Аннотация: В один прекрасный день, мертвые восстали, чтобы воевать с живыми в легионах и эсэсовских дивизиях ХэллРейха. И не стоит думать, что это не принесло им удовольствия.
- Каша... каша, крупа... Гречка... Так, макароны... просроченные... Сыр. Нет, не то. Творог, морковка, кетчуп, ох ты ж ебты... Нет, только не сгущенка. Помидоры... Плохо, мамаша, плохо. - Безразлично заметил я, перебирая продукты. Закрыл дверцу холодильника - жесткий пластик отозвался тупым хлопком.
- Ну что же ты, мамаша, делать-то собираешься? Где голова-то твоя была, когда в магазин ходила и мужу обед делала? А? Ну, отвечай же, бля! - Я сграбастал женщину в охапку, притянув к себе вплотную. Вцепившись ей в мягкие ватные плечи, тряханул как следует, чтобы в себя пришла. Чтобы поняла, чем ей всё это грозит. Но в мямливших какую-то невнятную чушь губах не было и тени разума. Только лишь животное заикание умирающего организма. Какие всё-таки функционеры глупые...
Взметнулись тонкие, седоватые волосы, выбившиеся из-под заколки, обдав запахом застиранного ситца и пропотелого, сального белья. Заслонили желтоватое, увядшее лицо, уже обретшее морщинистую бархатистость старости. Женщина боялась, пульсация страха билась под моими пальцами. Глаза выглядывали из-под красных лакированных валиков век, как забитые зверьки.
- Да нет у ней ничего, Стервятник. Чё-та не понимаю, хрена ли ты паришься, у меня всё готово. Плюнуть и растереть, а уж штампик-то я завсегда поставлю. - Лениво протянул Дыба, опершись о кухонный стол, покачался на стуле, размазывая по душной тишине скрип отсыревшей древесины. На липкой, усеянной бурыми пятнами прорезиненной скатерти лежала его документация - желтые ветхие листы, засыпанные пеплом от сигарет. Рядом стоял поцарапанный красный термос и две тарелки с какими-то объедками. Около пепельницы покоилось заветренное и обкусанное яблоко, которое Дыба решил поковырять ногтем, оставляя на съежившейся красной шкурке полумесяцы порезов.
- Так нету или есть? - Я попытался ещё раз вглядеться в запечатанное плёнкой страха лицо.
- Н-но... как же... мы же не могли. Неоткуда, магазины-то, магазины... закрыты, как же вы не понимаете?!! - Прорвался крик, закрыл исказившиеся в рыдании черты. Ладно, вопросом меньше.
Дыба удовлетворённо подмигнул стоявшему в дверях Яру. Тот ухмыльнулся в ответ, причудливые полосы теней от качнувшейся на потолке лампы разрезали его лицо на ломти страшной маски. Яр постучал пальцем по бумажке, прикрепленной рыбовидным магнитом к холодильнику. Черным по белому, подчеркивая строку Приказа: "Семья, не предоставившая Коммисариату 3 кг животного мяса, будет подвергнута принудительному изъятию продукта из имеющихся резервов...". Дыба что-то фыркнул себе под нос, послюнявил кончик шариковой ручки, и, сгорбившись всем огромным своим телом над столом, принялся заполнять бланки.
- Ладно, волоки их сюда. - Я кивнул Яру в том отвратительно небрежном жесте, что начал замечать за собой последнее время.
Женщина взвыла, упала на колени, царапая мой плащ скрюченными пальцами. В булькающем потоке слов и рыданий я уловил только что-то вроде: "Господи, помоги, господи не допууусти жеее...". Отвлекшийся на секунду Дыба засмеялся:
- Нету тут Господа Бога, Пизда Иванна, это бля, не его территория!!
Не люблю, когда люди плачут, поэтому приласкал бабу легким тычком окованного сталью ботинка. И помогло, отползла в угол к шкафам, прижимая руки к окровавленному рту. Вместо истерики - сдержанные всхлипы в полной горсти выбитых зубов.
