Однажды ко мне зашёл мой новый знакомый, Валера Постников, с которым мы познакомились недавно. Он, как и я, был семнадцатилетним парнем.
Он сразу же предложил мне поехать к Людышу. 'Это классный чувак, - сказал Пося. - Он приглашал меня к себе, и тебя заодно познакомлю, сказал он.
Внезапно он задумчиво произнес: 'Кто знает, что может произойти, а так мы всегда сможем обратиться к нему за помощью'.
И в этот момент Пося сообщил мне, что его зовут Людвиг, а Людыш - это его прозвище.
Пося рассказал, что его отец был немцем, и во время войны между Россией и Германией их семью эвакуировали из Поволжья на Урал.
Вскоре, как и было обещано, Пося пришёл ко мне, и мы отправились к Людышу.
Людыш встретил нас с лёгким высокомерием, как и подобает настоящему авторитету. Он сидел, развалившись на старом скрипучем стуле, закинув одну руку за спинку, а другой указывая нам на лавку.- Присаживайтесь, - сказал он, - не стойте. Как говорится, 'в ногах правды нет'.
А жил он на первом этаже двухэтажного дома, построенного ещё в сталинские времена.
Пося, устроившись на краю лавки, заёрзал от волнения и, глядя на Людыша с мольбой в глазах, начал рассказывать о том, кто я и что собой представляю.
- Он отличный парень, - начал Пося, указывая на меня и глядя Людышу в глаза. На него можно положиться в любой ситуации, - продолжал он. Если понадобится, мы с ним разнесём всю голубятню твоего соседа Емельяна, как я тебе и обещал.
Только скажи когда - придём ночью и всё сделаем. Людыш молча выслушал все его клятвы в преданности и сказал:
- Давай сначала выпьем за знакомство с твоим другом, а о голубятне поговорим потом, отдельно.
Вскоре на столе появился гранёный графин с брагой.
Людыш позвал свою жену, которая неохотно вышла из комнаты на кухню, ворча на всё происходящее.
Однако всё, что требовалось для первого знакомства, выставила на стол.
Вскоре на столе появились гранёные стаканы с жидкостью ржавого цвета и блюда: капуста с хлебом и картошка.
Пося, захмелев, стал с удвоенной силой клясться Людышу в своей преданности, зачем-то засовывая в свой рот большой палец и резко выдергивая его, всё это напоминало звук открывающейся пробки от шампанского.
Под этот шум он повторял, что готов поклясться на любом зубе, но почему-то только на одном.
Людыш улыбался, успокаивал Посю и похлопывал его по плечу, но Пося снова и снова спрашивал, верит ли ему Людыш, и с каждой фразой распалялся всё больше.
На улице стояла предзимняя погода, и в этот день стемнело довольно рано. Людыш, посмотрев в тёмное окно, вдруг громко сказал: 'Вон идут два козла, надо бы их проучить'.
Пося, вскочив из-за стола, бросился на улицу и с порога закричал: 'Где они? Покажи, я их порву!'
Людыш медленно последовал за ним, и мне ничего не оставалось, как выйти вслед за ними. Я не понимал, кого нужно бить, но Пося уже начал драку с каким-то парнем.
Друг избиваемого стал убегать, а Людыш пытался удержать Посю, который активно размахивал кулаками. Но Пося вырывался, чтобы догнать второго.
Я стоял в стороне и не мог ничего понять. Затем я увидел на снегу шарфик и поднял его, но Людыш забрал его из моих рук, повесил на дверную ручку и сказал: 'Не трогай, пусть висит'.
После этого я ушёл домой. Голова кружилась от выпитого, и я лёг спать.
Около шести утра меня разбудила мама: 'Вставай, к нам приехала милиция!' Я не понимал, что произошло, и спросил, в чём дело.
Милиционер, который стоял на пороге нашей квартиры, приказал мне собираться. На вопросы мамы он сухо ответил, что на месте разберутся.
Когда мы вышли во двор, там меня почти закинули в милицейский воронок и быстро доставили в отдел милиции. Заведя на второй этаж, сказали ждать у дверей кабинета.
