Аннотация: "Если напросилась в упряжку, нечего на узду жаловаться". Слышала я где-то такую фразу. Так и с Линой. Допрыгалась девочка.
ТРОЕ
Глава 2.
Так я попала в Омск. Грузный, как старая торговка, город выполз навстречу не спеша. Сначала он издалека покосился на нас забором санатория, затем выплюнул кучку производственных зданий, от одинокости которых кольнуло обреченностью, и только спустя железнодорожный хребет соизволил показать ущербное тело с прыщами жилых домов. В мареве полуденного солнца ухабистая трасса напоминала не глаженые джинсы, такое безобразие и в моем родном городе встречалось часто, но уставшие за ночь глаза воспринимали любую неровность дороги, как шрам от бесчувственности людей.
Как ни старалась, за весь путь я не сомкнула глаз ни на минуту. Хотя напарники молчали -- Джон следил за дорогой, изредка подвывая тенором симфониям Баха, а у Марка хватило спокойствия уснуть -- мне мешали назойливые последождевые комары и сомнения. Причем, волнения об ожидаемой жизни не тревожили. Долгие часы я решала, как заставить родителей не поднимать на уши УГРО. Послать открытку? Вычислят. Позвонить? Вычислят еще быстрее. Связаться через Интернет? Омские ищейки настигнут, стоит папочке сказать "Апорт". Есть только один способ -- "умереть". Но как?
На полдороги я решила поделиться размышлениями с Джоном, он отмахнулся: "Забей", и тут же добавил:
-- Это наши заботы, но ты мыслишь в правильном направлении.
Вдаваться в подробности я не стала, хотя перекладывать заботы на других, не понимая способов, легко только когда от этого не зависит твоя жизнь в прямом смысле слова.
Проехав весь город, как мне тогда показалось, мы остановились в зарослях коттеджей. Среди однотипных коробок с фальшивой претензией на вычурность наш дом представлялся замком. Отделанные под каменную кладку серые стены выглядели как средневековая крепость в окружении красно-кирпичных лачуг современной цивилизации. Я даже испытала гордость и щемящий восторг от аскетических конусов крыш над стрельчатоглазыми телами особняка и двух примыкающих башенок.
Смоляные ворота приветствовали нас мелодичным фальцетом и распахнулись, как по волшебству. Еще одним отличием "замка" от соседей стал асфальтированный периметр двора вместо хаотично рассаженных деревьев.
Разглядывая круглые окошки подвала, я не удержалась от глупого вопроса:
-- Здесь, поди, и привидения имеются?
Рука Марка замерла, провернув ключ входной двери, из-под длинной челки меня полоснул пугающий взгляд.
-- Конечно. В количестве двух штук.
За спиной раздался низкий смех Джона.
-- Не бойся, детка, -- хохотнул он, -- тебя они не съедят.
Каким бы шутливым тон ни был, за порог я ступила с опаской. Но небольшой холл встретил не мрачной сыростью, как ожидалось, а ласковым светом люминесцентных ламп и ненавязчивым запахом фиалок. Цветы, разбросанные в горшках по всей комнате, были прекрасны, и от мягкой голубой подсветки бархатистые лепестки казались хрупче крыльев бабочки. В моем прежнем доме цветов отродясь не было, мать, якобы, страдала аллергией на пыльцу, но при этом могла целый вечер плакаться, что отец давно не дарил букетов.
Скинув ветровку и босоножки, я прошла внутрь "замка". Первая же комната вызвала недоумение: почему родители, будучи весьма состоятельными, не заботились об уюте? Конечно, построить дворец с колоннами не каждому по зубам, но обстановку в тон подобрать-то можно! В приемном зале невероятно гармонично сочетались старина и хай-тек. Под навесным потолком решеткой пересекались лампы дневного света, три дивана кофейной расцветки стояли в самом центре, окружая стеклянный столик с ножкой в виде ствола баобаба, лицом к стене, которую занимала плазменная панель между репродукциями полотен Босха. Динамиков квадро-системы разглядеть я так и не смогла, видимо они скрывались под узорчатыми реями колонн. У противоположной стены в углу расположился бар из темного дерева, составивший бы конкуренцию любому ресторану. Под ногами расстелился огромный коричнево-молочный ковер, а в дальнем углу гордо поблескивал черной лакировкой шикарный рояль! И всюду -- в раскосых волнах портьер, в неторопливом тиканье гиацинтовых часов или едва уловим шорохе кондиционера -- угадывалось соседство эпох, будто времена, проходя сквозь этот зал, оставляли чуть-чуть своей неповторимости.
