Аннотация: Что есть норма, а что отклонение? И как должно караться последнее?
- Солнце сегодня ярко светит... - Федорыч близоруко щурился на распухшее солнце. Одной рукой он опирался о свежевыструганную палку из ореха, другой, узловатой и пятнистой, как кукушечье яйцо, прикрывал глаза. В воздухе пахло весной, свежей почвой и кисленьким запахом молодых побегов, проснувшихся и потянувшихся зелёными ладошками к свету. В почерневших клетках переплетённых ветвей стрекотали птицы.
- По-моему, так же, как и всегда... - Буркнул я, тоже присаживаясь на покосившуюся гниющую лавочку, и бросая к ногам лопату. - Жарко, блин...
Хоть на дворе и апрель месяц, а припекало будь здоров - небо уже пропиталось красками вымоченного в хлорке ситца, воздух разогревался, и края сарая, лицом к которому мы с Федорычем сидели, подёргивались зыбким маревом. Моему взору представали накиданные в беспорядке доски, насосы, сломанные инструменты, расколотые эмалированные тазы, кривые теплицы с расползшейся по краям балок, плёнкой, окончательно проржавевший бежевый "Запорожец" c оторванными номерами и десятка два хибар, сколоченных из чего попало, ужасно ветхих на вид, как впрочем, и всё вокруг.
Это наш посёлок, "Полынь-9".
Однако, развалины, мусорные свалки, покинутые огороды и сараи заросли не только пресловутой полынью, но также чертополохом, борщевиком, сорной травой... Везде колышутся острые иззубренные листики крапивы, робко из-под земли проглядывают рахитичные ромашки.
Среди мотков проволоки, пирамидок из битого кирпича и щебня, среди строительных отходов, бродят худые поджарые куры, бессмысленно клюют что-то, а их гоняют дети и женщины.
Нет, на самом деле, наш посёлок хорош и дружен, я так считаю.
Всё своё, овощи, мясо, молоко, даже электричество, пусть и не всегда, но есть - а так дровами из лесу печки топим, тоже приемлемо, да и уютнее, на мой взгляд. В соседнем городке, что за лесом, "Полынь-Г" находится средняя школа, больница, и ДК "Восход", где иногда городские устраивают концерты самодеятельности. Правда, бывает, что и кино там крутят - это, доложу я вам, получше убогих кривляний пэтэушников будет. А ещё в городе аж два кафе есть - "Жестяная кружка" и "Элеганс". В первом я иногда бываю, когда на своем "Иже" в город свежее молоко и мясо отвожу. Неплохие пирожки делают, да и водка не такая палёная и жёсткая, как самогон, который у нас в посёлке старик Афанасий гонит. С местными опять же перетереть можно на тревожащие темы - только гордые они, смотрят так, чуть презрительно, типа - деревня деревней, тёмный человек. Да только не тёмный я, ну может за последних-то два-три года опустился немного, есть такое, но... Кто ж не опустится-то, в таких условиях, когда работаешь целый день на воздухе, телевизора нету, радио плохо работает да и времени на газеты просто-напросто не хватает? Опустился, да. Сам порой забываю, что Харьковский университет кончал...
Эх, прошлое, зачем его теребить?
Зато теперь я свой, обычно угрюмые бабки расплываются при мне в беззубых проваленных улыбках, да и вообще, народ здешний уже меня как родного принимает, тем более что наличие в моём владении мотоцикла облегчает им связь с городом и другими посёлками. Важным человеком стал. Когда что или кого отвезти надо, всегда ко мне бегут, дескать, Алёшенька помоги, сыночек, то да сё. А потом и угостят, конечно, домашним, тёплым и сытным.
Вот. А в "Жестянке" и народ жёсткий - толпятся у круглых столиков, усыпанных крошками, жмутся к грязным кафельным стенам, гул стоит, мухи над жирными пятнами вьются, окна засиживают, унылые все такие, озабоченные. Напоминает мне это студенческую столовку. В столовке только что не пили, а тут... Все нажираются в жопень уже к пяти вечера, а потом кто куда - домой или по бабам. Ещё и такое - пристают проститутки, настырные - жуть, их даже искать не надо. Сам не понимаю, откуда в промышленном городе с населением пару тысяч человек столько шлюх? Размалёванные шалавы, криво накрашенные, с сожженными химией волосами и грязным ртом, из тех, кто с дальнобойщиками ездит. Минет делают прямо за углом этого же кафе, в близлежащих кустах акации за 8-10 гривен.
Иногда, правда, их услуги оказываются кстати. И отсосут, и отругают, а то и ногтями в глаза захотят вцепиться. Прямо-таки все прелести жизни за скромное материальное вознаграждение
Экзотика, но разряжаться иногда надо, ничего не поделаешь.
