Вы знаете, что происходит с человеком, когда он умирает? Он попадает в пустоту. В несуществующую утробу, где судить его приходят не ангелы и не демоны, а крабы. В обычные дни крабы обгрызают Луну. Они набрасываются на Луну, набравшую полную силу, и не отпускают ее до тех пор, пока на небе не останется зияющая черная дыра. Новые и новые луны падают в бесконечный желудок крабов. Точно так же они пожирают людей.

Это необычные крабы. Пятиметровые, с причудливо изогнутым бордово-красным карапаксом , будто знак вопроса вырос на их панцирях, ловкие и сильные, с тяжелыми клешнями-секаторами. Желудок у них располагается в голове. Они боком подползают с разных сторон, становятся кольцом и с тихим шелестом водят вокруг умершего хоровод. Длинными изломанными ногами они норовят уколоть несчастного со спины, заставляя его в ужасе метаться. А потом они набрасываются на него и сжирают. По очереди.

Первый краб пожирает социальные сети умершего. Его аккаунты, статусы, посты и репосты. Его фотографии, облайканные невидимыми руками. Зачем мертвому человеку лента новостей? Разве что вести блог о разложении плоти. Делать по три-четыре записи в день, прикладывать сэлфи с разлагающейся, порванной улыбкой. И время от времени цитировать других мертвецов: ведь каждый гниет по-своему.

Второй краб пожирает кредитные карты умершего. Все его долги и деньги. Пластиковые карточки хрустят во всеперемалывающей пасти краба: револьверные, кредитные, дебетовые, зарплатные, с грейс-периодом и без такового. Зачем мертвому человеку деньги? Будет ли он заказывать кофе и круассаны? Может быть, чиркнув картой, он купит себе сигареты? Пару литров бензина? Что нужно покойнику: хороший костюм, добрый гроб и грим, чтобы походить на живого. Поверьте, труп никому не нужен даже на похоронах. Это мероприятие для живых - и он там совершенно лишний.

Третий краб пожирает творчество умершего. Стихи, стишки, рассказы, рассказики. Я видела, как третий краб заглотил огромную тысячелистную глыбу текста, которую не мог осилить никто из живых. Он перетер ее зубами - как и не было. Он может пережевать все: от фанфиков с иллюстрациями к ним, выполненными в клетчатой тетради, до высокоумных статей. Зачем мертвецу творчество? О чем он напишет стихи?

Четвертый краб сжирает семью мертвеца. Детей и родителей, братьев и сестер. В пасть монстра летят дядья, зятья и все мутные личности до пятого колена. И, конечно же, мужья и жены умерших. Смерть - это лифт, в который помещается всего один человек. Да и зачем трупу семья? Какие у усопшей семьи родятся дети? Труп-папа будет нежно баюкать маленький восьмимесячный трупик, плачущий по ночам. Чтобы этого не было, краб поедает всех родственников умершего.

Пятый краб сжирает тело мертвеца. Это лишь половина пути. И чтобы пройти дальше мертвец должен лишиться одежды и телесной оболочки. Да и зачем ему тело? Говорят, ногти и волосы еще растут какое-то время после смерти, но если это единственная причина - то как-то маловато. Кому из вас дана жизнь, чтобы, уподобившись Авессалому и Мелвину Буту, отращивать ногти и волосы?

Вспоминаю, как мы боролись с пятым крабом. Пусть жрут соцсети, пусть жрут семью - но тело не тронь. Тысячи, нет, миллионы людей писали нам письма и слезно просили сохранить его тело. Это был принципиальный момент. Мы должны были показать, что наша новая власть готова бороться с любыми врагами, внешними и внутренними, в том числе с иностранными богами и тихоокеанскими крабами.

Я сидела чуть позади них, и аккуратно водила по папиросной бумаге огрызком карандаша. Мы хотели спрятать его тело. Сперва в квадрат, затем в куб, а потом - в зиккурат. Шла дискуссия, и многие товарищи высказывались против нашей светлой идеи. Я делала пометки тем же карандашом, нанося на стены некрополя их смешные фамилии-псевдонимы. Они - крабы. Они хотят обезличить и оболгать нашего человека. Человека, которого мы любили и пестовали.

