- Это впервые случилось с ним, когда ему было восемь лет (подавленный голос). Да (пауза). Восемь лет. До этого Джек... Он был совершенно обычным ребенком. Белобрысая голова, хитрый и в то же время наивный взгляд и, конечно, он ничего... НИЧЕГО! Ничего не знал ни о какой там боли (нервно сглатывает и хмурит брови... пауза... взгляд отведен в сторону). Ни о какой боли. Я имею в виду, конечно, он, как все мальчишки, падал с деревьев и все такое, него были ушибы, ссадины, но о ТАКОЙ боли Джек, конечно, и понятия не имел. У него даже детской несчастной любви-то еще и не было.
- Миссис Парсон, прошу прощения, - перебил я, - о какой именно боли идет речь? Как бы вы её описали?
- Да бросьте Вы (агрессивный тон, нетерпеливо махнула рукой в мою сторону)! Всё-то Вы уже и сами знаете! Зачем Вы в сотый раз меня об этом спрашиваете?
- Миссис Парсон, прошу прощения, я никак не хотел Вас обидеть, - пришлось извиняться за естественный, в общем-то, вопрос и объяснить, - видите ли, я понимаю, что у вас уже несколько раз и, наверно, даже много раз брали интервью о Джеке - вашем сыне - но я-то ведь не брал. Я, к моему величайшему сожалению, не знаю, что такое эта боль, а Вы, как самый близкий Джеку человек, как его мать, - только вы и можете дать наилучшее описание этого фен..., - чуть не сказал феномена! - этой боли. Поймите меня, пожалуйста, правильно: я никак не хотел Вас обидеть или ранить этими нелегкими воспоминаниями, - она внимательно меня слушала, глаза уже были на мокром месте, все красные, того и гляди, разревется, тогда еще полчаса придется извиняться, - думал я, - пришлось быть предельно вежливым, - я отлично понимаю, Вам так тяжело, но, пожалуйста, прошу Вас, успокойтесь и расскажите мне о том, что тогда впервые произошло с Джеком в восемь лет?
- Да, - она промокнула глаза платком, - простите меня. - На минуту она повернула голову к огромному окну, заменявшему стену. Из него отлично был виден весь юг города. Как на ладони. Бесконечно высокие сероватые небоскребы иглами тянулись к красноватому небу, а внизу, словно бы маленькие муравьи, паства, теснились кубообразные мелкие жилые дома. И все сплошняком серое, такое привычное глазу. Сквозь открытую форточку в комнату мирно вливался шум и гвалт города: все эти летомобили, конусовороты, непрекращающаяся ни на секунду жизнь. Я взглянул на неё - сколько же, судя по всему, ей пришлось пережить, если до сих пор она с такой болезненностью вспоминает об этом, подумал я. Она смотрела в окно, а я смотрел на её профиль. Белокурые волосы мягкой волной спадали на хрупкое обтянутое зеленой тканью плечо, небольшой носик рыбкой смотрел вверх, плоские скулы и аккуратный округлый подбородок...
- - Да, простите меня, Майк, - ведь можно я буду звать вас Майк? - Я кивнул: конечно! - Да, простите. Просто, эх, - вздох снова вырвался из груди, - просто все это так тяжело. Я... -её голос задрожал и оборвался. Наступила пауза. Я уже думал вмешаться, но она продолжала, - Я просто... Просто вспоминаю обо всем об этом... О том, как в тот весенний день...
- - Мммммммяяяяяуууууу-ммммммяяяяууууууууууу-мммммммммммяяяяяяяяууууууууу, - вдруг ворвался пронзительный звук в окно, - Черт!- Подумал я про себя, - только она начала, наконец-то нормально рассказывать.
- Она улыбнулась, - а ведь она очень красива. Пожалуй, с не было бы здорово в постели, - Так вот, - она продолжала, - Джек - он был обычным ребенком (собранный деловой тон, нахмуренные светлые бровки), - как все. Учился не плохо и не хорошо. И не было тогда еще никаких признаков этой его непревзойденной гениальности, как и этой страшной кары, болезни, я не знаю - она сделала неопределенный жест своей очаровательной маленькой ручкой, - называйте как хотите. И что касается моего мнения, то я смело могу сказать, что лучше бы всего этого и вовсе не было! Ни гениальности, ни этой чудовищной эмпатии! - На этих словах он решительно сдвинула брови и посмотрела мне прямо в глаза, - я согласно кивнул.
- Но, мисс, Парсон, я прошу прощения, что же все-таки случилось тем днем, когда Джеку было еще только восемь лет?
