Жизнь течет, время уходит, удача скользит между пальцев, годы не возвращаются. Все находится в движении - закручивается спиралью, топчется на месте, идет по кругу, уносится в сторону. Траектория движения в проекции представляет клубок спутанных нитей. Я, начиная с младенческих лет, перемещаюсь в клубке Московского метро.
Метро моего детства - это праздник. Яркие витражи станции "Новослободская" встречали и провожали меня при каждом свидании с подземкой. Иногда они безвременно гасли, не дождавшись моего возвращения. Я загадывала желание - если витражи еще светятся внутренним огнем, значит, меня ждет удача, а если они затушили "сигнал встречного маяка", то придется мне сосредоточиться, чтобы увильнуть от неудач. Метро детства - это связка разноцветных шаров, привязанных к пуговице за нитку - это мы едем с отцом на демонстрацию. Это бисквитный торт в руке у мамы - предвкушение мягкой сладости теста, пропитанного терпким коктейлем кондитерского зелья. Оно заслоняет скучную память от усталого возвращения. Мы едем в гости к маминой подруге на другой конец света - станцию Первомайская!
Особая радость, когда состав, изменив тональность перестука колес, выбегал из подземелья на божий свет. Можно было видеть березовую поросль вдоль дороги, переходящую в светлую рощу, и пожарную вышку, и, если особо повезет, то прыжок с этой самой вышки с парашютом. Сердце замирало от страха и восхищения - "пожарка" казалась неприступной башней, а смельчак, отважившийся посягнуть на несокрушимую силу тяготения - олимпийским героем.
Езда в тоннеле тоже была окутана волшебной тайной. Оглянувшись на соседей, занятых скучным взрослым разговором, я вставала на колени, следя за тем, чтобы подошва ботинок не задевала край сидения, и, прижавши нос к стеклу, вглядывалась в темноту убегающих стен. Помимо толстых проводов можно было разглядеть сигнальные тусклые лампочки и маленькие дверцы. Эти дверцы давали повод разгуляться фантазии и придумывать страшные истории о скрытых подземельях и лабиринтах, выводящих во внутренние покои заколдованных дворцов. Но вагон всегда мчал мимо, и возникало убеждение что никто, кроме меня не знал о существовании этих волшебных дверей.
Сейчас я тоже живу возле станции подземки, но на окраине города. Каждый мой день начинается с похода к ней, и каждый мой день заканчивается бесславным отступлением. Я иду весной и летом по пыльной улице мимо изгаженных собачьими экскрементами дворов, мимо машин, вздымающих облака пыли, плюющей в лицо. Я иду в межсезонье мимо слякоти тротуаров и нечищеных улиц, которую колеса транспорта обрушивают на забывшихся прохожих, мимо разливанного моря вселенской хляби, пытаясь обойти ее по кое-где оставшимся кочкам спрессованного мусора. Я иду зимой мимо лабиринтов ледяных колдобин и подернутых ледком грязных луж. Мимо почивающего на своих вчерашних объедках городского рынка и зевающих продавцов газет, устанавливающих свои тяжелые станины.
Я иду, чтобы с первой щербатой ступеньки влиться в живую массу Серого тела - единственного обитателя Московской подземки. Серое тело вытянутым потоком, разделяясь на сотни рукавов, совершает свой каждодневный маршрут, всасывая частички, бывшие некогда людьми, мгновенно преобразуя их в другое качество. Тело не имеет головы, лица, рук и ног. Черный низ, черный верх, никакой середины. В движении все сливается в серую массу. Ничего цветного, никакой индивидуальности. Любая цветная песчинка, попадающая в поле тела, становится оттенком серого. Закрытые глаза, сжатые рты. Легкий шелест разговора - только оттенок немоты. Я вливаюсь в его поток и становлюсь с края движения серых частиц, стягивающихся, словно магнитом, к средней линии. Никто не смеет отцепиться от потока. Переливаясь поперечной волной, отточенным движением суются квадратики билетов в бездушную щель автоматов, и вот слегка рассредоточившаяся серая масса потока распределяется по желобам дверей. Шаг вперед, два вправо или влево и занимается луза, из которой можно выкатиться вместе с потоком на очередном щелчке, когда повернется колесико запрограммированного механизма. Два шага вперед - шаг влево - в обратном порядке и вот образуется новый рукав, готовый следовать за центральной линией.
Каждый день этот бездушный транспорт по только ему одному известной матрице пережевывает меня, не заботясь о том, что он выплюнет в конце.
Я возвращалась поздним вечером в уже редком потоке серой массы, с трудом переставляя набухшие усталостью ноги. Сил хватало только на то, чтобы следовать общему движению.
Вдруг на лестнице перехода станции Проспект Мира поток изменил траекторию движения и вместо положенного - вправо - к эскалатору - начал закручиваться спиралью влево. Он запрудил верхнюю площадку перехода и превратился в толпу. Толпа распалась на фракции, а фракции на отдельных людей. У людей появились лица. Лица осветили глаза. Глаза были устремлены к центру. В глазах можно было увидеть коктейль из чувств. В них мешался интерес, мечтательность, легкая грусть и сожаление - усталые полуулыбки полу прикрытых глаз. Стояла тишина.
- Что могло остановить поток людей и раскрутить эту бездушную машину? Что удерживало их на месте и не давало разойтись? Что отрывало их от насущных вечерних дел?
Меня мучило любопытство. Я не видела со своей крайней орбиты, что творится в центре и начала туда протискиваться сквозь щели промежутков.
В центре Не стояла стойка с барменом, бесплатно раздающим виски, Не крутил кульбиты ярко-рыжий клоун, Не читал лекцию о внеземных мирах случайно залетевший инопланетянин, Не верещал шаман, пытающийся излечить одним словом от всех существующих болезней.
Там стоял худой бледный мальчик с прозрачным лицом и закутывал в теплую фланель свою скрипку. Рядом с ним серела картонная коробка, наполненная деньгами.
Мальчик бережно укутывал скрипку, а народ не расходился, видимо все еще находясь под властью извлеченных им звуков. Наверное, люди думали о том же, о чем и я - о тщетности бытия и бесплодности суеты повседневности.
Я подошла и положила свою купюру на вершину денежной горы. Я не слышала ни одной ноты, извлеченной волшебным смычком, но была благодарна за возвращение ощущения праздника и надежды на то, что жизнь продолжается.