В 1969 году я получил повестку из военкомата и отправился туда. Там я встретил знакомого всем нам лейтенанта с ярко-рыжими волосами. Он сразу же объяснил, как себя вести. Собрав всех в одном помещении, он пристально посмотрел на меня и произнёс: 'Ты будешь главным в нашей поездке'. После этого он вручил мне папку с бумагами и поручил передать её по прибытии тому, кто нас встретит.
Нам дали сутки на подготовку, после чего мы должны были отправиться на поезде с железнодорожного вокзала в Асбесте до станции Егоршино. Оттуда все новобранцы должны были отправиться к месту постоянной службы. К вечеру, как и полагалось, мы прибыли к пересыльному пункту нашего назначения и добрались до временных казарм пересыльного пункта, где нам и предстояло дожидаться дальнейшей отправки. Хотя на дворе было первое июня,было довольно холодно, а на окнах в казарменных бараках не было стекол и дверей. Кое-где на окнах были прибиты старые куски фанеры. А в то лето погода была настолько холодной, что не было даже намёка на потепление и набухание почек на деревьях. Прибывающий народ постоянно бродил в поисках лежанок между двухъярусными настилами.
Мы с товарищем нашли место на нижнем уровне нар и расположились там. К вечеру нас построили и отвели в столовую, где всё было уныло и непривлекательно, как и весь наш временный лагерь. Еда, которую нам дали, оказалась не очень вкусной, но мы всё же смогли её съесть. Суп был жидким и безвкусным, а хек, который мы ели, оказался сухим, залежавшимся и словно резиновым на вкус. Однако мы были вынуждены есть то, что нам дали, так как никто из нас не знал, сколько времени нам предстоит провести здесь.
Однако, что меня поразило, так это то, что многие призывники были нетрезвы. Они свободно ходили по территории большими группами, громко кричали и вели себя довольно агрессивно по отношению к тем, кто был один или в меньшинстве. И когда мы расположились на свободных нарах, к нам внезапно подскочил невысокий парень с сильно курносым острым носом и большим фиксатым ртом, такой же, как и мы, призывник. Он громко крикнул: 'Деньги есть?' Я спокойно ответил, что их нет и не предвидится, так как они и самим нужны.
Он моментально скрылся из виду и, уже находясь на некотором расстоянии, снова закричал: 'Сейчас я вернусь!' - и умчался прочь. Однако мы так и не дождались его возвращения.
Вскоре после этого на соседних нарах поднялась суматоха. Приподнявшись, я увидел, что у одного из призывников случилась эпилепсия. Его товарищи пытались удержать больного на боку, чтобы он не задохнулся пеной, выходящей изо рта, а кто-то кричал: 'Держи его на боку, не давай ложится ему на спину, язык западет'. Довольно быстро пришли люди, которые увели больного, и больше его никто не видел. Возможно, его отправили домой.
Вскоре нашу группу из ста пятидесяти человек вывели на построение. Кто-то из новобранцев сообщил нам, что за нами приехали покупатели, с которыми мы отправимся в часть, где будем проходить службу. Услышав слово 'покупатели', я вдруг представил себя рабом из рассказа 'Хижина дядюшки Тома'.
Немного погодя мы уже стояли на плацу, где всему нашему построению представился своим зычным голосом и командным голосом старшина по имени Сухоруков Иван Иваныч. (Который в последующей моей службе в армии и будет старшиной моей роты) После чего он, пофамильно ознакомившись со всеми, кто стоял в строю, спросил: 'У кого есть вопросы?' Несколько человек вразнобой, кто громко, кто чуть слышно, спросили, куда нас повезут служить.
Ответ был незамедлительным и, как мне показалось, уже давно заученным: 'Мы отправимся туда, где круглый год светит солнце, растут яблоневые сады и кудрявятся виноградники. И что нам всем сказочно повезло. Но если кто-то будет нарушать дисциплину, а тем более бегать в перерывах за спиртным, его отправят на гауптвахту, а потом домой и под суд', - подытожил старшина.
Из нашей разномастной группы раздались нестройные возгласы 'ура!' и новые крики. Кто-то снова спросил: 'А есть ли там море, далеко ли оно?' На это старшина, широко улыбнувшись, ответил: 'Да, там, куда я вас везу, целый океан, и он очень большой'.