Натужно сопя, вошёл Яр. Здоровенный же он всё-таки, как и Дыба - я на их фоне выгляжу как засохшее дерево среди могучих дубов. По линолеуму зашелестел тяжёлый груз - волоча пузом по полу, Яр втащил на и без того тесную кухню связанную тушу мужа Петелиной. Нанопаутина облепила его толстыми жгутами белого волокна, в рот был вставлен изощрённый в своей жестокости, кляп: носовой платок Яра, пропитанный как известно, соплями, кровью и его же засохшими мозгами. Мужик, Михаил Петелин, мычал и дёргал толстыми ляжками, вращал глазами - только мелькали вытаращенные в ужасе белки, пронизанные мгновенно лопнувшими сосудами. Но этим всё не ограничилось. Другая лапища Яра крепко держала за шкирку девчушку лет десяти, заморенную до предела, с длинными немытыми волосами цвета весенней грязи. Судя по бледности, испещрённой красными пятнами долгого, непрерывного плача, девочка была на грани обморока.
- Ну что, хозяюшка, не уберегла? - Глумление в голосе Дыбы заставило женщину вздрогнуть и с тихим, издыхающим стоном проколотого воздушного шарика (надо же, я ещё помню этот звук) вдавиться ещё дальше в стык деревянных шкафов. Глаз она не спускала с дочери, хватала разбитым ртом воздух.
- Кхм, согласно 14-ому пункту, 5-ому подпункту Приказа, значится следующее: "Изъятие биологического материала в случае непогашения взноса производится по текущим запросам Мясокомбината". - Дыба оглядел всю их семью, потом посмотрел на меня испытующе блеклыми глазами. - Стервятник, проведёшь коннект с демоном Комбината? Или опять кишками блевать будешь?
- Мог бы не напоминать... В тот раз, я просто... ну не смог... Ты же не знаешь, что это. - Непроизвольно оскалился, чувствуя всколыхнувшуюся на илистом дне души, ненависть.
- Ладно. Давай. - Дыба, кряхтя, встал, и направился ко мне. Девочка в руках Яра дёрнулась, забилась серебристой измочаленной рыбой, а муж с женой взирали на легкую походку Дыбы, словно приговорённые к казни на палача. Что, в общем-то, было верным.
Дыба показал мне средний палец. Ему всегда нравилось смотреть, как меняется выражение моего лица, когда я рассматриваю металлические насечки и тонкие хромированные линии проводки на землистой коже и обколотом ногте. Как из моих истлевших пор сочится тёмным дымом страх. Дыба... Дыба знает, что визирование - это мука, натуральная, но без неё невозможно войти в виртовое пространство Лимба. И я это знаю. Лучше многих.
Я повернулся к нему спиной. Собрался, повертел шеей, щёлкая замёрзшими позвонками. Периферией зрения уловил размах руки Дыбы, а потом его палец-ключ вошёл в дыру в моем затылке, провернулся там несколько раз, набирая код, и...
____________
Кровавые разводы смерча, несущего ошмётки плоти, праха, осколки костей в вечном, безостановочном урагане. Грубыми штрихами багровой, заржавелой краски - приемное окно демона Мясокомбината. Я двигаюсь сквозь этот поток хаотического гниения и разложения, как сквозь сильный ветер, и вижу других, брызгами крови мелькающих рядом, спешащих - таких же визоров виртоЛимба, Гончих, палачей, мёртвых-с-привилегиями. Плотная взвесь пепла, что падает откуда-то с разодранных небес Лимба, оседает на мне яркими прикосновениями огненного клейма. А вот и демон Мясокомбината. Из глубин его темных глазниц, оплетенных остатками кожи, глядят внимательные, услужливые глаза потомственного мясника.
- Текущие запросы? - Спрашиваю я не своим, раскалённым голосом.
Демон щелкает облезлыми челюстями, радиоактивный ветер треплет на нем лохмотья.
- Детская плоть. Возможно, нам нужны работники, из мужчин.
- Возможно? - Спрашиваю я. И тут Лимб врубается в нейроны, в мою сущность, начинает разрушать меня. Его виртовая субстанция ножами проникает в тело, выкручивает суставы, жжёт напалмом. Моё зрение бледнеет, сквозь него начинает проступать видение реальности, бледное, но мучительное - реальность режет виртоЛимб, а, следовательно, и меня. Руки... С моих рук почерневшими кусками сваливается закопченная кожа, и улетает, уносимая багровым ураганом.
- Да, может быть, а может, и нет! Это не твоя забота, визор, а Мясокомбината! Ты дрянной визор, Лимб имеет тебя, трахает твоё тело как хочет, визор! Что ты можешь ему противопоставить? Свои немощные кости или силу духа, которого у тебя нет? - Демон смеётся, словно в горле у него застряла кость и полузадушенная кошка. - Ты слабак, визор! Убирайся отсюда, слышишь, убирайся!! Никчемная тварь! - Хохот давит мозг, как человек - муравья, брызжет соками и слизью. Я падаю на колени, не в силах противится мощи Лимба, раздираю когтями грудь, чтобы выпустить нутряной жар, поглощающий меня изнутри с каждым вдохом, я вою от обреченности...
