Декельбаум Алексей Захарович : другие произведения.

Остров Жаннетты

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Остров Жаннетты" - сатира и юмор, лирика и романтика, немного воспоминаний и пьеса о той любви, которая выше смерти

Алексей Декельбаум

Остров

Жаннетты

(Ироническая книга для чтения)

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Однажды, лет тридцать тому назад, блуждая по карте мира, я неожиданно был подстрелен наповал названием "остров Жаннетты". Есть в Восточно-Сибирском море такой кусок замороженной суши в группе островов Де-Лонга. Назван он был по имени яхты "Жаннетта", на которой американский полярник Джордж Де-Лонг в 1881 году пытался достичь Северного полюса. После гибели судна экипаж кое-как добрался до устья Лены, где они все и погибли от голода.
   Впрочем, высокая трагедия экспедиции Де-Лонга не имеет почти никакого отношения ко всему, что написано в этой книжке. Просто для меня слова "остров Жаннетты" почему-то на всю жизнь стали паролем романтики, названием некоего огромного континента, населенного неистребимым племенем красотоискателей и влюбленных.
   Этот континент незыблем, пусть даже сегодня его контуры несколько размыты, а население слегка повыбито заботами о хлебе насущном. Новый век и тысячелетие Россия встречает в весьма интересном положении. Сегодня у нас даже разговоры о "Ноктюрнах" Дебюсси и траекториях комет плавно переходят на зарплату. Говорят, что из-за недостаточного финансирования будут задерживаться восходы солнца, а спонсором первой оттепели станет некая компания по производству гигиенических прокладок. Может быть... но только не на острове Жаннетты. Здесь по прежнему восходы, оттепели, а также любовь и дружба не имеют стоимости и цели. Здесь по-прежнему бесплатно тоскуют и радуются, попадают в нелепые ситуации, шастают по горам, морям или лабиринтам любви, разочаровываются в идеалах и борются за свободу (уж кто как её понимает). И все это задаром -- таково жесткое правило прописки на острове Жаннетты. И хотя высота одноимённого острова чуть более трехсот ледяных метров над уровнем Восточно-Сибирского моря, но с континента, которому я присвоил это название, до Бога уже рукой подать.
   Населению "острова Жаннетты" и посвящается эта книга.

Алексей Декельбаум


СОДЕРЖАНИЕ


Видения смутного

времени

   Видения смутного времени
   Победа
   Сага о свободе
   Практическое пособие
   по изготовлению образа врага
   Последний прорыв
   А потом было утро
   Госпожа история
   Официальное сообщение
   "Последний из могикан"
   Провинциальные сюжеты
   Бегущая строка
   Клочки от записной книжки,
   сгоревшей во время последней
   предвыборной компании
  
   Самородки под ногами
   Сонеты Петрарки
   Пароходик... Ту-ту!
   Лысая Фортуна
   Самаркандские штаны
   "Дискотека у геологов"
   или Новички в золотоносных
   обезьянниках
   "Внимание! Всем постам!"
   Слияние с природой
   Корова
   Роковой ноготь
   Три зелёных автобуса
   Сказание о ломе
   ...И ведро ранеток

В родильном отделении

   Не жилец
   В родильном отделении
   Что касается судьбы...
   "Курочка-ряба"
   Формула счастья
   Признание
   История человека,
   который выдумал сам себя
   Талант
   Мостовая
   Полеты Семена Олеговича

замороченные музы

   Замороченные музы
   Светлой памяти "Сибирикона"
  
   За две минуты до любви

(Ироническая мистерия)


  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Видения смутного

времени

ВИДЕНИЯ СМУТНОГО ВРЕМЕНИ

   Было это в годы смутные, когда распалась связь времен, и хлеб родил худо, и юродивые кричали на митингах по всей державе. Когда нанесло с неметчины на отчие домы окаянных дистрибьютеров о шести главах, в лакированных пинжаках, с картавой речью прельстительной. Когда засвистали, задергались в бесовских экранах лжемедовые рекламные прошмандовки, и распались хороводы, и потянулись парни с девками в смрадные города на прельстительный тот посвист.
   Подкатит, бывало, к столичному бизнес-колледжу рефрижератор с архангельским номером и надписью "Рыба" и выпрыгнет из кабины эдакий лобастый малец в американских кроссовках урюпинского производства.
   -- Ты чего... -- ослабнет вахтер. -- У нас давно всё уплочено...
   -- Из Холмогор мы... -- угрюмо, но без стрельбы и насилия скажет детинушка. -- Маркетингу учиться...
   А может вахтеру всё это и поблазнилось после вчерашнего. Но вообще-то богаты призраками и видениями смутные времена...

Видение холопу Митьке

   Думского боярина Твердохлебова холоп компьютерный Митька, что своему боярину на компьютере рейтинг предвыборный считает, рассказал как-то в едовом шопе дилера первой гильдии Хераськина, что будто бы случилось ему, Митьке, видение. Что будто вышел он намедни из валютного трактира и не то чтобы в дымину трезвый, но при своем уме и в здравом смысле, и будто на углу явились ему четыре стриженных молодца в кожаных куртках и тренировочных штанах "Адидас", попросили закурить, закурили, сказали "спасибо" и ушли. И к чему это, и как теперь жить дальше он, Митька, не знает.
   Народ в шопе посмеялся, и дилер первой гильдии Хераськин сказал, что это, скорее, к деньгам, вопрос только, кто, где и за что их с Митьки сдерет...

Видение дилеру Хераськину

   Но грех смеяться над чужими видениями. Ибо приходит время и ежевечернего кошмара дилера первой гильдии Хераськина. И только смерды закрывают заведение и откланиваются хозяину, только остаётся он один в пустынном и темном шопе, -- тут же является ему, как по расписанию, тень его секретаря обкома товарища Петра Митрича. И качается над прилавками, завывая и требуя партвзносы с оборота и отчисления на партийную газету от продажи тушёнки из тушканчиков, и отдельных партийных процентов от деликатных операций с тюменской нефтью, с чеченскими гранатометами да от весёлого заведения в бывшем пионерлагере "Светлый путь"... И грозит: "Мы скоро вернемся, Хераськин, мы уже близко... В день возрождения советской власти мы спросим: "Коммунист Хераськин, а где ты был, а что ты делал?.."
   Впрочем, через полчаса тень Петра Митрича, умаявшись витать и грозить, объявляет обычно Хераськину последний строгий выговор и, буркнув "я в обком", втягивается в вентиляцию...

Видение у кассы

   А на казённом чайниковом заводе, где издавна клепались чайники класса "земля-воздух", а после конверсии уцелевшие мужики, бабы и прочие казённые люди стали клепать чайники класса "плита-стол" и уже изрядно тех чайников склепали, но на четвертый заклепок не хватило, -- завелся на том заводе призрак зарплаты. Строго пятого и двадцатого открывается со стекломерзким скрипом окошечко кассы и маячит в нем за сеткой паутины "чёрная кассирша". Трясет чёрной головой, перебирает чёрные ведомости и чёрными руками мечет чёрные купюры:
   -- Ну, кто первый?! Подходи, не задерживай!
   Руку протянешь -- ан беспросветной бестии и след простыл. И вот так каждый месяц, в аванс и получку. Но говорил в цехе блаженный технолог Василий, что будто бы по заветному слову обращается "чёрная кассирша" в живую суровую бабу и сварливо выдает настоящую зарплату настоящими деньгами -- разноцветными и с картинками. И будто слово то передается от директора к директору из поколения в поколение и является страшной родовой директорской тайной, а за разглашение -- кара лютая через получение зарплаты вместе со всем коллективом...

Видение на паперти

   ...Время смутное, время тёмное. Темно и зябко на паперти Государственной Думы. Братья и сестры, подайте, кто сколько может убогому избирателю на светлое будущее!
   Депутат идет густо, подает нескупо, а под выборы и вовсе от щедрости шалеет. И если убогий не дурак, если может толково прослезиться над лучезарным прошлым, если вовремя скрипнет зубами о разворованной стране, хрустнет челюстями на аршинный список супостатов ("вечная тебе память, раб Божий Станиславский!") -- глядишь, и набежит на светлое будущее до утра.
   -- Спасибо, товарисч, дай Бог тебе здоровья! Но пасаран! На север их, на север! Вперед к коммунизму! Боже царя храни! Даешь рынок! Спасибо, господа...
   А то и выйдет из дверей главный скорбец за народ, думский боярин Твердохлебов, приблизится, не чинясь, и так тепло, по-дружески, спросит:
   -- Ну что, товарищ, холоп неверный, сытно ли тебе при твоей долгожданной демократии?
   -- Дык, господи, батюшка боярин!..
   -- То-то!.. Вот тебе, убогий, моя предвыборная программа, прочитай, размножь, раздай по холопам -- и будет тебе счастье.
   И, скорбя о нас, пойдёт к машине. Скорбно сядет в нее, попеняет кучеру, что кондиционер до сих пор не чинен ("вот так и державу разваливают... э-хе-хе...") и, печалясь, велит гнать в вотчину, кою наскорбел себе за смутные годы.

Видение на панели

   Но шальное время не обходит видениями и бояр. Нежный призрак, ангел во плоти, стуча каблучками по ступенькам, скатился к машине думского боярина Твердохлебова.
   -- Пресветлый боярин, помоги душе заблудшей десятью баксами на платные курсы передовых ткачих-многостаночниц!
   И разгладилось чело у боярина. И подумалось ему... И ещё раз подумалось... О том, что... Ну, не так, чтобы... да нет, не в том смысле, да и не ко времени... Ах ты, Господи...
   -- Многостаночниц, говоришь? У-у грешница...
   Дал пять долларов, похмурился и добавил ещё полсотни рубликов на учебник по устройству и обслуживанию передовых ткацких станков...

Видение падшей девице

   Багряные задние огни боярина Твердохлебова не успели скрыться за углом, а девица -- нежный призрак -- поимела своё собственное видение. Помахивая кистенями, поскрипывая сапогами, зримо прея в черной униформе, подошли к ней три слегка добрых молодца (младшему форма трогательно велика). По-хорошему подошли, в ногу, и коренной молвил сурово:
   -- Сестра! Не позорь кровь свою! Не время на панели баксы сшибать, когда житья не стало от эскимосов! Поналезли к нам через Берингов пролив, замаскировались, во все щели проникли, и оттуда продают и спаивают доверчивый и страстнотерпный народ наш!
   -- И девок портють, -- вздохнул средний. -- Никакого на хрен генофонду не осталось!
   -- А всё из-за коварства тайных эскимосов, -- застенчиво вставил младшенький, распихивая под ремень складки черной гимнастерки.
   Девица ахнула, зарделась, прониклась, и тут же за неподдельное раскаяние и готовность бороться получила три братских поцелуя и брошюру про мировой эскимосский заговор...
   Добры молодцы, узрев вдали подозрительный профиль, поспешили к нему рубленым шагом, а девица -- светлый ангел, -- оборотясь к ближайшей колонне, сказала:
   -- Можешь уже-таки вылазить -- они переключились на эскимосов.
   И убогий брат ея задумчиво вышел из-за хладномраморной колонны:
   -- Эскимосов? То-то я смотрю: конкурентов на паперти всё больше, и в кого не ткни -- тайный эскимос...
  
   ...Вечер распластался по бульварам, бесстыдно расшеперился по площадям, покрыл улицы. Лобастый малец, что надысь напугал вахтера бизнес-колледжа, неспеша протопал по городу, поглазел на срамных девок у "Интуриста" ("страхолюдины!"), дал закурить двум потрепанным кандидатам в президенты, пощурился на вывески "Sex-shop "Lyubava" и "Kalinka-сompany", зажевал гамбургер и помог молодой маме перенести коляску с описавшимся будущим спикером парламента. И на мосту случилось ему видение. Привиделась ему такое будущее этой немыслимой страны, что тихо охнул малец и перекрестился на рекламный щит Народного банка:
   -- Всё, пора переходить на минералку...

П О Б Е Д А

   "Добро должно быть с кулаками..."
   Прочитало Добро и задумалось. Заглянуло в обломок зеркала: шейка тоненькая, грудь колесом, но вовнутрь, щеки впалые, а глаз добрый-добрый -- второй заплыл...
   ...Щетина торчком, плечики узкие, семья в развале, на работе гонения...
   ...Обои рваные, комната казённая, из мебели -- кровать да кошка (на кровати -- повестка к Злу)...
   ...Ручки слабые, пальчики -- как спички, а кулаков и вовсе нет...
   "Добро должно быть с кулаками!"
   -- Ах так! -- сказало Добро...
  
   Товарищ, товарищ! Знаешь ли ты, что это такое -- готовить победу Добра в условиях тотальной диктатуры Зла? Когда верхи ещё могут, а низам наплевать? И угнетённым терять почти нечего, кроме своих цепей, семьи, работы, зарплаты, очереди на квартиру, талонов на водку, мебельных гарнитуров, спортивных репортажей, свободы и пива! И угнетённые, проклиная Зло, отлавливают по подворотням апостолов Добра и тоскливо бьют их, приговаривая: "А не мути народ!" А Добро ещё только наращивает кулаки. И в подполье такая сырость, что листовки размокают, а по полу так и шастают мокрицы и провокаторы!..
   -- Что делать?! -- мается Добро, вслушиваясь в свистки облав. -- Кто виноват и что с ним делать?!
   "А как они с нами?!"
   -- Но я же -- Добро!..
   "Добро должно быть с кулаками!"
   -- Но я...
   "Ради победы над Злом!"
   -- Но...
   "Ради всеобщего счастья!"
  
   Дивным летним вечером нежная истома окутывает город. В теплом густом воздухе вязнут соловьиные трели и пулеметные очереди. Дивным летним вечером силы Добра одержали окончательную победу над Злом.
   По городу вели колонну пленных. Вокруг ликовали те, кто при Зле был никем, а теперь вновь рассчитывал стать всем. Конвой был украшен цветами. Командовал конвоем человек с ружьём -- с виду простодушный, но с мудрой лукавинкой в глазах. Время от времени к нему подбегали шустрые ребятишки, простые рабочие, усталые женщины и народная интеллигенция -- сообщали где скрываются недобитые злыдни.
   Впереди колонны плелось Зло -- небритое, с лицом защитного цвета. На разодранном мундире сиротливо болтался чудом уцелевший орден Отца Отечества первой степени. Рядом весело шагал юный боец армии Добра. Его гранатомет был утыкан розами, его тонкие музыкальные пальцы неумело сжимались в кулаки, он периодически бил Зло по уху и приговаривал:
   -- Будешь добрее... будешь добрее, зараза!..
   ...Огромная площадь ликовала. Добро встало с трона, подняло руку -- все стихло.
   -- Любимые! -- сказало Добро. -- Победа над Злом, о необходимости которой всегда говорили самые добрые -- свершилась!
   Все закричали "ура", а Добро улыбнулось и заплакало. И никого не расстреляло -- только самых злых. Остальных отвели в степь, уложили на васильки и ромашки, огородили колючей проволокой и по углам поставили вышки с пулеметами. Чтобы никогда и ни за что даже крупица зла не просочилась в наш добрый и прекрасный мир.
  
   А если и случится такая беда, если ясным днем или тёмной ночью в глазах друга или незнакомца, детей, родителей, жены или возлюбленной вдруг черным метеором промелькнет зло -- обо всех подобных случаях просим сообщить в Комитет Безопасности Добра, расположенный на улице Всеобщей Любви между новой тюрьмой и мемориальной квартирой, где Добро ночевало перед последним и решительным боем.
  

САГА О СВОБОДЕ

   Если уж быть сволочью -- так очень большой. Сволочь мелкая убога и презренна, но большая, принципиальная сволочь -- это уже народное достояние.
   Я был сволочью огромной, потрясающей, негодяем исторического значения. Я работал диктатором, и мой режим был гармонично кровавым. Я сверг милое интеллигентное правительство, растоптал Конституцию и ввел комендантский век. Был еще, правда, народ -- его я отдал под трибунал и приговорил к пожизненным принудительным работам и счастью строгого режима.
   По понедельникам я устраивал общее построение народа и перекличку с отстрелом опоздавших.
   -- Зато теперь в стране порядок! Зато никто не опаздывает! -- говорили мои неистребимые почитатели, избивая в порядке дискуссии моих малочисленных противников.
   Для поддержания равновесия в природе я проводил по средам массовые облавы на своих сторонников, а по пятницам и субботам расстреливал пару мирных демонстраций в поддержку меня -- отца народа. Демонстранты разбегались под выстрелами, утверждая на бегу, что я ничего не знаю, и что меня обманывают. Те же, кому особенно не везло, падали с пулей между лопаток, но и лёжа на мостовой, шептали серыми губами:
   -- Зато не голодаем...
   -- Да, знаете... стабильность важнее всего...
   Тюрем вечно не хватало, и приходилось целые города держать под домашним арестом. Родители сторожили детей, дети стерегли родителей, влюблённые нежно постукивали друг на друга, и даже болонки несли конвойно-караульную службу.
   Я был отвратительным диктатором -- злобным и ненасытным. Я драл с народа по семь шкур, а потом одну шкуру продавал ему же втридорога, и народ был доволен.
   -- Спа-си-бо за за-бо-ту!!! Спа...
   В общем -- скукотища.
   А по воскресеньям был выходной: мелкие казни невиновных и пьяные оргии нашей оголтелой хунты. Жена вовремя поняла исторический характер моих оргий -- это её и спасло. С возлюбленной было сложнее: она пламенно любила свободу и демократию, но спать предпочитала не с ними, а со мной. При этом любимая весьма оживляла наш интим, расписывая, как она меня -- сволочь такую -- собственноручно повесит, когда народ проснется и свергнет мою кровавую диктатуру.
   Время шло, я распоясывался всё больше. Народ не просыпался.
   "Проснись, народ!" -- взывали самые честные и смелые.
   "А?.. Что?!.. Я не сплю!" -- вздрагивал народ.
   "Вставай, народ!"
   "Куда это в такую рань?"
   "За свободу бороться, едрить твою!!!"
   "А я что, разве не самый свободный в мире?"
   И далее следовали долгие и нудные дискуссии с тоскливым мордобоем. Что такое свобода: построения без перекличек или переклички без отстрелов? И кто я: отец народа или большая сволочь? Да здравствую я -- любимый или долой меня -- кровавого?
   Было отчего сойти с ума, что я и сделал. Захотелось, понимаете, мира, покоя и всенародной любви ко мне -- освободителю.
   Я совершил государственный переворот назад, сверг свою хунту во главе с собой и специальным указом ввёл в стране свободу.
   -- А мне за это ничего не будет? -- спросил народ.
   -- Да ты что! -- обиделся я. -- Я ведь сам себя долой!
   -- Ура? -- спросил народ.
   -- Ну конечно!
   -- Ур-р-ра-а!!! -- и бывшие непримиримые противники со словами "Вот ведь сволочь какая!" ринулись друг другу в объятия. Меня сразу возненавидели все -- от мала до велика и слева направо. Вместо "здравствуйте" теперь кричали "диктатор поганый!", а в ответ неслось приветливое "и либерал хренов!" И далее следовал оживлённый обмен воспоминаниями о борьбе против меня в годы моей черной реакции и скрытой подготовки к разрушению державы.
   В семьях братались отцы и дети.
   -- Я же говорил, батя, что он тиран и гад, -- напоминали дети.
   -- И подлый демократ, -- соглашались отцы, разливая по стаканам.
   А бедные матери, навеки уставшие от семейных политических скандалов, смахивали слёзы радости и растроганно шептали: "Ай-яй-яй, сволочь-то какая..."
   От святой ненависти ко мне хорошели женщины и мужали мужчины. Ненависть помогала одиноким сердцам найти друг друга. В тот год кривая рождаемости круто загнулась вверх, и на свет явилось великое множество младенцев со стальным блеском в глазёнках.
   Свобода слова породила такие кошмарные рассказы о моих преступлениях, что, начитавшись прессы, я не мог спать по ночам. Было мучительно стыдно за бездарно прожитые годы, за то, что фантазии хватало только на облавы и казни, а это любой дурак сможет. Обо мне же писали, как о злодее творческом: праздничные поджоги домов престарелых, сексуальная мобилизация балетных школ, пытошные в детских садах и т.д., и т.п. Ей-богу, хотелось совершить переворот обратно и оправдать доверие!
   Появились новые герои. Газеты наперебой восхищались отвагой одной пожилой девушки, которая на митинге во время моей лживой речи плюнула мне прямо в бесстыжие зенки. Меня спасла только свалка среди желающих повторить подвиг. Газеты призывали сохранять революционную выдержку и до вторника воздержаться от покушений на бывшего диктатора. На вторник был назначен исторический штурм моей резиденции.
   (Позже из-за несогласованности с телевидением акцию перенесли на среду).
   К штурму готовились основательно. Я попытался сдаться, но получил презрительный отказ. Я понял, что нельзя мешать народу творить историю, заперся в резиденции и стал ждать среды.
   В среду вечером революционные массы с криками "вперед к свободе!", "назад к порядку!" и "кто крайний?!" двинулись на приступ меня. Расстреляв, согласно сценарию, все снаряды и патроны, массы ворвались в логово диктатора и разрушителя державы и смели с дороги заградительный отряд в составе моей возлюбленной. А затем я был банально пристрелен моим бывшим заместителем по хунте, а ныне -- пламенным борцом за свободу и порядок и любимым вождем восставшего народа. "При попытке к бегству", -- как напишут в новых учебниках истории. Это нормально: побеждённые сходят со сцены, победители пишут новые учебники истории...
  
   А теперь я, бронзовый и гипсовый, валяюсь в глухих аллеях и на мусорных свалках, и осенние листья заметают мою усмешку. А вокруг опять тоскует и мается, вязнет в раздорах, борется сам с собой и сам себе бьёт морды мой загадочный народ, однажды потерявший то, что его хоть как-то объединяло. Меня -- сволочь такую...
  

ПРАКТИЧЕСКОЕ ПОСОБИЕ

по изготовлению образа врага

   1. НАЗНАЧЕНИЕ.
   ОБРАЗ ВРАГА -- незаменимое средство для поддержания активной жизнедеятельности политических импотентов и инвалидов. Если вы контужены сменой общественного строя, если у вас отшибло всё, чем можно изящно взять или не отдать власть, то тогда изготовьте Образ Врага, и он вам поможет удержаться на плаву. Не огорчайтесь, если власть всё-таки уплывет от вас, пока с вами Образ Врага -- скучно вам не будет.
  
   2. Необходимые материалы и инструменты.
   ВЫ -- спасители Родины. Только вам известна её прямая дорога в светлое будущее, только вы можете вывести туда народ (см."народ"). Вам бы полную власть -- мы бы через год завалили бы колбасой, колготками и видеофильмами отсталую Европу и слаборазвитую Америку (Заучить и повторять каждое утро).
   НАРОД -- народ. Доверчив и простодушен. Нуждается в вашем руководстве, но об этом ещё не знает и оттого глубоко несчастен. Стонет под игом, а если не стонет -- значит, обманут. Засорен антинародными элементами (см."антинародные элементы").
   АНТИНАРОДНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ -- общее обозначение лиц (морд), не согласных с вами. Маскируются под народ, но от него и от вас отличаются злобой, коварством, лживостью, продажностью, сотрудничеством со спецслужбами, аморальностью, жадностью, цветом крови и строением черепа, а кроме того -- склонностью к насилию, предательству, садизму, хищениям в особо крупных размерах, мародерству, спекуляции, хулиганству, бросанию окурков мимо урн, распродаже Родины, избиению младенцев и т.п. Наличие принципов, чувств и идеалов исключается.
   ВНЕШНИЙ ВРАГ -- необходимый внешний враг. Мечтает поработить. Внешнего Врага можно выбрать просто по глобусу или по карте звездного неба, однако для создания качественного Образа Врага лучше иметь что-нибудь более солидное, чем просто Америка или пришельцы из космоса. Предпочтителен тайный мировой заговор против Вас и народа.
   ТОЛПА -- временная, легкоуправляемая общность людей, объединенных массовым психозом. Если толпа за вас -- то это народ, если против -- антинародные элементы. В политике играет роль тарана и народного гнева.
   СРЕДСТВА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ (СМИ) -- основной инструмент для создания Образа Врага. Делятся на ваши ("народные") и не ваши ("продажные").
   ИСТОРИЯ И ФАКТЫ ОТБОРНЫЕ -- два универсальных клея. Клеят всё: масонов -- к нашествию Батыя, Сталина -- к демократии, Гитлера -- к борьбе за мир и т.д. Перед употреблением взбалтывать.
  
   3. ИЗГОТОВЛЕНИЕ ОБРАЗА ВРАГА.
   Взять народ. Взять себя. Взять свои средства массовой информации.
   ПРИМЕЧАНИЕ 1. Почту, вокзал и телеграф пока не брать.
   С помощью своих СМИ выкрасить себя под ум, честь и совесть. Показаться народу и по злобным крикам выявить антинародные элементы (см.).
   ПРИМЕЧАНИЕ 2. Если количество антинародных элементов близко или равно количеству народа -- взять другой народ.
   Взять антинародные элементы и с помощью СМИ соответственно их выкрасить (см."антинародные элементы"). Покрыть сверху толстым слоем аморальности, коварства и склонности к диктатуре. Взять факты отборные и размазать по всем антинародным элементам. Не давая фактам отборным просохнуть, взять бардак в стране и приклеить к нему антинародные элементы.
   ПРИМЕЧАНИЕ 3. Если вы действительно хотите взять власть, а не просто вышли погулять, то берегите бардак в стране -- вашу надежду, опору и неиссякаемый источник фактов отборных.
   Взять историю, перемешать. Взять Внешнего Врага и густо измазать историей. Добавить факты отборные и приклеить Внешнего Врага к антинародным элементам.
   Образ Врага в целом готов. Для проверки его качества возьмите толпу (свою), выйдите к ней во всем белом и покажите ей Образ Врага. При этом попросите толпу избегать насилия. Если она послушается -- значит Образ Врага вышел недостаточно ярким. Добавляйте ему красок и фактов отборных до тех пор, пока толпа не бросится на Образ Врага.
   Возьмите народ. Возьмите себя во всем белом. Возьмите Образ Врага. Размешайте историю, покройте себя и народ общей историей. Попытайтесь приклеиться к народу, пугая его Образом Врага. Добавляйте факты отборные, пока народ не превратится в толпу (вашу).
   ПРИМЕЧАНИЕ 4. Если народ не приклеится к вам и не превратится в вашу толпу -- см. примечание 2.
  

ПОСЛЕДНИЙ ПРОРЫВ

   Мы всё-таки прорвались в светлое будущее. Вломились в него на своих обгоревших танках и отпустили рычаги. Краска пузырилась на броне. На башнях шипели и кучерявились красные звёзды, свастики, орлы-мутанты, рекламы сигарет, Народного банка и гигиенических тампонов.
   Будущее было прекрасно.
   -- Мать моя женщина... коммунизм! -- присвистнул командир догоравшей самоходки, увидев вокруг чистый, изумительно свежий коммунизм. Без нищих, без буржуев и фашистов, без эксплуатации человека человеком, без частной собственности на средства производства и тому подобной порнографии. Мир всеобщего равенства, увлекательного общественно-полезного труда и дешёвой доступной колбасы.
   "Победа!" -- прослезился механик с раздолбанного танка, разглядывая полное торжество свободы и демократии. Демократия была ослепительно хороша: без лагерей, без нищих, без фашистов и коммунистов, с добротной частной собственностью, всеобщим благоденствием, потрясающей свободой слова и дешёвой доступной колбасой. От полного отсутствия воровства кружилась голова.
   Артиллерист протёр воспалённые глаза, но всё равно в окружавшем его светлом будущем не было ни одного демократа и коммуниста, ни одного инородца и иноверца. Только здоровая чистокровная нация, могучая держава, генетически стерильное правительство, крепкий порядок и... дешёвая колбаса.
   А сзади напирали обгоревшие, грязные и небритые.
   -- Ребята, правда, что никто не ворует? Не засада ли...
   -- Боже, да никак государь с великим князем!..
   -- Ёлки-палки, а прав человека-то, прав человека -- как грязи!..
   -- Мама дорогая, какой-то сплошной Первомай... -- восхищенно присвистнул командир самоходки, почёсывая дыру в черепе.
   -- Ну будя, ребята, ещё успеете налюбоваться, -- сказал дежурный архангел. -- Сейчас будет санобработка, стрижка, помыв и раздача белой одёжи. Становись! Р-равняйсь! Нале...во! Шаго-ом... ар-рш!
  
  

А ПОТОМ БЫЛО УТРО...

   В ночь на Великую Октябрьскую социалистическую революцию в собственном доме на Невском, в кабинете, хранящем следы буйной гвардейской тоски о судьбе России, маялся безумными и вещими видениями поручик князь Голицын.
   Снились поручику мелкие трефы в прикупе, заход с бубей, о необходимости которого кричали все левые газеты, обнажённые плечи графини Н. и мощные бедра жеребца Б.
   Снилось, что нынешнее поколение нижних чинов будет жить при коммунизме -- этот модный анекдот он принёс из дворянского Собрания и сразу же, в приступе пьяной демократии, рассказал своему денщику Парамону и его куму -- боцману с "Авроры"...
   Тут же приснился и коммунизм в виде длинного барака, украшенного иллюминацией и бумажными цветами. В бараке шел тридцать девятый съезд КПСС. "Есть такая партия!" -- ржал жеребец Б., нелепо проигранный в карты корнету О. "Есть родимая!" -- хохотала графиня Н...
   Снилась поручику сестра милосердия -- хрупкая и изящная, правда, слегка небритая, а так -- вылитый Александр Федорович Керенский. Премьер рвал на груди корсаж и кричал в телефонную трубку: "Сволочь ты, Володя, и шутки твои дурацкие! Верни Зимний, а в честь вашего Великого Октября возьмите штурмом какой-нибудь Лувр -- я договорюсь!.." Снились Голицыну декреты, подписанные его кухаркой Агафьей, снились талоны на водку и девиц, гимназистки на лесоповале, обнажённые плечи графини Н. (на правом -- чья-то веснушчатая пятерня с синим якорем) и очередь в приёмной у дворника М. Очередь кричала на Плеханова: "Вы тут не стояли!", и профессор Милюков интимно шептал Голицыну: "Увы, поручик, демократия в России накрылась серпом и молотом. О наступлении следующей демократии, я полагаю, нам сообщат..." Кто сообщит поручик так и не узнал, поскольку от общего огорчения заснул тут же в приёмной. И приснилось ему заполнение анкеты объёмом с "Войну и мир" и срочная необходимость доказать, что он отнюдь не Голицман, и представить справку о своем пролетарском происхождении из старинного рода слесарей Голицыных... И было бы всё ничего, если б не мелкие трефы в прикупе и бездарный проигрыш жеребца. Этот кошмар снился особенно жестоко и затмевал все остальные...
   А под утро приснился государь император. "Товарищ Голицын, -- сказал государь, не отрываясь от работы над акварелью, -- поезжайте в Наркомпрос, привезите новые учебники истории и раздайте по эскадронам". "Слушаюсь, Ваше величество!" -- машинально отчеканил поручик, скорбя об утрате жеребца. Государь благосклонно кивнул: "С пролетарским приветом, князь", -- и растаял в серой мгле.
  
   В ночь на Великую Октябрьскую социалистическую революцию корнет Оболенский мерз в карауле. Скука была отчаянная: ни озверелых большевиков, ни пьяных матросов, ни германских шпионов. Подвернулись двое мирных прохожих, да и те сами подошли с вежливым вопросом, не проплывала ли "Аврора".
   -- Нам это архиважно знать, батенька, -- доверительно, с приятной картавинкой сказал один из них и лукаво сощурил глаз. -- Мы с товарищем поспорили, пройдёт ли крейсер в Неву или нет?
   Оболенский выразил уверенность, что пройдёт. Прохожие заметно повеселели и тут же откланялись, пожелав корнету успехов в службе, счастья в личной жизни, сибирского здоровья и кавказского долголетия.
   "А то задержать?" -- подумалось Оболенскому. Он даже передёрнул затвор, но вспомнил о племенном жеребце Б., удачно выигранном в карты у поручика Г., и решил не омрачать насилием эту прекрасную ночь...
   Ветер стих, Питер спал, по реке ненавязчиво плыл крейсер "Аврора"...
   ...Проверяющий застал корнета за тупым разглядыванием облаков.
   -- Что с вами, Оболенский?
   Оболенский глубоко вздохнул.
   -- Извините, господин штабс-капитан, но с вами не случалось такого, что вдруг слышался голос с небес и он бы вам говорил: "Ну и козёл же ты, братец!"
  

ГОСПОЖА ИСТОРИЯ...

   В наше нескучное рыночное время буквально всё может стать источником доходов! Буквально всё -- от дорожной пыли ("пыль лечебная", тональный крем "Нигерия", шампунь "Тарзан" и т.д.) и вплоть до исторической науки. И хотя не все историки с этим согласны, но кто соображает -- те вполне могут поставить дело на рыночные рельсы и надолго обеспечить себя заказами и доходами. Это вам не унылое подновление "Истории КПСС" за гарантированный паёк, а нормальный исторический сервис.
   Маленький пример. Предположим, что Омская область задыхается без тюменской нефти и выхода к океану. "Да боже ж мой!" -- говорят историки. Получают деньги, и вскоре на белый свет выплывают старые карты Омской области от океана до океана, старинные предания о Великом Омске, кремневые орудия древних тюменцев с клеймом Омского машиностроительного завода и тому подобное. Общественное мнение подготовлено, омские войска концентрируются на границе Тюменской области, тюменская администрация готовит партизанские базы в тайге и в отчаянии бросается к тем же историкам. "Да боже ж мой!" -- говорят историки, выписывая счёт. А после оплаты представляют общественному мнению старинные легенды о Великой Тюмени от океана до океана, берестяные отчёты тюменских первооткрывателей Омской области и найденный под Омском скелет питекантропа с татуировкой "Не забыть Тюмень родную!". Общественное мнение задумывается, войска отводятся, у историков -- двойная прибыль.
   Мы уже не говорим о неисчислимых исторических заказах от различных партий и движений: доказать, что Адам был казак, что Батый был евреем, Ленин -- женщиной, Сталин -- агентом абвера, а Брежнев -- платным осведомителем КГБ.
   Мы уже не говорим о частных клиентах. Предположим, вам нужно выстроить своё генеалогическое древо, но по ряду причин -- политических, экономических, эротических и т.д. -- выстроить так, чтобы на одном конце древа были вы, а на другом, допустим, Чингачгук. Вы пытаетесь сами сделать свою родословную, но родословная после двух-трёх зигзагов намертво упирается в прадеда -- бухгалтера дровяного склада. И всё. И далее ни шагу. "Нет проблем!" -- говорят историки и по доступным расценкам убедительно доказывают происхождение бухгалтера от Чингачгука. С приложением всех необходимых справок, заверенных вождями, шаманами, миссионерами, околоточными и комиссарами. За дополнительную плату можете приобрести семейную реликвию -- старинный томагавк, передаваемый в вашем роду от отцов старшим сыновьям.
   Это всего лишь малая доля заказов, выполняемых историческим агентством "Анналы". Здесь же прямо со склада вы по умеренным ценам с оптовой скидкой можете приобрести готовую историческую продукцию. Перечень прилагается.

* * *

   1. "Первый бросок на юг" -- комплект документов о добровольном вхождении Древней Персии в состав Древней Руси. Протоколы референдума древних персов.
   2. Комплект документов о крестовом походе запорожцев и освобождении братской Палестины от турок и крестоносцев. Рапорт есаула Ричарда Львиное Сердце иерусалимскому гетману Мыколе Кондратюку. Тексты старинных казачьих песен "Дывлюсь я на Хайфу" и "Йихалы казаченьки по Иерихону".
   3. Комплект документов о руководящей роли компартии в свержении монгольского ига. Воспоминания комиссаров Дмитрия Донского. Отчёты секретаря подпольной парторганизации Золотой Орды.
   4. Токийский договор 1649 года между Японией и Эстонией. Присоединение эстонских Курил к Японии в обмен на присоединение Японии к Эстонии.
   5. Мемуары Фанни Каплан. История её несчастной любви к В.Ульянову (Ленину). Их тайные встречи. Её ревность к диктатуре пролетариата и к Совнаркому. Последняя встреча: он спешит на митинг и не замечает её нового платья. Развязка.
   6. Комплект документов о любви Сталина к детям. Свидетельские показания очевидцев любви. Воспоминания детей о счастливом детстве в пионерских лагерях.
   7. Комплект документов о ненависти Сталина к детям. Показания свидетелей и очевидцев ненависти. Воспоминания детей о несчастном детстве в лагерях.
  
   Агентство "Анналы" -- историческое обслуживание на высоком уровне! Здесь не ждут милостей от истории, здесь её делают!
  
  

ОФИЦИАЛЬНОЕ СООБЩЕНИЕ

   "...Вчера вечером в Независимую Федерацию прибыл с официальным визитом президент Суверенной Республики. После торжественной встречи в аэропорту президентский кортеж проследовал в правительственную резиденцию. По пути следования высокого гостя приветствовали жители столицы..."
   -- Вась, кого это опять принесло? Буша что ли?
   -- Сама ты Буш! Это Мишке Чинарику в тюрьму вечернее кофе повезли. Ура! Ура, блин!..
   "...В правительственной резиденции состоялась встреча президента Независимой Федерации и президента Суверенной Республики. После обмена приветствиями..."
   -- Приветствую вас в Независимой Федерации, господин президент. Как долетели?
   -- Благодарю вас, господин президент, прекрасно. Было немного жарко, но в ожидании нашей встречи я этого почти не заметил...
   "...оба президента провели беседу за закрытыми дверями..."
   -- А раздался-то, раздался-то, Боже ж ты мой!
   -- На себя посмотри, бобёр ты плешивый!
   -- От президента слышу!
   -- Ха-ха... Ну, здорово, Серёга!
   "Как сообщил журналистам пресс-секретарь Президента Федерации, встреча, в основном, была посвящена дальнейшему укреплению добрососедских отношений..."
   -- Лёха, что ж ты мне, старая вешалка, провокации на границе устраиваешь? Позвонить не мог?
   -- Серый, вот честное президентское!.. Это наша оппозиция перепилась и ломанулась отбивать у вас горку над речкой. Прости, братан, нехорошо получилось...
   -- Не надо "ля-ля", господин президент!..
   "...имеющих глубокие исторические корни..."
   -- Не надо "ля-ля", здесь тебе не школа партийного актива и не бюро обкома по самогону в твоем районе! Кому ты лапшу вешаешь!
   -- Да ей-богу! Ты же моего оппозиционного козла должен помнить -- был завотделом пропаганды! "Как что, -- говорит, -- так "иди, пропогандируй!", -- говорит, -- А как вице-президентом -- так "уже занято"?!" И прямо из кабинета -- в непримиримую оппозицию...
   -- Да я на его непримиримость имидж свой л'ожу с менталитетом!..
   "...В ходе обсуждения перспектив развития двустороннего взаимовыгодного сотрудничества..."
   -- Серёжа, ну одолжи моей республике горку над речкой! Мне к выборам позарез надо историческую справедливость восстановить. Хотя бы на недельку...
   -- А вот это видел?! Чтобы я чужому государству нашу всенародную горку отдал!
   -- Серёжа, ведь если мои непримиримые козлы меня на выборах прокинут -- они ж тебе потом агрессию устроят. Оно тебе надо?
   -- А я им, Лёха, тогда священную войну объявлю! Джихад! Все, как один! Умрем, но ридну горку неверным не отдадим!
   "...были достигнуты договоренности по ряду принципиальных моментов..."
   -- Ну, давай что ли, за встречу?
   -- Да мне Коран не позволяет...
   -- Да по маленькой.
   -- Ну, разве что...
   "...В целом, переговоры глав государств прошли в духе полного взаимопонимания..."
   -- Не слышны в саду-у даже хор... жор... шор-рохи-и...
   -- Где же ты моя Сулико-о?
   Серёжа, ну одолжи мне до выборов горку над речкой! Выручай, старик!
   -- Що ж ты не пришел, що ж ты... э-э... не прийшов... Ладно, бери. До выборов.
   "...и послужили дальнейшему укреплению традиционной дружбы..."
   -- Только бери коварным ночным нападением, а то меня пресса сожрёт.
   -- Спасибо, братан! А после выборов ты у меня эту горку отобьёшь. Проявишь массовый героизм, потеряешь одну роту...
   -- Это ты роту, а я взвод. Отобью горку над речкой, плюс лужок на бережку... на бережке... На берегу... Потом верну в ходе мирных переговоров.
   -- Cерёга! Дай я тебя поцелую!
   Комсомольцы-добровольцы -
   Мы сильны нашей верною дружбой!
   Сквозь огонь мы пройдем, если нужно!
   Трам-парам, пам-парам, тарарам!
   -- Приезжай ко мне с официальным визитом! Поохотимся не хуже, чем когда-то в заповеднике ЦК.
   -- Ладно, вот только в Самостийное ханство смотаюсь.
   -- Это где ханшей Тамарка из секретариата? Что, не забывается старая любовь?..
   "На совместной пресс-конференции оба президента выразили глубокое удовлетворение итогами встречи..."
   -- Народ Суверенной Республики признателен вам, господин президент, за ваш вклад в укрепление мира и стабильности в регионе! (Ну так я горку беру?)
   -- От имени народа Независимой Федерации благодарю вас, господин президент, за проявленную добрую волю! (Хрен с тобой, бери... агрессор).
  
