Аннотация: что такое "Чёрный шум"? "Белым шумом" в литературе называют потокосознательные мысли героя по ходу повествования. Чёрный шум - это личный бред отдельно взятого человека. незакончено.
Инициация.
Хэнг-овер.
Если батареи сели, выключите устройство и перезарядите их, аминь.
За утянутым экранирующей плёнкой дождя, окном, рефлексировали рассыпающиеся дряхлые купола ратуш. Как нелепо он выглядели, эти причудливые скелеты прошлого, выставленные на обозрение прямо перед промышленными постройками. Как нелепо смотрелись потускневшие золотые флюгера, чьи протяжные скрипы не было слышно в неумолчном треске трафика. А аналоговые часы, бег стрелок которых так некстати напоминает людям о конечности их времени, и, что более конкретно, жизни? О, люди больше не любят такие часы. Тонкие цифры на дисплеях не несут в себе такого завуалированного, подсознательного ужаса, как чётко дрожащие, выстукивающие поступь самой Владычицы Хель, секундные стрелки... Тик-трак, скоро настанет конец, скоро тиканье сольётся с гулом крови в голове, последний прилив, прежде чем остановится сердце, ведь и сердце - часы, и каждое сокращение расходует вроде бы бесценную жизнь, миниатюрный насос, выкачивающий песок из совсем не бесконечной пустыни времени.
Замечательно, что отлив может и не наступить.
Луна была бледной, как и небо - огни Риги разрослись, разбухли под животворным влиянием Евросоюза. Слепыми глазами, они шарили по небу, силясь вглядеться в него, но лишь усугубляли его замкнутость, замкнутость натянутого над крышами домов душного одеяла, пропахшего бензиновой вонью и мокрой грязью, стылой кровью...
В любом случае, осень была не из лучших - такую принято проводить в Дзинтари или в Майори, или на одной из десятка крошечных прибрежных станций, на маленьких островках былой славы совка. Вдыхать тягучий, смолистый и резкий запах сосен, наблюдать за бреющим, рваным от порывов ветра, полётом грязной чайки, зарываться по горло в тончайший песок, ещё хранящий тепло прошедшего лета и солёно-гнилой аромат мелкого моря. Такой песок хочется вдыхать, как кокаин, чтобы он просочился сквозь ноздри и уронил медовые слезы янтаря куда-то на дно твоего естества, засыпал изнутри доверху, удушил. Так, что через несколько дней от тебя не останется ничего, кроме выхолощенного ветрами бархана, маленького кургана, под которым белеют хрупкие сухие кости, заточенные бесчисленными зубцами песчинок.
Что за осень без тянущей из души жилы, грусти? Ничто. Фантом, сплетённый из дождевых капель и туманного дымного неба, без сердца и мыслей. Грусть - его глаза, заглядывающие в наши окна призрачным светом поганки, похороненной под слоем разлагающейся от воды хвои. Тоска - клубок крепко переплетённых, кровоточащих землёй, ржавых кленовых листьев, сердце осени. Что осень, без терпкого, щиплющего нёба, привкуса безысходности этого состояния, привкуса невозможности прекратить неконтролируемый спуск всё дальше в болотную жижу, где, вероятно уже тёплое тело поджидают ненасытные пиявки скуки, страха, и бездействия?
Ничто
.
Посаженая батарейка.
Не оставайся со мной
Перестань быть собой,
Оуоууууу...
Мы уйдём на ту сторону дня,
За колючую проволоку...
Да, за колючую проволокуууу...
Может, кто-то боится проваленных с треском часов? Аккуратно вписывает в еженедельник каждую просчитанную минуту, каждый шаг, зафиксированный камерой слежения. Кто-то пытается бороться с хаосом снаружи путём установления тоталитаризма в собственной отдельно взятой личности, где безликие жандармы разума, в отглаженных кожаных шинелях, стройными рядами маршируют на залитых светом плацдармах серых клеток. Мысленное гестапо всегда наготове, оно не даст ухнуть с головой в трясину осени, в зябкие пучины разладившегося, покрытого прорехами, бытия. Придёт ночью, громыхая коваными каблуками, серебрёными штыками вырежет всё ненужное, отформатирует, зальёт кислотой и оставит полыхать, светить ярким химическим светом спокойствия.
