Мое сердце будет хранить любовь к тебе, как холодильник - говяжью печень.
Ты хочешь узнать, как прошел мой день, дорогая? Это было то еще сумасшествие, скажу я тебе.
Все началось поздно вечером, ближе к десяти. Я качался на стуле и пялился на часы. Ждал тебя, между прочим. Весь извелся. Наверно, я должен был пойти и встретить тебя, но ты сама знаешь, какая тут разыгралась метель. Так что у меня и в мыслях не было сунуться из дома, пока эта снежная оргия не уймется.
Я маялся от скуки и время от времени поглядывал в окно. Меня как раз привлекли крики этих тварей. Я даже приоткрыл форточку и, как мог, высунулся, чтобы разглядеть, чего это они разорались. Оказалось, кто-то выставил у подъезда почти новый на вид холодильник. А эти сифилитики из подворотни думали его утащить. Представляешь, до чего загребущие выродки! Тогда я высунулся еще чуть-чуть и площадно пригрозил оборвать им то, что у них еще не отвалилось естественным путем, если хоть кто-то дотронется до холодильника. Они нехотя разбежались: приятно осознавать, что в них осталась капля уважения к людям из больших домов. Страшно выходить на улицу: целый чужой мир, состоящий из одних чудовищ, но наш дом не такой. Я всегда тебе говорил, что мы еще живем в культурном районе.
Ты же представляешь, как сильно меня заинтересовал этот холодильничек? Я падок на такого рода ненужные и в чем-то безумные вещи, особенно когда они возникают из ниоткуда посреди ураганной метели. Я накинул пальто и быстро спустился вниз; лифт уже тогда не работал, навеки застряв между пятым и шестым.
И вот я перед ним. Он произвел на меня сильное впечатление: огромный, почти под два метра, двухкамерный холодильник. К тому же какого-то потрясающе белого цвета, как будто он был слеплен из выпавшего снега. Он возвышался надо мной, а я чувствовал, как меня мандраж пробирает. А может, это от холода, темноты и близости бездомных. Так или иначе, говорю тебе, любовь моя, он был великолепен, как... как гигантская мемориальная плита.
Я решился заглянуть внутрь. Едва открыв морозильник, я почувствовал резкий и отвратительный запах, сладковато-кислый. Я, сдуру сунувшись внутрь, глотнул его полной грудью и меня чуть не вырвало. Через пару минут мне удалось его кое-как проветрить.
Порывшись по отделениям, я обнаружил собственно то, о чем и хотел рассказать с самого начала. Представляешь, дорогая, я нашел там человеческую руку! Да-да, неаккуратно обрубленную тесаком чуть выше кисти!
Я буквально ошалел от этой находки. Чего только люди в нашем доме не выбрасывают, но руку человеческую я видел впервые. Я решил, что обязан обратиться к владельцу. Не руки, конечно же, а холодильника. Что если он замешан в преступлении? Ждать помощи бессмысленно - у нас все время такая метель, так что я решил разобраться подручными средствами. Как раз хотел извиниться перед тобой, что немного выпил, несмотря на свои обещания, но ты же видишь, что трезвым я бы просто не решился провести расследование.
Мне пришлось собраться в супермаркет за углом. Путь неблизкий, а с наступлением темноты и опасный, но эти твари уже знают, что со мной лучше не связываться. А стоило всего-то прострелить ногу одному из них, когда он ко мне потянулся. Позавчера они загрызли неосмотрительного прохожего. Помнишь, чавканье даже за стеклопакетом раздавалось.
Я спрятал револьвер в карман и снова вышел на улицу, на этот раз планируя купить бутылку коньяка в магазине. Да, опять расстегнутый - у меня теплый галстук. Они следили за мной, спрятавшись за мусорными бачками. Хотя я единственный, кто их не боится и вообще имеет достаточно смелости выйти из дома ночью, даже мне было не по себе. Я нервно оглядывался, ожидая нападения с любой стороны.