  

"ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН"

   Возможно, через тысячу лет будет сложена красивая легенда о некоем великом дне, когда отряды рабочих, колхозников и народной интеллигенции взяли штурмом последний оплот бюрократизма. И седобородые старцы под аккомпанемент пи-мезонных гуслей поведают притихшей Галактике о том, как яростно сражались обречённые бюрократы:
   "И была сеча зла и люта,
   И бумаг туча солнце затмиша..."
   Это будет прекрасное героическое сказание. Однако, мы-то с вами понимаем, что всякая "сеча зла и люта" у нас недопустима. Даже если сорвётся с цепи самая голодная фантазия, то и тогда день окончательной победы над бюрократизмом представится исключительно в светлых и радостных тонах.
   Просто солнечным весенним утром радио сообщит нам, что по данным Госкомстата бюрократизм у нас ликвидирован на сто пять целых и семь десятых процента и с большим опережением сроков. И не то, чтобы на улицах начнут целоваться и качать друг друга, но обязательно объявят праздник и амнистию, и все, что полагается. И ясный весенний день будет определен нерабочим днем -- отныне и во веки веков!
   Радостные потоки людей в ярких праздничных одеждах сольются в местах массового безалкогольного отдыха. Будет много солнца и много смеха, лимонад с пирожными -- много лимонада и пирожных! -- лёгкий весенний ветер и запах молодой тополиной листвы.
   Согласно утвержденному сценарию кульминацией праздника станет торжественное открытие скульптуры "Поверженный бюрократизм". Грянет оркестр, защелкают фотографы, сползёт покрывало. И народ увидит мускулистого рабочего, разбивающего молотом большой знак параграфа. Рядом со скульптурой будет скромно стоять её автор -- заслуженный ваятель, широко известный в областном управлении культуры, создатель скульптур "Поверженное пьянство" и "Поверженное очковтирательство"...
   А на задворках этого грандиозного праздника задами-огородами будет уходить из города самый последний бюрократ. Присущий нам гуманизм обязывает нас задуматься о его трагической судьбе.
   Как живой стоит перед глазами -- матерый, фанатичный бюрократище, чудом уцелевший после поголовного перевоспитания их брата. Он выбирается из города, он спешит, а здоровье ни к черту -- он потеет и задыхается. И добро бы кто-нибудь за ним гнался -- так ведь нет! Однако не страх за себя гонит его в безлюдье. Он прижимает к груди толстый портфель с самыми ценными инструкциями, циркулярами и образцами справок. Одна забота у него: спасти от гибели, сохранить для будущих поколений эти жемчужины бумагооборота и памятники бюрократической цивилизации. Особо уникальные бланки завернуты в полиэтилен и спрятаны на теле -- рыхлом неспортивном теле, в котором бьется мужественное сердце последнего бюрократа. И если ляжет на пути река -- он без колебаний бросится в воду и поплывет, высоко подняв над головой бесценный свой портфель! А потом выйдет на пустынный берег, шатаясь и скользя по мокрой глине, обернётся и бросит последний взгляд на город, залитый огнями праздничной иллюминации.
   -- Господи, -- скажет, -- не ведают, что творят и в какую бездну катятся. Ну ничего, ещё восплачут, ещё призовут...
   И скроется в лесах.
   И кто знает, может через несколько веков лет археологическая партия раскопает в девственной тайге останки неизвестного, лежащие на останках портфеля.
   -- Бедняга, и зачем его понесло в эту глушь? -- скажет начальник партии, глядя на то, что раньше было самым последним бюрократом.
   Из-под праха осторожно извлекут портфель, и серая труха посыплется сквозь истлевшую кожу.
   -- Кто бы это мог быть, ребята? Может он от кого-нибудь скрывался? -- деликатно спросит стажёр из созвездия Большого Пса.
   -- Я думаю... -- взволнованно скажет самый юный, -- я думаю, что перед нами одна из многочисленных жертв аракчеевщины, сталинщины и бюрократизма!
   -- Неплохо, малыш, весьма неплохо, -- грустно улыбнется начальник партии.
   И первым обнажит голову.
  
  

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ СЮЖЕТЫ

Послушный мальчик

   На редкость послушный мальчик. Мама, уходя в магазин, сказала: "Никому не открывай". Вот он с тех пор никому и не открывает. Ему и звонят, и стучат, а он: "Мне мама не велела никому открывать". Вокруг страна напрягалась в последнем прорыве, единогласно клеймила космополитов и врачей-убийц, единодушно разоблачала культ личности и волюнтаризм, гневно осуждала империалистов, диссидентов и стиляг, пахала целину и космос, крепила оборону...
   Он сидел дома и никому не открывал.
   Уже и демократия, и свобода слова, и диктатура единодушно осуждена, и для победы важен каждый голос!..
   -- Мне мама не велела никому открывать.
   И, кстати маму-то уже давно выпустили и реабилитировали. Она как-то приезжала, поговорила с ним через дверь, поплакала и велела никому не открывать.
  

После спектакля

   Самолёт с делегацией иностранных парламентариев взмыл над райцентром...
   Митинг свернул транспаранты "Больше демократии!" и стал рассасываться по автобусам предприятий. Участники экологической голодовки побежали в буфет отоваривать талоны. Бастующие рабочие тут же на спине друг у друга писали заявления на заработанные отгулы. У овощного ларька выстроилась очередь -- сдавать реквизитору ананасы, манго и фейхоа. В сквере проститутки с помощью классных руководителей спешно смывали макияж. Члены политических партий райцентра под командой замполита строем потопали в военный городок.
   Старик-режиссёр из местного народного театра, оттирая слезы гордости, принимал поздравления районного руководства.
   А ты оторвала свои губы от моих, заломила мне руку за спину, и сказала:
   -- Праздник люд'ям портить! А ну пройдёмте!
  

Человек-фон

   Человек работает фоном. Ему звонят, его приглашают -- он приезжает и обеспечивает фон. Оплата по договорённости.
   На его фоне любой заказчик будет выглядеть тонким интеллектуалом, жгучим красавцем, отважным суперменом. А за особую плату -- и сексуальным стахановцем. Девушки кидаются в объятья любому жлобу, если рядом с ним появится человек-фон. Очереди стихают и цепенеют, когда его зовут подменить продавщицу. Если он читает публике свои стихи, то любому поэту после него овации гарантированы. Более того, на его фоне любой ротный старшина выглядит пламенным демократом и опытным политиком. Человек-фон завален заказами.
   А в редкие минуты отдыха он запирается у себя в комнате, раскладывает на диване свои научные статьи, свои спортивные награды, медали "За спасение утопающих" и "За отвагу на пожаре". Перечитывает старые восторженные письма своих читателей, кинозрителей и зарубежных правозащитников. И медленно листает альбом с фотографиями детей и возлюбленных.
  

Баллада о мужестве

   Одного писателя поймали враги и стали пытать.
   -- Говори!
   Но писатель только гордо смеялся в ответ и ничего не говорил.
   День и ночь пытали его враги самыми жуткими пытками, но он ни слова им не сказал. Ничего не боялся -- ни пыток, ни смерти!
   Озлобились тогда враги, озверели и пригласили самого опытного палача.
   И связал палач беднягу по рукам и ногам, и стал ему читать газетные отзывы на произведения других писателей из того же города.
   "Безусловно, на общем фоне ярко выделяется новая повесть писателя А..." Читать дальше или будешь говорить?
   Застонал писатель, но выдержал.
   "Также хочется отметить умные и тонкие стихи поэтессы Б..." Будешь говорить?!
   Скрипнул зубами писатель, но промолчал.
   "...и, конечно же, глубокие, многогранные образы рожденные талантом В..."
   И тут писатель впервые заговорил:
   -- Дешево работаете, гады... Не может быть у него ни таланта, ни глубокой многогранности. Не...
   И потерял сознание...
   Наши подоспели -- отбили.
  

Директор кормушки

   Пегасы рассекали крыльями воздух. Гордо реяли над холмами и на восходящих спиралях уходили к облакам. Иные, подчиняясь безумной отваге седоков, срывались в лихие пике или крутили "мёртвую петлю". А некоторые, опустив усталые крылья, белыми комьями падали на землю, и земля принимала их вместе с седоками. Свист крыльев, ржанье, звон лир и кифар, трепетанье белых хламид...
   -- Кыш, кыш, окаянные!!!
   Человек на земле отчаянно размахивал дрыном с тряпкой.
   -- Кыш, кому говорят!!! Сегодня корма нет!!!
   Было видно, как один из наездников пришпорил крылатого коня, и Пегас круто взмыл вверх и дерзко устремился к солнцу.
   -- На Москву пошёл, -- отметил человек с дрыном. -- Ничего, проголодается -- вернется. Ишь, разлетались, не иначе к дождю!
   -- Вы руководитель полетов?
   -- Ну что вы, -- устало и застенчиво сказал он. -- Я простой директор кормушки.
   И в глазах его... Клянусь -- в глазах его на мгновенье отразилось небо и мелькнула тоска...
   Но тут заверещала портативная рация.
   -- Кормушка слушает... Гений Митрич! Прием!.. Я говорю: прием подготовлен, ждем с нетерпением!.. Что, на дом?! Будет исполнено!
   ...Пыль ровно встала над дорогой. Белая стая носилась в вышине. Кормушка, громыхая, исчезла за холмом.
  
  
  

"БЕГУЩАЯ СТРОКА"

(маленькая TV-драма)

  
   Действующие лица:
   Князь Болконский
   Три сестры
   Ромео
   Отец Никодим
   Вождь
   "Бегущая строка".
  
   На телеэкране гостиная примерно XVIII-XXI века нашей эры. В гостиной непрерывно действуют все действующие лица. Внизу экрана течет "бегущая строка".
   Три сестры (хором). Нет-нет, князь! Слава -- вздор, дым! Надо трудиться, трудиться всё время...
   "Бегущая строка": "Служба трудоустройства... Ночной клуб "Офелия" приглашает интеллигентных привлекательных девиц без комплексов..."
   Три сестры. ...чтобы быть нужной людям!
   Кн. Болконский. Vous vous trompez, mes dames!* Вы решительно не правы! Трудиться -- пуркуа бы и нет...
   "Бегущая строка": "Фирме "Шариков энд сын" требуются дворники, предпочтительно -- князья..."
   Кн. Болконский. ... но разве сравнимы десятилетия вашего, пардон, "труда" с одной минутой ослепительной славы?! Когда о тебе внезапно узнают десятки тысяч этих самых людей?!..
   "Бегущая строка": "Реклама на нашем телеканале -- залог успеха и славы! Позвоните нам, и о вас узнают даже те, кому вы и на фиг не нужны!.."
   Кн. Болконский. Нет-нет, mes dames, только слава! И желательно на поле боя!..
   Вождь. А вы, товарищ, давно с фронта? Деревенский? Лошадь есть?
   Кн. Болконский (ошарашенно). Всего одна, mon ami**... Одна фамильная конюшня скаковых лошадей...
   Вождь. Да вы, батенька, никак из эксплуататоров? Жаль! Очень жаль! Не обижайтесь, но для счастья всех трудящихся нам архинеобходимо вас расстрелять, да-с... А жаль...
   А ваших скаковых лошадей мы экспроприируем и отдадим крестьянам! Пусть пашут и скачут, да-с! А мы проследим, чтобы все были счастливы.
   "Бегущая строка": "АО "Вторсырье-компани" принимает макулатуру в любых количествах..."
   Три сестры. Боже, князь, как мы вам завидуем! Это прекрасно: дать себя расстрелять, чтобы сделать весь народ счастливым!
   Кн. Болконский (задумчиво). Заманчиво, mes dames, очень заманчиво... Тут тебе и слава, тут тебе и правда...
   Отец Никодим. Сказано: "Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся..."
   "Бегущая строка": "Скандалы, разоблачения, интриги, интимная жизнь кинозвезд и политиков! Сегодня и всегда -- в газете "Бульварная правда"..."
   Отец Никодим. Сказано: "Блаженны плачущие..."
   "Бегущая строка": "Коммерческий банк "Афродита" объявлен банкротом..."
   Ромео. А я весь смысл жизни уложу
   В один лишь звук божественный -- "любовь"...
   Любить... И по-язычески молиться
   На эти губы... и глаза... и плечи...
   "Бегущая строка": "Куриные окорочка... железобетонные блоки... соковыжималки... Оптом и мелким оптом..."
   Кн. Болконский. Да что за плебеи тут всё время встревают! (Нецензурно ругается по-французски).
   Три сестры (хором). Ах! (элегантно падают в обморок).
   "Бегущая строка": "Сам плебей!"
   Отец Никодим. Изыди, окаянная! Бесовское наваждение!
   Вождь. Телевизионная буржуазная проститутка!
   "Бегущая строка": "Ша, динозавры! А то рекламы лишу!"
   Три сестры (поднимаясь из обморока). Да мы, собственно, ничего... В конце концов, реклама -- двигатель прогресса, не правда ли, князь?

Кн. Болконский мысленно ругается на сленге казарм кавалергардского полка

   Вождь. Вот именно! Реклама -- это архиважно! Только не для дворянского отребья и гнилой интеллигентщины, а для революции: "Только у нас! Только наша партия! Оптом -- в одной стране и в мировом масштабе!.." Да-с!
   Отец Никодим. Какая партия, антихристово семя! (К бегущей строке). Ты, голубка, его не слушай, а лучше пропиши там у себя насчет пожертвований на храм!
   "Бегущая строка": "Договоримся, папаша! Кстати, к остальным это тоже относится".
   Ромео. Нет, я так больше не могу! Ну есть хоть что-нибудь святое!
   "Бегущая строка": "Пожалуйста:
   "И медленно, пройдя меж пьяными,
   Всегда без спутников, одна,
   Дыша духами и туманами
   Она садится у окна...
   И, странной близостью закованный,
   Смотрю за тёмную вуаль,
   И вижу берег очарованный
   И очарованную даль..."***
   Немая сцена. Три сестры наглаживают расплакавшегося Ромео, князь Андрей хмурится и машинально листает брошюру В.И.Ленина "Три источника и три составные части марксизма", о.Никодим в углу вздыхает и крестится на репродукцию "Искушение св.Антония" Сальвадора Дали.
   Вождь. "И очарованную даль..." Да-с... Жаль, очень жаль...
   "Бегущая строка": "Состоятельные мужчины! Если вам грустно и одиноко, наши очаровательные девушки..."

Конец

  
  
   * Лапоньки, это бред сивой кобылы! (фр., перев. автора)
   ** Братан (фр., перев. автора).
   *** А.А.Блок

Клочки из записной книжки,

сгоревшей во время последней

предвыборной компании

   "...нец века и тысячелетия в подопытной стране. Россию по-прежнему располагается где-то между Балтикой и Курилами. Самое поразительное, что экономика в России ещё есть, и её ещё много. Но работы продолжаются, хотя толкучка у кормушки здорово сбивает с рабочего рит..."
   "На днях в Омске видели двух учителей с деньгами. На месте происшествия работает правительственная комис..."
   "Россия -- сама по себе весьма нескучная страна. Политическая борьба -- сама по себе весьма нескучное занятие. А уж политическая борьба в России -- это вообще дискотека в сумасшедшем доме. Хотя, такое сравнения, пожалуй, и обидно для сумасшедшего дома, ибо сегодня у нас это самое спокойное место, населённое вполне готовыми кандидатами в депу..."
   "...93 год. Под разными знамёнами сходятся стенка на стенку и обе стенки первым делом скандируют: "Фашизм не пройдет!", от чего создается изумительный стереоэффект..."
   "...прогрессивное человечество уже притомилось в ожидании нового сюрприза "а-ля рюсс". На берегах Женевского озера уже сданы под ключ пансионаты для будущих российских политэмигрантов, и осталось только решить, чем же украсить заборы: орнаментом из серпов и молотов или двуглавыми орлами?
   -- Ну скоро вы там?! -- маются в Женеве.
   Скоро, ребята, ско..."
   "Есть ли жизнь на Марсе? Скажи мне, почём на Марсе мясо, и я скажу тебе, есть ли там жи..."
   "...Омская "братва" уже готова чисто конкретно стать спонсорами местной культуры, а то нет сил, в натуре, смотреть, как она мучается..."
   "Матч между хоккеистами Туркмении и аквалангистами Таджикистана закончился уверенной победой продавцов коньков и аквалангов..."
   "...борьба к коррупцией! Коррупция просто сомлела со страха. Профессиональные взяточники объявили беспощадную борьбу дилетантам, которые не умеют брать, а всё-таки берут..."
   "Предвыборная линька политиков. Линяют лозунги, линяют идеалы, меняется окрас. В глазах рябит от православных большевиков, коммунистических монархистов, тоталитарных либералов и самовлюбленных демокр..."
   "...Кто нам сказал, что мы -- маленькие люди?! Да мы же всем нужны! Дома с экрана чуть ли не прыгают к нам на диван роскошные женщины с безумными ногами и шикарные мужики с голливудскими улыбками в 64 зуба: купите, вложите, жуйте! Вам грустно? Наши тампоны вас развеселят! Крутые политики бьют друг другу в Думе политические и физические лица, чтобы маленькие люди их запомнили, и отдали им свои маленькие голоса. Между прочим, на эти голоса тратятся такие деньги, за которые всю Россию можно свозить на какой-нибудь Канарский остров, и плотно составить нас там всех на песочке, плечом к плечу, и дать по банке с пивом -- загорайте! Очень солидные товарищи и господа, которые рубля на ветер не выкинут, готовы платить за нашу любовь такие деньги, которые и не снились девочкам у "Интур..."
   "...Предвыборная лихорадка в России... Ночь, постель, и в самый захватывающий момент любимая нежно шепчет: "А ты за кого будешь голосо..."
   "...Красная горячка. Больной считает, что власть нужно передать народу -- уж народ-то воровать не будет..."
   "...Блок левых сил под лозунгом "Наше дело левое!"
   "...Выйдешь на улицу -- то дикий учитель прорыщет, то хищный врач, урча, идет на вызов. То неистребимый российский алкаш в выражениях, которых не услышишь даже в Думе, просит приятеля реструктуризировать долг за вчерашнюю чекушку..."
   "...ждому кандидату -- по мандату! Каждому депутату -- по фракции! Каждой фракции -- по Думе! Каждому лидеру -- по партии! А народу -- уж..."
   "...Говорят, что самой древней в истории человечества расшифрованной надписью, была надпись на стене одного из древнеегипетских храмов. Пять тысяч лет тому назад неизвестный резчик вывел там иероглифами: "Молодежь нынче не та. Груба и не почитает старших...""
  
   "...оссия. Конец века. Заголовки газет:
   "Редиска-мутант напала на ребёнка!.."
   "Чернобыльские ёжики гоняют тамбовских волков..."
   "Тайные женщины в жизни Чебурашки! (Выпуск 7-й, женщины NN61-70)"
   "Нострадамус о подорожании омской картошки..."
   "Надписи в мужском туалете Министерства культуры..."
   "Кто скрывается под фамилией "Чубайс"..."
   "На кого работала вахтерша ПТУ..."
   "Проект налога на внебрачные связи..."
   "Под чьим именем Троцкий захоронен в кремлёвской стене..."
   "Подлинный пол Сталина..."
   "По чьему милому капризу был построен Беломоро-Балтийский канал..."
   "Что скрывается под вывеской "Детсад N43..."
   "Настоящие итоги будущих выборов..."
   "Буратино: "Я был зачат на лесопилке..."
   "Все на борьбу с перхотью и кариесом!"
   "Неизданные письма Ваньки Жукова..."
   "Раскрыто тайное общество вязания крючком..."
   "Подлинная фамилия Льва Толстого..."
   "Новосибирские шпионы в омском гарнизоне..."
   "Дед Мороз в законе..."
   "Оппозиция -- о виновниках мартовских морозов..."

Самородки под ногами

ЧТО-ТО ВРОДЕ ВСТУПЛЕНИЯ

(раздача благодарностей, произнесение клятв,

отбивание поклонов и представление друзей)

   Автор выражает своё самое глубокое спасибо всем, кто щедро дарил ему необычные истории из жизни. Автор выражает свою искреннюю признательность и самой жизни, которая тоже преподнесла ему немало забавных моментов. Особенно автор благодарен своим товарищам по отчаянному прорыву через Мультинские озера и зловредный перевал Радужные Надежды (Горный Алтай, август 96-го). Эти великодушные люди простят автора, если он на последующих страницах кого-то засунет в чужие обстоятельства, кому-то вложит в уста чужие реплики, деформирует харатеры, сменит место действия -- в общем, предастся художественному разгулу.
   Да, кстати! Не являясь по жизни ни шофером автобуса, ни моряком, ни врачом, ни дворником, ни женщиной, автор заранее извиняется перед означенными категориями читателей за возможные проколы в передаче чисто профессиональных и психологических нюансов.
   А теперь позвольте представить моих друзей, с которыми вы будете иметь дело на последующих страницах. Все они хронические романтики, а мужики ­­-- те и вовсе профессиональные фотографы, кадродобытчики и красотоискатели.
   Детонатор -- мой друг ещё по студенческим стройотрядам. Фотохудожник от Бога, горный фанатик и детонатор моей мирной равнинной жизни. Для защиты от мировой пошлости носит маску ехидства и иронии -- не помогает.
   Солнышко -- жена и нежный ангел-хранитель моего друга Детонатора. За её хрупкими плечами десятки перевалов и сотни миль по Кавказу, Алтаю, Тянь-Шаню. Характер и внешность полностью отражены в имени.
   Моряк -- бывший моряк, боксер и шофер автобуса. Лиричен, эрудирован, усат. Неудержим на переходах и в дискуссиях. Поэт и философ, романтик до кончиков ногтей. Кстати, при рождении его шикарно разыграли родители, и с тех пор он осторожно носит по жизни свое имя-отчество -- Владимир Ильич. Но для нас с вами он всё-таки пусть будет Моряком.
   Длинный -- давний фотоученик Детонатора и его соратник по горным походам. Меланхоличен, тощ, но на тропе упорен, как буйвол. Проблемы со здоровьем решает исключительно средствами горной терапии. Крупный (в длину) рыбак-теоретик.
   И наши друзья из Ноябрьска, догнавшие нас у озера Тальмень, что за перевалом Норильчан -- если идти вниз по течению реки, то примерно в паре километров за порогами.
   Незабудка -- инструктор ноябрьской детской "школы выживания". По горам ходит, как по асфальту. У костра поэтична и задумчива, на тропе -- вынослива и деловита. На финише нашего последнего перехода я был изумлён, услышав от неё признание в усталости.
   Скиталец -- муж Незабудки. Основатель вышеупомянутой "школы выживания". В критических ситуациях невозмутим и незаменим. С "кошками", карабинами, веревкой и ледорубом обращается уверенней, чем я с шариковой ручкой.
   Бард -- бард. Тоже бывший фотоученик Детонатора. В горах надёжен, как шерп. Всегда поможет и поддержит, причем с такой мягкой деликатностью, которая в больших городах уже выглядит просто вызывающе.
   Борода -- самый "старый" участник нашего похода. В свои 59 лет на подъемах и спусках резов и неутомим не по годам. Особые приметы: смехом зычен и бородой лохмат.
   Есть ещё пара-тройка невидимых, но очень активных действующих лиц, но о них потом.
   Ну а тепрь приступим. Ты видишь, читатель, ребята уже подвинулись и дали тебе место у нашего костра. И вручили футлярчик из-под фотопленки с маленькой дозой спирта -- для снятия остаточных напряжений (ты, читатель, кстати, спирт разбавляешь или запиваешь?). И протягивают миску с незамысловатым варевом из пакетного супа и сыроежек, которые я утром собирал в свежевыпавшем снегу. Снег был белым, сыроежки красными, а я -- совершенно счастливым.
   Почему-то в долине Мультинских озер грибы представлены только красными сыроежками, но, читатель, не верь Детонатору, который утверждает, что будто при чистке этих сыроежек я украдкой соскрёбывал с их красных шляпок белые пупырышки. Это злостная клевета, и её автор, между прочим, уже уплел одну миску с моими грибами и мягко подбирается к добавке.
   Уже налит в кружки чай из листьев смородины и бадана. Я не вижу твоего лица, читатель, но могу с уверенностью предположить, что ты, наверное, или мужчина, или женщина, и с чувством юмора у тебя всё нормально. Так что располагайся, и давай говорить обо всём на свете -- от простой человеческой любви до таинства парковки автобусов и особенностей починки штанов в Средней Азии. В общем, приступаем к Священному Вечернему Трёпу.

СОНЕТЫ ПЕТРАРКИ

"Квазик, ненаглядный мой..."

(Из безымянной записки,

найденной в архиве Квазимодо)

   Всё-таки первую вершину покорили мы с Моряком. Два часа, скользя по траве и цепляясь за березки, мы штурмовали неприступный склон. Я вспоминал, как надо лезть на гору, а Моряк -- он просто рвался к облакам.
   От вершины до облаков было ничуть не ближе, чем из поселка. Моряк с грустью рассматривал под ногами коровьи следы и лепешки.
   -- Предлагаю назвать эту вершину Пиком Придурков.
   Ветерок лизнул поляну, в шелесте травы послышался тихий смех.
   Мы сели на край площадки и закурили. Внизу, в розоватой закатной дымке смиренно лежал поселок. Но как ни всматривались мы в далёкий южный горизонт, как ни щурились и ни стискивали челюсти -- наши будущие вершины и перевалы не просматривались. То ли потому, что уже темнело, то ли оттого, что до Катунского хребта было ещё километров пятьсот...
   Когда мы заповедными коровьими тропами спустились в поселок, я заявил, что больше так не могу. Что четвёртые сутки похода, а до гор ещё полтыщи верст. Что второй день нас здесь откармливают Солнышкины родители, и я больше не могу слышать призыв "к столу"! Мы что сюда жрать приехали?!
   -- Только горы! -- сурово подтвердил Моряк, провожая взглядом девушку несанкционированной красоты. -- Только горы и как можно скорей!
   -- И вершины без коров!
   -- И переправы!
   -- И затерянные тропы!..
   Мы решительно зашагали домой, чтобы предъявить ультиматум: или завтра выступаем, или какого черта?!
   ... -- Ты знаешь, -- задумчиво сказал через полчаса Моряк, -- по-моему дом Солнышкиных родителей не в той стороне. По крайней мере, мимо этого тела мы проходим уже второй раз.
   Тело на скамейке перевернулось и сладко всхрапнуло. Серебристая тень мелькнула перед глазами, и вновь мне послышался чей-то шелестящий ехидный смех.
   -- Ага, тебе смешно, -- засопел Моряк. -- Ищи дорогу!
   Часа полтора мы кружили по переулкам и тупикам. Можно было бы спросить у местных, но название улицы мы не запомнили. А потом просто смирились и уже решили провести отпуск, бродя по этому чудному поселку, исполняя жалостливые песни и питаясь подаянием.
   "Помогите, граждане, убогим --
   Мы мечтали горы покорять..."
   ...-- Где вас черти носят? -- буркнул Детонатор, когда мы вошли в дом. -- Упаковываться надо -- завтра уезжаем.
   -- Тепло... -- сказал я. -- Хорошо...
   -- Бедненькие, -- засмеялась Солнышко. -- Ну пошли, мама к столу зовет.
   ..."Пазик" уносил нас на юг. Рюкзаки были сложены штабелем на заднем сидении. Для пущей устойчивости внутри штабеля находился я. Заполнил собой пространство между рюкзаками, принял его форму и затих. Детонатор охранял придремавшую Солнышко. Моряк, задумчиво облокотясь на кучу рюкзаков и окончательно придавив меня, смотрел в окно. Длинный сложился втрое и на призывы не отзывался. Потом встал, распрямился, ступил на бревно, уходящее в туман, и невесомо пошёл по бревну над свирепым потоком. Детонатор, ругаясь, искал на поляне потерянный пакет с куревом...
   -- ...только любовью, -- сказал Моряк.
   Автобус тряхнуло. Я стукнулся башкой о каркас рюкзака и окончательно проснулся.
   -- А?
   -- Я говорю, -- терпеливо пояснил Моряк, -- что наш прорыв... э-э... в неведомые дали можно объяснить только ненормальной любовью к острым сюжетам.
   -- И что же такое "норма"? -- спросил Детонатор, баюкая Солнышко. -- Общепринятый стандарт жизни?
   Разговор выходил на философский уровень. Я вытолкнул голову из кучи рюкзаков.
   -- Нравится тебе или не нравится, -- сказал я, -- а со времен Адама и Евы большинство людей занималось только тем, что просто жило. И, между про­­чим, благодаря этому занятию человечество, собственно, и уцелело.
   -- Между прочим, -- ехидно сказал Моряк, -- со времен той же супружеской пары часть человечества привыкла относиться к жизни с любопытством. И благодаря этому пороку мы сегодня живем, увы, не в раю, но и не в пещерах.
   "Пазик", урча, катил по знаменитому Чуйскому тракту. За окном медленно проплыло священное дерево алтайцев, увешанное цветными лоскутками.
   -- Что же касается самой жизни, -- сказал Детонатор, -- то она тоже девица весьма шаловливая. Может в любую минуту подсунуть мирному обывателю совершенно немыслимые обстоятельства, например, ту же любовь со всеми её безумствами.
   -- Любовь вообще крупный провокатор, -- сказал я с неизъяснимой печалью на лице.
   -- А также и палач, и целитель. -- серьезно заметил Детонатор. -- Если хотите, то у меня по этому поводу есть один весьма неор­динарный пример...
  
   Был у меня хороший друг по имени Надежда. Ничего такого, о чем вы сразу подумали, между нами не случилось, просто была она доброй, но умной, и с ней интересно было разговаривать о самых разных вещах.
   Замуж она вышла поздно, но мужа своего Анатолия разлюбила быстро. Был он человеком хорошим, прочным и надежным, но утонченным, как ротный старшина, и романтичным, как начальник механосборочного цеха. Правда, на заводе, где он и работал начальником механосборочного цеха, Анатолий Сергеевич прославился как строгий блюститель этикета. Например, на одной из оперативок, когда мастера участков в дискуссии вышли за пределы нормативной лексики, он гневно поднялся и, кивнув на экономиста и начальницу ОТК, возгласил:
   -- Да вы что, ё...нулись! Здесь же женщины! Никакого, б...дь, такта!
   Что, безусловно, говорит о глубинной интеллигентности его натуры.
   Но, увы, дамам с такими духовными запросами, как у Наденьки, этого порой бывает мало. Их, дам-с, иногда печалит, что муж, например, знает Бердяева, но не догадывается, что у слесаря Бердяева с третьего участка был ещё и некий однофамилец. Нет, если любовь -- то можно и не такое пережить. Но при скороспелых браках любовь -- часто не более чем самодельная иллюзия, она испаряется довольно быстро, уступая место привычке и тоске.
   Неудивительно, что после трех лет невеселого замужества у Надежды вместо детей появились другие мужчины. Это бывает. Беда только в том, что ей так и не удалось встретить свой идеал целиком и пришлось собирать его по кускам: к необузданной страсти одного ветеринарного врача добавлять нежную одухотворенность ассистента с местного филфака. Худо-бедно идеал склеился, он, правда, не умел играть на гитаре, но, в конце концов, не бывает идеалов без недостатков.
   Размышляя об этом, сидела как-то Надя на скамеечке в сквере, ела мороженое и никого не ждала. А в пяти шагах от неё торчала стойка телефона-автомата. И вот подлетает к телефону девица, довольно юная и, как машинально отметила моя героиня, не самая уродливая, набирает номер и мило воркует чуть ли не на весь бульвар. Дескать, у-тю-тю, это я, ласточка твоя... ты хоть немного думал обо мне?.. ты ведь весь в работе... ах, значит немножко и мне останется... и я тебя тоже... а ты меня как?.. ой, прямо как у Петрарки!
   Надежде стало нехорошо -- то ли от несвежего мороженого, то ли от несчастного брака. Ну а девица продолжает стрекотать:
   -- В театр? А когда? В четверг? О-кей! Ты у меня такой красивый -- хоть повыделываюсь немного!
   Это откровение Надежде понравилось и того меньше. Была она женщиной независтливой, но ей тоже хотелось ходить в театры со своим страстным ветеринаром или платоническим филологом, застенчивым до высокомерия. Но выходы в свет с любовниками неизбежно привели бы к огласке и скандалам, а оно ей надо?
   Телефонная девица меж тем опять лепечет что-то про любовь и целует своё сокровище в трубку: "До свидания, милый".
   "Тёлка чувствительная!" -- рассвирепела Надя и осталась сидеть на бульварной скамейке, пока солнце не спряталось за крыши и в глазах у проходящих мужчин не появился охотничий блеск.
   Возвращается она домой и с горя готовит ужин. Чистит проклятую картошку, плачет над злобным луком и с мазохистской горечью размышляет о несправедливом устройстве мира. А тут ещё муж явился из производственных далей, вяло чмокнул её возле уха, и начался вечерний ритуал: "Есть будешь?" -- "Давай." -- "Как дела?" -- "Нормально". В общем, идиллия.
   Слава Богу, что их супружеские отношения давно избавили Надежду от необходимости выдумывать на ночь всякие пошлости вроде головной боли. После вечернего сериала прилегла она тихо на своей кровати, грустно улыбнулась настенной Джоконде и раскрыла томик Камю.
   "...Все небесные блаженства не стоят одного-единственного волоска женщины..."
   От её страстного красавца-ветеринара услышать нечто подобное было так же немыслимо, как серенаду от мужа Анатолия. И вот ведь ещё что обидно: её филолог прекрасно разбирался в Петрарке, но ни разу не назвал её "ласточкой".
   "...Все небесные..."
   Кстати, вспомнилось, как забавно ветеринар отреагировал на идею сходить куда-нибудь вдвоём: "И так редко видимся"...
   И ещё подумала Надежда, лёжа в своей сиротской постели, что филолог, конечно, обожает её трепетно и красиво, но не настолько, чтобы жертвовать безоблачным детством своей дочки. Можно, конечно, подождать, пока она у него вырастет, можно ждать изумительно долгие годы... но для этого самой надо втрескаться по уши и сохраниться в этом состоянии. А подобные навыки, по мнению Надежды, были утеряны людьми где-то к середине XIX века.
   В гостиной хлопнулась на пол одна книга, вторая... Муха вспорхнула с лика Джоконды. Потом на пороге появился немного смущенный муж в спортивных штанах.
   -- Детективы на нижней полке, -- сонно напомнила Надежда.
   -- Это... Надь... -- кашлянул муж. -- Где там у тебя был Петрарка?
   -- Что-о?! -- она изумленно распахнула глаза.
   -- Да... поспорили в цеху об одном сонете...
   Надежда еле сдержалась, чтобы не спросить, о каком именно сонете они поспорили у себя "в цеху". В конце концов это было не самое занимательное. Но, чер-рт... -- опять Петрарка, как у той стрекотелки на бульваре... Очень ей не понравилось такое совпадение.
   -- Левый стеллаж, вторая полка сверху, -- ровно сказала она. -- Кстати, на четверг Беззубцевы приглашают. Ты как?
   -- Без меня, -- донеслось из гостиной. -- В четверг приедут с нижнетагильского завода, будем весь вечер ругаться и водку пить...
   Потом была бессонница. Надежда вполне допускала появление у Анатолия другой женщины -- как говорится, против природы не попрешь. Но чтобы он с его залысинами и механосборочным интеллектом сумел влюбить в себя девку молодую, на морду нестрашную, и, похоже, не с единственной извилиной в голове?! И вдруг стал бы для кого-то "милым" и, прости, Господи, красавцем?! И сам влюбился бы настолько, что сделался театралом и петраркофилом?!.
   Трезво все взвеся, Надежда решила, что легче поверить в спор о сонетах на цеховой оперативке.
   Тем не менее, до четверга она жила машинально. Даже перепутала своих мужчин: неистового ветеринара огорошила проникновенной беседой о высоких и чистых отношениях, а платоническому филологу устроила такое свидание, после которого он из мировой литературы мог вспомнить только "Декамерон".
   В четверг... Ой, да оставьте вы ваши сентенции о гордости и разуме! Конечно же в четверг Надя пришла к театру. Подождала за столбом, сгорая со стыда, и дождалась. Подкатил муж Анатолий, роскошно высадил из машины тот самый персонаж с бульвара и неспешно поплыл с ним к входу. Девица цепко висела у него на руке. Так висеть, счастливо и беззастенчиво, можно только у "мужика обретённого" -- есть в женской классификации такой подвид мужчин.
   -- В прошлый раз народу было меньше, да?
   -- В прошлый раз был Юджин О'Нил, а его надо уметь ставить, чтобы собирать полные залы, -- с нежной самоуверенностью отвечал Анатолий.
   "В прошлый раз -- это когда у тебя, сволочь, "на участке пресс сломался"?", -- беззлобно подумала Надя. И задумчиво пошла на остановку...
   В остальном буду краток. Неожиданное открытие духовных потенций Анатолия настолько потрясло её, что Надя, извините, просто заново влюбилась в мужа. В жизни бывает и не такое, я, например, на выставке восковых фигур своими глазами видел муляж реально жившего мужчины с двумя головами.
   В общем, Надя влюбилась капитально и вышла на тропу войны. Это была тайная война, без грохота сцен и бомбежек слезами. Надежда просто любила, как умела, и смогла явить себя Анатолию в таком ореоле мудрости, нежности и сексапильности, что в конце концов отбила мужа у молодой любовницы.
   Последняя, по слухам, перенесла это очень тяжело, опустилась и даже дошла до активного участия в политических митингах. Что поделаешь, в жизни, как и в боевиках, не принято щадить второстепенные персонажи. Да, кстати, тот филолог, брошенный за ненадобностью, тоже едва не свихнулся от любви и горя. А Надя с Анатолием стали жить долго и счастливо, особенно после рождения у них дочки Верочки...
  
   -- Врёшь! -- убежденно заявил я.
   -- Ей-богу, была у неё дочка Верочка! Сейчас должна уже в школу пойти.
   Моряк положил свою усатую голову на рюкзаки и кротко посмотрел на Детонатора.
   -- Предлагаю маленькую доработку сюжета -- чтобы по справедливости. Брошенный филолог случайно подбирает на митинге полузамерзшую любовницу Анатолия, кутает её в лозунг "Долой правительство!", приносит к себе домой... ой!
   Автобус тряхнуло и Моряк прикусил язык.
   Солнышко приподняла с колен Детонатора сонную лохматую голову:
   -- Уж не на своём ли горьком опыте вы перестали верить в счастливые финалы?
   -- Финал финалу рознь, -- сказал Длинный. -- Тут что-то уж больно просто получается: заревновала -- и втрескалась, захотела -- и влюбила в себя... Между прочим, легче мумию оживить, чем реанимировать любовь. Я, например, уверен, что там, у театра, с Надеждой ещё кто-то был. Тот, кто привел её туда, незримо стоял вместе с ней за колонной, а потом занимался всеми этими восстановительными работами на развалинах чувств. А иначе -- дохлый номер.
   -- Угу! -- сказал кто-то, по-моему, Моряк.
   Впрочем, нет, Моряк тогда шипел от боли в прикушенном языке. Ну, в общем, это неважно, кто там сказал "угу" и тихо засмеялся.
   Автобус натужно вполз на перевал...
   ...На следующий день мы выпрыгнули из попутки возле маральего питомника. Тропа пересекала поляну и исчезала в лесу, убегая в потаенный мир голубых озер и белых ледников.
   -- Покурим? -- предложил Детонатор.
   Мы неспеша покурили. Помолчали.
   -- Ну что, поехали?
   -- Началось, -- вздохнул Длинный, взваливая рюкзак и делая первый шаг по тропе.
  
  

"ПАРОХОДИК... ТУ-ТУ!"

"Эти моряки -- они такие забавные!"

(Кто-то из пассажиров "Титаника")

   -- Старые моряки... -- Моряк лениво вылавливал из чая кедровые иголки, -- старые моряки говорили мне: "Дружище, запомни: настоящий моряк -- это всегда немного пьяница, немного бабник и немного контрабандист. Но всего понемногу. Если с чем-нибудь перебор -- это уже не моряк".
   -- Поэтика, -- сварливо сказал Детонатор, -- поэтика и пленительный обман.
   -- А что, красиво сказано, -- улыбнулся Длинный.
   Я пошёл за дровами -- мы кое-как набрали их, тщательно обшарив прозрачный лесок возле Нижне-Мультинского озера. После целого дня топанья по конской тропе и шлепанья вброд через ручьи и мелкие речки, мы всё-таки дошли до этого озера - исходной точки нашего маршрута через восемь озер и три перевала. Но дров в здешнем лесу было меньше, чем сыроежек.
   Темнота накрыла берег. Я вытянул из кучи хвороста здоровенную рогулину и ловкими скупыми движениями стал садить по ней топором -- в основном мимо.
   Костер заглотил новую порцию хвороста. Длинный придвинулся к огню и стал увлеченно читать пачку сигарет. Моряк предавался воспоминаниям:
   -- ...трезвые до изжоги. Вообще в те годы советские моряки за границей выделялись трезвостью и примерным поведением. Дело в том, что на каждый экипаж имелось по два-три стукача, и тот, кто тебе сегодня наливал, вполне мог завтра расписать в своём донесении, как ты в пьяном виде позорил высокое звание советского моряка. А после этого единственное загранплаванье -- за южную границу Крайнего Севера.
   В общем, все были трезвыми, как верблюды. Но вот что обидно: нигде во всей этой чертовой Йокогаме не встретился нам ни один пьяный японец. Ни один! Мы даже в азарт вошли, мы искали его -- одного-единственного пьяного японца! Но не было в Йокогаме пьяных японцев, словно вся Япония только и делала, что стучала друг на друга: мол, такой-то и такой-то в пьяном виде позорит высокое звание самурая.
   Только уже в районе порта под огромным рекламным стендом увидели неподвижно лежащее тело. Трезвые японцы и японки опасливо обходили тело за пять метров. Не без тайного ликования мы подошли ближе, склонились... Это был наш второй радист...
   Ну да ладно! Самое поразительное и ненормальное по тогдашним меркам было то, что парня так никто и не заложил. Словно наш тайный блюститель нравов в тот день устал стучать или просто сошел с ума и раскаялся. Впрочем, в человеческом обществе нередко устанавливаются такие этические нормы, что наиболее достойно ведут себя как раз клиенты психиатров -- об этом ещё Достоевский писал.
   Моряк прикурил от головешки (у костра пользоваться спичками и зажигалками возбранялось) и рассказал нам в общем-то печальную историю, в которой, тем не менее, были и свои смешные моменты.
  
   После очередного отпуска Володя получил назначение мотористом на сухогруз "Свияжск". Сухогруз уходил в "полярку" -- из Владивостока до Берингова прилива и далее на Певек. Одновременно с Володей на "Свияжск" прибыл ещё один новый моторист. Звали его Саша Банин, был он высок, широк и очень серьёзен. Что примечательно, -- отличался основательностью суждений по самому широкому кругу вопросов, от способов притирки клапанов до художественных особенностей графики Пикассо. Володя даже несколько комплексовал от его эрудиции, хоть и сам мог поговорить о многом и поговорить качественно. На этой почве они и сдружились, несмотря на разительное несходство темпераментов.
   Это не означает, что два новых эстета-моториста не вписались в экипаж. Торговый флот вообще всегда отличался доброжелательностью к новичкам. У рыбаков с этим несколько сложнее, там иногда случаются такие неэтичные разборки между бывшими зеками, что новый член команды даже не успевает толком извиниться, как его уже болтает забортная волна, а сейнер, помаргивая огнями, тихо растворяется в ночи.
   Нет, торговый флот к новичкам корректен, хоть и не лезет сходу в друзья. Прибыл, ну и ладно, располагайся, а там видно будет, чего ты стоишь. Кого здесь уважали всегда и абсолютно, так это классных профессионалов, будь они хоть поклонниками Ницше, Бергмана или неразведенного спирта. Ну а если ты только и умеешь, что травить анекдоты, пусть даже на спор, без перерыва, пока трехлитровая банка в каюте не наполнится окурками, -- отношение к тебе будет в лучшем случае ироническим.
   Оба моториста, надо сказать, весьма неплохо знали своё дело. Правда, Володю поверг в некоторое смущение Сашин рассказ о том, за что его списали с предыдущего корабля.
   -- Понимаешь -- пожарный насос. Сроду его никто не включал. А вдруг в океане судно загорится, включат насос -- а он не качает?! И судно будет гореть посреди океана, и люди будут гореть, а мне их жалко до ужаса!
   В общем, Саша решил проверить работу пожарного насоса. Выбрав удобный момент, он "тихонечко" включил его. Но поскольку эта зверюга гонит через себя восемь кубометров воды в секунду, то на судне от этих испытаний было очень много шуму и сырости. Надёжность пожарного насоса подтвердилась в полной мере, а Сашу списали в распоряжение отдела кадров пароходства.
   Впрочем, сей казус более или менее укладывался в рамки формальной логики, и Володя не придал ему большого значения. И потому случай с Мальчиком застал его врасплох.
   Мальчик -- это вообще отдельная история. Было на судне такое наивное, полудетское существо, которое вместе с тяжеленными ботинками ("гадами") весило около сорока килограммов и имело звание практиканта владивостокской мореходки. На "Свияжск" его доставили весьма эффектно. Сухогруз стоял у причала. Ребята курили на юте и трепались. Вдруг в строго охраняемый порт врывается черная служебная "Волга", подлетает к судну и тормозит у трапа. И вылазит из неё эдакая мощная номенклатурная "дизель-баба", а за ней следом появляется некое застенчивое создание. "Дизель-баба" берет создание за руку, взводит его на борт, грозно зыркнув на ребят, басит: "Будь мужчиной", -- величаво спускается к машине и уезжает.
   Так на "Свияжске" появился Мальчик. Был он безобиден и восторженно бестолков. Практически всё на судне приводило его в безудержное восхищение, хотя, строго говоря, флот ему был нужен, как тундра эфиопу.
   И вот однажды Володя спустился на вахту в машинное отделение и застал там Сашу, грозно наступающего на Мальчика:
   -- Ты что, ослеп или издеваешься?! Вот же они -- светятся вокруг соленоидов!
   -- Саша, -- стойко отвечал испуганный Мальчик, -- ну как же силовые линии могут светится?
   -- А я тебе говорю, что вот они, силовые линии! -- кричал Саша. -- Вот они, вот! Видишь?!!
   Володя решил, что Мальчика разыгрывают.
   -- Ну ты даешь! -- сказал он. -- Простых силовых линий разглядеть не можешь. Чему вас только в мореходке учат!
   -- Ага! -- торжествующе вскричал Саша. -- Слышал?!
   И забегал по машинному отделению, восторженно размахивая руками. Вот тогда Володю впервые посетила жуткая догадка...
   Ночью он проснулся от внезапного щелчка выключателя. В двух сантиметрах от его носа качалось бледное и потное Сашино лицо.
   -- Ты чего, старик?
   -- Володя, я уснуть не могу. Вопросы мучают... Ты вот мне скажи, у змеи шея есть?
   -- Есть, есть, -- быстро сказал Володя. -- Только очень длинная...
   -- И ещё мне всех жалко, -- глухо бормотал Саша. -- О людях же никто не думает, а у меня от этого бессонница, слезы и головная боль...
   Утром Володя побежал к судовому врачу. Это была довольно милая женщина, больных на судне она боялась до умопомрачения.
   -- Да, действительно, похоже на шизофрению. Надо бы с врачом посоветоваться.
   -- А вы кто? -- не вполне вежливо спросил Володя.
   -- Да я-то врач, но ведь это же, извиняюсь, не чирей! Его ж в больницу надо, в первом же порту! В общем, я срочно соберу экипаж и проведу соответствующую беседу, как нам всем коллективом присматри­­вать за больным.
   Успокоенный Володя пошёл к себе в каюту. Там он взял "Королеву Марго" и завалился на койку почитать до вахты.
   Тем временем врачиха развила бурную деятельность. Экипаж был оповещён о срочном собрании в столовой. Больного решили на время собрания поместить в радиорубку -- радист всё равно сидит на приеме и ничерта не делает, так пусть заодно и присмотрит.
   Через полчаса за дверью Володиной каюты послышались осторожные шаги и шепот: "Здесь?" -- "Вроде здесь. Сказали -- из новых мотористов". Затем в дверь осторожно просунулась голова старпома.
   -- Банин? -- почему-то шепотом спросил старпом.
   -- Нет, -- шепотом ответил Володя.
   -- Ну, ничего. Собирайся, пошли.
   -- Но я не Банин.
   -- Вот и хорошо. Пошли.
   -- А куда?
   -- Радио тебе покажем. Ты видел радио?
   -- Нет. Но я всё равно не Банин.
   -- Конечно-конечно. Ты только не волнуйся.
   И старпом в сопровождении двух здоровенных матросов осторожно проник в каюту.
   -- Спокойно. Ты только не волнуйся.
   Но Володя уже начал волноваться.
   -- Да не Банин я, не Банин! Дима, подтверди, я же у тебя за спецодежду расписывался!
   -- Много вас у меня расписывается, -- пробормотал артельщик Дима. -- Начальству виднее, кто Банин, а кто не Банин...
   Володя понял, что сопротивление бесполезно.
   -- Ладно, ваша взяла. Ведите!
   Когда его ввели в радиорубку, радист (тот самый, который потом в пьяной неподвижности валялся под рекламным стендом в Йокогаме), изменился в лице:
   -- Да вы что! Это же радиорубка! А если он тут...
   -- Ничего, ничего, -- успокоил его старпом. -- Он не буйный. Посидит у тебя, пока собрание, а потом мы его заберем. Ты его того... развлеки чем-нибудь.
   Дверь закрылась.
   Володя сел. Был он тих и не буен. Радист опасливо покосился на него, тоскливо пробежал глазами по рубке. Над столом были наклеены на стене фотографии различных судов. Радист ткнул пальцем в одну из фотографий:
   -- Пароходик! -- радостно сообщил он Володе. -- Ту-ту!..
   ...А в это время Саша Банин сидел на собрании экипажа и внимательно слушал сообщение доктора. Речь шла о печальном происшествии на судне и о необходимости сохранять спокойствие и предельную корректность к больному. В первом же порту он будет госпитализирован. Вопросы есть?
   Саша неторопливо поднялся из заднего ряда и с достоинством заявил:
   -- Все, что вы здесь слышали -- это злобная клевета, которую доктор распространяет обо мне за то, что я отказался поделиться с ней партией газовых косынок.
   Японские газовые косынки были тогда основным предметом мелкой морской контрабанды. Между прочим, "Свияжск" последний раз ходил в Японию задолго до того, как Саша появился на судне.
   Экипаж обалдел.
   -- Петр Иванович, -- потерянно сказала врачиха, -- я же вас просила изолировать больного.
   -- Как, ещё один! -- изумился старпом. -- Ну и мотористов прислали...
   Впрочем, Володю вскоре реабилитировали, освободили и отправили на вахту.
  
   Через десять дней судно болталось на якорях в полумиле от берега. На море колготились злые беспорядочные волны. От поселка к "Свияжску" шла самоходная баржа "северянка".
   Баржа пришвартовалась к борту. Мужик в стеганке и ушанке, до глаз заросший дикой бородой, весело проорал:
   -- Ну где там ваш врач с попутчиком?! Давайте живее, пока нас об вас не расколотило!
   -- Сейчас! -- крикнул вахтенный.
   И на палубу "Свияжска" вышел Саша Банин... Это было ещё то явление, заставившее вспомнить самый интригующий момент из жюльверновского "Капитана Гаттераса".
   Где, когда, каким образом достал он себе капитанскую форму -- тайна сия темна. Но был он в куртке с капитанскими погонами, украшенными широким вензелем, и в фуражке с "крабом". Стрелками брюк можно было, как говорится, "резать юбки".
   На "Свияжске" стало тихо. Саша величаво кивнул всем, кто был на палубе, и неспеша сошел с врачихой на баржу. Врачиха тут же нырнула в рубку, а Банин каменно встал на баке, скрестил руки на груди и гаркнул:
   -- Отдать концы!
   Ошарашенный экипаж баржи в количестве двух человек четко исполнил команду. Те, кто с палубы "Свияжска" наблюдал всю эту незабываемую сцену, ещё смогли услышать:
   -- Куда правите, салаги, держи мористее! Чем севернее возьмем -- тем курс короче!
   Баржа покорно развернулась в направлении к острову Врангеля. Вскоре она исчезла за мысом.
  
   -- Так и пропала? -- ахнула Солнышко.
   Моряк отмахнулся от выстрелившего уголька, затянулся сигаретой и выдохнул дым на Большую Медведицу.
   -- Да нет, не те времена. Кто-то их вывел. Говорили даже, будто... Впрочем, нет, глупости.
   По кедрам прошелестело, и полуобглоданная белками шишка свалилась точно на голову Моряка.
   Бац!
   -- Глупости, говоришь? -- задумчиво спросил Длинный.
   -- Был такой фильм, -- сказал я, -- "Ошибка резидента"... Он тут ни при чем, но название очень подходящее. Я думаю, Моряк, те, кто послал твоего парня с заданием жалеть людей, просто переоценили его силы. Такое бывает сплошь и рядом.
   -- Идите на фиг! Не превращайте туристский поход в спиритический сеанс! -- вскричал Детонатор, уворачиваясь падающих веток и шишек.
   Ветерок разгулялся. Погода явно портилась, и это было весьма некстати -- назавтра предстоял сумасшедший переход.
  
  

ЛЫСАЯ ФОРТУНА

   "Но ещё имеются отдельные недостатки. Из-за небрежного хранения и плохого учета Счастья отмечались факты его хищения прямо со склада..."

(Из отчетного доклада начальника отдела

Мук и Радостей на торжественном собрании,

посвященном Дню работников Судьбы)

   Чвак-чвак, чвак-чвак... Два часа, три часа, четыре часа. Чвак-чвак-чвак... Небо -- мразь, тропа -- кисель, из семейной жизни вспоминается только хорошее. Не помешал бы зонтик, но зонтик забыт в прихожей, в двух тысячах километров от этой долины, в городе, населенном нормальными людьми.
   Чвак-чвак... Жил на свете мальчик Лешенька... чвак-чвак... Жил да рос... твою мать... и горя почти не знал... чвак-чвак... пока не вырос, дубина, до сорока лет и не понесло его в горы... Чвак-чвак...
   Каждые пять минут в кеды вплескивается порция холодной воды. И вот так шесть часов непрерывного чваканья по раскисшей тропе через цепучие заросли тунд­ровой "березки".
   Рука машинально срывает с куста горсть ягод жимолости и кидает в рот. Впереди за дождем маячит спина Моряка. Я отставал, Моряк молчал. Пока дошли до реки, он столько намолчал на меня, что я надолго зарядился комплексом неполноценности.
   Некоторое разнообразие внесла речка Поперечка. Девственная, буйная, она рыдала и билась о камни. Перекинутое через речку бревно было скользким, как намыленный крокодил.
   -- Хороший турист -- живой турист! -- провозгласил Моряк, лихо спрыгивая с бревна на левый берег (усы дыбом, в глазах неугасимый джеклондоновский огонь).
   Солнышко тихо улыбалась, прислонившись к кедру. После её ровной проходки над потоком у меня в голове засел проект памятника: на скале над переправой стоит Солнышко в бронзе, а вокруг мы четверо -- в глине...
   ...-- Господа, -- сказал через три часа Детонатор, развалясь в кресле, -- позвольте предложить вам по сигарете.
   Длинный приподнял над столом свою худощавую бородатую голову, задумчиво посмотрел на верхушки кедров и позволил. Мы с Моряком не возражали.
   -- Покурим -- за наш блестящий прорыв! Только упорство и никакой мистики! -- Детонатор встал с кресла и пошёл к рюкзаку.
   Кресло, как и стол, было прочно сколочено из жердин. Меблировку поляны перед избой дополняли скамья и солидный открытый очаг из диких булыжников.
   Эту избушку в самом глухом углу долины лет двадцать тому назад построила экспедиция гляциологов. Строили добротно, но, похоже, народ в ту экспедицию подбирался исключительно из пигмеев. По крайней мере, проходя через дверь их избы, я должен был низко наклонять голову, а Длинный, по-моему, там даже стукался о притолоку поясницей.
   ...-- Черт, куда же он подевался, -- бормотал Детонатор. -- Кто-нибудь видел пакет с куревом?
   -- Может, в доме? -- Моряк подбросил пару веток в костер и поправил свои сохнувшие сапоги.
   ...Ну так вот, о избе. Была там своя "прихожая" с вешалкой, спальня-гостиная с железной печуркой и двухъярусными нарами вдоль стен. Стосковавшись по хлебу, мы позаимствовали в кладовке мешочек с сухарями, положив взамен несколько пакетиков концентратов...
   -- Там его нет! -- объявил Детонатор, появляясь на пороге. -- Кто-нибудь видел пакет с сигаретами?!
   Пакета никто не видел. Детонатор стал прочесывать поляну. На лице его явственно проступили багровые пятна -- предвестники массовых пыток и казней.
   ...Те замечательные гляциологи срубили даже миниатюрную, но весьма добротную бревенчатую баньку. Увы, в бревнах этой баньки влаги было больше, чем дерева и чтобы протопить ее, нужен был вагон дров и месяц времени.
   За банькой находился туалет размером с будку для сенбернара. Посещение его, смею вас уверить, -- ещё тот аттракцион...
   -- Да где же этот долбанный пакет! -- рычал Детонатор.
   Мы уже все уныло кружили по поляне, заглядывая во всякие и всевозможные места. Хотелось одновременно есть, спать, курить, да и спиртику граммов по пятьдесят -- за сегодняшний "мокрый" переход.
   -- Бог с ним, с куревом, -- кричал разъяренный Детонатор, -- но что за наваждение!
   Солнышко заглянула в котелок, пошарила в нем ложкой и пожала плечами:
   -- Не волнуйся, утром найдётся.
   -- Ну где он ещё может быть, этот пакет?!! Где!? Ну не под моими же кроссовками!!!
   Детонатор свирепо поднял с земли свои кроссовки, стоящие у стены, и мы увидели такой маленький, такой симпатичный полиэтиленовый пакетик, в котором хранилось наше общее курево...
   ... -- Счастье, -- сказал я за десертом, -- самая относительная штука в мире. Чтобы стать счастливым вполне достаточно потерять пакет с сигаретами, отчаяться, впасть в никотиновую дистрофию, а потом, посреди полной безысходности, вдруг обрести потерю. Детонатор, твоё здоровье!
   И мы с Детонатором чокнулись кружками с чаем.
   -- Сигареты -- это мелочь, -- сказала Солнышко. -- Маленькая потеря и небольшая радость. А вот моя бывшая школьная учительница сначала такое потеряла, что хоть в тайгу беги, но через ту потерю обрела самое настоящее счастье -- много и надолго.
   И Солнышко рассказала нам поучительную историю, которую я попробую изложить своими словами.
  
   Таня и Валя работали в одной школе. Таня преподавала биологию, Валя -- литературу. Обе ещё молодые, не красавицы, но весьма симпатичные. Обе успели сходить замуж и благополучно развестись. В общем, не девочки, но вся жизнь впереди, особенно личная, хотя она до сих пор их не баловала. Встречались, конечно, варианты, но как-то все неудачно: или инфантильные мужеобразные, или кондовые "добытчики мамонтятины". Возможно, и были в них какие-то глубинные пласты, но вскрывать их как-то не хотелось.
   -- Глаза -- голубые-голубые, -- вздыхала Таня, -- вот здесь родинка, натуральный шелковый блондин, сам -- дурак дураком.
   -- У тебя, подруга, -- тонко замечала Валя, -- все дураки, кто говорит "ложить" и "прынцындент". Но в нашей стране это нормальный лексикон правящей элиты. 
   -- Да пускай бы "ложить" -- бог с ним! Так он меня весь вечер развлекал рассказом о кадровых перестановках в его отделе и плебейскими анекдотами.
   Таня с нервным смехом пересказывала анекдот. Валя хохотала, краснея одними скулами (что, надо сказать, ей очень шло), а отсмеявшись, разливала по рюмочкам коньяк и соглашалась, что да -- это уже зоопарк.
   ...А годы, между тем, шли -- тупо и безвозвратно. Стоял закат советской власти. Союз скрипел, но был ещё в состоянии удержать в своих судорожных объятиях неблагодарные "братские республики".
   -- Валь, -- сказала как-то Таня, -- да гори оно все синим пламенем. Есть две путевки в Прибалтику -- давай махнем, а!
   И махнули.
   Была то Латвия, Литва или Эстония -- сейчас уже неважно. Доподлинно известно только, что более кошмарной турпоездки в истории не случалось со времен экскурсии капитана Кука на Гавайские острова (где его и съели). Этим сравнением я отнюдь не хочу бросить тень на нравы населения той прибалтийской, тогда ещё советской республики, в которой довелось мыкаться Тане и Вале. Конечно, со времен "добровольного" её вхождения в Советский Союз и после всего, что там натворили ВКП(б) и НКВД, местные жители, мягко говоря, не страдали избытком гостеприимства к русским. И наши учителки по-человечески обижались и на продавщиц универмагов, глядевших сквозь них и отвечавших на все вопросы "не понимаю", и на угрюмые взгляды стариков. Более того, даже не подозревая о прошлой исторической грязи, Таня и Валя, как и большинство россиян, искренне недоумевали, почему эти неблагодарные и, по советским меркам, весьма благополучные прибалты не испытывают счастья от пребывания в лоне великого СССР.
   Но дело даже не в этом. Просто в той поездке гармонично слились убогий быт, промозглая погода, весьма неаппетитное питание и, честно говоря, дерьмовое экскурсионное обслуживание. Сочетание этих факторов было настолько очевидным, что руководитель группы даже проникся чувством вины и решился на акт невиданной щедрости: на обратном пути тормознул группу в Москве и на три дня отдал им столицу на разграбление. А в те времена, когда в провинции не существовало дефицита только на мемуары Брежнева, это был воистину царский подарок...
   И вот Москва, ГУМ, сцена у фонтана. Татьяна уминает в сумке апельсины, рулоны туалетной бумаги, чайный сервиз, палку копченой колбасы, пять банок шпротов и пакеты фотобумаги для одного симпатичного фотографа-любителя. Валя штудирует список: маме -- сапоги, папе -- пару блоков "Явы", Ленке -- термобигуди, себе -- кофе, колготки, термобигуди и ещё одну сумку.
   Передохнули и разбежались, назначив встречу здесь же через полчаса.
   А вокруг шумел весь Советский Союз, сведенный под невесомую крышу ГУМа. Все это скопище непривилегированных провинциалов двигалось, текло и вытягивалось в очереди за шпротами, термобигудями, сапогами, колбасой, колготками и туалетной бумагой. (Это не Солнышко рассказывает -- это я вспоминаю, хотя, возможно, путаю какие-то детали глобального советского дефицита начала восьмидесятых). Впрочем, честно говоря, в те времена учительницам из Сибири было куда легче слетать в Москву за колготками и прочим, чем при сегодняшней зарплате купить всё в магазине за углом.
   ...Валя едва успела объяснить застенчивому таймырскому оленеводу, где находится секция женского белья, как к фонтану ГУМа вылетела Таня. Лицо её было зеленовато-бледным, но глаза изумляли величиной.
   -- Господи, что с тобой?! -- охнула Валя. -- Тебе плохо?
   -- Да, -- просто сказала Татьяна, -- мне плохо. Французский шампунь и без очереди.
   Тут Валя уже капитально испугалась за подругу, которая явно не вынесла московских потрясений. Французский шампунь в СССР -- это уже был явный бред.
   -- Пойдем, -- одними губами сказала Татьяна. -- Только тихо...
   ...Через пятнадцать минут две абсолютно счастливые женщины вышли из ГУМа и, не сговариваясь, направились к метро. Сегодня дразнить удачу уже не стоило.
   -- А он точно французский? -- расслабленно спросила Валя.
   -- Ты ещё спроси, шампунь ли он, -- хмыкнула Татьяна.
   Обе расхохотались. Счастью не мешали даже тяжеленные сумки, вид которых вызывал слегка презрительные гримаски на лицах москвичек. Ну и пусть!
   -- Жалко, что всего по два, -- вздохнула Валя.
   -- Молчи, провинция, скажи спасибо, что вообще дали. Как на тебя эта телка зыркнула, когда ты ей сказала: "Мне вот этого десять штук"!
   В номере только скинули сумки на кровати, как Валя со стоном "нет, я не могу!" схватила бутылочку шампуня и ринулась в ванную. Таня слегка высокомерно посмотрела ей вслед:
   -- Только недолго -- я чай ставлю!
   Налила воды в походную кастрюльку, опустила туда кипятильник и начала разбирать свою сумку.
   -- Жаль что термобигуди не достали!
   Валя что-то счастливо прокричала, но за шумом душа разобрать было невозможно.
   Вода вскипела. Таня взяла пачку чая и стала засыпать заварку...
   Дикий вопль прервал этот мирный процесс.
   Ворвавшись в ванную, Татьяна увидела картину, которая потом преследовала её долгие годы. Под лазурными струями душа стояла Валя. С ног до головы её красивое голое тело покрывали клочья черных волос, в которых не сразу угадывалась бывшая роскошная прическа "гарсон". Волосы покрывали дно ванны, уцелевшие остатки на голове тихо смывались потоком воды -- рыдающая Валентина лысела прямо на глазах.
   -- Что с тобой?!!
   -- Со мной?! -- захлебываясь водою и отплевываясь от волос закричала Валя. -- Со мной?!! Это всё шампунь твой ё...ный!
   Видит Бог, это был редчайший случай употребления ею нецензурной лексики.
   Поскольку то, что ещё оставалось у Вали на голове, было гораздо страшнее, чем ничего, то Татьяна решила довести процесс до логического финала. Углаживая, усюсюкивая и учмокивая мокрое рыдающее существо, она в конце концов окончательно избавила Валькину голову от волос. Волосы, надо сказать, смывались просто замечательно.
   Потом Таня отпаивала её валерьянкой. Трагическую тишину нарушало только радио -- тихая нежная песня "Спелым колосом вьются волосы...", да звучно стучали о край стакана Валины зубы. Зримо увеличившиеся из-за отсутствия прически страдальческие глаза её сияли чудным сумасшедшим сиянием.
   -- Всё ясно, -- вымолвила, наконец, Валентина. -- Радиоактивный диверсионный шампунь. Больше на мне никогда ничего не вырастет, теперь или тайга, или монастырь.
   -- Не мели чушь! -- заявила Татьяна. -- Пока живы -- будем бороться!
   Обвязала голову подруги косынкой, заставила одеться и поволокла в город.
   Никогда не отчаивайтесь раньше времени, что бы ни случилось. Возможно, успокоение ждет вас буквально в двух шагах за углом.
   -- Повезло вам, девочки, -- сказала дежурная по этажу, повертев в руках флакон зелья. -- Дефицитная штука: французское средство для удаления волос. Очень эффективное. Где брали?
   -- Да в ГУМе, на втором этаже, -- небрежно сказала Татьяна. -- И что, навсегда удаляет?
   -- Да нет, -- сказала дежурная, -- потом, к сожалению, вырастают...
   С лестницы, где в тени таилась Валя, донесся гулкий вздох.
   Из гостиницы ринулись к ближайшей комиссионке, ибо в те времена парик можно было найти только в комиссионках. Правда, нашли они его лишь в третьем магазине, но это, я вам скажу, был парик! А-ля XVIII век, волнистое безумие, Версаль и Фонтенбло!..
   Кстати, этот "версаль" сожрал остаток их средств, а с ними и заветную мечту о термобигудях. Зато потом, когда шли по улице, мужики пялились неимоверно. Московские, замечу, мужики, которым красивые девчонки, набившиеся в столицу, уже давно намозолили глаза.
   -- Так им, сволочам, и надо, -- добродушно сказала Таня.
   -- Да ну их, -- отмахнулась Валентина, ещё дрожа остаточной дрожью и, простите, нервно потея лысой головой под волнистым платиново-белокурым чудом.
   Из переулка вылетел какой-то шальной ветерок, тронул волосы парика. От дальнего сквера донесся скрипучий женский крик: "Ну куда опять уставился, у тебя вон ребенок из коляски выпадает!"
   А дальше все шло по банальному сказочному сюжету. Где-то на углу Петровки и Каретного ряда к подругам подошел очень серьезный молодой человек в очках, и слегка заикаясь, сказал, что до сих пор он не знакомился с девушками на улицах, но тут такой случай, когда надо поступиться принципами, чтобы потом не жалеть всю жизнь. В общем, если девушки не против, то не согласятся ли они помочь бедному физику достойно отметить в ближайшем кафе полученное им авторское свидетельство на изобретение.
   -- Мне сегодня радостно и одиноко, а вы такие симпатичные... я вас очень прошу, -- доверчиво сказал физик, глядя на Валю.
   -- Это у меня парик, -- честно призналась Валя.
   -- Редкое сочетание красоты с чувством юмора, -- улыбнулся физик. -- Кстати, меня зовут Игорь.
   Когда Игорь предъявил самое настоящее авторское свидетельство, а также и паспорт, то решено было помочь хорошему человеку отметить хорошее событие. И они отметили его в ближайшем кафе, и потом доотметили в гостинице -- весело, но целомудренно. Что же касается пресловутого парика, то Валя честно сняла его перед Игорем в следующий же вечер. И ничего -- выжил.
  
   -- "Они жили долго и счастливо и умерли в один день", -- улыбнулся Длинный.
   -- Нет, -- серьезно сказала Солнышко, -- и сейчас живут в Москве и у них двое детей.
   Я швырнул окурок в костер.
   -- Солнышко, а как всё-таки называлось это средство для счастливого облысения?
   -- Какая разница, -- вздохнул Моряк. -- Просто за счастье надо бороться до послед­него волоса на голове.
   -- Сегодня уже не успеем бороться за счастье, -- сказал Детонатор, глядя на часы. -- Полночь, господа, завтра рано вставать...
   -- Всё равно, -- упрямо сказал Моряк, -- за счастье надо бороться до конца. Тогда и этим ребятам будет с нами легче работать.
   -- Каким ребятам?
   -- Известно каким... Которые тоскующим женщинам сначала такие вот "шампуни" подсовывают, потом -- парики, а потом организуют всякие неожиданные встречи где-нибудь на углу Петровки и Каретного ряда...
   -- А-а... -- сказал я.
   И мы побрели в избу.
   Кстати, в истории той избы был свой траги-мистический момент. Обосновалась там в одно лето некая секта с восточным уклоном, жили в единении с природой, молились, и, в конце концов, были изгнаны егерями за немыслимое загаживание жилища и окрестностей. Но до того, говорят, кто-то у них там помер и был схоронен непосредственно в избе под полом. За достоверность не поручусь, однако всех нас в эту ночь мучили кошмары. Солнышко даже пару раз вскакивала с криком "Ой, кто здесь?!" -- за это я могу поручиться, поскольку сам до утра разгонял навязчивые призраки лысых, грустных и невесомо-изящных женщин. В общем -- скучно не было.
  
  

САМАРКАНДСКИЕ ШТАНЫ

"Осторожно -- окрашено!"

(Надпись на вратах рая)

   Мы спустились с перевала Норильчан. Перевал был красивый, но длинный и нудный, как старинный английский роман. На самом верху я обрел бурную детскую радость ("Во залез, старая вешалка!"), и начал собой гордиться, и гордился ещё целых полчаса, пока мы не прошли снежник и не спустились до этих долбаных камней. Чтобы держать темп на них -- это, извиняюсь, надо быть горным козлом в самом прямом смысле слов!
   В конце концов на том спуске я навсегда отучился на глазок прикидывать в горах расстояния и сроки. Особенно выше уровня первых деревьев. Кажется, что до того камня час ходьбы, а камень этот, может, величиной с письменный стол, а может и с автобус -- поди разбери. И сколько идти до него, знает только тот, кто здесь уже ходил.
   -- "Три с половиной часа спускаемся и ещё три до озера", -- ехидно процитировал Детонатор на второй день нашего сползания по "куромнику" -- дикому нагромождению первозданных глыб. За этим уникальным по тупости занятием, малопонятным для нормальных людей, мне пришла даже в голову мысль: "А не дурак ли я?" Мысль отогнал, а зря -- неплохая была мыслишка.
   Впрочем, случались на том унылом спуске и незабываемые моменты. На снегу был искусан комарами. На осыпи ноги скользили, и из-под ботинок сыпалась вниз мелкая каменная сволочь. На куромнике под ногой вдруг "заиграла" здоровенная каменюка... И я, конечно, не уверен, но послышался мне откуда-то сверху чей-то шелестящий мат -- как будто камыш матерно шуршит на легком тёплом ветру: "Ш-штоять, ш-шука.. твою-у ж-ж мать!..", -- и ногу мою прямо вдавило в накренившуюся глыбу. Солнышко, которая спускалась метрах в трех ниже меня, оглянулась и спокойно сказала:
   -- Леша, подожди, я отойду.
   Она отошла, я снял с камня онемевшую стопу, и он рухнул прямиком туда, где Солнышко только что стояла.
   В общем, на спуске с перевала Норильчан я потерял примерно лет пять жизни. В старости я, возможно, о них пожалею... хотя вряд ли.
   ...Я сбросил рюкзак, но спина не поверила. Моряк, переобуваясь, пробормотал что-то про "вьючных писателей". С ручья с горстью чёрной смородины в руке пришла уже умытая Солнышко -- наглядная иллюстрация старинной туристской поговорки "В походе моется только тот, кому лень чесаться".
   -- А чего это вы с Длинным на склоне делали? -- спросила Солнышко. -- Шли-шли, вдруг встали и согнулись в три погибели -- прямо с рюкзаками.
   -- Да ещё и развернулись к нам своими задами, -- добавил Моряк. -- А я знаю, что, например, у обезьян это знак высшего презрения. Но за что?!
   -- Да это мы на чернику набрели...
   После пятнадцатичасового лазанья по камням со штанами у меня было так плохо, что Солнышко деликатно отвернулась и занялась ужином.
   ...-- Вот я и говорю, -- сказал Детонатор, -- в организме человека обязательно есть неоткрытая железа романтики, которая выделяет что-то такое, от чего организм начинает маяться тоской по необычному.
   -- Я даже догадываюсь, где она находится, -- улыбнулся Моряк.
   -- А чего тут догадываться -- в заднице, -- томно сказал Длинный. -- На которую мы упорно ищем приключений.
   -- Или они нас, -- проворчал я, роясь в рюкзаке. -- Мы их просто притягиваем. Они свалятся на нас даже в раю, если допустить, что мы туда будем допущены. Кстати, Моряк, не сиди на холодном камне -- всю романтику простудишь.
   Переодевшись в трико, я помог ребятам ставить палатку, а потом взял иглу с нит­кой и сел чинить штаны. И за этим задумчивым занятием вдруг вспомнил одну историю, в которой тоже фигурировали иголка, нитка и штаны с нелегкой судьбой. Целых две пары -- одна на мне, другая на Женьке. Правда, края были совсем иные, да и красота совсем другая. И погода... Самарканд, можно сказать, просто источал тепло и еду...
  
   Самарканд, можно сказать, источал тепло и еду. Мы с Женькой шли по городу, съедая всё на своём пути.
   -- Вах, Женя-ага!
   -- Ещё какой вах, Леша-бай!
   -- О благословенный край!
   -- О благодатный приют командировочных странников!
   До Самарканда я считал, что готовлю плов вполне профессионально. Теперь мне стыдно вспоминать об этом. Более того, являясь пожизненным и страстным мясолюбом, я никогда не думал, что буду есть плов и радоваться полному отсутствию в нем мяса. Мясом можно было только испортить эту феерию из риса, приправ и какой-то мистической жёлтой моркови, в которой, по-моему, и заключался основной секрет волшебства.
   А холодная, да в жару, безумная узбекская окрошка на простокваше?! А этот немыслимый люля-кебаб, при одном виде которого...
   -- О божественный... э-э... светоч в пустынном космосе моего желудка!
   -- О прекраснейший... ум-м... гум-м... Да-а!
   Господи, да что ж я всё о еде!
   Самарканд трехцветен. Три цвета господствуют в нём, наверное, ещё с тех времен, когда был он Маракандой -- заурядной среднеазиатской новостройкой. Здесь во время своих поездок по регионам бывал Александр Македонский, пировал по обыкновению и даже на одном из пиров в полемическом задоре убил кого-то из своих сотрудников. Впрочем, с тех пор прошло уже более двадцати трех веков, Александр Филиппович давно умер и посмертно оправдан за давностью лет и недостатком улик. А три вечных цвета по-прежнему господствуют в Самарканде: тёплая зелень листвы, голубая лазурь неба и куполов и -- главный цвет Самарканда -- жёлтая охра древних стен. Эти стены настолько умиротворяют, что в добром деликатном Самарканде вы не услышите мата не только от бомжей, но даже от представителей богемы.
   ...Мы стояли перед площадью Регистан. Мы растворялись в ней. Позади нас из маленьких закусочных, услаждая обгорелые уши скитальцев, струились дивные восточные мелодии, а прямо перед нами распахнулся известнейший в мире архитектурный ансамбль -- огромный зал с тремя стенами из фасадов древних медресе, с колоннами минаретов и потолком из голубого неба. Древний бальзам на иссохшую душу махрового лирика, живительный глоток вечности, который мне не давали сделать, потому что было шесть часов вечера и на Регистан уже не пускали.
   -- Братишка, -- сказал молоденькому милиционеру мой друг Женька, -- мы приехали из Сибири, скоро уедем обратно и никогда уже не увидим Регистан. А мы с детства ужасно мечтали его увидеть. Мы ненадолго, а?
   -- Меня начальство убьёт, -- печально сказал милиционер. -- Ладно, ребята, только недол­го.
   Ей-богу, не помню, был он узбеком, русским или команчем, но это был очень хороший парень.
   Мы облазили сверху до низу все три медресе -- старинные духовные училища правоверных. Мы забирались на их плоские крыши, под самый резной купол медресе Шер-Дор, мы входили в гулкие пустые залы Тилля-Кари и, восторженно поскуливая, фотографировали разноцветное кружево настенной резьбы. Благоговейно согнувшись в три погибели, мы спускались в мрачные подвалы, машинально удивлялись отсутствию изможденных узников и буквально впитывали кожей густую энергию древних сводов. Мы ступали по узким ущельям меж стен, уходящих в небо, и обретали смысл жизни. За этим занятием нас и застал наш юный благодетель в милицейской форме. Он был немного бледен.
   -- Ребята, мое начальство приехало. Давайте быстро, через забор!
   -- Все, братишка,­ нас уже нет!..
   Без ложной скромности скажу, что всегда недурно лазил через заборы. И через тот забор великого архитектурного ансамбля я перемахнул легко и изящно, как горный барс. А Женьке не повезло: он зацепился джинсами и когда уже приземлился по ту сторону, на заду у него зияла дыра и свешивался прямоугольный лоскут ткани.
   Я по натуре незлораден и отзывчив, но тут не выдержал и стал вульгарно ржать. Женька, как человек лёгкий, веселый и вообще идеальный товарищ в скитаниях, тоже стал ржать. Вот так мы весело смеялись, стоя у забора в тенистом парке с чистенькими скамеечками.
   Не прерывая благотворного смеха, я подвел Женьку к ближайшей скамеечке, сел, достал из сумки свой походный портняжий набор, развернул парня к парку передом, к себе задом и стал зашивать дыру на его джинсах. Из дальних закусочных по-прежнему доносились изумительные восточные напевы, в сквере тихо шелестела густая листва, я сидел в парке в двух тысячах километров от дома, в самом центре Средней Азии, радостно смеялся и зашивал дыру на джинсовом женькином заду. На душе были мир и покой.
   -- Порядок -- теперь не простудишься, -- сказал я, закончив работу. После чего спрятал походный набор в сумку и отлип от скамеечки...
   Оказалось, что скамеечка та была свежеокрашенной и теперь на моих собственных брюках сзади ярко зеленело нежное светло-салатовое пятно.
   Кто-то, возможно, обвинит нас в неадекватных реакциях, но минут десять мы были нежизнеспособны. Мы всхлипывали, плакали от хохота, икали, с трудом продавливая сквозь смех "ой, не могу!" и прочие, приличествующие ситуации слова. Это был какой-то неодолимый парный психоз.
   Обретя наконец способность двигаться, мы расслабленно и шатко, как матросы в увольнительной, вышли на дорожку под стеной медресе Улугбека и пошли на звук все тех же напевов из "Тысячи и одной ночи". Наши штаны сияли на задах свежей штопкой и светло-салатовым пятном. Мы были счастливы.
   А у дорожки, привалившись спинами к древней стене, сидела теплая компания из пяти-шести местных ребят. Я едва успел насторожиться, как нас окликнули. Остановили, усадили, вручили трехлитровку с пивом и дружелюбно спросили, откуда мы, и как нам здесь, и как там у нас. Мы разговорились.
   Трехлитровка ходила по рукам, потом кто-то, кажется, сказал: "Сезам, налей!", -- и появилась вторая. И мы замечательно посидели, и был там один парнишка из Ташкент­ского университета, с которым я очень славно потрепался о династии Тимуридов.
   А южное небо над нами тем временем сгустилось до темного фиолета, высыпали лохматые звёзды, и под пятивековой стеной медресе Улугбека торжествовала полная не столько дружба народов, сколько общечеловечность людей.
  
   -- А что у нас с ужином? -- мягко спросил Детонатор.
   Солнышко заглянула в котелок.
   -- Закипело. Леш, давай пакеты.
   Я достал из рюкзака полиэтиленовый мешок с концентратами и принес к костру. Солнышко провела опрос общественного мнения. Общественное мнение заискивающе высказалось за куриный суп с вермишелью.
   -- С вермишелью... -- задумчиво сказал Длинный. -- Это к дождю...
   Мое шитье закончилось, и штаны вновь обрели приличный вид. Мелькнула мысль сходить на водопад умыться, но ноги, обезумевшие от двухдневного спуска по камням, бурно запротестовали: "Пижон! Эгоист!". К ногам присоединился и весь остальной организм, отсыревший и замерзший: "Слышь, я немного простыну, а?" -- "Я тебе простыну!" -- мысленно рявкнул я. -- "Ну ладно, уж спросить нельзя", -- организм обиженно чихнул и умолк. Вообще-то он у меня был сознательным парнем и никогда не подводил в экстремальных ситуациях. Хотя... может, это и не его заслуга. Ведь кто-то же вдавил мою ногу в камень, пока Солнышко отходила в сторону? И тогда, в Самарканде, кто-то ведь здорово развлекался с нашими штанами, беззлобно веселил нас с Женькой, а потом ещё и компенсировал некоторый материальный ущерб незабываемой встречей. Нет, ребята, как хотите, а штаны просто так не рвутся...
   До ужина решил наточить топор. Выбрал хороший плоский камень и устроился возле него.
   -- Леха топор точит! -- возроптал Моряк. -- Это уж точно к дождю!
   -- А люди будут говорить: "Там опасно, там на тропе сатирик пошаливает" -- сказал Длинный.
   Потом оглядел голые скалы над нами, каменные "шкафы", по которым мы сползли с перевала в долину, и вздохнул:
   -- Впрочем, над кем тут пошаливать-то...
  
  

"ДИСКОТЕКА У ГЕОЛОГОВ"

или

НОВИЧКИ В ЗОЛОТОНОСНЫХ ОБЕЗЬЯННИКАХ

"Светские забавы -- искусство тонкое.

Берётся новичок при дворе, как правило, из провинциалов..."

(Приписывается то ли императору Кулигуле, то ли Цезарю Борджиа)

   Друзья Детонатора догнали нас у озера Тальмень. Эти ребята из Ноябрьска вообще очень резво ходили через перевалы. И хоть Бороде было уже под шестьдесят, а Незабудка и вовсе была женщиной, но чтоб мое перо так скакало по бумаге, как эта компания по горам.
   Их сигнальный огонь под перевалом Норильчан мы увидели ещё накануне вечером. Меня выдернул из палатки истошный вопль Моряка: "Ребята!", -- и я вылетел из палатки в чём был, без смокинга и воротничка. Я был уверен, что Моряка дерет какой-нибудь озверевший медведь.
   Моряк стоял на краю поляны и моей подзорной трубой истово тыкал в темноту между елями. В той стороне под черной кромкой хребта весело помаргивала жёлтая звёздочка.
   Солнышко, как человек женский, юный и непосредственный, захлопала в ладоши:
   -- Это они! Это они!
   -- Надо бы им сигнал подать, -- озаботился Детонатор. -- Морзянкой. Бард в армии радистом был -- он поймет.
   Моряк взял свой мощный галогенный фонарь и спросил, не знает ли кто азбуки Морзе. По странному совпадению азбуки Морзе не знал никто. Тогда Моряк просто наугад выпалил в темноту несколько очередей из точек и тире. Огонь под перевалом погас.
   -- Моряк, ты что им такое передал? -- спросил я. -- Может у тебя ненароком получилось "Канайте отсюда, кони педальные!"?..
   ...-- Нет, это было повторяющееся сочетание букв "МС", "МС", -- рассказал нам потом Бард. -- Мы и так, и сяк гадали, что это означает, додумались даже до "Мы Сдесь", а потом плюнули -- наш сигнал всё равно принят, -- смахнули огонь с камня и легли спать...
   Вечером праздновали встречу. Спирт разливали в футлярчики из-под фотопленки "Орво-хром". В честь такого дела заварили полный котелок гречки, бухнули туда пару банок тушенки, которую ноябрьцы приволокли нам через озера и хребты. А поскольку эти ребята к горам относились хоть и с большим уважением, но без излишнего трепета, то они притащили с собой и гитару. При виде инструмента со мной сделалась тихая истерика.
   После третьей "орвохромочки" общение, как водится, утратило начальную стройность, но приобрело очаровательную живость. Я взял гитару. Скиталец рассказал альпинистский вариант известной басни:
   -- Бежит лисица по горной тропе (возгласы "уже хорошо!"). Видит, на скале сидит ворона (смех). В клюве, естественно, сыр (вздох Длинного). "Ворона, ворона, -- спрашивает лисица, -- а правду говорят, будто ты альпинизмом занялась?" -- "Кар-р!" -- ответила ворона. Сыр выпал... и повис на страховке.
   Жить становилось лучше, жить становилось надёжнее. Эти ребята были горными профессионалами. У них были "кошки", веревки и настоящие пуховики. У них были "быстрые" палатки и большой опыт шастанья по горам. Они никогда не теряли сигарет на лесных полянах. С ними уже можно было лезть через таинственный перевал Радужные Надежды к затерянным Осиновским озерам. Я верил в них, как старый коммунист в светлое будущее!..
   На этой высокой ноте у меня сорвалась нога и опрокинула стоящую на траве кружку с чаем. Наверху, где-то в районе созвездия Лебедя, кто-то захихикал.
   ...-- Народная мудрость, -- сказал Скиталец, облизывая ложку, -- ...народная мудрость гласит: "Хорошему инструктору туристская группа не верит уже на вторые сутки". И это правильно. Только в туристских походах и только среди инструкторов рождаются самые изощрённые розыгрыши.
   -- Ха! -- сказал Моряк. -- Ты не знаешь, как умеют разыгрывать на флоте!..
   -- Не спорю, -- лицемерно согласился Скиталец, -- и всё-таки у инструкторов по туризму есть обалденные классические приколы над новичками. Возьмем, хотя бы, "добычу золота"...
  