И всё идет по плану.
Зачем люди придумали фотоаппарат? Ещё один инструмент удерживания времени, попытки законсервировать его и положить в морозилку. Открывается, разветвляется корявыми сучьями генеалогическое дерево, и в каждой рамочке-листочке - фотография мертвеца, сделанная уже после того, как его кожа задубела, налилась синевой и свернувшейся кровью. Как мастерски в похоронном бюро ретушируют смерть, делают её чуть ли не привлекательной, свежей и естественной. Какие спокойные лица у этих жертв собственных часов, они словно рады увязнуть в этой неподвижной вечности совершенства. На их губах играют теневые полуулыбки, будто вот-вот их рты откроются и шелестящим, как движение сухих листьев, шёпотом они попросят тебя присоединиться к ним. Но это ведь обман, мастерство фокусников, заставляющих уверовать простого обывателя в пронзённую кинжалами красотку. Правда, смерть это тоже обман, возможно, самый грандиозный из всех, маленькая пакость расшалившегося демиурга, что не делает её менее значительной. Смерть равносильна истечению срока действия карты по оплате телекоммуникационных услуг...
Главное, чтобы всё шло по плану, и батарейки перезаряжались, ведь осень - время разрядки, время, когда нити накаливания скрываются под толстым слоем нагара.
А почему бы и не наступить на горло собственной песне? Выволочь её, упирающуюся, на улицу за волосы, как непослушную проститутку, протащить по заляпанному гнилыми овощами асфальту, напоказ достопочтенной глянцевой публике, что живёт в светло-жёлтых, нетронутых термитами перестройки, особняках, да и наступить на шею рифлёной подошвой армейского ботинка под санудтрек крошащихся позвонков. Песни не нужны, остаётся только нечеловечески выть на болезненную жировую бляшку луны, царапая лицо ногтями. Выть так, чтобы соседи ворочались штопором в своих мягких постелях от невысказанной тревоги и смуты, и каждый час бросались к холодильнику за водой.
В Риге всё равно слышно всё. Это тот город, где здания - это массивные рентгеновские излучатели, просвечивают всё насквозь. В по-настоящему большом городе всё не так - у человека почти не остаётся на себя времени. А вот в Риге... В Риге есть шанс встретиться с самим собой, в кривых и узких, как каньоны, переулках. Прошлое. Оно может внезапно оскалиться, плотоядно, так что в его длинных зубах будет отражаться подкрашенное химическими выбросами, солнце, прижмёт тебя к старинной, древней стене с отслаивающейся штукатуркой, и... Вряд ли кто-то тебя услышит в пронизывающем плоть прохладном воздухе... Это именно то, чего в Риге услышать нельзя.
За четыре лата
Мы вступили в НАТО,
А за два сантима...
Проходите мимо.
Шурх-шурх.
Если флюгер вертится не в ту сторону, в какую должен, это ещё не значит, что у наблюдателя поехала крыша.
Но, конечно, дождь добивает. Он мелкими монетами, дрянными серебристыми рыбёшками, разбивается о мелкую мозаику улиц. Дробью лупит по птицам и монументам, оставляет потёки патины и тлена. Всё разлагается на глазах, и это нельзя остановить, так же, как и время.
Нельзя restore factory settings.
Повернуть назад тоже нельзя.
У вас есть время до семи часов, а дальше магазин закроется, так что поспешите купить последние модели бытия.
В Риге особенно чётко ощущаешь ход времени и не только в Старом Городе. На промышленных окраинах и вовсе несладко - простое созерцание пейзажей превращается в сюрреалистический приход. Солнце садится, бьёт пламенеющими лучами по полигонам зданий, отсвечивает ржавым на поверхностях замазанных белой краской окнам, играет на трубах и натянутых лесках проводов. Шпалы уходят в заросшую золотистым бурьяном дурную бесконечность, а в холодном воздухе висит тихий гул.
Ты в Зоне.
Но ты не сталкер.
Даже не С.Т.А.Л.К.Е.Р.
Даже птички не поют.
Иногда, можно почувствовать, что попадаешь в параллельный мир. В "Сумеречную Зону". В "Чёрный Вигвам". Куда угодно. Главное, что там страшно.
Но, если вдуматься, страх это важная часть жизни. Он отличает живых от мёртвых.
