День лениво перевалил за середину, солнце припекало ощутимо лужайку монастырского садика, рассохшееся дерево скрипящей от легкого ветерка ставенки и руку аббата, лежащую на плотном листе пергамента. Аббат не читал. Он давно уже отвлекся от чтения, засмотрелся в окно на порхание легкокрылых бабочек, заслушался птичьими трелями. В этот час даже они звучали реже, будто в такую жару могли чирикать только самые резвые и молодые пичуги. Аббат улыбнулся грустно. Когда-то и он... Нет, нельзя сказать, что когда-нибудь он чирикал летней полуденной пташкой, он всегда был весьма серьезным юношей и за жизнь свою не совершил, пожалуй, ни одного легкомысленного поступка. Нет, все действия его были взвешены и продуманы. Поступление в Орден, долгие годы ученичества: глаза его стали слезиться от ночных бдений и корпения над древними текстами, в пальцы въелась желтая пыль манускриптов, а тело огрубело от долгих странствий. Он давно уже не юноша. Мягкие каштановые кудри его посеребрило время, тонкие черты исказили морщины забот, но никогда аббату не приходилось стыдиться своих поступков. В странствиях он спас множество жизней, никогда не делая различий меж бедными и богатыми, стариками и детьми, мужчинами и женщинами. Он спасал нищих и героев, прекрасных дев и заплутавших в хитросплетениях жизненных путей чародеев... Ему нечего стыдиться.
Однако то, ради чего пришел в орден, аббат Клеман так и не достиг. Много раз казалось ему, что Истина трепещет в его сердце огненным шаром, что стоит лишь протянуть руку, сделать еще только одно небольшое усилие мысли и воли... Но каждый раз она ускользала в последний момент. Самая главная мысль. Оставляла на губах привкус горечи и томительную сладость в сердце. На одно мгновение. А после он переводил дух и снова шел твердой походкой по дорогам судьбы. Пестуя добро, искореняя зло - в сердцах и явленное во плоти, призывая бога себе в помощники.
И вот теперь он стар. Так стар, что с трудом уже может вспомнить свою жизнь, охватить мысленным взором всех, кого встречал, всех, с кем вел беседы и делил хлеб у затухающих костров... А Истина, должно быть, она так и не явит ему своего света. Наверное, вся жизнь должна была пройти в этих поисках без надежды на обретение...
Аббат вздохнул и тяжело поднялся, осторожно закрыл книгу, поднял ее и поставил на полку, а после отворил дверь библиотеки и вышел в солнечный день. В глаза ему брызнули яркие лучи, и аббат зажмурился, отер шершавой рукой набежавшую слезу и зашагал, прихрамывая, по дорожке к монастырским кельям. По пути он остановился, засмотревшись на порхание яркой бирюзовой бабочки, нагнулся, кряхтя, и сорвал нежную лиловую маргаритку, растер в пальцах цветок и, вдохнув сладкий запах, застыл, не в силах перенести пронзительность и яркость момента: краски все разом хлынули в его разум, глаза будто стали видеть лучше, чем в молодости, звуки накатили приливной волной, а запахи, переплетаясь один с другим, силились проникнуть в его трепещущие ноздри... Сердце аббата пылало, а над головой его пел ангельский хор... Клеман охнул и осел в траву, перед затухающим взором его остывали огненные буквы: "Вы начали изучать навык травничества. Получено: 2 очка опыта. Поздравляем! Вы достигли высшего уровня!"
Еще одно самоубийство зарегистрировано в центре города. Подростка нашли мертвым в квартире его родителей. Установлено, что юноша не появлялся в Учебном центре около двух недель. Проводится специальное расследование по вопросу халатности педагогов.