Мне удалось спасти его тело от тлена, и я горжусь этим. Все сгрызли прожорливые крабы - а тело мы вынесли! Ничего от него не осталось, а тело - вот оно! От иных-то вообще ничего не осталось!

Шестой краб сжирает веру мертвеца. Попробуй отгородись от него крестом. Все, во что труп верил при жизни, пропадает в голове-желудке краба. Попы, имамы, раввины и колдуны обещают человеку бессмертие. Поклонники реинкарнации наивно уверены, что начнут сначала. Все намного проще - 10 крабов, вот итог человеческой жизни. Зачем мертвому вера? Во что ему теперь верить, когда его бросили и предали все божества на свете?

- Ты все выдумала! - прервал он меня.

- Скорее всего, - я поднесла к губам стакан виски, - Я не научилась обуздывать свое воображение. Оно подкидывает мне странных химер. То я явственно вижу этих зловещих крабов, то обнаруживаю себя на партийном заседании, где решается судьба тела Ленина. Я очень легко становлюсь кем-то еще. Представляешь, каково это? Ехать в лифте, а в Moscow-City лифты ходят долго, и вдруг осознать себя Марией Антуанеттой. Или Стенькой Разиным. Или безымянным солдатом Первой Пунической войны. Я могу внезапно, без предупреждения, стать кем угодно, оказаться где угодно. Я давно отпустила себя настоящую.

Мы сидели на узеньком балконе. На трех грубых и неудобных табуретках. Я, мой друг и бутылка коньяка. Под нами разлегся заснеженный город. Рождественское настроение. Возможно, мне нравилось здесь, в ледяном мегаполисе, в котором живут метель и снеговики. Существует ли это место?

Где я на самом деле?

- Зачем ты рассказываешь эту легенду?

- Она мне нравится. Ее всем желающим рассказывал один мой институтский знакомый. За бутылку водки. Ее надо было выпить вместе с ним, иначе не поверишь. И вот потом уже он заводил речь о десяти крабах. Помню, мы сидели за столом, а вокруг нас сгущался свет, и ползали крабы.

- Я тебе ничего не рассказывал. Стол помню. Водку, гораздо слабее, но тоже помню. Я рассказывал совсем другую историю, и вовсе не о крабах. Я говорил о том, как вымирали обитатели острова Пасхи.

- Напомни, - попросила я, допивая ром.

- Их погубила жадность. Тур Хейердал, конечно, мастер строить плоты, но выводы у него никудышные. Он думал, что дело в природной катастрофе, во внезапной изоляции. Словом, он придумывал одну причину за другой, лишь бы оправдать аборигенов, которых он идеализировал. Он не мог принять, что пороки свойственны всем людям, как бы далеко от цивилизации они ни находились. Островитяне сами вырубили все леса на острове, перекопали недра, попереубивали друг друга.

- Это все крабы...

Седьмой краб поглощает личность трупа. Его сознание, его принципы и установки. Крабий желудочный сок растворяет даже такие вещи. Все одинаковы в брюхе у краба. Зачем мертвецу быть личностью? Чем он так сильно отличается от других мертвецов? Труп Эдисона такой же, как труп Бродского и такой же, как труп соседа по лестничной клетке.

- Подай мне еще текилы, - попросила я своего друга.

- Я не могу, - глупо улыбнулся он, - Ты же знаешь, у каждого свои недостатки.

- Да. Ты, например, выдуман, - я протянула руку сквозь друга и подтащила бутылку поближе, - Твое здоровье.

И мы продолжили смотреть через открытое окно, в которое наметало снег. По мокрым черным дорогам ползли редкие машины. Я высматривала в темноте людей, бредущих через снегопад посреди ночи. Понимают ли они то, что понимаю я? Знают ли они, что мы все в утробе большого краба? Пожалуй, тогда бы они легли в сугроб и позволили снегу замести их. А пока не замерзли, думали бы о том, как они пьют водку на балконе с другом детства.

- Разрешите?