В общем, отвык я от города совсем. Иные городские как меня увидят, на другую сторону улицы переходят, мол, низшего сорта человек, дерьмо дерьмом. Вот это уж совсем хамство, не то, что у нас - встанешь утром, со всеми поздороваешься, о самочувствии осведомишься, только потом за дела. А тут... Хотя, они наверное просто моего клейма не видят.
У кафе "Элеганс" например, паркуются "десятки". Состоятельный народ, говорят, в этих местах обретается... У самого кафе около входа даже колонны есть наподобие греческих, оплетённые искусственным плющом. Красиво. Я там внутри не был ни разу, но говорят, что там воротилы жируют всякие, бизнесмены, как их называют.
Что ж, мне и тут живётся не плохо.
Я посмотрел на тёмно-коричневую, с облупившейся краской стену сарая, на который были выведены баллончиком корявые слова "Гейгера - в массы!", а потом поднял лопату. Провёл пальцем, с кромки счистил красноватый срез земли, полюбовался на тусклый блеск стали.
- А что, Фёдыч, я всё сделал-то... Может, пойдём к Фанасию, по маленькой пропустим, а? - предложил я старику. Морщинистое, складчатое лицо Федоровича исторгло из себя щербатую улыбку. Глаза его выцветшие, а по уголкам воспалённые и красные, заслезились, видно, от солнца. Он закряхтел, поднимаясь с лавки, цепкая сухая рука, ухватившая палку, затряслась от напряжения. Я поддержал его под локоть, ощущая под клетчатой хлопчатобумажной тканью тоненькую, как веточку, руку, а потом мы двинулись к тропинке, которая лежала в направлении центра посёлка.
Походя, я ногой поддал одну особенно наглую курицу-беспризорницу. Пернатая возмущённо закудахтала, отлетая от пинка, шумно захлопала крыльями, но с дороги убралась. Ишь, развелось их тут, как крыс...
Посёлок, залитый ярким назойливым светом, смотрелся непривычно радостно и чисто.
Пройдя под висящим на натянутой между столбами леске, стираным бельём, мы вышли к домику семьи Денисенко. На крылечке, около горшков с горошком и цветами, мирно спала двухцветная собака Малина, смешно свесив лохматую голову со ступенек.
И тут, дверь в дом распахнулась, на крыльцо, громко топая ногами, выбежал Вано, в одной засаленной белой майке и трусах - собака, завидев такое, аж подскочила на месте и с визгом унеслась прочь. На голове у Вано волосы растрепались в воронье гнездо, глаза бешеные, на выкате, лицо красное, будто его кондрашка хватила. Ну, мы с Фёдоровичем остановились, конечно, мало ли человеку плохо?
Мужик руками тряс, слова сказать не мог, очевидно, не в силах собраться с мыслями.
Я переглянулся со стариком - тот никак не среагировал, только опять сощурился, хитровато так. Потом я перевёл взгляд на испуганного и растерянного Вано, и вздохнул.
***
Беременность Натальи Денисенко девять месяцев назад стало событием для всего посёлка. Дети у нас не часто рождаются, народу-то мало, в основном тут пожилые живут, а они, как известно, предпочитают не детишек делать, а на печи лежать да болячки свои лелеять, поэтому-то мы так и отнеслись к известию о беременности Натальи.
Будущую маму оберегали как могли, я лично возил из города жирные колбасы, фрукты, йогурты и прочие необходимые вещи, причём, совершенно безвозмездно. В общем, по нашим меркам, в этот период она как сыр в масле каталась, если не сказать больше. С течением времени, она всё реже выходила из дому, жалуясь на боль в спине, и только её муж, раскрасневшись от выпитого, во время игры в кости, с удовольствием рассказывал о растущем животе супружницы и о своём замечательном сыне, который у него будет... Мы же поднимали тосты за мать и малыша.
Я, признаться, немного лукавил - зависть грызла и мою душу. Я-то пустопорожний, и не могу осчастливить свою девушку ребёнком...
Как и многие, в принципе.
***
К тому времени, как, стеная и охая, Наташа, придерживаемая под руки мужем и свекровью, сошла со ступенек, около моего мотоцикла, на крохотном пятачке между домами собралась туева хуча народу, чуть ли не весь посёлок. Дети, особенно те, кто помладше, увлечённо ковырялись в недрах своих ноздрей, и кидались от безделья камнями в курей и собак - тощие, белобрысые, с кожей бледной, как подбрюшье лягушек, они росли сущими сорванцами вдали от благ цивилизации. Ну, для молодых-то это хорошо, свежий воздух, природа... Мальчишки так и норовили открутить какую детальку от моего "Ижа", несмотря на одёргивания взрослых. Я, поскальзываясь в грязи, помог девушке, усталой, в просторном цветастом сарафане, и с прилипшими к вспотевшему и набрякшему лицу, длинными каштановыми волосами, забраться в мотоциклетную люльку. Она застонала, уселась там кое-как, держась руками за живот - я протянул ей кожаный шлем.