Но мне повезло, я добрался до супермаркета без происшествий. Внутри я застал одинокую продавщицу, бледную и напуганную. Кстати, ставлю, что и ее под утро найдут обескровленной. Но, такова уж политика магазина: хоть кто-то из персонала должен оставаться в ночь, чтобы обслуживать клиентов. А клиент, милая, всегда прав, какие бы странные запросы у него не были. Я взял бутылку "Квинта" и оплатил ее на кассе. Продавщица смотрела на меня, как дворняга, свезенная на бойню. А что я мог поделать? Говорю же - политика магазина.
Обратный путь тоже прошел без приключений. Дома я впитал полбутылки и почувствовал себя детективом. В голове мгновенно выстроилась схема, на которой были подозреваемые. Я подумал, что это, скорее всего, кто-то из подъезда. Наиболее вероятными выглядели три кандидатуры, и я решил проверить их, двигаясь по этажам снизу вверх.
Первой была та чудаковатая художница. Ну, ты же ее помнишь, ее картина еще висит у нас над диваном. Да-да, восьмой шар для боулинга. Она сумасшедшая, раз рисует только эти гребаные шары. У нее уже вся комната забита полотнами, да еще у всех соседей висит по картине! Вот уж кто способен на абсурдное и жестокое преступление.
В общем, я постучался, и она открыла мне. Опять голая, ненавижу, когда она так выходит. Меня в дрожь бросает, когда я вижу ее тело, опутанное вздувшимися сиреневато-бордовыми венами. Кажется, ее варикоз прогрессирует. Я навязался зайти. Посреди комнаты стоял мольберт, на холсте вновь шар для боулинга. В этот раз он был обмазан кремом, а из него торчали церковные свечи. Я спросил ее, не выбрасывала ли она холодильник. Она ответила что, нет, поскольку Эдуард - ее нынешний любовник, а по совместительству натурщик для картины - очень уютно лежит на полке рядом с головой ее мужа. В темноте их даже можно перепутать.
Да, любовь моя, твой благоверный тоже порой ошибается. Видишь, я не боюсь это признавать. Затем я поднялся выше и постучал к другому соседу. Тот жиртрест с пятого этажа. Он все время что-то жрет, жрет и жрет. Вот я и подумал, а не отведал ли он эту ручку? Он открыл мне дверь только через пару минут: пока встанет, пока протиснется в проем, пока дойдет. Он стоял передо мной в майке, запачканной всеми цветами радуги, и пережевывал какую-то кашеобразную дрянь. Его горло клокотало, как неисправный водопровод. Он уже даже говорить разучился. И, глядя на него, я снова осознал свою неправоту. Этот бы никогда не выбросил холодильник с недоеденным кусочком.
Оставался всего один подозреваемый, дорогая моя. Поднимаясь на чердак, я уже предчувствовал, что это именно он. Тот поэт-недоучка, обосновавшийся у нас полгода назад. Вечно ходит, бормочет себе что-то под нос, плачется о какой-то покинувшей его музе. Ха! Мне ли не знать, что музы, назовем их так, которых он заводил к себе на чердак уже никогда его не покидали. Он черпал вдохновение из страданий, внимательно перенося их на бумагу, а потом рассовывал свои листочки по почтовым ящикам. Разумеется, это был он. Когда я вошел, он склонился над своей жертвой с бритвой и полосовал ей лицо, попутно переписывая рифмы в блокнотик. Я застрелил его. У нас же приличный дом.
А теперь вот, что меня особенно поразило в этой истории, милая. Ты уже догадалась, что я не просто так взялся за это дело. Я находил много чего интересного, вплоть до младенцев, застрявших в мусоропроводе. Но раньше я умудрялся игнорировать происходящее, даже в ЖЭК не заявлял.
Дело в том, что на той руке было обручальное кольцо, которое я подарил тебе год назад. Вот оно, держи, возвращаю.