел на край ванной, уставший и измученный. Только вот чем? Работой или кувырканием в постели этой твари?
   -- Тебя жду.
   Я сама испугалась своего голоса, резкого до хрипоты. Вэд был ошарашен, но попытался улыбнуться.
   -- Я был на работе. У нас...
   -- Меня не волнует, что у вас происходит! -- я поднялась и выскользнула из ванны, кутаясь в халат и даже не вытерев тело полотенцем -- не до того было. Во мне боролись два желания -- снова разреветься или врезать Вэду по лицу. Я выбрала второе.
   Он что-то спрашивал и даже кричал мне вслед, но дверь спальни громко захлопнулась, сделав ее моим убежищем. Теперь я поняла смысл замков на внутренних дверях.
  
   Утро было еще хуже, чем ночь. Не выспавшаяся и расстроенная, я приползла в офис. Каждые пять минут меня дергали просьбами, вопросами, звонками и прочей ежедневной дребеденью, абсолютно меня не интересовавшей и доводящей до точки кипения. Ворохи бумаг с цифрами и графиками заполнили весь стол, не оставив места даже для кружки кофе. Наконец, день, едва начавшись, подошел к своему логическому завершению -- меня вызвали на ковер. Директор что-то орал про мое повышение от секретаря до менеджера, незаконченный проект, ошибки в счетах и недовольных клиентов. Ему было наплевать на мое состояние, а мне -- на его истеричные визги вместе с клиентами и приказами. Когда его голос достиг ультразвука, я просто поднялась и вышла из кабинета. Уходя из офиса, я даже не выключила компьютер.
   А на улице было хорошо -- тепло и ветрено. Дойдя до ближайшего ларька, немного поколебавшись, я купила пачку сигарет. Привычка, брошенная ради Вэда, вернулась спасательным якорем. Мне больше ничего не было нужно -- только идти по городу, затерявшись в редкой толпе и вдыхать, убивать себя никотином. Через окно одного из домов тихого микрорайона неслась музыка. "Это было с нами... Это кончится скоро и очень больно... Но мы должны держаться вместе.. До последних капель крови и слез... До последнего выдоха с именами друг друга..." Что-то внутри так остро кольнуло, заставив вернуться на шумные улицы и, спустившись в переход, отыскать среди сотен дисков новый альбом английской группы "Save". Теперь домой и слушать, слышать, воскресать.
  
   Переизбыток эмоций обычно приводит к их исчезновению, и если бы не "Save", не знаю, что было бы со мной. Наверное душа биологична и тоже состоит из клеток, которые способны отмирать. Получасовое лежание на диване с закрытыми глазами, закинув ноги на спинку, ни к чему хорошему не привело -- я не могла заставить себя даже поменять позу, хотя спина ныла, а ноги затекли. Но, ненадолго отключившись от внутреннего хаоса, я стала вслушиваться в незнакомые слова песен, вытаскивая по нитке свой собственный смысл. И что-то дрогнуло, что-то трансформировалось из небытия в жажду. Пустота стала заполняться по капле, когда, рассматривая лицо Эрика -- фронтмэна "Save"-- я по кирпичику воссоздала свой детский идеал мужчины. В голову лезли такие мысли, от которых становилось смешно -- они были самим безумием. И так хотелось в нем утонуть, даже не пытаясь карабкаться наверх. Вскочив с дивана, я врубила акустическую систему на всю мощность и достала с антресолей свой чемодан. В нем хранилось старое барахло, которое, несмотря на тяжесть, все эти годы мигрировало вместе со мной, но отправляться на помойку не желало. Каждая вещь -- от драных сетчатых колготок до помятой широкополой шляпы -- хранила в себе пережитые когда-то давно, почти в прошлой жизни, дни. Я вытянула из общей массы длинную шелковую юбку и столь же черный кружевной корсет. Да благословит Бог создателей стиральных машин-автоматов. Потребовалось всего несколько часов, чтобы привести в порядок новый гардероб из старых вещей.
   -- Ты красива, словно взмах волшебной палочки... -- эти строки песни "Сплина" сами собой выплыли из памяти, когда, стоя перед зеркалом, я оглядывала себя с ног до головы.
   Ни один смельчак не даст этому отражению двадцать четыре года. Да и не всякая дура напялит в таком возрасте готические шмотки. Сколько времени мне понадобилось, чтобы отойти от юношеского максимализма и перестать выпирать свое "я" с помощью одежды? Много. Но сейчас это казалось глупым и ненужным -- истинные ноты натуры, заложенные с рождения генетически или окружающей средой -- не важно -- все равно выползут наружу сюрпризом. Что и произошло. Осталось только вернуть волосам черный цвет. Но это позже, а сейчас...
   Капризный Яндекс выдал столько ненужной информации, что я решила подумать над поисковым запросом, прежде чем отстучать в строке "Эрик "Save" фото". На этот раз повезло больше. Серфингуя по сайтам, я не переставала удивляться вопросам, волнующим Интернет-сообщество. "Зачем Эрик подстригся? Не буду теперь любить его", "Готика ли "Save" или слезливый металл для маленьких девочек?", "А правда, что все они геи?". Наконец, я нашла то, что искала -- фотография достаточно хорошего качества, Эрик стоит спиной, немного наклонив голову, обнажая татуировку на шее.
  
   Десять минут на маршрутке, сто метров от остановки до встречи двух мостов, на часах пять тридцать, сердце вот-вот вырвется и ускачет зайцем по асфальту. Я влетела на второй этаж (до чего же жмут эти остроносые туфли!). В маленькой комнатке пахло ароматическими палочками и сигаретным дымом, лысый мастер в зеленом мешковатом костюме вопросительно уставился на меня.
   -- А мы до шести работаем.
   -- А если о-очень надо, -- выпалила я и плюхнулась на диван, протягивая татуировщику распечатанный и увеличенный снимок.
   -- Это часа на два, а то и больше.
   -- Сколько?
   Мы обменялись взглядами, он улыбнулся и достал планшет с копировальной бумагой.
   В девятом часу довольная, как слон после кормежки, я вышла на улицу с перебинтованной лопаткой и направилась к ближайшей аптеке. Проходящие мимо люди улыбались мне в ответ, солнце уже собиралось уходить, но нерешительно топталось на горизонте, а прохладный ветерок приятно обдувал плечи. Я чувствовала взгляды за спиной и оборачивалась, чтобы подарить еще одну улыбку до тех пор, пока не оказалась на мосту, совершенно одна среди несущихся машин, все еще ощущая затылком взгляды. Город окутала мутная серость, когда я обернулась, по спине пробежал холодок, а в лицо полыхнуло жаром. Над оживленной улицей, выше рекламных перетяжек, глубоко в небе полыхал туманом Взгляд, серый и горячий, усмехающийся, но спокойный и словно наблюдающий за моей реакцией. Пятясь назад, спотыкаясь шпильками о неровности асфальта, я видела, как медленно по дуге солнце заползает за черту мира, прорисовывая в темнеющем небе магнетические Глаза все четче и ярче. Нереальное становилось ощутимым, а невозможное -- видимым. Все смешалось калейдоскопом, каждая яркая частичка которого прорезала в сознании кровоточащую линию абсурда.
  
   Вэд уже был дома и сидел перед телевизором, заливисто смеясь над шутовскими ужимками очередного паяца. Увидев меня, он сначала долго изумленно рассматривал мое облачение, а затем в секунду оказался рядом.
   -- Что случилось, Света, что с тобой?
   -- Ты о чем именно? -- я скинула туфли, ноги радостно коснулись пола и, успокоившись, перестали ныть.
   Ему не хватало слов, жестами Вэд показал на одежду, повязку и лицо.
   -- Я вернулась туда, откуда пришла, Вэд. И тебе лучше привыкнуть к новому для тебя виду, состоянию и словам. Иногда людям свойственно меняться: в лучшую сторону, в худшую, делать шаг вперед или назад. И это происходит не просто так, поверь мне.
   Он внимательно выслушал меня, но вряд ли что-то понял.
   -- А со спиной-то что?
   -- Сейчас увидишь, пойдем, поможешь мне.
   В ванной я выложила на стиральную машинку мазь и бинты.
   -- Только не говори мне...
   Я ничего и не сказала, все объяснила скользнувшая вниз повязка.
   -- Тебе нравится?
   Вэд молчал достаточно долго, чтобы понять насколько его шокировало увиденное.
   -- Красиво, -- наконец выдавил он.
   Я повернулась спиной к зеркалу и через плечо посмотрела на отражение. Распятое на кресте сердце украшало лопатку именно так, как мне хотелось.
   -- Это ведь больно. Как ты вытерпела?
   -- Ни черта это не больно. Даже приятно местами было. Технология не стоит на месте. Тебе правда нравится?
   Он улыбнулся и кивнул. Такой родной и любимый. Не выдержав, я повисла у него на шее.
   -- Я рада. Ты поможешь мне обработать?
   Сняв мои руки, Вэд с видом эксперта принялся рвать бинты.
   -- Повернись.
   Его прикосновения были бережными, мазь приятно холодила израненную кожу, а из головы вылетели все тревоги. Мне хотелось бы целую жизнь стоять перед ним с оголенной спиной и чувствовать поглаживание липких от тетрациклина пальцев.
   Эта ночь была одной из лучших.
  
   ***
  
   Как ни странно, с работы меня не уволили, наоборот, дали отпуск и приказали отлеживаться на диване с чаем и успокоительным. Я почти ошизела, затирая до дыр диск "Save" и рыская по всему Интернету в поисках любой информации о группе. За четыре года существования ребята стали звездами, снискав на свою голову как обожание, так и проклятья. Центровой фигурой был конечно Эрик -- красавец с "завораживающим" взглядом и "неземным" голосом. Его считали Богом и Дьяволом одновременно, его презирали и им восхищались. Культовая песня "Пандора" до сих пор значилась в строке "музыка" на сотнях виртуальных дневников, а личная жизнь фронтмэна обсуждалась десятками комментариев. В свои двадцать восемь он не был женат, имел всего парочку подружек-моделей и дом на окраине Лондона. А еще его татуировка (которая дико чесалась, заживая, на моей лопатке) стала неизменным атрибутом тел многочисленных поклонниц и считалась чем-то вроде черной метки братства. И чем больше я узнавала подробностей, тем четче понимала, что больше не могу, не хочу прожить ни дня без этого голоса, без этих мелодий и... без фантазий о Падшем Ангеле, глядящем с обложки.
   Кончились сигареты. Идти куда-то не хотелось совершенно, но организм требовал новой порции допинга, и я сдалась. Набросив легкую рубашку и брюки, я уже открыла дверь, но заголосил телефон. Его настойчивость выдала звонившего, и я не сумела остановить свое любопытство.
   -- Здравствуй, -- голос Ольги был спокоен, хоть и выдавал напряженность.
   -- Что тебе нужно?
   -- Я прошу тебя в последний раз, именно прошу, оставить Вадима. Иначе мы обе будем жалеть всю жизнь.
   -- Жалеть будешь ты, дура.
   Нельзя было срываться, нельзя было оскорблять врага, несдержанность выдает уязвимость. Но почему такие умные мысли приходят в голову когда дело уже сделано? Правильно говорят психологи: женщина сначала делает, а потом думает. Что это -- патологическая природная тупость или излишняя истерическая эмоциональность? Одно другого не легче. Злая на себя и весь мир, я сделала самый правильный вывод -- нужно купить не только сигарет, но и вина. Самая действенная панацея -- напиться, забыться, проспаться и деградировать вконец.
  