Затем он снова скомандовал: 'Равняйсь, смирно, разговоры в строю прекратить!' - и под команду 'Шагом марш!' мы вышли с территории временного пребывания на тот же железнодорожный вокзал, с которого прибыли, и снова отправились к поезду, который направлялся в Свердловск (ныне Екатеринбург).
Когда мы вновь прибыли на железнодорожный вокзал, нас уже ждали три автобуса. Они быстро доставили нас в аэропорт Кольцово, где нас ждал самолёт.
Мы оказались в салоне ТУ-134. Большинство из нас, включая меня, летели на самолёте впервые. Наш путь лежал в Братск. В Братске нас дозаправили, и мы продолжили полёт в сторону Хабаровска. Там нам пришлось выйти из самолёта и ждать нового рейса. Однако, куда он нас должен был доставить, мы пока не знали.
Прилетев в Хабаровск и выйдя на перрон, мы вскоре снова оказались в салоне самолёта ТУ-134. Стюардесса объявила, что наш маршрут лежит в Магадан. Даже самые наивные парни из уральских деревень начали понимать, что обещанные старшиной виноградники и яблони не являются реальностью. Однако некоторые из них всё ещё продолжали настаивать на том, что мы направляемся в тёплую страну через Магадан.
А вопросы: куда мы летим? Старшина Сухоруков вновь повторил одну и ту же мантру: океан, тепло и фрукты, но делаем небольшой крюк через Хабаровск, чтобы ввести в заблуждение наших врагов, которые пристально следят за нами и нашими вооружёнными силами.
Когда мы приземлились в Магадане, нам сообщили, что до нашей части осталось совсем немного. Нужно только пересесть в другой самолёт Ту-134, и мы будем на месте.
Однако было видно, что любознательность многих призывников куда-то исчезла. Те, кто был до этого пьян, уже давно протрезвели и притихли. Лишь шуршали пакетами, выданными стюардессой, и издавали блевотные звуки. Похмелье вылезало наружу вместе с закуской от домашнего застолья, и никто из них уже не смог бы вылечиться с помощью рюмки, как бы не хотел. Да и старшина Сухоруков стал намного жёстче обращаться с теми, кто пытался задавать лишние вопросы.
И снова мы в полете и держим курс на Анадырь. Кто-то из пассажиров шептался, кто-то спал. У меня же от долгого полёта с небольшими перерывами и пересадками сильно затекли ноги, и порой я их даже не чувствовал. Приходилось вставать и ходить, чтобы размяться. Иногда я выглядывал в иллюминатор и видел унылый пейзаж с острыми скальными вершинами.
Наконец объявили посадку в Анадырском аэропорту. На выходе снова построение, где прямо с перрона были видны небольшие сопки со снежными шапками, откуда дул довольно холодный ветерок. Старшина построил нас и сказал: 'Отставить разговоры! Сейчас отправимся к месту назначения'. Мы быстро построились. Он продолжил: 'Сейчас мы все посетим баню, затем - столовую, а после всех этих процедур вернёмся в роту'. Затем он более строгим голосом скомандовал: 'Равняйсь, смирно, шагом марш!'
Вскоре мы заметили казармы. На крыльце и вокруг них группами стояли солдаты-срочники. Их форма была разномастной: кто-то носил грязную и замасленную гимнастёрку, а кто-то - бляхи от ремней, свисавшие почти до самого низа. Эти солдаты больше походили на обычных слесарей, чем на военных. Кто-то из них кричал нам: 'Ну, салаги, держитесь, будем на вас пахать!' Но наш неровный строй молча и без реплик прошагал мимо прямо до бани, где нас принял молодой сержант, прибывший из учебки, и простые солдаты-каптерщики в помощь ему. А пока нам всем предстояло провести месячный карантин, где нас и должны обучать всем солдатским премудростям.
Перед тем как пойти в баню, нас подстригли. Только после этого мы могли приступить к помывке. Среди тех, кто был рядом со мной в бане, я заметил новобранца, который выглядел старше меня. На его ногах были наколки в виде цепей.
Позже я узнал, что среди нас было немного человек с судимостью, но они были. Большинство же просто имели приводы в милицию или состояли на учёте, как и я. До армии я сам попадал в милицию за драку и получил десять суток ареста.
Помню, как наш военком по фамилии Промах, приехавший откуда-то с Украины, вёл себя очень высокомерно и нагло. Во время призывной комиссии он часто кричал на меня и других ребят, порой унижая нас. Он говорил, что отправит нас служить к белым медведям, и я думал, что это шутка. Однако оказалось, что это не шутка, а его замысел.