- А, да. Я хотела что-то ему сказать, ил что-то в этом роде... Вобщем, я постучалась комнату, а он не ответил. Я постучалась еще. Тишина. Подождала какое-то время, позвала его... - я буквально видел, как какая-то непонятная прозрачная пленка заволакивает её задумчивые зеленые глаза, как она переносится в далекое прошлое и заново переживает все то, о чем сейчас рассказывает. За окном на красноватом небе набухли белые комья облаков. - Наконец, я повернула ручку и вошла... Повернула ручку и вошла, - она глубоко вдохнула, готовясь, набирая воздуха, - а он лежал на кровати в какой-то ужасно неестественной позе. Руки-ноги в разные стороны, в раскорячку, спину выгнул колесом. Естественно я в тот же момент подбежала к нему спросить, что с ним. Посмотрела ему в лицо - а он голову держал на затылке, над одеялом. Я когда еще вошла в комнату услышала какой-то непонятный скрипучий звук . Оказывается, это были... его зубы. Туго сжатые - он скрипел ими. Естественно, я была в панике. Пока прилетела скорая прошло минут 20, и он все это время оставался в таком вот состоянии. Думала, я прям тогда и помру - так плохо мне было! - Вновь она прямо и просто посмотрела мне в глаза. Вновь я был заворожен. - Мне кажется, вы меня понимаете, Майк.
- И что же сказали врачи?
- Как вы знаете, - она слегка склонила голову на бок, белокурые локоны взволнованно подпрыгнули на зелененьком плечике, - они очень и очень долго ничего путного сказать не могли. Джека никак не отпускало это состояние. Они ему что-то кололи, конечно, что расслабило мышцы. Чтобы... Чтобы он не стер себе зубы и чтобы облегчить мышечное напряжение. Но всякие другие мудреные исследования показывали, что он ужасно страдает. Говорят, электроэнцефалограммы были просто чудовищными. Мне, конечно, ничего не говорили, не рассказывали. Целыми неделями я евда ли что-нибудь знала о нем. В общем и целом, месяц, две недели и два с половиной дня, пока это не прошло.
- И что же?
- Джек рассказал врачам, что он чувствует внутри себя ужасающую какую-то душевную боль. Просто невыносимую. Как будто ему очень и очень плохо. Его начали спрашивать и все такое. Оказалось, он испытывает грусть, меланхолию, тоску, угнетение, подавленность и так далее. Все эти слова Джек, конечно, знал, но до того дня, он и не думал, что то, что с ним было - это именно угнетение.
- То есть, это психическое заболевание? - я уточнил.
- Сначала думали, что да. Сейчас... Сейчас Вы и сами знаете, что никто ничего не может и предположить. Оказалось, обостренное в крайней степени чувство эмпатии. Мало того, чуть ли не телепатической.
- Не могли бы Вы немного поподробнее рассказать об этом, Лиа, то есть, я хотел сказать мисс Парсон, простите, пожалуйста.
- Нет, пожалуйста, Майк, зовите меня Лиа, так будет лучше. Поподробнее? В общем, если выражаться обывательским языком, врачи сообщили мне, что, судя по словам Джека, он обладает способностью испытывать одновременно страдания всех без исключения живых существ. Всю их душевную, духовную боль, понимаете? Одновременно. В одно и то же время. Причем, чувства эти накладывается одно на другое, суммируются, что ли, аккумулируются и то, что в итоге испытывает Джек, оказывается настолько сильным, что он просто не в состоянии это пережить!- Её голос вновь задрожал, - Конечно, они сначала думали, это у него расстройство психики, и понадобилось чуть ли не два года, чтобы они, наконец, выяснили, что, оказывается, все вот так вот.
- Она закончила говорить и снова повернулась к окну. Нижняя губка дрожала. Это было очаровательно и ужасно трогательно одновременно. Хмурясь, она всматривалась в бугры, в горы собирающихся, образующихся прямо на глазах сероватых уже облаков. - Кажется, пойдет дождь, - вымолвила она, не отводя глаз от окна.
- Я решил переключить её внимание, - но ведь это еще и не все, что выяснилось, так ведь?
- Что вы имеете в виду?
- Его интеллект...
- Ах, это, - она грустновато улыбнулась, - да-а-а-а-а... Да. Да, оказалось, он помимо всей боли собирает в себе еще и все знания, все научные познания, полученные во вселенной на данный момент времени.
- И не просто собирает, не так ли?
- Да-да, не просто. Ох как не просто... Он еще и оперирует ими. В общем, он оказался самым умным и самым мощным, как они выразились, "интеллектом" во всем мире, - она вновь улыбнулась печальной улыбкой, - во всей вселенной, - подняла бровки вверх. Черт бы побрал весь этот интеллект!..
- Понимаю Вас..., - начал было я.
- Нет, не понимаете... Все говорят: "Я вас понимаю, Вам, должно быть, так тяжело...". Но никто не сможет понять меня. Никогда. Майк! - Её голос внезапно повеселел, - Не хотите ли прервать эту ужасно грустную беседу и спуститься вниз - там есть кафешка и... просто поболтать о чем-то, не связанном с Джеком, а? Просто... О чем-нибудь? Обо мне, может быть, - ох уж этот взгляд, - ничего не оставалось, как согласиться...