   А на улице умирало лето. Красиво, обреченно и даже радуясь неминуемости гибели плакало оно редким дождиком. Капли сразу впитывались в землю, не оставаясь лужами, а мне так хотелось сейчас снять эти дурацкие тесные туфли, которые изводят мои бедные ноги, и пройтись по мокрому асфальту, "позабыв про стыд и опасность после с осложненьем заболеть". "Дождь" ДДТ -- единственная песня, которую я все же сумела выучить на гитаре под чутким руководством Вэда. Слишком уж она мне нравилась. И Вэд ее любил. Когда к нам приходили гости Вэд и гитара становились одной машиной по производству лирических песен и матерных частушек. Вот такой колоритный репертуар. По тротуару идти было неприятно, каблуки то и дело скользили по влажным камням, и я несколько раз чуть не пропахала носом асфальт. У этого города есть один поразительный парадокс -- вроде живешь в самом центре, вроде престижный квартал и богатые соседи, а за вином приходится топать черт знает куда. И с каждым моим шагом низкое небо становилось все серее и серее, пока не пришлось снять солнцезащитные очки. А люди вокруг так и прятались за стеклами-шторами. Странные. Разве что... Я оглядывалась, не замечая ничего, пока не задрала голову и чуть не села прямо на мостовую. Надо мной кружила воронка серого плотного тумана, закручиваясь ресницами вокруг жуткого Взгляда. Он не действовал на меня, не тянул к себе, а лишь следил неотступным шпионом. Это было страшно.
   -- Чего тебе от меня надо? -- естественно, вслух я не произнесла ни звука. -- Почему ты не отстанешь от меня, сволочь? Сколько можно? Зачем?
   Вопросы сыпались как конфетти из взорванной хлопушки -- моментально, резко, путаясь и кружась. Взгляд усмехнулся и пропал, опалив мои глаза внезапно вернувшимся солнечным светом. Меня трясло и колотило. Одной бутылкой вина явно не обойтись, поэтому, поколебавшись у прилавка супермаркета, я вытянула двухлитровый тетрапак "Мерло". Домой я летела на всех парусах, не потому что мечтала скорее напиться, а от Взгляда, который исподтишка, не высовываясь столь открыто, как раньше, все же наблюдал за мной. И лишь заперев дверь на все замки я почувствовала себя в безопасности. Относительной и весьма призрачной безопасности.
   И снова весь день был Интернет и "Save", который запал в память каждой нотой, так что теперь не выскрести и не прогнать.
  
   Вэд вернулся рано и обнаружил меня на кухне, пытающуюся сквозь завесу алкоголя все-таки приготовить что-нибудь поесть, то есть сварить пельмени. Это оказывается очень трудно -- они сильно брызгаются, когда падают в кастрюлю, постоянно пытаются слипнуться и выплевывают мясо.
   -- Да ведь это уже каша! -- возмутился Вэд, обиженно.
   -- Ну... и... что?
   -- Ты напилась? -- словно в подтверждение своих слов он потряс перед моим носом опустошенным больше чем наполовину тетрапаком. -- Что с тобой происходит, Света?
   Он сел на табурет у кухонного стола и посадил меня на колени. Его запах был таким родным, волосы столь знакомо-мягкими, а глаза влюблено-усталыми. Я смотрела на него и понимала, что он -- мое все, здесь и сейчас, рядом, но... из меня полились слова и фразы, ужасающие своей непредсказуемостью и нелепостью, но не желавшие останавливаться.
   -- Я люблю тебя, Вэд, но есть человек, который для меня -- мечта, идеал и Бог. Его лицо -- моя святыня, его слова -- моя библия, а его жизнь -- самый желанный для меня мир. И я не хочу от тебя это скрывать, я не могу молчать и не могу не думать о нем, засыпая рядом с тобой. Да, я великовозрастная идиотка, но ничего не могу с собой поделать.
   Его руки, поглаживающие мою спину, остановились, пальцы вцепились в поясок халата, а голос осел.
   -- Кто он?
   -- Эрик, -- это имя выплыло из меня, выскользнуло легко и непринужденно.
   И столь же легко я слетела с коленей Вэда. Он вскочил, схватился за голову и уронил локти на кухонный стол. Его дыхание было столь тяжелым, что я испугалась, как бы он не задохнулся.
   -- Скажи, -- он постарался взять себя в руки. -- Скажи, что это пьяный бред и я постараюсь забыть.
   -- Конечно, Вэд, это лишь сорвавшаяся околесица. Понимаешь, для меня в этом городе нет никого важнее и нужнее тебя. За столько лет у меня не появилось друзей, кроме твоих. И ты -- единственное, что удерживает меня от окончательного безумия. Если не будет тебя, у меня не будет ничего.
   Впервые я увидела, как мой Вэд, спортивный, правильный Вэд схватился за сигарету.
   -- Света, скажи мне, что случилось тогда?
   -- Когда?
   -- В тот день, когда ты сделала тату и достала эти несуразные шмотки.
   -- Ты пришел под утро, а до этого позвонила Ольга. Она сказала, что ты ночевал с ней. Я слышала твой голос у нее в квартире.
   -- Я не был у нее! -- этот рык я запомню надолго, от него вздрогнули стены и зазвенела посуда на полках. Вэд схватил меня за плечи и хорошенько, приложив всю свою недюжую силу, тряханул. -- Ты понимаешь, не был я у нее! Я на работе вкалывал!
   Мое сердце свалилось в пятки, трепыхаясь как подбитая птица. Гнев, плескавшийся ураганом в Вэде, был страшнее Дьявольского Взгляда с неба.
   -- Я верю. Вэд, я верю тебе, отпусти меня, пожалуйста.
   Не знаю, сколько еще длилась бы эта пытка, если б не зазвонил телефон. Даже сквозь добротные стены я слышала, как Вэд, едва сдерживая ярость, прогремел: "Сиди дома, я сейчас приеду". Схватив куртку он бросился к дверям.
   -- Ты куда?
   От клокочущей злости он даже не сразу сумел натянуть туфли.
   -- Эта стерва допрыгалась.
   Дверь захлопнулась и до меня медленно стало доходить, что я наделала. Неизвестно, что он сделает с "лисой" в таком состоянии, неизвестно чем все кончится, но явно ничем хорошим.
   Ночевать Вэд не пришел. Всю ночь я искала пятый угол от тревоги. Его телефон не отвечал, не жил даже номер "лисы". Разрываясь на части, я кляла себя за пьянство, непростительную откровенность и безрассудство. Так и не уснув ни на минуту, понимая свою беспомощность и уже до тошноты наслушавшись "Save", я накинула легкий плащ (в этом дурацком городе погода меняется со скоростью света) и вышла на улицу.
   Полдень и толпы машин, спешащие прохожие и ехидный Взгляд сверху, на который мне уже стало наплевать. Самое шумное и уединенное место -- мост с его бьющим в лицо ветром и манящей водой внизу. Я думала о выброшенном прошлом и потерянном будущем, перегибаясь через перила, но все же не прыгая вниз. Кто-то сигналил мне, проезжая мимо, кто-то даже звал с собой в яркий день, но меня трогала только вода, которая где-то далеко по течению впадала в небо узкой полоской. Когда я потеряла все и нашла ли себя? От чего я убегала и к чему пришла? Вопросы, вопросы отовсюду, сквозь время и расстояние, до которого совсем не рукой подать, потому что целая жизнь между.
  
   ***
  
   Избитая истина "от добра добра не ищут" трансформировалась из красивой фразы в горькую правду жизни. Можно смеяться над своей недальновидностью, но на деле все гораздо трагичнее. Мне давали это добро, оно безмерным океаном плавало по этому городу, но я, как настоящий эгоист и циник, видела лишь его отголоски, а, лишившись даже их, поняла, насколько много потеряла.
   Вэд не вернулся и на следующий день. О чем я думала, просаживая деньги на вино и диски (ровная стопочка полной дискографии "Save", включая синглы, красовалась возле компьютера)? Не было волнения: что с Вэдом, где он, почему, оставив дома папку с документами для работы и всю одежду, не появляется? Он МЕНЯ бросил, он ушел от МЕНЯ к другой женщине, он скотина, предавшая МЕНЯ самым подлым образом. Я-я-я, только я и никого больше. До тех пор, пока, обезумев от чувства неполноценности, мне не захотелось сбежать далеко и навсегда. Не знаю куда можно было уехать, но до ближайшего магазина дойти придется -- запасы алкоголя и никотина исчерпали себя полностью.
   А на улице становилось все темнее и пасмурнее. Я не сделала и двух шагов, выйдя из подъезда, как голову закружил вихрь. Мутная пелена диким хороводом вокруг глаз, удар от падения на асфальт и карусель образов. Вокруг стояла такая темнота, что не видно, где верх, где низ, куда протянуть руку, чтобы нащупать хотя бы стену в маленьком пространстве. Замкнутом пространстве. Что это? Где я? Как я здесь? Лишь слепой мрак и раздирающий перепонки звук неумолкающего мобильника. Еще был запах. Удушливый запах бензина. Я открыла глаза, стараясь унять сокращающиеся в припадке мышцы. Никогда не страдала эпилепсией или чем-либо подобным. Картины пустоты и неопределенности, разрытые звуком мобильника Вэда, всплывали в памяти. А в небе горел, пылал яростью Взгляд. Я не могла шевелиться, скованная то ли болью, то ли догадкой.
  
   Из-за гаражной двери не доносилось ни звука до тех пор, пока я не набрала номер мобильного Вэда. Знакомая мелодия донеслась до слуха. Стучать не было никакой необходимости, да и руки не слушались, промахиваясь мимо нужных кнопок телефона Службы Спасения.
  
   Крепкие мужские руки удерживали меня на расстоянии и отпустили лишь когда окоченевшее тело вынесли из гаража и положили на землю.
   -- Это ваш друг? -- спросил широкоплечий спасатель.
   Я смогла лишь кивнуть. Никогда еще мне не приходилось видеть трупы, столь пугающие разлагающимся видом. На этом лице не остановилось время, наоборот, оно разъедало черты и издевалось над каждой клеткой тела. Оно покрывало пеплом мою последнюю попытку дышать, заполняя серостью и обесцвечивая настоящее, превращая в прошлое. И я знала, что вместе с этим телом, скрюченным в сидячей позе, в труповозку положили мою жизнь. Я знала, что умираю. Здесь и сейчас, но каким-то извращенным способом.
  
   А было ли лето? Было ли солнце без мутной ямы чьих-то Глаз, было ли небо без дождя слез? Следователь пытался добиться от меня связных ответов, а я честно рассказывала о том вечере. Что-то тревожило его, это было видно по слишком сосредоточенному лицу и постоянно крутящейся в пальцах ручки. Как мне хотелось отобрать ее и положить на стол, чтобы не мельтешила перед глазами.
   -- Мы не уверены, что Вадима убила Ольга.
   -- Что? -- я не верила своим ушам. -- Но я ведь все вам рассказала! Он уехал к ней, на его пиджаке был ее волос, вы ведь сами говорили мне, что экспертиза это подтвердила. Почему вы сомневаетесь?
   Строгий дядька (не могла я назвать мужчиной этого грузного потеющего милиционера с огромной родинкой на носу) сам бросил ручку и поднялся.
   -- Светлана, я хочу быть с вами откровенным. Смерть Вадима не просто убийство. Мы нашли кое-что странное.
   Вот как? А умерший в своей машине в самом расцвете сил парень не кажется ему странным?
   -- Вы слышали что-нибудь о Пандоре?
   Страх шибанул меня по лицу, обесцветив так, что я почти физически ощутила это.
   -- Что... что вы имеете ввиду?
   -- Несколько лет назад в Англии орудовал убийца под этим именем. Его до сих пор не нашли. И в смерти Вадима присутствует почерк Пандоры. Мы проверяли Ольгу, она никогда не выезжала в Лондон.
   -- Н-но...
   -- Вы слышали что-нибудь о Пандоре?
   Это привычка следователей повторять вопросы? Я судорожно пыталась вспомнить, видела ли в Интернете что-нибудь о ней.
   -- Я читала, что Пандора убивала дротиками.
   -- Да, в тело каждой жертвы она втыкала дротик и вокруг вырезала монограмму.
   -- Но Ольга могла просто подражать ей! -- я почти вскочила с кресла, но удержалась, вцепившись в подлокотники.
   -- Это лишь внешние признаки. К тому же в случае Вадима использовалась обычная "цыганская" игла. Но люди умирали совсем не от укола. Их сердца претерпевали трансформацию, которую невозможно имитировать или вызвать внешними воздействиями. Это главный секрет Пандоры.
   Я не знала, что ответить и только смотрела на следователя расширенными в шоке глазами.
   -- Пандора вернулась, здесь, в Омске. И Вадим -- не первая жертва. Два дня назад так же был убит директор одного из салонов мобильной связи. Светлана, я прошу вас быть осторожнее, хотя английская карательница никогда не трогала близких жертвы, но чего от нее ждать -- не известно.
   -- А Ольга?
   -- Ее отпустили под подписку о невыезде.
  