После мытья в роту мы добирались мелкими группами, так как она была в двух шагах от бани, где нам предстояло провести месяц карантина. Через небольшое время нас опять построили и повели в столовую, которая представляла собой длинный барак с лавками и столами, и только по команде мы садились за стол по десять человек.
Мне показалось, что алюминиевая посуда не была тщательно вымыта, на ней остался жирный налёт, и я не решился есть из неё.
Когда я прибыл в расположение роты, то доел пирожки, которые мне заботливо собрала в дорогу мама. Однако к утру я почувствовал голод и съел всё, что было в столовой, не разбирая, что именно мне положили.
Снова построение, и уже новые командиры объясняют нам, что можно делать, а что запрещено. И тут я осознал, что больше не принадлежу себе. Командиры и старшие солдаты-срочники постоянно отдают нам приказы. Если кто-то не понимает или не выполняет их, они могут подойти и грубо толкнуть или ударить солдата.
За время карантина я узнал много новых слов и выражений. Если кто-то не нравился, говорили: 'Ты что такой борзый?' Если нужно было что-то принести, говорили: 'Быстро мухой!' И многие бежали исполнять приказы. В общем, службу свою с первых уже минут я не увидел, как в фильме 'Иван Бровкин на службе', где были красивые спортплощадки, большие светлые казармы, правильные коммунисты-командиры, ну а гармонью с музыкой и совсем не пахло.
В этот же день нам всем выдали солдатское обмундирование. Отбой был в 22 часа, и я сразу же вырубился. Но утром я проснулся от команды 'подъём' и понял, что я не дома. В шесть утра дневальный орал во всю глотку, а за ним следовал тут же второй противный голос, который уже командовал за первым 'равняйсь' и 'смирно'.
В первый же день после подъёма те, кто одевался неторопливо, получили наряды вне очереди. Затем нас отправили на утреннюю зарядку. В дверях стоял грузин с орлиным носом, в руке у него был намотанный солдатский ремень. Он бил новобранцев по спине, если ему казалось, что кто-то бежит недостаточно быстро, и бил так сильно, что бежавший от неожиданности выгибался в обратную сторону. Мне удалось быстро пройти этот рубеж, но я уже тогда осознал, что очередь может дойти и до меня.
Конечно, мне было неприятно думать об этом, но я был твёрдо уверен, что не позволю никому унижать себя или, тем более, применять физическую силу. Я был морально готов к таким ситуациям и знал, как действовать в подобных обстоятельствах.
Перед тем как пойти в армию, я прошёл через свои 'университеты хулигана' на гражданке. Я мог постоять за себя и не рассчитывал на помощь других. Хотя мне было всего девятнадцать лет, я уже успел дать отпор многим местным городским отморозкам, которые в то время орудовали на наших улицах. Они даже не успевали достать свои ножи.
Хотя я не выглядел как отъявленный хулиган, а был скорее худощавым и с лёгким пушком на лице, это порой сбивало с толку некоторых людей, когда они пытались меня задирать. Но те, кто меня знал, называли меня двухжильным и искали моей защиты.
Я, конечно, пробовал алкоголь, чтобы не отставать от друзей, но не могу сказать, что мне это нравилось. После того как мне стало плохо, я сразу же перестал его употреблять.
Зато я всегда любил борьбу, уважал турник и при любой возможности старался колоть дрова. У меня был сильный удар с правой, который я освоил, можно сказать, случайно, во время работы на авторемонтном заводе.
В 17 лет мать привела меня сюда, и я стал учеником слесаря. Меня поставили на сборку двигателей ГАЗ-51, где я проводил всю смену, стоя на конвейере и работая шпильковертом для выворачивания шпилек из блока двигателя. Мой боковой удар стал для меня настоящей палочкой-выручалочкой: порой те, кто хотел меня ударить, засыпали на месте, а я успевал нанести ещё один или даже два удара, и противник скручивался в штопор там, где стоял.
В условиях карантина, с самого начала я обратил внимание на то, как некоторые из моих коллег по службе пытались установить своё влияние, иногда доходило до крупных конфликтов, которые хоть и напоминали петушиные бои но могло привести и к серьёзным последствиям.
Особенно мне запомнился один из новобранцев, по фамилии Макаров, с головой короткими в мелких кудряшках. Он первым начинал конфликт, хватаясь за стул или другой предмет, который попадал ему под руку. Соперник, видя его решительность, отступал.