Через некоторое время вышел милиционер и пригласил к себе. Это был немногословный опер в гражданской одежде. Уже он без лишних слов рассказал мне всё, что я сделал, и даже не захотел выслушать моё мнение о событиях, в которых я был лишь немым свидетелем, а не преступником. Я не участвовал в нападении на пострадавших, которых даже не видел.
Опер даже не дал мне возможности оправдаться. Не предложив прочитать, он просто ткнул пальцем в место, где я должен был поставить свою подпись, после чего меня сразу же увели в камеру, где уже находился Пося, улыбаясь и, сидя на нарах, выглядел, словно был у себя дома.
Воздух в камере был настолько тяжёлым, что мне было трудно дышать. Однако Пося, не обращая внимания на моё недовольство, прямо на настиле нижних нар танцевал цыганочку.
Примерно в середине дня в камеру снова зашёл милиционер. Он назвал наши с Посей фамилии и сказал, чтобы мы выходили и не пытались бежать.
Выйдя на улицу, он повёл нас к двухэтажному зданию, которое оказалось судом. Ожидание не заняло много времени, и вскоре мы предстали перед судьёй, женщиной лет сорока, которая, как мне показалось, встретила нас более-менее дружелюбно.
Не откладывая, как говорится, дело в долгий ящик, сразу же зачитала нам обвинения.
Когда судья начала зачитывать приговор, она почему-то обратилась за советом к милиционеру, который находился в зале суда и ожидал решения. Она спросила его, какой срок им назначить: пять или три года. Когда я услышал эти слова, у меня подкосились ноги, а Пося начал громко плакать, умоляя о пощаде и обещая, что это больше не повторится.
Выждав небольшую паузу, она вновь обратилась к милиционеру с вопросом, стоит ли нам дать по пятнадцать. Мы, не сговариваясь, одновременно повернули головы к сидящему за нами сотруднику милиции и, смотря на него с мольбой, ждали его вердикта.
Когда он утвердительно кивнул и произнёс 'хорошо', судья вновь обратилась к сотруднику полиции, спросив, не будет ли достаточно пяти дней.
В ответ он воскликнул, что пять суток - это слишком мягкое наказание, учитывая, что они напали и избили людей, которые обратились в больницу. И вот судья зачитала нам приговор: десять суток.
Только став взрослым, я осознал, что это дело было сфабриковано против меня без каких-либо реальных оснований. Я был наказан за действия, которых не совершал, и не бил людей, с которыми даже не был знаком.
Камера, в которую нас поместили, была довольно просторной, примерно на полметра выше пола, к которому и были приколочены покатые нары.
Некоторые из них были прописаны здесь постоянно, потому что начали рассказывать, когда и как дверь была перенесена с одного места на другое, и какие доски на нарах отсутствовали, а какие были прибиты.
Присутствующие камеры стали задавать нам вопросы о том, за что мы здесь оказались. Пося с гордостью начал рассказывать о том, как он бил, и в то же время нецензурно высказываться в адрес Людыша, который нас выдал.
Я же молчал, потому что не разделял его радость. Я осознавал, что оказался здесь благодаря этому весёлому человеку, и уже принял твёрдое решение больше с ним не общаться.
Один из задержанных, который всё ещё находился в состоянии алкогольного опьянения, был доставлен в камеру. На вопрос о причине задержания он начал рассказывать, что его посадила дочь, при этом оскорбляя её. Мне было неприятно слушать его, да и остальные присутствующие не проявляли интереса к его рассказу.
Наступил вечер, и в камеру начали поступать новые заключённые. Некоторые из них, здороваясь и знакомясь, занимали свободные места на нарах и засыпали. Другие молча находили свободное место и тоже погружались в сон.
Но были и те, кто не мог самостоятельно войти в камеру - их просто затаскивали внутрь, как мешки, и они продолжали кричать среди ночи, вызывая раздражение у остальных.
В первый же день я завершил знакомство с сокамерниками, и началась трудотерапия, как часть процесса нашего воспитания.
Рано утром меня вывели на милицейский двор, где я получил лопату и метлу. Было показано место, где надо было прибраться, и я приступил к работе.
Внезапно из темноты появилась моя мама и тихо спросила: 'Ну что, сынок, видимо, ты у меня по тюрьмам пойдешь?' В тот момент мне стало очень стыдно, и я дал ей обещание, что больше никогда не буду пить. И я сдержал это обещание до конца своей жизни.
После утренней работы нас накормили лёгким ужином и снова отправили на стройку. Нам предстояло возвести новое здание для городского отдела милиции.
Когда я занимался укладкой кирпичей, ко мне подошёл человек, который, как мне показалось, был начальником стройки. Он спросил, что я здесь делаю. Мне снова стало неловко, и я уже не помню, что ответил. Он лишь покачал головой и ушёл.
Вечером, когда всех снова собрали, дверь камеры резко распахнулась. На пороге появился милиционер с дерзким и наглым выражением лица, в начищенных до блеска хромовых сапогах. Он медленно осмотрел всех, кто сидел на нарах, и его взгляд остановился на мне. Без лишних слов он произнес: 'Ты мне нужен'. Я спросил, куда он хочет меня отвести. Он повторил: 'Давай на выход, там узнаешь'. Затем он добавил: 'Возьми одежду, вопросы потом'.
Когда я оказался в дежурной части, меня окружили сотрудники: они стояли, сидели, курили, смеялись и громко разговаривали. Тот, кто вывел меня, держал на поводке огромного восточно-европейского кобеля, с трудом удерживая его.
Обратившись ко мне, он сказал: 'Значит так. Сейчас ты побежишь в сторону сквера, где находится горный техникум. Ты знаешь, где это?' - почти прокричал он. 'Знаю', - спокойно ответил я, глядя ему в глаза.
Вот тебе шапка. И вложил мне в руки старую-старую зековскую ушанку, сказал, указав на огромного пса, который, не сводил с меня глаз, поможешь мне натаскать его по следу.
И снова продолжил: 'Побежишь в сторону сквера по улице Ленина, и по дороге на углу сквера зароешь шапку в снегу, добежишь до дверей сквера и там выломай большую вицу и жди меня, как только я подбегу, ты вицей бей его по морде, а я буду его удерживать, понял?'
Сказал он снова, обращаясь ко мне, но уже процедив сквозь зубы, добавил: 'Жди меня прямо у входа. И не вздумай куда-нибудь сбежать, понял?'
Прикинув всё за и против, я понял, что хлестать по морде это чудовище в виде пса я не буду, и с первых минут изменил свой план, выставив этого самоуверенного мента, которому, по моему мнению, уже многое сходило с рук.
Я тут же с этой шапкой рванул в сторону дома, закопав её по пути, как и сказал дрессировщик собаки, но только не меня.
Когда я прибежал домой, мать с испугом спросила, что случилось. Я объяснил ей ситуацию, а потом, перекусив и выпив чаю, сразу же отправился в отдел милиции.
В фойе всё ещё было много сотрудников. Увидев меня, они поинтересовались, где мой поводырь.
Я ответил, что не знаю, и сказал, что шёл обратно тем же путём, где и зарыл в снегу шапку.
Они начали смеяться над ним и говорить, что собака его глупая.
Кто-то вспомнил, что уже рассказывал ему об этом, и сказал, что это не настоящая собака, а так, просто для вида.
После того как все посмеялись над собакой и её дрессировщиком, мне сказали, чтобы я дожидался его тоже здесь.
Вскоре в фойе появился хозин с собакой. Пёс принюхался в мою сторону и, зарычав, бросился на меня. Однако, немного прокатившись по паркету на своих хромовых сапогах, милиционер сумел его удержать. Затем он, словно на допросе, начал настойчиво расспрашивать меня о том, куда я направлялся и по какому маршруту бежал. Я спокойно, без тени волнения, солгал ему, сказав, что всё было именно так, как он мне рассказывал.
Сотрудники, которые были рядом, снова начали смеяться над ним. После этого он отвел меня обратно в камеру для осуждённых, сказав напоследок, что завтра опять пойдет со своим псом по моему следу.
Ещё с порога я почувствовал, что в камере все ждали моего прихода, особенно Пося.
- Ну как дела? - воскликнул он, подскочив ко мне и с тревогой заглядывая мне в глаза. - Мы все думали, что ты уже и не вернешься живым.
Выдержав паузу, я спокойно ответил: 'Ну какая это собака? Простая болонка. Я её с рук накормил, а то пошла по следу и потерялась. Мне самому пришлось её искать'. С рук, пока не накормил, не успокоилась.
Да ещё и домой по пути зашел, поел, чаю напился, добавил я вслух слушателям, которые восседали на нарах.
'Вот это да!' - снова воскликнул Пося. 'Я тоже хочу домой!' - сказал он. На что я ему ответил, что завтра милиционер снова собирается идти по следу.
'Если хочешь, иди вместо меня', - предложил я ему.
На следующий день засов камеры щёлкнул, и появился старый знакомый в хромовых сапогах и, с порога прокричав мою фамилию, ждал ответа, но к его хромовым сапогам выпал Пося с криком: 'Можно я сегодня за него схожу? А потом дома попью чай и поем'.
Милиционер, соглашаясь, кивнул головой и увел его с собой. Оставшиеся в камере стали ждать его возвращения, и я, не в силах сдержать нетерпение, тоже ждал.
Прошло время, но Пося не возвращался. Наконец, примерно через полтора часа в камеру ворвался взъерошенный и мокрый Пося. Он с порога закричал, что я его обманул, и если бы он знал, то никогда бы не пошёл на это дело.
Ходя туда и обратно по полу около нар, он продолжал возмущаться на всю камеру: 'Ты говорил мне, что эта собака ни о чём, некусачая, а там оказался настоящий волкодав! Он меня чуть не загрыз! Мне пришлось перепрыгивать через забор туда и обратно!'
Кроме того, этот грёбаный дрессировщик не отпустил меня домой и не позволил мне даже поесть, зло выговаривал мне: 'Снова, Пося, зачем ты меня обманул?' Ты же вчера утверждал, что собака не агрессивная и дружелюбная.
Я же, улыбаясь и глядя на него, произнёс: 'Скорей всего, вчера здесь был другой пёс'.И все, кто был в камере, громко рассмеялись.
После того, как мы обсудили все нюансы, связанные с поведением злой и доброй собак, двери камеры открылись, и в них появился тот самый кинолог. как всегда он был в хромовых сапогах начищенных до блеска и, взглянув на меня, сказал:
'Завтра ты снова пойдёшь, а я буду следовать за тобой. И не вздумай меня обманывать, - сказал он, добавив: - В прошлый раз ты меня обманул'.
Вечером, после окончания рабочего дня, в камеру снова пришёл кинолог. На этот раз он проводил со мной свой запугивающий инструктаж на улице, где нас никто не мог увидеть и услышать.
Слушай ты, начал он сразу с блатного наезда и приблизив своё лицо к моему, ты меня тогда обманул и опозорил перед всем коллективом, не сделал, как я тебя инструктировал.
Сейчас пойдешь в сторону старого стадиона к самому болоту, знаешь, где? Спросил он, снова подойдя ко мне вплотную.
Знаю, ответил я ему. Давай жди там, сказал он. И я побежал. А место это я знал отлично, там был пятиметровой высоты забор, и с первых минут я уже решил: залезу на него, и пусть попробует меня снять.
Вскоре из темноты появился огромный пёс с длинным и мощным телом. Его силуэт особенно чётко выделялся на свежевыпавшем снегу, и это выглядело жутковато. Он шёл по моему следу, опустив голову.
А я сидел на заборе, но ногами в сторону, противоположную от собаки. Пес подбежал и кружил у забора где закончился мой след, но, услышав сверху мой шорох, начал прыгать, пытаясь меня стащить с него. И тут появился кинолог, который словно на коньках скользил по снегу в своих хромовых сапогах.
Подбежав к собаке, он начал громко кричать на меня, требуя, чтобы я спустился. Я ответил, что не слезу с забора, пока он не заберёт собаку и не уйдет на расстояние, что он и сделал со словами: 'Ну погоди у меня, вздумал ещё меня дурить'.
Затем, направляясь в отделение милиции, я уже сам решал, на каком расстоянии от него идти.
Вскоре моё наказание закончилось, и я снова стал свободным человеком.
Но после знакомства с Людышем, немцем, я прекратил общение с Посей. Вскоре я узнал, что он попал в тюрьму, где стал жертвой насилия.
В последний раз я видел его, когда вернулся из армии. Это был совершенно другой человек с потухшим и испуганным взглядом.
******