   Я нырнула в шумный поток улицы. Остро ощущая уязвимость, я шарахалась от каждого случайного прикосновения. Мысль добираться до дома в замкнутом пространстве маршрутки или еще хуже -- автобуса, отозвалась липким страхом. Лучше несколько остановок пешком, шарахаясь от каждого упавшего под ноги листа, под пристальным Взглядом сверху. Он изучал и, казалось, был удивлен. Со всех сторон доносились обрывки разговоров, отдельные слова царапали сердце страхом. "... Он та-ак посмотрел на меня...." "... мы случайно столкнулись..." "... ты помнишь какая жара стояла?.."
   Да, я все помню. И то, что не хочется и то, что не стоит помнить. Каждую мелочь, каждый взгляд, каждое прикосновение. Я помню жар, я помню, как обрисовывала пальцем сидящего на плече скорпиона, я помню ревность, доводящую до истерик, и всепоглощающее чувство любви. Я помню...
   На огрызке лавочки у моего подъезда сидела пожилая женщина. Рядом стояла большая сумка с торчащим из нее зонтом.
   -- Светлана?
   Я обернулась, придерживая подъездную дверь.
   -- Да?
   Женщина тяжело поднялась и, подхватив сумку, согнулась от тяжести.
   -- Я мама Вадима.
   Вот мы и познакомились. Сколько раз я представляла себе нашу встречу, допытывалась у Вэда, как мне себя вести, чтобы понравиться его любимой маме, из упрямства никак не желавшей перебраться из деревни в город. Воображение всегда рисовало строгие изучающие глаза и каверзные вопросы. Но в жизни редко пригождаются продуманные ответы и выходы из сложных ситуаций, редко все получается так, как думал.
   -- Здравствуйте, Мария Владимировна.
   Я подхватила ее сумку и провела в квартиру, которая уже не была моей.
   -- Ванная и туалет дальше по коридору, вы наверное устали с дороги. Я поставлю чай.
   -- Спасибо, дочка.
   Наши взгляды встретились. Мы обе понимали, как долго и искренне я добивалась бы этих слов при других обстоятельствах. Сейчас же моих губ коснулась легкая улыбка признательности, а на глаза навернулись слезы.
   -- Не нужно, Света, -- в ее голосе звучали строгость и твердость. -- По предателям не плачут.
   -- Ваш сын не был предателем.
   Кажется мои слова разозлили ее.
   -- Он ушел ночью к другой бабе! Никогда не думала, что мой сын когда-нибудь поступит так подло.
   -- Вы многого не знаете, Мария Владимировна. Ваш сын был замечательным человеком.
   Она с досадой махнула рукой и засеменила к ванной.
   За чаем я рассказала о назойливости Ольги и намерениях Вэда в тот вечер. Мария Владимировна сокрушенно мотала головой, изредка вытирая хлопковым платком скупые слезы.
   -- Вадик никогда не говорил о ней, хотя я знала, что он с кем-то встречается. Зато про тебя все уши по телефону прожужжал.
   -- Наверное, он меня любил.
   -- Ты еще сомневаешься? Детка, раз он решил жить с тобой, значит не хотел упускать.
   Вот и затронули еще один больной вопрос.
   -- Мария Владимировна, я хотела попросить вас разрешить пожить в этой квартире пока не сниму жилье.
   -- Да, конечно, живи. Мне эта квартира ни к чему. Жаль, что продавать придется, но других детей у меня нет. Поэтому, когда сможешь, тогда и переедешь.
   -- Спасибо.
   Мы просидели на кухне несколько часов в полной тишине, доверившись мыслям. Эта женщина дала жизнь человеку, подарившему мне пусть недолгий, но столь желанный покой. Она вырастила его, кормила своей любовью и строгостью, воспитывая привлекшие меня чувства. А теперь его не стало. Не стало из-за моего эгоизма, моего недоверия. И в ярком свете электрической лампы ее сгорбленное тело казалось сухим и ветхим. Как дерево с отпиленными ветвями и сгнившим корнем без надежд, без желаний, без жизни.
  
   ***
  
   Я люблю дождь. Сильный и бьющий с размаха по макушке. К чему зонты, когда холодные струи и без того скрывают тебя от неба? Но этот ливень был неуместным и раздражающим. Ноги утопали в размытой, хлюпающей, земле узенькой дорожки между убогими оградками. Не было в этом кладбище воспетых декадентами умиротворенности и таинственности. Только убогость, веявшая от каждого жестяного памятника с облупившейся краской и размякших деревянных крестов. Приглашенный оркестр жалобно выдувал ДДТ. "На небе вороны, под небом монахи. И я между ними..."
  
   ...Однажды мы с Вэдом лежали в теплой постели и слушали музыку.
   -- Эта та песня, под которую действительно хорошо умирать, -- сказал он.
   -- Ты думаешь, она подходит для похорон?
   -- Да. Мне бы хотелось оказаться белой птицей и кружить над головами процессии. А еще, я подлетел бы к тебе и укрыл крыльями от дождя.
   -- А с чего ты взял, что умрешь раньше меня?
   -- Я не хочу умереть позже. Что я без тебя буду здесь делать?...
  
   Я помню, Вэд. Все получилось как ты и хотел. И дождь, и ДДТ, и на памятнике твоем выгравировано "Встретимся наверху". Вот только почему ливень все же хлещет меня по щекам?
  
   Гости разошлись, оставив гору немытой посуды и невыносимую усталость от людей. Я так мечтала забиться в склеп, только пусть туда поставят компьютер и сольют на жесткий диск всю папку "Музыка". Еще вина и сигарет для разрядки. Последнее испытание -- жужжащий вокзал, даже поздним вечером не остывающий от человеческого дыхания.
   -- Приезжай на семь дней. Я отведу поминки в деревне, -- электричка Марии Владимировны уже настойчиво гудела, подгоняя пассажиров.
   -- Можно я не буду вам этого обещать?
   -- Ладно. Но я рада буду тебя видеть. Береги себя, девочка, -- она по-матерински обняла меня и взобралась по ступенькам.
   "Я постараюсь", -- про себя ответила я и побрела прочь.
  
   Под грохот "Save" (странно, что соседи не стучали по батареям, хотя за окном была полночь, а слышимость в доме -- отменная) я выдраила всю квартиру. Мне нужно было занять себя хоть чем-то, чтобы не довести до потери ощущения реальности. Вымотавшись вконец, я не раздеваясь уснула прямо на диване.
  
   Меня разбудил домофон.
   -- Открывай.
   Чем было чувство, обручем передавившее горло? Дыханием самой Смерти? Удушливым страхом? Или сожалением о не сделанном? Я могла отойти от двери и спрятаться за замками, переживая еще один дополнительный день. Я могла вызвать милицию и потребовать охрану, чтобы продлить существование. А могла нажать на кнопку и сделать шаг вперед. Возможно последний.
   Я слышала, как Ольга поднимается по лестнице к настежь открытой двери. Она остановилась напротив меня, улыбаясь, пряча руки в карманах курточки. Долгие мгновения она сверлила меня взглядом ненавидящих прищуренных холодных глаз. Мое сердце отстукивало последние секунды, ожидая удара.
   -- Это все из-за тебя. Я предупреждала, но ты не послушалась. Ты виновата во всем.
   Я знала это. И уже была готова, с каждым вдохом стараясь запомнить вкус воздуха, запах своих духов и каждую ноту по иронии выброшенной в этот момент медиа-плейером "Пандоры" "Save". Почему она медлит? Почему самодовольное ликование на ее лице сменилось удивлением и паникой?
   -- Почему ты не умираешь? -- прохрипела она, делая шаг назад.
   -- Я не знаю.
   Пятясь, Ольга отступила к лестнице и стремглав слетела с нее, разбивая тонкие каблуки о бетон. Медленно я закрыла дверь и, на автомате добравшись до гостиной, упала в кресло. Что помешало ей? Что пошло не так? Где уже испробованный ею механизм дал сбой? Наверное стоило позвонить следователю и рассказать обо всем, но зачем? Мне дан шанс исправить многие ошибки, Ольга больше не сможет играть людьми, как удав кроликом, а значит, секрет Пандоры так и останется секретом. Должны же легенды рождаться и в двадцать первом веке. Динамики надрывались до отчаяния любимым голосом. Прошло так мало времени или компьютер взбесился и решил крутить одну и ту же песню бесконечно? "... И ты станешь для меня Пандорой..." Не дай Бог тебе встретиться с ней, Эрик. Ты сам не знаешь, о чем поешь. Утрированная боль, которой ты придаешь огромное значение, всего лишь крайность, в которую ты сам себя загоняешь. Всегда загонял. Тебе необходима грусть, чтобы творить, и в этом твое проклятье. Ты стремился к покорению вершин, затаптывая ради этого себя все глубже и глубже в грязь депрессии. Это мазохизм маньяка, это аллегория, Эрик, ты никогда не знал, что значит Боль. Ты никогда не видел Агонию и настоящий Страх. Страх до потери ориентации в пространстве, до пелены на глазах и взрывов в голове.
   В электронном ящике десятки новых писем -- спам и рассылка уведомлений о новых сообщениях в сообществах на Интернет-блогах. Это новая порция фотографий "Save", очередные стихи, посвященные фанатиками кумирам. Пролистывая пестрые от рекламы страницы, я уже не сохраняла каждую фотографию -- если их распечатать, можно было бы смело обклеить все стены этой немаленькой квартиры. Среди мириады запечатленных лиц -- текст и сотня комментариев к нему.
   "Плачьте, девушки. На следующей неделе лидер группы "Save" Эрик женится. Счастливицу зовут Сюзанна. Дочь окружного прокурора Лондона впервые завоевала сердце Эрика около пяти лет назад...."
   Стало и грустно и смешно до слез. Она все же добилась своего, получила тебя в самом расцвете славы. Но что же ты так долго тянул? Разве тогда ты сомневался в себе? Противная память выложила на поверхность четкую картинку.
  
   ... От шума вокруг звенело в ушах. К этой какофонии добавились телефонные гудки. И было сложно не бросить трубку, чтобы не услышать ответ, который может убить.
   -- Алло.
   -- Эрик, это я.
   -- Стэлла! Стэлла, я хочу поговорить с тобой...
   -- Погоди, -- я перевела дух и собрала в кулак всю свою выдержку. -- Эрик, я все знаю. Я знаю, что ты снова с Сюзанной. Я желаю вам счастья, но...
   -- Стэлла, где ты?
   -- Не перебивай, у меня слишком мало времени. Я на вокзале. Мой поезд через полчаса. Эрик, я люблю тебя, но мне не стоит оставаться здесь. Я больше не могу, не выдержу.
   -- Стэлла, послушай...
   -- Нет, -- это было слишком сложно и никакой силы воли не хватило, чтобы сдержать слезы. -- Если ты меня любишь, если хочешь быть со мной, тебе придется все бросить. У тебя есть полчаса, чтобы уехать со мной. Или оставайся здесь и забудь обо мне. Насовсем. Навсегда.
   Черт возьми, какие высокие слова, как много юношеского максимализма и глупой высокопарности! Как много в них правды. Трубка стукнулась о железный держатель и закачалась. Добрести бы до скамейки, чтобы не упасть в истерике прямо у автомата. Как долго длились эти тридцать минут, и как быстро потом летел поезд...
  