В первое время, как и многие другие новобранцы, я очень скучал по дому. Мне казалось, что два года - это невероятно долгий срок.
Однако я осознавал, что мне необходимо адаптироваться к армейским условиям и стать частью коллектива.
Прошла всего неделя, и командир, построив нас, спросил, кто может оформить стенгазету.
Мой друг Иван Березовский, с которым мы вместе прибыли сюда, вызвался помочь. Я решил поддержать его, чтобы не оставаться в стороне.
Мы собрали всё необходимое для работы и удобно устроились в Ленинской комнате.
Иван начал выполнять задание, а я сидел рядом, осознавая, что он лучше меня справится с этой работой. Поэтому я просто наслаждался общением с другом глазея по сторонам.
В непосредственной близости от нас раздавался негромкий шум от работы молодых новобранцев, которые мыли пол с помощью тряпок.
Мне показалось, что они были в замешательстве и одновременно напуганы. Это были солдаты, получившие внеочередные наряды за какие-то нарушения воинского устава. За ними с интересом наблюдал Рухадзе, грузин.
Он то выбегал в коридор и что-то громко кричал в их сторону, то возвращался в бытовую комнату, где находились мы с другом.
В какой-то момент Рухадзе, забежав в бытовую комнату, сходу запрыгнул на гладильный стол и закурил.
Я сидел на табурете напротив него и не мог отвести взгляд. Он был похож на пирата из кинофильма: чёрный цвет кожи, горбатый нос, белки глаз с синевой и чёрные зрачки.
Его внешний вид был для меня необычным. По крайней мере, у себя на Урале я никогда раньше не встречал таких людей.
Сидя на гладильном столе, курил папиросу 'Беломор-канал' и держал в руке коробок спичек подкидывая и играя им. Голенища сапог врезались в икры, так как были слишком узкими для его икроножных мышц и туго натягивались на них.
Внезапно, обратив на меня свой пронзительный взгляд чёрных глаз, он задал вопрос: 'Что ты здесь делаешь?'
На что я спокойно ответил, что нам дали задание подготовить стенгазету, а наряд вне очереди я лично не получал.
Однако он не дал мне договорить, грубо прервав и сразу дав указание на ломаном русском языке: 'Как только нарисуешь, сразу моешь пол, понял?'
Я парировал: 'А мне наряд не давали, поэтому, когда нарисуем, сразу пойдем спать'.
Мои слова буквально 'взорвали' его. Он резко бросил мне в лицо коробок спичек и бросился ко мне.
Я быстро пружинисто встал и нанёс боковой удар ему точно в челюсть. Пропустив его, он рванул к противоположной стене, и на его лице я увидел уже ужас и никакого высокомерия.
Прижимаясь к стене, словно к горной скале, как настоящий кавказский джигит, он боком, раскинув широко руки и шагая, словно по краю скалы, быстро рванул на выход к дверям, хотя я рассчитывал, что он будет со мной биться.
Призывники, которые стали свидетелями этого события, застыли в немом ужасе, держа в руках тряпки.
Мой друг Иван, не теряя самообладания и продолжая держать в руке кисть, спокойно сказал: 'Сейчас Рухадзе кого-нибудь приведёт'.
Но через пять минут в дверях появился боец нашего призыва с ведром в руках. Он посмотрел на меня с испугом, как Пьеро из сказки Алексея Толстого, и произнёс с грустью в голосе: 'Тебя зовут'.
Я спросил, куда меня зовут, и он ответил: 'В канцелярию командира роты'.
Мы вышли в коридор, он указал мне на дверь и стремительно исчез.
Возможно, подумал я, это командир. Но, открыв дверь кабинета, я увидел за большим столом, который принадлежал командиру роты, но никак не Рухадзе.
Он держался за левую сторону лица и, глядя на меня исподлобья, так же сверкая своими чёрными глазами, сказал: 'Я твою маму е-ал'.
Я тут же ответил ему, что и его мать тоже, и не раз. 'Если ты настоящий мужчина, давай решим всё в честном поединке'. Он поинтересовался: 'Ты, случаем, не боксёр?'
Я также солгал ему, сказав, что занимаюсь боксом, хотя на самом деле никогда не практиковал этот вид спорта.
И вдруг он снова обратился ко мне: 'Никому об этом не рассказывай'.
Я не стал ничего отвечать и ушёл. Но тогда его просьба меня очень удивила.