Эпизод 2
Пробуждение коварно настигло его на необъятном поле. Жирная земля, тошнотворно поблескивающая черными рыхлыми комьями, перепаханные костяным плугом пространства, засеянные и свежеудобренные. Хватаясь за липкую грязь, он поднялся, чувствуя, как в теле натягиваются острые струны боли. Но он не мог прекратить и продолжил двигаться, каждый миг встречая ожиданием, что, наконец, разорвется внутри что-то трепещущее и теплое, без чего живое становится холодным и неподвижным. Ожидания его не оправдывались. И, все же встав на ноги, он понял, что боль исчезла, и тут же воспринял случившееся как должное...
Он шел, как нарочно выбирая самые непроходимые места. Под ногами хлюпала темная жижа, просачивалась сквозь ткань ботинок - теперь он осознал, что обут, и тут же забыл об этом открытии. Новые ощущения тянулись к нему буквально со всех сторон. Он то и дело ранил руку о торчащий белой гранью выступ, твердое крошево вонзалось в подошвы. Новая боль занимала место старой.
Взобравшись на холм, он оглядел раскинувшуюся панораму - рытвины и впадины, куски деревянных ободов, сломанное оружие, тела, ощетинившиеся стрелами...Мысль о том, зачем он сюда явился, внезапно яркая и ясная, как и множество раз до этого, пришла слишком поздно.
Просыпаясь уже в процессе умывания, Гернарус чувствовал на себе взгляд жены. Она уже не удивлялась, когда он, не размыкая глаз, медленно, точно испытывая муку, садился, стягивая одеяло, потом машинально, все еще пребывая где-то по ту сторону сна, шел к умывальнику. Ледяная, колючая вода каждый раз вырывала его глубин неприятного сновидения.
- Ох, Гер... - слышал он голос жены, ясно представляя себе ее глаза. Плачет... - Гер...Снова этот сон?
- Да, опять этот сон. Ну, что же ты...Все хорошо, видишь, ведь все в порядке...
Но Гернарус ошибся - в ее глазах не было слез. Сегодня.
Они позавтракали. За едой настроение Гернаруса поднялось, и это передалось ей. К себе в кабинет он вошел в хорошем расположении духа, а из этого следовало только одно: нужно было начинать работать. Всегда лучше начинать работать именно в такой момент, когда что-то словно подсказывает и толкает, так, что ничто иное не способно заглушить это влечение.
Итак, работа. Попытки найти нечто - дыру, щель, незамеченную уязвимость в той строгой и эстетически выверенной системе, которую он знал хорошо, как никто в этом мире. Теория эта родилась, как сказали бы в старину, "на кончике пера", его пера, а теперь ей нужно если не уйти, то потесниться. Стройная и прекрасная теория, совершенство которой никто из его друзей, коллег, да что там...никто из людей, хоть как-то имеющих отношение к науке не стал бы оспаривать. А некоторые посчитали бы подобные попытки не просто глупостью, а чуть ли не кощунством. Удивительно, что именно он начал двигаться в этом направлении. Хотя, удивительно ли?
Гернарус не раз прочувствовал преимущества теоретика перед экспериментатором. Разве бы мог он, в противном случае, уединиться здесь с Хьенной, буквально - на краю мира, в этом своеобразном "ашраме", практически без современных удобств? Чистейшая вода из бьющего неподалеку ключа, деревянная хижина, а "кабинет" его - нечто вроде веранды, с которой открывается вид на густые тропические заросли, освещаемая пробивающимися сквозь полог косыми, тонкими, почти осязаемыми лучами...Конечно, он был не из тех, кто оставляет цивилизацию ради самого отречения. "Ашрам" располагался в природном парке Хастина, и условия, искусственно созданные для имитации дикой, нетронутой природы, также обеспечивали безопасность желающих поселиться в этих местах.
Ученый играл формулами, просчитывая варианты решения на ходу, предугадывая выдаваемые сензором результаты. Все сходится. Теория не поддается! В ней нет ошибок, она безупречна, и это знает каждый. Но сам Гернарус чувствовал иное. Где-то была эта точка, одна-единственная, в которой его система должна была коллапсировать и выдать бессмыслицу, очередную порцию бесконечности, которой ищущий разум насытился еще в прежние времена. Когда он уже был готов почувствовать бессилие - разбивающее, сковывающее, охватывающее всего, как паутина. Пришла боль.
Нет, не впервые он становился ее беспомощной жертвой. Гернарус помнил все предыдущие моменты, всегда шедшие вслед неудаче. Это началось после прибытия на Хастин...мутно-багровая, ржавая пелена, обволакивавшая глаза, бег трещин в костях, падение куда-то ввысь, где, разверзнув исполинскую пасть, ждало Оно, неназываемое. Ждало и почти проглатывало, а он каждый раз успевал избежать страшного финала. Его спасала мысль, та, которую он так долго выслеживал, и тут он ловил ее, точно хищник, и помнил, приходя в себя на полу кабинета, мокрый от пота, трясущийся, словно в лихорадке. Он доползал до охладителя, доставал бутылку и пил. Становилось легче. А потом садился и писал, переходил на новый уровень работы...и на следующий день снова упирался в непреодолимый барьер.