   Как давно это было и как не вовремя вернулось. Почему он не женился на сестре, когда я была спокойна и почти счастлива? Видимо, у того, кто сверху следит "любящим" оком за людьми, свое, извращенное понятие о справедливости. Да еще и сигареты кончились. Надо прогуляться иначе недалеко до психоза.
   Маршрутка до Торгового Центра долетела за десять минут, юрко просачиваясь между вереницами автомобилей и подрезая конкурентов. Американские горки по сравнению с омским транспортом -- детская качелька против гонок по вертикали. Гулять по большим залам, напичканным всякой дребеденью и кишащим разноцветным народом, было приятно. В этом торговом комплексе отразилась вся непосредственность русского народа -- мишура бесполезных безделушек располагалась рядом с канцелярскими принадлежностями, золото затесалось среди галантереи и косметики, а часы соседствовали с дорогими сувенирами. Это если не считать кафе и стойки с выпечкой прямо у входа, постоянно неработающего эскалатора и трех манекенов в центре зала с одеждой из салона, располагавшегося на втором этаже. Мне нравится это место, есть в нем какая-то милая веселость. Гуляя среди отделов с фарфором и прочими дорогими совершенно бесполезными вещами, я наткнулась на невероятной красоты канделябры. Хрустальные, на серебряной ножке, они отражали свет искрясь радужными лучами. Желание сделать эту маленькую пакость оказалось непреодолимым. В зале Главпочтамта, упаковав один из двух купленных канделябров и поздравительную свадебную открытку в коробку, я немного засомневалась, но все же написала в строке "обратный адрес" адрес Вэда со своим русским именем. Не знаю, кто получит эту посылку, отправленную в старую квартиру Эрика, поймет ли он, от кого поздравление, но, сделав дело, я почувствовала странное облегчение. Облегчение человека, рискнувшего на полный абсурда выпад, отчетливо понимая, что терять ему в общем-то нечего. Мне уже незачем скрываться от столь далекого прошлого, мне незачем оставаться в этом городе, да и жить незачем. Что есть жизнь для человека, которого лишает счастья само Небо. Хотя после смерти Вэда я не замечала слежки сверху, но страх перед неизвестным шпионом накрепко засел внутри.
   Несколько дней свернулись клубком и катились вперед без особой цели и следа. Я вернулась на работу, директор строго настрого запретил мне прикасаться к чему бы то ни было "после случившегося", но понимая, что сидя дома я просто свихнусь, позволил приезжать в офис и торчать весь день в Интернете. Ни одного вечера в эти дни я не провела трезвой. Стандартный набор: вино, сигареты, "Save", полная абстракция внешнего мира и выбор, куда бы уехать отсюда в очередной раз навсегда. Часто звонила Мария Владимировна, спрашивая "как я", я отвечала "пока жива" и слушала ее плач. Бедная женщина с каждым днем все отчетливее понимала потерю сына и страдала все больше. Жаль, что я ничем не могла ей помочь.
  
   2005 год. Россия. Москва-Омск.
  
   Господи, благослови разработчиков алкоголя на изобретение вина, после которого утро кажется добрым! Хотя проще перестать напиваться в одиночку, оправдываясь издержками профессии. В голове нестройная симфония консервных банок и стеклянных осколков, руки трясутся, как у невротика, а привкус во рту вообще описать сложно. На часах полдень.
   Кофе получился вкусным -- горько-сладким. Рука тянется к сигарете по привычке. Одна часть мозга, которая еще не отмерла, надрывается криком "не сметь"", а вторая, в полуобморочном состоянии, стонет: "Давай, детка, добей меня окончательно". Добила. Первую до коматозного состояния, а вторая радуется -- требует добавки. На, получи, паскуда. Вот теперь можно работать. Может, хоть вчера кто-нибудь из подопечных отличился. Нужно только найти телефон.
   Маленькая трубка мобильника после переворота в сумке, на тумбочке, в шкафу и на столе обнаружила себя под диваном. Звонок номер один -- Виктору. Заспанный голос ответил не сразу.
   -- Привет, солнышко.
   -- Привет, Светик.
   Ох уж мне эти телячьи нежности, но без них никуда.
   -- Вить, рассказывай, как ты вечер провел.
   -- Ну-у-у...
   Начинается! Опять творческий кризис, опять весь день пил в одиночку. Может, нам уже стоит делать это вместе?
   -- Свет, у меня полная каша в голове. Не могу песню дописать. И вроде крутится идея, крутится, а писаться не хочет.
   -- Вить, мне нужна сенсация, скандал или, на худой конец, откровения, грязные подробности. Не могу же я написать в журналы, что ты никак песню не родишь. Ты же фронтмен, ты должен блистать глянцем или развратом.
   -- Я не могу, Свет, правда. Ну прости меня, бездаря.
   -- Ладно, что-нибудь придумаем. Но через неделю ты обязан быть в клубе. Я тебе завезу приглашения. Приезжает супермодный ди-джей из Штатов, будет много прессы, только попробуй мне пропустить.
   -- Я не знаю...
   -- Нет, это я ничего не знаю! Ты будешь там и точка! -- рявкнула я и бросила трубку.
   Вот засранец. Хорошо, что есть запасной аэродром -- Сашка. Отличный ударник, симпатяга и такой придурок, что диву даешься, как его еще земля носит и не трескается. Прямо находка для пиарщика.
   -- Мммм?
   Мычание в трубке ободрило. Значит, вечерок у него удался.
   -- Санька, привет.
   -- Ааааа.
   -- Ты что-нибудь членораздельное сказать можешь?
   -- Угу.
   Уже лучше. Я схватила наизготовку ручку и пододвинула блокнот. Сердце замерло в сладком ожидании хоть какой-то помощи.
   -- Саш, расскажи, что вчера было.
   В трубке раздался жалобный хрип, затем мучительные стоны и громкие глотки. Похмелье у него похлеще моего будет.
   -- Светка, я не помню. Но рожа болит. Твою мать, у меня синяк под глазом!
   -- Та-ак, -- переходим во вторую фазу, мысленно берем клещи и вытягиваем по букве информацию. -- Где ты был?
   -- Сначала в "Вобле", а потом не знаю.
   -- С кем ты был?
   -- С Толяном.
   Уже лучше, басист тоже будет вписан в историю.
   -- Что вы делали?
   -- Ой, да не помню я. Сначала пили, потом по городу шарились, потом опять пили. Наверно подрались с кем-то. Нет! Это Толян, падла, мне фингал поставил! Мы поспорили, кто сильнее бьет.
   -- То есть у него симметричный есть?
   В трубке раздалось довольно ржание.
   -- Может быть. А если нет, то будет.
   -- Спасибо тебе, радость моя, за постоянную помощь. А теперь слушай внимательно, -- судорожно соображая и раскладывая по полочкам мысли, я перевела дух. -- Вы с Толяном отдыхали в одном из баров, культурно так отдыхали. Потом решили пройтись до дома пешком. Вы примерные граждане и за руль в нетрезвом состоянии не садитесь. Проходя мимо одного из дворов, вы услышали крики. Трое, нет, четверо парней приставали к девушке. Вы не смогли пройти мимо, намылили этим мерзавцам шеи, сами получили по мордам, но вышли победителями. Девушка плачет от радости, насильники -- от боли, а вы -- спасители человечества. Все понял?
   -- Да-а-а, -- задумчиво протянула трубка. -- А если никто не поверит?
   -- Поверят, никуда не денутся. Я найду вам "спасенную", она еще и интервью даст, а ты за это поставишь ей автограф на заднице.
   -- О'кей. Только ты посимпатичней выбирай, ладно.
   -- Само собой. И не вздумай с ней переспать. Ты все понял?
   -- Слушаюсь, босс.
   Что-то слабо мне верится в его послушание. Сейчас пара звонков, полчаса у компьютера, письма на десяток адресов и новые национальные герои готовы. А что делать? Шоу-бизнес есть шоу-бизнес, и здесь лучше врать, чем молчать.
   Статья выходила блестящая! Я уже видела заголовки на первых полосах газет и журналов. Творческий процесс прервал Константин Витальевич, он же продюсер моих подопечных -- глэм-металл-группы "Контра", он же "Директор". Свое прозвище-должность он получил благодаря гениальной фразе из культовой "Масяни": "Кто это? Директор? Да пошел ты в жопу, директор, не до тебя сейчас". Это был стандартный ответ на его попытки образумить группу и прервать наши постоянные пирушки, в которых никогда не участвовал, хотя его настойчиво приглашали. На его имя, высвечиваемое дисплеем мобильного, у меня была аллергия -- обычно разговоры означали появление нового совершенно ненужного геморроя, торжественно именуемого "гениальной идеей".
   -- Общий сбор в офисе через час, -- пробасил его голос.
   Ого! А у нас пожар. За два года моей работы с группой собрания в офисе назначались лишь три раза: когда меняли клавишника и накануне выпуска обоих альбомов. Во всех остальных случаях Директор сам приезжал на репетиционную базу. Дай ему волю, этот вертлявый толстяк жил бы в своем "Митсубиси".
   -- Я так скоро не успею. Мне нужно разослать по СМИ новую сказочку для народа.
   -- Подождет твоя сказочка. У нас настоящий повод есть.
   Точно пожар. А так не хочется вставать с удобного кресла и переться в центр города.
  
   Все были в сборе. У Толяна и правда красовался симметричный фонарь под глазом, они с Сашкой жадно поглощали минералку, решая, кому достанется "спасенная принцесса"; Витя задумчиво крутился на стуле, взирая в потолок взглядом философа; гитарист Макс играл в тетрис на мобильном; клавишник Вовка орал в телефон что-то о несправедливости -- наверное, подружка его в очередной раз застала с другой девкой. Тур-менеджер и главный технарь скучали тут же. Директор влетел в кабинет и плюхнулся в кресло, обводя собравшихся горящим взглядом. Ничего хорошего такое возбужденное состояние для нас не предвещало.
   -- Господа-товарищи-друзья-коллеги.
   Понеслась душа в рай...
   -- Все вы уже знаете, какое грандиозное событие ожидает столицу.
   Торнадо? Смена президента? Рождение Антихриста?..
   -- Через неделю в Лужниках выступает "Save".
   Знаем-знаем, афиши видели, дайте мне отпуск и отпустите на Канары в это время...
   -- "Контра" буде играть у них на разогреве!
   Что?! Лучше убейте меня медленно и мучительно прямо здесь и сейчас. Похоже, шок был не только у меня, но для остальных он приятен.
   -- Я против, -- единственное, что я смогла выдавить, путаясь в мыслях.
   -- Это почему?
   -- Потому что, -- хотелось заорать "мне нельзя пересекаться с ними", но никто не поймет. -- Потому что "Контра" -- группа другого плана, стиля и вообще никак не вяжется с романтико-готическими соплями "Save". Да, это хорошая возможность выступить, но на концерт придут люди, интересующиеся совершенно другой музыкой. Это будет выстрел не в яблочко, а в ящик тухлых помидоров, которыми нас забросают!
   -- А я думал, тебе нравится наша музыка, -- оскорблено отозвался Виктор.
   -- Мне-то нравится, а вот поклонникам "Save" вряд ли.
   -- Это почему? Ты и сама их фанатка. У тебя даже тату, как у Эрика.
   Вот в такие моменты и жалеешь о татуировках. Я судорожно соображала, пытаясь придумать новый довод "против".
   Сашка оторвался от бутылки и обернулся ко мне, расплывшись в улыбке.
   -- А я понял! Она тайно влюблена в Эрика и боится брякнуться в обморок, если увидит его рядом. Светк, ты главное сразу на постель не соглашайся, марку держи.
   Он действительно придурок, и сейчас я была готова его придушить. Но лучше пусть думает о моем фанатизме, чем об истинных причинах протеста.
   А концерт все же состоится.
  