_____________
- Ну что они сказали?
Дыба с брезгливым выражением лица вытирал свой палец о штаны. Я озирался, моргал, пытаясь понять, в какой реальности оказался. Этареальностьбыла холодной, пол морозил руки - поглядев на них, я увидел, как с плаща поднимаются и танцуют струйки дыма. С кистей отвалились сгоревшие чешуйки кожи. Я встал, отряхнулся, потрогал пальцем длинные драные следы на плаще, оставленные моими отросшими ногтями. Каждый раз я возвращаюсь из Лимба с... Подкатила тошнота, внезапно, как выскочившая из бутылки пробка - зажав рот, я отвернулся от Дыбы, борясь с желанием проблеваться, и столкнулся взглядом с девочкой. Она смотрела на меня с чем-то, похожим на сожаление - хотя это был всего лишь взор до смерти напуганного аутиста, ушедшего в себя и отгородившегося от причиняемой ему боли в самых сокровенных уголках сознания - и в этих серых, затуманенных глазах я отчетливо видел свои миниатюрные отражения. А вот в глазах Яра сожаления не было. Наблюдать, как я корчусь, подобно насаженному на крюк червяку, входило в перечень тех вещей, которые доставляли ему удовольствие. Ну да не в этот раз, подумал я с запоздалой горечью. Выпрямился, напустил надменности.
- Им нужна детская плоть. И возможно, рабочие руки. Мужские. - Сказал я.
- Ха-ах. Руки в каком смысле? - С довольной миной спросил Дыба. Он послюнявил палец, наклоняясь над столом, перебрал бумаги, стряхивая с них крошки. Вот на свет из кармана появилась синяя плашка и печать. Подышав на штамп, Дыба разделался с протокольной частью изъятия. Что же, быстро и чётко, как всегда.
Над лампочкой порхала одинокая муха. Женщина мяла свои руки, глаза у неё бегали - нервозность уже дошла до сумасшествия, и в тишине влажно скрипели побелевшие пальцы. Этот скрип...
Я пожал плечами.
- Рабочая сила.
- Хорошо, всё теперь прояснилось. Думаю, не стоит в этот раз тянуть, а, Стервятник? Быстренько всё сделаем и уйдем... Яр, вынь-ка кляп изо рта этого борова, пусть выскажется... - С этими словами Дыба развернулся, и пнул женщину в грудь - та как раз собралась что-то сказать, но видимо, его это не особо интересовало. Не обращая внимания на стоны, перемежаемые сопливыми причитаниями, я выцепил девочку из Яровых рук, прижал полуобмякшее тело к себе - кома сознания есть кома, но она всегда может внезапно закончиться, а дети весьма шустры, это я по своему опыту знал. Яр же, вынув кляп изо рта функционера, прошёлся ногами по его ребрам, не давая тому исторгнуть из себя ничего, кроме серии охов, которые быстро стихли в побежавшем изо рта потоке крови.
- Гхррр...хлрр....вы...вы! Кххх...суки... мразь...твари сгнившие...твааари...бркррхх... не смейте, оставьте её в покое! Если, если выкххх... только пальцем... Лизу... то я...
Яр с неудовольствием покачал головой, прислушиваясь к пузырящемуся блевотиной, бульканью.
- По-моему, ничего нового? - Саркастически спросил Дыба, снова усаживаясь за стол.
- Да уж, могли бы хоть иногда менять пластинку! А то каждый раз одно и то же, одно и - Скомканный носок вновь отправился в рот Петелина, хотя тот и отчаянно мотал головой, пытаясь ускользнуть от жёстких пальцев, забивавших вонючую ткань в его глотку. - То же.
- Посади их с женой рядом около двери, я хочу, чтобы они всё видели. И свяжи мамашку... - Приказал я. В зрачках Дыбы отразился слепок горящей лампы, губы его изогнулись в потрёпанной, шрамированной усмешке.
Нанопаутина, выпрыснутая из баллончика, что носил с собой Яр, крепко спеленала женщину, впилась в толстые, обвислые бока, вызывая отвращение от человеческой убогости. Теперь два кокона сидели рядышком у закрытой кухонной двери, как раз напротив стола - уже освобожденного от хлама, и сиявшего фанерной белизной.