-- Проходить собираешься, или ты с медузой Горгоной взглядом встретилась?
Мягко подвинув меня, Марк скользнул тенью через всю комнату и скрылся за противоположной дверью.
-- Это невероятно! -- призналась я, ступив на щекочущий пятки ворс ковра. -- Никогда не видела ничего подобного!
-- Разве? -- хитро прищурился Джон. -- Что ты тогда вообще в жизни видела?
-- Ничего.
И это правда. Еще девчонкой я часто фантазировала о собственном доме, но даже мое, забитое атмосферой дворцовых палат Дюма или -- позже -- Райсовских катакомб, воображение ограничивалось цветом обоев и фасоном мебели. Я не удержалась от соблазна коснуться гладкости клавиш рояля, и кристальный звук прокатился по стенам.
-- Умеешь играть? -- голос Джона над ухом прошелся острой волной по всему телу.
-- Семь лет музыкальной школы, -- ответила я, изо всех сил стараясь не раскрыться голосом.
-- Тогда вот это ты должна знать.
Его руки приникли к клавишам, и я оказалась зажатой между роялем и горячим телом. Грудная клетка Джона касалась моей спины, словно раскаленная печь. Какой же температурой нужно обладать, чтобы я чувствовала себя, как клейменное животное? Для первого урока музыки Джон выбрал весьма красноречивый вальс Дога.
Я уже превратилась в сироп, когда мелодию оборвал суровый голос.
-- Эй, Сальери, Лине нужно отдохнуть.
-- Да, конечно, -- неохотно согласился Джон и, взяв меня за руку, потянул к двери. -- Пойдем, я покажу тебе спальню.
-- Не стоит, -- отрезал Марк так, словно вырывал добычу у противника. -- Я сам.
Исход безмолвной перепалки меня не волновал. Победа все равно виделась на моем фронте. Сдаться на милость любому из них -- наслаждение. К тому же, второй в долгу не останется. Вопрос во времени. Из игривой вредности я решила внести свои коррективы в игру.
-- Перед сном я привыкла принимать душ. А уж этой дверью, думаю, не ошибусь.
От моего заявления губы Джона слегка сжались, а Марк, напротив, одарил одобряющей полуулыбкой. Мне позволили сделать выбор. Мизерный жест свободы приглушил стоны разума, все еще сопротивлявшегося переменам.
Уже скрывшись за дверью, я расслышала возмущенный возглас Джона: "Ты с ума сошел!".
Оказалось, что приемный зал занимал весь первый этаж "замка". Наверх вела утопленная в полумраке лестница. Со стен коридора меня разглядывали причудливые гипсовые узоры, под ногами тихонько поскрипывал синтетический палас, и я исщипала локоть, чтобы до конца поверить уставшим глазам.
Второй этаж встретил распахнутой деревянной дверью и широким коридором. Хотя можно ли так назвать небольшое помещение с россыпью дверей? Через деревянные жалюзи лентами просачивался солнечный свет, обличая круговерть пылинок, на маленьком диванчике валялся номер "Максима", еще несколько лежали на журнальном столике. И если внизу царила смесь эпох, то здесь покоилась современность. Именно покоилась, потому что ненавязчивый, аскетический холл расслаблял голубыми тонами и ароматом сандала.
Показушная независимость аукнулась: передо мной одна дверь, в смежной стене -- еще три. И какая из них ведет в ванную? Я наугад подошла к ближайшей, но за ней чернела еще одна лестница.
-- На чердаке ванной нет.
Мне следует привыкнуть к бесшумности Марка, чтобы не вздрагивать каждый раз, когда его голос рассекает загадочную тишину дома.
-- А эта, -- указала я на одинокий проем большой стены, -- ведет в спальню?
-- Да.
-- Ясно.
Ничего ясного! Специально употребив единственное число, я очень надеялась на поправку. Но ее не последовало. От предчувствия нервно сбилось сердце. До отношений парочки этих драконов мне дела нет, но если в их обители нет лишней кровати...