   ***
  
   Тяжела и неказиста жизнь Пи-Ар-специалиста. Целыми днями я моталась по городу из издания в издание, от радиостанции к телеканалу. Журналисты выпили из меня все соки -- всем подавай только уникальную и свежую информацию, иначе обидятся, разлюбят, интерес потеряют. Одним расскажешь о новых песнях на предстоящем "грандиозном" концерте, вторым -- о подготовке к нему, третьим -- о важности для "Контры" этого выступления. Идея со "спасителями невинности" канула в лету, задавленная новой "сенсацией". Интересно, когда успел "Save" из хорошей, но не уникальной в своем роде команды превратиться в монстра сцены? Пожать бы руку их пиарщику, да вряд ли он отойдет за пределы видимости своих подопечных.
   Не представляю, чем обернется для меня этот концерт. С одной стороны безумно хочется увидеть их на сцене, встретиться с Эриком глазами и вернуть прошлое хотя бы на одну ночь. Но эта встреча может закончиться плачевно -- как я, не сумевшая за все эти годы подавить в себе чувство привязанности (или все же любви? Как сказать честнее?) к Эрику, переживу его отторжение? Что если он отнесется ко мне, как к давно выброшенному пережитку или, еще хуже, разбередит раны и оставит снова заживать, укатив к моей сестре. Все слишком сложно. Я ждала концерта, как судного дня, надеясь, что сумею остаться незамеченной и до меня очередь на казнь не дойдет.
  
   Закулисье напоминало взбесившийся зоопарк, а ритм действий -- забеги на дальние дистанции с препятствиями. Отличное освещение подсобных помещений и коридоров позволяло мне прятаться за темными стеклами солнцезащитных очков, а окружающие принимали это за каприз творческой натуры. Да и наплевать мне на окружающих, когда голова забита двумя задачами: устроить массу интервью для "Контры" и не попасться "Save". Пока все шло как по маслу. Англичане закрылись в гримерке -- фотосессии и пресс-конференции уже закончились, а интервью с места событий еще впереди. Мои же улыбались направо и налево, раздавая автографы и интервью, получая кайф от такого количества внимания.
   -- Слушай меня внимательно, -- я вытянула Виктора из цепких лап девушек-поклонниц и отвела в сторону. -- Как только закончите, сразу в гримерку. Придет еще несколько журналистов с вами поговорить. Только никаких походов в зал и шатания за кулисами. Я у сцены вас ловить не буду.
   -- Хорошо-хорошо. Свет, ты чего такая взвинченная? Что с тобой вообще?
   -- У меня с головой совсем плохо. И если ты горишь желанием помочь, пожалуйста, сделай, как я прошу.
   Он сделал. Мне не пришлось долго ждать своих звездочек в гримерке, кусая губы и умоляя всех святых, чтобы не пришлось высовываться отсюда. Несколько раз мимо проходил Эрик. Я слышала его голос за стенами и надеялась, что никто из "Save" не перепутает двери и не заглянет в мое сомнительное убежище.
   Интервью прошли на ура. Ребята были самим обаянием и привлекательностью. Еще бы! Словно тыкая меня носом в непрофессионализм и предубеждения, выставлявшие личные проблемы выше общественного блага, зал принял "Контру" великолепно, а журналисты часто употребляли слова "гениальный", "потрясающий", "звезды" и "кумиры". Лишь бы у моих подопечных не возникла мания величия. От этих артистов всего можно ожидать.
   -- Ну что теперь? -- спросил Виктор, когда последний журналист скрылся за дверью, оставив нас с группой наедине упиваться успехом. -- Может, пойдем, посмотрим на выступление?
   Как же мне этого хотелось!
   -- Вы как хотите, а мы за кулисы, -- отрапортовал Сашка и выскочил из гримерки, как ретивый конь.
   -- Пошли, -- Виктор схватил мою руку и потянул за собой. Я поддалась.
   Мы смотрели на сцену сбоку, скрытые ширмами декораций и я поняла, что пи-ар в успехе "Save" играл второстепенную роль. Как они выкладывались! Как играли! В живом исполнении их песни стали жестче и пронзительнее, а голос... Голос просто рвал душу изнутри, выставляя напоказ всю скопившуюся за долгое время тоску. Прожектора хлестали светом мимо, высвечивая только музыкантов, как и положено. Нас освещал лишь один из софитов, но этого было недостаточно, чтобы не потерять себя в темноте. Я сняла очки и прислонилась к одному из огромных днамиков. Я видела, что Эрик весь растворился в процессе, он мотылял стойку микрофона туда-сюда, бегал по сцене и даже пару раз спускался в зал. Здесь он жил. Композиции шли почти нон-стопом, не позволяя публике успокоиться и расслабиться. А вот и она, та самая, которую я любила и ненавидела больше всех -- "Пандора". Господи, сколько надрыва в его голосе, сколько чувственности. Жаль, что я не вижу его глаз. Словно прочитав мои мысли, Эрик обернулся в нашу сторону и... перестал петь. Его взгляд вцепился в мое лицо, ошарашенный и недоумевающий. А я хватала воздух ртом от испуга. Разве мог он меня узнать в полумраке? Но почему тогда отпустил микрофон и сделал шаг в мою сторону? Зал недовольно гудел, музыканты продолжали играть, бросая гневные изумленные взгляды на фронтмена, а меня охватил столбняк.
   -- Светк, что происходит? -- удивленный голос Саши вывел меня из ступора.
   Я попалась.
   Не знала, что умею бегать так быстро. Не знаю, почему я как маленькая девчонка улепетывала со всех ног, сшибая охранников и работников Дворца Спорта. Улица -- машина -- квартира. Разбитый вдребезги об асфальт, постоянно звонивший мобильник. Все как в тумане.
  
   Ненавижу Шереметьево...
  
   ***
  
   Я слишком долго ждала, пока мне откроют, и решилась вставить ключ в замочную скважину. Пара поворотов и дверь открылась. Внутри все было по-старому, даже рубашка Вэда, оставленная мной на диване, лежала, укрытая слоем пыли, как и все вокруг. Видимо, у Марии Владимировны не поднялась рука продать или сдать квартиру, но и появляться здесь она не хотела. Я прошла на кухню, открыла захваченную по дороге из аэропорта бутылку вина и, отмыв от грязи и пыли пепельницу, завалилась на диван. Ну что, Стэлла, Света или как тебя там, допрыгалась? И что теперь? Куда теперь? Все равно вернешься в Москву и будешь работать дальше. Так зачем было убегать аж в Сибирь? Как в ссылку. Тоже мне, декабристка. Они уезжали за любимыми, а не от них.
   Как заткнуть внутренний голос?
   Я покосилась в угол, где на столе стоял уже, наверное, заржавевший компьютер. Завелся он сразу и плюнул мне в лицо профилем Эрика на фоне рабочего стола. Хорошо, раз так... В CD-ROM-е ноутбука (как я могла уехать без лучшего друга?), естественно, лежал диск "Save". Последний альбом, самый коммерческий и красивый. В болезненном угаре музыки, вина и никотина я медленно, но верно убивала себя морально, отпустив с привязи воображение. Если бы все могло случиться как в картинах, написанных мыслями... Он бы остановил концерт и под крики изумленной публики покинул сцену. Охрана пыталась задержать его, окружая, не давая догнать меня, но он вырвался из их рук и запрыгнул в одно из такси, стоявших у входа. На дороге были пробки, он не успел на мой самолет, но взял билет на следующий же рейс до Омска. И прилетев сюда, ищет по всему городу, зовет и плачет, ночуя под мостом...
   Боже, какая красивая глупость.
  
   А возле дома открыли супермаркет. Теперь можно не запасаться вином и сигаретами -- сто метров туда, сто обратно. И сидеть целыми сутками в ванной при свечах, плевать в потолок, разлагаться морально и физически.
  
   Вставать, чтобы открыть дверь нежданному гостю, не хотелось абсолютно. Я не понимала, что за придурок может явиться ко мне да еще в час ночи. Скорее всего это были соседи -- надрывался звонок квартирной двери, а не домофон. Музыка у меня играла тихо, я сидела на диване методично напиваясь, отлучаясь изредка в туалет -- пусть думают, что я сплю. Но трели не унимались. Это начинало действовать на нервы. Проклиная всех на свете, я подошла к двери и распахнула ее. Опьянение слетело так резко, что от ясности зазвенело в голове. Мне пришлось задержаться за дверную ручку, чтобы не упасть от слабости в обморок. Я никогда не забуду этот взгляд -- помесь счастья и обреченности, в обрамлении трепещущих от волнения ресниц. Он слишком долго стоял и глядел на меня, чтобы не понять его нерешительности. Я сама бросилась к нему на шею, прижимаясь всем телом и не сдерживая слез.
   -- Стэлла, -- Эрик едва мог говорить, задыхаясь. Он снял мои руки и, не отпуская их, отошел на шаг, пристально оглядывая меня с ног до головы. -- Стэлла, это правда ты?!
   -- Нет, блин, Папа Римский, -- счастливо рассмеялась я и поняла насколько соскучилась по простой английской речи.
   Мое тело горело от поцелуев, а в душе взрывались петарды. Он сидел рядом, повзрослевший, превратившийся из романтичного мальчика в рокового мужчину с цепким взглядом и сильными руками. Потягивая вино на диване в тишине, прерываемой лишь нашими голосами (он настоял, чтобы я выключила музыку -- прямо сама скромность), я в общих чертах рассказала, как на снятые с отцовской карточки деньги приехала в Россию и добралась до самой глуши, в которой и осела. Как учила русский (не такой уж он и сложный), как купила гражданство и новое имя, как познакомилась и похоронила Вэда, как стала пиарщиком "Контры". Он слушал внимательно, блуждая глазами по моему лицу, не останавливаясь на одной точке, так, что у меня закружилась голова. Я тонула в счастье.
   Наконец, выложив семилетнюю историю Светланы, я хотела было расспросить его, но внезапно возникшая мысль ударила током.
   -- Эрик, как ты здесь оказался? Как ты нашел меня?
   А все случилось почти как в воображении. Только концерт продолжился, а мой московский адрес выдал под жестокими пытками Витька. Протяни он еще несколько минут, и Эрик не засек бы меня при посадке в самолет. Следующий рейс намечался через пару дней, за это время можно сделать многое -- дозвониться до Лондона и заставить друга приехать к нему, перерыть все вещи, узнать омский адрес с сохраненной упаковки посылки.
   -- Так ты понял, что подарок от меня?
   Он усмехнулся.
   -- Я знал только одну девчонку, помешанную на канделябрах, -- улыбка слетела с его губ. -- Ты очень изменилась.
   -- За семь лет можно было успеть.
   -- Стэлла, почему ты уехала?
   Я не знала, что ему ответить. Правда была бы слишком странной и пугающей, она могла снова разрушить то, что только-только восстанавливалось из пепла.
   -- Я не хочу говорить об этом.
   Тонкий упрек в его глазах. Я надавила на сердечную мозоль еще сильнее, чтобы не растягивать боль.
   -- А почему ты не поехал со мной?
   Сомнение во взгляде. Он не хочет говорить об этом, но понимает, что должен.
   -- Я не успел. Когда ты позвонила, я был в клинике. Сюзанна настояла на моем присутствии во время аборта.
   -- Что??? -- я даже подскочила, едва не расплескав вино по дивану. -- Она была беременна?
   -- Да. Я тогда много дров наломал.
   -- Не мне тебя судить.
   -- Может быть, -- ему было не по себе. За одной сигаретой тут же последовала вторая, хотя никотина в комнате уже хватало даже при распахнутом окне. -- Я хотел этого ребенка. Но уже понял, что мне нужна не Сюзанна.
   -- Но ты ведь женился на ней.
   -- Да. Знаешь, в жизни любого человека наступает момент тотальной усталости. Когда уже не можешь к чему-то стремиться, чего-то ждать и просто сгребаешь в охапку то, что осталось рядом, чтобы не растерять.
   Он сделал паузу. Его взгляд скользнул по комнате и остановился на парном его подарку канделябре.
   -- Ты вернешься со мной в Лондон?
   Столь предсказуемый и столь же пугающий вопрос.
   -- Нет.
   -- Стэлла, это не шутки. Я уже позвонил ей, сказал, что подаю на развод, сорвался сюда только чтобы найти тебя и увезти с собой. А ты отвечаешь "нет". Неужели ты не можешь сделать хоть что-то ради меня, ради нас?
   Могу ли я сделать это ради него? Могу ли оставить страх и вернуться, чтобы обречь нас обоих на жизнь, полную кошмара?
   -- Ты не знаешь, о чем просишь меня, Эрик. Я не могу вернуться в Лондон. Я уеду с тобой хоть на край света, хоть в Антарктиду, но не в Лондон. Мы можем переехать в Лос-Анджелес, который так тебе нравился, "Save" продолжит работу, но в Англию я не вернусь.
   Он не был зол или расстроен, он был взбешен. Не говоря ни слова, Эрик встал и исчез в дверном проеме. Вернулся он минут через десять с мокрыми волосами и без рубахи.
   -- Давай поговорим об этом завтра, -- я знала, что лишь тяну время. -- Тебе отдохнуть нужно.
   -- Ты оставишь меня спать на диване?
   Ох уж эта хитрая зелень глаз!
   -- Нет, конечно.
   Одного взгляда на кровать, еще хранившую в себе воспоминание о запахе Вэда, хватило, чтобы осознать -- спать на ней с Эриком в обнимку я не смогу, а одна не хочу.
   -- Диван раскладывается? -- Эрик видимо понял, почему я, ухватившись за край покрывала, так и не сдернула его.
   -- Да.
   Это была неповторимая ночь. Он был нежностью, я была желанием, мы были одним целым.
  
   Я проснулась поздно, одна на скомканных простынях. В раскрытое окно влетал ветер, дергая занавески. Небо, исполосованное редкими облаками, злобно пялилось на меня Взглядом, который я уже успела забыть. Все мое тело прошиб озноб.
   -- Что с тобой? -- Эрик испуганно подскочил и обнял меня, трясущуюся от холода.
   -- Окно... закрой...
   Одним прыжком он оказался у окна и захлопнул шторы.
   -- Стэлла, что произошло?
   -- Обещай мне, что если мы вернемся в Лондон, ты не оставишь меня одну ни на минуту. Даже дома.
   -- Обещаю.
   Так хотелось верить, укрывшись его руками, как кольчугой.
  
   Позавтракав (или пообедав?) мы решили съездить за билетами.
   -- Ты можешь задержаться в России? -- я знала, что это лишь небольшая отсрочка, но если есть шанс, его нужно использовать.
   -- У нас по графику следующие гастроли через месяц. Кстати, надо бы твоему отцу позвонить.
   -- Он знает? -- моему удивлению не было предела.
   Эрик посмотрел на меня, как на идиотку.
   -- Конечно знает. Я же должен был объяснить, почему развожусь с его дочерью. Он вырвал у Сюзанны трубку, когда мы говорили.
   Представляю, какая встреча ждет меня в родном доме.
  
   Эрик вызвался посмотреть город, поэтому решено было пройти пешком на левый берег, и уже оттуда добраться на машине до аэропорта. Я была вся на нервах и посреди моста не выдержала.
   -- Эрик, посмотри в небо, ты ничего не видишь?
   Он долго вглядывался вверх, где над волнующейся водой туманностью плясал Взгляд.
   -- Нет. А что там видишь ты?
   -- Глаза. Огромные Глаза, полные тумана. Они следят за мной, -- мне нужно остановиться, но слова на одном дыхании срываются с потрескавшихся на ветру губ. -- Это глаза Пандоры, Эрик. Той Пандоры, которая убивала людей в Лондоне...
   -- О чем ты говоришь, Стэлла? Пандора -- это человек с нечеловеческими способностями.
   -- Ты сам понял, что сказал?
   Более озадаченное выражения лица я видела только у своих жертв. Но они удивлялись своей боли, а не словам.
   -- Эрик, я боюсь возвращаться, потому что там Они снова будут управлять мной.
   Я до крови прикусила губу. Эрик шарахнулся от меня в сторону, прохрипев:
   -- Что??? Ты...
   Договорить ему не дал скрип тормозов за спиной. Из машины вышла Сюзанна и не спеша подошла к нам.
   -- Привет голубки.
   И я почувствовала. Туман вокруг сгустился и мощным потоком хлынул в грудь.
   -- Что, бывшая Пандора, страшно? И как ты думаешь, я вас нашла?
   Она вынула из кармана шкатулку с дротиками...
   Так вот, как это выглядело на самом деле! Ее зрачки расширились, заполнив чернотой всю радужную оболочку, лицо посерело, подернувшись пеленой тумана. А в моей груди горел огонь, невыносимой болью сжимая сердце. На последнем выдохе, чувствуя, как легкие сокращаются, почти трескаясь, я закричала:
   -- Эрик, беги!
   Я помню ее смех и его крик. Я помню звук падающего на асфальт тела. Я помню, как в шею вонзилась острая игла, раздирая вокруг себя кожу на монограмму. И маленькие капельки крови сползали по спине.
  
   Без времени. Без пространства.
  