Несколькими минутами ранее, игла шприца со снотворным мягко вошла в тонкую детскую шею - в припадке затрепетали веки, прикрывая пустые, опустошённые болью, глаза.
Дыба уложил девочку на стол - тот оказался в самый раз, разве что безвольные ступни чуть свисали с края. Ровно настолько, чтобы их судорожное подёргивание было видно родителям.
- Ты дерьмо Гончей, Стервятник, ты знаешь это?
Я промолчал, раздевая девочку, стягивая с худощавых, покрытых гусиной кожей ног потёртые синие треники. Мне не хотелось нарушать этого момента. К нему следует относиться с должным, ритуальным уважением.
- Ты ничтожество... - Да, Демон мне уже об этом говорил. - Хоть и добился высокого положения. Но все это знают. И именно поэтому... - Голос Дыбы уплывал, его размазанное щербатое лицо маячило где-то сбоку ничего не значащим пятном. А Яр молчал, рассуждать и мыслить - это было не его коньком. Он тоже наблюдал за моими точными, размеренными движениями, завороженный, как и я сам.
Голенький, жалкий лобок, похожий на гладкого моллюска, вываленного на песок равнодушным морем. Груди нет, только ровные кружки сосков и красная россыпь аллергических гнойничков.
- ... Поэтому-то тебе и нравится делать то, что делаешь. Это делает тебя сильнее, а, Стервятник?
Из походного рюкзака я достал кожаный, телесного цвета, пенал с инструментами. Положил рядом с девочкой на стол, расчехлил его, пробежавшись пальцам по разнообразным, тускло и опасно мерцающим ножам для свежевания и разделки. Сталь приятно царапала подушечки пальцев. Потом повернулся и тихо сказал:
- Дыба, будь добр, встань и проследи, чтобы они смотрели, не закрывая глаз.
Нет ничего интереснее, чем наблюдать, как разум и воля человека медленно угасают, рассыпаются в трухлявые, жалкие останки, подточенные и изъеденные червями невыносимой боли. Нет ничего интереснее, чем узнать, что чувствует мать, когда её ребенка разделывают, как баранью тушу.
Нож скрипел по костям, срезая мясо, а где-то под сводами черепов гуляли крики, которым ещё только предстояло воплотиться в реальность.
***
Обратно на Фабрику возвращались через Малую Никитскую. Я всматривался в запустелые окна, разглядывая в зубьях стекла отражение дождливого неба. Этот район промышленным стал не так давно, запустел; по стенам крадутся редкие забитые тени, стараются прошмыгнуть быстрее под лучами мощных прожекторов. В квартирах не слышно музыки или радостной забойности телекомпа - только тихие мышиные скрипы. Такова участь проигравших, обреченных на геноцид - они сами построили себе эту судьбу. Когда разрушали памятники. Когда мочились на могилы. Когда не верили.
Яр, тащивший черный пластиковый мешок на плече, бурчал себе под нос какую-то старинную песенку, Дыба же глядел себе под ноги и с каким-то несвойственным ему ожесточением тёр не заросшую ранку на щеке - совсем как я недавно расковыривал свежую розовую полоску шрама на горле. Когда мы бередим свои раны, это значит, что всё...
Хорошо, думал я, грязи нет, асфальт чистый. Приятно по такому шагать, под ровное топ-топ стальных набоек. Получается, что как бы мы вместе. Но, вместе ли? Я не знал. В мутных бельмах наших глаз ничего не просматривается - лишь отсутствие.
Наверное, при жизни я бы никогда не стал бы иметь ничего общего с такими людьми, как Дыба или Яр. Не мой круг, не мой социальный уровень. Но смерть уравнивает, вот что. Не полностью, но и того хватает с избытком.
Я улыбнулся. Вот моя левая рука. Худая, смуглая, оплетённая разноцветными разводами татуировки. Закругленные пальцы с плоскими ногтями, у локтя плоть перетекает в чёрные скользкие нити, а потом - уже в мою изначально бледную кожу. Моя левая рука совсем не похожа на правую, да и не моя она. Хоть и подчиняется разуму точно так же. Парадокс. В жизни бы не сделал себе татуировку, какая глупость - однако, тем не менее, вот он неоспоримый факт смерти. И существования.
Люди желали бессмертия, и они его достигли. Казалось бы, величайшая победа человечества, алхимическое чудо генетики и нанопротезирования. Но это оказалось не победой, а лишь крюком в долгой дороге - и когда поворот закончился, люди столкнулись с тем, что всё рано или поздно возвращается на круги своя. Око за око, зуб за зуб. Закон сохранения материи.
Бессмертные умерли, а мёртвые воскресли. Ад поменялся местами с Землей, а Россию попыталась оккупировать СШВ. Мы должны были удобрять почву, но вместо этого питаемся живыми. Смешно, я ещё могу вспоминать, думать обо всём этом, без всякого удивления от внезапно проявившейся метафизики, равнодушно и отстранённо... Вот так всё и случилось. Никакого Армагеддона, никакого Рагнарёка, а простой тоталитаризм. Адский Рейх и его легионы в разодранной войной стране.
Некроплоть, она хороша тем, что приобщает к себе всё что угодно: любой пол, расу, возраст. Мы, мёртвые, быстро гнием, и всегда нужны запчасти - от живых или крупного скота, но последнее, как правило, не годится для замены большинства утраченных органов. Мясо, внутренности, конечности, ткани. Для некроремонта построили Фабрики и Мясокомбинат. Если функционирующие не могут предоставить животное мясо, мы забираем его у них. Всё просто, а иначе как отражать атаки оккупационных войск? Живые не могут сражаться, их убивают - и уж они-то не смогут быстро воскреснуть. Для этого надо пройти как минимум один круг подлинного Ада, а на это требуются годы по земному времени...
Яр прошёл второй круг, Дыба - девятый, я - седьмой. Меня приговорили к этому за то, что я творил на земле, но мне всегда казалось, что я недостоин этой почести. Хотя, Ему наверное, лучше знать. Почему седьмой, а не пятый, четвёртый? Тепло и жизнь погасли во мне задолго до того, как я вошёл сквозь усаженные отрубленными головами ворота Диза. Однако не они делают человека человеком, что бы ни думали себе функционеры.
Город Диз. Родные плиты, политые моей кровью, пыточные арсеналы, на которых я оставлял куски своего тела, извиваясь как попавшая в тиски крыса, изрыгая проклятия и обрывки легких... Бич Минотавра, рой шипов, которые сдирают кожу со спину, раздавливают тебя, как таракана на потеху публике.
Славный, славный город Диз, пропахший дерьмом и кровавым потом, Диз, чье рубиновое небо так приятно наблюдать, когда твоё изрубленное тело, насаженное на острый шпиль одной из башен, терзает и жрёт, сладострастно причмокивая, зарываясь в мягкое сплетение вспоротого живота, очередной мерзкий демон без лица и имени.
Я помню крики воскресших, которые откапывали мой гроб, разрубали его в вихрях щепок и комьев земли - как я благодарил Сатану, что не решился на кремацию. Но всё это, всё это... Ад, хаос реальность, ужас Лимба и непрерывной войны, в которой мы уничтожаем даже ту сторону, за которую вроде бы сражаемся - что это изменило в нас? Что это изменило во мне?
Гляжу на свою приобщенную руку, которую много месяцев назад мне швырнули, как кость псу - и кривлю губы в усмешке. Ничего. Разве что только развязало... эти самые руки.
***
С неба черной молнией низвергся ком стали и некронановых мышц. Блеснули острые зубы в ободранной собачьей пасти, меж ними засочилась тёмными сгустками кровь. Освежеванная туша, перемешанная с причудливыми механизмами и проводами, которые выпирали между рёбер и оголившихся костей, мясистые крылья, оперённые острейшими лезвиями - вся эта громада медленно распрямлялась перед нами, фактически блокируя узкий перекрёсток, заставленный безликими коробками унифицированных домов, брошенными автомобилями и мусорными контейнерами
- Хайль, Хельхунде-68! - Мы резко остановились и отдали честь перевернутым крестам, закрученным в свастики, которые были намалеваны на стальных перьях Гончей. Преклонили головы.
- Хайль, тоденфюрер СК-12, тоденфюрер РП-33, тоденфюрер НЕ-29! - Голос у хельхунде отрывистый, грубый, словно скрежет сломавшегося механизма. Маленькие красные глаза сканируют, лиловый, в прожилках, язык вывален из оскаленной пасти - потому-то Гончие всегда так приветливы и улыбчивы. Собачья порода. - Я пролетала над этим районом. Видела, как американцы-функционеры. Развернули базу в секторе Музейный-Т-5 из беспилотного вертикрафта. Должна была доложить. Ближайшим частям, срочно атаковать объект. - Гончая встала на задние лапы, обнажая обглоданные и опаленные ребра, когтями торчавшие из грудной клетки, между которыми свисали посеревшие сосиски вяленых внутренностей, махнула почти человеческой рукой куда-то в сторону.
- Хунде, постой! Как же так, у нас дело для Мясокомбината, а ты говоришь - пиндосы! Бред какой-то, мы даже не выходили на связь с Лимбом - это дело Патруля, а не Конфискаторов! Сколько их, откуда они могут быть тут? Дальше МКАДа американцы никогда не прорывались! - Закричал Дыба, сжимая кулаки. Ему не хотелось драться, это было видно по розоватой пене, запузырившейся в уголках его рта. Дыба навоевался.
- Не знаю. Вероятно разворачивание. Передвижной базы. Из "Редхиллз", что в Химках. - Хельхунде-68 передёрнула крыльями, в свете остывающего солнца перед лицом опасно блеснуло стальное перо.
- Сколько?
- По предварительным подсчётам и наблюдениям... - Глаза Гончей стали молочно-белыми, как копошащиеся на её же узловатой морде, опарыши. - Двенадцать человек, обмундирование класса "Наземный войн", трое в экзо. Два джипа класса "Хамви". Оружие - неизвестно. Но вероятно. Имеют напалам. Для нападения на Красную Фабрику. Вероятно.
- И что, нам, имея на руках один "Калаш" - их атаковать? - Взвился Яр, бросая мешок на землю, в пыль. - Откуда приказ?!
Песья морда хельхунде моментально изогнулась в неприязненной усмешке, уши припали к плоскому черепу.
- С самого низу, тоденфюрер. От штурмдемона ШД-37. Срочный приказ, получите подтверждение о приеме. - Источающая почти осязаемое зловоние, пасть-капакан Гончей раскрывается, призывая совершить акт верификации. В глубине обложенной струпьями глотки извивались полупрозрачные черви.
Дыба изменился в лице, складки обвислой кожи натянулись у губ, заиграли желваки. Но он быстро совладал с собой, протянул чуть дрожащую руку, вкладывая её в хельхунде в слюнявую пасть. Завизжали невидимые моторы, Дыба дёрнулся, когда клыки пробили его кисть в двух местах, исторгая из образовавшихся дыр черный дым.
- А ты? - Спросил я Гончую, в надежде, что эта машина для убийства присоединится к предстоящей резне.
Резкий разворот туловища. Щелкает хвостом, как членистым стальным бичом, выбивая из асфальта мелкое крошево:
- Я могла бы убить их всех, но не сейчас. У меня. Техосмотр. Удачи, тоденфюрер! Слава мёртвым!
С этими словами хельхунде, окруженная сизыми потоками смога, под неумолчный рев внутренних двигателей пружинисто оторвалась от земли, загребая своими гигантскими биомеханическими крыльями воздух, и улетела, быстро набирая высоту. Исчезла между темными разломами туч.
***
- Что делать будем? - Яр прислонился к осыпающейся стене пятиэтажки, облокотился на внешнюю газовую трубу, почти сливаясь с разграфиченными коричневатыми кирпичами.
- Хороший вопрос. Но раз мы рядом, на расстоянии, гм, квартала - то почему бы не подсмотреть дислокацию? Всё-таки ж надо знать, куда нам идти... - Предложил Дыба. - Стервятник, давай, поворачивайся.
Снова палец-ключ проворачивается в моей голове. На сей раз Лимба нет, это простое визирование на предмет выявления живых. Мир тускнеет, покрываясь серым налётом, и в нем остаются только пульсирующие оранжевые контуры функционеров. Живых. Янтарные призраки людей, отпечатывающиеся в сознании, бьющие по сетчатке всполохи желтоватого огня.
- Вижу их. За зданием машиностроительного завода. Двенадцать. У одного из них проблемы с сердцем. - Голос мой далёк и механистичен. Он - сам по себе, не является моей непосредственной собственностью. - Занимаются, очевидно, укреплением мини-базы.
Щелчок. В мир вернулся цвет, да так ярко и резко, со жгущим нёбо привкусом, что я им чуть не подавился.
Мешок с конфискованным опять оказался за спиной Яра, который всё себе молчал да курил, пропуская дым через дырявые легкие.
- Пошли тогда... - Дыба полушутливо тыкает меня прикладом "калаша" в спину, но в этом жесте я почувствовал искреннее желание вмазать мне как следует. Дыба, Дыба, мы оба мертвы, и твоему желанию никогда не придти в исполнение, подумал я, и улыбнулся ему, широко-широко, как только смог. Мы вместе, мы равны.
Я сильнее запахнулся в пальто - хотя эта старая привычка не поможет, мне всегда слишком холодно, засунул руки в карманы и пошёл вперёд, с издевкой напевая гимн России. Гимн грустно отдавался эхом от стен домов и умирал под ногами.
И опять - топ-топ-шагом-марш, снова мимо мелькают вывески пустых магазинов.
***
Поначалу всё складывалось гладко. Подошли к машиностроительному заводу, оценив его размеры и конфигурацию. Хорошо американцы придумали, правильно - забились в пространство между двумя крыльями высокого, в двадцать этажей, здания. Неплохое место, Патрули тут редко ходят, никто не живёт, да и площади большие - располагай какое угодно оборудование, а в случае атаки можно моментально рассредоточится по всем уровням.
Я залюбовался на свергнутый, прислоненный к какой-то груде бетонных блоков, герб ещё древнего СССР, сделанный из листового железа - на века. Было в этом гербе что-то такое - о чем я хотел рассказать самому себе, что-то очень важное в облике этого символа былого и ныне опять обретенного могущества, но чувства никак не хотели оформляться в слова. Поэтому пошёл с остальными дальше, проваливаясь в груды щебня и битого камня.
Оставили мешок в надежном укрытии на первом этаже, полном молчаливых рядов каких-то долбанных станков, то ли токарных, то ли ещё каких, затянутых патиной и паутиной. Решили обойти американцев с тыла. Ползли по ветхим стенам завода, как мутировавшие пауки, сквозь ржавые остовы арматур и полуразрушенных колонн. Заняли позицию наблюдения, сверху, на третьем этаже у окна. Глядели, как живо и суетно копошатся облачённые в новейшее обмундирование, в лупоглазые системы поливидения и экзоскелеты, захватчики. Деятельность их была до предела деловитой, мурлыкающая речь отдавала приказы - а у самой перемычки "крыльев" здания, белой скорлупой сиял беспилотный грузовой самолет - угловатое, противоестественное чудище, порожденное поистине человеческой глупостью. Солдаты выгружали из джипов небольшие цистерны.
Вот, существа исполненные жизни и оптимизма - они думаю, что если выжгут нас напалмом, то смогут пригрести Россию к рукам. Что они разделаются со Злом, как во все своих ебанных стереофильмах. Что они уже победили... Я усмехнулся, покачал головой, прислушавшись к голодному вою ветра в этой пустой бетонной коробке. Все сопротивляющиеся будут приобщены. К нам. К нашему - в будущем - общему делу.
Соратники мои тоже были напряжены, и о чем думали - неизвестно. Под череп никому не залезешь.
А потом Дыба неожиданно для всех выпрыгнул из окна, пустив очередь бронебойными по раскинутой между джипами палатке. Попал по "Хамви", ровно по бензобаку - тот рванул, взлетев пылающим факелом воздух, задавив в падении одного из пиндосов. Завыла сирена... Мы сиганули следом, ловко приземлившись на все четыре между разложенными тюками и оборудованием. Рядом метнулся американец в сероватой футуристической форме - прыгнул на него сзади, вцепился в шею, промяв пальцами броню, дёрнул резко набок. Тело содрогнулось и упало.
Убивать - просто. Игнорируешь попадающие в тебя пули и вопли, хватаешь закованную в шлем голову и отрываешь от агонизирующего тела. Подставляешь лицо под живительный фонтан разгоряченной крови, полной адреналина. Вот Яр размазывает человека о заостренный нос беспилотного вертикрафта, вырывает у пиндоса ОСИВ и скашивает группу американцев, в спешке попытавшихся смонтировать огнемёт - пять человек падают в туче разлетевшихся брызг, покрываются рваными дырами. Рядом Дыба, засаживающий свой нож в узкую щель между сочленениями грудной брони под аккомпанемент смертного хрипа. Трещины на лобовом стекле, азарт, с которым топчешь чужие мозги, нажимаешь на курок, вонзаешь лезвие в податливую плоть незнакомого лица...Радость, опьянение. Почти Диз, в котором ты наконец-то поменялся местами с Минотавром. Никакой боли, пока...
Взрыв. Меня обволакивает облаком из шрапнели и тишины, отшвыривает прочь, в захлебнувшееся испорченной кровью, беспамятство.
_______________
- Эй, Стервятник...
Да, Дыба, я тебя слышу, не кричи. Мне больно, но это тупая, смертная боль - и я заставляю себя открыть глаза, саднящие от попавшего в них песка.
- Мы сделали это, послушай...
Да, Яр, я знаю - я могу повернуть голову и увидеть останки американцев, рассеянные вместе с их искорёженными машинами по засыпанной пеплом земле, темной от пролитой крови и бензина. Увидеть серую пыль на потрескавшихся губах убитых, увидеть изломанные в конвульсиях тела и конечности, лежащих отдельно от своих хозяев. Могу увидеть небо, пасмурное и низкое, которому срать на всё, что творится в его епархии.
И ещё, скосив взгляд, я могу увидеть себя - по крайней мере, до пояса.
А дальше - растоптанная дорожка из черной некроплоти, обрубок позвоночника, нити и лохмотья внутренностей, что бесполезно и сиротливо распластались по щебню.
- Ноги... - Хриплю. О да, не впервой терять конечности. Но к такому привыкнуть трудно. Меня захлестывает липкое чувство отвращения, в первую очередь - к собственному искалеченному телу, которое тухлой массой разлагается на прохладном воздухе.
- Да, твои ноги. Мы нашли их неподалеку, но думаю, что они тебе больше не понадобятся.
Не вижу его против света, но по голосу чувствую, что этот подонок улыбается.
- Ну и хуй с ним, здесь полно... кхх... новых... - Смотрю в небо, плююсь чем-то жидким, что застряло в горле. Слишком чёрен стоящий надо мной Дыба для этого светлого неба, нехорошо. - Давайте, Яр, найдите мне плоть и поставьте же на ноги! Чего копаетесь, а?!
Поворачиваю голову - Яр вопросительно смотрит на Дыбу, ковыряется в зубах. Что-то не так, они медлят. Я нервно сглатываю кровяной сгусток. Тревога. Закралась в гортань скользкой змеёй, не даёт продохнуть.
- Видишь ли, Стервятник, коли уж так вышло... - Тянет слова, с удовольствием, будто шлюху трахает. - Мы решили... С Яром, я имею в виду... Что ты у нас лишний. Не вписываешься ты, тоденфюрер, в нашу, так сказать, зондер-команду.
- ЧТО?!
- Уж извини, - Пожимает плечами, улыбается: сука самодовольная, щербатая. Небрежно вертит рукой в воздухе. - Нету в тебе стремления к общим для Рейха и Ада, идеалам. Всё делаешь на свой лад. Наслаждаешься чем-то. Слишком ты, - Щелкает пальцами. - Жив.
- Я... - Задыхаюсь.
- Ты, да. В тебе проблема. Ты блядский извращенец, ты - недоумер. Я лично сыт тобой по горло, лживая тварь. Уж не знаю, чем вы там занимались в Дизе, но я слишком долго терпел твои заморочки. Так что уж прости старого вояку, почётного распятия не дождёшься - Рейх отправляет тебя на пенсию. Вечную. - Урод улыбается еще шире, и темная струйка слюны скатывается с подбородка, каплет на землю. - Ах да, чуть не забыл. Скоро сюда слетятся пиндосы - ну, на потери посмотреть, ужаснуться там кровавой драме: правую-то руку ты тоже потерял - так я это к тому, что повеселитесь-то вы славно, я полагаю. Пошли, Яр!
Ботинок опускается на землю рядом со мной, непроизвольно тяну руку к пыльному голенищу, чтобы схватить! Задержать! Не допустить!
Дыба смеётся, от души, рывком ноги освобождается от непрочной хватки.
- За что? Это же хуйню ты гонишь насчёт Рейха, Ада и идеалов!! Скажи, блядь, ЗА ЧТО?! - Скребу ногтями по земле, в припадке ярости и бессилия брызжу кровавой слюной, её капли застывают пятнами на штанах Дыбы.
- Мудак ты, Стервятник. Не за что, а почему. - Резко шипит он, и кости моих пальцев, ладони, сухо трещат, ломаясь под каблуком. - Заебал.
***
Один. Один после прощальной ухмылки Дыбы, втоптавшего часть моей головы в щебень. Вон меж облаков - точки. Птицы. Птицы летят стаей, похожей на перевёрнутый крест, закрученный в свастику. Их карканье заглушает урчание работающего мотора, и не одного, а многих - и урчание это нарастаёт. Вот и гости прибыли, ха-ха. А как давно заглох мой собственный непокорный пульс. Я лежу на спине, обездвиженный и обезличенный - и смеюсь. Хохочу во все исполосованное шрамами горло.