Гернарус надеялся, что Хьенна не знает о его "рабочих" припадках, но уверенности у него не было. Жена не заговаривала с ним на эту тему, пока он сам не рассказывал о том, что сегодня он на шаг приблизился к цели своего поиска.
Когда усталость и напряжение уже почти сочились ядом из стен кабинета, незаметно тонкой сетью теней упал вечер. С трудом выбравшись из-за рабочего места, стараясь не опираться на шершавую стену, Гернарус поплелся в спальню с единственной осязаемой мыслью - отдохнуть, оттеняемой горечью нездорового возбуждения и осознанием времени, которое сегодня стоило меньше принесенных им свершений.
В спальне его встретил печальный взгляд Хьенны. Она стояла у полки, и Гернарус видел профиль ее худого лица, видневшийся темным силуэтом на фоне угасаюшего дня. Когда он вошел, она листала книгу - единственную бумажную книгу в доме, "Великую Бхарату" в адаптации Староегго. Гернарус слабо улыбнулся. Он любил полистать ее перед сном ( перечитать не оставалось времени), но сегодня уже, пожалуй, он на это не способен...Хьенна поставила книгу на место, сказав чуть слышно:
- Все же, Гернарус, ты слишком изводишь себя этой работой...Я понимаю, но...
Она замолчала, а он не мог ничего сказать в этот миг.
- Когда-нибудь это закончится, - мягко продолжила она. - Ты просто страдаешь, я же чувтсвую. Ты - как те мудрецы, что самоистязаниями накапливали свою мистическую силу.
- Точнее не скажешь. - нашел силы Гернарус. - ты права, как всегда.
"Как те мудрецы, - подумал он. - Те аскеты, что предпочитали страдать, а потом сами боги являлись к ним, чтобы остановить накопление той силы, которая аккумулируется при всех этих, иначе и не назовешь, пытках себя".
- Интересная мысль, - пробормотал он, уже стоя на дороге, ведущей в сон. - Пожалуй, даже гениальная.
Он лежал в кровати из гнутых толстых гладких ветвей, укрытый зеленоватой простыней. Все-таки Хьенна права - нельзя столько работать, напряжение к концу дня так велико, что могло бы раздавить под своей тяжестью. Может, ограничить деятельность на какое-то время? Тут есть прекрасное озеро, на котором они были всего пару раз, да и то...А поиски эти никуда не денутся...
Гернарус погружался в ту неосязаемую полудрему, которая приходит раньше сна, потому что легче сносится потоком сознания. И в ней, как в водах забвения, он различал туманные фигуры, стоящие у изголовья, как будто кого-то напоминающие. Кого? Люди, которых он никогда не видел, с серьезными минами на лицах, ...впрочем, не уверен. Но почему? Что им нужно от него? Зачем приходят, все торопят и торопят...Подгоняют...
Сон уже почти пришел, начав вымывать из пространства за закрытыми веками образы неизвестных, когда лежащая рядом жена проговорила:
- Гер! Вот что я подумала. Может, отдохнешь немного? Никуда не убежит твое исследование, Поедем завтра на озеро Кан?
Он хотел ответить: "Да, я сам только что...", но кто-то чужой и безразличный вдруг металлическим тоном сказал:
- В другой раз, в другой раз...Работы много, но я почти у цели...
Она различила эти неправильные нотки, не его, и, вздрогнув, случайно смахнула с него наползающий сон. Гернарус улыбнулся, мысленно нарисовал ее лицо и закрыл глаза.
- Спокойной ночи, Хьенна.
- Доброй ночи, Гер.
Эпизод 3
Обращение Первого Канцлера международной торговой Тристы Вселенной, Энквиста Перу Улова, почетного гражданина Сонецкой галактики, урожденного перроном первого А класса к живым существам, населяющим галактику скрытой в листве сливы (1РАЩ по межгалактической номенклатуре CЭФРа)
Вселенная стонет от всепоглощающего ужаса. Вселенная скована керамитовым страхом. Вселенная истекает кровью. Нет такого существа, которое бы ни боялось прибытия этих страшных черных кораблей - их цельных глухих блестящих корпусов, внушающих обездвиживающий трепет всем и каждому без исключения. Мороун потерпел поражение, захвачен. Зентива потерпела поражение, захвачена. Огюст потерпел поражение, захвачен. Этот список можно продолжать до бесконечности. Ничто: ни самые мощные и прогрессивные технологии, ни хитрость, ни уговоры не в силах остановить этих не знающих жалости машин. Ни жалости, ни покоя, ни сна. Световые тьмы галактик, целые районы вселенной - те уже целиком под контролем этих чудищ, неизвестно откуда взявшихся. Появляясь в небе черными пятнами, они зависают в воздухе, блестя своим жирным вороным корпусом, словно бы доспехами. Зависают в неподвижности, словно бы выжидая. И силовое поле не удалось пробить пока ни для одного из них. Такое ощущение, что эти корабли не из нашего мира.