Я пропустила к дверям маленького, толстенького бизнесмена. Что находится на тридцать первом этаже? Без понятия. Везде кипит деятельность, останавливаемся почти на каждом этаже: подбираем и сбрасываем пассажиров. Автобус, а не лифт. Кажется, я в очередной раз задумалась и унеслась в страну мыслеобразов.

Наверно, успею ответить на почту. Как назло, все позабыли обо мне. В иной день отбоя от писем нет, все с просроченными дедлайнами и истерикой в прикрепе. А сегодня только письмо от матери. Спрашивает, почему я до сих пор никому неизвестна. "Может быть, вступишь со своими рассказами в общество Северной прозы?" - мягко давит она.

Я ей отвечу: "Мама, почему ты не можешь оставить меня в покое? Моя жизнь благополучно устроена. У меня есть работа, образование, деньги и семья. Мне не нужны твои советы, особенно по творчеству. "Северная проза" - то сборище местячковых графоманов, которые до сих пор хотят соблазнить читателя скудной красотой среднерусской природы и чернушным бытом деревни? Мама, я прекрасно могу написать такой лубок. Потому что нет ничего проще, чем "С горы открылся величественный вид: я видела поросшие лесом холмы, извилистую реку, проложившую путь между скалистых утесов, и глубокое синее небо. Я замерла в восхищении. Эта картина глубоко тронула меня, заставив позабыть о тревогах". Это пустословие для тех, кто прочитал максимум три книги, а в жизни задумывался только о том, как бы за пять бутылок водки упросить работяг сделать выделенную линию от ЛЭП себе в домик.

Мама, я пытаюсь выразить невыразимое. Я мученически копаюсь в себе, в других и в пыльных архивах, чтобы найти волшебные слова, которые примирят всех людей. Они... безответственны! Задай "Северной прозе" один вопрос: "Почему?". Не надо приторных описаний, я не слепая, не надо талдычить, что единение с деревенской простотой и карельской природой меня спасет. Мне важно только одно: по-че-му?

Нет ответа.

Оставь в покое мое творчество. Мою свободу следовать правилам и нарушать их. Мое право прибегать к твердой академической прозе или к иноскази про тихоокеанских крабов. Мое право не спешить. Для меня существуют сотни авторитетов, но никто не смеет водить карандашом по бумаге вместо меня".

Пятьдесят шестой. Мой этаж. Конференц-зал, где я должна прочитать доклад. Честное слово, выступать на территории Deloitte мне нравилось больше. У них не так душно, больше помещение, удобнее стулья, а вдоль стены стоят столы с вкусняшками.

Зал уже наполовину забит праздными бизнесменами, уверенными, что мотивация важнее логистики. Я встаю за трибуну, отпиваю воды и раскладываю листочки с тезисами. Ненавижу выступать с целиком прописанными речами, будто на XIII съезде РКП(б). Обычно мне хватает нескольких заглавий, тезисов в нужной последовательности, ну и отдельно выписанных цифр и цитат. Сегодня у меня перед глазами всего два слова двенадцатым кеглем: "Восьмой краб".

Восьмой, так восьмой. Я начала доклад:

Восьмой краб поглощает будущее трупа. Согласно оценкам экспертов, у мертвых нет перспектив. Так было в прошлом году, так будет и в нынешнем. Коллеги, если вы мертвы, то вам не суждено достичь новых высот. У трупов все предельно предсказуемо: они будут гнить в земле, никаких иных вариантов нет. Да и задумайтесь на секунду, зачем трупу будущее? Будущее всегда поливариантно, непредсказуемо. Если судить по этому критерию, то даже у червей в плоти мертвеца больше будущего. Восьмой краб лишает вас неопределенности. И если вы точно знаете, что ждет вас завтра, через неделю, через год - я бы советовала проверить пульс.

- Можно вопрос? - я поднялась с места и обратилась к самодовольной докладчице. Мне хотелось на чем-нибудь подловить ее, найти какую-нибудь промашку. Уж слишком зачарованно ее слушали безмолвные гендиры.

- Конечно, - величественно и милостиво разрешила она.