- Натулечка, не волнуйся, всё будет хорошо... - Курлыкал рядом муж, пока я пытался завести свою развалюху.
- Ну куда ж они её-то... зачем...страсти-то какие, и дома ребёночка штоль не родяла б? И родяла б, в больницу ишь удумали ехать! К живодёрам энтим! - Ворчали бабки, зло стреляя глазами. Видите-ли, всё не по ним. Иногда тупость человеческая меня выводила из себя, так что я скрипнул зубами и довольно резко ответил.
- У неё воды с кровью отошли. Помереть может. - Сказал я, брякая ногой о педаль сцепления.
- Ваня... Ване поехать можно? - Выдохнула роженица, умоляюще глядя на меня. Я же смотрел на мокрый и чуть окровавленный подол сарафана, свешивавшийся с края люльки.
- Нет. Места не хватит. И так быстрее доедем...
Мотоцикл всхрапнул, взбивая тучку пыли, муж на прощанье мокро поцеловал жену, и мы тронулись вперёд по разбитой, изрытой колдобинами, дороге. Кто-то из детей зашвырнул нам вслед увесистый булыжник, чудом просвистевший мимо моего уха.
Вскоре косые заборы и домишки остались позади.
***
Было уже около двух часов дня, пыль на дороге вилась столбом, мимо пролетала тёмная стена леса и редкие полуразрушившиеся промышленные постройки, вышки, телеграфные столбы. Я выжимал из мотоцикла последние капли сил, с остервенением выкручивая рукоятку газа, потому что Наташа не то что бы не молчала, а стонала, в промежутках между спазмами обзывая меня чертякой и козлом, а также ещё более лестными эпитетами.
Схватки. Не мне судить, но, наверное, это неприятно.
Мотоцикл трясло, дорожное покрытие на этом участке было жуть какое неровное
Когда мы проехали заляпанный грязью щит с надписью "Полынь-Г" ("Г" - значит "город"), я обернулся к ней и ободряюще закричал, перекрывая рычание двигателя, что "Почти доехали". По обеим сторонам дороги выросли ржавые опоры больших ворот, и мы въехали в город. Нас приветствовали тишина и безлюдье.
Миновали ещё один щит, на сей раз жёлто-черный.
Он гласил - "Ниже 100 мрч НЕ СОВАТЬСЯ!!!". К нему был прибит гвоздями барсук. Дохлый. На такой скорости различить оказалось трудно, но мне показалось, что зверь вроде бы улыбался... Поразмыслив, я решил не говорить об этом девушке, в таком-то состоянии её что угодно расстроить может.
Стоны и ругательства из люльки становились всё более и более проникновенным.
Показались и первые пятиэтажные дома, сложенные из кирпича, и приземистые здания магазинов. А вот и больница.
Ну наконец-то, устало подумал я.
***
Лихо подрулив к безлюдной асфальтовой площадке у главного входа четырёхэтажного белого здания, щеголявшего белыми решётками на окнах, я остановился и пару раз сжал грушу клаксона, оглушая окрестности мерзким пердящим звуком. Меня поддержал и протяжный стон:
- Ауууээээу-ээх! Чтоб вас всех, козлы!
- Дыши, Наташ, дыши! - Рявкнул я. С девушки градом катил пот, лицо искажалось, как пластмасса под огнём, от боли и напряжения. Слава Богу, что в тот момент, как я, соскочив с мотоцикла, присел на корточки около Наташи, с твёрдым намерением попросить её потерпеть ещё немножко, двери главного входа отворились, и оттуда соизволили появиться два врача в не очень белых халатах.
Первый, высокий худощавый мужик со всклокоченными седоватыми волосами и перехлёстнутым через шею стетоскопом, решительно двинулся к девушке, за ним засеменил полноватый врач в маленьких круглых очках.
- Что тут? - Зло вопросил седой, оголяя в гримасе нездорового йодистого цвета, дёсны.
- Схватки... - сказал я, стаскивая нагревшийся шлем с головы, и освобождая доктору проход.
Врач метнулся к Наташе, пощупал её лоб рукой, скривился.
- Давно?
- Да с полчаса где-то... Воды с кровью были, вроде, я точно не знаю, я только вёз её. Они дома рожать хотели. - Я теребил в руках ремешок, одновременно пытаясь и улыбкой морально поддержать Наташу, и в то же время стараться не глядеть на неё с тем неуместным состраданием, что переполняло моё сердце.
