Аннотация: Мозговой высер убитого мозга, плавящий реальность. пс. - все благодарности МэдФибллу, без которого этот рассказ никогда бы не был написан.
Вот что я никогда не любил в этом городе - так это его безумную планировку. С высоты птичьего полета он был бы похож на комок спутанной и втоптанной в грязь проволоки - настолько хаотично пересекались его улицы, залитые мертвенным сиянием неоновых вывесок. Но кто осмелится подняться в это чертово небо в наши дни? Выйди за пределы густого смога, окутывающего город - и ты труп, прожаренный ультрафиолетом не хуже, чем велдан стейк в забегаловке напротив. А что, люди тут ценятся не многим больше, чем красивый, плачущий прозрачнОй кровью кусок мраморной телятины. Сожрут и даже не рыгнут от изжоги.
Я стоял, прислонившись обтянутой кевларопластиком спиной к исписанной клановыми тэгами стене, и мерно покачивал в такт древним мизантропам из KMFDM затянутой в моднейший противогаз головой. Бляц-бляц, примерно такой забойный ритм, под который приятно гасить кого-то ошипованными гадами.
Мимо горьким и хлипким ручейком полупереваренного кофе сновали люди, расталкивая упакованные в прорезиненный нейлон тела друг друга локтями. Но - срал я на них... Было не до того, потому что неожиданно грянул громом Господним, нехилый приход, расцвел миниатюрной, игрушечной Хиросимой где-то между ушами, комиксовой вспышкой красно-оранжевого "KA-BOOOM!!". Воздух стал гуще воды и обрёл шершавость невозможной жажды.
Побочные эффекты одобренного МинЗдравом "Калмейтив", попросту называемого Калом, весьма обширны. Впрочем, никто никогда не читает вложенный в картонную коробку с ампулами счастья, скрученный всемеро листок - говорят, там всё написано, но кто будет утруждать себя чтением? Любовь как нитратные розы, счастье как полированный болид, секс как разработанные складки пизды - кому это, на фиг, нужно?! Достаточно получить нужную дозу и отключиться от реальности. От реальности, которая сжевала, переварила, а потом выблевала тебя на раскалённый асфальт.
От Кала тошнит, идёт движуха и стимул, мозги плавятся, выкипая пузырями из-под чуть съехавшей крыши. Кал запускает свои отравленные сморщенные щупальца в потаённые карцеры извилин. Из дерьма канализационного его гонят. Выйдешь на улицу, к госприёмникам, а там уже толпа стоит, разливаясь паром в горячем воздухе. Обдолбанные сифилитики с отваливающимися конечностями и червящимися дырами ввалившихся носов, кровохаркающие туберкулёзники, зассатые и засратые алкаши, покрытые чумными струпьями, бедные студенты с геркулесовой кашей вместо мозгов...
Все хотят съебаться на хуй. В первую очередь от себя.
Опускаешь 1 еврубль в затёртую прорезь, получаешь 5 мутных ампул. На нужды населения. И топ-топ к следующему приёмнику - за хорошеньким чистеньким шприцем, отливающим пластиковой голубизной.
Вперёд, за приятным зудом зомбированного мозга, застывшего на игле закольцованных ощущений. "Остановите свои мысли, разучитесь думать!". Вырубайте эту чёртову машину, время успокоиться и перестать вертеться на раскалённой сковородке существования! Изъятие вселенского шила из вашей жопы по беспрецедентно низкой цене!
Но, ты, конечно же, знаешь, что Кал это амп, усилитель, называй как угодно, всё равно структура останется такой же, всё равно ты сдохнешь, рано или поздно. Впрочем, что касается этого, тут срок давности не действует.
Усиливает без разбору, да-да, вставляет по самые гланды даже то, что раньше, казалось бы, трудно запихнуть себе в глотку.
Если вы этого не знали - вы мертвы.
Если вы это знали - вы тоже мертвы.
Вы вообще в принципе мертвы, потому что никому нет до вас дела в рамках прогрессивной рыночной экономики. За яйца вас возьмут, только если вы фашист, анархист или нацист. Если ваша шлея попадает под чей-то хвост. Строчка в электронном мозге города - это ты.
Семейное положение - холост.
Возраст - 22 года.
Образование - степень 5а/в.
Уровень допуска - нулевой.
Уровень доходов - неопределен.
К уголовной и/или административной ответственности не привлекался.
Пока. Пока. Предательский шепот где-то между молотком и наковальней.
Окончание рабочего дня прорвало плотную каловую пробку запора. Переполненные улицы слились в мельтешении безликих роботов, вцепившихся псевдоподиями в свое жалкое имущество.
Сердце стучало, как ебанный цилиндр одноцилиндровой раритетной мотоциклетки, угнанной на днях из музея имени Форда, Господа нашего. Отрава растекалась по венам горячей, жгучей жидкостью, проедая в мозгу кислотные проплешины. Кто я, что я, где я? Кто-то сходил с ума, утрачивая память в мутном потоке цифровых грез, кто-то давился рвотными массами, не в силах заставить себя снять противогаз и не в силах сдержать бунтующий желудок, кто-то сжигал легкие смогом, решившись красиво уйти из жизни. Как будто может быть что-то красивое в вонючей куче органических отходов...
-Кат, мать твою, Кат, Кат твою, Кат мать твою, Кат, мать твою, Кат, мать твою, Кат, мать твою, Кат, Кат твою, - Мир зациклило, когда меня начал трясти за плечо участковый мент, по совместительству - посыльный местного барыги.
- Кат, мать твою, очнись. Тебя ищут, ты в курсе? Ориентировка вышла с самого верха. Тебе лучше исчезнуть. Это я тебе как друг говорю. У тебя десять минут - время пошло, десятьминутвремяпошло.
- Десять минут ч-чего? - Не к месту ляпнул я булькнувшим из респиратора голосом. Попытался въехать в зажеванную пленку происходящего - мент выплыл из расплывчатых теней комком серого дерьма. Почему-то это сравнение меня развеселило - серое дерьмо, ох бля, сероедерьмое как мышьсерая, нет, сераянадомышь мент дерментосермыш сероесъехать сэтого сероедерьменто...
- Хули ты ржешь, не понял что ли, что ли? - Раскрывшаяся причудливым пауком рука возникла в поле зрения крупным планом и, ухватившись за рыльце противогаза, мотнула мою голову. Я дёрнулся, нащупал розовые сосиски пальцев мусора, стряхнул их. Постепенно мозг съеживался, пытаясь вернуться к исходникам, пробиться сквозь намертво облепившую сознание завесу ватной мутности, корёжился в попытке собрать извилины в кучу и осознать происходящее. Это как бороться с морем, с отливом - пытаешься выплыть, изо всех сил действуя руками и ногами, но безжалостная и неумолимая волна относит тебя всё дальше от берега, затаскивая в зеленоватую глубину.
- Ищет... кто, зачем... я.
- Дитя мое, ищет кто надо, кто надо ищет тебя. Восемь минут у тебя осталось, восемь минут. Две минуты ты потратил на пиздеж, - Серая ментовкая маска ухмыльнулась оскалом никелированных лычек, растягивая слова и прикрепляя меня ими к стенке.
- Кто юзал мотоциклетку божественного Форда? Кат, ты - богохульник! - Толстый палец с обкусанным ногтем уперся в стекло противогаза напротив моего зрачка.
- Беги лошадка, беги! У тебя осталось пять минут! - Отрывая от стены своими щупальцами, ментяра поддал мне под зад казенным ботинком, вбивая меня в плотную, склизкую массу переваренных законопослушников.
Плаванье в дерьме не самое мое любимое занятие, не самое занятие любимое мое.
- Ыыыы!! - В ужасе взвыл я, выдираясь из толпы, - Ыыыы!!! Ыыыы!!! - Плотно обжали меня резиновые морды, и утащили в свое подземное царство целлофановых оболочек. Здесь темно, здесь жарко, здесь душно, здесь может помочь только изолирующий противогаз.
- Нет! Нет! Я не хочу! Это не я! - Народ сидел на скамейках, старательно отвернувшись от меня. Какое их чертово дело до того, что мне плохо, хуево мне, плохо, плохо, плохо, плохо...
- Будьте вы прокляты! - на рифленом дюралевом полу корчилась и извивалась моя тень в мерцающем свете ртутных ламп. - Хуево!- Тень рвала на себе плоть и комбез, пытаясь достать до оверклокнутого сердца.
- Следующая остановка - Китеж-град, - Бодрым голосом объявил репродуктор, - а тебя, Кат, я попрошу остаться.
- Геноссе Мюллер, я тут не причем! Ферштейн? - Сиденье подо мной обрело вдруг вазелиновую скользкость, отчего при очередном яростном развороте модернизированного Икаруса, мир его сгоревшим крыльям, я упал под него и свернулся ужом, ощетинившись многими рядами каучуковых игл.
Волна проходящих мимо выходцев из автобусного (автобусного! вот где я гдея г дея идея) чрева, затопила запахом лука и пережаренных тел, цунами уродливых ботинок подхватило ребра под неумолчный братский распев "Интернационала". Я с трудом отклеивал руки, приварившиеся к захарканному полу длинными тонкими лоскутами размякшей кожи, и скорбно пытался вцепиться в чью-то благосклонную штанину. Но сверху грозно и обвинительно взирали литые лики общечеловеков, и в сетке их потребительских глаз ясной нефтью полыхала праведная, священная ярость. Больной голос двигателя буравил звуковой дорожкой скользкие ступени, зашипели створки дверей и мощным сфинктерным - Следующая остановка! - рывком меня выкинуло наружу из зловонной клоаки.
- Ебать-копать! - В ускоренном режиме моя рожа встретилась с твердой поверхностью, зрение сломалось и в миг развалилось на куски.
Я крыса, я серая чумная крыса, я лежу, прижавшись к земле, и щерюсь на проходящие рядом бахилы от Гуччи. Небо надо мной цвета раздроченного очка - темно-красное с прозеленью. Мир вокруг меня покрыт плесенью, и я не могу выносить более этот запах скисшего лишайника.
- Ахщщщ, ахщщщ, он обдолбался в усмерть, сраный укурок. Лысый, ты паси ментов, а я пока противогаз заберу.
Он уцепился за мое лицо, не давая мне кусаться. И напрасно. Когти крыс смазаны цианистым калием, пропитаны им с детства, но он никогда не знал об этом. Прочная трубка когтя втыкается в его щеку, пробивая дешевый пластик отечественного респиратора, и впрыскивает в кровь наногранулы цианида. Вены обретают фиолетово-ядовитый цвет, растекаюсь сетью по его телу, распухая как жадные тропические лианы вырубленных дожжждевых лесов.
Он кричит, он бежит, не разбирая дороги, он падает на асфальт, он ползет под чавкающие диски мусоровоза и исчезает, разобранный на запчасти в мгновение ока. Только густая полоса змеёй красной ленты расползлась вдаль, стремясь к отражению интенсивного дорожного заката, да освежающий темный дождь с мякотью оросил круглые стёкла респиратора.
- Кейт! Кейт! Куда ты дел Кейта! - Всполошился лысый, чья шелушащаяся кожа бледно-серого цвета с трупной просинью дивно отблескивала в мерцающем свете стробоскопа. - Ублюдок!
Каблуки его туфель высекали из дорожного полотна искры, тело ломалось под управлением невиданных па - парень бежал ко мне, нелепо, но жутко выкидывая кривые свои ноги, стараясь не наступить на мокрые ошмётки. Я же стремился отползти прочь, постепенно вспоминая, для чего предназначены бесполезные негнущиеся обрубки ног. О, страшно мне тут, Господи! Я пытаюсь вжаться в землю, Господи, и помоги же моему брюху утрамбоваться подальше отсюда! Даруй мне удушливый бензиновый глоток жизни, Господи! Убери острые лопасти нарковертолёта, что крошат на ломтики мой мозг!
Адский вертеп фар и обжигающих зрение габаритных огней, рвотный привкус дурных предчувствий, от которых хочется вопить - вот тот нож, что располосовал тебе глотку, брызжет суетой выживания и страха.
Оглушающий рев желтых проблесковых маячков, мимо, обдавая реактивной струей горячего воздуха, прогремел товарный состав, и в равных долях вспыхивающего света лысый попытался обрушить на мою голову разводной ключ.
Шипение издыхающего оранжевого света. Мир разделился на ржавое и чёрное, конечности наши переплелись в неравной борьбе за звякнувший об обсидиановую, усеянную золотыми звездами поверхность, ключ. Смрадное, в поволоке бешеной слюны лицо лысого оскалилось зазеркалившимися зубами, его руки с шелестом заскользили по моей спине.
Но я извивался среди редких камушков, дрожа от гула проезжающих рядом машин. Ключ. Такой желанный, на ребристых выштамповках - потрясающие отблески огня. Вот она, моя рука, обломанные прозрачные когти смыкаются вокруг железа, а сзади ударом по почкам напирает противник. Кольцо холодных, сырых пальцев вминается в загривок. Ах ты бляядский урод, получи всё, что заслужил, тварь буржуйская! Сейчас ты своё огребёшь, мудак, проёбывыпёздышь сраный!
Я крыса, я выворачиваюсь из-под него, втягивая одуряющий запах мокрого асфальта приглушенными фильтрами противогаза. На долю секунды меня ослепляют яркие сперматозоиды мелькающих мимо прожекторов. Но они высвечивают недоуменную, раззявленную харю рядом со мной, вот что мне надо, эту маску нетопыря - хрясь! Взмах рук, вопль, заглушённый сладким чмоканьем. Чмоканье это отзывается приятным тянущим ощущением в низу живота, будто разрезающим тело изнутри... Рот наполняется слюной. Вот как, вот так! Лысый корчится на мокром асфальте, держась за лицо, изрыгая тусклый рой нечленораздельных воплей.
Сука, блядь.
Чтоб ты под машину скатился! И тут же, очередной товарняк в воздушном коконе сшибает меня с ног. Опять черно-оранжевая клетка тревоги, вечного объезда, из которого не выбраться, эти цвета... выжженные на дне глаз, пульсирующие в каплях дождя, цвета нервов, опасных как плюющиеся током провода на земле. Прямо этими полосами и злыми росчерками строительных граффити по распухшему языку. Я заражён этими цветами, а стекла респиратора запотели едкой белесой известью, по которой ползают...
Тараканы. Жирный таракан в дорогом шмотье. Оборвали тебе две лапки, наступили на панцирь. Сейчас и брюшко вскроем, о да... Никому же дела нет, нет дела, а у меня-то мозги прочистились слегка, да, вот так, чувствуешь? Шлепки ботинок? Всем плевать, вот она, смачная харча общества на твоей разбитой, испещрённой фракталами роже - я.
Кал отпускает, но лишь в первый раз, потом тигром, горящим в ночи, вновь пружинисто атакует!
На окраине поражённого дорожным шумом слуха - демонический смех сошедшего с ума клоуна. Он разрывает желудок и мнёт нутро, как кусок желе. Хочешь глотнуть воздуха, но легкие заливает гудроном радостного отчаяния. Моё колено, затянутое в поцарапанную байкерскую кожу вбито в грудь лысого, внизу... Что там ни есть внизу - скоро-скоро ничего не будет! Короткий размах, злобный свист ключа и неожиданно резкий хруст проломленного черепа. Нежными когтями кошки царапнуло нутро, я размахнулся, и ударил ещё раз. Вобьём всё дерьмо внутрь, крошка, не показывай его другим! Это ха... неприлично нерилично нелирично!
Разлетелся тёплый веер крови. Длинные сгустки взмывали и опадали с хлюпающим звуком. Да, крошка, это то, что мне требовалось. Разложим твою рожу на составные. Помутнение, мать твою. Покажи мне всё, что у тебя есть, как пели какие-то конченные хайратые долбоебы. Покажи.
Сталь вновь впечаталась в уже пошедшее трещинами месиво желто-синих закопченных пятен. Брызнуло ожерелье прогнивших зубов, кожа расползлась под напором освобождённых костей. Вспухшая жгутами плоти, маска с застывшим шепелявым оскалом и яичными белками глаз - торжество смысла, попытка ухватить скользкую личинку вселенского смысла за податливый хвост.
Форд, рука это твоя.
Нет, нечего пытаться глотнуть, ухватить разодранным в кровь рыбьим ртом эту ускользающую жизнь. Ты, бля, никто - тушка на разделочном конвейере Его Величества Господа Хуесранска. Раздавленный таракан, чья башка лопнула вонючей миазмой заплесневелых мозгов. Сыр Бри, ха-ха!
Я упал на него, прижимая его голову к своей груди, лелея анатомический кратер бывшего лица, искаженного тенями несущихся авто.
Ну что, полетел первым рейсом к своему творцу, мистер Гуччи?
Не-ет, вечеринка только началась. Только...
Я распрямился, растаскивая за собой кровавые следы, пнул тело играючи...Времени-то минуты две осталось!!
Раскрыв ладонь, выронил ключ. Запомнил его фотоотпечатком памяти. И побежал прочь, радостно лая в воздух.
Пойдешь вперед просто из нужды. Нет игры и уровней, нет театра и актёров, нету ничего - только ежедневная генетическая необходимость жрать, срать, спать и ебаться. Если нечего вставить между этими пунктами - пора браться за верёвку, бритву или дробовик.
Траурный марш по залитой ночью промзоне. Мазут и тени перемешались в клубок скрученной темноты. Она скрипит, она елозит, выплевывая едкий бензиновый запах, пульсирующий в такт дыханию диафрагмы индустриального лабиринта из латунных труб. Дым стравливается из узких диффузорных щелей, из беспомощно разинутых клапанов. Бьется пар, растекаясь между жилами механического сердца, на фоне лоскутков жёлтых окон-бойниц. Я лавирую между фонарными столбами, изгибающимися к земле в хищном прожекторном поиске и хриплю - в груди поселилась оплетённая проводами тварь. Её конечности дерут плоть изнутри, пробиваясь блестящими шипами из-под одежды. Скользкие удары гнева, умелыми хлыстами бичей подгоняющие вперёд, как агнца на заклание.
Иду, я иду, я бегу, бегу. Прямо, как прямоходящее, согбеннобегущее, ничегонеебущее, прямо в пасть чернодырной неизбежности.
Но что это вижу я? Что пресекает мой полёт, когда минута - всего минута! осталась до Спасения. Автомобиль разломался об столб, в гармошку из демпферов и дуг безопасности, обнял бетонное основание светящейся гадины. Лужицы стекла разлетелись по асфальту, как осколки жидкого Терминатора, полыхая расплавленным огнем. А. Авария. Подхожу ближе, вижу, как из водительского кресла мягким мешком свисает человеческое тело в мелком бисере лобового кокпита. Ноги растопырены на земле, носки ботинок дерзко целят в небо. Свиньи и бисер, кажется, так. Разметал руки-ноги. Пропитался мазутом крови. Я склоняюсь над телом, стягиваю противогаз, затопленный слюной. Мне хочется попробовать эту кровь, слизать её... На четверёньки, да что я, собака? Может и собака, кто знает, что скрывается под сшитой из человеческой кожи, маской, натянутой на висках, прищемлённой к черепу скобами.
Вцепляюсь мертвецу в пах, грызу влажные солёные джинсы, под которыми вздыбился трупным пятном погибший член. Мягко-мягко, можно представить, как лопается плоть, раскрываясь мелкими розовыми порезами. Сочно. Слюна каплет вниз, за ушами трещит.
Кто-то хватает меня за шиворот, в шею вонзается что-то восхитительно острое, разъедающее реальность, как нитрид хлора.
Время, время, о Фордерностер, я не успел!!
Очки-консервы блокируют проникновенно остановившийся взгляд, блестят забрызганные мозгами халаты; поскрипывающие чёрные рукавицы маячат перед глазами. А что это? Визг пилы? Этот крик, вырывающий голосовые связки, пытается заглушить его? На фоне заросшего грибком желтоватого кафеля? Нет-нет-нет, меня тут нет, я же ускользнул!
На соседнем металлическом столе кого-то режут такие же доктора с лицами-масками. Пристёгнутое к столу тело пригвождено к каталке скальпелями, хрустко пронзившими ладони и ступни жертвы. Высокий врач прижимает диск циркулярки к выгнутому дугой животу, и вверх летит целый фонтан взбитых кишок и невысраного говна. Человек на столе орёт, другой врач опускает такую же пилу ему на лицо, прерывая трансляцию агонии. Новые взмахи, расплескивающие слипшееся месиво кожаного бурдюка. Теперь кровь хлещет отовсюду, кожа на трупе сморщивается и отваливается, как сброшенная шкура змеи, оставляя на столе припадочный ком голых мышц, растянутых на костяных распорках. Врачи подхватывают эту кожу, и двигаются ко мне, ритмично скользя по разлитой крови.
- Вань, этот?
- Да, он самый. Психарь хренов.- Черные стекольца очков невыразительны и исполнены шума, в них жужжат помехи. А я в смирительной рубашке сижу, и рот мой оскален в дурацкой улыбке, полной гвоздей.
- Что делать будем? - Говорит высокий, тыкая в меня окровавленной перчаткой.
- Этот психарь справился с Калом, победил его, теперь видишь, что делает? - Низкий указал на разрезанные глазные яблоки, истекающие белком, что свисали с его пальцев на тонких плёнках-ниточках. - Меняет реальность. Теперь только...
- Лоботомия?
- Лоботомия. - Подтверждает низкий, выдергивая пассатижами себе язык, и вкладывая его между шестерёночных челюстей высокого. Тот механистично жует, и надвигается на меня с истерично поющей пилой.
Я смотрю, как медленно-медленно раскручивается вихрь загнутых зубьев.
- Нет, нет, НЕТ, я же выиграл! - Ору я, пытаясь вырваться из чужой кожи, стянувшей мои члены. - Вы ошиблись!! Я не, я не психарь!
- Неужели? - Спросил низкий, дёргаясь и кончая в теплоту моих кишок, вывалившихся из расстёгнутого лезвием живота. - Я не думаю, мы не думаем, ты не думаешь...
Полетела костяная крошка, анус расслабился в приятной конвульсии, и прежде чем пила вгрызлась в мозг меж лобных долей, кромсая эмбрионы не родившихся мыслей, я вспомнил -
Одна целая, шесть десятых сигарет -
Дым-то есть, а пепла - нет.
Но на самом деле, существуют только хуй, и то место, куда его можно засунуть.