   Во время очередной дневки инструктор с миской в руке, крадучись, но чтобы при этом оставаться достаточно заметным, спускается к любому ближайшему водоему (река, озеро, ручей, океан, большая лужа и т.д.). "Притаившись" в кустах -- так, чтобы его было видно из лагеря, -- он начинает в своей миске промывать песок. Рано или поздно обязательно найдется самый любопытный из новичков, который подойдет и чистосердечно спросит:
   -- А чего это ты тут делаешь?
   -- Да так, ничего особенного, -- туманно отвечает инструктор, не отвлекаясь от миски. Но в конце концов, уступив расспросам, всё-таки не выдерживает и признаётся, что моет золото.
   -- Так ведь на Кавказе (на Валдае, в Омской области и т.п.) нет золота.
   -- Ну, нет -- так нет, -- невозмутимо соглашается инструктор, продолжая промывать в миске песок.
   На берегу скапливаются любопытные и с шутками-прибаутками наблюдают за процессом. Когда их становится достаточно много, инструктор незаметно подбрасывает в миску заранее припасенный кусочек канифоли, покрытый "золотой" краской (годится и простой камешек, но чем меньше -- тем правдоподобней). И через некоторое время, прервав промывку, неброско, но и шибко не таясь, выцепляет из миски "самородок".
   -- Ну вот, на сегодня, пожалуй, и хватит.
   "Самородок" быстро исчезает в кармане инструктора. Через минуту вся группа сидит на берегу и старательно промывает песок в своих мисках. Это надолго.
  
   -- А помнишь "короткий маршрут"? -- улыбнулся Бард.
   С озера дохнуло ветерком, костер дёрнулся, лизнул чьи-то дырявые носки, развешенные для просушки, и вновь обрел своё неторопливое достоинство. Судя по исчезающим звёздам, небо затягивалось.
   -- Что за "короткий маршрут"? -- спросила Солнышко, отпинывая кроссовком не то самородок, не то уголек из костра.
   -- Что за "короткий маршрут"? -- спросил я, нацеливаясь кружкой на котелок с чаем.
   -- Да это элементарно, -- сказал Бард и отдал гитару Скитальцу. -- Грубо, примитивно, но при талантливом исполнении всё равно попадаются. В общем так: инструктор, склонившись над картой...
  
   Инструктор, склонившись над картой, бормочет: "Коротким маршрутом или длинным?.. Коротким или длинным?.." Туристской группе сама постановка вопроса представляется нелепой и безнравственной -- конечно, коротким! Однако, выясняется, что короткий маршрут проходит через обезьяний питомник (или заказник камышовых котов, или заповедник орлов-туристников и т.п.), где обезумевшие от скуки обезьяны имеют обыкновение прыгать на спину мирному туристу и вцепляться ему в волосы. И вот чтобы уберечь головы, обычно на этом переходе рюкзаки надевают не на спину, а непременно на грудь, и держат их открытыми, дабы в момент приземления дикой и злобной обезьяны на ваши плечи, вы бы могли быстро спрятать голову в рюкзак.
   -- Но это ужасно неудобно, -- вздыхает инструктор, -- и поэтому я склоняюсь к пути в обход. К тому же я так и не научился носить рюкзак на животе...
   Общеизвестно, что ради более короткого маршрута туристы способны на всё. Инструктора долго уговаривают не бояться трудностей, выражают готовность стойко переносить любые неудобства, упрашивают его нести свой рюкзак в традиционной манере, обещая страховать с тыла и отгонять любых, даже самых навязчивых обезьян.
   Наконец, инструктор нехотя соглашается. Общее ликование.
   Вскоре группа выступает на маршрут. С рюкзаками на груди она несколько смахивает на стадо многодетных кенгуру...
  
   -- Господи, да неужели находятся лохи, которые клюют на такое! -- изумился я.
   С ближнего склона донеслись торжествующие вопли диких обезьян.
   -- И не на такое клюют, -- и Скиталец зачерпнул из котелка ещё порцию чая.
   -- "Дискотека у геологов", -- прошептала Незабудка. Борода, Скиталец и Бард засмеялись.
   -- Какая дискотека? -- Моряк с хрустом потянулся и замер, уставясь на пакет с сухарями..
   Незабудка села на спальник и обхватила руками колени.
   -- Розыгрыш, конечно, жестокий, но имеющий большое воспитательное значение...
  
   Из века в век инструктора перед походом предупреждают свою туристскую группу: "Не берите с собой ничего лишнего". Берут! Берут "представительские" шмотки, берут туфельки на шпильках, шелковое белье, сарафаны с рюшечками, убойные батники, отпадные джинсы! Вес косметичек соперничает с весом рюкзака. Могут забыть дома соль, спички, таблетки "сухого горючего", компас, карту, палатку, тушёнку (!!!), но маникюрный набор -- никогда!
   Естественно, имеются в виду, в основном, не мужчины, хотя последние тоже далеко не всегда демонстрируют экипировочный аскетизм.
   Вот для борьбы с подобными салонными предрассудками и был изобретен старинный туристский розыгрыш "Дискотека у геологов"...
   ...Стоянка где-нибудь в глухой лощине, поросшей лесом. Задолго до "дискотеки" проводится обследование склонов и леса на предмет их ночной безопасности. Затем у группы под тем или иным предлогом (например, техосмотр и противокомариная смазка батареек) изымаются все фонарики. Под вечер один из инструкторов незаметно умыкает транзисторный приемник и с соблюдением всех правил конспирации исчезает с ним в лесу. Устроившись на склоне, метрах в двухстах выше стоянки, он врубает музыку, регулируя громкость "волнами" -- чтобы создать эффект звука, доносимого ветром.
   Итак -- лагерь, стоянка в совершенно диком безлюдье, где за год бывает максимум двадцать человек и то ненормальных. И вдруг откуда-то сверху ветер доносит "Йестедей", "Отель Калифорния", ритмы "Бонни-М" и классику типа "Два кусочека колбаски". Народ заинтригован.
   -- А это дискотека у геологов, -- поясняет другой инструктор. -- Четверг сегодня.
   Дамы начинают нервничать.
   Подходит третий заговорщик.
   -- Слышь, может, сходим к геологам? Им сегодня на дискотеку обещали пиво завезти.
   Начинают нервничать мужчины.
   Наконец, после долгих уговоров один из инструкторов соглашается ("Чёрт с вами, только ненадолго") сводить желающих к геологам на дискотеку. Срочно из рюкзаков добываются заветные наряды, достаются косметички, за палатками и внутри в трепетном волнении осуществляется священный переодёв под лозунгом "Мальчики, сюда не ходить и не смотреть". Наводится макияж, и вскоре группа фанатов и фанатичек -- наряженная, накрашенная и надушенная -- уходит в ночной лес. Впереди идет инструктор, освещающий путь единственным фонариком.
   Идут недолго, минут пятнадцать-двадцать. Затем фонарик неожиданно гаснет, и коварный инструктор тихо растворяется в лесу, не откликаясь на призывные крики. У него сейчас простая задача: незримо опекать группу, но до завтрака на глаза не попадаться -- разорвут.
   Когда и в каком виде любители дискотек выдираются из леса в лагерь -- чтобы описать это, нужно уже другое, более трагедийное перо...
  
   -- Лёха, а чего это ты строчишь? -- ухмыльнулся Детонатор. -- Я ж тебя знаю: растиражируешь приколы и сорвешь в туризме всю воспитательную работу.
   -- Ни хрена -- новые придумают, -- сурово сказал я, не отрываясь от блокнота.
   Моряк поднял голову и посмотрел вверх, где в темноте плясали искры костра.
   -- Я думаю, что при таком суровом воспитательном методе, как "дискотека", кто-то всё-таки оберегает бедных пижонов в ночном лесу. Да и самого инструктора -- тоже. Иначе, это были бы массовые жертвоприношения на алтарь Макаренко.
   -- Не впадай в мистику, друг мой, -- сказал Детонатор и сдернул с перекладины свой внезапно вспыхнувший носок. -- Только мистики, блин, нам тут не хватало!
   Скиталец перестал мурлыкать и начал уже петь. Пел он много, но хорошо. Помню украинизированную пародию на "Если друг оказался вдруг" Высоцкого. В украинской орфографии я полный профан, но звучало это примерно так:
   "Як ще трапылось так тоби
   Хлопца зустрив на пив пути,
   Як ще сразу не раскусыв
   Свий вин, чи сучий сын,
   Хлопца в горы тягны, рискны,
   Кирпичину в рюкзак запхны,
   Як ще пэр вин не мов, бугай,
   От того й забирай..."*
   Потом ещё немного выпили и много пели. На темном озере тихо плескались хитроумные таймени и хариусы, едва не сдохшие со смеху от нашей дневной рыбалки. Это когда Длинный торчал на берегу, как столб с привязанной удочкой, а сзади на камнях в хватательных позах замерли мы с Солнышком. По утверждению Детонатора -- как в той сказке: "Первая рыбка-- моя... А вторая -- моя..."
   * К своему глубочайшему сожалению, я не знаю авторов этой пародии.
  

ВНИМАНИЕ! ВСЕМ ПОСТАМ!

"Розыгрыши, возбуждающие смуту

в умах, караются бичеванием..."

(Из проекта Уголовного Кодекса

древних шумеров)

   Баньку эту, точнее -- ивовый каркас и каменный очаг, Детонатор нашёл во время своих фоторазведок. Банные останки покоились на берегу озера, у впадения в него речки Громатухи. Мы с Моряком сразу воспламенились идеей попариться, пусть даже на диком дальнем берегу, пусть даже потом пришлось бы (и пришлось!) возвращаться в полной темноте, наощупь переправляться через речку по натянутым тросам и шарахаться по ночному лесу.
   Баня стоила того.
   Длинный, Борода и Детонатор с Солнышком проект не поддержали, сочтя его слишком тягомотным. Незабудка, Скиталец и Бард вошли в долю, вложив в предприятие большой полиэтиленовый тент. Мы обещали позвать их, когда всё будет готово.
   Полдня мы возились с "банькой". Полдня я чинил и увязывал её полуразвалившийся каркас. Моряк таскал дрова и протапливал закрытый и потому ужасно неэкономичный и прожорливый очаг из камней. Очаг жадно глотал дерево. Моряк, у которого даже усы вспотели, стащил сюда весь хворост на сотни метров от устья Громатухи. Такого количества дров хватило бы для вывода на орбиту средней ракеты-носителя.
   Наконец вода, которую мы плескали на камни, перестала по ним растекаться, но мгновенно скатывалась белыми шипящими шариками.
   -- Доходит, -- сказал Моряк и стал помогать мне вязать каркас. Веревки кончались.
   -- С веревками любой дурак свяжет, -- бормотал Моряк.
   -- С дровами любой дурак истопит... -- бормотал я.
   Работа продвигалась, но очень медленно.
   -- Не оценят! -- вздыхал я.
   -- Наши -- оценят... А вообще, люди часто отторгают то, что не вмещается в рамки обыденности. -- Моряк на секунду задумался и даже перестал вязать каркас. -- А жизнь, между прочим, ценна именно тем, о чем можно вспоминать под старость...
   -- Не-а, -- сказал я. -- Жизнь ценна теми, кто нас любит.
   Темнело. Вода на озере отливала холодной сталью. Мы ускорили темп. Орудуя проволокой и бечевкой, я немного выпал из реальности, но потом занозил палец и впал обратно.
   -- ...гениев... Общепринятый идиотизм -- это нормально, -- скорбно бормотал Моряк, -- а элементарные розыгрыши, рассчитанные на малолетних с тяжелой интеллектуальной недостаточностью, -- это, значит, ай-яй-яй!
   Я насторожился, готовясь услышать очередную историю из богатой биографии Моряка. И услышал.
  
   Возможности человека жестко ограничены его биологией. Впрочем, границ этих никто не знает. Например, кто может поручиться, что при проектировании "homo sapiens" в его конструкцию не включили некий тайный контакт, где-нибудь между шестым и седьмым позвонками, и если найти его и закоротить, ну, скажем, капелькой спирта, то человек взлетит над землей и будет летать, пока спирт не растворится?
   Это в порядке гипотезы. Но в целом, повторяю, возможности человека весьма ограничены его несовершенной конструкцией, и только человеческая наивность не вмещается в эти рамки и бурно выплескивается за них, устремляясь в беспредельность...
   ...Лето. Конечная остановка автобуса. Жара несусветная. Автобус замер на стоянке. У шофера обеденный перерыв, он раскрыл для вентиляции все двери и забрался в салон. Сидит и читает газету.
   На остановке потихоньку скапливается народ. Самые бойкие подкрадываются к автобусу и осторожно заглядывают внутрь. Раз дверь открыта, а мужик сидит и не ругается -- значит, не водитель. И первый же, кто заглянул в автобус, задает провокационный и, я бы сказал, фатальный вопрос:
   -- А где шофер?
   -- А черт его знает, -- лениво отвечает шофер, которому вдруг захотелось наказать порок людского нетерпения и вознаградить добродетель скромности.
   А самые нетерпеливые всё подходят и подходят.
   -- А где шофер?
   -- Да ходит где-то, -- отвечает шофер, читая газету.
   Народу в салоне прибавляется. Заглядывают новые жертвы активного солнца.
   -- А где шофер?
   -- Да куда-то запропастился, -- хором отвечают им.
   Шофер читает газету. Потом смотрит на часы -- до конца обеденного перерыва остается десять минут.
   -- Ей-богу, если этот паразит через десять минут не явится -- сам заведу и поеду!
   Проходит десять минут. Народу в салоне ещё прибавилось. Шофер смотрит на часы.
   -- Ну всё! Я предупреждал!
   Выходит из автобуса, угрожающе забирается в кабину и заводит мотор.
   В салоне нешуточная тревога.
   -- Эй, мужик, ты что, охренел?!
   -- Люди ждут, а он где-то ходит, -- вызывающе говорит шофер и круто выруливает автобус на остановку.
   Те, кто раньше устроился в салоне, в панике выпрыгивают из автобуса. Навстречу им ломятся те, кто ожидал на остановке. Их пытаются остановить, но сообщают вещи слишком немыслимые, чтобы ради них не занимать места.
   Шофер закрывает двери салона:
   -- Поехали!
   Автобус трогается и, набирая скорость, исчезает за поворотом. С остановки кто-то скачками несется к телефону-автомату...
   "Внимание! Всем постам! Только что с остановки "поселок Амурский" какой-то пьяный козел угнал автобус с людьми. Движется в направлении поселка Степной по рейсовому маршруту. "Шестой", "шестой"! Срочно перехватить козла и остановить!"
   А автобус действительно движется по рейсовому маршруту. Объявляются остановки, пробиваются талоны, но над незадачливым шутником уже скапливаются милицейские тучи. И где-то на раздольном шляхе между поселками Амурским и 1-го кирпичного завода автобус с воплем обгоняет милицейская машина и встаёт поперек дороги. Шофера, не слушая его сбивчивых объяснений, вытряхивают из кабины, заковывают в наручники и запихивают в "воронок". Путевой лист и прочие документы остаются в кабине автобуса.
   Разобрались с ним только к вечеру. График движения в тот день накрылся капитально, но великодушные милиционеры потом, задним числом, честно отметили парню в путевом листе: "Был задержан по поводу угона автобуса". Персональное дело шофера разбирали в автопарке, его лишили не только тринадцатой зарплаты, но и всякого желания неосторожно разыгрывать людей, безграничных в своей наивности.
  
   ...Когда на каркас баньки натянули полиэтиленовый тент, встал вопрос, кому первым её испытывать. Я предложил свою кандидатуру, поскольку не мог рисковать Моряком -- хранителем преданий и уникальных историй из жизни. На берегу уже было темно, хоть глаз коли. За деревьями Скиталец, Бард и Незабудка разводили костер.
   Мы осторожно накрыли очаг шатким полиэтиленовым колпаком. Я разделся. Моряк вручил мне пихтовый веник.
   -- Слышь, Моряк, -- спросил я. -- А что, автобус с людьми так и остался на дороге за городом?
   Моряк пожал плечами и загадочно сказал:
   -- Не бойся, там было кому позаботиться... Скажем так: в детском саду детишки слегка расшалились, а некие дяди-воспитатели их тем шофером слегка отшлепали.
   -- Но если шофер -- только реквизит в чужой постановке, то за что же его было наказывать?
   -- А это как в политике: виноват в том, что стал реквизитом.
   Я полез в баньку, успев подумать, что потусторонние мотивы нас до добра не доведут. Впрочем, эта мысль быстро улетучилась, как только в нос мягко ударил аромат хвои.
   В моем распоряжении были котелок с водой, кружка и полтора кубометра свободного пространства.
   -- Если что -- кричи, -- туманно сказал Моряк, приваливая вход камнями.
   -- А как же, -- я черпанул из котелка полную кружку и небрежно выплеснул всю воду на огнедышащие камни...
   Я не учел малый внутренний объем помещения. Раскаленный пар мгновенно заполнил все пространство под тентом, вломился в легкие, в нос, в уши. Уши, что называется, "свернулись в трубочку", глаза полезли на лоб.
   -- Отворяй! -- дурным голосом заорал я.
   К чести Моряка, он тут же отвалил от входа камни. Я пулей вылетел из баньки и с шипением погрузился в озеро Тальмень. И темная ледяная вода тихо сомкнулась над моей ошпаренной головой...
  
  

слияние с природой

"Ну, ребята, вы даёте!"

(Марк Аврелий, из раннего)

   -- Мистика! -- сказал я, залепив пластырем пальцы ног и отогнав видение здоровенного ломтя жареного мяса. -- Мистика! Сижу и сам себе не верю: где сижу, зачем залез... Но внутри такая гармония, что, наверное, пора сдаваться психиатру.
   Темнота затянула аварийную стоянку на полпути к перевалу Радужные Надежды. Лихой градовый заряд накрыл нас на скалах и быстро отбил охоту лезть дальше. Лес был мокрым насквозь. Из-под белого крошева высовывались лиловые ягоды черники. В каньоне ревела Громатуха, в небе со скрежетом проносились облака.
   -- Да, по современным нормам мы здесь все немного того... -- усмехнулся Скиталец. -- И ещё как "того": в горы, задарма, без спонсоров, без договоров о поставках кому-нибудь чего-нибудь...
   -- Облаков, льда или хотя бы фотографий, -- засмеялась Незабудка.
   Длинный задумчиво смотрел на костер. В стеклах его очков плясали древние языческие огни.
   -- А что, это идея. Представляешь, Моряк: презентация валютного бара "Снежный человек". На фоне твоего здоровенного фотопанно с видом перевала Норильчан ребята в лиловых пинжаках тискают презентуток, а под панно сидит сам автор -- тихий, пьяный и уже измазанный губной помадой.
   Борода зычно расхохотался. В камнях тревожно засвистали пищухи.
   -- Нет, уж лучше слиться с природой! -- сказал Моряк. -- В дивном... бр-р... Единении, желательно с легкой смазкой спиртом.
   -- "Мокрую дозу" вы сегодня уже получили, -- буркнул Детонатор.
   -- К тому же единение с природой посредством спирта, -- заметил Борода, -- чревато самыми печальными последствиями. Кстати, один мой приятель испытал это неоднократно и в полной мере...
  
   Чтоб в хорошей компании да выпить на природе -- к этому Толик всегда относился с пониманием и любовью. Пока судьба не послала ему три громких предупреждающих звонка.
   Звонок первый. Получил он как-то в одной местной газете гонорар за месяц. По такому поводу пригласил двух знакомых журналистов красиво слиться с природой. Взяли они две бутылки "Столичной", шесть пирожков с мясом, три пластиковых стаканчика (всё-таки интеллигентные люди) и пошли на берег реки подальше от мирской суеты. Там, под плеск волны и завистливые крики чаек, неспеша выкушали водочку с пирожками и со вкусом поговорили о проблемах творчества и превратностях журналистской судьбы. Потом душевно распрощались, и остался Толик один на пустынном берегу. И пришла ему в голову навязчивая идея искупаться. Да не просто искупаться, а в первозданном, так сказать, виде, безо всяких одежд, благо позднее время, сумерки и безлюдье.
   Сказано -- сделано. Обнажился Толик до самых незагорелых мест, сложил одежду и с наслаждением погрузился в лазурные воды нашей, к слову сказать, изрядно загаженной реки. Лихим кролем разогнал озноб, в пьяной отваге сплавал до бакена, однако не утонул, а полежал на спинке и неспеша вернулся на берег.
   Увы, одежды там уже не было -- сперла какая-то зараза всю одежду, вплоть до самой интимной и самой дорогой в данной ситуации детали туалета. И остался Толик одетым лишь в обручальное кольцо, один на пустынном берегу...
   Так если бы на пустынном! Но судьба, усмехнувшись, решила, что раз уж получилась такая забавная голая игрушка, то надо наиграться с ней от всей души. И вот уже донеслись до Толика буйные клики, брякнула гитара -- шли люди.
   И ведь пришли, гады, именно на то самое место -- две парочки, с гитарой, бутылкой и закуской. Расположились и стали пить, петь и заниматься умеренной любовью. В том смысле, что пока одна парочка мирно целовалась, другая с воплями и рычанием играла на берегу в догонялки. А когда он её догнал и стал хватать за всякие места, она -- нимфа хренова -- кокетливо отпихнула своего фавна, вскочила на склоненный ствол притопленной ивы и стала раскачиваться на нем в полной гармонии с природой. И это было бы только умилительно, если б под тем стволом не прятался голый Толик. От каждого качка взбесившейся наяды ствол ивы мягко вдавливал его голову в ил, после чего возвращался вверх, и вот так: мордой в ил -- глоток воздуха, мордой в ил -- глоток воздуха... Девица раскачивалась весьма интенсивно, и слава Богу, что её бойфренд не полез на иву, а наоборот, стащил с неё свою ненаглядную и спас Толика от верной и мучительной гибели.
   Эти ребята тоже умели со вкусом посидеть и полежать на лоне природы. Они не спеша, под гитару, под хиханьки и хаханьки, всё выпили, потом расположились парами по разные стороны ивы и позанимались любовью уже основательно, без баловства, создавая вздохами и стонами изумительный стереоэффект. Когда же парочки налюбились, оделись и с веселым смехом ушли в сторону городских огней -- на пустынном берегу послышался матерный шепот и громкий стук зубов. Толик выбрался из-под ивы и стал бегать кругами, хлопая себя и растирая.
   ...Три километра по ночному городу он преодолел примерно за три часа. Слишком часто пришлось сигать под скамейки, в кусты и в подворотни. Город будто помешался на ночных променадах. Толик прошел не девять, а девятью девять кругов ада. На нём... ну, почти на нём, час сидели и целовались. В кустах сквера Борцов революции на него довольно точно мочились. Местную малую речку он, не рискнув соваться на освещённый мост, преодолел вплавь. На другом берегу едва успел юркнуть в подворотню -- мимо гуляли и меланхоличный мужской голос вещал:
   -- Жизнь наша настолько обыкновенна, неромантична и бедна неожиданностями...
   В четвертом часу ночи в квартиру Толикова приятеля неожиданно позвонили. В прихожую вылетели и сам приятель, и жена приятеля, и старший сын с гантелей в руке. Из-за двери уныло донеслось:
   -- Слава, это я, Толя... Высунься на секундочку... только один.
   Слава высунулся и увидел Толика, на котором была лишь газета, причем, на том месте, где по библейской традиции полагается быть фиговому листку, ярко красовалось: "Правда"...
   Это был первый звоночек судьбы, остерегавшей Толика от загулов на природе. Второй раз звякнуло примерно через месяц.
   Рванули на рыбалку километров за сто от города. На легендарное озеро, где, по рассказам знакомых рыбаков, одурелые от скуки лещи и караси, толкаясь, лезут прямо на голый крючок. Поехали основательно -- с палаткой, бреднем, удочками и водкой.
   Выехали за черту города, затормозили, налили, выпили. И ещё раз налили и выпили. К слову сказать, Славка занимал немалый пост в УВД и потому мог безнаказанно водить машину в любом состоянии, хотя этим не злоупотреблял.
   Выпили -- и вновь летит навстречу ночная дорога. И вот так примерно каждые двадцать километров: "Тормози! Наливай! Ну, ловись, рыбка, большая и маленькая!" Хорошо ещё, что Славик имел опыт пьяного вождения, так что даже после пяти остановок вел машину как робот, разве что глазами остекленел. А что было бы, случись на его месте менее опытный и более трезвый водитель? Да ничего хорошего бы не было -- три трупа и назидательный сюжет в местной хронике происшествий. Но Славка продержался молодцом, на грунтовку свернул строго на нужном километре и вел свой джип, пока не блеснула во мраке большая вода и не заплескалось почти у самых колес.
   Вырубили фары, вылезли из машины. Тьма была беспросветная. Мишка, качаясь, стал устанавливать палатку, а Толик со Славкой занялись снастями. Размотали и забросили пяток удочек, закрепили удилища. Потом слазили в машину за бутылкой , стаканами и закусью.
   -- Ну, ловись, рыбка, большая и маленькая!..
   Приняли, покурили и решили, что не грех бы уже и поспать. Славка полез ночевать в машину, а Толик с Мишкой забрались в палатку и немедленно отрубились.
   Разбудил их дикий рев клаксонов. Толик вылез из палатки. Разлепил очи и увидел...
   Джип и палатка стояли посреди проселочной дороги, удочки были закинуты в громадную придорожную лужу. Почти упершись бампером в палатку, на дороге стоял и утробно орал сигналом "КАМАЗ". За стеклом кабины маячило лицо шофера, и Толик уловил момент, когда на этом лице дикая ошарашенность мгновенно сменилась безграничным восторгом...
   Это был второй звонок.
   Третий ахнул на всю катушку, хоть и не у Толика, но рядом. Случилось это на томном Востоке, точнее -- в Средней Азии, куда его занесло в гости к институтскому другу Вадиму.
   Гостит, значит, Толик у Вадима, и как-то раз тот предлагает ему провести веселый "мальчишник" на даче у одного своего приятеля. Дескать, горы, слияние с природой, классная компаша, то да се -- в общем, если не рай, то по крайней мере его филиал. Толик упирался ровно одну секунду. Жене Вадим сказал, что они едут помогать Рустаму чинить крышу. Жена, истомленная жарой и десятью годами сплошного Вадима, сделала вид, что поверила.
   Сели в машину, и Вадик погнал в сторону сине-зелёного хребта, который нависал над городком. После недолгого виляния по серпантину оказались в чудном месте, где на склоне горы разлегся дачный поселок, огороженный солидным забором со сторожем и сторожкой. Повиляв по поселку, прибыли, наконец, на дачу Вадимового приятеля. Там их бурно встретили три молодых человека, уже слегка поддатые. Толика они приняли как родного, а на две бутылки коньяка отреагировали оглушительным хохотом и продемонстрировали ящик водки "Буденный".
   Когда южная ночь упала на землю, из всей компании вязал лыко только пес хозяина. Толик спал, обняв гитару и бормоча ей: "Как тебя зовут-то?.."
   Фортуна (или кто там за нее), увидев, что её любимая игрушка сломалась, пожала плечами и взяла другую -- Вадима.
   Вот, значит, Толик кротко спит, а Вадим, который ещё держится на ногах, отправляется во двор полюбоваться звёздным небом. Налюбовался, но не успел ещё толком застегнуть брюки, как в темноте нечаянно наступил на спящую змею. Слава Богу, та змея была умеренно ядовитой -- своего рода дилетант между среднеазиатскими ползучими киллерами. Однако она всё равно обиделась и уж как умела, но ужалила Вадима в ногу. Вадим же достаточно долго жил в этих местах и много чего знал о влиянии змеиных укусов на жизнь живого человека. Он мигом протрезвел, причем настолько, что в дом вошел всего со второй попытки.
   Там все уже было тихо и покойно, почти как на известной картине Васнецова "После побоища Игоря Святославовича с половцами". Народ полег и уже ни на что не реагировал. И некому было оказать укушенному первую помощь или хотя бы проявить простое сочувствие.
   Через полчаса Вадим уже с основательно распухшей ногой кое-как вышел к сторожке. Дежуривший в ту ночь студент быстро сообразил что к чему и тут же вызвал "скорую". А пока она ехала, Вадим для нейтрализации змеиного яда на всякий случай выхлестал залпом прихваченную бутылку коньяка. И отрубился -- напрочь.
   Очнулся ранним утром от такого сушняка, будто в глотку выдавили пузырек силикатного клея. Поведя очами, увидел, что лежит в пустой больничной палате под капельницей. Дальнейшие исследования показали, что нога на месте.
   Открылась дверь и в палату вошла Шехерезада лет двадцати в белом халатике. Не скрою, никакой суд, ни гражданский, ни небесный, не оправдал бы дальнейший поступок Вадима, но если говорить о смягчающих обстоятельствах, то... да нет, всё равно... хотя, впрочем... Короче, когда медсестра неосторожно наклонилась над кроватью, Вадим, ещё находящийся под действием змеиного яда с коньяком, рукой, свободной от капельницы, ухватил её... право, не помню за что.
   Но это всё-таки не повод для того, чтобы с визгом отталкивать больного человека и пулей вылетать из палаты. И уж тем более вызывать карателей в лице дежурного врача. Этот предатель Гиппократа аккуратно освободил страдальца от капельницы, своими волосатыми ручищами мясника поднял его с кровати, заботливо провел по коридору и, буркнув "здоров", -- выкинул из больницы.
   Когда у подножия сине-зелёного хребта уже растаял утренний туман и в городке за­хлопали первые двери, Вадим -- в трусах, босиком и с крупной дрожью во всем организме -- позвонил в дверь своей квартиры. Жена открыла и молча встала на пороге, как Немезида.
   -- Валь, -- просипел Вадим, -- Вот чес-сло... вот ей-бо... змея укусила...
   -- Ну и ступай жить к своей змее!
   На грохот двери отозвались собаки в дальнем переулке.
  
   Незабудка пожала плечам:
   -- Типичный случай жесткого последовательного воздействия на воспитуемого с использованием педагогических методик, описанных в Ветхом Завете -- смотри примеры воздействия на фараона змеями, полчищами жаб, моровой язвой, саранчой и прочими гадостями. Как известно, в результате фараон не выдержал и отпустил евреев из Египта к едрёне фене.
   Сквозь общий смех Скиталец заметил, что в описанных Бородой случаях заоблачные воспитатели Толика демонстрировали не столько последовательность, сколько упрямство. Что же касается конечного результата...
   -- Так ведь Толик завязал вообще! -- радостно сообщил Борода.
   Мы грохнули.
   -- Кстати, Солнышко, а как у вас тут насчет змей? -- спросил я, озирая мокрую траву.
   -- Не бойся, -- ласково сказала Солнышко, -- змей у нас на Алтае мало и они, в основном, не ядовитые.
   -- А ядовитые нападают только на бывших моряков, -- добавил Моряк. -- Которые вместо того, чтобы толкаться в городах, расчищая себе место под солнцем, лезут в горы в компании таких же психов.
   Каньон гудел и рычал. Скиталец с Бардом и Незабудкой сунулись было умыться, но спуск к реке был такой, что умывание перенесли на завтра. Завтра ещё предстояло дотопать до истока Громатухи и выйти к загадочному перевалу Радужные Надежды.
   -- И всё-таки, Борода, -- сказал я, -- твои истории настолько поучительны, что отныне я даю категорический обет не пить на природе. По крайней мере, сегодня.
   Борода задумчиво почесал джунгли на лице.
   -- Так ведь это... Детонатор всё равно не даст.
   -- Перебьётесь, -- вежливо сказал Детонатор. -- Добирайте экзотикой ущелья и нереальностью ситуации. У нормальных людей и того нет.
   Но тут небо снова прохудилось. Закапал гаденький мокрый дождик и положил конец Священному Вечернему Трепу.
   -- Только спирт даром переводим, -- ворчал в палатке Длинный, забираясь в спальник. -- Предлагаю отныне духу погоды плескать в костер по конечному результату: была погода -- получи дозу, не было -- извини...
  
  

КОРОВА

"Корова в автобусе -- к деньгам..."

("Сонникъ", 1716 г.)

   Ночь. Из-за хребта лениво поднялась луна. Черные тени отползли в сторону, открывая мертвое, желтовато-голубое поле ледника. "Снежный человек", возвращавшийся снизу после вечернего сбора кореньев, неторопливо вышел из-за скалы и тут же нырнул обратно. На краю ледового поля прилепились к склону две маленьких палатки. Снег вокруг был изрядно утоптан.
   Йети почесал остроконечную мохнатую макушку: "Урх-урх!" ("Ёлки-палки"). Теперь надо было или двигать в обход по скалам, или переться напрямик. Ну, заметят, ну, родится ещё одна туристская байка...
   ...Я проснулся от тупой нарастающей боли в коленях. На скалах зашуршало, с дробным стуком скатился камень. Теперь предстояла сложная процедура: снять с Барда затекшую ногу, согнуть её, подтянуть колено к подбородку, выпростать ногу из спального мешка, разогнуть, подождать пока утихнет боль, потом согнуть ногу, засунуть обратно в спальник и водрузить на Барда. Потом всё то же проделать со второй ногой.
   Где-то на другой планете катили автобусы, светились телевизоры и зазывно смеялись под пальмами загорелые гетеры. А здесь -- тишина, марсианский ландшафт, на сердце заморозки, в организме -- острая котлетная недостаточность.
   Палатка -- два на два метра на пятерых. Бард сразу же растянулся у входа и велел всем складывать ноги на него. Себя назначил дежурным. Лежал, задумчиво покуривая на звёзды и нащупывая нож. Ибо сказано в писаниях: "А ежели страховка на ледниковом склоне не сдюжит и палатка поедет в трещину -- режь стенку и выталкивай всех наружу"...
   ...Это была стратегическая ошибка -- лезть на перевал во второй половине дня. Подвело старое описание маршрута: "Спокойный подъем и несложный спуск". Действительно, подъем был спокойный: два часа, обдирая руки, мы спокойно карабкались по голым заснеженным камням. Потом, вероятно, кто-то на небесах решил, что это для нас слишком скучно, из долины наползла серая мгла, и поднялась такая пурга, что дальше пришлось ползти наощупь. Ей-богу, в жизни есть масса более приятных занятий, например, удирать по солнечной полянке от бешеного быка или тонуть в теплом южном море. Впрочем, за всё надо платить и за красоту тоже.
   -- Леха, глянь, -- прохрипел Моряк, когда серая мгла уплыла за перевал.
   Я оглянулся и обомлел. На темно-голубом, вечернем небе, ясном, как глаза предателя, неподвижно висели, словно приклеенные, белые комья облаков. Под ними, насколько хватало обзора, громоздились синие хребты. Невидимое солнце чуть тронуло облака розовым и бросило немного золота на вершины.
   Простой ответ на банальный вопрос: "Кой черт вас туда несет?"
   Мокрые и примороженные, мы, в конце концов, вскарабкались на перевал и глянули на "несложный спуск". Кто-то, по-моему я, сказал: "Мама дорогая...".
   Лето в том году было жарким, ледники в горах подтаяли, обнажились трещины и накренились спуски. Широкий бергшрунд -- прискальная трещина во льду -- подступал под самую площадку перевала и изящно загибался вправо, отрезая путь в обход. Но шанс был: узенькая, метра два шириной, наклонная ленточка заснеженного льда между стеной и трещиной. Ленточка тянулась метров на тридцать до спасительной осыпи, по которой уже вполне можно было гулять вниз.
   Скиталец обвязался основной веревкой и, тихонько ступая в "кошках" по льду (Бард страховал), протянул веревку по-над трещиной, намертво закрепив её заклиненным в камнях ледорубом. Пристегнувшись к веревке карабинами, мы по-одному переправились на осыпь. Солнышко дважды съезжала на животе прямо в темную пасть трещины. Я сорвался раза три. На душе было фатально и спокойно.
   Через час стало совсем темно. Мы были зажаты на ледовой площадке между скалами и рядами трещин. Пришлось спешно нагребать снег, выравнивая склон, и ставить две "быстрые" маленькие палатки. Скиталец обзывал предстоящую ночевку на леднике элементарной, тривиальной, неудобной только для равнинных пижонов. Моряк индевел прямо на глазах. Меня колотила крупная сантиметровая дрожь. Девочки держались великолепно и дрожали очень мужественно.
   И вот ведь что самое подлое: перевал этот носит издевательское название "Радужные Надежды".
   ...Длинный заворочался и стал высвобождать из спальника ногу.
   -- Алексей, ты спишь?
   -- Ага. Как курица в морозильнике. Детонатору хорошо -- сопит себе...
   -- А как бде не сопедь с даким дасборгом. До ли дело Моряк...
   -- Как же, уснешь в вами, волки педальные. Кто под меня фонарик подложил?! Бард, ты жив?
   -- Всё о-кей, ребята! Чудная ночевка!
   -- Ну "радужные", ну, блин, "надежды"!
   -- Да и хрен на них, -- меланхолично сказал Длинный. -- Лезли в гору, влипли в лед, как говорится -- "за что боролись...". Здесь даже уютнее, чем на презентациях среди великосветских дам-с.
   -- Бросьте, господа, -- сказал Моряк. -- И презентации бывают недурны, и дамы на них... м-да! И никуда мы от светской жизни не денемся, хотя сейчас я бы, наверное, смотрелся на каком-нибудь фуршете, как... корова в автобусе. Был в мою бытность водителем автобуса такой случай. Никто не спит?
   Никто не спал.
  
   Работал у нас в автобусном парке Алик Марданян -- шофер, армянин и в общем неплохой парень, только сильно угнетенный тем, что "в Сыбыры" так много наивных людей и так мало простора для делового человека.
   -- Ай, дорогой, кем бы я был в Ереване! А тут просто негде развернуться умному человеку!
   И вот в этой наивной Сибири вечно попадал он во всякие немыслимые истории. Вот вас, к примеру, никогда не запирали с вашей возлюбленной на чердаке? На пару суток? Нет? А вот Алику такое выпало. Пришел он как-то к своей даме, а там почему-то муж не на работе. А у Алика кровь, понимаешь ли, играет! Ну и выманил даму на чердак её частного дома. Муж выходит, видит чердак не заперт -- непорядок. Запер его и пошёл в ночную смену. Утром возвращается, видит дома никого -- ага, думает, жена уже на работе. Так они двое суток на том чердаке и просидели, пока к любимой подруга не наведалась.
   Вот и всё у него было так.
   Утром прихожу в автопарк и вижу: классный шофер, красавец и джигит Алик Марданян с метлой и со своим большим грустным носом подметает гараж.
   -- Алик, что такое? Почему с метлой?
   -- Да вот, сняли с машины на две недели.
   -- Да за что же?!
   -- За корову...
  
   Был обеденный перерыв. Алик только-только приткнул свой автобус на стоянку возле конечной остановки на окраине города. Сидел в кабине и печально размышлял о печальной судьбе делового человека в этой нелепой Сибири. И тут подходят к автобусу какие-то мужики:
   -- Открывай.
   -- На стоянке не сажаю. Вон остановка.
   -- Да мы с коровой.
   Выглянул -- правда, в наличии ещё и корова. Грустная.
   Простые незамысловатые мужики, из городских сельчан. Корова у них, значит, приболела, и надо бы ее, значит, в ветлечебницу. В центр города. А на автобусе, вроде как бы, самое то... Так вот это, значит... не согласится ли он отвезти их с коровой туда?
   Алик им деликатно объясняет, что с коровами в автобусах ездить нельзя. Мужики упорствуют, аргументируют:
   -- Двадцать пять рублей. Всё равно у тебя обед.
   Было это в начале восьмидесятых, так что ещё немало людей могут подтвердить, что по тем временам двадцать пять рублей -- это было ого-го! Чтобы их заработать надо было пару дней за баранкой вкалывать. Добавьте к этому обеденный перерыв, час свободного времени и романтическую натуру Алика.
   В общем, распахнул он заднюю дверь, снял там поручень, и корова, неспеша, с достоинством, зашла в салон.
   -- Сама зашла, представляешь, да? Вот ведь -- и люди умные, и корова у них умная!
   Мужики расселись, Алик сунул четвертной в карман и повез корову в центр нашего миллионного и орденоносного города.
   Забегая вперед, замечу: жаль, что он корову до центра не довез -- городу было бы на что посмотреть и что потом вспоминать.
   Едут они по окраинам, подбираются к оживленным магистралям. Буренка тем временем вполне освоилась в автобусе и даже присоскучилась. Подумала и пошла себе вперед по салону, пока не уперлась рогами прямо в стекло кабины водителя. Чтобы, значит, следить за дорогой.
   А в противоположном направлении по той же дороге безмятежно катит машина службы безопасности движения из нашего же автопарка. Едут в ней мирные, расслабленные мужики, наблюдают вокруг себя полную безопасность движения и видят, как навстречу им движется автобус, и сидит в нем Алик Марданян, а за правым плечом у него маячит... ("Витя, я что-то не пойму... Мать моя!.. Витя, ущипни меня! Ой, блин, да не так же!")... маячит натуральная коровья морда.
   Безопасные мужики всё-таки кое-как справились с управлением, крутанули свою машину на сто восемьдесят градусов и ринулись в погоню.
   Обгоняют они автобус, стопорят его и в большом возбуждении подбегают к кабине.
   -- Что это у тебя?! Вон там?!
   -- Где? -- изумляется Алик.
   -- Вон там! Вон!
   Алик оборачивается.
   -- Елки-палки! Ни хрена себе! Мужики, вы что, сдурели, да?! С коровами в автобусе ездить запрещено!
   ...-- И ты понимаешь, что самое обидное! -- горько сказал мне Алик. -- Ну что за люди! Ты бы -- сразу всё понял, я бы -- сразу всё понял. Возьми в Ереване десять любых человек -- из них одиннадцать сразу бы всё поняли! Но эти попались, ну такие непонятливые! "Как это ездить запрещено! Почему запрещено, если ты уже деньги взял?!" Ну что за люди! Одно слово -- Сыбыр.
   Алик горестно вздохнул и пошёл подметать гараж.
  
   Длинный пригорюнился:
   -- Жалко корову. Так её и не вылечили.
   -- Вылечили, вылечили! -- успокоил его Детонатор. -- Отвезли в ветлечебницу на попутной пожарной машине, отпоили касторкой, и встретила она там молодого красавца-быка, они полюбили друг друга, и стали жить-поживать и сено жевать...
   -- Моряк, -- сказал я, -- чтоб мне в трещине пропасть ("Балда", -- пробормотал кто-то), если ты не считаешь, что те мужики с коровой пришли к Алику не по своей воле. Они, конечно же, были приведены кем-то в воспитательных целях?
   Стук-стук-стук (покатился где-то камень).
   -- Думай как хочешь, -- серьезно сказал Моряк, -- но ребята из службы безопасности движения потом рассказывали, что и не собирались ехать по той дороге -- у водилы рука сама руль повернула. Ну а что касается Алика, то он, в конце концов, нашёл себя. У него сейчас несколько ларьков на рынке, и все там, от рекетиров до милиции, его глубоко уважают за честность, доброту и основательность. И сам он о "Сыбыры" теперь отзывается с исключительным уважением.
   Бард из-под наших сложенных ног мягко заметил, что, по-видимому, сегодняшняя ночевка на леднике -- это тоже чей-то воспитательный прием. И если наша палатка ещё не съехала в трещину, то значит кроме самонадеянности больше нас наказывать не за что -- мы чисты как агнцы...
   -- Перед закланием, -- добавил Длинный.
   На этой светлой ноте мы и заснули.
   ...Утром я выполз из палатки на снег, вспомнил, что сейчас август и напугал ребят диким хохотом.
   -- Ещё один не вынес лишений, -- грустно донеслось из соседней палатки.
   Солнце заливало ледник, плескалось на камнях. Скиталец выбрался на белый свет, прищурился на ряды трещин и буднично сказал:
   -- А вон там можно попробовать.
   И показал мне ровное снежное поле между трещинами.
   Там мы и прошли в связках по трое. Потом долго спускались по морене, по нагромождению каменных глыб, мимо голубого ледопада -- вниз, в потаенную долину Осиновских озер, к воде и дровам...
   На первой же поляне сбросили рюкзаки и плюхнулись на ковер из дикого зелёного лука. Я сбегал к ближайшей луже. Разбив тонкий ледок, набрал полную фляжку воды и притащил ребятам. Потом Незабудка с Солнышком побежали умываться за скалу, а парни, распаковав фотоаппаратуру, стали отщелкивать морену, ледопад, озеро внизу, далекий хребет, через который нам ещё предстояло перебираться и мою умиротворенную морду. Мы прорвались и были счастливы. Эта радость недоступна людям, считающим лазанье по горам пустой блажью. И всё-таки, если у них в груди не просто насос, разгоняющий по жилам минеральную воду, -- они нас поймут.
   -- А в общем-то всё нормально, -- сказал Детонатор, меняя пленку. -- Для альпинистов-спортсменов наш героический прорыв вообще смехотворен.
   -- Зато у них порой личные мотивы покорения вершин доминируют над чувством команды, -- заметил Скиталец. -- А наша дилетантская команда не дробилась по интересам и потому сделала немного больше, чем могла. Честно говоря, до сих пор ночевать на леднике мне ещё не выпадало.
   Мы с Моряком прекратили жевать дикий лук и гордо переглянулись.
  
  

РОКОВОЙ НОГОТЬ

"Захожу я как-то в желудок..."

(Из рассказа знакомого хирурга)

   Тем, кто когда-нибудь, после прохождения кошмарного перевала и ледовой ночевки, в конце концов спускался со снегов в зелёную долину и, сняв рюкзак весом в полтонны, падал на солнечную поляну среди кедров, -- тем не надо объяснять, что такое суточная дневка после подобных передряг. Остальным это объяснить, пожалуй, невозможно.
   -- Легче объяснить, что такое любовь, -- сказала Незабудка.
   -- Лёш, спой ещё что-нибудь, -- попросила Солнышко и украдкой глянула в сторону склона, заслоняющего перевал ПГПИ. Её тезка щедро грело поляну с нашими оттаивающими телами.
   Долина Осиновских озер стиснута матерыми хребтами и отрезана от мира настолько, что здесь не только нет избирательных участков, но даже ржавая консервная банка выглядит несколько инопланетно. Выходов отсюда было три: перевал ПГПИ, перевал ГАКПИ (названия им давали явно не поэты) или километров шестьдесят по бурелому.
   Или вообще никуда не идти и обживаться здесь, в этой прелестной долине.
   Я перевернулся на спальнике, подставил солнцу голый живот и взял гитару.
   "Господи, Ты ж в курсе,
   как отчаянно искал я
   нашей встречи на тех горных,
   сумасшедших перевалах,
   где на льду под каблуками
   звон рождается весенний,
   и, казалось, дышат камни
   обретеньем и спасеньем..."
   (От озера с котелком воды пришел Длинный. Повесил котелок над костром, подложил сучьев в огонь и сел рядом, сложившись втрое и уставясь сквозь очки на пламя).
   "А о чём тебя просил,
   и корысть моя какая,
   и на что нужны мне силы --
   Ты же помнишь, Ты же знаешь...
   Господи, да Ты же знаешь всё.
   Господи, да Ты же помнишь всё..."
   -- Что-то парней долго нет, -- сказала Солнышко.
   -- Куда они денутся, -- сказал я. -- Ничего ж покорять не надо -- только издали оценить перевалы.
   Незабудка мельком глянула в ту сторону, куда Бард со Скитальцем ушли к перевалу ГАКПИ.
   -- Весело будет, если оба перевала завалены снегом.
   -- Фигня -- прорвемся, -- сказал Длинный. -- Знали ж куда идем и во что влезем. А вот один мой знакомый, которого в отличие от нас, шизанутых, в горы и сыром... -- Длинный помолчал и посопел, -- ...и сыром не заманишь, -- так вот, он шел на пустяк, но от того пустяка едва в ящик не сыграл. Причем за тысячу километров от ближайшей горы, посреди нормальной жизни, в большом тёплом городе...
  
   Медицинские детали этой трагикомедии я могу перепутать, но отмечу, что подобные сюжеты долетали до меня и раньше. Однако за первозданность этого ручаюсь.
   В общем, был у Кости друг Пашка. Дружили ещё со школы, и хоть после неё разбежались по институтам, карьерам и обстоятельствам, но дружбу сохранили. Костя работал программистом на заводе, Пашка... О, Пашка путем удачной женитьбы по любви устроился хирургом в областную больницу, в маленькое уютное её отделение с одноместными палатами, индивидуальными телевизорами и вьющейся по стенам растительностью. Тихое лежбище для больной чиновничьей номенклатуры.
   -- Лежит, понимаешь, эдакий штатный призыватель молодежи на подвиги, лежит и плачет, сука: "Масло -- всегда свежайшее, мясо -- отборное, рыбка без всякой экологии... Ну откуда он взялся, этот аппендицит!"
   Пили у Пашки на кухне. У хирурга тихого отделения всегда имелось чего попить и чем недурно закусить. Да и квартирка была такая, что вполне годилась для завершения биографии.
   -- Слышь, Пашка, -- сказал уже размякший Костя, -- присоветуй, что делать. Тут у меня на большом левом пальце правой ноги ноготь врос в мясо и растет дальше. Ходить мешает, сволочь.
   -- Разувайся! -- скомандовал Пашка.
   Костя разулся. Пашка осмотрел ноготь.
   -- Угум... -- сказал он, помолчав. -- Давай-ка накатим.
   Выпили.
   -- Закуривай, Костя, -- сказал Пашка, протягивая сигарету.
   Это деликатное обращение ужасно не понравились Косте.
   -- Кончай темнить. Что там может быть с этим поганым ногтем?
   -- Старик, -- медленно заговорил Пашка, -- мы друг друга знаем, слава Богу, лет эдак... В общем, ты мужик, удары держать умеешь -- так чего мне вилять. Я тебе скажу прямо, как другу... ты умрешь...
   Пашка прерывисто вздохнул, затянулся и, честно глядя в омертвевшие Костины глаза, добавил:
   -- Но очень нескоро... Лет через пятьдесят.
   ...
   -- С-скотина, -- от души сказал Костя. -- Сволочь поганая с дерьмовыми шуточками. Щас вот как дам по морде, уйду и адрес твой забуду!
   Но Пашка уже лез обниматься, ржал, козел собачий, и разливал по рюмкам.
   -- Ну, прости гада! Мы, врачи, вообще отличаемся профессиональным цинизмом, а у меня ещё и идиотское чувство юмора. С ногтем же твоим детский случай -- я тебе эту хреновину за пять минут в порядок приведу, под местным наркозом и в идеальных условиях.
   И выпили. И закусили колбаской. Костя посопел от остатков обиды, обулся и сказал:
   -- Не, Паш, под местным я не согласен. Я этих ваших блестящих штуковин боюсь до судорог. Хоть режь меня, а под местным наркозом я не согласен.
   -- Без проблем! -- воскликнул Пашка. -- Сделаем под общим! Сегодня у нас что, среда? Подваливай ко мне послезавтра с утра, часикам к десяти.
   Весь следующий день Костя жил тоскливо и маетно. Ибо принадлежал к той загадочной категории мужиков, которые отважны в клетке с тиграми, но возле зубоврачебного кресла падают в обморок.
   И вот наступило утро казни. На душе было погано и отвратительно. Костя взял себя в руки, принял для храбрости полстакана водки и пошёл сдаваться.
   Через час он уже лежал на Пашкином операционном столе. Пашка честно всадил ему в вену наркоз и, плотоядно хихикая, зазвенел своими никелированными ножами, топорами и гильотинами:
   -- Давай, давай, вырубайся!
   Прошло изрядное время, но Костя вырубаться не спешил. Утренняя водка легко нейтрализовала действие наркоза.
   -- Ну ты и слон! -- сказал Пашка и вкатил Косте ещё дозу усыпляющего. В другую руку -- для симметрии.
   Прошло ещё время -- Костя не вырубался. Пашка, который понятия не имел о ста граммах для храбрости, перестал хихикать.
   -- Издеваешься, да? А ну отключайся, гад!
   И в вену влетела третья усыпляющая доза.
   И Костя отключился. Да как! Организм не выдержал лошадиной порции наркоза -- серд­це встало. Пашка, надо отдать ему должное, мигом поднял на ноги все привилегированное отделение, а там, к счастью, работали весьма крутые спецы. Костю откачивала целая бригада. Электрошок не помог, пришлось вскрывать грудную клетку и делать прямой массаж сердца. Когда появился пульс, Пашка заплакал. Ему накапали мензурку спирта, а Костю поло­жили на каталку и повезли в реанимацию.
   Но вы не поверите -- на первом же повороте коридора у каталки подламывается нога, резкий крен, крики "держи, держи!" -- Костя грохается на пол и, не приходя в сознание, ломает себе бедро...
   ...Мировосприятие возвращалось постепенно. Сначала увидел белый свет, потом свой грудной "корсет", потом собственную ногу в гипсе, потом -- серо-зелёное лицо Пашки в дикой щетине и с глазами усталого сумасшедшего.
   -- Как там мой ноготь? -- тихо осведомился Костя.
   -- Ноготь?! -- хриплым шепотом прокричал Пашка. -- Какой на хрен ноготь!!! Какой ноготь, мать... мать... мать... в гроб, в печень, в прямую кишку!!!
   И, поднимая с коек номенклатурных больных, по тихому особому отделению разнеслись абсолютно ненормированные слова и звуки.
  
   -- Господи... -- вздохнула Солнышко. -- Какие только напасти людей не сторожат.
   -- "Кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится" -- процитировала Незабудка.
   -- Кстати, -- небрежно заметил Длинный, -- на Костика все это свалилось не просто так. Говорили про какую-то тяжелую история с некой девицей, которая была влюблена в него по уши и пользовалась определенной взаимностью, но потом была им брошена ради другой девицы -- такое иногда бывает. Пострадавшую еле откачали, а у Костика вскоре начались проблемы с ногтем...
   -- И ведь кто-то влил в него стакан водки перед операцией, -- сказал я, -- и подпилил ногу у каталки... Ну и кто это у нас такой суровый?
   -- Наверное, те же, кто помог бригаде медиков спасти ему жизнь, -- улыбнулась Солнышко. -- А также вывел нас с того жуткого ледника и подарил нам эту поляну.
   -- Нет, Солнышко, если уж впадать в мистику, то по крайней мере не надо мешать в одну кучу все небесные специальности. Эдак мы...
   -- Идут, -- сказала Незабудка, вставая.
   Из леса показались Скиталец с Бардом.
   Я проверил свой хваленый кирзовый ботинок. Каблук, кажется, приклеился намертво, но на всякий случай я вернул ботинок на солнечную кочку и придавил камнем.
   -- Ну что? -- спросил Длинный.
   -- Полчаса в трубу пялились, -- сказал Бард, -- ГАКПИ завален снегом -- там не пройти.
   -- А парни где? -- спросил Скиталец.
   -- Борода ушел озеро фотографировать, а Детонатор с Моряком ещё не вернулись из-под ПГПИ.
   Скиталец присел на корточки у костра и закурил.
   -- А так -- обычный средний перевал, я бы даже сказал банальный, как...
   -- Как ноготь на ноге, -- усмехнулась Незабудка.
  
  

ТРИ ЗЕЛЁНЫХ АВТОБУСА

"Искать смысл нет никакого смысла,

даже если найдем..."

(Из лекции на военной кафедре

Н-го института)

   -- Народная мудрость, -- сказал Скиталец, с состраданием глядя на Моряка, -- народная мудрость гласит: "Горный туризм -- лучший способ перезимовать лето".
   -- Факт! -- согласился Моряк и чихнул.
   -- Тридцать шесть, -- бесстрастно зафиксировал Борода.
   Сидели на "полке" под самым гребнем. Отсюда уже шел ровный интеллигентный подъем на маленькую площадку, мизерную щербину в Катунском хребте, носящую звучное название "перевал ПГПИ". Подходы и спуски у этого перевала имели неважную репутацию, и ещё за день до восхождения мы с ребятами, честно говоря, слегка вибрировали. Но ПГПИ запирал нам возвращение в большой мир -- мир с детьми и женами, автобусами и диванами, телевизорами, куревом без ограничений, пальмами, очаровательными милиционерами, прелестными депутатами, соборами парижских богоматерей и жареной картошкой с мясом. Мир, в котором у меня будет настоящая подушка, а не кеды, завернутые в сырое полотенце. Где вообще будет всё... В том числе и тоска по перевалам.
   ...А подъем оказался дивным. Не обошлось, правда, без лазанья нараскоряку по вертикальной трещине, когда тебя за грудную обвязку крепят стропой к основной веревке, и ты ползёшь вдоль неё на манер настенного троллейбуса, передвигая за собой стягивающий узел и тоскуя по точкам опоры. Но в этом был свой альпинистский шарм.
   Мы забрались под самый перевал. Я сбегал наверх и заложил в тур нашу записку. На душе был праздник с массовыми гуляньями, шампанским и фейерверком.
   -- Апчхи!!! -- радостно подтвердил Моряк.
   -- Тридцать семь, -- Детонатор распаковывал кофр с фотоаппаратурой. -- Надо его оставить здесь в качестве звукового маяка.
   -- Жаль тех, кто пойдет на этот чихающий маяк, -- сказал я. -- Своими глазами видел, когда сидел наверху: как Моряк здесь чихнет -- так по ту сторону камни сыплются.
   -- Апчхи-и!!! -- возмутился Моряк. -- Волки педальные!
   Незабудка приступила к раздаче сухого пайка повышенной калорийности -- аристократической смеси из кураги, изюма и миндальных орехов. В честь праздника и за большие успехи в труде к пайку прилагался квадратик шоколада.
   -- Что-то у нас больно просто всё получилось, -- озабоченно пробормотал Длинный. -- Может мы залезли не на тот перевал?
   -- А также перепутали горы, эпоху и биографии. Сидим и чихаем.
   Я плюхнулся наземь и вытянул ноги. На юг от моих ботинок, отменяя горизонт, громоздились рядами темные голые вершины с белыми потеками ледников и снежников. Затерянная страна, Шамбала.
   Моряк весело чихнул.
   -- Это ещё не самое большое испытание в моей жизни. Что такое перепутать жизни и перевалы и терпеть злорадство плебеев по сравнению, хотя бы, с той жуткой ситуацией, когда мне пришлось одновременно водить два автобуса...
   -- Моряк, -- покаянно молвил я, -- чтоб мне приснился Длинный, пожирающий сыр, если я ещё хоть раз позволю себе подобные выпады! Чихай себе на здоровье и по ходу рассказывай.
   Моряк вздохнул и кинул в рот горсть миндаля с изюмом.
   -- Я тогда крутил баранку на "пятнашке"...
  
   Моряк тогда уже не был моряком, а крутил баранку на "пятнашке", гонял свой автобус от кислородного завода до универсальной базы. Работа водителя городского автобуса вообще, мягко говоря, не пастораль, и стресс тут может долбануть среди полного безмятежья, как землетрясение на Канарских островах. Например, какая, по-вашему, опасность может таиться в таком отрадном факте, что город закупил партию новеньких зелёных "ЛИАЗов", одинаковых, как близнецы? "Никакой, кроме приятности", -- скажете вы. Но Моряк лишь горько усмехнется на подобный наив.
   ...В тот вечер он подогнал свой новенький зелёный автобус на конечную остановку "Завод кислородного машиностроения". Там на площадке уже стоял брат-близнец его "пятнашки" -- такой же новенький зелёный "сорок шестой". Моряк пристроился к нему слева (слева!), высадил пассажиров и пошёл отмечаться в диспетчерскую. График позволял ещё немного потрепаться со знакомой диспетчершей.
   Вот он треплется, однако краем глаза замечает, что на остановке уже скопилась большая толпа, а из-за поворота хищно вынырнули фары "шестьдесят шестого", готового перехватить пассажиров и подрезать Моряку выполнение плана. Мгновенно оценив ситуацию, он вылетел из диспетчерской, добежал до автобуса, заскочил в кабину, завёл мотор и вырулил на остановку. Здоровенный МАЗ, который он сгоряча принял за автобус-конкурент, неспеша пропыхтел мимо.
   Был конец рабочего дня, и народу в салон набилось под завязку. И вот пока трудящиеся прессовались, мой бедный друг наконец-то обратил внимание на чуждый его тонкому вкусу интерьер кабины, на неродное кресло, увидел чужой путевой лист и, холодея животом, понял, что пригнал на остановку не свой автобус.
   Он свято помнил, что его "пятнашка" была левой из двух зелёных автобусов. Но, сидя в диспетчерской, он не заметил, как уехал автобус, стоявший справа от его машины, а к ней слева пристроился другой, из той же партии новеньких зелёных близнецов. Его водитель, как позже выяснилось, по случаю расстройства желудка надолго задержался в туалете.
   Этот автобус Моряк и угнал, приняв его за свой.
   Кто родился и вырос в России, тот, конечно, понимает, что ужас ситуации заключался отнюдь не в угоне чужого автобуса с площадки на остановку. Великое дело -- как угнал, так и верни на место. Но ужас моему другу внушала необходимость объясняться с людьми, которые после дневного задолба на работе теперь набились в салон, сдавились там до грудного сипа и ждали, когда этот хренов автобус наконец-то отправится. В России в таких ситуациях массовое разочарование чревато мордобоем.
   Что делать?! Ехать по чужому маршруту с чужим путевым листом? Бред сивой кобылы. Бежать?! Что ж, возможно, это был не самый плохой вариант. Но Моряк пожалел своего отсутствующего коллегу и проявил суперпорядочность, присущую, скорее, благородным водителям автобусов XVIII -- ХIX века. Секрет производства таких людей уже давно утерян.
   Мобилизовав все своё мужество, он честно объявил по динамику: "Этот автобус по маршруту не пойдет. Сейчас подъедет "пятнадцатый", пересядьте, пожалуйста, в него". Затем, не дожидаясь аплодисментов, выключил свет в салоне, выпрыгнул из кабины и понесся к своей "пятнашке". Естественно, сел он в неё только после того, как убедился, что это всё-таки его машина.
   Подгоняет, значит, он свой автобус к остановке, гостеприимно распахивает двери, включает свет в салоне и ждет, когда пассажиры из незаконно захваченного "сорок шестого" переберутся к нему. Но наш народ на такие приколы не возьмешь! Наши люди, застолбив себе хоть какое-то место в жизни, очень неохотно расстаются с обретенным статус-кво. И потому в душной утробе "сорок шестого" плотная людская масса недоверчиво молчала, экономно дышала в темноте и ждала перемен к лучшему. Это длилось довольно долго, но вот осторожно перебежал первый, за ним второй, третий и... хлынуло.
   Естественно, те, кто в "сорок шестом" висел на подножках, в автобусе Моряка были первыми и заняли сидячие места. Ну а те, кто в угнанном автобусе сидел, в "пятнашку" уже еле втиснулись. Они-то и стали главными выразителями народного гнева: "С ума посходили! Сами не знают, что творят!". Кто-то выдвинул гипотезу, что водитель пьян.
   Но Моряку было не до светских разговоров. Он в очередной раз выпрыгнул из кабины и помчался назад к брошенному "сорок шестому". Нужно было срочно закрыть и отогнать на стоянку чужой автобус (водитель которого все ещё продолжал решать свои желудочные проблемы).
   Этот маневр не прошел незаметно. Самые недоверчивые пассажиры, из тех, кто раньше сидел, а потом висел на подножках, ринулись вслед за ним, ворвались в салон "сорок шестого" и вновь заняли места. Тут уж Моряк не выдержал и, озверев, рявкнул им по динамику: "Ну что ж вы такие тупые?! Сказано: автобус по маршруту сейчас не пойдет!" В ходе дальнейшей оживленной дискуссии прозвучало предложение набить ему морду, и слава Богу, что подобные намерения у нас не всегда воплощаются в жизнь.
   В конце концов он их всё-таки выгнал. Закрыл двери, вернул "сорок шестой" на стоянку и рванул обратно к своему автобусу. Там в салоне уже вполне созрела революционная ситуация. Насчет пения "Интернационала" Моряк сейчас не уверен, но припоминает звонкие клики "Довели страну, сволочи!"... Впрочем, нет -- это разрешили кричать только лет через десять. Тем не менее, у него до сих пор стоит в ушах очень спокойный женский голос:
   -- Да вы что, не поняли? Это же псих: он же ездит одновременно на двух автобусах!
  
   -- Жалко людей, -- вздохнула Солнышко.
   Детонатор попытался всучить ей свой квадратик шоколада, но был отвергнут.
   -- Моряк, а у тебя перед этим не было какого-нибудь легкого приступа самонадеянности?-- спросила Незабудка.
   -- Да!Да, мудрая женщина! -- вскричал Моряк и чихнул. -- Было! Я в тот день выиграл у другого шофера грандиозное пари. Мы сцепились по поводу стука в двигателе его автобуса, и я выиграл! И весь остаток дня обалденно гордился своей технической интуицией! Но как ты догадалась?!
   -- А чего тут догадываться, -- едко сказал Детонатор. -- Банальное проявление высших сил, которые наказывают самонадеянных шоферов автобусов, ибо...
   Ибо что -- мы так и не узнали, поскольку в этот момент Детонатор уронил свой роскошный фотоаппарат, почти поймал его у самой земли, промахнулся, однако подбросил вверх -- подальше от камней... Мы завороженно смотрели, как он мельтешит руками, пытаясь схватить неожиданно разрезвившуюся фотокамеру. Наконец ему это удалось -- в кошачьем прыжке, запнувшись об ногу взвизгнувшей Солнышко и безболезненно рухнув на мой рюкзак.
   Послышался тихий ехидный смех.
   -- Ага, очень смешно, -- пробормотал багровый Детонатор, поднимаясь на ноги.
   -- Да что ты старик, -- сказал потрясенный Бард. -- Мы и не думали смеяться...
   Борода хмуро огляделся вокруг:
   -- Шамбала... Ети ее. Забавляются...
   Детонатор убедился во всеобщей серьезности и стал молча запаковывать фотоаппарат в кофр.
   -- Я ни на что не намекаю, -- осторожно сказал Моряк, -- но на спуске с перевала нам надо бы елико возможно задавить в себе самонадеянность и остатки материализма.
   Скиталец встал. Нехорошо он встал: положив руку на свой рюкзак и задумчиво посматривая на перевал. Все замерли.
   -- Ну что, поехали? -- сказал Скиталец.
   -- Началось... -- вздохнул Длинный и поднялся с камня. Поднимался он не то чтобы медленно, но его худое туловище всё тянулось и тянулось вверх, вырастая надо мной и устремляясь в зенит. Тени он при этом почти не отбрасывал, поскольку, чтобы иметь тень, физическое тело должно обладать хоть маломальской шириной, тело же Длинного состояло практически только из длины.
   ...Я сделал шаг с перевала и оглянулся. Возможно, кто-то упрекнул бы меня в дешевой театральности, недостойной не только сурового туриста-горника, но даже какого-нибудь кандидата в президенты. А мне просто захотелось в последний раз увидеть эту отрезанную от большого мира загадочную зубчатую страну, затерянный край, который мы покидали и, возможно, навсегда.
  
  

Сказание о ломе

   "Эксперимент по созданию Человека, конечно, нельзя считать удачным, но ещё глупее считать его неудачей..."

(Из авторского заключения

по проекту "Человек")

   ...И глоток чая.
   "Хау ду ю ду, май Мурка,
   Хау ду ю ду, май дарлинг..."
   И глоток чая...
   "Хау ду ю ду, май дарлинг
   Энд гуд бай!.."
   -- пел я, нежно перебирая струны, сидя в кедровнике под перевалом ПГПИ.
   Под откосом опять рыдала Поперечка, которую мы переходили по бревну две недели тому назад, в двух километрах ниже и вообще в другой жизни. Кольцо маршрута замкнулось. Мы праздновали нашу маленькую победу.
   "Блекли "вороночек"
   Энд май хат из крайенс,
   Энд май хат из крайенс
   Ин зэ найт..."
   Поддатый Борода изумленно-радостно поводил очами:
   -- Я вот сижу и думаю: неужели мы всё это прошли?
   Незабудка забрала мою кружку и зачерпнула ею из котелка:
   ­­-- На, хлебни чайку и спой что-нибудь повеселее.
   -- А я не верю! -- сказал Моряк. -- После Норильчана и Радужных Надежд, после той трещины, куда улетел мой кроссовок... 
   -- И баньки на Тальменьем, -- добавил я, терзая гитару.
   -- И ловли хариусов... -- застенчиво пробормотал Длинный.
   -- И ночёвки на леднике, -- улыбнулся Бард.
   -- Бр-р, -- Солнышко передернула плечами и засмеялась.
   -- Не верю! -- сказал Моряк. -- Всего этого, к сожалению, не было. Через полчаса прозвонит будильник, я проснусь в нормальной супружеской спальне, съем что-нибудь не из концентратов и вместе с сотнями нормальных людей побегу по асфальту на работу.
   И Моряк роскошным жестом вытряхнул из фляжки в костер последние капли спирта.
   -- Фф-шш, -- сказал костер.
   Детонатор тяжело поднялся и уставился на перевал ПГПИ с выражением, которое бывает разве что у преданных, но нелюбимых.
   -- А? -- спросил Детонатор.
   -- У-у-у... -- ответил перевал.
   Скиталец курил, улыбался, щурился кошачьими глазами.
   -- Прекратите панихиду, всё равно спирта больше нет. Мне когда-то тоже не верилось и не только в пройденный маршрут, но даже, извиняюсь, в несовершенство мира. Помнится, на аналогичном банкете в ущелье реки... э-э... ну, это неважно -- я спьяну договорился до того, что теперь вернусь в город другим человеком, а в городе меня ждут надежные друзья и самая лучшая женщина в мире. Прости, дорогая, это было ещё задолго до тебя.
   Незабудка улыбнулась и взяла его за руку.
   -- А как же иначе! -- сказал Моряк, ощетинившись усами. -- Чтоб горы не меняли людей к лучшему -- да не может быть!
   -- Конечно меняют, -- согласился Скиталец, -- и, как правило, к лучшему. Только меня гораздо больше изменило то...
   -- ...что самая лучшая оказалась не самой верной? -- бестактно ляпнул я.
   Скиталец засмеялся:
   -- Всё равно мне в конечном итоге повезло.
   ­-- А я думаю, -- сказал вдруг протрезвевший Борода, -- что человеческая личность -- это такая штука, которую не изменит прорыв через три перевала. Такие заморочки только высвечивают человеческое нутро и то лишь в данных обстоятельствах. Кто отважен и благороден в горах, может оказаться полным дерьмом в городе. И наоборот.
   Так сказал Борода, и мы притихли.
   -- Конечно, -- осторожно сказал Длинный, -- при отсутствии глубинных потрясений сложившаяся личность любого индивидуума неизменна...
   -- Как лом! -- вдруг рассмеялся Бард, прервав попытку Моряка ринуться в спор. -- Не знаю, как насчет личностей, но я вам расскажу историю про один уникальный лом. У меня друг второй год ковыряет им микрорайон, а лому всё износу нет...
  
   Последний раз выборы губернатора у нас проходили, когда Серега нашёл, наконец, работу, снялся с учета на бирже труда и перестал сидеть на хрупкой шее государства. 10 июля 1994 года состоялись выборы губернатора, а 11 июля Серега уже дебютировал в качестве дворника в микрорайоне "Радужный". Больше губернатор к истории с ломом никакого отношения не имеет.
   Утро было летнее, раннее, я бы даже сказал -- нежное. Тополя во дворе шелестели сонными листьями. Серега поплевал на руки, ухватил метлу и начал от первого подъезда... Так прошел месяц, другой, а осенью подходит к Сереге старший лейтенант милиции, недавно вселившийся в этот дом, подходит и говорит:
   -- Здорово, шеф! У меня там в квартире куча мусора после ремонта, надо её перетаскать на помойку. Бери своих орлов, лопаты, носилки и двигайте в шестнадцатую квартиру. По чирику на нос.
   Серега задумчиво оперся на метлу и мотнул головой в сторону соседнего подъезда:
   -- Видите, старший лейтенант, там метёт длинный чудак в джинсах. Это Вадик Кохман, кандидат технических наук, автор шести изобретений. А у того подъезда скребет грязь лопатой бывший старший экономист Валентина Витальевна Гнедых. А на соседнем дворе таскает мусор бывший трубач симфонического оркестра Николай Семенович Овчаренко. А перед вами бывший командир оперотряда -- того самого, который в семьдесят третьем году повязал у "Олимпа" банду Лося с двумя стволами и свежим трупом на трассе. Так что, старший лейтенант, -- светло закончил Серега, -- если уж такие люди не гнушаются убирать мусор новой демократической России, то тебе сам Бог велел. Лопату могу одолжить.
   Старлей побурел лицом и ушел, не попрощавшись. Впрочем, к истории с ломом он тоже никакого отношения не имеет.
   Серега утаил от него бывшую профессию ещё одного дворника микрорайона "Радужный" -- не хотел ронять престиж бригады. Потому что лет двадцать тому назад Витька Сорокин, он же "Сорока", был вор, хулиган и неистовый любитель пьяных разборок с ритуальным мордобоем. Серега со своими ребятами задерживал его многократно, и из трех Витькиных "ходок" лично обеспечил по крайней мере одну. Когда в "Радужном" знакомился с коллегами-дворниками, то сначала своим глазам не поверил, а Сорока -- уже седой наполовину -- подмигнул и оскалился:
   -- Во сюжет, командир! Куда там Шурику Дюма с моим тезкой Гюго!
   В общем, неудобно получилось.
   К чести Сороки, зла он не держал. Как-то жена его забежала к ним на участок, увидела Серегу и вызверилась:
   -- Вить, а этот чего тут?!
   -- Ты это брось, -- хмыкнул Витька, -- работает человек и работает. Мы с ним сейчас вроде как сокамерники.
   И заржал, паразит.
   К зиме случилась первая потеря: трубач симфонического оркестра Николай Семенович Ов­чаренко получил вакансию в бригаде, играющей на похоронах. От такой удачи Семеныч устроил прощальный банкет. Квартиру предоставил Вадик Кохман, живущий в том же микрорайоне, а Валентина Витальевна Гнедых приготовила пиццу размером с канализационный люк.
   Когда уже все были весьма хороши, и Валентина Витальевна уже исполнила романс "Не иску­шай" под гитарный аккомпанемент Сороки, игравшего, если прислушаться, "С одесского кич­ма­на бежали два уркана", зазвонил телефон. Вадик Кохман взял трубку:
   -- Да? Да, пожалуйста...
   И протянул трубку Николаю Семеновичу.
   -- Это вас.
   -- Нашла-таки, -- ухмыльнулся Семеныч. -- Ну женщина, ну Мегрэ... Да?.. Да, дорогая... Нет, дорогая... Ну что ты, дорогая... Я тебя тоже люблю... Целую...
   -- Боже, -- вздохнула Валентина Витальевна, -- какие интеллигентные отношения...
   Николай Семенович вскоре засобирался и ушел, переобняв всех и пообещав обязательно наведываться.
   -- Вадик, -- спросил Серега, -- а зачем у тебя к телефону магнитофон подсоединен?
   -- А это осталось от моей научной работы, -- пояснил Вадик. -- Обсуждаешь по телефону всякие вопросы, ведешь деловые переговоры, потом нюансы забываются, а они иногда важнее всего прочего. Когда меня это окончательно достало, я включил в цепь телефона магнитофон. Только снимается трубка -- магнитофон врубается на запись, и весь разговор фиксируется. Потом уже не спеша можно анализировать.
   -- Как ин-те-рес-но... -- пропел Витька и подсел к магнитофону. -- А правда, что записи разговоров не могут фигурировать в суде?
   -- Правда, -- сказал Вадик, помогая Валентине Витальевне разливать кофе.
   -- Это хорошо...
   -- Ничего хорошего, -- заявил Серега. -- Я бы ещё понял, если...
   "Да?" -- раздался вдруг громовой голос Николая Семеновича. Все вздрогнули. Витька Сорокин восторженно смотрел на магнитофон.
   "Ну что, козел, надеялся, что я не узнаю, где ты сегодня пьешь?! Ты на это надеялся?!"
   "Да, дорогая".
   "Так ты ещё и издеваешься, свинья пьяная!"
   "Нет, дорогая".
   "Прекрати этот идиотский тон! Воображаешь себя опять на гастролях в Мюнхене, да?!"
   "Ну что ты, дорогая!"
   "Немедленно домой! Глаза б мои на твою пьяную морду не смотрели!"
   "Я тебя тоже люблю"
   "Иди к черту, клоун!"
   "Целую"
   Пи-ип... пи-ип... пи-ип...
   -- "Интеллигентные отношения", -- сказал Серега зардевшейся Валентине Витальевне...
   Николай Семенович больше к нашей истории отношения не имеет. На его место в бригаду дворников пришел Саша Семенович. Вадик по этому поводу даже хмыкнул что-то про "закон сохранения Семенычей".
   Саша Семенович был относительно молод, лет тридцати пяти, до общего развала работал разнорабочим на авиационном заводе, а в бригаде дворников в основном был занят планами спасения России. Спасал её он громко и практически непрерывно.
   -- Разогнать всех ворюг, вычистить Кремль до последней уборщицы и передать власть народу!
   -- Кому, простите? -- вежливо спрашивал Вадик Кохман, аккуратно расчищая снег вокруг Саши Семеновича.
   -- Народу! -- припечатывал Саша, опершись на лопату, и худосочное лицо его с длинным хрящеватым носом озарялось дивной уверенностью, что уж народ-то красть не будет.
   В конце концов Витька Сорокин пообещал, что если Саша и дальше станет сачковать, то он, Витька Сорокин, как человек аполитичный и где-то даже антинародный, просто набьёт ему морду. Саша Семенович что-то буркнул про темноту людскую, но с тех пор всё-таки совмещал страдания о народе с некими действиями лопатой по отношению к снегу. В феврале, правда, стал таинственно исчезать по пятницам на час-другой, возвращался притихший, пару раз со следами губной помады на различных участках изможденного лица, смиренно чистил свой участок и расслабленно ругал капиталистов. Из бригады он уволился в марте, в связи с обострением тревоги за Россию. Одновременно исчезли Витькины рукавицы, но речь, в общем-то, не о рукавицах, да и не о Саше Семеновиче -- речь о ломе.
   Кстати, в марте же, за месяц до выборов в городскую Думу из бригады увезли Валентину Витальевну Гнедых, сын которой выставил свою кандидатуру в депутаты от Партии Подлинного Народовластия (ППН). В общем-то, и депутатом быть не стыдно, но иметь перед выборами забытую маму-дворника -- это уже политическое самоубийство. Пресса и телевидение, прикормленные группами и партиями, уже урчали, рыли землю и только ждали команды "фас!". Так что кандидат от ППН собственноручно приехал в микрорайон "Радужный" и настойчиво попросил маму сесть в машину и уже поехать к ним домой, где она отныне будет жить, окруженная заботой и внуками. Прощание было душевным, и только Серега неуместно буркнул:
   -- Валентина Витальевна, если что -- после выборов назад к нам.
   Валентина Витальевна прослезилась. Впрочем, к появлению лома она, увы, тоже никакого отношения не имеет.
   В конце апреля, когда в "Радужном" уже дворничали наладчик Петраков, товаровед Маргарита Васильевна и военный летчик Толя, -- в конце апреля пришли за Вадиком Кохманом. Женщина с лицом нежным и грустным увела его на дальний конец дома, и они проговорили там полчаса, и даже воробьи вокруг них не прыгали, и дети не бегали, один лишь окаянный Витька Сорокин, аки тать, прокрался кустами в подсобку за метлой и, тихо вернувшись, доложил Сереге:
   -- Она ему, дескать, ты, в натуре, всё не так понял, а он ей конкретно: "Я объедками с чужого стола не питаюсь", -- и, типа того, что вали, ублажай своего козла... ну, не козла, а как-то интеллигентнее... в общем -- отрабатывай жилплощадь и хлеб с маслом. Короче -- трагедь, Сережа, какой-то сплошной Шекспир! Но Вадик-то -- во мужик оказался, даром, что из этих...
   Так вот, я о ломе. В июне Вадик обменял квартиру на другой город и уволился. И подарил на память Сереге с Витькой лом, изготовленный, Бог весть по каким его научно-оборонным связям, из натурального ракетного материала. Лому этому износу нет, Серега с Витькой за эти годы расковыряли им весь микрорайон "Радужный", а лом всё как новенький, и ещё их переживет, если, конечно, не сопрут.
  
   -- А причем тут лом? -- спросили мы с Незабудкой.
   Бард застенчиво улыбнулся. Борода заскреб бороду. Солнышко баюкала на коленях голову придремавшего Детонатора.
   -- Я понял, -- серьезно сказал Моряк, -- Лом -- это единица измерения человекоустойчивости. Скажем, у Вадика степень защиты от жлобства была равна одному лому, а у Саши Семеновича -- ноль целых одной сотой лома. Но в среднем по бригаде дворников человекоустойчивость была весьма высокой, словно их кто-то специально отбирал... Хотя, -- задумался Моряк, -- это нарушает чистоту эксперимента...
   -- Не путай эксперимент с защитой, -- сказал Скиталец. -- Представь себе склад ценного человеческого материала в условиях социальной непогоды. Склад с дырявой крышей, с ненадежными замками, с пьяным сторожем и вороватым окрестным населением. Но всё-таки склад.
   -- Эк ты про людей-то, -- укоризненно пробормотал дремавший Детонатор. -- И полегче насчет пьяного сторожа, пока шишки не падают и фотоаппараты не прыгают.
   -- Что-то наши истории становятся все печальнее, -- сказала Солнышко.
   -- Синдром возвращения, -- Длинный вздохнул, сунул в рот сухарь, и по горам разнесся жуткий мезозойский хруст.
   Я посмотрел на небо. На черной рогоже сквозь густые звёздные дырки просвечивались потусторонние миры.
   "В суету городов и потоки машин
   Возвращаемся мы -- просто некуда деться..." -
   запел Скиталец. Детонатор приподнялся. Мы с Бардом подхватили давнюю песню актера-поэта, которого не спасли ни горы, ни любовь, ни великая слава. И пусть во всём этом был некий роман­тический штамп, но подобные мелочи не интересовали нас у подножия Катунского хребта, под перевалом ПГПИ, на скалистом берегу Поперечки.
   "Лучше гор могут быть только горы,
   На которых ещё не бывал..."
   ...За неизбежность своей старости не поручусь, но, кажется, проживу безумно долго. И когда через девяносто восемь лет я неожиданно умру, то напоследок, седой, трясущийся и дряхлый, всё равно ностальгически скрипну зубными протезами, вспомнив, как однажды пребывал одновременно в трех слоях фантастической реальности: нижний слой -- костер, гитара, голоса и лица; поднимешь глаза -- темные ели и кедры, черный хребет и ночь вокруг поляны; взгляд вверх -- ни голосов, ни костра, ни ёлок, а звёздное крошево, Вселенная над тобой и внутри тебя. Такая бесконечная, что даже о еде забываешь.
  
  

...И ВЕДРО РАНЕТОК

(что-то вроде послесловия,

в котором автор окончательно впадает в мистику)

   -- Сколько там осталось? -- лениво спросил Моряк.
   Длинный вздохнул и взял из ведра горсть ранеток.
   -- Ещё и трети не слопали.
   -- Пока девчонки домоются -- полведра уработаем, -- сказал я, засопев от счастья.
   В горы надо ходить хотя бы для того, чтобы потом сопеть от счастья, сидя на крыльце и уплетая из ведра ранетки. И ждать баньку -- с паром, вениками и горячей водой. Насчет баньки Солнышкина мама договорилась со своими коллегами -- тоже безработными геологами. Вообще безработные геологи в поселке жили довольно дружной колонией, перебиваясь торговлей и случайными заработками.
   Вечер был дивен. Над поселком на гвоздях звёзд черной шалью висел Пик Придурков. Чуть правее верхушки кедра, между Лебедем и Кассиопеей, пролетала нахальная независимая искорка. Вращение Земли, широта Байконура и этого района Алтая были, наверное, как-то взаимосвязаны, потому что спутники здесь шастали чаще, чем трамваи на моей улице...
   Из дома вышла хозяйка.
   -- Идите хоть чайку попейте. Или кофейку. Там ребята уже пьют.
   -- Спасибо, Мариночка, -- ласково сказал Моряк. -- Мы уж после бани.
   -- Ну как знаете.
   Я опять глянул в небо. В зените, правее Кассиопеи, среди густых белых россыпей летело уже две звёздочки. Я потряс головой и пересчитал -- две.
  
   -- Где тебя носит?!
   -- Ну прости, с меня причитается. Что тут у нас новенького, кого храним?
   -- Да иди ты в магмы! Что за мода опаздывать на смену!
   -- Слушай, ты сварлив, как подземные! А кто в прошлом веке засмотрелся на купальщиц в Палермо, а в это время в Альпах сгинула группа миланских монахов? А уж они-то в нас как верили!
   -- Кто бы говорил! А помнишь экспедицию барона Толля?
   -- Опять эти инсинуации! Да я тебя!..
   -- Не трожь крыло!..
  
   Пик Придурков плюнул холодным ветерком. Где-то за домами, на местной дискотеке, загрохотали динамики, и ангельский женский голос запел про любовь: я, дескать, его ждала, а он, гад, не пришел, и, значит, любви, как таковой, нет. Вдруг стало грустно и одиноко.
   -- Романтика накрывается медным тазом, -- горестно сказал Моряк, жуя ранетку -- Зов гор уже почти не слышен за шелестом купюр.
   -- Не слышен, -- уныло подтвердили мы с Длинным. Длинный помолчал и добавил, что и купюры-то шелестят всё где-то на стороне.
  
   -- Тьфу ты, великие иерархи, да мы рехнулись! Слушай, что это было?
   -- Видать, подземные засекли по радару и хлестанули злостью. Ты уж меня прости, ради Вечности.
   -- Нет, это ты меня прости!
   -- Нет, ты меня!
   -- Нет ты!!!
   -- Стоп! Всё! Ты меня уважаешь?
   -- Я -- тебя?! Да я тебя обалденно люблю.
   -- И я тебя! Очень!..
  
   На крыльцо вышел умиротворенный Детонатор.
   -- Нет былых порывов, -- сказал я. -- Современная молодежь недостаток адреналина в крови восполняет видеобоевиками и курсами валют.
   -- Точно, -- вздохнули Моряк с Длинным.
   -- По какому поводу такие постные рожи? -- деликатно спросил Детонатор.
   -- Детонатор, пройдите на фиг -- вас там ждут. Мир сошел с ума, мир затопили корысть и прагматизм! Мы тут, можно сказать, последние робинзоны романтики среди безбрежного моря ценных бумаг, статистических отчетов и политических деклараций! Мы остались одни...
   Детонатор посопел и взял горсть ранеток.
   -- Я все понял, -- грустно сказал Детонатор. -- Я все понял: вы сошли с ума...
  
   -- Ха-ха-ха! "Последние робинзоны романтики"! О-хо-хо... тьфу... ха-ха-ха!
   -- Вот тебе свежий анекдот! А теперь скажи, сколько таких "последних романтиков" приходится на одного хранителя за смену?
   -- Да только по нашему горному отделу... О, великие иерархи! Ф-фу... ну, уморили. Одно слово -- люди.
   -- Погоди, это ещё не всё...
  
   ...-- Это ещё не всё, -- сказал Моряк, -- Вот я гулял по японским городам, лазил по самому краю Чукотки, ходил в полярные рейсы... Но наше "колечко" и особенно Радужные Надежды -- для меня, братцы, это уже особый случай. Я немного лучше понял чего хочу, что могу и что такое классная команда. За вас и наших отважных девочек!
   И Моряк торжественно захрустел ранеткой.
   -- Всё равно не надо было нам под вечер лезть на тот перевал, -- сказал Скиталец. -- Полезли бы утречком -- романтики было бы поменьше, а толку побольше.
   Борода зевнул так, что челюсть заскрипела.
   -- А я не жалею. В конце концов, будет что вспомнить. Хотя пурга на подъеме и особенно проход по перилам над трещиной -- это таки да...
   -- Это был бенефис Скитальца и Барда, -- серьезно сказал Детонатор. -- Скиталец! За твою проходку по льду над трещиной, за навеску перил, которые спасли нас -- вот тебе ранетка! Бард! За профессиональную страховку Скитальца, за снятие перил и дежурство на ледовой ночёвке -- и тебе ранетка!
   Бард улыбнулся.
   -- Возьмите себе по две ранетки за то, что в трещину сползали достойно, без воплей и сожалений. Оставшиеся полведра -- девочкам, за неимением цветов...
  
   -- Как тебе это нравится? Я работал, я им снежный заряд перекрыл, я лед над трещиной влажным снежком присыпал, чтобы ноги не скользили. Я их парня по ледовой полочке провел! А теперь они отчаянно хвалят друг друга, а о бедном хранителе ни слова! Эх, неблагодарные создания, жертвы революционного атеизма!
   -- Се ля ви! Нас для них не существует, пусть даже ты там до посинения держал канат и подхватывал тех, кто срывался в трещину.
   -- Гм... Вообще-то, честно говоря, я тогда орудовал в самой трещине -- как мог забивал её снегом и обломками льда. Так что тот парень канат держал абсолютно самостоятельно, да и остальные, признаться, прошли без моей помощи...
  
   Скиталец насмешливо щурил кошачьи глаза, курил, выпуская дым в бездонное небо. Я говорил речь.
   -- Человек, -- говорил я, -- существо тоскующее. Подожди, Моряк! Человек -- единственное в природе существо, обуянное... обуёванное... в общем, задолбанное тоской по необычному. А без этого ему ещё тошнее и грустнее, и крупная напряжёнка со смыслом жизни!
   -- Поэтическое обобщение, -- фыркнул Детонатор. -- Хотя... иначе получается, что сейчас на этом крыльце и вон в той баньке сосредоточены единственные в мире романтики? Нет, на это я претендовать не могу.
   Бард тихо засмеялся.
   -- По крайней мере, у нас в Ноябрьске, в "школе выживания", растут ещё те ребятки -- новое поколение ненормальных. Правда, менее инфантильное, чем когда-то были мы.
   -- Это понятно, -- сказал Скиталец. -- В них уже заложено, что свобода -- это, помимо всех её приятностей, ещё и отсутствие хоть убогой, но гарантированной кормушки. Не хочешь на цепь -- не получишь и миску. Так что нашим мальчишкам и девчонкам придется самим пробиваться в жизни. Естественно, не по головам и поддерживая тех, кто выбился из сил.
   -- Вот это как раз нормально, -- сказал Длинный. -- И, по-моему, таких людей всё равно большинство. А те, кто говорит о наступлении диктатуры эгоизма -- это либо озлобленные слепцы, считающие себя последними альтруистами в мире, либо законченные козлы, которым просто необходимо оправдать свои подлости...
  
   -- Ты их только послушай -- прямо профессиональные ангелы. Хотя, ведь, за каждым и в прошлом, и в будущем наверняка числятся слова и поступки, о которых потом хочется забыть.
   -- Ну-ну, не уподобляйся нашим ортодоксам, которые считают, что человечество -- это вообще болезнь данной планеты, что-то вроде коросты. Мы хранители, наше дело спасать людей по мере наших сил и квалификации. А квалифицированно спасать без любви невозможно.
  
   ...-- Нет, -- сказал Детонатор, -- в том районе уже всё истоптано. А вот непосредственно возле Белухи можно интересно полазить. Но у меня Кавказ свербит. Такой маршрут -- пальчики оближешь!
   -- Кавказ -- это здорово, -- сказал я. -- Там мой первый перевал, я там ногу сломал и шикарно сползал двое суток в долину. Кавказ это здорово! Только в следующий раз надо будет запастись "кошками" -- хотя бы двумя парами на группу.
   -- И сухарей побольше, -- вздохнул Длинный. -- Грустно без хлеба.
   -- А мне надо будет решить проблему обувки, -- сказал Моряк. -- Чтобы по кавказским ледникам так не скользить. А вот и девочки! С легким паром!
   -- Спасибо. Кто тут к ночи поминает ледники? -- спросила Незабудка.
   -- Кто тут, о Господи, собирается в горы? -- спросила Солнышко.
   Бард, Борода и Скиталец беззвучно тряслись от смеха...
  
   ...Жар окутывал и усыплял. Из глубин организма волнами мурашек выходил озноб, накопленный на восьми озерах и трех перевалах. Я в мучительной истоме распластался на полке.
   -- Ну и синяков на тебе, -- сказал Моряк, встряхивая веник. -- Ну-с, приступим...
   -- Надеюсь, это мое последнее испытание, -- вздохнул я и упоительно взвыл под веником.
  
   -- Ну чего там?
   -- Да этот наивный тип, который сейчас корчится под веником, полагает, что все его приключения исчерпаны.
   -- Ну и?
   -- А что "ну и..." Глянь сам. Видишь, вон там, через трое суток...
   -- Иди ты в магмы! Знаешь ведь, что после дежурства я -- ни петь, ни свистеть, ни в будущее смотреть!
   -- Серьезно, не видишь? Во-он там. Сидит, балбес, через трое суток в одиночке РОВДа при новосибирском вокзале. Задержан за хранение и изготовление холодного оружия системы "нож большой". У тамошних ментов народный праздник и массовые смотрины крупного рецидивиста. Видишь, утешают, что срок будет, наверное, условным... Ага... уже соглашаются на передачу дела в товарищеский суд писательской организации. Если бы дошло до тамошнего товарищеского суда -- хохоту и водки было бы море... Вон через три часа топает с Моряком по перрону. И, кстати, ещё не знает, что пока он лазил по горам, у него на работе друзья-соратники по-дружески сократили его на полставки. Не сопи -- у них там сейчас тяжелые времена, так что предательство часто называется "обстоятельствами"... Зиму видишь? Бегает в поисках заработка... А это что? А это уже весна? Ух ты!.. Ну вот куда лезет, дурак!..
   -- Между прочим, пока ты тут за чужими судьбами подглядываешь, у тебя на Памире группа под бураном пропадает.
   -- Где?!
   -- Вон там! Левее...
   -- Великие иерархи! Опять облака разгонять -- с моим-то радикулитом! Ну я полетел!
  -- Ладно уж, помогу. Значит так, берём по облаку и оттаскиваем в пустую долину. Господи, когда ж они только угомонятся!..
  
  
  
  
  
  
  
  

В родильном

отделении

НЕ ЖИЛЕЦ

   Он никогда не задумывался, любовь это или не любовь. Он вообще избегал точных определений и предпочитал иметь дело с чувствами. Всякий раз, когда он видел её, у него кружилась голова и пропадало дыхание. Любовь это или не любовь?
   Он жил чувствами, но только не иллюзиями. Он отлично понимал, что её вряд ли может привлечь наивный идеалист, который способен только вкалывать малодоходно, да пялиться на закаты. Все её знакомые как-то устраивались и устраивались неплохо. А что он мог предложить ей? Ничего, кроме своей любви и закатов.
   Нет, иллюзий он не питал.
   И всё же, когда возле неё появился этот самоуверенный рыжий тип, сердце замерло на вздохе, а потом как-то вдруг разучилось правильно стучать.
   Она, как всегда, ничего не заметила. "Откуда?! -- восторгалась она. -- Манго и не в сезон -- боже, какая прелесть!" Рыжий самодовольно ухмылялся.
   Как бы ни были порой высоки и прекрасны чувства, а живые потери зачастую оказываются сильнее... Он потом отозвал рыжего на небольшой тет-а-тет. "Слушай, будь другом, скажи, где достал?" Рыжий откровенно заржал: "Старик, извини, но смотреть надо не вверх, а по сторонам!"
   Потом манго появились у соседей, у знакомых и незнакомых. Волокли кучами -- и это среди зимы! Он метался посредине: "Где брали?!" -- "По сторонам надо смотреть!" -- слышалось в ответ.
   Она уже давно забыла про него и сошлась с рыжим. Но и без того было ясно, что в этой жизни ему места нет, и лучше не мучить себя и других своим никчемным существованием. "Не жилец...", -- говорили про него.
   Самоубийство как выход он отрицал. Просто в один безрадостный вечер слез с дерева на загадочную, недобрую землю, подобрал зачем-то палку и ушел на задних лапах неведомо куда.
   С тех пор его никто не видел. Лишь изредка вспоминали, в основном после еды, когда уже можно было расслабиться и пообщаться.
  
  

В РОДИЛЬНОМ ОТДЕЛЕНИИ

  
   Роды были легкими.
   Роды были легкими, как и все предыдущие роды Краюхина, ибо душа поэта, если уж берется рожать, то делает это легко, в полете, а всякие натуги чреваты выкидышем.
   Пресловутые "муки творчества" начинаются потом, когда идет шлифовка, когда ремесло говорит вдохновению: "Подвинься", -- и из строчек выдираются нелепые первозданности, а на их место нередко вколачиваются профессиональные нелепости. Но это уже потом.
   ...Рожала душа тайного поэта Краюхина (в миру ­-- бухгалтер конторы "Вторсырье", "не был, не имел, не привлекался, не владеет..." и т.д.). Роды принимал хранитель Краюхина -- пожилой ангел Хрисанф, нянчивший эту маятную душу ещё в её младенчестве -- в Нормандии XIV века, и с тех пор опекавший во всех её последующих земных командировках, будь то перуанская глубинка времен конкистадоров, окраина Марселя эпохи Людовика XV или же гренландское поселение, куда душа Краюхина была сослана в прошлой жизни за свои марсельские шалости.
   Хрисанф был очень надежным ангелом-хранителем, и только потому душа Краюхина отделалась тогда ссылкой в Гренландию. Если бы Хрисанф вовремя не ампутировал у этой безалаберной души одну роковую любовь -- гореть бы ей в геенне огненной и лишь мечтать о земном воплощении в таракана.
   ...Сейчас душа Краюхина рожала балладу о пользе вторсырья. Она металась в экстазе, потела дивными рифмами, типа "макулатура -- физкультура" в восторге хлопала себя по ляжкам и нервно хихикала: "Гениально! Гениально!".
   -- Ишь, распрыгалась! -- добродушно ворчал Хрисанф. -- Как тогда, в Марселе, сочиняючи срамные куплеты. А ведь я предупреждал!
   И что-то подобное человеческой улыбке расплывалось у него по подобию нашего лица.
   Вокруг рожающей души бестолково суетилась её персональная муза -- отец всех произведений Краюхина. История была давняя: однажды соблазнив и практический насильно взяв эту доверчивую, немного вздорную душу, муза неожиданно прониклась к ней необъяснимой привязанностью, имела от неё немало детей и даже хранила ей определенную верность -- не столько из-за мысли об алиментах, сколько...
   -- Да угомонись ты, шалава! -- цыкнул на музу ангел-хранитель. -- Видишь, уже концовка выходит! "Металлолома перевоплощенье! Ничтожных тряпок будущая жизнь!.." Режь пуповину!!!
   -- Мальчик? -- шмыгнув носом, спросила муза, когда пуповина уже была перерезана, и душа Краюхина, подрагивая, счастливо затихла.
   -- А хрен его знает, -- философски ответил Хрисанф, вертя в руках очаровательного уродца с выпирающими строчками. -- Стиль, вроде, мужеский, рублёный, но обратно же лирика... А вообще -- хорош! Ай да Краюхин, ай да сукин сын!
   Через коросту убогих краюхинских метафор источалось сияние. Рожденная в полете, рожденная в любви, обреченная на Земле иметь читательскую аудиторию в количестве одного человека, эта баллада о пользе вторсырья по обстоятельствам своего рождения получала большие шансы на вселенское бессмертие. Впрочем, данный вопрос был уже не в компетенции ангела-хранителя (лица явно заинтересованного).
   А вокруг шел обычный рабочий день. Сновали дежурные херувимы, в секции катаклизмов хмурые ангелы, соблюдая наивную конспирацию, опять глушили нектар, и кто-то уже нежно-хрипато затянул "Нетленные крылья". Из отдела судеб громыхали грозные духограммы архангела, требующего сводку по сегодняшним смертям и ответа за срыв плана по рождениям. И только какой-то непотребный шум вплетался в эту нормальную трудовую обыденность и тревожил Хрисанфа. Какая-то неразличимая дисгармония, которая, однако же, вскоре прояснилась до слов и образа, и это было ужасно, потому что, согласитесь, даже матерому ангелу неприятно слышать, как матерится пожилая муза, тем более муза известного поэта, члена Союза писателей и т.д., и т.п.
   Вид и запах подлетающей музы был настолько тяжел, что Хрисанф только крякнул и тактично осведомился:
   -- Чего твой-то?
   -- М-м... с-су.., -- застонала муза известного поэта и запустила по занебесью непечатную тираду о всяких трам-там-там, которые, трам-там-там, до того закармливают свои души договорами, авансами и сроками, что тех или слабит, или тошнит и все это прямо на бедную музу, которая, как последняя трам-там-трали-вали всегда ждет нормальных лучезарных родов и потому не всегда успевает увернуться.
   -- Стих?
   -- Поэма, -- с ненавистью сказала муза. -- О любви, трам-пам-тарарам, к прекрасному родному краю!
   Хрисанф вздохнул и сочувственно сплюнул. На Земле, в убогой квартире бухгалтера Краюхина ветер ломанул форточку и огладил прохладными ладонями лицо счастливого поэта.

Что касается судьбы, то...

   Стасик вышел из подъезда. Если бы он вышел на шесть минут раньше, то попался бы на глаза и понравился очень хорошим людям. Эти весёлые люди на всю жизнь окрутили бы его романтикой дальних дорог, костров и нелегких побед над таёжными глухоманями.
   Выйдя на три минуты позже, он буквально столкнулся бы с лучшей в мире девушкой. От этого столкновения вспыхнула бы потрясающая по силе обоюдная любовь, и лучшая в мире девушка стала бы Стасику оптимальнейшей женой.
   Но Стасик вышел во столько, во сколько вышел. Он прошёл по городу двадцать два шага, а на двадцать третьем у него развязался шнурок на ботинке. И опять-таки, если б этот шнурок развязался ну хоть семью шагами позже, то тогда судьба подарила бы Стасику самого верного и надежного в жизни друга. Но окаянный тот шнурок развязался именно тогда, когда развязался. Стасик нагнулся, и его несостоявшийся друг прошел мимо и закурить попросил совсем не у Стасика.
   Ничуть об этом не печалясь, Стасик заскочил в магазин за сигаретами. Если бы он захотел купить не сигарет, а колбасы, то в очереди за этой колбасой познакомился с будущей кандидаткой точно не установленных наук. Эта кандидатка впоследствии стала бы его далеко не оптимальной супругой, но, тем не менее, родила бы ему гениального мальчика Вовика, который вскоре после этого сделался бы знаменитым скрипачом.
   Но мальчику Вовику уже не суждено было родиться при таком стечении обстоятельств. А они сложились так, что Стасик купил сигарет, отказался от лотерейного билета, на который кому-то впоследствии выпала "Волга", и выскочил из магазина.
   К слову сказать, эта "Волга", которая выпала не Стасику, при определенном раскладе причинно-следственных связей должна была наехать на того гениального мальчика Вовика, который не родился у кандидатки наук. В этом маловероятном варианте мальчик Вовик не становился знаменитым скрипачом.
   Не вдаваясь в варианты ещё более мелких порядков, хочу только отметить, что если бы Стасик выскочил из магазина на шесть с половиной минут раньше, то тогда он сломал бы ногу, попал в больницу, чтобы потом выйти оттуда насмерть влюбленным в хирургию, посвятить ей всю свою жизнь, стать выдающимся хирургом, профессором и так далее...
   Но он выскочил из магазина ровно во столько, во сколько выскочил. Ногу не сломал, ни на ком не женился, никуда не попал. Он просто сел в какой нужно автобус, доехал до какой нужно остановки, зашёл там в какой нужно дом, а затем и в квартиру. И в этой квартире, как полагается, засвидетельствовал своё почтение какому нужно дяде и выразил восхищение его дочери. А уж дядя...
   А уж дядя женил его на своей дочке, которая из-за папы автоматически становилась Стасику оптимальнейшей женой. И тот же дядя, который папа, устроил молодоженам свадебный круиз вокруг Европы, чтобы Стасику перепал хоть клочок от романтики дальних дорог. И всё тот же добрый дядя, исполняющий обязанности судьбы, протащил Стасика сквозь медицинский институт, сделал из него кандидата соответствующих наук, потом профессора, и ко всему прочему гуманно проследил, чтобы Стасика до больных не допускали. И вокруг Стасика всегда было множество вполне верных и надежных друзей. И ездил Стасик на чёрной "Волге", которая ни на кого не наезжала, потому что возил Стасика опытный шофёр.
   А мальчик Вовик, который родился вскоре после вышеупомянутого круиза, всё играл и играл на скрипочке. Потихоньку окружающие к этому привыкли и больше не пугались. И числится мальчик Вовик первой скрипкой Большого симфонического оркестра и на днях уже должен стать кандидатом медицинских наук. По семейной традиции.

"КУРОЧКА-РЯБА"

(киносценарий боевика из жизни русской деревни,

производство "Коламбиа-пикчерс")

   Действующие лица и исполнители:
   Дед -- Чак Норрис,
   Баба -- Синтия Ротрок,
   "Курочка-ряба" -- Клод Ван-Дамм,
   "Мышка" -- Арнольд Шварценеггер,
   Девки, бабы, мужики, киллеры.
  
   Обычная русская деревня: березы, клюквенные сады, покосившиеся коттеджи...
   (Пометка продюсера: "Заказать в строительной компании покосившиеся коттеджи, если, конечно, недорого возьмут за их перекос").
   ...Дед только что закончил утреннюю пробежку вокруг колхозного поля, прибежал на свой бедный двор и нырнул в свой убогий бассейн...
   (Пометка продюсера: "Бассейн на русском ранчо -- бред!!! Пусть Дед забежит в свой жалкий деревенский домишко и примет там убогий душ!").
   На кухне Баба готовит Деду скудный завтрак: сэндвичи с редькой, бутылка водки, чашечка кофе. Дед хмуро ест. Баба, пригорюнившись, глядит на него.
   Дед. Твою мать?
   Баба. А где я тебе возьму?!
   Дед. Но мать твою!!!
   Баба. А на какие шиши?! Простой осетрины купить не могу!..
   (Пометка продюсера: "Хорошо! Уточнить насчет "шишей": если это внутренняя российская валюта, то сколько "шишей" в одном долларе?").
   ...Дед выходит на двор. Шумит клюква. В её шелест вплетается отдаленная русская народная песня. Примерный текст:
   "Wo pole beryeska stoyala,
   Wo pole kudryavaya stoyala,
   Lewly, lewly, stoyala..."
   Из-за холма плавно выходят деревенские девки и бабы -- в сарафанах, телогрейках и нетрезвые с утра.
   (Пометка продюсера: "Проследить, чтобы телогрейки на этот раз были не от Кардена -- разорят!").
   К девкам и бабам присоединяются пьяные мужики и парни, заводят хоровод и всем хороводом направляются к деревенскому супермаркету...
   (Пометка продюсера: "Супермаркеты в российских деревнях -- чушь!!! Надо проще и скромнее: "направляются к сельскому шопу". Кстати, уточнить почему русские эмигранты на вопрос, есть ли в российских деревнях шопы, сначала ржут, а потом вздыхают и говорят: есть и ещё какие!").
   Дед впрягается в нелегкий сельский труд. Солнце встаёт из-за берез. Припекает. Дед работает -- истово подстригает газон возле своего убогого домишки. Останавливается. Смотрит на солнце. Вспоминает что-то былое, далекое. Рокочет старая убогая газонокосилка.
   Дед. Твою мать...
   По щека скатываются несколько слез...
   (Пометка продюсера: "Не более двух. А в общем хорошо -- дитя природы. Только пусть он косит босым, как их писатель Достоевский").
   В воздухе неожиданно свистит нога. Дед резко падает, перекатывается и быстро вскакивает с газонокосилкой наперевес. Перед ним стоит улыбающийся "Курочка-ряба".
   Дед. Мать твою!
   "Курочка-ряба". Я тоже рад тебя видеть!
   Дед. Но твою мать?!
   "Курочка-ряба". Какая на хрен амнистия, просто у них там сейчас такой бардак! Вот забежал по пути в Эрмитаж, принес тебе пасхальное яичко от Фаберже. Спрячь на время.
   Дед. А мать твою?
   "Курочка-ряба". Десять процентов.
   Дед. Во, блин.
   "Курочка-ряба". Ишь, разговорился! Ну что, по рукам?
   Автоматные очереди, свист пуль, громкие крики.
   "Курочка-ряба". Ну ладно, некогда мне тут с тобой болтать.
   Прыгает через плетень и быстро удаляется. Рокочет газонокосилка.
   (Пометка продюсера: "Плетень -- ферростирол, 50 долларов за 1 плетеный метр).
   На дедово подворье вбегают деревенские киллеры -- в телогрейках, кирзовых сапогах, с серпами, косами и автоматами Калашникова. Впереди -- "Мышка". Подбегает и замахивается серпом на Деда.
   "Мышка". Гони яйцо, старый хрен!
   Дед. Твою мать?
   "Мышка". Позапирайся мне! А ну, хлопцы, обыскать все!
   Киллеры кидаются в дедов коттедж. В коттедже звуки борьбы, автоматные очереди, свист серпов, пламя пожара. Два киллера с грохотом скатываются с крыльца. Ещё один с треском вылетает из окна. На крыльце появляется разъярённая Баба с балалайкой. Мафия отступает. Баба в прыжке мощным ударом "тоби-гэри" валит "Мышку". Дом горит. Рокочет газонокосилка.
   (Пометка продюсера: "Очень хорошо: ярость русской женщины. Добавить немного секса").
   Дед (восхищенно). Твою мать!!!
   Баба в крутом развороте стремительным ударом ноги скашивает Деда и выхватывает у него из-за пазухи яйцо Фаберже.
   Дед. О, нет!
   Рокочет газонокосилка. "Мышка" пытается отобрать яйцо у Бабы, яйцо падает на газонокосилку и разлетается вдребезги.
   "Мышка". О, нет!
   (Пометка продюсера: "Да-да, как у их Чехова: если на сцене в первом акте имеется газонокосилка, то в финале она выстрелит!").
   Тем временем у плетня скапливается народ: мужики, бабы, девки и парни -- пьяные и удивленные. Дом горит. Откуда-то выныривает сияющий "Курочка-ряба".
   "Курочка-ряба". Ну что, Мышка, обломался с яйцом? А ты, Дед, не плачь! Возьму на гоп-стоп птицефабрику -- будет тебе полное лукошко яиц.
   Баба задумчиво смотрит на горящий коттедж.
   Баба (задумчиво). Пойду я...
   Поднимает балалайку и входит в горящий дом. Дед хватает газонокосилку и продолжает подстригать газон.
   Киллеры. Во, блин! Ну, пойдем, что ли, водки выпьем.
   Уходят пить водку.
   (Пометка продюсера: "Да-да -- загадочная русская душа! Но я не понял: зачем Бабе была нужна балалайка? Или это русский боевой символ?").
   Деревенский народ толпится вокруг одинокого "Мышки".
   "Мышка". Ну чего уставились? Шли бы себе работать.
   Народ безмолвствует.

Конец

   (Пометка продюсера: "Твою мать!")
  

ФОРМУЛА СЧАСТЬЯ

   Великий Математик уже мог себе позволить полное равнодушие к славе и бессмертию. Он вывел формулу любви. Он поседел на этом деле, а от жены остались лишь беспорядок в шкафу, да записка на кухне. Он исчез из науки, его забыли даже любимые ученики, но зато формула успеха легла в его тетрадь. Когда Великого Математика первый раз увозила "неотложка", он бредил формулой удачи. А окружающие удивлялись, что человек схлопотал инфаркт и при этом счастливо улыбается...
   И вот однажды летом не стало рассветов и закатов. Сутками гудела перегретая электронно-вычислительная машина "Клавдея" -- почти одушевленное создание с ярко выраженным женским характером. Сутками лаборантка Серафима долбила по клавиатуре "Клавдеи" и носила кофе с бутербродами. Телефон был отключен. И сейчас уже никто не сможет точно сказать, когда именно Великий Математик отшвырнул вдруг кресло и расцеловал "Клавдею" с Серафимой.
   Серафима охнула. У "Клавдеи" перегорели предохранители.
   -- Всё! -- сказал Великий Математик. -- Всё, девочки! Вот она -- формула счастья!
   Серафима побледнела, так как была девушкой живой и непосредственной. А Великий Математик смотрел сквозь неё и думал о том, что жизнь прожита не зря...
   Снаружи светало, а может и темнело. Великий Математик заговорил.
   Формула счастья, безусловно, требует проверки. Необходимо подставить в формулу живого человека и посмотреть, что из всего этого получится. Серафима должна пожертвовать собой во имя науки, но в случае успеха (а в успехе он не сомневается!) обретет она счастье и немалое.
   Серафима кивала и на все соглашалась.
   Быстренько подставили её данные в формулу, сменили у "Клавдеи" предохранители и просчитали Серафимино счастье на пятьдесят лет вперед.
   Для полного счастья ей было необходимо, перво-наперво, сегодня же купить джинсы "Сюрприз-фор-май-бой" и научиться отличать Чиллентано от Чипполино и "Приму" от "Честерфилда". Кроме того, требовалось вынести за скобки и сократить одного студента, который с некоторых пор взялся пастись под окном у Серафимы, заставляя её хмуриться и раздражённо пожимать плечами. И, наконец, нужно было точно сориентировать Серафиму в пространстве и времени по расчётным координатам. Иными словами, Серафима должна была через три дня в одиннадцать пятнадцать явиться к фонтану у транспортного института и задумчиво ходить там до двенадцати сорока пяти. Для пущей задумчивости пусть повторяет всё, что усвоила о "Честерфилде" и Чиллентано.
   Всё было исполнено в точности. Студент, правда, немного поупирался, пришлось грозить звонком в деканат и лишением стипендии за попытку срыва уникального эксперимента. Юноша заявил Великому Математику, что плевать хотел на его угрозы, после чего быстро испарился.
   Через месяц Серафима вышла замуж за красавца-бизнесмена, владельца машины "Вольво" и шестикомнатного рая в центре с окнами на юг. Свадьба была вполне культурной -- в духе сдержанной раскованности. Один лишь Великий Математик напился в стельку и набезобразничал: разложил какого-то крупного родственника на многочлены или что-то в этом роде.
   ...Утром его разбудил отчаянный стук в дверь. Великий Математик сполз с дивана, пошёл на звук, открыл дверь и глаза... На пороге стояла Серафима. В подвенечном платье, насквозь промокшем от залётного утреннего дождя.
   -- Давай пересчитаем, -- сказала Серафима и подняла на Великого Математика невыносимо зелёные глаза.
   -- Брось, -- вздохнул Великий Математик, -- ты что, "Клавдею" не знаешь? Не может быть ошибки...
   -- Потерпи, дружище, -- тоскливо сказал Великий Математик.
   Потоптался в дверях, прокашлялся и не нашёл ничего лучшего, как сообщить Серафиме, что в науке нет лёгких путей.
  
   Прошло какое-то время, может целых десять лет. Великий Математик по-прежнему велик, что регулярно подтверждается отчётами Серафимы. Она присылает их по почте, пишет, что очень счастлива и конца этому не видно. Спрашивает, когда можно будет вернуться. Он шлёт ей бодрые ответы, сулит неувядаемую славу и просит продержаться. А потом включает "Клавдею" и гоняет её до полного и обоюдного изнеможения.
   "Пятьдесят лет... -- упрямо отпечатывает ревнивая "Клавдея", -- ...минимум пятьдесят лет... из условия... допустимой... погрешности эксперимента..."
   И гудит торжествующе.
   Или это только кажется Великому Математику.
   Очень может быть...
  
  

ПРИЗНАНИЕ

   Шел по городу непризнанный гений.
   Гений этот был потрясающе непризнанным, ну просто идеально. Гениальность его полотен, романов, рассказов, драм, опер, поэм, эпиграмм, эпитафий и эпиталам не признавала ни одна живая душа. Ни друзья, ни знакомые, ни дворники, ни магистры, ни близкие, а тем более, дальние родственники. Не признавала даже собственная жена, которая в общем-то по-своему любила и жалела его, как человека, хоть и неприкаянного, но безобидного и малопьющего. Даже собственные дети, и те не хотели признавать в папе гения, а когда от них это требовалось, только тихо плакали и долго потом не могли кушать и спать.
   Дети рвались в объятия улицы, жена утомлённо ругалась, денег вечно не хватало, дома было неустроенно, неуютно...
   Шел по городу непризнанный гений.
   Начинал он с малого. Сначала его не признавали в стенной печати, потом в многотиражной, потом в городской. Тогда же его раз и навсегда не признали в детских художественных и музыкальных школах, затем в филармонии и в местных отделениях Союзов писателей, художников да и композиторов тоже. Непризнанность его ширилась, делала качественные скачки. Непризнанного гения стали не признавать в толстых журналах, в солидных издательствах, в консерваториях. На днях его официально не признали театр Ла-Скала, Третьяковская галерея и комитет по Нобелевским премиям. Вершина была достигнута...
   Шел по городу непризнанный гений.
   Потом остановился.
   -- Что же вы делаете? -- сказал он. -- Кто же так трубу загибает! Вы подложите пару кирпичей и заводите, заводите!
   -- Ур-ра! -- крикнули из канавы. -- Пару кирпичей! Дед, да ты просто гений!
   Шел по городу признанный гений...
  
  

ИСТОРИЯ ЧЕЛОВЕКА,

КОТОРЫЙ ВЫДУМАЛ САМ СЕБЯ

   Жил да был человек, который выдумал сам себя.
   Между прочим, это тоже искусство, и довольно сложное, в котором автор одновременно является и произведением.
   ...Он выдумывал себя долго и тщательно. Ему хватило ума и вкуса не выдумывать себе неотразимую внешность. После недолгих колебаний ограничился обаятельно-мужественным лицом с дьявольски умными глазами.
   К слову сказать, момент довольно ответственный. Известны случаи, когда люди поспешно выдумывали себе очаровательные лица, а потом долго и удивленно страдали от спокойствия окружающих.
   ...Покончив с формой, он принялся за содержание. Выдумал себе ряд неоспоримых достоинств и два-три изящных недостатка. Выдумал призвание. Возвышенное и немного туманное, оно эффектно смотрелось на фоне чужой прозаической суеты.
   Да, кстати, не бывает абсолютно бесцветных личностей, но есть люди, которым просто лень подобрать себе выгодный фон. Так едва не растворился в коллективе один мой знакомый физик. Он до сих пор путает Эйнштейна с Эйзенштейном, но зато научился заваривать чай по способу древних цейлонцев. Теперь этот физик ярко выделяется на фоне своих коллег, которые только и могут, что расщеплять атомы на протяжении всего рабочего дня.
   Однако я отвлекся.
   Для завершения общей композиции, человек, который выдумал сам себя, подобрал к призванию несколько увлечений. Примерил. Интерес к преферансу и женщинам сидел легко и свободно, пристрастие к хатха-йоге основательно давило, а вот к увлечению поэзией привыкнуть так и не смог -- пришлось отказаться.
   Но и с тем, что имелось, было уже не стыдно появляться на людях. Недоделки устранялись прямо на ходу.
   Человек, который выдумал сам себя, шёл по жизни. Или просто выдумал, что идет.
   Есть такая старинная иллюзия: твой вагон тронулся, за окном поплыли назад вагоны стоящего поезда, а потом вдруг оказывается, что всё наоборот -- движение там, а стояние здесь.
   Короче говоря, шло время. Он сидел над временем и вдохновенно выдумывал сам себя. Где-то внизу пахали и строили, лезли на рожон и на баррикады.
   Выдумал себе верных друзей. Друзья не остались в долгу и помогли придумать непризнанный талант и козни завистников. Но любовь всякий раз выдумывал сам...
   Это в общем-то несложно. Есть множество разнообразнейших чувств и ощущений, которые при известном желании можно принять за любовь. Если же все они перемешаны в скачущих пропорциях и анализу не поддаются, то такой тяжелый случай близок к так называемой настоящей любви...
   Выдумать интересную работу фантазии не хватило. Выдумывать счастье не стал, так как ещё раньше придумал, что счастья как такового в природе не существует.
   Наконец, всё было закончено. Получилось неплохо, и осталось только выбрать галстук...
  
   ...Трудно сказать, что действительно его подкосило. Слухи же ходили самые дикие. Вплоть до того, что будто бы собирался на собственные торжественные проводы на пенсию, примерял галстук, подошел к зеркалу, а оно его возьми и не отрази. То есть совсем. И он слёг. И до сих пор лежит. Врачи термин подобрали, но больше ничем помочь не могут...
  
  

ТАЛАНТ

   -- Стоп, стоп! Да остановите же его кто-нибудь! Вот так... Отпоите Дездемону. Все пока свободны. Отелло ко мне!
   Слушайте, вы опять за свое? Я ведь вам запретил так глубоко входить в образ. Ну о чем вы только думаете? "О подлой измене" -- прекрасно! Но прошу вас не забывать, что перед вами всё-таки не просто Дездемона, но член профсоюза, чужая жена и мать троих детей, которых вы так и норовите оставить сиротами. Пожалуйста, душите, но не так самозабвенно. Нам в театре только уголовщины не хватало... Вам понятно? Ну вот и прекрасно!
   Все по местам! Дездемона!.. Где Дездемона?! Ничего-ничего, выходите, ложитесь -- он больше не будет... Итак, работаем с удушения! Внимание... Пошёл!
   Стоп, стоп, Отелло -- стоп!!! Да оторвите же его! Спасибо!.. Окажите Дездемоне первую помощь. Ведите сюда этого мавра!
   Вы с ума сошли, да? Ну за что вы её так?! Да не изменяла она Отелло и никому не изменяла, а уж вам и подавно! У неё просто времени на это нет: семья -- театр, театр -- семья, а в очередях и в общественном транспорте никаких условий! Шекспир, конечно, гений, но нельзя же всё так близко принимать к сердцу! Хладнокровней надо: взял за шею, подержал и положил -- всё!Что значит "не могу"? Таланта не хватает? Ну-ну, не сверкай очами!..
   Итак, мы больше не будем душить своих коллег? Вот и славно!
   Приготовиться! Приведите Дездемону!.. Как "ушла", сама?.. И вот так, молча?! Ну, и что же именно она сказала?.. М-да... А может зря мы его удерживали, неплохо ведь душил...
   Где дядя Вася?! Зовите!
   Дядя Вася, выручай! Нужно немного полежать за Дездемону. Вот этот чёрный будет тебя душить, а эти трое -- страховать. Ладушки? Спасибо, родной...
   Внимание! Всем внимание! Дядя Вася -- на ложе! Страховка -- по местам! Приготовиться!.. Начали!
   Стоп -- спасибо, ребята! Держать, держать! Только не повредите -- он ещё пригодится! Дядя Вася, ты как?.. Ну отдышись, отдышись... Общий перекур!
   Это дарование кончило дергаться? Давайте его сюда!
   Знаешь, старик, ты слишком талантлив, чтобы работать в нормальном театре. Какое счастье, что тебе доверили роль Отелло, а не Макбета или Ричарда Третьего -- ты бы тут такое устроил!.. Ну а теперь слушай внимательно. Никакой трагедии не было. Вильям все придумал. Ты не Отелло, а нормальный средний актер, и перед тобой не Дездемона, а наш пожарник дядя Вася, который тоже никогда и никому не изменял. Ничему не верить, в образ не входить, душить соответственно зарплате. Думать о постороннем, о чем-нибудь возвышенном: о категориях, о ставках, о квартире, о там, что роль собирались отдать Коле, а отдали тебе. Тебе, а не ему!.. Ну как?.. Вот-вот, закрепи это состояние. Извини, старик, но с тобой иначе нельзя. Ничего, всё будет хорошо.
   По местам! Дядя Вася лег!.. Дядя Вася, расслабься -- ты всё-таки на ложе Дездемоны, а не на беговой перед стартом. Распрями толчковую ногу!.. Приготовились! Собрались!.. Ну -- с Богом!

Эпилог

   ...Его перевели в "шум за сценой" -- на время, пока всё уляжется. Но от его "шума" публика почему-то начинала громко стонать об утраченном и тихо верить в грядущее. Тогда бывшего "Отелло" перевели в рабочие сцены. Дядю Васю выписали через недельку. Он ходит теперь по театру с перекошенной шеей и просветленным взором и говорит всем, что за сорок лет своей работы в искусстве впервые понял, что такое настоящий талант.
  
  

МОСТОВАЯ

   Топ-топ, топ-топ... ой! .. топ-топ...
   Маргариточка идет по головам.
   Жалкие моралисты, инфантильные интеллигенты, энергетические кастраты, вопящие о безнравственности хождения по головам...
   Топ-топ...
   ...вам не понять неизъяснимую печаль человека, который вынужден проносить свою свободу и независимость по убогой мостовой из чужих макушек. Где туфельки то и дело скользят по потным ушам, вызывая снизу нудные протесты...
   Топ-топ... Ой, блин, извините!.. Топ... топ...
   ...где из-под ног то и дело слышится злобное шипение: "Ишь, разгулялась стерва!" -- "Ничего, скоро шею свернет!" -- "Ой, да что ж вы толкаетесь! Стойте смирно!" -- "А вы тут вообще не стояли!"...
   Топ-топ...
   ...где каждый так и норовит за лодыжку цапнуть, а на прошлой неделе какая-то сволочь только зубами чвакнула -- и напрочь откусила каблук у новой французской туфельки, а таких туфелек у Маргариточки, извините, не полный шкаф!..
   Топ! Топ!
   -- Уй-юй! Ну, Маргарита Олеговна, ну вот опять... очки...
   -- Ах, простите, Аполлон Сергеевич, я вас не узнала! Ну как вы, дорогой? Как здоровье, печень, дети? Это ваш? Какая прелесть! Вот тебе конфетка. А вы все ещё без работы? Ай-- яй-яй, какие времена!.. Извините, спешу...
   Топ-топ-топ...
   Деловые импотенты, которых акушерки когда-то ошибочно назвали мужчинами! Надувайте щеки, произносите слова, соответствуйте в постели, воюйте, бросайтесь под танки и на трибуны, проявляйте массовый героизм... Но избави вас Боже вставать на пути у женщины, идущей по головам!
   Топ-топ, топ-топ...
   -- Марго! Ну сколько можно! Я уже весь вспотел и прочее... Ну когда, Марго?! Я соскучился!
   -- Ну не здесь же, милый. Потерпи, уже скоро. Дай я тебе макушечку оботру... Ты хоть голос подавай, чтобы я опять на моего мальчика не наступила... Целую!
   Топ-топ, топ-топ...
   -- Маргуня! Маргунчик!
   -- Светик! Боже мой! Ну как ты?!
   -- Вот, познакомься... Это -- мой...
   -- Где?
   -- Да ты на нем стоишь.
   -- Ах, извините! Очень приятно!
   -- И мне, и мне очень приятно! Жена столько про вас...
   -- Надо как-нибудь встретиться! Звони, дорогая! Целую!
   Топ-топ-топ...
   Маргариточка идет по головам. Печальная временная необходимость. Но уже свежий ветерок треплет её волосы и обдувает красивый, чуть выпуклый лоб. Значит, вершина недалеко...
   -- Господа! На сегодняшней презентации я хочу поднять первый тост за женщину нового типа, за виновницу торжества, которая, кстати, как раз вступает в мой фужер (внизу смех и оживление)...
   -- Ах, господа, мне, право, неудобно... Благодарю...
   -- Серега! Снимай скорей -- смотри, какой ракурс! ..
   Топ-топ, топ-топ-топ... топ-... Ай! Мама-а! (откуда-то из голов: "Ритуля, дочка, ты не ушиблась?!")
   Не ушиблась. Но дьявольски запнулась об какую-то заразу в клубном пиджаке, которая пыталась выкарабкаться наверх из общего месива.
   Время застыло. Полет... Летит Маргариточка, рассыпая по ветру злые слезы. Головы волнуются:
   -- На взлет пошла!
   -- Свалилась!
   -- Простите, вверх не падают.
   -- Жалко девку. Потесниться бы да принять...
   -- Не волнуйся! Эти если и валятся, то опять к нам на головы...
   Летит Маргариточка в лучах заката. Солнечный фон поглощает одинокую фигурку, и тут автор уже ничего не гарантирует...
  
  

ПОЛЁТЫ СЕМЁНА ОЛЕГОВИЧА

   Квартира как квартира, между прочим, не самая плохая и даже с кладовкой. Ну, не то чтобы с кладовкой -- скорее, со встроенным шкафом, но очень достойных размеров. Не Бог весть каких, однако же вполне можно запихать много чего, и ещё место останется. В общем, вполне вместительный шкаф на несколько полок.
   Там стояли пыльные стеклянные банки, множество пустых бутылок, ящик с инструментами, лежали старые тряпки, а внизу размещался обычно узел с грязным бельём. На полке между банками и ящиком хранился Семён Олегович.
   Дверь кладовки категорически отказывалась закрываться ("откуда у тебя только руки растут!"), и внутри всегда имел место унылый полумрак с запахом пыли и мышей, в который гармонично вплеталась прелая нота -- нота грязного белья. Сквозь неплотно закрытую дверь до Семёна Олеговича доносился стук каблучков, а то и смех, и шепот, а то и звон бокалов и прекрасные напевы. Семён Олегович лежал на своей полке, слушал звуки и сочинял в уме прон­зительные монологи о достоинстве и жестокости.
   Время от времени приходила рыжеволосая женщина с серо-зелёными глазами и брала Семёна Олеговича для разных своих надобностей, как-то: забить им гвоздь, наклеить им обои, запустить Семёном Олеговичем в магазин за продуктами питания, а то и просто использовать по его природному мужскому предназначению. Попользовавшись, клала его обратно до следующей надобности или просто до утра.
   По утрам она выхватывала Семёна Олеговича из его шкафа, наскоро стирала с него пыль и, широко размахнувшись (рыжие волосы разлетаются в стороны, серо-зелёные -- о Боже! -- глаза прищурены, ярко-красные губы раздвинуты в хищном оскале, обнажив убийственно белые естественные зубы), швыряла Семёна Олеговича на работу. Семён Олегович летел со свистом, стукался, рикошетил, сшибал препоны, а к вечеру, как бумеранг, возвращался обратно -- в шкаф.
   Так прошли какие-то годы -- небольшие, но тоже нелишние. И вот однажды Семён Олегович, запущенный как обычно с утра во внешкафное пространство, после обеда столкнулся в своем полёте с непреодолимым препятствием. У препятствия были весьма симпатичные веснушки, натуральные белокурые волосы и широко распахнутые восторженные глаза. А поскольку на Семёна Олеговича до сих пор так никто ещё не смотрел, то всё решилось само собой. Обнаружилось, что Семён Олегович ещё мужчина ого-го! Что Семён Олегович ещё мужчина хоть куда: умен, обаятелен, да чего там -- практически красив! Что его могут любить натуральные блондинки, а это, согласитесь, ведь не каждому дано.
   В этот день Семён Олегович не вернулся из полёта. Не вернулся ни через неделю, ни через десять лет. Не вернулся в не самую плохую квартиру со встроенным шкафом, где пыль и полумрак, банки и бутылки, узел с грязным бельём и ящик с инструментами. Где между ящиком и банками давно уже хранилась та жестокая женщина -- слушала звуки, кусала белы локти и извлекалась кем-то по мере его мужских надобностей.
   Семён Олегович больше не летал (если тот кошмар можно назвать прекрасным словом "полёт"), но спокойно и с достоинством шел по жизни, отряхиваясь от встречных особ женского пола. В нагрудном кармане сидела счастливая натуральная блондинка, сидела и смотрела на своего хранителя с неувядаемым восторгом.
   Они жили так долго и дружно, что Семён Олегович однажды умер. Такое, увы, рано или поздно случается со всеми, впрочем, только один раз. Семён же Олегович умер в весьма преклонных летах, в солидных жизненных обстоятельствах, окружённый женой, детьми и внуками. Причем, благодаря жене -- прекрасной женщине! -- умер легко и даже с нетерпением.
   Он умер, и душа его, естественно, отлетела, как совершенно справедливо утверждает современная наука. Но если бы можно было наблюдать сам процесс отлёта души из её земного футляра, то тогда бы перед врачами предстало зрелище весьма поучительное. Они бы увидели, как из груди Семёна Олеговича вышло светло-розовое облачко, вышло и сгустилось до четкого образа, и образ этот -- рыжеволосой женщины с серо-зелёными глазами -- кружился над Семёном Олеговичем все дни, отпущенные душе до её окончательного отлета.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Замороченные музы

ЗАМОРОЧЕННЫЕ МУЗЫ

   Эти зарисовки -- мизерная доля тех немыслимых случаев, курьёзов и историй, которые всегда происходили и происходят в области культуры и особенно в театрах и вокруг них. Перед вами всего лишь скромная личная добыча автора, который поскрёб по сусекам своей памяти, а также подобно старьёвщику прошелся по завалам чужих легенд и преданий. И дай Бог здоровья всем, кто щедро делился со мной своими историями...
  
   Конец 70-х. Режиссёр нашего городского театра (замечательный режиссёр!) на очередной встрече с главой областной культуры. Когда все текущие вопросы были исчерпаны, и режиссёр уже собирался откланяться, глава придержала его и самым дружеским тоном сказала:
   -- Да, и вот ещё ... Дорогой мой, на вас обижаются. Ну что за мальчишество, ну зачем вы каждое утро, снимая трубку телефона, здороваетесь с сотрудниками КГБ?
  
   Конец 70-х. Городской народный театр. Зал полон. Идет спектакль "Молодая гвардия". По ходу действия денщик немецкого офицера -- сволочь фашистская -- швыряет сапогом в Олега Кошевого. Неудачно швыряет: сапог улетает в оркестровую яму, аккурат на голову парня, который впервые пришёл в этот театр и в яме ждал, когда его друзья-артисты отыграют спектакль. Улетевший со сцены сапог этот парень воспринимает, как большую накладку в ходе спектакля (которую, к слову сказать, в зале никто и не заметил). И решает помочь ребятам...
   Драматическая сцена между Олегом Кошевым и немецким денщиком. Тишина в зале. Тут из оркестровой ямы вылетает сапог и, описав крутую параболу, смачно шлепается на сцену. Публика в экстазе, весь драматизм летит к черту...
   Между прочим, тот чудак из оркестровой ямы потом стал очень хорошим артистом, играл на профессиональной сцене и даже снимался в кино.
  
  
   Рассказала заведующая литературной частью одного театра.
   Дело было на Украине, ещё при советской власти. Артисты областной драмы везут спектакль труженикам села. За рулём автобуса шофер театра по фамилии Понедельник -- на Украине подобные веселые фамилии не редкость.
   И надо же случиться такой беде, как авария. На одном из сельских проселков автобус перевернулся. Слава Богу, никто серьезно не пострадал, хотя и была пара переломов, но в основном -- ушибы и стресс. Бедный Понедельник вообще впал в полную прострацию и закаменел -- никаких реакций.
   Как-то ухитрились вызвать "скорую", она приехала, бригада оказала первую помощь. После чего врач "скорой" обратился к завтруппой с просьбой помочь заполнить необходимый документ по поводу происшедшего.
   Завтруппой -- дама, которую вообще невозможно было вывести из равновесия. Всегда невозмутима, всегда хладнокровна, энергична и строга.
   -- Как фамилия водителя? -- спрашивает врач.
   -- Понедельник, -- четко отвечает завтруппой.
   Врач внимательно смотри на неё. Проверяет её пульс.
   -- Как вы себя чувствуете?
   -- Спасибо, нормально.
   -- Я спросил у вас фамилию водителя?
   -- Понедельник.
   -- Вы успокойтесь, -- начинает волноваться врач. -- Всё уже позади, всё хорошо, все целы. Голова не болит? Не тошнит? Нет? Ну, давайте... как у нас всё-таки фамилия водителя?
   -- Понедельник...
   Этот уникальный диалог продолжался довольно долго, но всё-таки обошлось без госпитализации.
  
   90-е годы. Молодой журналист собрался приобщиться к искусству и решил начать с театральных рецензий. Для начала он позвонил заведующей литературной частью "главного" городского театра и осведомился о их репертуаре в новом сезоне.
   -- "Федра"? Кто автор? Жан Расин? Одно "с" или два?.. А о чём?.. Ну, хотя бы вкратце...
   У завлита было ангельское терпение и фатальная установка на дружбу с прессой. Следующие четверть часа журналист только торопливо строчил, изредка бормоча: "Потрясающе... А он?.. А тот?.."
   -- Что ещё в планах? Ага, пишу: "Тартюф"... Первая "тэ"? Тимофей?.. Кто автор?..
   Через некоторое время этот парень напросился на репетицию. Ставили Толстого -- "Живой труп". Вскоре заведующей литературной части театра попадает в руки газета, в которой описана работа театра над постановкой. Завлит читает и у неё темнеет в глазах. Мало того, что журналист отметил, что "название известного романа Л.Толстого "Труп" режиссёр психологически усилил добавлением контрастного прилагательного "живой" -- "Живой труп". Мало этого -- он ещё глубокомысленно порассуждал о том, как символична стоящая в углу сцены лестница-стремянка (которую там, к слову сказать, забыл перед репетицией монтировщик). Но даже подобные "открытия" не так мучили бедного завлита, как вопрос: что же тогда из себя представляет главный редактор этой газеты?..
  
  
   Кассиры театров -- настоящий кладезь околотеатральных убийственных ситуаций. Возьмем тот же "Живой труп". Генетическая жертва Великого Октября заглядывает в окошечко театральной кассы:
   -- "Живой труп" -- это чё, про Ленина?
   Или вот ещё вопрос к кассиру:
   -- У вас сзади что? (Перевожу: есть ли места в амфитеатре?)
   Кассир -- женщина остроумная, острая на язык:
   -- То же, что и у всех.
   -- А почём?
   -- Договоримся...
  
  
   Леша -- один из ведущих фотокорреспондентов нашего города. Он великий мастер розыгрышей, причем, не всегда безобидных.
   Как-то в автобусе он увидел своего старого знакомого, журналиста по фамилии... ну, скажем, Крокодилов. Тот сидел себе впереди и задумчиво смотрел в окно. Леша подошел к кондукторше и тихо сказал: "Гражданка, я сотрудник угрозыска. Мне нужна ваша помощь. Вон там впереди сидит человек, очень похожий по приметам на разыскиваемого нами маньяка-насильника Крокодилова. Вы не могли бы осторожно проверить у него документы?.." Надо сказать, что артистические способности Леши таковы, что бедной кондукторше даже в голову не пришло проверить документы собственно у "сотрудника угрозыска". Она заворожённо пошла оправдывать доверие. Приблизилась к бедному журналисту и спросила: "Мужчина, что у вас за проезд?" -- "Пенсионное", -- неприветливо буркнул Крокодилов. -- "Покажите". Журналист предъявил пенсионное удостоверение, кондукторша прочитала фамилию "Крокодилов" и с диким воплем "это он!!! это он!!!" метнулась назад по проходу.
   Чем там все кончилось -- не знаю.
  
  
  

СветлОЙ памятИ "Сибирикона"

   В 1993-96 годах я занимался самым любимым делом -- был редактором омской юмористической газеты "Сибирикон". Мы с ребятами выпустили семнадцать номеров, в основном, на деньги спонсоров -- воистину святых людей. Омский "Сибирикон" стал известен не только юмористам России, но был представлен и в русскоязычной юмористической прессе весьма дальнего зарубежья -- США, Израиля... Михаил Жванецкий написал в своём автографе для нашей газеты: "Читателям "Сибирикона"! Читайте "Сибирикон" и смейтесь над нами и вместе с нами"... Что же касается омских властей, под чьей эгидой мы выходили, то для них эта газета существовала, в основном, как строчка отчёта о проделанной работе. Их поддержка единственного (тогда) в Зауральи юмористического издания сводилась, в основном, к виртуозному искусству растягивать своё ласковое "буквально завтра" на год-полтора.
   В конце концов "Сибирикон" тихо скончался от хронической финансовой дистрофии, осиротив несколько тысяч читателей-поклонников и десятки друзей-профессионалов России и зарубежья. В душах же наших "попечителей" из городской администрации эта кончина вряд ли отозвалась, поскольку потерян был всего лишь элемент культуры, а не рупор пропаганды. Всероссийское и международное признание? Господи, да кому оно нужно!
   Ну да ладно, хватить злобствовать. Я, собственно, о другом. Не удержусь от проявления "провинциального комплекса" -- слаб человек.
   "Сибирикон" подарил мне несколько очень мимолетных, но памятных встреч с большими, с великими мастерами. С Григорием Гориным, Аркадием Аркановым, Эльдаром Рязановым, Александром Ивановым, Зиновием Паперным, Игорем Губерманом, Михаилом Мишиным, Леонидом Якубовичем, Игорем Иртеньевым, Виктором Шендеровичем -- и это далеко не все, с кем повезло встретиться. В Москве (на сессиях в Литинституте), в Питере (на фестивалях юмора "Золотой Остап") -- везде я робко обращался к знаменитостям с просьбой осчастливить провинциальное юмористическое издание своими произведениями. Отказа практически не было ни от кого. И хотя то, что мэтры жертвовали моему "Сибирикону", не всегда было адекватно их таланту и имиджу, но, видит Бог, я не встречал в жизни более милых и дружелюбных людей.
  
   Эта встреча -- самая дорогая. 1994 год. Санкт-Петербург. Международный фестиваль сатиры и юмора "Золотой Остап", где омский "Сибирикон" был единственным представителем всей Сибири и Дальнего Востока.
   Большой фуршет. Я только что прикатил из Москвы с институтской сессии, во рту ещё привкус нашего прощального "банкета" с коронным блюдом "килька в томате с вермишелью а-ля общага", я глушу вкус кильки здешней осетриной -- букет потрясающий!
   А в трёх метрах от меня две девочки с диктофонами пытают великого Зиновия Гердта. Тот отвечает им на какие-то вопросы, девочки в конце концов благодарят и откланиваются. Зиновий Ефимович поворачивается, видит меня и... неожиданно улыбается (наверное у меня был слишком влюбленный взгляд). Эта улыбка меня и спровоцировала на признание. Я подошел к нему.
   -- Зиновий Ефимович, я редактор омской юмористической газеты "Сибирикон"... Из Омска... Из Сибири... Но я не буду брать у вас интервью... (неподражаемая улыбка Гердта стала ещё шире)... Я даже автографа у вас брать не буду... ("Господи, -- пробормотал Гердт, -- хоть один нормальный человек....") Но можно, -- сказал я уже совсем отчаянно, -- можно я вам признаюсь, как я вас люблю! Спасибо вам за всё...
   -- Спасибо, спасибо, дорогой... -- ласково сказал великий Гердт. -- Вот что, давайте-ка водочки выпьем.
   Что мы тут же и сделали. По крайней мере, за себя ручаюсь.
   На следующий год я привез на фестиваль несколько новых выпусков "Сибирикона" и подарил Зиновию Ефимовичу тот номер, где он изображен на обложке в роли Паниковского. До сих пор у меня хранится очень дорогая фотография: Зиновий Гердт рассматривает номер "Сибирикона" с Паниковским на обложке...
  
   В 1995 году на "Золотом Остапе" Леонид Якубович (кстати, очень доброжелательный, открытый человек) рассказывал:
   "На съемках рекламного ролика два с половиной часа пролежал в открытом (к сожалению) гробу, на Пятницком кладбище. Вокруг шла обычная кладбищенская жизнь -- похороны настоящих покойников. Хоронят и оглядываются: "Смотри, Якубович умер!" -- "Ровнее держи -- гроб падает!" -- "Да погоди ты! Якубович умер!". Толпа вокруг меня растет. Я встаю: "Рекламная пауза!" Общее "а-ах!" -- и все разлетелись, как галки..."
  
   А эта "сибириконовская" история -- весьма поучительная история. О том, как провинциалу надо быть очень осторожным в московской литературной среде, где взаимоотношения между великими не всегда безоблачны.
   В Москве я познакомился с двумя известнейшими литературными мастерами. Один -- прекрасный сатирик, пародист, знаменитый литературовед (назовем его Иваном Ивановичем), другой -- замечательный афорист, классик жанра (обозначим его Петром Петровичем). Оба -- милейшие люди. Они одарили меня своими произведениями для "Сибирикона" (между прочем, гонорары я всегда перечислял строго, даже самым великим).
   На следующий год я с удовольствием привез им экземпляры газеты, где Иван Иванович и Петр Петрович были представлены на одной странице под шапкой "Олимп".
   ...Ивану Ивановичу я вручил газету в институте, где он работал. Гордо показал страницу с его пародиями. Иван Иванович глянул и... добрейшее лицо его слегка окаменело. Он внимательно прочитал все афоризмы Петра Петровича на этой же странице и мягко заметил: "М-да... что-то у него тут слабовато..." Вид у него был слегка расстроенный.
   ...Петр Петрович (мы сидели на его кухне в коммуналке в одном из арбатских переулков) открыл "Сибиркон" на своей странице, увидел пародии Ивана Ивановича и пробормотал: "А он тут откуда?" После чего перечитал внимательно все его пародии и сказал: "Ну-ну... что-то здесь он не очень...".
   Я терялся в догадках. В конце концов Петр Петрович поведал мне причину их взаимной неприязни. Конечно, это была пустяковая история, но Боже мой, воистину "на каждого мудреца довольно простоты"!
  
   ...Листаю тонкую подшивку "Сибирикона". Какие имена, какие вещи! Какие таланты -- именитые и неизвестные! "Иных уж нет, а те -- далече..." Боюсь узнавать о судьбе некоторых великих юмористических "стариков" -- мало ли... Годы прошли и связи оборваны, после того, как "Сибирикон" скончался, погубленный равнодушием чиновников и деловой беспомощностью своих создателей.
   Но всё-таки у нас была классная газета!
  
   Остров Жаннетты
   (Песни)
  
   ЖЁЛТЫЕ КВАДРАТЫ
  
   Только ночь едва отпустит
   впавший в детство сонный город --
   беспорядочным узором
   вспыхнут жёлтые квадраты.
   Город вздрогнет безыскусно,
   сны припрячет воровато,
   и спросонок взвоют грустно
   пароходы на реке.
  
   Пароходы паром ходят,
   паровозы паром возят...
   В том, что так слова сложились,
   мы совсем не виноваты.
   Да, и вот ещё что странно:
   жил да был один художник -
   говорят, что рисовал он
   только жёлтые квадраты.
  
   Ну а день -- он будет добрым,
   да, конечно будет добрым.
   Прогрохочет по карнизам
   и назад не возвратится.
   И его отбросит город
   смятой вырванной страницей,
   где написано про то, что
   был восход и был закат...
  
   Был восход -- и расчудесно!
   Был закат -- и слава Богу!
   Ну а в том, что солнце скрылось,
   мы совсем не виноваты!
   Да, и вот что интересно:
   где б ни выпала дорога --
   всё равно в конце нам светят
   окон желтые квадраты.
  
   Ну а вечер -- он как вечер,
   будет теплым и красивым...
   Помнишь, будущей весною
   мы бежали к ледоходу,
   и нелётная погода
   нас по городу носила.
   И за то хоть ей спасибо,
   что приснилась хорошо.
  
   Хорошо, что Город прочен!
   И коровы не летают!..
   Закружились листопадом
   имена, слова и даты...
   Или просто выйти ночью,
   закурить, на мир уставясь --
   проследить, как будут гаснуть
   эти жёлтые квадраты.
  
  

БАЛЛАДА О ПОСЛЕДНЕМ ЖЁЛТОМ ЛИСТЕ

  
   Вцепился в ветку за окном
   последний жёлтый лист,
   а ветер, схлестнутый с дождем,
   пронзителен и чист.
   И дробь дождя, и ветра свист,
   и где исход -- Бог весть.
   Вцепился в ветку жёлтый лист,
   и в этом что-то есть...
  
   И в этом -- о! И в этом -- да...
   И как ни назови,
   но в этом, право, господа,
   есть что-то от любви.
  
   Покуда ж в этом что-то есть --
   тогда и мы живем,
   дерёмся за любовь и честь,
   безумствуем и пьём.
   Ах, эта формула проста --
   всего "любовь и честь",
   но, согласитесь, господа,
   ведь в этом что-то есть.
  
   В безумных снах, в безумных днях,
   в сияньи милых глаз,
   в порывах, клятвах, в западнях,
   расставленных для нас.
  
   Но что на свете навсегда?
   Ничто не навсегда.
   Уже летит по проводам
   нежданная беда.
   Звонок, удар -- и ты завис,
   трагично выгнув бровь,
   вцепившись, словно этот лист,
   в последнюю любовь.
  
   В последний якорь -- "ты да я",
   мечты и муки смесь,
   и в то, что вертится Земля,
   и в этом что-то есть.
  
   Когда ж не станет ничерта
   ни в этом и ни в том,
   и ветка -- ах! -- затрепетав,
   расстанется с листком,
   тогда, ну что ж... тогда, ну что ж...
   Тогда... А что тогда?
   Тогда -- лети судьбе под нож,
   прощайте, господа!
  
   Но, задыхаясь под волной
   иль падая в цепи,
   последний миг, последний свой
   хоть взглядом зацепи.
   Склонилось небо над тобой,
   восток дожди несёт...
   Да сердца стук... Да Боже мой --
   ВЕДЬ В ЭТОМ БЫЛО ВСЁ!
  
   В безумных снах, в безумных днях,
   в сияньи милых глаз,
   в порывах, клятвах, в западнях,
   расставленных для нас.
  
   В жестоких сценах, без прикрас,
   в больных ночах без сна...
   в сияньи милых, нежных, глаз...
  
   А дальше -- тишина.
  

КАПИТУЛЯЦИЯ

  
   Я отступаю, я разбит, ура-ура -- Вы победили.
   Не возражайте -- я сдаюсь и даже спорить не хочу.
   В пустых атаках полегли у Вашей ласковой твердыни
   все эскадроны нежных слов и батальоны дивных чувств.
  
   Самозабвенный супостат не вынес Вашей обороны.
   Я просто массово бегу и удержать меня нельзя.
   Не взял я вашу цитадель, не взял я Ваши бастионы,
   и, между нами говоря, слегка обидно, что не взял.
  
   Что ж, "а ля гер -- ком а ля гер", хотя имеются вопросы:
   как объяснить Ваш грустный вид и этот взгляд?

В конце концов

   агрессор дерзостный разбит, лежит под Вашим контрфорсом --
   окровавлённая душа и удивленное лицо...
  
   ...На кухне чайник дребезжит, гуляет солнце по квартире.
   Под ваш чаёк я подпишу капитулирующий акт.
   Вы мне теперь не просто так -- распреединственная в мире,
   и не какая-нибудь там наипрекраснейшая в мире,
   и уж конечно не дай Бог, чтоб ненагляднейшая в мире...
   А мой проверенный в боях товарищ, друг и брат!
  
  
  
   СВОБОДА
   Сжечь мосты, захлопнуть сердце,
   Фотокарточку порвать,
   И прослушать наконец-то
   Все прощальные слова,
   Обрасти акульей кожей,
   На себя не знать управ,
   Никому нигде не должен
   И во всем во веки прав.
  
   С волчьей стаей, с волчьей стаей
   Отрываться по лесам
   И смеяться, вспоминая
   Нежно-лживые глаза,
   Тёмным бесом, тёртым бесом
   Рассекать границы стран,
   Да плевать из "мерседеса"
   В тот Индийский океан.
  
   Покорять моря и женщин,
   Рак и космос обуздать
   Поэтесс и манекенщиц
   Машинально замуж брать.
   Банк срывать легко и часто,
   Жить и в славе, и в деньгах...
   И повеситься от счастья
   На Канарских островах!
  
   (После завтрака в постели,
   В пятизвёздочном отеле,
   На немыслимо прекрасных,
   На Канарских островах)
  
  

СПАСИБО ВСЕМ, КТО МЕНЯ ЛЮБИЛ

  
   И всё-таки этот забавный мир
   Не только лишь суматошный сон,
   Не только лишь самодельный миф,
   Веками скрипящее колесо.
   Тугой захлёст парашютных строп,
   Солёную пасть океан раскрыл,
   Но будет время на пару слов:
   "Спасибо всем, кто меня любил".
   Спасибо всем, кто верил в меня,
   Когда я и сам не верил себе,
   На донышке сердца любовь храня,
   Копил зазубрины на судьбе.
   И хоть невесёлый светил итог,
   За сам процесс, что нескучным был,
   За ветра свист и тепла глоток
   Спасибо всем, кто меня любил...
   Но там, за рекой светлой
   Ты ж был такой смелый,
   Так за шальным ветром
   Хотя бы шаг сделай.
   Вот так шагни просто,
   С надеждой и верой,
   И золотой остров
   Всплывет из тьмы серой.
   Давай!
  
   Спасибо тем, кто верил и ждал,
   И звал из далекого далека,
   А не любил -- так хоть не предал.
   А если и было -- то так, слегка.
   За то, что и сам я по мере сил
   Вражде и дружбе не изменял,
   За то, что жил я и долго жил,
   Спасибо всем, кто любил меня.
   Но там, за рекой светлой
   Ты ж был такой смелый,
   Так за шальным ветром
   Хотя бы шаг сделай.
   Вот так шагни просто,
   С надеждой и верой,
   И золотой остров
   Всплывет из тьмы серой.
   Давай!
  
   Но ветер сник в духоте гардин,
   Отложен прорыв и не сделан шаг.
   На круглой планете сижу один,
   Трагичный, как Гамлет в рекламе шпаг.
   Гремит за окном увертюра дня.
   За то, что он всё-таки наступил,
   Спасибо всем, кто любил меня,
   Спасибо всем, кто меня любил.
  
  
   ПЕСЕНКА О РОЛИ НЕКОТОРЫХ ГЛАЗ
   В НЕКОТОРЫХ СУДЬБАХ
  
   По обезлюбленной земле герой слонялся одиноко,
   но вот три вечности спустя, за две минуты до любви,
   на том углу, где гастроном, согласно потаённым срокам
   серо-зелёные глаза себя изволили явить.
  
   Свалилось счастье дураку, и плоть, и голос обретая.
   У счастья были -- Боже мой! -- серо-зелёные глаза!
   А дальше -- полный Ренессанс: душа летает, сердце тает,
   взаимный пламенный восторг... Но я не всё ещё сказал.
  
   Через десяток мелких ссор восторг убавил обороты,
   ещё сверкая по ночам, как будто сполохи во мгле.
   Обман-другой -- и вот любовь, как та разбитая пехота
   на чёрной выжженной земле, на обезлюбленной земле.
  
   Через одиннадцать веков делили мебель и посуду,
   впадая в мягкую корысть и обличительный экстаз.
   И разбежались навсегда, по городам, годам и судьбам,
   И закружил калейдоскоп разнообразных нежных глаз.
  
   Но на земле и вечный бал имеет тайные пределы,
   И притомившийся герой отозван был на небеса.
   Когда ж в положенный ей срок душа от тела отлетела,
   То были у неё -- клянусь! -- серо-зелёные глаза.
  

* * *

  
   Кленового листа изысканный полет,
   Осеннего холста багрянцы отгорели.
   "Слонялся Ренуар по пляс дё ля Конкорд..."
   А впрочем, Боже мой, ну что за параллели!
   Толкучка на трамвай, мелькнувшее лицо,
   А тут ещё и дождь, как в тот осенний вечер,
   А тут ещё на всё трамвайное кольцо
   Разнёс магнитофон мелодию той встречи...
   "Слонялся Ренуар по пляс де ля Конкорд...
   А тут ещё и дождь -- как в тот осенний вечер..."
   Бежали под дождём, смеялись невпопад,
   Дышали в унисон в забвении беспечном.
   Такой вот дивный сон любовь тому назад
   На кромочке души зарубкою отмечен.
   А жизнь -- она, увы... А жизнь -- она груба.
   Она не объяснит... Она не виновата.
   Предавшему любовь отмеряет судьба
   Пожизненный расстрел осенним листопадом.
   "Бежали под дождём любовь тому назад...
   А жизнь -- она груба и в том не виновата".
   Я выйду на бульвар, сверну на прошлый год,
   Вдоль памяти пройдусь изящно и небрежно.
   И где-то на углу Всего и Ничего
   Некстати прозвенит мелодия надежды.
   Запнётся колеса необратимый ход
   Ворвутся в листопад апрельские капели.
   И вздрогнет Ренуар на пляс дё ля Конкорд...
  
   А впрочем, Боже мой, ну что за параллели.
  

ПЕСЕНКА О НОЧНОМ ТЕАТРЕ

   Посвящается театру "Романтик"
   Вечером синим,
   вечером синим
   Свет фонарей на стенах ткёт свои узоры.
   Шпаги на стульях
   словно заснули,
   и только шепчутся афиши на стене.
   Бродят невнятно
   в спящем театре
   звуки, забытые с прошедшего сезона.
   Только едва ли
   вы их слыхали
   в этой звенящей, очень громкой тишине.
  
   Бродят на воле
   старые роли
   и о премьерах вновь заводят разговоры...
   В спящем партере
   старые двери
   тихо скрипели в синий сумрак, в темный зал,
   что непременно
   снова на сцену
   выйдут веселые и грустные актеры.
   Рано иль поздно,
   странно и просто
   выйдут не к звездам, а к нетронутым глазам.
  
   Выйдем - так пусть нас
   да не отпустят
   наши надежды, неудачи и успехи.
   Тех, кто устанет -
   да не заманят
   блёстки и дрязги и насущные хлеба.
   Да не убудет
   с тех, кто осудит
   пестрые будни нашей "школы слез и смеха".
   Многая лета,
   всем, кого метит
   эта нелегкая и странная судьба.
  
  
  

Две песенки к водевилю П. Каратыгина

"Запутанное дело, или С больной головы на здоровую"

  

* * *

   Когда Господь с завидным увлеченьем
   трудился, создавая этот мир,
   то для людей взамопритяженья
   он нам любовь земную подарил.
   Парить бы нам в томленье безрассудном,
   но неизменный Божий оппонент
   из адской бездны ревность нам подсунул -
   чтобы занятней был эксперимент...
  
   Любовь слепа!
   И ревность - тоже!
   Тарелки бьет она и гонит на дуэль!
   Любовь и ревность -
   две сестры. Но всё же -
   они настолько связаны ужель?!
   Ведь будь ты дворник
   иль советник статский,
   но все равно повиснут на плечах:
   любовь - с улыбкой нежной,
   чуть дурацкой,
   и ревность - с сумасшествием в очах!
  

* * *

   О как могло такое приключиться?!
   Причем со мной! О злополучный сон!
   Что делать мне? Стреляться? Застрелиться?
   Я подлою изменою сражён!
  
   К барьеру! На ножах и пистолетах!
   Простить? Ну нет - покорнейший слуга!
   И пусть не доживу я до рассвета...
   И пусть не доживу я до рассвета...
   Да! Пусть не доживу я до рассвета...
   Зато у мертвых не растут рога!
  
  
  
  
  
   ОКОПНЫЙ МОНОЛОГ
  
   Ах, оставьте, милый юнкер, ну какая там любовь...
   Эти вздохи, эти страсти и сползанье в диктатуру,
   мимолётный призрак счастья... А слова? -- помилуй Бог!
   Эдак можно и в Судьбу поверить сдуру!
   Осиянны и воздушны, кружат вечный хоровод
   ваши нежные модистки и обозные мадонны...
   Лучше бросьте эти бредни да проверьте пулемет --
   чтоб любить, пока не кончатся патроны.
   "А нежный тихий свет
   неугасим и свят,
   сквозь гарь безумных лет
   сияет милый взгляд.
   Ах, опалённая,
   дорога длинная...
   Душа калёная
   тоска полынная.
   Под гулкий гром подков
   летит кровавый век,
   на наш пустой окоп
   ложится белый снег.
   Но сквозь огонь и чад
   последней истиной --
   далёкий нежный взгляд
   моей единственной..."
   Всё пустое, милый юнкер... Ангел нежности убит...
   Наши феи и мадонны смыты классовой борьбою.
   И едва ль вы здесь найдёте
   что-то ласковей, чем спирт,
   да ведь стыдно напиваться перед боем.
   В сумрак палевый одета,
   в тёмной ярости слепой
   Кавалерия несётся, отрезая путь рассвету.
   Приготовьтесь, милый юнкер.
   И ни слова про любовь!
   Легче думать, что её на свете нету.
   "Но застывает бой,
   когда в последний час
   Вдруг промелькнёт любовь
   сияньем милых глаз.
   Когда уже навис
   ревущий смертный вал,
   и только ненависть
   весёлый правит бал.
   Россия-родина,
   святая-грешная,
   из тьмы уродливой --
   да в тьму кромешную...
   Летит Россия-мать
   степями звёздными
   своих детей ласкать
   клинками острыми
   Под гулкий гром подков
   летит кровавый век,
   на наш пустой окоп
   ложится белый снег.
   Но сквозь огонь и чад
   последней истиной --
   полузабытый взгляд
   моей единственной".
  
  
   НОТА НАДЕЖДЫ
  
   А песня случается разве что, если
   на слово вдруг выпадет светлая нота...
   И в этом еще только капелька песни,
   и что-то уже от ночного полета.
   И мы выпадаем друг другу случайно:
   средь тысячи взглядов один отзовётся,
   как будто к заветной струне прикоснётся,
   чтоб эта струна, наконец, зазвучала...
  
   (А может быть, просто осенним дождем
   размыло все звезды и весь окоём,
   и только звенит над дорогой во тьме
   та светлая нота надежды...)
  
   Ту светлую ноту нам ветер приносит,
   сорвав её с лёгкого старого вальса,
   пути размывает оглохшая осень,
   но где-то на клавиши падают пальцы.
   И некогда ссориться с вечным туманом,
   гадать и решаться, мечтать о покое,
   когда сквозь обои, обиды, обманы
   к душе прорывается чудо такое.
  
   (А может быть, хватит гореть-угорать?
   Моменты истратил - на землю пора.
   Но снова уводит из дома под дождь
   та светлая нота надежды...)
  
   А шарик-трудяга нас возит по кругу,
   то дымом подёрнут, то лесом подкрашен,
   и мы выпадаем случайно друг другу -
   актёры и роли, и роты на марше,
дороги, любовь и недобрые вести...
Вот разве что песня... Да что ты, да что ты!
   Ведь песня случается, разве что, если
   на слово вдруг выпадут светлые ноты!..
  
   А может, не зря ты себе нагадал
   и славу, и право на первый удар,
   немного изящной и тонкой тоски
   и чью-то нелепую нежность?
   ...А может быть, просто осенним дождем
   размоет все звезды и весь окоём,
   лишь будет звенеть над дорогой во тьме
   та светлая нота надежды!
  
  

ЗА ДВЕ МИНУТЫ

ДО ЛЮБВИ

(ироническая мистерия)

Памяти актрисы

Елены Канцуровой

Действующие лица и души:

   Герой -- даже не герой, а так -- душа заблудшая и одержимая.
   Женщина -- последняя земная иллюзия Героя.
   Дон Жуан -- одно из первых тел Героя.
   Чингиз-хан -- тот самый, точнее -- его душа, раскаявшаяся и просветленная.
   Диктатор } заключенные слоя средних злодеев,
   Изобретатель при жизни -- профессиональные негодяи.
   Шекспир -- душа великого драматурга, лектор слоя просветления душ.
   Глас с небес -- глас с небес.
   Председатель Трибунала (груб, свиреп, некультурен, но справедлив).
   Кеша -- неандерталец, чистая пещерная душа.
   Секретарь.
   1-й брокер.
   2-й брокер.
   Голоса за сценой.
  