- А, чёрт, ясно... Миш, давай зови ребят, и пусть каталку приволокут. Вы же... - Распрямился он. - Можете подождать в приёмной. Не муж ведь? - скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал врач, на что я кивнул и подчинился, позволяя подбежавшим санитарам погрузить девушку на каталку без моей помощи.
А что мне оставалось делать?
В приёмной я устроился на изорванной банкетке, рядом с секцией регистрации. Кафельный пол заливало солнце, но внутри, в мягком полумраке было тихо и прохладно. Бабуля подревнее самой смерти, согнувшись в три погибели скрипуче елозила шваброй по полу в коридоре и чего-то бормотала себе под нос, то и дело с громким хлюпом макая швабру в оранжевое пластиковое ведро с мутной водой. Туда-сюда изредка сновали врачи, стремясь побыстрее исчезнуть в своих кабинетах. Пациентов было вообще не видать, может, и померли все.
При этой мысли я тихо хихикнул, повертел головой, рассматривая чахлые растения в настенных кашпо и различные объявления, касающиеся в основном часов приёма врачей, расписания процедур и дней диспансеризации.
Я достал из кармана джинсов пакетик с мятными карамельками, развернул одну, проглотил. Скучно.
Подошёл к регистрационному окошку. Оттуда на меня вылупилась голова в нахимиченных овечьих кудряшках, мордочка глупая, на носу тяжёлые очки. Ресницами хлоп-хлоп.
- А сколько роды длятся обычно? - спросил я, стараясь улыбнуться как можно более обаятельно. Наверное, с такой грязной рожей вышло не очень.
Хлоп-хлоп. Жвачка переместилась к другой щеке, лицо приняло кокетливое выражение. Нашла с кем кокетничать. Жеманно растягивая слова:
- Ну как... От шести-семи часов до одиннадцати, а то и дольше... А вы чё, муж что ли?
Я отрицательно покачал головой и сел обратно на банкетку. Где-то монотонно шумела вытяжка
Столько времени и делать нечего.
На противоположной, с обоями "под мрамор", стене, висел ещё советских времён плакат - "Женщина, заботься о грудях!" с нарисованной комсомолкой, прицепляющей к набухшей сиське какой-то прибор, вроде дойного аппарата, который мы тут недавно купили. Я зевнул и попытался лежмя устроиться на лавке. Вроде удалось.
Через пару минут тяжёлый, как свинцовая заслонка, сон, смежил мои веки...
***
Снилось мне что-то странное. Временами казалось, что банкетка неведомым образом умудрилась отрастить себе шипы, норовящие проткнуть мне бок, откуда-то появлялась мать и на что-то мне пеняла, потом опять исчезала в серой мгле. Иногда из этой мглы появлялись односельчане, потом в лицо била ослепительная вспышка, словно сжигавшая меня. Под конец, я стал слышать голоса, вертящиеся где-то на границе сознания, и совершенно не имеющие ничего общего с сумбурным сюжетом сна.
"Эй!"
Я старался зарыться глубже в сон.
"ЭЙ, гражданин!"
Мне ещё рано...
"Проснитесь... ну проснитесь же..."
Просыпаться не хотелось, сон только-только обрёл четкость, и в этой чёткости я прекрасно проводил время на берегу с какой-то миловидной пышкой, мы катались в песке, и всё было замечательно, кроме того факта, что у неё пизде росли острые зубы, но...
- ПРОСНИТЕСЬ ЖЕ!!!! - резкий окрик над ухом, и сон мгновенно слетел с меня мокрыми обрывками. Ещё несколько секунд ушло на то, чтобы сообразить, в каком из лучших миров я нахожусь. В этом мире было довольно темно, да и свет оказался искусственным.
Тьфу ты, это ж больница, наконец сообразил я, только стемнело сильно.
И сколько же я проспал?
Я привёл своё тело в сидячее положение, протёр глаза, и только потом поднял их на давешнего седого эскулапа. Он стоял надо мной, бережно держа в тонких, с распухшими суставами, руках небольшой белый свёрток.
- Э... - Сказал я. - Как всё прошло?
Врач как-то недовольно пожал плечами.
- Небольшое кровотечение открылось, но мы с этим справились, а других осложнений не было. Всё... нормально. Сейчас она в реанимации, скоро придёт в себя.
Я улыбнулся, мысленно вознося хвалу Господу.
- Что ж, отлично. Не подскажете, время-то сейчас сколько?
- Около девяти вечера. Крепко же вы спали. - Ухмыльнулся он, почесав переносицу.
- Да, устал, понервничал тоже, дай Бог. - Вздохнул я. - Ох, совсем забыл спросить - малыш-то как?