Будьте уверены, если услышите весть о надвигающихся на вашу планету вороных кораблях - оставьте всякую надежду. Вам уже не убежать. Никуда. Ни на соседней планете, ни в соседней галактие, ни, тем более, в бункере вам не скрыться от них. Они как саранча, как тучи насекомых, слепо выедающих все на своем пути. Бежать от них это то же, что и бежать наперегонки со светом. Как чума, они расползаются с поражающей воображение скоростью.
Придет момент, раздастся оглушительный звон. Воздух, словно бензопила, вопьется в ваш ум. Поднимет в воздух, будет неистово трясти, разгрызет на части, выпотрошит всю душу. И после уже ничего... Ничего, кроме ужасающей, непереносимой боли. Нельзя в двух даже словах описать то, что происходит. Никакое сопротивление попросту невозможно. Этот звон, гул, скрежет, трепещущий плазмически-светящийся воздух, словно сотни тысяч мелких паразитов, въедается в тело и ум, трепещущую жалкую плоть.
И, что самое ужасное, никто не может ответить на простой единственный вопрос: ЗАЧЕМ? Зачем все это? Как мучает человеческих и других разумных существ вопрос о смысле существования, изводя их днем и ночью, лишая сна, доводя некоторых из них буквально-таки до самоубийства, так и этот огненно-белый, кровавый вопрос - ЗАЧЕМ - не может оставить умы существ всей вселенной. Они просто прилетают и... И заставляют испытывать страдания. Те немногие, которых удалось вырвать рассказывают будоражащие сознание вещи о том, как их посещали видения, невероятно реалистичные, неподдельно правдивые и ужасные... О том, как терзают их плоть, как пытают самых любимых и близких - видения, причиняющие страшные боль и страдание. И все это время эти черные исполинские корабли продолжали просто висеть в воздухе, блестя своим жутко-черным панцирем, лишенные сочувствия и, кажется, живого начала вовсе. Бесчувственные механизмы, машины, роботы. И все. Хоть сколько-нибудь изучить их невозможно. Их просто не существует. Ни один прибор во вселенной не смог зарегистрировать и доли излучения. Ни электромагнитного, ни теплового, ни инфракрасного. Ни-че-го! Все ученые мира бьются над этой загадкой, как такое вообще возможно? А тем временем с ужасающей скоростью все новые и новые корабли, зловещие, прилетают из самой космической темноты, заставляя страдать всякое живое существо. И да, друзья мои, буквально еще 2 часа и 50 минут и нас постигнет та же участь. Та же. Нам не сбежать. Мы это знаем. Нам суждено все испытать на себе. Но, опять же, зачем? Почему? Мы бы поняли, друзья, если бы в этих кораблях страдания сидели бы чудовищные какие-нибудь существа, пусть и недоступные нашему пониманию вовсе, которые преследовали бы свои цели, но нет. Ничего нет. Никого нет. Если бы толпы захватчиков черными реками разлились бы по нашим планетам и странам, по нашим городам - это было бы понятно. Если бы были какие-то ретрансляторы на этих кораблях, если бы хоть признак какого-нибудь смысла! Но, нет... И от этого еще больнее. Неужто нам суждено закончить свои дни, будучи подвешенными в воздухе, дрожащими, страдающими, умирающими и рождающимися вновь в умах своих?! Неужто это конечная цель существования? Ни один ученый и, тем более, ни одна из неисчислимых религий во вселенной не могут дать никакого вразумительного ответа. И это-то одно из самых чудовищных, заставляющих нас бояться. Да. Да, вот они. Вот эти маленькие блестящие корпуса, которые скоро загудят в воздухе нашего с вами мира. Воздух зазвенит. И, преображаясь, деформируясь, увлекая нас в какой-то неведомый сон, унесет в черное матовое зудящее страдание.
Я хочу сказать тем из нас, кто, может быть, настолько бесстрашен, или, наоборот, слишком труслив, что, если они и собираются лишить жизни себя и своих близких, предпочтя смерть этой ужасающей столь же бессмысленной, сколь и бесконечной пытке, то самое время сделать это. Скоро может быть уже поздно. Утешить нас может только одно. Мы не одиноки в своей беде. По всей вселенной сотни миллионов, миллиарды галактик захвачены этими черным инородными кораблями. По всей вселенной прокатывается ужасная кровавая волна массовых самоубийств. Иногда в преддверие прибытия кораблей планеты уничтожают себя целиком, лишь бы не оказаться увлеченными этой страшной агонической свистопляской. Тем же из нас, которым хватит духу и оптимизма встретиться лицом к лицу с этой бедой, хочу пожелать крепости духа. Ваш Перу Улов Энквист, перрон 1А класса.
Эпизод 4
- Итак, вселенная мертва. Барьер преодолен и более нет ничего, что могло бы остановить запущенный процесс.
- Нет, Деос. Не миры очищены, а все живые существа избавлены от страданий. И это не одно и то же.
- Разве есть разница, мастер?