Позже, уже после завершения карантина, я понял, что если бы я рассказал об этом другим, это могло бы подорвать его авторитет.
После того случая, когда мы столкнулись, он перестал замечать меня. Пока я был на карантине, он не приходил к нам на зарядку. Когда же мы с утра бежали на стадион, его уже не было у входа.
Так прошёл месяц. Хотя мы попали в автобат, всё это время нас активно тренировали на плацу. Сержант, прибывший из учебки, учил нас основам армейской жизни.
Он был молод и старался показать себя с лучшей стороны, но было заметно, что служба не доставляет ему особого удовольствия.
Вскоре нам объявили, что нас распределят по разным ротам для прохождения стажировки вместе со старослужащими, которые готовились к увольнению в запас.
Меня прикрепили к невысокому улыбчивому парню по фамилии Медведев. После вечерней проверки он сам подошёл ко мне, приобнял за плечо и предложил познакомиться.
Он поинтересовался моей фамилией, представился сам и, не проявляя высокомерия, предложил отправиться с ним на осмотр объектов завтра с самого утра.
На следующий день мы отправились в автопарк, где находилась вся техника автобатальона. Он подвёл меня к старой машине и сказал: 'Вот моя ласточка'. Это был старый самосвал марки ЗИЛ-ММЗ-585.
Он сразу предупредил, что аккумулятор старый и придётся заводить машину с помощью заводной ручки.
Так началась моя работа. Порой я был и стажёром, и стартером, потому что кривую железную заводную ручку и на гражданке водители называли 'кривой стартер'. Мне приходилось крутить её и до армии, и мне это нравилось. А мой напарник Медведев был позитивным парнем, который своим видом поднимал настроение. Самое важное - это то, что он был человеком, свободным от высокомерия.
На следующий день он показал мне, как правильно держать заводную ручку, чтобы при отдаче не сломать пальцы.
Он старался не глушить машину на объектах, но когда это всё же происходило, я был готов завести её в любой момент. И это у меня получалось просто отлично. Залезая обратно в кабину, он смеялся и говорил: 'Ну ты даёшь паря! Вроде с виду поджарый, а здорово ручку крутишь'.
И вот как-то вечером ко мне подошёл старшина и сказал: 'Завтра тебе дадут другой автомобиль. Восстановишь его, и на линию поедешь уже самостоятельно'.
На следующий день после завтрака в столовой наше отделение строем повели в гараж. Механик подвел меня к моей 'ласточке', которая стояла у забора. Её колёса словно вросли в землю, а фары смотрели на меня с такой грустью, будто живые. Механик сразу предупредил, что машина неисправна.
Он сказал, что я сам должен понять, как исправить поломку, чтобы машина могла вернуться к работе на линии. Также посоветовал обратиться за помощью к старослужащим. Я растерялся от такой постановки вопроса и не знал, что делать. Однако механик мгновенно исчез, словно его никогда и не было.
Обойдя свою ласточку и соображая, что и как.
Как вдруг услышал свист и увидел солдата, который лежал на левом крыле самосвала, похожего на мой ЗИЛ. Его лицо было испачкано машинным маслом, и мне показалось, что он похож на 'соловья-разбойника'.
Он лежал на левом боку на крыле самосвала, у открытого капота, и пальцем манил меня к себе.
После нескольких секунд очень грубым и приказным тоном он сказал: 'Ну что стоишь, иди сюда - я же тебя зову'. Подойдя ближе, я увидел, что он держит в руках отвертку и, как я понял, перемыкает ею бабину. Скорее всего, аккумулятор его самосвала тоже был неисправен, и машина не заводилась от электростартера.
Он тут же не попросил, а приказал мне крутить стартер его машины. Я ответил 'хорошо', но уже понял по его взгляду и интонации, что в этой ситуации решала здесь он. И в этот момент я поймал кайф и решил подыграть ему, чтобы не обострять назревающий конфликт, всё ещё наивно полагая, что мне всё это кажется.
Я взял в руки кривой стартер, который уже был вставлен в храповик мотора, и начал крутить.
Солдат, казалось, был увлечён своим делом под капотом. Он приставлял отвёртку к бабине, не обращая на мои попытки никакого внимания. Это начало меня раздражать. Я понимал, что это не закончится хорошо, но сдерживал эмоции, убеждая себя, что помогаю ему. Я продолжал думать, что мы по очереди заведём сначала его, а потом и мою машину, и станем друзьями, как с моим напарником Медведевым.
Вскоре я почувствовал усталость и моральное истощение от монотонной работы, которая не приносила никаких результатов. Двигатель самосвала продолжал молчать, не подавая признаков жизни.
Солдат снова начал кричать на меня: 'Ну что ты уставился, давай крути!' Его речь наполнилась ругательствами.
Я попытался сохранять спокойствие и уверенность в своих силах, когда сказал: 'Сейчас мы будем действовать по очереди. Давай отвертку. Я замкну контакты, а ты покрутишь, и таким образом мы постепенно заведём двигатель'.
От таких моих слов он оторопел и, спрыгнув с крыла машины, бросился на меня с отверткой в руке, возмущённый такой грубой рационализацией.
Однако тут же рухнул с моего бокового удара и быстро уполз под машину. Позже ребята рассказали мне, что это был Макшаков боксёр из Москвы, но в тот момент я даже и не заметил в нём этого его качества .
После этого я сел в кабину стоявшего рядом грузовика и задумался о том, что же будет дальше. Вдруг на подножке Зилка появилась чья-то наглая физиономия, которая через стекло кабины заорала на меня: 'Салага, быстро найди сигарету для дембеля Васи!'
Я даже не успел понять, о какой сигарете идёт речь и какому Васе я должен её найти. Но когда он резко распахнул дверь кабины с другой стороны, схватил меня за рукав повиснув на гимнастёрке, я уже лежал на нём в большой весенней луже прямо на земле. Не осознав ещё всей опасности, он продолжал отдавать мне задание на поиск сигареты и угрожать.
Но после первых же моих ударов он уже визжал, как поросёнок, и пытался вырваться из моих рук и грязной лужи. Я наносил ему удары снова и снова, но всё же позволил ему убежать, потому что в любой драке я не был кровожадным.
Не прошло и пяти минут, как ко мне уже шла группа из шести солдат, и вёл их тот самый побитый мной второй солдат с изрядно помятым лицом.
Они подошли ко мне на расстояние двух-трёх шагов. Как я понял, один из них был самым авторитетным и спросил меня: 'Ты что такой дерзкий?'
Откинув свою голову с кудрявой длинной шевелюрой и чуть на бочёк и посмотрев на меня как на кусок дерьма, он снова спросил: 'Ты зачем нашего парня избил?'
Но я с первых минут почему-то, как мне показалось, не увидел среди них серьёзных противников, да и кто бы мог противостоять мне один на один, из них тоже не заметил.
Все стоящие смотрели на этого кудрявого с чёрной шевелюрой и ждали его решения.
Да нет, я не борзый, но один на один с любым из вас готов хоть сейчас, а если кинетесь толпой, то буду решать по обстоятельствам.
И тут один из них, с жиденькими светлыми волосами, длинной сутулой спиной, из-под гимнастёрки которой торчали худые лопатки, с головой, будто сжатой с двух сторон, словно у цыплёнка табака, зажаренного под прессом на сковородке, обратился к Боре: 'Ну давай, Боря'. Но Боря не спешил, и плоскоголовый снова стал настаивать: 'Ну ты что, Боря? Если что, мы поможем'.
С Борей мне сразу всё стало ясно, глядя в его глаза, которые напомнили мне героя из мультфильма 'Волк и телёнок' (Папаня!!), которого утащил волк от коровы и сперва хотел его съесть, но потом покормил и привыкнув к нему, полюбил его как родного сына, и вырастил до взрослого быка. И у этого самого Бори взгляд был один в один, как у того бычка.
Плоскоголовый же провокатор, как я потом узнал, по фамилии Попков, тоже из Хабаровска, как и 'авторитет Боря хабаровский', повернувшись к избитому мной солдату, он по-дружески сказал: 'Ну что, Савел, начинай, мы же тут с тобой'.
И тот, который только что вырывался у меня из рук, лёжа в грязной луже, сделал шаг в мою сторону.
А я, отпрянув на полшага от всей этой группы, резко повернулся в его сторону и увидел в его глазах ужас. Он тут же с криком 'Да ну его на х-й!' отскочил от меня.
Сразу было видно и понятно тем, кто пришёл разобраться со мной вместе с ним, что он уже получил хорошую 'прививку' и всё ещё помнит боль от моих кулаков на своём лице.
И тут снова раздался крик: 'Макшаков, а тебя-то кто? Тоже он?' И вновь раздался крик, который исходил от плоскоголового Попкова, желающего начать избивать меня с помощью других людей.