На этом вопросе врач как-то одновременно и кисло, и мрачно ухмыльнулся, будто нарочно проглотил что-то неприятное, чтобы продемонстрировать выдержку. Свёрток в его руках слегка подрагивал. Врач кашлянул, и посмотрел на меня неожиданно тяжело и пронзительно тускло-серыми глазами.
- 59 сантиметров, три кило семьсот грамм. И... - Кивок на свёрток. - Абсолютно нормален.
Я задержал дыхание.
- То есть, абсолютно? Нормален? Вы хорошо смотрели? - Довольно грубо, от волнения, спросил я.
- Зачем мне врать? Я уже выписал метрику, там всё зафиксировано. Никаких отклонений, здоровый... ребёнок. - Последние слова врач произнёс уже совсем тихо. Потом вскинул голову. - Да что я говорю, сами посмотрите. - И протянул мне свёрток, который я осторожно принял, немного опасаясь уронить младенца на пол.
В тёплом белом байке лежал маленький, страшненький сморщенный человечек с непропорционально большой лысой головой, красной, с синеватыми прожилками кожей и закрытыми глазами. Я, затаив дыхание, внимательно рассматривал чуть ли не прозрачные тоненькие пальчики, складочки на коже, крохотный пенис... Умилительное зрелище. Но я не это искал... Я искал клеймо.
Но не обнаружил.
Через пару минут, я утвердительно хмыкнул. Врач закатил глаза.
- Ну что, убедились?
- Н-да. Конечно. Бедная женщина. Она спит?
- Да.
Младенец, этот горячий комочек всё ещё покоился у моей груди, и тихо посапывал.
- Да, дайте мне метрику, пожалуйста.
Он прищурился, нехорошо так. Всё-таки, неприятный тип
- У вас есть полномочия?
Я усмехнулся наивности врача - он что, не видит моё пасторское клеймо?
- Послушайте, я может и выгляжу, как работяга, но вообще-то... - Я откинул волосы со лба, чтобы доктору было лучше видно. - Я не всегда им являюсь. Поэтому мальчик в моей... юрисдикции. - Осклабился я. Доктор, хорошенько рассмотрев клеймо, видимо, впечатлился, и, словно аршин проглотив, направился к регистрационному окошку, по пути отвязываясь от какого-то назойливого медбрата.
С городскими всегда так - они всё время норовят взять все бразды правления в свои руки. Но Наталья Денисенко жительница посёлка "Полынь-9", вполне могла родить там сама, если бы не кровотечение, и поэтому, подкопаться под меня было нельзя - я везу малыша в место жительства его родителей, всё честь по чести, юридически обосновано. А метрика... метрика лишь подтверждает мои полномочия. Я почувствовал, как изнутри кишок поднимается волна удовлетворения. Завтра будет большой праздник.
Тут подошёл и седой, немного нехотя, лениво, протянул мне бумажку, исчерканную результатами измерений и анализов. Я переложил младенца ему в руки, аккуратно свернул листок с данными и убрал в нагрудный карман комбинезона, где уже лежала зажигалка и прочие мелочи. Потому забрал у него малыша.
- Ну, спасибо вам большое за всё, а уж мы-то в долгу не останемся. Я поеду. Да... Думаю, Наташе тяжело будет, всё-таки первенец, сами понимаете. А тут такие дела - вы уж ей-то деликатно объясните ситуацию, - Смягчаясь и желая расстаться по-доброму, попросил я доктора, правда, не переставая думать о том, как мне придётся то же самое объяснять её мужу, - хорошо?
- Нет проблем. Вы к себе? Аккуратно смотрите, дорога совсем никакая стала. - Предупредил он, вертя в руках стетоскоп, и поправляя жёлтый застиранный воротник халата.
- Бедная, иначе не скажешь. Да что там... их каждый год не меньше десятка бывает - настораживающая тенденция. И ещё - через дней десять заезжайте, забирайте её...
- Хорошо, конечно. Кстати, у вас там к щиту барсук прибит. Зачем? - Вдруг спросил я.
Взгляд доктора затуманился.
- Не знаю. Дети, я думаю.
- А. Ну, всего доброго, спокойной ночи.
- Спокойной ночи, преподобный...
***
Фонарь, которому не так давно стукнуло лет пять, тем не менее, исправно разгонял лесную тьму и нечисть. Я трясся на своём мотоцикле, и думал. Я вообще часто в свободное время думаю, чтобы хоть как-то скрасить скуку и прозу своей жизни. Младенец, абсолютно нормальный здоровый младенец лежал в люльке, завёрнутый не только в байковое одеяльце, но и в пушистый плед.
Я думал в основном о том, что завтра у нас будет праздник, хороший, добрый праздник, на который соберётся весь посёлок. Ну а я буду обеспечивать значительную его часть собственным умом, и конечно, не без помощи Светоносной Книги.
Это часть моих обязанностей.