   Не было никакого тоннеля или перехода. Просто вокруг возникли сумерки. Пустые, безветренные. Да и какой может быть ветер, если вокруг нет воздуха? Я попробовала дышать, но бесполезно. Просто не чувствовала внутри легких. Вообще ничего. И так спокойно.
   Я дотронулась кончиками пальцев до лица. Оно на месте. Рука скользнула вдоль по телу. Странное ощущение -- существование только оболочки. Я вижу, чувствую прикосновения, слышу пустоту, но нет стука пульса, нет напряжения мышц и боли. Даже если ущипнуть себя. Это сон? Или смерть?
   А вокруг разлеглась равнина, вспаханная местами неглубокими оврагами и покрытая выпуклостями холмов. Под ногами мягко гладит ступни серый песок. И что-то над головой. Небо ли? Темная поверхность, идеальная в матовой гладкости. Ни облачка, ни светила. Словно сам Свет соблазнил Тьму на рождение чего-то среднего. Серого. Сумеречного. Иного мира. Такого прекрасного и завораживающего своим покоем.
   Я ошиблась. Боль была, но не физическая. Видимо где-то в центре тела все же существует маленькая субстанция, не подвластная медицинским изыскам. Душа. Она ныла, исцарапанная лезвиями воспоминаний. О городе со старым мостом через Иртыш, об отблесках воды внизу и звуке голоса рядом. О крике этого голоса перед последней вспышкой темноты. Я поняла, что мешает мне окунуться и раствориться в царящем вокруг спокойствии. Одиночество. Щемящее чувство одиночества, огромное, как серый сумрак, наполненное сожалением об отнятом и не отданном. Слишком многое забрал у меня тот мир, слишком многое унесла я в себе в этот. Хрупкая, как стекло, нить надежды блеснула, чтобы почти ослепить.
   -- Эрик! Эрик, ты здесь?
   И тишина в ответ. Но как же так? Ты ведь сам пел: "...Отыскав твое имя в списке пропавших без вести, я переверну небо. И расступится пустота, указывая дорогу к тебе..." Вот она, изнанка неба, вот она, пустота, но где ты?
   -- Стэлла!
   Он стоял неподалеку в рубахе без единой пуговицы (многие рвали на себе одежду в агонии, он не исключение) и озирался по сторонам. Хотелось обнять его, но столько непонимания и страха в его чертах...
   -- Стэлла, что происходит? Где мы?
   А в голосе упрек и обвинение. Он все помнит. Я не могу смотреть ему в глаза. Где-то далеко холмы становятся выше, там их несколько, стройной вереницей опоясывают они поверхность, как ограда.
   -- Ты умер, Эрик. И я тоже. Знаешь, как это странно, умереть так, как убивал.
   Не удержалась от усмешки. Я заглянула в его глаза -- один большой ужас.
   -- Где мы?
   -- Не знаю, -- я пожала плечами. -- Может, в раю, может, в аду. Хотя мне кажется, что где-то между.
   -- Я... я не верю.
   -- А ты оглянись.
   Он огляделся и сел на песок. Напряженность исчезла, теперь в нем была лишь усталость, моральная измотанность.
   -- Здесь...
   -- Слишком спокойно для ада?
   -- Да.
   -- А в рай я бы вряд ли попала.
   Я села рядом с ним и скинула рубашку, оставшись в черном простеньком топе. Перерезанные тонкими лямками плечи так хотели почувствовать прикосновение ветра, но -- не судьба.
   -- Стэлла, объясни мне, как это произошло?
   -- Что именно? Как ты умер или как Сюзанна сумела убить?
   -- Как появилась Пандора.
   -- Я и сама хотела бы это знать. Все началось со шкатулки, в которой всегда оставалось семнадцать дротиков, сколько бы я их не использовала. Но она сама по себе никакого значения не имеет. Вэд умер как и мы, хотя его Пандора использовала иглы, -- так легко было рассказывать правду, сидя в глубине неизвестно какого пространства.
   -- Почему ты убивала?
   -- Потому что от меня этого требовали. Помнишь, я говорила тебе на мосту про Взгляд? Это он. Он указывал мне кого и где, постоянно был рядом, даже в моей комнате в Лондоне. Она вообще была моим ящиком Силы. Ко мне боялись заходить, хотя не видели темноты под потолком.
   -- Почему ты не попыталась остановиться?
   -- Остановиться? Эрик, ты думаешь, я не пыталась?! Я не теряла управление в машине, когда слетела с моста.
   Такое искреннее изумление. Он еще мог чему-то удивляться. Глупый.
   -- Это была не единственная попытка. Я пробовала вешаться и даже прыгала с крыши. Как видишь, бесполезно. Единственное, что мне удалось -- уехать. Не знаю, почему. Ты не поймешь, какова была боль в последние дни, когда я отказывалась подчиняться. И я не хотела возвращаться, боялась, что меня заставят завершить начатое.
   -- Может, -- Эрик запнулся, но все же продолжил: -- Может, стоило довести все до конца? Может, так ты бы освободилась, и Пандора исчезла? Может, так бы и Вэд, и мы остались живы?
   -- Моей последней целью был мой отец.
   Возможно, сумей я сейчас вернуться, я бы это сделала. Сквозь слезы, проклятия и истерики забрала одну жизнь в противовес двух, моя -- не в счет. Но люди часто решаются на отчаянный шаг, когда уже не могут его сделать. Эрик это понял. Он обнял меня за плечи и притянул к себе.
   -- Бесполезно сейчас переигрывать в уме события.
   Он поцеловал меня в висок, а затем, откинув волосы, коснулся губами шеи и замер.
   -- Это что такое? -- его пальцы скользнули по лопатке в том месте, где я при жизни поставила распятое на кресте сердце.
   -- Она осталась? Оказывается, понятие "постоянная" гораздо шире, чем кажется на первый взгляд.
   -- Ты чокнутая! -- рассмеялся Эрик.
   -- Ага, во всю голову.
   Похоже, самолюбие у мужчин не выбить даже смертью. Ему льстила сама мысль, что я подставила себя под иглы, чтобы увековечить память о нем. И мне нравится его довольный вид.
   -- Знаешь, я рада, что она осталась. Единственное, что осталось от жизни живым напоминанием.
   -- А как же мы? Мы ведь тоже остались.
   Сейчас бы взяться за руки и по облакам. Только где взять облака? Эрик поднялся и снова окинул взглядом долину.
   -- Не верю, что мы здесь одни, -- сказал он, задумчиво.
   Я и сама сомневалась.
   -- Пойдем искать людей?
   Мы двинулись в сторону холмистой ленты. Песок приятно холодил ступни (интересно, а куда делась наша обувь?). Иногда нам приходилось перепрыгивать через овраги и обходить насыпи. Мы не оставляли следов и теней. Иногда Эрик подхватывал меня на руки или сажал на спину, не потому что я уставала -- усталость вообще не вязалась с нашим нынешним состоянием -- а ради развлечения. Умиротворенная тишина не наводила скуку, а скорее успокаивала, отбрасывая все заботы и тревоги, по привычке еще возникавшие в мыслях.
   Откуда-то издалека послышался неясный шум и мы со всех сил рванули на звук. Правда, "со всех сил" означало, что Эрик практически тащил меня за собой, пока я не поняла, что могу развивать такую скорость, какая при жизни и не снилась. Шум становился все громче и отчетливее, пока не сформировался в какой-то индустриальный гул, от которого нас отделяли достаточно высокие насыпи.
   -- Обойдем или как дураки напролом? -- спросил Эрик, измеряя взглядом высоту препятствия.
   -- Ты считаешь себя умным? -- парировала я.
   -- Ясно. В любом случае, хребет себе не сломаем.
   Это точно. Эрик сделал несколько шагов вверх по склону, из-под его ступней покатились комья земли.
   -- Давай руку.
   Я вцепилась в его протянутую ладонь и воткнула ступни в податливую насыпь. Несколько раз мы скатывались вниз, иногда кубарем, пихая друг друга локтями и коленями, глотая песок смеющимися ртами. Но "Эверест" был покорен и перед нашими глазами раскинулась невообразимая картина.
   Холмы, на вершине которых мы стояли, с другой стороны выглядели горами, высотой в несколько километров (как же я привыкла к этой метрической системе за годы жизни в России!). А внизу кишел людьми городок. Маленький город с каменными строениями и даже мощеными улицами. Всюду двигались крохотными точками люди.
   -- Вот тебе и другой мир, -- задумчиво произнес Эрик.
   -- Спустимся?
   -- Давай.
   -- По-моему проще всего это сделать сидя на заднице.
   Подножка сбила меня с ног и, плюхнувшись в песок задом, я покатилась вниз. Следом, издавая восторженные вопли, летел Эрик. Интересно, а после смерти взросление вообще возможно, или мы на вечность останемся резвящимися придурками? Спустившись, я по инерции пролетела еще пару метров и только сумела затормозить, как с криком "посторонись" меня сверху накрыла туша Эрика.
   -- Клево прокатились! -- все еще смеясь, он поднялся и подал мне руку.
   -- Да уж, -- выплюнув набившийся в рот песок, ответила я и посмотрела на город.
   Теперь он казался деревней из камня. Маленькие домики напоминали пещеры без дверей и окон. Взявшись за руки, мы прошли по узенькой дорожке из темного неестественного камня. Люди улыбались, глядя на нас, и приветственно кивали. Все они излучали покой и счастье, на многих вместо одежды висели лохмотья, но мало кто обращал на это внимание. Все они были босы. Сейчас стало отчетливо видно, что каждое строение здесь -- либо торговая лавка, либо беседка.
   -- Девушка, девушка, подождите.
   Я обернулась. Невысокий добряк с редкими волосенками в турецком халате широко улыбался.
   -- Вы меня спрашиваете?
   Он радостно закивал и жестами подозвал к своей лавке. На длинной ровной поверхности глыбы, служившей прилавком, красовались связки бус и браслетов из того же темного камня, что лежал под ногами.
   -- Возьмите вот это, вам пойдет, -- он протянул мне браслет из квадратных камушков без застежки, который легко наделся на руку. Смотрелся он действительно красиво.
   -- Простите, но у меня нет денег.
   Торговец заливисто рассмеялся.
   -- Вы действительно новенькие, -- прохохотал он. -- Кому после смерти нужны деньги?
   И в самом деле. Я залюбовалась бренчащей безделушкой на запястье.
   -- А почему вы сразу поняли, что мы новенькие, до вопроса о деньгах?
   -- Вы говорите, шевеля губами, -- он хитро прищурился и сжал губы, но его голос отчетливо звучал в моей голове. -- А это совсем не обязательно. Вы не издаете звуков, потому что у вас не работают связки. Достаточно лишь подумать о человеке и обратиться к нему мысленно, чтобы вас услышали. Поэтому здесь и нет языкового барьера. Кстати, я -- Боки, и не спрашивайте, что означает сие имя. А как вас зовут, влюбленные?
   -- Эрик, -- мой Ангел пожал торговцу руку. -- А это...
   -- Пандора, -- перебила я Эрика и заметила, как Боки изменился в лице, улыбка улетучилась, а глаза из лукаво-дружелюбных превратились в колко-настороженные.
   Либо он молчал, либо не хотел открывать нам свои мысли.
   -- Ой, красавица, не шути с проклятыми именами, -- сказал он, внимательно оглядывая меня.
   -- А я и не шучу. Не сама себя так нарекла.
   -- Родители твои неразумны.
   -- Они ни при чем, -- не знаю, дрожал ли мой голос, но волнение било через край. Неужели я все же узнаю, что за проклятие привязалось ко мне и привело сюда? Эрик схватил меня за руку и сильно сжал пальцы, останавливая, но для меня истина была важнее последствий. -- При рождении мне дали имя Стэлла. А Пандорой окрестила шкатулка...
   -- Постой, девочка, не говори ничего.
   Боки заскочил в лавку, схватил котомку и, выскочив на улицу, позвал нас за собой.
   -- Куда мы идем? -- Эрика настораживало рвение нового знакомого, как, впрочем, и меня.
   -- В соседний город, -- отозвался Боки.
   -- Их что, несколько?
   -- Конечно. Вечность, юноша, безмерна.
   Мы вышли за пределы города и двинулись в сторону длинного оврага на горизонте. Некоторое время мы не разговаривали, каждый был поглощен своими мыслями. Наконец, Эрик нарушил безмолвие.
   -- Боки, если это потусторонний мир, то откуда здесь обработанные камни и ткани?
   -- Сложно представить себе вечность безделья. Когда нет необходимости спать, когда нет потребности в заработке на хлеб насущный, человек может наконец заниматься любимым делом, не заботясь ни о чем, кроме своего удовольствия. Кто-то рисует на песке, создавая целые долины картин. Ветра здесь нет и песок не рассыпается. Кто-то строит домики. Это в нашем городке они неказистые, а есть такие, где каждое строение -- дворец. Кстати, самое распространенное увлечение новичков -- это самоубийства. Безумцы едят камни, режут вены, прыгают с огромной высоты -- много способов. Только это быстро надоедает -- толку-то никакого. Знавал я одного дурака, который отрезал себе голову и потом носился с ней подмышкой. А вот мне нравится вытачивать камни и делать из них украшения.
   Я не смогла скрыть удивления.
   -- Эти камни выточены вручную? -- гладкие ровные кристаллики темнели на запястье и гулко звенели, стукаясь друг о друга.
   -- Конечно, -- Боки улыбнулся, впервые после того, как услышал мое имя. -- Времени и сил уходит много, но они не ограничены. Кстати, сами камни приносят издалека, есть целые каменные долины.
   -- Здорово, -- я восхитилась не столько умению мастера, сколько упорству. Сколько бы времени мне не предоставили, но сидеть и методично отшлифовывать грани усидчивости бы не хватило. -- Можно еще вопрос?
   -- Давай.
   -- А почему здесь все ходят босиком?
   -- Потому что эта земля не терпит преград подошвы. Она дарит пришедшим ощущение счастья. Зачем закрываться от ее заботы?
   Вдали замаячили строения. Мы приближались к городу. В отличие от предыдущего (я уже стала расценивать его как родной), у этого имелись стены ограждения. Но что это были за стены! Уходящие вверх шпили башенок с резными балкончиками, выложенные камнями разной формы узоры и высоченные арки многочисленных входов являли собой произведения искусства. Несколько минут мы с Эриком стояли, разинув рты, благоговея перед такой красотой.
   -- Нравится? -- довольно подмигнул Боки.
   -- Это шедевр, -- я не нашла другого определения увиденному.
   -- Так это еще не предел, пойдемте внутрь.
   А внутри была сказка. Холодная, серая, но неописуемо красивая. Величие замков рисовало в воображении атмосферу романов восемнадцатого века, скульптуры и целые монументы, изображавшие животных реальных и выдуманных, людей в разных позах и даже целые сюжеты, казались живыми, многочисленные мосты через несуществующие реки поражали узорной массивностью.
   -- Господи, ну почему на Земле нет таких зданий? -- выдохнула я, пытаясь различить конец высокой башни, у которой даже перила винтовой лестницы были выточены кружевом. -- Почему мы живем в квадратных коробках?
   -- Потому что это бы дорого стоило, -- усмехнулся Боки. -- Нам туда, идемте.
   Мы прошли по аллее каменных деревьев (мастер выточил даже полоски, создавая березы) и свернули на маленькую улочку, которая петляла между домами (эти были уже с окнами, точнее, отверстиями в виде окон). Боки остановился у высокого здания, выделявшегося среди остальных своим величием. В царящих кругом сумерках оно выглядело зловеще.
   -- Вам сюда.
   -- А вы? -- спросила я. Не то чтобы мне было страшно остаться без проводника, но с ним как-то спокойнее и веселее.
   -- Мне нельзя. Это ваша тайна и незачем другим ворошить змей ее ответов.
   Внутри было темно, хоть глаз выколи. Я вцепилась в локоть Эрика, неуверенно нащупывающего дорогу. Внезапно он споткнулся и остановил меня.
   -- Здесь лестница наверх. Стэлла, ты точно хочешь пойти туда?
   Я не видела его лица, но мысли передают эмоции гораздо лучше голоса. Эрик был встревожен не на шутку.
   -- Я должна. Я хочу узнать, кто сделал из меня чудовище.
   -- Ты надеешься, что найдешь здесь ответы? А если этот торговец привел нас к пропасти?
   -- Разве нам есть, что терять?
   -- Ты права.
   Осторожно ступая, мы преодолевали ступеньку за ступенькой, не размыкая рук. Выше стали попадаться маленькие окошки, позволявшие хотя бы видеть, куда наступаешь. Мы часто останавливались, чтобы разглядеть в застенном (не назовешь же его уличным) свете причудливые узоры перил и стен. Здесь были и кружева, и головы животных, и изображения исторических битв. Некоторые из картин можно было "увидеть" лишь осязанием -- проводя ладонями по линиям неровностей стен. Чем выше мы поднимались, тем светлее становилось, окна были больше, а стены шире. Странно, что снаружи это не заметно.
   -- Здесь двойные стены, -- сказал Эрик и, уловив мое недоумение, пояснил. -- Я слышу твои мысли.
   -- В этом есть и минусы, -- ответила я, на самом деле понимая насколько глупо сейчас иметь секреты друг от друга.
   Лестница оборвалась маленькой площадкой с тремя коридорами, которые лучами растекались в разные стороны.
   -- Куда пойдем? -- я остановилась в растерянности.
   -- А какая разница?
   Действительно. Первым мы выбрали левый проход, который кончился очень быстро широкой светлой комнатой со срезанным наискосок потолком. В стене напротив было вырублено огромное окно, по бокам которого тянулись каменные перегородки, разделявшие помещение на три зоны. В центральной -- самой большой -- стоял массивный стол и несколько валунов, служивших, видимо, стульями. Что было в двух других отсеках мы не видели из-за стен.
   -- А вы все еще люди. Знаете, что по человеческой психологии самое важное обычно находится в крайнем правом углу, а идете сначала в левый.
   Голос раздался за спиной так неожиданно, что я невольно вскрикнула, а Эрик машинально оттолкнул меня назад, заслонив собой.
   -- И даже шарахаетесь, как смертные. Что ж я вам могу сделать-то?
   -- Извини, -- Эрик расслабился и успокоился. -- Кто ты?
   Я вышла из-за своего сомнительного укрытия. Перед нами стоял мальчик лет девятнадцати в износившихся, бывших когда-то черными, брюках и кружевной рубашке. Милые светлые кудряшки почти закрывали лицо, а тонкие красивые пальцы теребили золотую цепочку на левом запястье. Правду говорят -- золото вечно.
   -- Зовите меня Воланд, мне так нравится, -- мальчишка засмеялся, откинул волосы, и с ангельского лица в меня вонзился Взгляд.
   Я почувствовала, что падаю, но, подхваченная Эриком, устояла на ногах.
   -- Ты?!
   -- Я рад нашей встрече, Пандора. И она не могла не состояться, потому что ты уникальна в своем роде.
   Глядя на его не по детски серьезное лицо, я боролась с тысячей желаний. Убежать, ударить, вогнать по шею в камень, спрятаться, умереть... Я чувствовала, как сжались кулаки и заскрипели сжатые от злобы зубы Эрика. Он все понял.
   -- Прекрати, -- голос Воланда не был властным, в нем сквозила усталость и маленькая доля раздражения. -- Подумай, чего ты хочешь больше -- забыть или понять?
   Он обошел нас и сел на один из валунов. Ссутулившись, он утомленно посмотрел в окно, из которого была видна лишь серая пелена. Нам ничего не оставалось, как присоединиться. Долгое молчание угнетало. Как это сложно -- сидеть рядом с человеком, который принес тебе столько боли. И не только физической.
   -- Зачем тебе это было нужно? -- первым не выдержал Эрик. Беспомощность и необратимость точили его изнутри не меньше, чем меня. И только он мог понять, как мне сейчас не хватает сигарет.
   -- Так было нужно. Все эти люди принесли гораздо больший вред своим близким, чем сама Пандора.
   -- Какая чушь! -- внутри меня все кипело. -- Ты что, возомнил себя спасителем человечества? Такой чисткой не изменить людей!
   -- Мне не так мало лет, как кажется, -- и в его глазах скользнула столь знакомая усмешка. -- Видишь ли, оболочка здесь не стареет, взрослеет лишь разум. Меня убили в восемнадцать (я ошиблась в оценке всего на год). Убили только потому, что я услышал, как мой дядя собирался расправиться с соседом из-за земель. Я хотел помешать, но не сумел. Не успел. Глупо и несправедливо, правда?
   -- Мой отец не убивал тебя! Вэд не убивал тебя! Никто из них не заслужил твоей мести! -- главная обида выплеснулась, поранив воспоминаниями. Столь уместные и желанные слезы не выступили только потому, что физически это стало невозможно. Первый ощутимый минус этого мира.
   -- Всему есть причина. Твой отец пересажал сотню невиновных, которые гнили в тюрьмах. Твой отец не отвез вовремя в больницу твою мать и не заплатил за лекарства. Мне продолжить или достаточно?
   На это у меня не нашлось ответа.
   -- Но почему я?
   -- А ты разве не понимаешь? -- две пары изумленных глаз уставились на меня.
   -- Нет.
   -- Ты сама хотела этого. Из-за него, -- мальчишка кивнул в сторону Эрика.
   -- Что? -- взвизгнула я.
   -- Что? -- выдавил Эрик.
   Наши взгляды встретились, и я вспомнила все. Как металась по комнате, разбрасывая книги, в приступе ревности, как злилась, узнав об истинных чувствах и намерениях Сюзанны, как хотела удалить ее, словно раковую опухоль на сердце. Теперь я поняла, что стала орудием лишь из-за своего желания разрушить. Так же, как Сюзанна, когда из-за меня потеряла Эрика. Так же, как Ольга, не сумевшая принять уход Вэда.
   -- Теперь у тебя осталось всего два вопроса. Подожди здесь, я сейчас вернусь, -- Воланд поднялся и скрылся в коридоре.
   Ему не нужно было никуда уходить, он просто хотел оставить нас наедине.
   -- Ты хотела избавиться от Сюзанны из-за меня? -- Эрик поднял глаза, и я содрогнулась. Сколько в них было укора и непонимания!
   -- Я лишь хотела, чтоб ее не было. Вообще, никогда в моей жизни, понимаешь?
   Он не понимал. Но смирился.
   -- Стэлла, что еще я должен узнать? Скажи лучше сейчас, чтобы не растягивать.
   -- Я и сама не знаю, -- можно кусать губы сколько угодно, не боясь отека и крови. -- Ты уйдешь теперь?
   Безразличие, граничащее с усталостью, вот что было в его глазах. Но недолго. Вернулась теплота, снисходительность словно перед нашкодившим ребенком.
   -- Куда я уйду? Лучше попытаться принять, чем сразу отрезать.
   Бесшумно в комнате снова возник Воланд и, взяв меня за руку, подвел к окну.
   -- А теперь смотри. Смотри вниз.
   Высота башни оказалась немыслимой, под нами струилась серая дымка, которая не была видна снизу, но так четко проявлялась здесь. Руки Воланда легли на мою голову.
   -- Закрой глаза, просто слушай меня. Отключись от всего остального.
   Его голос плавными переливами струился в моей голове, уводя в подобие транса. Все исчезало, таяло, не оставляя ничего, кроме пустоты...
   -- Открой глаза.
   ... Сумерки рассеялись, яркий свет заполнил глаза, пропуская взгляд через полосу тумана вниз, туда, где хаотично двигались маленькие разноцветные огоньки...
   -- Не говори ничего, я вижу то, что видишь ты. Выбери один из них. Выдели и иди глубже к нему.
   ... Ярко-красным пятном расползался маленький огонь, растекался, становился больше и объемнее. И ближе, но ненамного...
   -- Не бойся, нырни в него.
   ... Стремительное падение и почти столкновение, но проникновение внутрь. И темно внутри, хотя красный цвет повсюду. И какие-то линии, прожилки, нити...
   -- Это эмоции. Это чувства. Попробуй прочесть.
   ... Нити вокруг, они путаются и свиваются в узлы. Некоторые дрожат и извиваются, подобно ядовитым змеям, некоторые замерли на своих местах, некоторые трусливо отползают, растягиваясь, в сторону от дрожащих.
   Ближе.
   Отчетливее напряжение.
   Прикосновение, легкое касание дергающейся нити.
   Боль...
   -- Не твоя. Его боль. Пойми ее.
   ... Раздирает, разъедает и пропитывает собой. Движение сильнее, быстрее с каждым мгновением. Образы. Сначала расплывчатые, затем четче и четче, до силуэтов, до черт лица, до цвета глаз. Обида. Это обида за измену...
   -- Молодец. Выходи наверх. Аккуратно и осторожно.
   ... Снова мрак и ленты чувств. Выше -- свет. Солнечный и четкий до очертания улиц незнакомого города. Люди с хмурыми лицами. Взгляд снаружи на того, кто чувствовал его внутри. Молодой, совсем еще мальчик озирается по сторонам и поднимает голову к небу. Испуг...
   -- Уходи от него. Найди еще одного.
   ... Снова мириады точек. Одна бьется бордовым, почти черным, не сразу разглядишь сквозь свет и мельтешение вокруг...
   -- Хороший выбор. Действуй.
   ... Вниз. Внутрь. Боль. Нет, даже не боль, а колючий ужас. Все нити сбились в клубок и сторонятся двух черных артерий. Ненависть. Потеря. Предательство. Очертания дорогих лимузинов и черных пиджаков с пистолетами на ремнях...
   -- Возьми один из лучей и проникни внутрь.
   ... Еще глубже, оставляя образы на поверхности. Только свет...
   -- Усиль его.
   ... Растекаясь, раздвигать рамки. Ничего не выходит. Чего-то не хватает...
   -- Выходи, ты не сможешь. Никто не сможет. Ищи тех, кто связан.
   ... И снова огни. Миллионы, миллиарды и лишь несколько с тонкими лучами-связями. Одинаково светятся, но чаще один ярче...
   -- Ныряй в яркий. И темный.
   ... Не видно. Поиск среди оранжевых и красных. Есть. Голубой и почти черный. Черный дрожит, дергается на месте. Внутри мрак. Одна пульсирующая нить, уходящая наружу по связующему лучу с голубым огнем...
   -- Это и есть любовь. Любовь в одну сторону. Не отвергнутая, а незамеченная. Отвергнутая спокойнее. Давай.
   ... Образы мужчины и девушки сквозь мутную призму ненависти. Свет струится бордовыми струями, протекая мимо белых лучей. Соединить? Вспышка. Боль от ожога. Вихрь сбивающихся лучей расширяет стенки и вырывается наружу...
   -- Подожди, не выходи. Создай образы.
   ... Немного выше в темноту. Воображение рисует облезлую дворнягу у забора...
   -- Молодец. Теперь назад. В их мир. Но немного останься внутри, контролируй обе области.
   ... Девчонка озирается, ищет по сторонам. Ей только что было очень больно. Уставилась в небо, широко раскрыв такие грустные черные глаза с прозрачными каплями. Внутри сходят с ума лучи, рвутся наружу...
   -- Ну хоть подмигни ей, что ли.
   ... Удивление и ответная улыбка. Отвернулась, ищет. Вдоль аллеи к маленьким домам частного сектора. Собака скулит, но не может уйти. Миг. Агония. Конец...
   -- Закрой глаза. Вернись к нам.
   Меня трясли за плечи. Я открыла глаза и посмотрела на Воланда.
   -- Теперь ты знаешь, как и почему. Без белых лучей ничего бы не вышло. Чтобы убить, нужен свет Любви. Именно он смертоносен, подпитанный чужой энергией, которую влюбленный забирает у объекта своей привязанности. Он был и у тебя, и у Ольги, и у Сюзанны. Они хотели убивать, а я хотел, чтобы ты пришла сюда.
   -- Тогда почему не дал мне умереть, почему не убил?
   -- Не дал, потому что тогда ты была мне нужна, не убил, потому что боялся разрушить. Полностью. Тебя не было бы даже здесь. Ты уникальна, Пандора. Ты смогла сопротивляться. Ты освободилась от меня, неужели до сих пор не поняла этого?
   -- Как?
   -- Нахлебавшись смерти так, что возненавидела ее.
   Он опустился на валун и замер. Переведя недоверчивый взгляд с Воланда на меня, Эрик рассмеялся.
   -- Господи, какая чушь.
   -- Чушь? -- мальчишка вскинул брови. -- Зря ты так думаешь. Кстати, на твоем месте я бы не относился столь скептически к этому знанию, потому что ты сам не прост. Вспомни строки из своих песен: "Там где любовь становится смертью ты видишь свет...". Ты не так прост, Эрик, но твою загадку, я, к сожалению, не разгадал. Пока.
   Мне захотелось исчезнуть. Исчезнуть совсем, а не просто из этой комнаты. Желание становилось все сильнее, когда Воланд поднялся и обнял меня за плечи.
   -- Теперь ты можешь поступать, как хочешь, но никогда не сумеешь избавиться от желания что-либо изменить у них, -- он указал рукой на бездну за окном. -- Знание -- это тяжелая ноша и мало кто способен сопротивляться желанию его использовать. А сейчас уходите.
   Уже в коридоре, оставив за спиной комнату, я обернулась.
   -- Воланд.
   -- Да?
   -- А как же шкатулка?
   -- Лишь красивое дополнение. В материальном мире управлять вещами гораздо проще, чем способностями людей. Ты сможешь этому научиться, если захочешь.
  
   Снаружи по-прежнему царил полумрак. Это был его мир, где нет места ни Свету, ни Тьме. Никаких крайностей, будоражащих чувства, только срединное спокойствие и умиротворение баланса.
   -- Знаешь, Стэлла, -- Эрик обнял меня за талию и притянул к себе. -- Кем бы мы ни были там, мы навсегда останемся нами здесь. Именно "нами", а не "тобой" и "мной". Мы сотворили друг друга в живом мире, потому что без твоей поддержки "Save" развалился бы сразу, уверенный в своей никчемности, потому что я сделал тебя Пандорой. И мы должны сохранить друг друга в этом мире.
   -- Спасибо, -- успела вымолвить я перед поцелуем. -- Куда теперь?
   -- Куда? -- Эрик окинул взглядом маленькую улочку, на которой мы стояли у подножия громадной башни. -- Вперед, смотреть на города, искать место, где захотим остаться.
   Мы шагали по улицам, держась за руки, заклейменные общим символом. Люди улыбались нам, а мы улыбались им. И я готова поклясться, что все дороги идут из ниоткуда в никуда -- слишком похож каждый шаг на предыдущий, слишком нерушима наша связь и слишком неопределенно наше никогда не наступающее завтра в мире, где вместо солнца светит счастье, вместо дождя льется тоска по еще не пришедшим, а вместо ветра проносится мимо время.
   В нашем мире.
  
   13.06.06
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"