И я увидел, как из-под машины вылезает мой первый знакомый Макшаков, который совсем не давно заставлял меня заставлял крутить свой кривой стартер, и о котором я даже успел подзабыть о его существовании.
Да, тихо произнёс Макшаков, притом не подходя близко к нашей группе. 'Ну не х-я себе!' - промычали они все хором.
И в это время вдруг неожиданно для всех, как Х с горы, появился дембель Вася, который громко, но почему-то издалека спросил всю толпу: 'Ну вы что там застряли?'
А потом повторил ещё громче и уже в приказном тоне спросил: 'Савел, а где моя сигарета?'
Вася крикнул ему, плоскоголовый: 'Да тут один борзый избил наших двоих!'
Вася с расстояния метров тридцать, не подходя близко и стоя на ногах, которые были натурально круглым колесом, а сам ростом дембель Вася был метр с шапкой, уже издалека изрёк, почти заорал:
'Передайте ему от меня, что этот салага будет пахать на полах до самого моего дембеля!' Затем, развернувшись медленно, укатился на своих ногах-колесах в даль.
Оставшись в одиночестве, все с недовольным видом, наклонив головы, пошли кучей своей дорогой. Я же направился к своей машине, с которой так и не успел поближе познакомиться, если не считать её грустных глаз.
В обед нас всех строем повели в столовую. После обеда я снова вернулся в гараж, чтобы поработать над машиной. К сожалению, мне не смогли помочь, и мне пришлось ждать до вечера, когда нас снова поведут в столовую, а затем в роту.
Когда я вернулся в роту, ко мне подошёл сержант Саранцев. Он был старше меня на полтора года и сам родом из Саранска.
Зачем-то он снова повторил свою заезженную фразу: 'Ну ты чего такой борзый?' Но на этот раз я ничего не ответил. Я просто смотрел на него с маниакальным удовольствием и ждал, что он будет делать дальше. Однако он просто развернулся и ушёл.
Я обратил внимание на этого сержанта, как только мы прибыли в роту. Он был среднего роста и старше не только нас, но и своих сослуживцев, которые были призваны в том же году.
Я слышал, что он пытался уклониться от службы в армии, но всё же был призван. Он всегда относился ко всем солдатам с высокомерием, а ко мне - особенно с первых дней службы. Причина такого отношения была проста: он не мог выполнять те же упражнения на турнике, что и я.
У сержанта была красная кожа - от шеи до пят. Он носил тёмную офицерскую форму, которая идеально подходила ему по размеру. Сапоги из яловой кожи были ему немного велики, и голенища свободно болтались.
Он часто вмешивался в разговоры солдат, которые отдыхали в кучке. Его баритон с нравоучительными нотками можно было услышать из любого уголка казармы.
Он провожал бойцов на работу в столовую и встречал их после смены. Также он постоянно дежурил в столовой. Однако никто никогда не видел его с ключами от гаража или под машиной.
Вскоре всем, кто находился в казарме, прозвучала команда 'Отбой'. Вся рота выстроилась в коридоре, чтобы провести перекличку перед сном.
Перекличку проводил старшина Полонец - высокий, строгий и требовательный офицер. Когда он появился, солдаты начали перешептываться и затихали. После переклички последовала команда выйти из строя нарядчикам, и несколько человек вышли вперёд.
Ко мне подбежал сержант Саранцев и прошипел: 'А ты что стоишь - выходи из строя, у тебя тоже наряд!' Я спросил, за что, и он выпучив глаза: 'Как за что - за драку на производстве!' Я вышел и встал рядом с наказуемыми.
Старшина Полонец начал опрашивать каждого по очереди, за что тот получил наряд. После каждого ответа он отправлял провинившегося к дежурному, чтобы тот определил ему работу. Когда дошла очередь до меня, я без колебаний ответил: 'За драку'. К моему удивлению, старшина сказал: 'Зайди ко мне в кабинет'.
В кабинете я рассказал, как всё было на самом деле, а не так, как утверждал сержант Саранцев. На вопросы старшины я объяснил, как мне сначала показалось, что я помогаю заводить машину, и как должен был найти сигарету для дембеля Васи.
Затем я добавил, что мой земляк с Урала Глухов Вова, к которому относился с уважением до этого случая, уже стирает трусы и носки в тазике кудлатому Боре хабаровскому.
Старшина Полонец, склонив голову над столом и задумчиво вертя в руках авторучку, выслушал мой рассказ, не произнося ни слова. Он приказал позвать сержанта Саранцева, который не заставил себя ждать и уже стоял за дверью, не совсем понимая, чем всё это может закончиться, ведь у сверхсрочника-старшины не могло быть любимчиков.
Старшина приказал позвать побитых мною солдат, и, когда они вошли, он, посмотрев на них и обращаясь ко мне, спросил: 'Это ты их так? Молодец!' -Снова повторил, но уже, обращаясь к побитым и смеясь, произнёс: 'Ну наконец-то нарвались'.
Затем он спокойно и сдержанно обратился к сержанту: 'Всех троих на уборку, распределите работу по разным местам, а то он опять добьются!' И рассмеялся.
Выйдя из кабинета, я подошёл к Саранцеву и спросил, какую работу мне следует выполнить. Но я снова увидел, что он недоволен тем, что всё пошло не по его плану.
Получив задание, я спросил, где Макшаков и Савелков, на что сержант ответил, но уже без наезда в мою сторону: 'А им не положено'. Постояв у ведра с тряпкой, я сказал сержанту: 'Нам дали наряд всем троим - один не буду мыть полы!' Сержант молча ушёл, я убрал ведро и тоже пошёл спать.
Прошла где-то неделя, и на новом построении вечерней проверки старшина Полонец после команды 'Равняйсь смирно' громко сказал: 'Ефрейтор Давыдов выйти из строя!'
Все переглянулись, и я в том числе, так как до сего времени был рядовым.
А старшина, глядя на меня, произнёс: 'Да ты-ты выходи!' И перед строем объявил, что ставит меня командиром отделения над девятью солдатами моего же призыва, и подал мне список с фамилиями.
На следующий день меня вызвал командир роты капитан Шкодюк, известный среди солдат под кличкой Мокша. Он провёл со мной беседу, в ходе которой попросил больше не применять силу и в случае необходимости сразу же писать ему докладную.
Через два дня ко мне подошёл солдат с комсомольским значком на груди. Он представился Ивановым, секретарем комсомольской организации нашей роты, и пригласил меня в ленинскую комнату, по пути спросив, состою ли я в комсомоле.
Я ответил, что нет. Он достал лист бумаги и сказал, что мне, как командиру в звании ефрейтора, просто необходимо вступить в ряды комсомола. Я был согласен с ним, и он продиктовал мне, как правильно написать заявление.
Затем он снял с плеча висевший на ремешке фотоаппарат и пригласил меня выйти на улицу к новому Зилу-555. Попросил меня залезть перед открытым капотом и, стоя на подножке, засунуть одну руку в мотор, а другой держаться за край капота и, не моргая, улыбаться прямо в объектив фотоаппарата.
Я так и сделал.
Вскоре моя фотография украсила доску почёта, а под ней крупными буквами было написано: 'Ефрейтор Давыдов В.В. перевыполняет план на 120%'.Через несколько дней мне вручили значок ударника коммунистического труда, а на грудь прикрепили комсомольский значок.
После этого случая меня, как и сержанта Саранцева, стали назначать дежурным по роте. Я имел возможность поднимать роту на утренний подъём, вести личный состав строем на работу и в столовую. За мелкие проступки меня уже не наказывали внеочередными нарядами.
Те, с кем у меня произошёл конфликт, при встрече со мной опускали глаза или меняли маршрут, увидев меня ещё издали.
Некоторые из наших ребят подходили и спрашивали: 'Ты боксёр?' или 'Я понял, ты бил прямым'. Я не опровергал и не утверждал, а просто улыбался.
Однажды, проходя мимо гаражей, я вновь увидел своего знакомого Вову Глухова. Он с увлечением стирал носки и трусы Бори из Хабаровска, наполнив тазик водой.
Мне показалось, что он делает это с нежностью, поворачивая их то так, то этак, и я подумал, что он вот-вот начнёт их целовать.
Я подошёл к нему ближе и спросил: 'Ты его боишься?' Он искренне ответил: 'Нет, просто Боря хорошо ко мне относится и сказал, что очень уважает'.
Тогда я предложил Глухову: 'Давай я выкину этот тазик вместе с трусами, а ты скажешь, что это сделал я?' И внезапно я заметил в глазах Глухова страх и непонимание.
Он схватил тазик со всем его содержимым и бросился бежать от меня по территории автопарка, спасая носки и трусы Бори.