Когда я только оказался в "Полыни-9", у меня не было ничего, кроме мотоцикла, Книги, штанов, свитера, двух пар ботинок и ржавого складного ножа. Лёгкий и компактный багаж для путешествия по всей стране. Но, вдоволь наколесившись по земле, увидав всё разнообразие жизни и происки зла, различные общества и сотни людей, захотелось мне вернуться к истокам, к истокам ВСЕГО, к той самой благодати, что была дарована нам свыше. И, по счастливой случайности, в "Полыни-9", несмотря на крайнюю близость к священному Храму Света, не было своего пастора! Вы только представьте - не было пастора! Несчастным людям приходилось самим принимать подчас тяжелейшие решения, такие, какие под силу только избраннику Божьему. Слишком большой, неподъёмный груз взвалили жители посёлка на свои хрупкие плечи. Думаю, к тому времени, как я предложил им свои услуги, они сгубили много невинных людей только по незнанию и невежеству. И по незнанию же, допустили в этот мир дьявольские отродья... Да, тогда их было двое, уже взрослых, и кажется мне, что мой приход был предопределён Господом свыше, дабы изобличить нечисть, помочь несчастным заблудшим душам. Я изгнал Дьявола из "Полыни-9" в неравной, жестокой борьбе, о да, и то была битва Света и Тьмы, Оригинала и Фальшивки, Человека и нелюдя. Но Высший судия не допускает ошибок, поэтому, они погибли, а я остался жив, чтобы и дальше приносить пользу благочестивым.
Этот младенец. Такой маленький, такой невинный на вид и беззащитный. Но в него уже проникли силы, отрава Козлоногого, исказили его изначальную сущность, превращая тело в сосуд для чёрной крови и ядовитых червей. Мне же теперь надо было обратить вспять последствия свершившегося, спасти ещё не полностью пожранную трепещущую душу...
Где-то вдалеке, сознание тревожилось за отца мальчика. Как он воспримет всё это, поймёт ли волю Всевышнего? Может и не понять, думал я, в волнении облизывая потрескавшиеся губы. Ведь люди слабы в большинстве своём, слишком слабы, чтобы бороться с соблазном и искушением, с любимым оружием Дьявола, который зачастую любит ставить невинность на свою службу, сбивая даже самых просвещённых с Сияющего пути...
Я ехал к посёлку и ухмылялся.
Не бывать такому, чтобы пастор не справился.
С Божьей помощью...
***
- Я НЕ верю. - Шептал побелевшими губами Вано, его глаза блестели в свете ламп и фонарей, которые держали в руках обступившие нас и мотоцикл кольцом, жители посёлка. Они, люди молчали, как застывшие в своих могилах мертвецы, молчал и я. Только и было слышно прерывистое хриплое дыхание шокированного Денисенко, да стрёкот кузнечиков в высокой траве. - Я не верю... - Беспомощно повторил он, опуская зажатую в руке кочергу, с которой он собрался было на меня броситься, когда я только сообщил ему весть о его сыне.
Я медленно вытащил из кармана метрику, развернул её. Показал бумагу Вано.
- Врач подтвердил его нормальность. Я сам осмотрел твоего сына, и поверь, мне действительно жаль. Но. Ты сам понимаешь, тут дело даже не в обычае, не в нём. Мы не можем допустить, чтобы Дьявол ходил среди нас, как волк среди овец, ел нашу пищу, носил нашу одежду, говорил с нашими людьми. Пойми.
В дрожащем оранжевом свете, я видел, как слезились его глаза, как ходила вверх-вниз могучая грудная клетка, исторгая смрадный воздух, пропитанный страхом и жалостью к себе. Он уставился в землю, а потом резко поднял голову, вцепившись в меня взглядом.
- А откуда ты знаешь? Как я вообще могу доверять тебе, чужак? - По толпе пробежал ропот. Да, они не дадут меня в обиду, я чувствовал их силу и поддержку, она вливалась в меня, даря непробиваемое чувство уверенности.
- Я сталкивался со злом. Я знаю его вкус, его запах... О, я чувствую его кожей.
- Ты говоришь о тех двух парнях, я знаю, но они же могли быть и не...
- Что?! Ты отлично видишь моё лицо и шею. Люди такого бы не сделали. - Сказал я, и укол обиды кольнул меня - всё моё лицо и шея пестрели затянувшимися шрамами от ногтей и ножей. И ведь я принял это для всех них. Ради их и его безопасности.
- Они боролись за жизнь, и нав...
- Боролся за жизнь кукловод, поселившийся в идеальном теле. - Отрезал я, постепенно озлобляясь. - Итак, завтра ты будешь присутствовать на празднике и первым причастишься, как человек, чьё семя породило адскую фальшивку, фальшивку, которая своим существованием ОСКОРБЛЯЕТ нашего БОГА!!! И будешь держать себя в руках, понял? Это говорю я, пастор, слышишь, ЧЕРВЯК?! - Закричал я, уже окончательно выйдя из себя и брызгая слюной.