Мертвецы не боятся. Ничего.
По крайней мере, на этом свете.
Так вот, противным и тусклым, дождливым осенним вечером, Ольга Давиденко возвращалась с работы. Прижимая папку с бумагами себе к груди так, словно это был её первенец, она зашла в тёмный, пахнущий сухим кошачьим помётом и жидкостью для мытья полов, подъезд, и зацокала каблуками по потёртой плитке лестнице.
Ей не было страшно.
Что ещё в Латвии редко встретишь: сексуальных маньяков.
Во всяком случае, здоровенные дядьки в чулках на голове и с окровавленными мясницкими ножами тут не водятся. Для таких подвигов нужна смелость и решительность.
Поэтому, Ольга спокойно добралась до своего этажа, и никто не дышал ей ледяным дыханием в затылок, не дыбились на затылке тоненькие волоски. Чуть не выронив папку, она достала из сумочки ключи, привалившись к осевшей сто лет назад двери, открыла замок, с раздражением отмечая, как кряхтит механизм, засорившийся от многолетней пыли. Её рука уже потянулась к дверной ручке, как... Оля застыла, на мгновение уставившись на отражение своих пальцев в блестящем латунном набалдашнике. Ладонь покрылась липким потом.
Предчувствие.
Экстрасенсорика.
Пси-фактор.
Почему-то, ей вдруг резко расхотелось заходить к себе в квартиру.
Здесь это называется интуицией.
Почему-то, ей вдруг привиделось, что с её бойфрендом (так она его называла в мыслях, на западный манер. В слове "бойфренд" ей чудилось что-то гораздо более сексуальное, чем банальное "парень". Это как "сосиска в тесте" и "хот-дог". Согласитесь, "хот-дог" звучит намного благороднее, в то время как "сосиска в тесте" навевает странные ассоциации), так вот, с её бойфрендом не всё в порядке.
Для Ольги, не всё в порядке, означало "не просто не всё в порядке, а не всё в порядке более, чем обычно". В который раз мелькнула мысль, что не стоило ей с ним жить.
С такими людьми никогда не знаешь, что они выкинут в следующий момент. Какой фортель.
Правда, Оля сама не была Хорошей Девочкой. Точнее, старалась ею не быть. И ради этого она шла на всё.
В буквальном смысле.
Правда, её сожитель не просто был потенциальным возбудителем спокойствия.
Он был состоявшимся.
Вот поэтому-то, руководствуясь смутными догадками, каким-то неясным движением астральных полей, её рука и замерла в пяти сантиметрах от дверной ручки.
Ей даже почудился тихий и вкрадчивый голос телеведущего:
Деньги или приз?
Не важно, чего ты ждёшь, особенно осенью. Важно, что ты всегда ждёшь худшее.
Зал скандирует: "Приз!"
Легче к кому-то прислушаться, чем сделать что-то самому - тогда будет кто-то, на кого всё можно свалить.
Зал скандирует: "Приз!"
Диктор будет убеждать, чтобы ты взял деньги, но на самом-то деле, он хочет, чтобы ты взял приз.
Это тонкая психологическая манипуляция.
Это не то, чему учат на курсах "Научись Жить".
Если человека долго от чего-то отговаривать, вполне вероятно, что он всё-таки сделает так, как ему хочется.
Назло.
Специально.
Именно поэтому, Ольга, как всякий нормальный человек, поддается порыву зала, выпихивает все сомнения из головы и открывает дверь.
Зал в ожидании.
Она входит в прихожую. Под сапогами - сбившийся полосатый половичок, слева - большое зеркало в тонкой раме, за ним - отслаивающиеся обои. С цветочками. Под обоями проглядывает газета энного года выпуска. Справа - вешалка и тумба из дешёвенького соснового шпона местного производства. На тумбочке - пыль, косметичка, запасные ключи, катышки из волос, на вешалке - шарф и кожаная куртка Олега. Старая такая куртка - на плечах и рукавах кожа потрескалась и теперь топорщится чешуйками. Вроде, всё как обычно. Только тихо очень.
Зрители затаили дыхание.
Ну, просто мимо них прошла фигуристая девушка в зелёном платье, с плакатом "Затаить дыхание".
Это то, что обычно не попадает в передачу.
Теперь все камеры обращены на Ольгу.
Крупный план.
Оператор истекает слюнями, глядя, как она изящно скидывает тонкое серое пальто, трясёт мокрыми волосами, вытряхивая капли последнего дождя.
У оператора изо рта вываливается дымящийся бычок.
Она вешает пальто на вешалку, и по коридору направляется в маленькую комнату.
Проходит девушка в розовом платье, с плакатом "Предельное внимание".
Софиты жарят, со всех градом льёт пот, но все старательно изображают Неподдельный Интерес.
Искреннею Заинтересованность.
Дверь в комнатку закрыта. На двери - листок бумаги с изображением свастики. Ольга вздыхает. Она делает это каждый раз, когда видит листок. Это своего рода ритуал, один из многих, которыми она успела обрасти.
И тут она слышит звуки.
Кто-то тихо плачет.
И, кажется, этот кто-то - Олег.
Зрители ждут.
Правило такое - не затягивайте кульминацию. Зрители этого не любят. Они скорее переключат канал, но ведь вы-то этого не хотите, правильно?
Ольга толкает незапертую дверь.
Проблема в том, что в чёрном ящике (на то он и чёрный ящик) может оказаться что угодно. Не ключи от машины, а, скажем, гнилой апельсин.
Проблема в том, что ты вряд ли узнаешь об этом прежде, чем ты получишь свой приз.
В реальной жизни, перед вами вряд ли пройдёт девушка с большим силиконовым выменем и с плакатом "Можете выдохнуть".
В реальной жизни придётся поднапрячься, и сделать это самому.
Ну, не так уж это и сложно.
Глава 1
Что я пытаюсь сделать паскудным осенним вечером, так это приготовить себе еду. Точнее, найти, что поесть. Одна из сотен моих персональных проблем, которые нужно решать каждую минуту моего существования на этой планете. Я роюсь в холодильнике, тщётно пытаясь отыскать там хоть какие-то признаки съестного. Археологические раскопки, блин. Я соскребаю иней со стенок, и обнаруживаю под ним ребристый пластик.
Можно представить, что это рёбра тираннозавра рекса. Целый скелет, с ощеренной пастью, полной острых и крупных клыков. У тираннозавра, наверняка был большой желудок. И ему было нужно чертовски много еды. Мяса. Живого, тёплого мяса.
Только представьте себе эту махину, двадцать центнеров мышц и зубов, из которых сто граммов приходится на мозги.
Представьте, как это чудовище, выпуская горячий пар из ноздрей, с треском ломится сквозь заросли стометровых хвощей и папоротников, подминает зелёную кашу под себя и лязгает зубами. Большой Ти очень голоден. Ему срочно нужно кого-то съесть.
Проблема номер два - у меня туговато с деньгами.
И вот, эта тупая машина для переработки белковой протоплазмы, наконец натыкается на потенциальную жертву.
Руки у тираннозавра похожи на маленькие пассатижи. В глубине холодильника я вижу, как смешно он ими машет. Я думаю - наверное, это для того, чтобы ковырять во рту. Вряд ли в мезозойском периоде существовала фабрика по производству зубочисток. Или "Ростикс".
Жертва - брахиозавр. Небольшой ящер из отряда птицебёдрых. Восемь метров в высоту, длинная шея, этакий чешуйчатый аналог наших жирафов. Маленькая головка с толстым черепом и мозгом размером с кошачью какашку. Вертит головой, замечает тираннозавра, но не успевает убежать.
Проблема номер три - где бы занять денег. Все уже наслышаны о том, какая я сволочь и поступления в Благотворительный Фонд имени Меня резко снизились.
В холодильнике холодно, и мне кажется, что мои уши уже покрылись коркой кайнозойского льда и скоро отвалятся. Я чувствую себя доисторическим зверем, которому нечего жрать.
Если долго стоят на холоде, можно заработать отит.
У тебя начинается насморк, и ты, вместо того, чтобы сморкаться, просто хлюпаешь носом и стоически глотаешь сопли. Как будто в этом есть нечто геройское.
Вся фигня в том, что часть ты можешь не проглотить, а она попадёт в евстахиеву трубу, а оттуда - дальше в ухо.
Так начинается отит.
Когда у тебя в ушах много зелёного гноя, слышать становится затруднительно.
У меня в детстве он был. В смысле, отит. Когда мама привела меня в поликлинику, врач вставил мне в ухо большущий хромированный шприц, полный воды и надавил на поршень.
Врач сказал, что больно не будет.
Они так всегда говорят.
Ощущение было такое, будто мне пошуровали в черепе туалетным ёршиком. Всё стало чистым. Ни одной осознанной мысли.
Если я ещё раз заболею отитом, сказал врач, то, скорее всего, я оглохну.
Я не настолько богат, чтобы покупать слуховой аппарат.
Брахиозавр пытается убежать, но не успевает. Огромная башка тирекса сбивает его с ног, а потом мощные челюсти, способные вместить в себя тапира, смыкаются на его брюхе. Брызжет кровь, раздаётся жуткий рёв жертвы. С крон деревьев срываются птеродактили, оглашая воздух пронзительными криками. Своими клыками тираннозавр вспарывает толстую кожу, вырывает из тела добычи огромные куски мяса. Сглатывает и обводит сельву сытым и глупым взором...
Я сглатываю слюну.
Человека ему хватит на один прикус.
В моём холодильнике можно играть в боулинг. Он пуст и загадочен, как пещера в Антарктиде.
Я думаю о пингвинах.
О кусочке плесневелой любительской колбасы, о кусочке плесневелого сыра, о просроченной печени трески в баночке, о скисшем кефире, о сморщенных, как яйца сифилитика, помидорах, о бутылочке с высохшим карри, о трёх треснувших куриных яйцах, о тарелочке со стухшим салатом.
Мысль о том, чтобы это съесть, меня не вдохновляет.
Я закрываю холодильник.
В кухне пахнет тмином.
Шафраном.
Разлитым подсолнечным маслом.
Тараканами.
Заскорузлым жиром на тарелках.
Открываю кухонный шкаф. Нахожу там, помимо грязных алюминиевых кастрюль и прочей кухонной утвари, брикет с сухими макаронами "King Lion".
По идее, их надо разводить кипятком, но, поскольку мой чайник сломан уже вот как два дня, а денег на ремонт нет, их придется есть сухими.
Я беру брикет и тащусь с ним в комнату. Мне уныло.
Единственный свет в моей жизни - это горящий монитор моего компьютера.
В моей комнате ещё унылее, чем на душе. Шкаф, комод и два стеллажа затянуты прозрачной плёнкой, на которой осела строительная пыль. Окна - два бельма, глядящих в ночь.
Можете называть это ремонтом.
Разрухой.
Сбоем привычного ритма.
Геморроем.
Блядством.
Моя одежда и вещи разбросаны по кровати. Я присаживаюсь на уголок, и извлекаю из кучи барахла свой кошелёк.
В нём мало денег. Московская карта студента. Пропуск на работу. Чек из аптеки.
А вы не знали, что и на резинки выдают чеки?
Двадцать рублей.
На эти деньги даже пива хорошего не попьёшь.
Я чувствую себя вымершим ящером.
Потом, потом я двумя пальцами вытаскиваю замусоленную бумажку с коряво написанным на ней телефонным номером, под накарябано стоит имя - Настя. Я пялюсь на бумажку и секунды три размышляю, на не позвонить ли мне ей, напроситься на встречу в какой-нибудь общепит, а потом, в самый ответственный момент оплаты счёта, под предлогом отправления естественных нужд смыться, предоставив ей самой оплачивать наш романтический ужин.
Иногда, я так и делаю.
Я почти улыбаюсь этой мысли. Потом смотрю на экран, вижу, что его низ залит синим цветом и с сожалением отбрасываю эту идею. Не в этот раз.
Устроившись перед компом, я разрываю зубами упаковку брикета, нахожу внутри два пакетика со специями, которыми и посыпаю тугие завитки макарон. И начинаю ими весело хрустеть. Крошки летят на клавиатуру, которую я кормлю таким образом уже более двух лет...
Если говорить начистоту, аська - это сеанс групповой терапии он-лайн.
Приват-чат.
Приват-танец.
Если у вас нет денег на порнографический журнал, всегда можно найти кого-то по "Белым Страницам".
Параметры.
Имена.
Интересы.
Все эти ингредиенты сливаются в комбайн поисковой машины. На выходе получаешь готовый продукт.