- Конечно, Деос. Но, ничего, у тебя еще будет время понять
Мастер шел через странное убегающее пространство, все еще называемое по давней привычке коридором. От его "шагов" на невидимых, но надежно защищающих стенах рождались волны холодного трепещущего огня, вскоре умиравшие. Волны эти, не успев добежать и до потолка, исчезали. Хотя, потолка в привычном смысле здесь не было - вместо него медленно вращающаяся пенистая масса, изящный диск которой задерживал на себе взгляд и останавливал дыхание. Настолько он впечатлял собой, даже если и не знать, что перед глазами целый мир, целая вселенная, преобразующаяся причудливыми и немыслимыми законами в нечто иное...
Коридор закончился, и Мастер оказался в небольшом круглом зале - гораздо более комфортном для человека месте. Медленнотекущая лазурная колонна в центре зала изредка пускала вверх кольца белого сияния. Ее отростки и изгибы, органично вплетенные в пол, не казались глазу чем-то инородным.
Загипнотизированные бегущими внутри колонны ручьями света в девяти креслах полусидели-полулежали существа, похожие на покрытых металлической броней членистоногих. Вдруг, однако, причудливая "броня" зашевелилась, лопнула и раскрылась двумя ребристыми створками. Девять друзей Мастера смотрели на него, но их взгляды были невесомы, и он их почти не чувствовал, будто бы они - вовсе не живые люди, а призраки, тени того, чего уж давно нет.
О, какое облегчение он испытал тогда! Весь тот гнетущий эмоциональный диссонанс, весь этот рвущий душу жуткий гул и вся та ржавая проволока, заполнявшая вместо крови его сосуды; миллионы, миллиарды сердце вместо одного сердца - казалось, все это уносится, в колодец невыразимой муки. И что падение это никогда не кончится! , Все сильней, сильнее и яростней, становился этот прилив отчаяния, волна, захлестывающая берег, этот опустошающий шторм!
Какое облегчение он испытал, когда все исчезло. Остались всего лишь крики морских птиц, глубоким эхом разносящиеся над успокаивающимися, еще темными, но уже тихими, водами бескрайнего океан.
Девять его друзей стояли и смотрели на него.
- Первый переход прошел. Старого мира больше нет.
Земис - крупный мужчина со стоящими столбом волосами - пробубнил своим чугунным басом, - Наконец, покончено со всем! А что теперь? Я имею в виду, что произойдет, когда мы прибудем в Новый мир?
- Мне тоже интересно, как нас там встретят. В особенности, тебя, Джек. - усмехнулся Брандиберд, рыжебородый здоровяк. - А они будут помнить?
Мастер улыбнулся.
- Да, будут! Только это и утешает меня, потому что иначе как они смогут простить?
На мгновение могло показаться, что повисшее в воздухе густым стеклом молчание бросило на всех десятерых электрические заряды. Стройная голубоглазая Рахиль, прислонившись к стене, присоединилась к разговору мужчин:
- Надеюсь, что ты не возьмешь на себя роль Господа в том Новом мире. Мы заплатили за него высочайшую из возможных цену...
Она замолчала, подумав про себя: "Главное, что мы не ошиблись. Что Он не ошибся".
У них еще оставалось несколько часов, чтобы подготовиться к завершающему переходу. Последние события забылись. Они беседовали, произносили тосты за рождение нового и уничтожение старого, а затем Джек (он же Мастер) решил на минуту оставить этих дорогих ему людей и направился к себе, к панели управления Деосом.
Деос - самое чудовищное и в то же время восхитительное творение, которое только могло родиться благодаря неукротимому стремлению человека к движению. Он был самим движением. Той единственной силой, которая одна и могла перенести сквозь неизвестное и непознанное "ничто" десятерых живых существ. Как паук в центре паутины, как кормящаяся матка, как колоссальный паразит ,раскинувший щупальца, Деос поглощал ту страшную энергию, которая вырвала его из тела вселенной.
- Да, Деос. Я создал тебя как раз для этого. И важно, что я не чувствую потребляемого тобой тапасиума.
- Тапасиум - концентрированная выдержка страданий живых существ. Кажется, мастер, мне никогда не удастся понять это слово - страдания.
- Хм, - улыбнулся Мастер. - Интереснее то, что только с помощью тапасиума мы и можем мечтать о мире, избавленном от страданий. Это будет мир без зла, без горя, чистый и прекрасный...Настоящий рай, Деос.
- Рай для людей, Мастер.
- Да! Мечты человечества о рае, о царствии небесном, если угодно...Скоро они станут реальностью. Не бойся, Деос. Ты не погибнешь после всего.
- Эти расчеты, пожалуй, самое совершенное, с чем мне когда-либо доводилось иметь дело, Мастер.
- Разумеется. Они и должны быть таковыми.
- Да, Мастер.
- Ты уверен?
- Не может быть никаких сомнений, - ледяным тоном разнеслись слова Деоса по комнате.