- Нет. - Он подошёл ко мне ближе, рука его так сильно сжимала кочергу, что даже в таком неверном свете я увидел, как побелели костяшки на его кулаках. - Ты не получишь моего сына. И меня. - Голос дрожащий, но... Злой. Готовый ко всему. Даже к убийству
- Отрекаешься ли ты от Господа нашего? - Масляным, не предвещающим ничего хорошего голосом, вкрадчиво спросил я, ощущая, как замирает в ожидании Откровения люди вокруг нас, как их тела пропитываются потом возбуждения и ожидания. Желанием увидеть живую, тёплую кровь.
- Да. - А глаза-то его... Я видел, как грязью клубился в них страх. - И я это докажу. - Он приподнял кочергу, явно угрожая ею мне, покосился на люльку мотоцикла.
Я обернулся, вырезал из толпы взглядом Коновала Стёпку, кивнул ему - тот широко улыбнулся, заблестев ровным рядом широких зубов. В воздухе что-т тяжело свистнуло, и мои пальцы обвились вокруг толстого древка.
- Ну что же, да будет тебе царствие небесное, и вечная радиация... - Пробормотал я, мерзко, наверное, скалясь, и развернулся.
Сочный звук, гудящая отдача в руку. Тихий, почти неслышный "...твою мать" какого-то мужика. Я любовался на пузырящийся, булькающий тёмный фонтан, каплями переливавшийся в лучах фонарей, а потом безголовое тело Денисенко, задрожав, медленно осело на землю, дёрнулась нога, разгибаясь и сгибаясь в конвульсии. Потом Денисенко затих, только кровь текла из обрубка шеи, чёрными пальцами расползаясь по траве.
В густой, вязкой и липкой тишине, я подошёл к отсечённой голове, глядя на искажённое лицо сверху вниз.
- Эх, Вано... Хоть и три глаза у тебя было, а слепцом помер... Жаль, что сказать. Аминь! - Крикнул я, и остриём лопаты развалил окровавленную голову пополам, ставя точку в земной и небесной жизни отрёкшегося раба Божьего Ивана Денисенко.
Ботинком счистил с лезвия прилипшие волосы и мозги.
Потом обернулся к остальным, наставил на них лопату, как указующий перст.
- Запрещаю вам есть мозги и внутренности нечестивца перед праздником.
И они подчинились. Они всегда подчиняются.
Свёрток я забрал к себе в дом.
***
Приготовления к празднику не заняли много времени. Мужчины повытаскивали на улицу столы и табуретки, а кто лавки, их застелили скатертями, самыми нарядными, что нашлись в бедных домах. Кто самовары выносил, кто хлеб, кто варёные яйца и прочую снедь. Всё это раскладывалось на столах, которые к полудню уже ломились от домашних, вкусно пахнущих яств. Бабки ревностно следили за тем, чтобы озорники не таскали пирогов и фруктов, а какого сорванца поймают - так по рукам, его, по рукам. Воровство - первейший из пороков.
Утром небо оказалось затянутым серой растрескавшейся плёнкой облаков, но, постепенно расчистилось, обнажая голубые промоины и нестерпимо палящий шар солнца. Погода что надо.
Старик Фанасий выкатил по такому случаю пятнадцать канистр мутного первача, что несказанно обрадовало пригорюнившуюся было за последние несколько недель мужскую часть населения.
Можно было начинать.
***
Я не богатый пастор. И одеваюсь просто, в чём огороды копаю, в том и о Боге рассказываю. Главное - это всё же проповедь. А вовсе не внешний, как я думаю, вид. Людям нужно утешение. Нужно обещание и успокоение. Нужна надежда, объяснение, почему жизнь не такая, как хотелось бы. Всё это зачастую оказывается важнее тепла, крыши над головой и сытной пищи. Да, такое бывает...
Я даю им это, не требуя взамен практически ничего. Я чуть не умер ради этих недалёких, грязных людей, когда нож снова и снова чертил на моём лице кровавые полоски, а барабанные перепонки рвались от истошного крика "Мутант грёбанный!".
И, я не жду благодарности.
Просто выполняю долг перед Господом.
А Господь наш, он, всё же, не так милостив, как я пытаюсь его изобразить.
Младенец, окроплённой кровью только что зарезанного двухголового телёнка, на моих руках заплакал, очевидно, проглотив немного этой самой солёной, и в то же время, горькой, жидкости.
Я откашлялся, прочищая горло, как всегда, немного нервничая под давящим взглядом десятков пар глаз, под взглядом тех, чьи уши ловили каждое исторгнутое мной слово.