Марк пресек дальнейший расспрос, исчезнув за дверью, и был прав. Думать о морали и нравственности стоит перед тем, как прыгнуть в машину к незнакомым мужикам, а не в их доме. Правильно пел Чиж -- поздно пить "Боржоми", если почки отвалились.
В мягкой белизне ванной комнаты мои попытки объяснить скоропалительность и, признаться, безалаберность вчерашнего дня потерпели фиаско. Меня не похищали и не гипнотизировали. Скорее, соблазнили. Красиво, непринужденно и жестоко. Видимо, с детства во мне жила не Анжелика, как мечталось, а Бонни. Вот и получила вместо де Бержерака двух Клайдов. Кто сказал, что мечты не материальны?
Майка пропахла потом от дальней поездки, джинсы изнутри приобрели неприятную засаленность, и я вздохнула с облегчением, заметив на перламутровом крючке ворсистый банный халат. Влезать в грязную одежду после воды, розовый запах которой уже дурманил, представлялось пыткой.
Первые же секунды в джакузи, рассчитанном, как минимум, на двоих, разнежили не только тело. По атласной гладкости фаянса хотелось растечься волнами и розовой пеной выползти через край. На стене среди квадратных зеркальных плиток выступала кнопка, от ее нажатия комната сменила яркое зарево электричества на разноцветные огни. Отдавшись эйфории, я расслабилась, откинула голову на край джакузи и... заорала во весь голос. Хаотично шлепая по стене в поисках жуткой кнопки, я не могла ее найти, крошечный выступ, словно исчез, оставив меня, запертую в ванной с сотнями горящих глаз. Десятки женских лиц уставились на меня с потолка взглядами, полными боли. В их бледном свете вода стала красной, покрытой белой пеной, как кровь из глубокой раны. Я разодрала горло криком, поскальзываясь на гладкой поверхности в попытках выбраться из зловещей чаши, когда в ванную влетел Марк. Он зажег яркий свет, и лица исчезли в белом полотне потолка.
-- Успокойся, -- мягко потребовал Марк, присев на край джакузи. -- Это всего лишь рисунок.
Меня трясло и подбрасывало от конвульсий истерики. Но стоило Марку приобнять за плечи, как чувство защищенности вытеснило страх. Я уткнулась лицом в его колени и потихоньку успокоилась.
-- Зачем вы изрисовали потолок такой мерзостью? -- спросила я, все еще всхлипывая.
-- Что мерзкого в лицах девушек? Ты просто не ожидала их увидеть, вот и испугалась. На самом деле они прекрасны!
-- Нет! -- взвизгнула я от возмущения. -- Они... они... мертвые! Они бледные и ужасные, как мертвецы. Зачем вы изрисовали потолок мертвецами?
Отвечать Марк не стал, отстранился и строго посмотрел в глаза.
-- Я ошибся в тебе, Лина, -- от его резкости и разочарованности я продрогла. -- Если ты так реагируешь на невинную роспись, то что будет при виде настоящей, грязной смерти?
А ведь этого не избежать. Да, у них есть правила, но, оказавшись здесь, я больше не свидетель. Я -- сообщник. И рано или поздно увижу, как от руки Марка или Джона человек перестанет существовать.
-- Марк, -- остановила я, когда он собрался уходить. -- Ты сказал, что эти лица прекрасны. Научи меня видеть их красоту.
Он понял истинную причину просьбы, а, может, на это и рассчитывал, упрекнув в страхе. Снова надо мной засветились глаза, но теперь я смотрела на них по-другому, внимая тихому низкому голосу.
-- Запомни, Лина, истинное очарование женщины в ее беззащитности. Настоящая женщина может казаться волевой и независимой, но стоит всколыхнуть сердце, и она откроет истинную слабость, уязвимость. Как и Жизнь, чья прелесть в быстротечности. А теперь представь ту нежную безвольность, что излучает девушка на границе Смерти. Податливая и беспомощная, она есть олицетворение трогательной хрупкости, сравнимой лишь с хрусталем.