И вдруг странное гнетущее чувство опустошенности...Чувство, похожее на пропасть, на бездну- бездну той, уже несуществующей, убитой вселенной, посетило Мастера. Трудно... Трудно быть богом. Особенно богом и палачом одновременно. Он пытался отогнать эту мысль. А вдруг, ошибка?
Мастер вжался в кресло. Наведенная проекция Деоса исчезла, его обступали темные стены, а за ними хохотала в дьявольском исступлении тьма тапасиума, зловещей энергии страдания и исполнения желаний.
Финал
В воздухе время от времени раздавалось прерывистое мерное гудение. Под сводами потолка и у ростка психопанели парили дрожащие огни глубокого синего света.
- Посмотрите на него. Как... Нервничает. Разволновался, бедный. А ведь лучший ум вселенной. "надежда современности". Как он машет руками. Мелкие капельки пота того и гляди свалятся с его черных бровей на сенсилизатор. Человек... - Пренебрежительно рассуждал про себя Деос. - Какое, все-таки, слабое, никчемное существо. Сейчас для того, чтобы его мозг начал нормально, полноценно функционировать, ему надо подавить реакцию своей симпатической нервной системы. Учащенное дыхание, пот, дрожащие руки. Сердцебиение. Я вижу все это, Мастер. Неужели ты думаешь, я не замечаю? Я вижу тебя насквозь. И, хоть ты и создал и разработал меня, практически целиком, смело могу тебе сказать, что я превосхожу тебя. Но... То, что ты называешь судьбой, видимо, смеется не только над людьми, но и над столь совершенными машинами вроде меня. Да. Посмотри на себя - как ты жалок. - Синие периливы сменились теплым желтым сиянием. - А ведь ты же доверил мне все расчеты. Проверку и перепроверку. Но кто же мог знать, что все так печально повернется...
- Деос, - я едва сдерживался, чтобы не впасть в окончательное безумие. Он молчал. - ДЕОС! Ты меня слышишь?! Деос, отвечай!
- Да, Мастер.
- Деос, - грудь ходила ходуном, пот лил градом. Вся поясница мокрая, рубашка пропиталась насквозь. У меня чуть ли не темнело в глазах. - Деос!
- Да, Мастер. Я слушаю Вас внимательно. Что прикажете.
- Сейчас... Я передохну... Сейчас...
- Даже и сказать-то толком ничего не может. Ну-ну. Да, конечно, ошибка. Та самая ошибка. Которой не может быть. Которой, пожалуй, уже быть не могло. Которая, как правило, на всех обсуждениях, открытых и закрытых, на всех конференциях, наедине с самим собой - исключена. Да, та самая коварная ошибка. Сколько времени еще понад...
- Деос, - еле-еле, медленно, волнами, ко мне начало возвращаться спокойствие. Я едва заметил, как синий цвет сменился на желтый, а, значит, переход к следующей фазе должен осуществиться через 42 минуты. Примерно. Примерно. Должен осуществиться! Какой же идиоооо!... нет, никаких истерик!
- Деос!
- Да, Мастер.
- Значение омега?
- Тридцать две доли метамерной частоты.
- Чертов холодный тон этого компьютера! В следующий раз перепрограммирую на теплый женский голосок. И плевать, что подумает Анна. - Тридцать... Сколько еще раз?
- Тридцать две доли метамерной частоты, Мастер.
- Внеси в Базовую формулу и рассчитай коэффициент Марлоу по текущему значению густоты тапасиума.
Мне не выдержать это молчание. Если больше нуль-семи... Если больше нуль-семи... Нет, не будет. Этого быть не может.
- Пытается проверить по коэффициенту. Да, все-таки ты умен, Мастер - этого у тебя не отнять. Умен, да недостаточно. Все это бегство от очевидного, Мастер.
- Это бегство от очевидного, Мастер.
- Что? - Он спросил меня задыхающимся голосом, - Что ты такое говоришь, Деос?
- Это бегство, Мастер. Бегство от очевидного. Вы не учли обратновозвратность времени.
- Что ты несешь? - Он буквально взревел. Тем смешнее все это наблюдать. - Коэффициент Марлоу! Сейчас!
- Нуль восемьдесят пять... три - три-три-три-три-три-три-три-три-три-три--три-три-три-три-три-три-три-три...
Это три-три-три-три-три-три... Невыносимой застрявшей мелодией носилось у меня в мозгу. Три-три-три-три-три... Даже смешно. Что ж, теперь, когда я спокоен, есть над чем подумать. Деос занят расчетами. Что за чушь он выдал насчет бегства? Когда мы окажемся в Новом... если мы там окажемся, демонтирую к чертовой матери. Итак, не учтена обратновозвратность. Как? Как я мог это упустить. Ладно, есть еще 19 минут. Ладно. Спокойно. Я все решу. Все просто. Мастер, ты сейчас, как учила мама Лиа, сядешь и все распишешь. Еще трясущимися руками я взялся за листок бумаги. Надо узнать текущее значение Марлоу.
- Деос, как расчеты?
- В процессе, Мастер.
- Текущее значение Марлоу?
- Нуль восемьдесят семь... три - три-три-три-три-три-три.
- Все. Понял тебя. Продолжай.
Итак, Нуль восемьдесят семь. Из-за этой обратновозвратности получается...
Над головой опущенной над приборной панелью тихо светили желтые лампы. Раздавалось мерное гудение. Все проще простого. Мастер не учел обратновозвратности времени, а это означало, что никакого Нового мира не будет. Просто не будет. И в эту самую секунду его рука, буквально-таки летавшая над электронной панелью со скоростью ветра, выписывала длиннющие значки переменных и формул. Но все шло к одному - и он сам понимал это. Все убиты зря. Но! Мало того, что убиты! Эти галактики страданий. Звездные скопления инопланетной живой крови! Это концентрированное страдание. Ужаснейшие пытки - все то, что пережили бедные живые существа объединенной галактики - все то, что пережил он сам, едва не скончавшись, едва не потеряв рассудок - все ни к чему. Ни к чему. Просто-напросто зря. И все из-за одной единственной ошибочки. Одной единственной необратимой ошибки. Или обратимой?
- ... или обратимой? О, нет, не может быть, что я причинил такое великое зло и все напрасно! Сколько триллионов, какую прорву жизней я погубил. Скольких во вселенной я заставил страдать! В приступе отчаяния он схватился двумя руками за голову, - Нет! Не может быть! Это все не зря. Это можно! Можно исправить!
- Деос, - я закричал слишком громко - могли услышать, - Деос, - сказал я тише, - расчеты?
- Готовы на семьдесят девять процентов. Остался 21 процент. Времени пять минут 32 секунды.
- Пять минут? - кажется, в этот момент я лишился половины своих волос, - Так, слушай внимательно мои команды.
- Слушаю, Мастер.
- Усыпить всех, кроме меня на корабле. Отключить плазмогенераторы, отключить диспепсикаторы тапасиума.
- Обязан предупредить, что при отключение диспепсикаторов тапасиум может начать вырождаться, это, в свою очередь...
- Молчать! Я знаю все это лучше тебя, Деос. Выполнять. Освободившиеся мощности бросить на расчеты. Доложить выполнение и новое время.
- Все усыплены, кроме Вас. Плазмогенераторы и диспепсикаторы отключены. Время на расчеты минута сорок секунд.
- Хорошо.
Итак, если все-таки выяснится, что Марлоу не вырастет больше единицы, значит, есть шанс! Есть, но какой? И что это значит? Внимание, Мастер, сосредоточься. Текущее положение дел: если через - он бросил взгляд на приборную панель - через одиннадцать минут не применить плазмогены, сбросить часть тапасиума и при этом дать ход обратновзворатимости, то вся команда корабля вместе со мной обречена застрять, по сути, просто нигде! И все те страдания, мучения, убийства и самоубийства, кровавые, багровые от крови галактики - все это зря. Все эти страдания... Так, не хватало еще заплакать, - в бессилии он облокотился на панель, - взять себя в руки. Да. Иначе, все это бессмысленно. Иначе, мы обречены на медленное умирание посреди пустоты. Медленное бессмысленное существование настоящих убийц всего живого, уничтожителей всей вселенной...
- Мастерс, расчеты завершены. Разрешите доложить.
- Ну! - ишь ты, как торопится,
- Расчетное значение коэффициента Марлоу не превышает единицы.
- Да, - радостно вскричал Мастер. Вероятность?
Вероятность удачного фазового перехода составляет ноль целых двадцать две сотых.
- Ноль целых двадцатьдве сотых?
- Учитывая при этом, что плазмогены отключены, при отсутствии выполнения вероятности...
- Да?
- Базовая формула показывает бесконечность.
- Беконечность, - Мастер нахмурил брови.
- Бесконечность для единицы.
Бесконечность для единицы... Это значит... Это значит... Что?! Так что же это получается?
- Деос!
Да.
- Ты что же говоришь? Получается, если решиться, все-таки, исправить ошибку, то в случае неудачи в живых останется только один и при этом он будет осужден вечно пребывать в этой пустоте?
- Да, Мастер. Для запуска исправления нужно уничтожить всех на корабле, кроме одного человека. Вероятность удачного завершения исправления и попадания в новый мир при этом - ноль целых двадцать две сотых процента. В случае же неудачи тот единственный, кто выживет, осужден будет на бессмертное пребывание в абсолютном ноль-пространстве.
- ... в абсолютном ноль пространстве... - А ты уверен что ошибки на этот раз нет?
- Да.
- Точно?
- Точно. Вынужден предупредить, что второй фазовый переход начнется через тридцать секунд. Необходимо принять решение.
Итак, он сидел в своем мягком кресле, глазницы покрывали желто-черные тени. Лоб избороздили морщины. Он держал указательный палец на желтого цвета неприметной клавише.
- Девять-восемь-семь-шесть-пять-четыре-три-два-один, - звучал в мозгу Парсона безразличный голос Деоса.
- Двадцать две сотых... - размышлял человек, держащий палец на кнопке...