- Снился сон мне. Пришёл ко мне в нём Сатана, в облике девушки юной, и было у ней по десять пальцев на руках и ногах, и кожа чистая, и четыре конечности. И сказал он мне - "Бери меня несчастный, совершенства не знающий". Красива была девушка, почувствовал я возбуждение, и сейчас сознаюсь перед Господом в этом. Да, искушал меня Дьявол, но и Бог был со мной, так что я вспомнил Первую Заповедь - "Ищи душу внутри, а не снаружи". И увидел я, как исказилось лицо Сатаны. И тогда с Божьей помощью, вспомнил я Третью Заповедь - "Норма или Совершенство - есть обман Дьявольский". Разозлился Дьявол, ударил меня прекрасной рукой по лицу, но и боли не было, ибо я хранил в душе Седьмую Заповедь - "Чист перед Богом тот, чья душа светится не меньше, чем на 100 микрорентген в час, и ничто не может причинить ему вреда". И сказал я Дьяволу прямо в лицо, что "Фальшивка - не Оригинал, не изделие Божие, и души не имеет, не облучёна она Светом Господним, и след, не человек есть". И тогда растаял Сатана, с криком диким исчез, ибо понял - в душе моей не было страха, а только упование на Защиту Господню... - Голос мой всё набирал и набирал вибрирующую, раскатистую мощь.
- И говорю я вам - храните Свет в своих телах и душах на протяжении поколений. Помните главную заповедь - разнообразие есть клеймо Господа, печать Его. Только Он, Любовь и Забота, выпускает из своих рук оригинальные, не повторяющиеся изделия с собственной душой. Дьявол же, вечной завистью движимый, не может произвести ничего нового, и штампует куклы с тварями адскими вместо душ, дабы их соблазнительными формами заполучить души праведных, отлучить их от Света Божия. Дьявол есть противоположность радиации, Тьма и Страх, адский лёд и мороз, что скуёт кости грешников и раскрошит им зубы. Поэтому, говорю вам - не соблазнитесь. Ищите проявления дьявольского в повседневной жизни и в других. Ибо ходит Сатана меж нами, аки лев рыкающий, искушая и вводя в заблуждение...
Они слушали, завороженные, лишь изредка кто-то опрокидывал стопку, молодецки стукая ей по столу.
- Ребёнок этот, - Я поднял младенца над головой, - Отродье Сатаны. Мы должны доказать, что вера наша сильна, что Бог наш силён, что мы - Разнообразны и услаждаем взор Господень. Аминь.
- Аминь... - Эхом отозвались они.
Сказав это, я обхватил рукой мягкую, податливую голову, и без особого труда свернул младенцу шею, разом обрубая его жалобный плач. В таз у моих ног потекла алая, насыщенная кислородом кровь.
- А теперь - причаститесь....
Потянулась вереница, трёхруких, многоглазых, с чешуйчатой кожей и дополнительными челюстями, людей. Длинными, крепкими ногтями, я отщипывал от бездыханного тельца куски плоти, кожи и внутренностей, слезящиеся терпкой молодой кровью, и вкладывал их в разинутые алчущие рты.
- Пожрите же Врага рода Человеческого...
После этого, они испивали глоток из тазика.
- Аминь...
Кости же поглотил я сам.
Аминь.
***
- Ярко сегодня солнце светит, прямо как радиация энта, хорошо... - Мурлыкнул Фёдорович, подставляя белесое, щетинистое рыло своё к светилу, в надежде поймать побольше благословенного УФ-излучения.
Я последним выверенным ударом молотка загнал гвоздь глубоко в жесть, тыльной стороной руки отёр пот со лба.
- И не говори, прямо как священная звезда Полынь. Божий день. Ну что, может, ко мне - я пиво привёз, охладимся? - Предложил я, прекрасно понимая, что в три часа дня собутыльников больше нигде не найдёшь. Старик засмеялся, трескуче, будто горох в банке перекатывался.
- Пойдём, сынок, и правда, не помешает кишочки остудить...
Я похлопал его по костлявому плечу, аккуратно, так, чтобы он не рассыпался, убрал молоток в карман штанов, и мы пошли к лесу, молча наслаждаясь чудесным апрельским днём...
***
Прибитый гвоздями к большому дорожному щиту обезглавленный и сильно обезображенный труп когда-то мощного и рослого мужчины, безвольно висел в позе распятия, распространяя по округе невыносимую вонь и привлекая тучи мух. Солнце нагревало запёкшуюся коркой кровь, от чего на аппетитный запах начали слетаться вороны. Кожа лохмотьями свисала с обнажившихся рёбер и других костей.
Тело с раскинутыми руками частично скрывало наполовину облезшую надпись: