Стук сердца. Синтетические катышки во рту. Сухость и холод. Пьяная ругань.
Безнадёжность. Это все можно рассмотреть как одно целое, всю эту конгрегацию, но блин, это всего лишь обломки. Осколки реальности. И я весь ими изрезан.
Я возвращался с какого-то поганого рок-концерта. Я уж и не помнил, зачем туда попёрся. В любом случае, концерт оказался дерьмовым. В небольшое помещение "Даймонд Пэлэс" народу набилось, как сельдей в бочку, преимущественно всякое отребье вроде меня: панки, готы, и другие маргинальные слои общества - пенки с дерьма, короче.
А, поцелуйте меня в зад.
Выступали "Засранцы из Ада" и кто-то ещё, но я не помнил. В памяти сохранились лишь вопли какого-то фриковатого урода, терзавшего микрофон и брызгавшего слюной на зрителей, сошедшее с ума освещение да звериный рёв потной, заведённой до предела получеловеческой толпы. Это было отвратительно, этот сейшен. Это наглядный пример схождения с ума.
Поэтому-то я отошёл в угол, прислонился к грязной, изрисованной граффити пыльной стене и занялся своим ингалятором. В частности, эта штучка помогла мне на целых три часа смириться со своей жизнью.
Не думать о долгах, смерти и жизни, лишённой каких бы то ни было перспектив.
Не думать о дружках Хирурга, о том, что они со мной сделают.
После первых трёх вдохов, реальность, покрывшись зеленовато-полынной изморозью, стала немного привлекательней, крики тише, а изображение, наподобие облитой растворителем картины, по причудливым траекториям стекало куда-то за границы восприятия. Музыка, риффы и басы сверлили мой мозг желеобразными щупальцами света, в то время как люди начинали двигаться медленнее, как мухи, увязшие в клею, медленнее, медленнее...
Сознание обволакивает непроницаемая жёлто-ржавая горечь, подхватывает пепельными крыльями и уносит куда-то далеко, в тёмные уголки киберпространственных грёз. Далеко-далеко, от проблем, холода и страха.
Кончилось всё тем, что я сполз по стене, упал и провалялся мордой вниз на вонючем, заплёванном полу целых три часа, в совершенно отъёхавшем состоянии. Кто-то лениво пинал меня в живот, но мне было насрать, тем более, что я всё равно ни хрена не чувствовал...
Так я обычно провожу все свои дни...
Я шёл с концерта, пошатываясь и пытаясь привести разрозненные мысли в какое-то подобие порядка. Но всё равно соскальзывал на тропинку наркотического одурения, не в состоянии держать себя в руках. Я брёл по улице, мой взгляд зацеплялся за прохожих, но не воспринимал их. Проповедник с безумными, жёлтыми в красных прожилках, глазами, попытался всучить мне пару голоброшюр с изображением Мессии, но я так шарахнулся от него, что чуть не шлёпнулся задницей в лужу.
Мне стало страшно.
Это сильное чувство давно меня не посещало.
Как и многие другие чувства.
Это тотальньный самоконтроль.
Улыбнувшись этой мысли, я остановился, прямо посреди бурлящей человеческой реки, около китайского ресторанчика и захламленных лотков с горластыми продавцами. Запустил руку в волосы, нащупывая на шелушащейся коже разъём.
Я могу сегодня умереть.
А этот город будет жить, не заметив потери.
В сущности, кто я такой, чтобы жаловаться? Кто такой, чтобы бежать от судьбы?
Разъём всегда действовал на меня отрезвляюще.
Напоминая о том, что я уже почти не человек.
Нарко-волна, вместе с доносящейся из магазинов и квартир музыкой, схлынула.
На секунду я потерял ориентацию, но потом понимание вернулось, обнажая прогнивший стальной скелет мира наружу.
Нужно действовать, пока мой череп не встретился с чьей-то алюминиевой битой.
С такими мыслями я свернул на пустынную Пайн-стрит - на добрых два квартала по одной стороне тянулся давно заражённый бомжами завод "Фризинг Индастриз", а по другой - комплекс небоскрёбов "Стэйрз ту Хэвэн". Строительная компания, взявшаяся за проект, обанкротилась, и строительство оказалось замороженным. Теперь жуткие каркасы, белеющие на тёмном-сыром фоне ночи, навевали мысли о разрушении и смерти.
Пошёл дождь, и я, мучимый опустошением и бессильным гневом, поежился в своей старой чёрной плащёвке.
Серебряные иглы дождя падали на город сверху, подобно тысячам пронизывающих ткань ночи метеорам. Капли осколками стекла ложились на крыши домов, асфальт, образуя причудливый и зловещий узор.
Где-то в клубящейся вышине, гремел гром, давно заглушаемый звуками улиц, шумом дождя, лязгом проезжающих машин. Из люков медленно сочился густой пар, гремела музыка из баров - словом, город жил, кипел, замыкаясь на себе в лабиринте из титанических, облепленных рекламными щитами, башен.
Моя память бессмертна, а тело - лишь кусок плоти, не дающей мне вырваться за пределы себя.
Ночь, именно ночь, погружала город в пучину безумия.
Улицы кишели ритмичной жизнью, но здесь, в тёмном, скудно освещённом переулке, было тихо, как будто любой звук, попав сюда, умирал, тонул в линзах лужиц. Лишь стук дождя нарушал столь совершенную симметрию тишины.
Я шёл, сгорбившись под дождём, сдерживая убийственный кашель, иголками пронзавший мою грудь.
Я шёл и думал о том, что я гнию изнутри.
Кашель - лишь внешнее проявление паразита, пожиравшего меня изнутри. Это мой личный зверь, плоть от плоти моей, материализовавшаяся тяга к саморазрушению, и блин, разве я и так мало прошёл, чтобы заполучить ещё и чёртов рак?!
Всё началось, когда мне было семнадцать. Тогда мы с моим братом Крисом жили в трущобном квартале, где мы делили квартиру с китайской и цыганской семьями, где из окна были видны только немыслимые паутины верёвок для белья, да и само это обосранное бельё, где всегда воняло луком и жирной жратвой. В этой милой обстановке я подцепил ГЭНС, а следом и Крис тоже. Но ему-то было уже двадцать, поэтому он, задолжав Хирургу грёбанных сто тысяч евро, пристроил меня в ближайшую нелегальную клинику.
Сам Крис, заразившись ГЭНС от меня, умер в какой-то канаве. Слепым и нищим.
Я же остался жив. Мне заменили повреждённые участки мозга на симбиотический биокомпьютер. Мне заменили часть нервов на нейроускорители. Притащили из самой Японии мех-глаза и автоклавом вожгли их в череп.
Это могло сделать меня неплохой боевой машиной. Но не сделало.
Симбиком нёс в себе программу ир-трансфер. Эта штука стирает участки коры, ответственные за чувства, потому что они усиливают боль, оставшуюся после ГЭНС. Эта программа превращает меня в программу, лишая эмоций. Правда, её работа ещё не закончена и боль...кошмарна... Машины не чувствуют боли. У них нет сострадания. Я ем много таблеток, чтобы убить боль, о да. Сразу после операции я был жутко тощим, и Слайм, мой друг, часто говорил, что я мог бы ходить с объявлением на майке "Хотите ПОХУДЕТЬ? Спроси меня КАК - Я СИЖУ НА МЕСКАЛИНОВОЙ ДИЕТЕ". Вот так.
Но самое главное - это то, что этот жуткий, громадный долг никуда не девался.
Торговля наркотиками закончилась тогда, когда моей рожей решили подмести асфальт...
Зато Хирург, отвратительный мужик в вечно заляпанном какой-то дрянью халате и с мерзкими, цвета тухлых устриц, глазами, предложил мне работать на него, тем самым, мало-помалу выплачивая задолженность.
Работа была из самых грязных - охота за органами.
Но вот уже три недели, а я не принёс Хирургу ничего. Ни одной жалкой почки. Поэтому я готовился с внешне самурайским хладнокровием и внутренней паникой встретить его шестёрок, которые должны выпустить мне кишки.
Однако, на всякий случай, в небольшом рюкзаке я носил два криоконтейнера, на случай, если случайно что-то подвернётся. Оно и подвернулось.
Я шёл и думал, что, даже если Хирург меня не убьёт, то он точно не пересадит мне новые лёгкие.
Рак душил меня.
Пожирал.
Я только об этом и думал - о своих гниющих, похожих на измочаленные тряпки, лёгких.
Я думал о них, когда меня сотрясал, как электрический разряд, жуткий кровавый кашель.
Я думал о гниении, когда отхаркивал куски этих самых лёгких.
Так или иначе, я был ходячим трупом.
Мертвецом, от чьего перекошенного, бледного лица шарахаются здоровые и сытые буржуа.
Я ходячая опухоль.
Мразь.
Но у этого трупа был вибронож.
Но у этого получеловека, полупрограммы было страстное желание выжить.
И когда я увидел, как впереди меня по пустой улице бредёт одинокий человек, я возликовал.
Вознёс молитву КиберМессии, если хотите.
Прилив адреналина накрыл меня волной жесточайшего, бритвенно-солёного предвкушения. Я словно растворился в самой привлекательной смеси наркотиков - в боли, страхе и жажде крови.
Я умирал, рассыпался в прах на глазах, но при этом страшно хотел затащить в эту яму небытия кого-то ещё.
Особенно, если у этого парня здоровые органы.
Я перевёл глаза в режим мягкого свечения. Ускорил шаг, переходя в глайд-режим, чувствуя, как мягко вибрируют нейроускорители под кожей.
"Эй ты, незнакомец? Что ты прячешь в своем дорогом светло-бежевом пальто? Пистолет? Нож?
Нет, приятель, чтобы это ни было, ты не уйдешь. Не уйдёшь, мать твою. Тебе не следовало сюда ходить..."
Я догонял его, стараясь не шуметь, тихо крался по стене в тени здания. Парень так и не ускорил шаг.
Дурак.
В кармане плащёвки моя рука судорожно сжимала резиновую рукоятку виброножа. Я буквально чувствовал, как разливается ртутный огонь безумия по моим кишкам.
Убить.
Убить этого богатенького говнюка.
Мое лицо рассекло ущелье улыбки.
Не думаю, что он понял, что случилось, когда я прыгнул на него сзади, хватая за волосы и отводя его голову назад, открывая шею для удара.
В тусклом свете глаз нож блеснул дымчато-размытой смертью. Вспышка вопля, крик чайки, увязшей в мазуте...
Вибронож прочертил сверкающую дугу, рассекая мужику горло и выпуская на волю пахнущий дождём и мокрыми проводами, темно-рубиновый фонтан.
Всё в несколько секунд.
Следующие несколько секунд, я смотрел, как кровь окрашивает его белоснежную сорочку и дорогой галстук. Слушал, как он беспомощно булькает и дёргается, лёжа на спине. Наблюдал, как его глаза медленно покрываются сероватой плёнкой, стекленеют. Как из них вытекает смысл.
Connection terminated.
Я выругался. Я никак не мог высвободить темно-багряную печень из цепкого захвата скользких желто-розовых кишок.
Один криоконтейнер уже наполнен. Там лежит сердце и драгоценные, так нужные мне лёгкие. Я достал второй, щелкнул замками, и крышка с шипением поползла вверх, выпуская наружу клубы белого холодного пара. Я шлёпнул склизкую печень на мелко накрошенный лёд, а рядом положил почки.
Ну, вот и всё.
Скользкими от крови руками, засунул контейнеры обратно в рюкзак. Посмотрел на распотрошённый труп молодого клерка: на груде и животе зияли рваные прорехи, покрытые запёкшейся кровью - в нашем деле работать надо быстро... То, что я только что сделал, меня не трогало совершенно. Я чувствовал только давящую усталость и желание как можно быстрее смыться. Но, в тоже время, я ощущал удовлетворённость.
Тупую удовлетворённость хищника.
Быстрым шагом я пошёл от места убийства, наслаждаясь стуком полных контейнеров о спину.
Это был звук жизни, звук уличной пищевой цепи..
Звук ещё одного прожитого дня.
Я глубоко вздохнул, думая о лёгких, которыми вскорости задменят моё поражённое раком старье - даже воздух казался не таким ядовитым как всегда, пропахшим бензином и прочей гадостью.
Я кашлянул, по привычке прикрыв рот рукой.
И остановился, тупо рассматривая сгустки крови, растёкшиеся по моей ладони...
Connection terminated...