"Нет. Нет! Нет!!!" -- отстучал в висках страх. Я вгляделась в застывшие лица, умоляющие и обреченные. Художнику знакома Смерть, иначе не передать красками трагизм, который сочился из каждого взгляда подобно березовому соку израненной коры. По кафельным стенам все еще стекали багряные капли, брызгами заброшенные к мозаике лиц моей агонией, и каждая из них казалась последней слезой жизни, скатившейся с нарисованных глаз. Марк все говорил и говорил, вспоминал Патрика Зюскинда, воспевшего ароматы живого через смерд смерти, благодарил Эдгара По за обличение величия мертвой женственности, и мне открывалась пульсирующая ужасом панорама предстоящего, настолько яркая, что слог имени дернулся из горла хрипом.
-- Марк, -- я сглотнула, чтобы вернуть голосу звук, -- вы меня убьете?
Рука в закатанном по локоть рукаве рубашки потянулась к стене, разделив джакузи на две половины: одна -- кровавая лужа с пузырями вместо пены, вторая -- маленький бассейн с моим напрягшимся в ожидании телом. От нажатия кнопки зажегся свет, скрыв бледные лица.
-- Нет, -- спокойно ответил Марк с улыбкой, изучающе оглядев мою незащищенную шею. -- Ты уже слишком беспомощна. Зачем лишать жизни того, кто находится в твоей власти? Нет, Лина, тебе уготована роль музы.
Еще не успело услышанное отложиться упорядоченной цепочкой мыслей, как я получила подарок, мираж которого вел меня все это время. Губы Марка оказались холодными и влажными, с привкусом дорогих сигарет и коньяка. Легкостью крыльев мотылька поцелуй коснулся рта и растаял.
-- Не засиживайся в горячей воде, -- с улыбкой произнес Марк, -- давление поднимется.
Вслед за тихим хлопком двери растворился страх. Я готова была умереть, но от руки этого порочного Дьявола, потому что он сумеет убить нежно.
Из-за двери спальни доносились обрывки фраз, я немного помедлила, прежде чем войти и, припав ухом к белому пластику, попыталась подслушать разговор. Но голоса звучали тихо, и хоровое пение грянуло силой "Lacrimosa" Моцарта, лишив меня возможности уловить хотя бы слово. Кроме того, хоть пластиковый пол и подогревался, стоять на нем босыми ногами было холодно.
Мое появление в комнате особого ажиотажа не вызвало -- Марк продолжал говорить по телефону, нарезая круги между диваном и старинным секретером, а Джон, расстелившись на огромной кровати с закрытыми глазами, качал ногой в такт музыке. Кровать в спальне, действительно, была одна, но на ней спокойно могла разместиться целая рота. Сначала я подумала, что меня попросту не заметили и села в кожаное кресло. Фривольная атмосфера настраивала на окончательный срыв плотины запретов, и я потянулась к открытой пачке сигарилл. Коричневые палочки с крошечными мундштуками должны были завершить картину перевоплощения, сколько раз я представляла себя вальяжной дамой, изящно зажимающей дымящуюся сигарету пальцами, но всегда боялась попробовать. Теперь же, избавившись от страха перед отцовской яростью, я решила дать себе волю, хотя организм молил о сне, а не очередной встряске.
-- Не смей, -- раздался голос Джона, стоило мне коснуться сигарилл. -- Иди сюда.
Приказной тон требовал беспрекословного подчинения. Мне такая напористость знакома с детства, ничего доброго она не сулит. От пережитых потрясений, нервы атрофировались, я даже не испытала страха перед колючим, жестким взглядом, только обернулась с немой мольбой о помощи к Марку, но он поспешно закончил звонок и, сложив руки на груди, оперся на подоконник, наблюдая за моей реакцией.
-- Иди сюда, -- еще раз повторил Джон, и я поняла, что просьба -- последняя.
Сопротивление будет сломлено силой -- никакого намека на нежность и игривость. Только требование. Рабство. И у меня нет права бояться.
Поднимаюсь с кресла, осторожно подхожу к кровати, как к бассейну с крокодилами, и сажусь на краешек.
-- Раздевайся, -- очередное стальное требование.