- Есть мнение, что восьмой краб актуален исключительно в условиях западного рынка. В России же бизнес-процессы протекают иначе. До нас этот тренд пока не докатился. К тому же Владимир Путин в обращении к Федеральному Собранию гарантировал субсидии малому бизнесу и деятелям искусства. Так что у нас есть будущее даже перед лицом восьмого краба. Что вы думаете на этот счет?

- Это необъективная и непрофессиональная позиция. Те, кто с оптимизмом утверждают, что у нас все развивается, плохо знакомы с этим рынком. Вы что, сами не видите, что отрасль находится в глубочайшем кризисе? Мы не создаем ничего нового, а только пережевываем старые мотивы, ходим по кругу. К черту эти субсидии, если по нашей экономике уже прошлись семь предыдущих крабов. Представьте, что вы чистите лук. Снимаете шелуху, слой за слоем. Точно так же крабы проходятся по рынку, подъедая его, пока ничего не останется. Мы уже мертвы, но еще не очистились. Наши мытарства еще не закончились. И если вас пожрали семь крабов, а это доказанный и признанный факт, то будет и восьмой. Кстати, почему вы не представились? Когда задаете вопрос, принято называть себя.

- Я не могу... - ответила я, немного смутившись и растерявшись, - Вы ведь знаете, что девятый краб поглощает имя трупа. Никто не может его позвать, внести в справочник или сослаться на него. Даже сам мертвец не может себя определить. Да и зачем мертвецу имя? Имя есть у живых, чтобы их различать. Позовите Василия Петровича, и Василий Петрович оглянется. Позовите мертвеца, и все мертвецы во вселенной обернутся.

- Даже так, - удивилась она и, отложив бумаги, сошла с трибуны.

Она медленно продвигалась ко мне, проводя рукой по спинкам стульев. Освещение медленно затухало: из ярко-белого оно превратилось в грязно-желтое и мерцающее. На соседних местах сидели манекены с выплаканными глазами. Безвольные, белые, нераскрашенные фигурки. Докладчица продвигалась ко мне, и я видела, что лицо сползает с нее, как дешевая косметика.

- А я-то думала, вы не разбираетесь в теме. Мы все обречены. Осталось несколько минут, даже меньше. Вы понимаете, почему мы все мертвы и бесплотны? Почему реальность скачет, как стрелка счетчика Гейгера? Она так и не может воплотиться, доходит до определенной точки и снова тает.

- Это плохой рассказ?

- Он не плохой. Он мертворожденный. Он родился, чтобы умереть. Таково его предназначение. Такова задумка автора. В действительно плохих рассказах персонажи плоские, и настолько кондовые, что их молотом не пробьешь. Нас угораздило родиться до сотворения мира. Нас воплотили до того, как мы обрели должную форму, вот почему здесь все течет и меняется. Мы непроизвольно возникаем из игры самосозидающей силы. Только крючья подлинного страдания удержат нас от падения в бесконечную темноту. Это наша гравитация.

Со стен посыпалась штукатурка. Манекены и стулья таяли, превращаясь в однообразную серую жижу. Болото поднялось до колен. Тепло и вязко. Я вместе с докладчицей взошла на трибуну, которая еще держалась под натиском разложения.

- Началось! - исступленно крикнула она, - Гляди!

Послышался страшный хруст и треск. Огромная клешня пробила стену и оторвала этажи над нами, словно в картонном кукольном домике. Мы увидели нависшего краба, гигантского и кроваво-бордового. Он был во много раз больше нашего конференц-зала. Омерзительные черные глазки на прутиках изучали нас, барахтающихся в жиже из растаявших декораций. Страшно и стыдно.

Позади краба ничего не было, только черная пустота. Я ощутила, как рука докладчицы проникает внутрь моего плеча.

Десятый краб приходит только тогда, когда младшие девять крабов закончат свою работу. Каждый из девяти крабов по-своему сжирает мертвеца. И в конце ритуала, чтобы трапеза считалась завершенной, десятый краб проглатывает девять изначальных крабов.

Вы прочитали рассказ.

Дальше - пустота.