Сколько раз представляла этот момент, засыпая на льняных подушках девичьей полуторки. Сколько мечтала, прописывая воображением каждую деталь. Многие из них совпадают: и кровать поглощает, окутывает нежностью шелкового белья, и горечь мужского одеколона разбавляет приторность цветочного запаха, и волшебная грусть величайшего творения Моцарта без наркоза прошивает сердце. Но почему не слушаются руки? Узел пояска не поддается, кажется, ворсистая лента только затягивается туже. Тонкий золотой браслетик, подаренный родителями на окончание школы, путается, пристает к пальцам, угрожая порваться.
Они наблюдают за моим сражением: один тяжело с раздраженным нетерпением дышит рядом, второй застыл у окна, с любопытством выжидая.
Наконец, Джон не выдержал. Узел пояска поддался напористому рывку, и халат обжог бедра, отлетев к ногам Марка.
-- Глупо бояться неизбежного, -- с придыханием прошептал Джон, повалив меня на кровать.
Я понимала это, но меня трясло то ли от холода, то ли от нервного напряжения, хотя, скорее всего, одно было вызвано другим. Ноги от щиколоток до бедер покрывались напористыми поцелуями, и каждое прикосновение прохладных губ отдавалось спазмом. Джон особо не торопился, но жадность движений выдавала нетерпение, скрываемое ради утехи. Я не могла расслабиться, меня колотило, как на приеме у стоматолога, кожа покрылась мурашками и, казалось, вот-вот лопнет. Мне бы закрыть глаза, но пристальный, искрящийся взгляд Марка сверху вынуждал даже моргать с пугающей мимолетностью. Он заводился сильнее от каждого моего всхлипа и, наконец, резко скинул рубашку, так, что пара пуговиц глухо застучала по непокрытому ковром полу. Джинсы на нем задержались ненадолго. От вида нависшего возмездием мужского тела онемели кончики пальцев. Я сумела зажмуриться, ощущая на шее осторожный укус, сменившийся поцелуем. С двух сторон по телу двигались нити прикосновений, подбираясь к центру, который уже дрожал и горел раскаленной лавой. Марк добрался руками до моего вулкана первым. Сквозь туман накатившей истомы я расслышала треск расстегиваемой молнии и шорох одежды. Новый разряд тока прошелся по телу, когда прохладные ладони раздвинули мне ноги. Раскрытая, доступная, выставленная на обозрение я принадлежала им безраздельно. И Джон не преминул этим воспользоваться.
Меня будто разорвали. От резкой боли тело дернулось, фиолетовые сполохи разъели глаза, и сквозь собственный крик я расслышала грохот. Затмение длилось не дольше мгновения, боль тут же утихла, оставив непривычное ощущение -- будто в меня проложили дорогу. И оно стало откровением. С четырнадцати лет я пресекала навязчивые попытки знакомый парней, оберегая свою "честь", как святыню. А оказалось, что беречь-то нечего. И незачем. Кого ждала? Принца? Так почему отказывала тем, кого, как казалось, любила? А теперь стала прихотью. Достойное избавление от бремени.
-- Она девственница, -- простонал Джон из-за кровати, оторвав меня от размышлений.
Я открыла глаза, натолкнувшись на удивленную улыбку Марка.
-- Была, -- констатировал он.
Невесомой куклой Марк развернул меня к себе и без лишних предисловий вторгся внутрь. Он сделал это аккуратно, без грубости и напора, так, что я ощутила дискомфорт лишь в первые мгновения, а позже сумела расслабиться и даже вошла в такт размеренных движений.
Когда Марк закончил, внутри меня все пульсировало и грозило взорваться, но я не посмела просить о продолжении. Джон уже забрался на кровать и, прикрыв глаза рукой, казалось, спал.
-- Что с ним? -- спросила я, прикрываясь халатом.
-- Понимаешь, -- начал Марк, застегивая джинсы, -- когда девушка лишается девственности, происходит сильный выплеск энергии. Чуть меньший, чем при смерти. А наш Джон очень чувствителен к подобным явлениям.
-- Иди к черту, -- послышалось рядом.
-- Уже собираюсь, -- усмехнулся Марк. -- Вернусь завтра.
-- Зачем так долго? -- Джон открыл один глаз в недоумении.
-- Надо уладить вопрос, чтобы недоразумений не вышло.
От перспективы провести сутки наедине с Джоном меня кольнул страх. В нем виделась угроза, тогда как Марк обещал защиту. Но силы оставили окончательно, и шум мотора через открытое окно донесся до меня уже сквозь дрему.