Действие первое

   Торжественная музыкальная строка (например, фуга Баха), перетекающая в испанское фламенко, кусок гимна СССР, военный марш, дискотечный шлягер, и -- песня Визбора "Ты у меня одна" -- первая строфа. На её затихании выходит Герой.
   Герой. Как известно, люди в основном делятся на мужчин и женщин. Шестьсот тысяч лет до нашей эры Главный Конструктор разделил человека на две половины и обрёк их на вечный поиск друг друга. С тех пор миллионы половинок целого, перемешанные по материкам, векам и судьбам, хаотично мечутся в поисках друг друга. Сталкиваются, притягиваются к кому попало, разлетаются, вновь притягиваются. Крайняя форма этого притяжения, собственно, и называется любовью. Вот так и я однажды влип в этот отчаянный марафон по звёздным кочкам через девяносто восемь горестей, двести двадцать три отчаяния, пятнадцать тысяч краденных поцелуев, двадцать шесть "не люблю" и пять мгновений безумного счастья -- если верить моей посмертной калькуляции.
   Говорю вам: всё давно отмерено и отвешено, и цена определена и занесена в конторскую книгу Вселенной! Там в разделе "Счастье" мы с моей единственной значимся претендентами под номером из тридцати цифр между влюблёнными осьминогами с Альтаира и парой нежных стариков из Малайзии. А в крайней правой графе уже проставлена резолюция, сверхсекретная и широко известная: "Каждому..."
   Глас с небес. Каждому, ИЗВИНИТЕ, воздаетсЯ по вере его!
   Герой (вверх, раздраженно). Спасибо. А вы не находите, что "по вере" -- это несколько...
   Выходит Женщина. Что-то увлеченно подсчитывает на калькуляторе. Герой потрясённо смотрит на неё, потом обращает лицо к небесам.
   Герой (в небеса). Ну знаете, с вашей стороны это уже провокация! Ладно, потом договорим.
   Женщина (считает на калькуляторе). Так... Симпатичный -- плюс сорок баллов, не глуп -- плюс тридцать, Достоевского не читал -- минус... нет -- плюс десять, любит меня -- плюс ещё десять, играет на гитаре -- плюс тридцать, да ещё плюс двадцать на танькину физиономию, когда он... (мечтательно) когда он в моей гостиной при свечах и под гитару... Плюс пятьдесят!
   Герой. Не может быть... Простите, ваше лицо...
   Женщина (мельком глянув и мгновенно оценив). Глаза -- плюс пятнадцать... Тьфу, не сбивайте меня! Так... Зарплата -- плюс тридцать. Я его люблю?.. Люблю. Плюс десять. Машина -- плюс сорок... Семейное положение (вздох) -- минус сто двадцать...
   Герой. Сударыня, мы случайно не встречались в Севилье лет четыреста тому назад?
   Женщина. Придумайте что-нибудь пооригинальнее. Так... Итого... Итого...
   Герой. "Однажды, под утро, когда заря осторожно всплывала над Севильей... Когда изможденные музыканты в обнимку с альгвазилами уже храпели на остывших камнях... Когда я вынул из кучи тел старую гитару, но ещё не успел начать модное романсеро..."
   Женщина (не отрываясь от калькулятора). "...Скрипнула балконная дверь, и в журчание струй ночного Гвадалквивира серебристой лентой вплёлся нежный голос..." Что?! (С изумлением и ужасом смотрит на Героя). Нет!
   Убегает.
   Герой. Ты потом ещё была замужем за королевским казначеем!
   Полумрак. Колыхание багровых отсветов. Музыка "вневременья", переходящая в испанское фламенко. Яркий свет и явление Дон Жуана.
   Герой. Я ищу её недолго -- от силы пять-шесть столетий... (замечает Дон Жуана). Ну надо же! Дон Жуан! Когда-то я был тобой...
   Дон Жуан. Да, душа моя, тогда у тебя было самое приличное тело за последнюю тысячу лет. Не какого-нибудь оплывшего монаха, не корявого крестьянина или этих, современных, как их... В общем -- шикарное было тело!
   Герой. Да, футляр был роскошный.
   Дон Жуан. Изумительный, изумительный! Ты моим футляром осчастливил стольких дам! Всех перебрал, создал мне на века такую репутацию -- даже приятно. А на самом деле -- сто рыжих дьяволов! -- всё её искал. Вот и доискался! Мало того, что сам сгинул в бездну, да ещё и свое... мое... тьфу, в общем, наше тело угробил. Изволь, сквозная дыра через сердце! Ну разве так можно обращаться с ценным реквизитом!
   Герой. Ну извини, дон, извини. Не до того было, сам понимаешь. И вообще, вас, тел, много, а я один... Помнится, тогда в Севилье...
   Дон Жуан. О! Тогда в Севилье я из-за тебя охрип под её балконом! Я продал фамильный перстень, раздал музыкантам последние дукаты; музыканты дурели, но играли ночи напролет, а я все пел и пел, как голодный менестрель. В соседних переулках скрипели ставни, слышались томные вздохи, а я не отводил глаз от её окна. Но -- пьяные ангелы! -- окно молчало!
   Герой. Да, помню... Тогда в Севилье было много желающих попеть под её балконом, и первые семь ночей моя шпага не просыхала. "Да он совсем рехнулся!" -- воскликнул король, ознакомившись с очередной криминальной сводкой. И назначил за мою... (к Дон Жуану) извините, за вашу голову награду в тысячу золотых...
   Дон Жуан. Только я был неуловим, хотя каждую ночь меня можно было застать под её балконом! Я пел, а рядом, опершись на алебарды, горючими слезами рыдала королевская полиция. Но окно молчало!
   Герой. И вот однажды, под утро... Когда заря осторожно всплывала над Севильей, ревнуя этот город к моей любимой... Когда изможденные музыканты в обнимку с альгвазилами уже храпели на остывших камнях... Когда я вынул из кучи тел старую гитару, но ещё не успел начать модное романсеро "Не слышны в саду даже шорохи"... Скрипнула балконная дверь, и в журчание струй ночного Гвадалквивира серебристой лентой вплелся нежный голос...
   Дон Жуан. "Серебристой лентой вплелся..." -- недурно!
   Герой. Что я услышал? Я услышал две стихотворные строки, спорхнувшие с балкона на крыльях лёгкой насмешки. Что я увидел? Я увидел дивный стан, от которого аравийские пальмы засохли бы от зависти и сухими бревнами упали на песок! Я увидел эти губы, за чье "люблю" можно не задумываясь отдать трон, состояние, жизнь и умереть счастливым! Я увидел глаза моей донны -- две вселенных тёмного янтаря -- и канул в них, и умер, и воскрес!!!
   В общем, я увидел обыкновенную самую лучшую женщину на свете.
   Дон Жуан. Дьявол и преисподняя!
   Герой. Тихий смех. Быстрый шёпот: "Будь достоин, рыцарь!", -- и кружевной платочек плавно опустился на мою ладонь. Скрипнула балконная дверь. Над утренней Севильей слышался шелест звёзд. Я знал, что мне делать...
   Дон Жуан. Взбесившаяся душа в добротном, благородном теле! Три года ты болела во мне! Три года я из-за тебя сражался в чужих краях, наматывая на клинок воинскую славу -- будущий альков над ложем моей донны. С оборванной оравой искателей приключений я брал города и обращал в бегство армии. Я бороздил моря и взахлёб глотал пряное вино абордажей. В мечетях Марокко и Туниса, Алжира и Египта муллы взывали к аллаху, моля его испепелить "Шайтан-пашу"...
   Герой. ...Наслать на меня массовый мор, чуму, холеру, чахотку и инсульт.
   Дон Жуан. На привалах отважные арабские воины опасливо шептались о моей неуязвимости, о том, что хранит меня не панцирь, не кольчуга, а волшебный талисман Азраила -- маленький кружевной платочек...
   Герой. Эта легенда была особенно популярна в гаремах халифата, гаремы слушали ее, затаив дыхание, а потом стонали по ночам и не могли уснуть.
   Дон Жуан. Гроб и адские котлы! Через три года я вернулся в Севилью, увенчанный славой, королевской амнистией и званием командора! Я опоздал ровно на три года!
   Герой. Да... Лучшая женщина в мире давно была замужем за королевским казначеем -- человеком солидным, малопьющим и достаточно умным, чтобы не мотаться по чужим краям вдалеке от "э-э... столь достойных ручек и... м-м... ножек".
   Дон Жуан. И тогда ты окончательно сошел с ума. В первый же вечер я из-за тебя оскорбил роту гвардейцев, но на двенадцатом поединке заскучал и позволил себя убить.
   Герой. И отправился искать мою любимую на других перекрестках веков и судеб...
   Дон Жуан. Ну-ну... Кстати, она потом так гордилась твоей смертью! Так вздыхала о "бедном безумце", что дамы в салонах скулили от зависти!.. Ладно, прощай, глупая, мятежная душа. Хотя... честно говоря, это была действительно потрясающая женщина.
   Темнота. Мелодия "вневременья" -- мрачная и торжественная. Багровый полусвет-полусумрак. Дон Жуан исчез. Герой один.
   Герой. "О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими..." Я брожу по грязно-багровым зловонным туманам нашей бездны и шепчу эти слова из "Песни песней Соломона". Кстати, сам Соломон как-то спускался к нам -- читал заключенным лекцию о природе нежности. Наверху он занят под завязку: руководит редакционным советом местной самодеятельности и круто разбирается со своими недобросовестными земными издателями...
   Я покинул тебя в Севилье, любовь моя. Бросил девушку на произвол мужа и дезертировал из жизни. Это было достаточно просто: отпарировать косой рубящий удар, потом приоткрыться, потом долгих полсекунды ждать, пока тот испуганный болван сообразит что к чему, и только потом, наконец-то, получить свой укол в сердце. Замечу, кстати, что после измены возлюбленной шпага в сердце -- это совсем не больно.
   Покончив с делами, я отлетел немного в сторону и с интересом наблюдал, как молодые гвардейцы суетились вокруг моего тела. Красивой смерти не получилось -- лицо Дон Жуана был белым и мокрым. Капитан гвардейцев что-то коротко рявкнул, и все заткнулись. И ветераны обнажили головы. Но дальше я смотреть не стал, а, растроганный, провалился к месту своего нового назначения...
   Любимая, я по-прежнему катаю тачки в пропасти общего режима. Здесь достаточно грязно, смрадно и многолюдно, но народ довольно добродушный -- в основном убийцы из-за дурных обычаев и искренние секретари по идеологии. Один из них свёл меня с ума, убеждая, что посмертной жизни нет, а в нашем слое пора создавать первичную организацию. Но встречаются и крайне интересные люди. Недавно с восходящим этапом в нашу бездну прибыл Чингиз-хан. Старик отмотал все свои предварительные заключения, раскаялся и просветлился. (Выходит Чингиз-хан)Любопытнейший старик! Мы с ним часто гуляем вокруг барака, ведя интересные дискуссии о добре и зле. Чингиз-хан считает, что мир спасут только любовь и доброта...
   Чингиз-хан. Да, только любовь и доброта! И не пытайтесь прятать свою усмешку. Я знаю, что говорю! Три века предварительного заключения там, внизу, где кипит железо и рождаются алмазы, потом жизнь на земле, в теле дождевого червя, но с полным сохранением сознания и честолюбия... А вы можете себе представить муки дождевого червя с честолюбием Чингиз-хана?!! Потом жизнь в теле матери, чьи дети были изрублены такими же несчастными идиотами, как я... Так что, юноша, не спорьте, уж теперь-то я знаю, что спасёт этот мир! Только любовь и доброта, любовь и доброта! (Свирепо) А всех несогласных с этим... Простите... нервы.
   Герой. Ничего, ничего. Любовь и доброта... Извините, но что же вы тогда... Всё-таки полмира расколошматили? Ну как же так, а?
   Чингиз-хан. А это всё от великого несовпадения.
   Герой. Простите?
   Чингиз-хан. Изначальное несовпадение перемешанных половин. Не я его придумал, но штука получилась отменная, как у китайских палачей. Я ведь по молодости тоже сгорал от прекрасных глаз. Но те женщины, которые меня любили всяким -- и в колодках, и в коросте, -- они мне были не нужны. А тосковал я по таким куклам, которые просто пользовались мною, а потом выбрасывали. Выбрасывали будущего Чингиз-хана, как сор из юрты, поскольку у меня не было ни коня, ни гроша за душой, а им нужны были более основательные мужчины. Вы это потом назвали инстинктом...
   Ну, я в конце концов и озверел. Оседлал власть, раздолбал всю Азию и пол-Европы, стал повелителем Вселенной -- нате вам! Принцессы потом кидались на меня, как кошки, а мне скучно было...
   Вечное несовпадение. От него столько несчастий в мире, что мои нашествия -- это так, детская игра.
   А вы все 'ищите свою единственную? Не боитесь, что вдруг найдете, а дальше -- пустота и новая тоска? Не страшно?
   Герой. А что взамен?
   Чингиз-хан. Эхе-хе, суета сует... Запомните, юноша: только любовь и доброта. И не к одному персональному человеку, а ко всему миру. Только всеобщая любовь! И должен вам заметить...
   Герой. Ой, меня зовут! Ну точно -- она там спит на земле и просит меня присниться. Извините, хан, мне надо лететь.
   Чингиз-хан. Ну что ж, каждой овце -- свой курдюк. Летите, юноша, счастливых вам иллюзий. Я перед охраной вас отмажу.
   Герой. Спасибо, хан! Можете забрать мою пайку!
   Полет-прорыв из подземелья. Мелькание слоёв исправительной бездны. Багровые туманы, гигантские тени с тачками, отблески огня на каменных глыбах. Мелодия, исполненная мрачного восторга.
   Герой (в прорыве через слои). Любимая, я сейчас буду! Слушай, говорят, тебя вроде бы видели в России в семнадцатом веке. К нам вознесен за примерное поведение известный русский экспроприатор Стенька Разин -- очень милый человек, кроткий такой, я бы даже сказал -- застенчивый. Мы с ним работаем в одной бригаде по засыпке бездонной пропасти. Я ему рассказал о тебе, так вот Степа припомнил, что когда его казнили на Москве, весьма похожая женщина, плача, щелкала семечки возле эшафота.
   Бедная моя, каково ж тебе там было триста лет тому назад! Кругом сплошные казаки, у которых лишь одно на уме -- пить водку и швырять княжон в реки. А их дамы, как я понял, развлекались только остановкой коней на скаку и вхождением в горящие хижины...
   Темнота. Тишина. Высвечивается земная спальня. На кровати сидит женщина.
   Женщина. Слушай, мне это надоело! Давай, пока я сплю, в конце-концов поговорим серьёзно. Где ты там прячешься? Я же знаю, что ты здесь, в моем сне... Куда тебя, кстати, никто не приглашал! Ну где ты там?
   Герой . Здесь я, за картиной, на восток от твоей кровати.
   Женщина. И долго это будет продолжаться? Мало того, что ты без спроса вламываешься в мои сны...
   Герой (входя). Ничего я не вламывался -- сама позвала.
   Женщина. Никто тебя не звал! Можешь идти -- я тебя не держу. Стой!.. Скажи... ты ещё там? Или уже на земле?
   Герой. А как тебе удобнее?
   Женщина. Я... я не знаю. Но без тебя как-то спокойнее. Я устала от этого вечного ожидания. Я больше не могу высматривать тебя в других мужчинах. Например, вот этот... Дима... ну, с татьяниного дня рождения. Стихи, цветы, стояние под моим окном и прочее. Это ты или не ты?
   Герой. Ну а если я?
   Женщина. Бессовестный! Ты бы ещё в младенца воплотился! Я ведь старше его на семь лет!
   Герой. Ну и что. Тебе будет сто семь лет, ему -- сто, какая разница?
   Женщина. Мне... сто семь лет! Да я... да ты... Дух бесплотный! Наваждение нахальное! Изыди и не смей больше являться! Всё -- просыпаюсь!
   Спальня исчезает. "Вневременье".
   Герой. Нет, любимая, я ещё не здесь, я ещё там. Так что я не романтичный Дима с его букетами и не солидный Петр Сергеевич с его положением и энергией. Через тринадцать месяцев он приобретёт тебя в жены -- изящное дополнение к квартире и машине, декоративный элемент, предмет зависти друзей и коллег. Два года ты будешь хранить ему самоотверженную верность, а потом -- тоска, метания, поиски меня в других мужчинах. И развесистые рога солидного Петра Сергеевича...
   Появляется Диктатор.
   Диктатор. Свидание, извиняюсь, окончено, пожалуйте вниз.
   Герой. Вы кто?
   Диктатор. Курьер. Временно назначен.
   Герой. А где Малюта Скуратов?
   Диктатор. Понижен на два слоя. За использование подземных котлов для самогоноварения и спаивание котловых демонов. Переведен бригадиром на осушку бескрайних болот особого зловония.
   Герой. А вы?
   Диктатор. Позвольте представиться -- Диктатор. Сволочь, извиняюсь, редкая. После свержения и насильственной смерти нахожусь под следствием. Вероятно буду на несколько веков замурован в холодных магмах, а впрочем всё равно.
   Герой. Как же это вас угораздило?
   Диктатор. Сам виноват -- изменил призванию. Диктатором надо быть до конца -- тогда тебе и почёт, и слава, и всенародная любовь. Народ -- он ведь такой забавный, прямо, извиняюсь, как женщина. Млеет от грубой силы, но нежность принимает за слабость и тогда держись...
   Герой. Простите, но всё это -- про народ и про женщин -- смахивает на злость любовника-неудачника.
   Диктатор. Может быть, может быть... Я бы с удовольствием побеседовал с вами об этом в министерстве моей безопасности, куда бы вас, отбив почки, приволок ваш дорогой "народ". Чтобы вы, извиняюсь, не мешали общему восторгу.
   Невнятное скандирование огромных толп, овации, рев "Хайль!", женский вопль "Да здравствует наш вождь и учитель товарищ Сталин!", марш "Дойче зольдатен" и т.д.
   Диктатор. Мерзость, конечно, но ведь по струночке ходили и были счастливы! И угораздило же меня, диктатора, тирана... С первого взгляда! Представляете: вся воздушная такая, ручки тонкие, в наручниках, глазки голубые и в них такая ненависть ко мне, деспоту -- ух! "Всех, -- говорит, -- не перевешаете!" Как ребенок, право слово! Да всем на её наручники плевать слюной от пайковой колбасы!.. А я пропал... Влюбился, втрескался! Освободил ненаглядную -- иди в свое подполье, свергай меня, окаянного. В злодействах каялся: мол, всё от тоски и одиночества... Оглянуться не успел -- а она уже плачет надо мной: "Бедный мой, -- говорит, -- до чего ж ты дошёл!". Тихая, нежная, и уже готова ради меня изменить революции. И такое счастье у нас было, что я даже смертную казнь в стране отменил.
   Мне бы дураку суровость хранить, а из меня всякие слова попёрли: "Жизнь моя! Судьба моя!.." Идиот! Ну и внушил тихой и нежной, что жить без неё не могу. Глядь -- а у неё уже стальной блеск в глазах. И в тоне что-то от моего плац-майора. "Утомил ты, -- говорит, -- своим лепетом". И я, диктатор кровавый, перед ней уже по струночке хожу... Опять в подполье своё зачастила -- то с одним связным её застукаю, то с другим, то с целой делегацией угнетенных трудящихся... А потом и вовсе сплошная конспирация началась. И всё -- исчезла любимая. Ну а я как-то напился до зеленых демократов и передал всю власть народу. Очнулся уже свергнутым, убитым, в следственном изоляторе Верховного Трибунала...
   Ой, однако, заболтался я, извините... Ну что, проваливаемся? На смену пора.
   Герой (задумчиво). Проваливаемся...
   Темнота. Высвечивается "слой средних злодеев". Багровое марево, доска с надписью "Клуб". Плакаты: "В рай -- с чистой совестью", "Заключенные души! Засыпка бездонной пропасти -- дело чести каждого!" Сбоку на стене спешные надписи от руки: "Да здравствует материализм!", "Аракчеев -- стукач", "Ну, падла, я тебя найду!" На скамеечке сидят Герой и Изобретатель. Уставились куда-то вверх. Вбегает Диктатор.
   Герой. Ну что же вы -- у них уже предвыборные митинги начинаются. А где Чингиз-хан?
   Диктатор. В бараке утешает Аракчеева. Граф, извиняюсь, рвется найти ту суку, которая пустила парашу, что он стукач. Хан ему вкручивает, дескать, всех сук можно вывести, естественно, только любовью и добротой, а их сиятельство с плачем разносят барак и требуют удовлетворения. А кто ж ему его даст...
   Дикий вопль. Властный крик: "Санитаров сюда!". Невнятный шум, крики
   Изобретатель (едва оторвавшись от созерцания подземного "неба"). Сегодня пятый. Аж в ушах звенит. Ну чего уж так-то переживать...
   Герой. Да, страшная это штука -- посмертное изумление материалистов.
   Диктатор (уставясь вверх). И как это наши демоны по культуре расщедрились на спектакль для работяг?
   Герой. Не спектакль, а просмотр куска земного бытия. Комедия из жизни властей подопытной страны. Это за то, что наша бригада на триста кубов перевыполнила план засыпки бездонной пропасти. (Изобретателю). Между прочим, благодаря твоему усовершенствованию конструкции тачки.
   Изобретатель (воодушевясь). Ну, это пустяки. Вот когда я при жизни первый пулемет изобретал -- вот это был полёт! Творческий поиск, радость озарения! Ну, чтобы тебе было понятнее -- та же любовь. Кстати, я тут на досуге прикинул, как усовершенствовать крепление заключенных к общему тросу. Скорость движения с тачками и производительность труда возрастут потрясающе!..
   Герой. После, земляк, после. Что это там у них за пляски на трибуне?
   Диктатор. А это ритуальные танцы предвыборной компании. Попались бы мне эти шустрики в мою бытность диктатором -- я бы им, извиняюсь, живо устроил единогласие с отстрелом саботажников. Особенно вон тому, который скорбит по "твердой руке". Была бы ему "твердая рука" -- среди ночи, без ордера, волоком по ступенькам. Демократия -- она ведь дама субтильная. Ей хоть на голову сядь -- она и снизу будет говорить: "Ах, может не надо, ах, ведь это ж нехорошо..." А вы всё свою высматриваете?
   Герой. Да нет, я так... Слушайте, чего они там -- то клянутся, то морды бьют?
   Диктатор. Вам, юноша, этого не понять -- вы задвинуты на любви к женщине. Мне это тоже знакомо, но зато вы не знаете, как можно любить власть. Самозабвенной, страстной любовью! Я ведь был не из тех ремесленников, для которых власть -- просто напильник, топор или мастерок. Для меня она... У-у, девочка моя, паршивка нежная и коварная! Ух мы с ней бывало...
   Изобретатель. Это всё равно как я бился над изобретением отравляющих газов. Упоительный процесс!.. Ой, что это?!
   Грохот разрывов, треск автоматных очередей, команды, крики "ура!"
   Диктатор. Ну вот опять. Накрылось кино. Сейчас повалят -- один другого моложе.
   Герой. Вон какая-то рота к нам ломится. Куда только ангелы-регулировщики смотрят! Уж для солдат-то можно место поуютнее найти!
   Все реже выстрелы и взрывы. Тишина. Голоса.
   1-й голос. Что такое! Почему темно?! Где вторая рота?! Вторая рота, мать вашу!..
   2-й голос. Кто тут! Стой, стрелять буду! Черт, где моя рука! Эй, братки, вы из какой части?
   1-й голос. Сидорчук, ты что ли?
   2-й голос. Товарищ капитан, вы? Тут в темноте столько народу толкается -- ничерта не разобрать...
   3-й голос. Наташка, Наташенька... Ну где ты?..
   1-й голос. Спокойно, без паники! Все, кто жив -- ко мне!
   3-й голос. Наташка... Я ж тебя в натуре видел... Чего привиделась-то?..
   2-й голос. Глохни, салабон!.. Мама дорогая!.. Пацаны, куда это мы забрели?
   Диктатор. Ну ты смотри, сразу всех на зону -- и правых, и виноватых. Прямо как при моем правлении, даже трогательно.
   Герой. Нет, ну солдат-то за что?! Да большинству из этих губошлепов не с нами тачки катать, а в раю поправляться на тамошних яблоках и карамели.
   Изобретатель (обратясь к небесам). Эй, начальник, а чего их всех сразу к злодеям?! Или у вас тут такой же бардак, как у нас на земле?
   Глас с небес (торжественно). Не галдите, урки, Без вас разберемсЯ! Эй, служивые, с прибытием! СиЯние видите?
   Утвердительный гул голосов. Слышно: "В натуре, сияние", "Черт, где моя рука?!", "Тихо, пацаны!", "Рота, смирно!"
   Топайте туда -- вас там примут, как у мамы!
   1-й голос. Подразделение! Слушай мою команду! Становись! Смир-рна! Нале... во! За мной... На свет... Шагом... Марш!
   Ахнул марш "Прощание славянки". Мерный топот ног, затихающий вдали. Занавес.

Конец первого действия.

Действие второе

   Звуковой пролог: одинокий рояль -- строка из вальса "си минор" Шопена, кусок телеинтервью: "Пару слов для наших телезрителей. Как вам удалось добиться такого успеха?..", отрывок песни В.Высоцкого "...Их голосам дано сливаться в такт, и душам их дано бродить в цветах...". Затихает.
   Энергично топая, выходит Женщина с сотовым телефоном.
   Женщина (в телефон). Завалишь презентацию -- я тебе голову оторву, я тебе всё оторву! Заряди девочек -- чтобы приняли гостей по высшему классу. Оставь свои пошлости. Да -- нер­в­ничаю! Ой, знаешь, мне сейчас не до нежностей! Проследи, чтобы осетрина на этот раз была из осетра. Ребят проинструктируй: после презентации гостей бережно грузить в машины. Ещё раз обзвони прессу и телевидение -- мне нужны все! Я буду к началу! Всё! Да-да, я тебя тоже...
   Опускает трубку.
   Ну вот, а ты уже и не снишься... Где тебя носит? Где тебя только носит, эгоист, наваждение, севильский дуэлянт! Впрочем, спасибо, что хоть не отвлекаешь. Провалитесь вы все с вашей любовью! Делом надо заниматься! Делом!
   Шум делового мира: телефонные звонки, голоса: "Курильские острова. Стартовая цена...", "Растаможенные набедренные повязки!", "Акции "Ермак-компани"...
   Женщина (в телефон). Покупаю!.. Продавайте!.. Беру!.. Через два часа копию платежки по факсу! Через два часа по какому времени? О святая биржа! По вашему, по вашему времени!
   Вбегают брокеры.
   1-й брокер. Слыхали новость, шеф! Из-за недостаточного финансирования завтрашний восход солнца задерживается. Фондов нет!
   Женщина (задумчиво). Акции, фонды, банки... Кстати, тут один парень вложил деньги в любовь. И не в том смысле, в котором вы подумали, а в серьезные архаичные отношения с цветами, театрами и катанием на каруселях. Вложил в любовь весьма солидную сумму, исключив её из оборота и потеряв на этом немалый доход. Плюс потери делового времени на прогулки под луной, поцелуи и прочие "у-тю-тю". Плюс разрыв с другой женщиной -- красивой, но умной, порядочной, но в меру, романтичной, но со связями.
   1-й брокер. Да-да -- я слышал: бросил умную, но красивую и всё вложил в любовь к некрасивой, но ограниченной, правда, с кошмарным характером.
   2-й брокер. Просто мадам с возможностями...
   Женщина. Что ж, это вполне логично, но только не для данного случая. Поскольку в данном случае мы имеем, скажем, круглую сироту, работающую уборщицей в столовой для малоимущих.
   1-й брокер. Да нет, в какой там столовой! В голой степи -- смотрителем и подновителем лозунга "Вся власть народу!".
   2-й брокер. Значит, это любовь на пари! Пари на крупную сумму, с лихвой возмещающую затраты на ухаживание, потери делового времени, алименты и расходы на развод!
   Женщина. Увы, мальчики, если бы так! Мир был бы простым, как букварь, и прозрачным, как водка "Смирнофф"!.. Но не было пари на крупную сумму. И даже на мелкую, хотя любовь за мелкую сумму вообще безнравственна.
   2-й брокер. Нет, здесь просто тот случай, когда вкладывают в любовь рубль и получают пожизненную преданность на доллар в день минус потери от инфляции!
   Женщина. Всё правильно, только наоборот: вместе с немалыми средствами в дело была вложена и любовь, причем в количестве, вполне достаточном, чтобы заставить банду террористов вздыхать на луну.
   1-й брокер. Что же касается взаимности, то у женщины с кошмарным характером её пока чуть больше, чем кокосов в тундре.
   Женщина. Нет, господа, данное размещение средств и чувств -- это вам не скупка акций макаронной фабрики с прицелом на революцию и голод в Италии. Здесь расчет более глубокий и дальний. Здесь учтено буквально всё: и неизбежная ответная любовь с годовыми процентами, и непременное рождение от такой любви большого количества детей -- красивых, но умных, а затем и огромного количества совершенно очаровательных внуков. Плюс вечная круговая преданность, плюс невесты и женихи, свадьбы и рождения, плюс, простите за выражение, счастье... В общем -- громадные пожизненные дивиденды.
   1-брокер. Но так не бывает!
   2-й брокер. Но так не бывает!
   Женщина. Да, не бывает. Но вам что, жалко, что ли?! Ну всё, всё -- за работу!
   Шум делового мира: телефонные звонки, голоса. Женщина и брокеры уходят.
   Мелодия "вневременья". Зал заседаний Трибунала. Входят Председатель Трибунала и секретарь.
   Председатель Трибунала. Где список претендентов на амнистию? Будем поглядеть, кто и почему.
   Секретарь. Вот, Ваша справедливость. Тут, извольте видеть, галочками помечены души сомнительного раскаяния. Оперчасть подземелья не рекомендует. Свежие оперативные данные, донесения агентов...
   Председатель Трибунала. Вот пусть своим стукачам и рекомендуют, а не Председателю Трибунала. Я ведь где нормальный, а где и беспощаден!
   Секретарь. Скандала бы не было, Ваша справедливость. Оттуда (показывает вниз) уже звонили -- интересовались. Я думаю...
   Председатель Трибунала. А вот думать как раз и не надо! Если все начнут думать -- работать будет некому. (Освирепев) Работнички! Крылья вечно не глажены, нектаром разит, зато каждый -- мыслитель! Давай список! Так, что тут у нас... Нерон. Он что, до сих пор в смрадных трясинах?
   Секретарь. Восьмой век, Ваша справедливость -- после раскаленных магм. Плюс две жизни в рабстве. Во время последней жизни совершил подвиг при тушении пожара: загасил пламя и спас своего хозяина, который его мучил и обижал. И вообще, император раскаялся, не ропщет, по работе на трясинах характеризуется положительно.
   Председатель Трибунала. Ладно, перевести в слой средних злодеев. Если. конечно там (показывает вверх) утвердят. Кто у нас ещё из нижних? (В свирепом изумлении) Что? Опять?!
   Секретарь (изумленно). Надо же! Ай-яй-яй!.. А вообще-то, Ваша справедливость, фюрер, говорят, очень плох. Полвека медленного падения через все слои, через болота, льды и лаву -- на самое дно. Фюрер плачет и, извиняюсь, ходит под себя -- демоны не успевают уворачиваться. Опять-таки, прямо над ним падает в бездну генералиссимус -- ну, тот шутник известный, фюреру от него чего только не перепадает. А тут ещё на полпути его отловили какие-то пьяные зеки и, простите... (шепчет Председателю на ухо). Натуральным образом.
   Председатель Трибунала (ржет). Иди ты!
   Секретарь. Да провалиться мне туда же, Ваша справедливость! Сделали обрезание и отпустили дальше падать. После того фюрер вообще обезумел, просится в любую самую омерзительную бездну, только чтобы на постоянное поселение.
   Председатель Трибунала. Ишь ты -- в бездну! Сволочь фашистская! На дно! На самое дно с последующей ликвидацией души! Кстати, запиши: генералиссимусу -- десять лет расстрела, а потом пусть падает туда же, на ликвидацию. Кто ещё?
   Секретарь (помечает). "... десять лет расстрела". Остальные из средних злодеев. От тамошнего опера особое представление на графа Аракчеева -- вознести и отметить.
   Председатель Трибунала. А, значит всё-таки постукивал граф!
   Секретарь потупился.
   Ну так пусть ещё тачку покатает до полного самоомерзения. Отказать! А этот?
   Секретарь. Изобретатель пулемета, отравляющих газов и прочих гадостей. Отбыл предварительное заключение. Осознал. Раскаялся.
   Председатель Трибунала. Раскаялся, говоришь? А ну, представь-ка мне его сюда внешним видом!
   Секретарь бросается к дверям и вводит удручённого Изобретателя.
   Председатель Трибунала. Ну, гений, говорят, ты раскаялся или где?
   Изобретатель. Сам себе противен, Ваша справедливость! Изобретал орудия убийств и при этом радовался, как ребенок. Тьфу! Говорили: "Крепи оборону страны". Оглянуться не успел -- а мои пулеметы уже по всем континентам: тра-та-та-та!!! И солдат, и стариков, и детей! Сам никого не убивал, а хуже любого карателя, честное слово!
   Председатель Трибунала. Ну что ж, вполне! Даже приятно! А что, канцелярия, может вознесём раскаявшегося?
   Секретарь. И то сказать, Ваша справедливость, -- всё-таки, интеллигентный человек. Опять-таки, скорбит...
   Председатель Трибунала. Скорбит... Осознал... А про убийство забыл?!
   Изобретатель. Это вы, Ваша справедливость, в переносном смысле? Так я и говорю: орудия смерти творил, сам никого не убивал, а хуже любого убийцы...
   Председатель Трибунала. Ты и есть убийца, в самом прямом смысле выражения слов! Девушку помнишь, которая на тебя, гада одержимого, молилась?! Молчать! Помнишь, как она тебя любила? А ты что с её любовью сделал? Убил, переступил и не заметил! В газах-пулеметах каешься, а про это и не вспомнил! Да я за убийство любви почти святых замуровывал в Бездну Неразделенных Чувств -- они там волками выли и о кипящих магмах мечтали! А ну-ка, канцелярия, оформи-ка его туда лет на сорок!
   Секретарь (помечает в блокнотике). "Бездна Неразделенных чувств... сорок лет..."
   Изобретатель. Точно... Всё смеялась, а потом перестала... А потом куда-то делась... А имя -- хоть убейте...
   Председатель Трибунала. Ничего, ты там все вспомнишь! И имя её, и слова, и глаза! Я вам покажу, как любовь убивать!..
   Глас с небес. ЭЙ, ТРИБУНАЛ, ТЫ ЧЕГО ТАМ ПСИХУЕШЬ?
   Председатель Трибунала (вверх). О, шеф, а я вас не заметил. А что ж не позвонили -- мы бы встретили...
   Глас с небес. Чего ты с любовью свЯзалсЯ! у тебЯ по ней хотЯ бы консультант есть?
   Председатель Трибунала (вверх). А как же! (Секретарю -- шепотом) Кто у нас консультант по любви?
   Изобретатель. Платье розовое... с оборками... Глаза...
   Секретарь (шепотом -- Председателю Трибунала). Был Петрарка, но отказался. "Я, -- говорит, -- окончательно понял, что ничего в любви не понимаю". Есть ещё один, земной, во сне приходящий -- крупный специалист по психологии любви. Только он сейчас с женой разводится, с любовницей в ссоре -- короче, вообще не спит и на связь не выходит.
   Глас с небес. НУ ЧТО, ПОНЯЛИ? ДАЖЕ Я ОСТЕРЕГАЮСЬ СУДИТЬ ЭТУ СЛЕПУЮ СТИХИЮ! ОТПУСТИ ПАРНЯ С МИРОМ!
   Председатель Трибунала (Изобретателю). Иди с миром, сволочь несчастная. Благодари Бога...
   Изобретатель (отрешенно). Но имя... имя... Не помню...
   Затемнение.
   Мелодия "вневременья" -- повеселее. Высвечивается оптимистичный антураж "зоны просветления душ": клумба с лютиками, табличка "Цветы -- рвать", рекламный щит "Просветление душ -- быстро и качественно!". Выходит Герой.
   Герой. Любимая, извини, я давно тебе не являлся, но тут такие дела... В ознаменовании стотысячелетнего юбилея Всемирного потопа у нас тут была большая амнистия и я под неё попал. Вознесён от средних злодеев в слой просветления душ... Извини, потом приснюсь и всё расскажу. Мне пора на лекцию. Сегодня нам Шекспир будет рассказывать о природе человеческих страстей. Ты знаешь, если в наши пропасти, к душам убийц, иногда и пробивался свет -- то это когда наверху творилось великое искусство, например, пьесы Шекспира.
   Шекспир (входя). Благодарю, сэр, за добрые слова. Тем более, что мы не на земле, так что в вашей искренности сомневаться не приходится.
   Герой. Сэр Уильям, простите за нескромный вопрос. Ваша прижизненная известность, ваш талант... Уж вас-то, наверное, женщины любили преданно и нежно?
   Шекспир. Те, которые влюблялись в меня из-за моей некоторой... гм... известности, довольно скоро убеждались, что блестящая игрушка под названием "Шекспир" -- самый обычный, живой человек. А уж если отдельным леди удавалось влюбить меня в себя, то я скоро становился им неинтересен. Я ведь любил отнюдь не монологами Ромео в переводе Пастернака. Удовлетворив в полной мере свое тщеславие, леди бросали приевшуюся игрушку, а игрушка ещё долго страдала и маялась до умопомрачения...
   Я часто подсматриваю отсюда туда. Вы знаете, за последние четыреста лет люди почти не изменились, разве что сменили одежду. Яго -- где я его только не наблюдал, заглядывая во времена и страны. Или Отелло с его душевной беззащитностью... А Офелия? Боже мой, Офелия... Или, представьте себе: земной город конца второго тысячелетия, там враждуют две администрации -- городская и областная. У мэра -- секретарь, у губернатора -- секретарша, они любят друг друга, разделённые враждой двух властей...
   Герой. Ромео и Джульетта!
   Шекспир. Вот вам пожалуйста -- о вечности высоких и низменных чувств! И вообще, где я только не встречал своих ребят!
   Герой. Кстати, сэр Уильям, говорят, что ваши Ромео и Джульетта выжили. Их реанимировали, поженили, и через двадцать лет Джульетта была уже толстая и сварливая, и пилила Ромео на чем свет стоял. А тот колотил её и гулял налево по всей Вероне. Простите, но так говорят...
   Шекспир. Да, я слышал эту байку. Её выдумали те, кто упустил свой единственный шанс. Чужое счастье для них -- оскорбление, но чужая грязь -- оправдание. А мои дети из Вероны честно умерли за свою любовь, теперь живут в обители литературных душ и через пятьсот лет всё так же обожают друг друга. Да я их к вам ещё приведу -- сами спр'осите...
   Беседуя, уходят.
   Входит неандерталец Кеша. Космат, но при параде: в свежих шкурах, с праздничной дубиной. Со светлым восторгом осматривает цветочную клумбу. Нежно озирает "зону просветления душ".
   Появляются Изобретатель и Чингиз-хан. Не замечая Кеши, продолжают разговор.
   Чингиз-хан. Да нет, он хороший парень -- клянусь огнем! Этот многовековой поиск, эта спокойная вечная преданность и тому подобное... Вы видали когда-нибудь растроганного Чингиз-хана? Так вот он я! Но, простите, через его любовь все же с ума посходили! Не уровень просветления, а какой-то пансион перезревших юнцов. Шатания, стихи, очумелые глаза... То один, то другой торчит на смотровом облаке и тупо пялится на земных женщин. И вы туда же! Стыдно, юноша! Земля погрязла во всеобщем безлюбии, в ненависти, а вам бы только свою половину обрести. Остальные, значит, пусть пропадают?!
   Изобретатель (смущенно). Нет, хан, ну так тоже нельзя! Любовь земная -- это, знаете ли... Это такое...
   Чингиз-хан. Знаю. Основной инстинкт, но с декоративными страстями и беззаветной преданностью на целых три месяца. И без особых жертв -- жертв там не любят страшно. А эти вечные несовпадения: он любит ее, а она любит вон того, а тот сгорает от азартной страсти к вон той, а та любит только себя. Безумный круговорот, дешевая бесконечная игра... (Замечает Кешу). Да вот хотя бы спросим свежего человека. Здравствуйте, юноша. Приветствую вас в слое просветления душ. Позвольте представится, Чингиз-хан -- тот самый, но раскаялся. А это мой друг Изобретатель.
   Кеша (застенчиво). Кеша... неандерталец. Очень приятно. Хорошо тут у вас.
   Чингиз-хан. Да, недурно. А скажите, милейший Кеша...
   Изобретатель. Нет уж, хан. позвольте я. Вы, Кеша, сами-то откуда?
   Кеша. С поляны у пещеры. "Ты, -- говорят, -- мамонта спугнул и женщины у тебя нет! Ты не охотник и не продолжатель рода!". А это неправда, просто мамонт какой-то нервный попался, а женщины у нас отдаются только за мясо. Ну, в общем, наругали меня, потом взмах дубиной -- и я здесь. Каменный век, извините, дикость сплошная...
   Изобретатель. Кстати, о женщинах. Скажите, Кеша, там у вас бывает так, что вот именно без этой женщины мужчина жить не может? Ну и она без него, соответственно?
   Кеша (озадаченно). Именно без этой? Да нет, мы люди простые: что есть -- то и ладно. Конечно, желательно, чтобы потолще была, да волос густой, ну и, конечно, ноги-руки, грузоподъёмность... Ну а женщины -- они всё больше к удачливым тянутся, к добытчикам мамонтятины.
   Чингиз-хан. Вот именно!
   Изобретатель. Ну, подождите, хан... А вам, Кеша, простите... какая-нибудь конкретная женщина нравилась?
   Кеша (смущенно). Да я, честно говоря, о них старался не думать. Я ведь не добытчик -- всё больше в пещере на стенах рисовал. Хотя была там одна...
   Чингиз-хан. Красивая?
   Кеша. Очень. Правда, носорог ей ногу отдавил, но глаза... Одним-то она ещё в детстве на сучок напоролась, зато оставшийся... Очень красивый глаз был. Как, бывало, раскроет его: "Я, Кеша, с тобой и без мяса на всё согласная..."
   Чингиз-хан (мучительно кашляет). ...Простите.
   Изобретатель. И что, она вам... нравилась?
   Кеша. Очень.
   Чингиз-хан. А как же "ноги-руки, грузоподъёмность" и прочие признаки прекрасных дам?
   Кеша. Ну это же так, вообще... Так было принято: мужчина должен добывать мамонтятину, женщина -- таскать добычу, хранит огонь, ну и того-этого... после еды... А я думаю, что и мужчины, и женщины ничего никому не должны, а должны просто нравиться друг другу. А всё остальное -- уж как получится... (Задумчиво) Хотя это и голодно.
   Изобретатель. Ну что, хан, просветил вас свежий человек? Всё-таки любовь?!
   Чингиз-хан. Да, похоже, она. Но знаете что я скажу: если бы у всех соплеменников нашего друга Кеши были такие же духовные запросы -- человечество бы вымерло раньше мамонтов.
   Изобретатель. А если бы таких запросов не было -- мы бы до сих пор жили в пещерах. Ладно, Кеша, пойдемте слушать Шекспира.
   Кеша. Шекспира? Да, конечно. Спасибо.
   Уходят. Затемнение.
   Высвечивается пустая сцена. Звучит гитара и песня. Голос Владимира Высоцкого:
   "Их голосам дано сливаться в такт,
   И душам их дано бродить в цветах,
   И с вечностью дышать в одно дыханье,
   И встретиться со вздохом на устах
   На зыбких переправах и мостах,
   На хрупких перекрестках мирозданья..."
   С противоположных сторон сцены выходят Герой и Женщина. Медленно идут навстречу друг другу.
   Женщина. Мы всегда расходимся. Мы разминулись тогда в Севилье, разминулись, когда я триста лет тому назад от старости перенеслась из Москвы наверх, в зону отдыха, и потом опять воплотилась -- уже здесь...
   Герой. А я всё время катал тачки в исправительно-трудовых безднах...
   Женщина. Мы и сейчас разойдемся. Ведь ты здесь ещё не родился...
   Герой. Ничего, тебе и так хватит и встреч, и любовей. Твой поиск будет не долгим, а боль от ошибок -- не смертельной. А в награду -- весьма достойный муж и здоровые дети -- уж за них-то я здесь договорюсь, хотя бы на первые двадцать лет. Живи и дорожи высокой поэзией покоя. А я тебя тут подожду. Ты только сюда не торопись -- я ведь научился ждать.
   Женщина. Неужели мы встретимся только там, у тебя?
   Герой. Какая разница где? По крайней мере, уж тут-то мы друг друга сразу узнаем. Погуляем лет пятьдесят по здешним садами и огородам, разговаривая обо всем на свете, а потом вместе подадим заявления на новые воплощения. Нас просветлят, одухотворят, сотрут здешнюю память -- и пожалуйте в земные роддомы! И где-нибудь в двадцать первом веке, в автобусе из Эльсинора в Чукреевку, за две минуты до любви ты попросишь меня передать на билет, и глаза наши встретятся. А потом грянет такое земное счастье, которое при жизни выпадает в среднем одной паре на восемьдесят пять тысяч.
   Женщина. Тогда... до встречи?
   Герой. До встречи, любимая. Больше я тебя на земле не потревожу.
   -- До встречи...
   -- До встречи...
   Расходятся.
   Шум большого города: машины, трамваи, голоса, что-то бубнит радио. Выходят перевоплощенный Чингиз-хан -- в джинсах, в ковбойке, отчаянно молодой.
   Чингиз-хан. Они уже давно ищут друг друга. В сутолоке миллионного города затерялись два хороших человека и никак не могут встретиться.
   Они никогда не были вместе и не расставались. Они просто ещё не нашлись. Но верят. Она верит, что где-то мечется и ищет её он, а он мечется и ищет её, и верит, что найдет.
   Герой. Вот так они оба верят и мечутся в лабиринтах улиц и взаимоотношений. Постепенно сближаются. Это естественно, это закон природы. Согласно общей теории счастья все люди обязаны быть счастливыми, а если не получается, то лишь от недостатка времени и желания. Кто боится рискнуть годами без верных гарантий, тому лучше думать, что счастье -- это выдумка поэтов.
   Женщина. Однако на прошлой неделе он и она уже ехали в одном автобусе, а вчера в гастрономе она толкнула его нечаянно и сказала: "Мужчина, вы тут не стояли!" У них даже имеются общие знакомые. Впрочем, в этом большом городе общие знакомые составляют основную часть населения.
   Чингиз-хан. И всё-таки сегодня они опять разъехались неузнанные в противоположные концы большого города. Он -- к своему финскому мебельному гарнитуру, стиснутому однокомнатной квартирой, а она -- в пустоту больших квадратных метров, которым так не хватает именно этого гарнитура...
   Герой. Но вот что самое интересное: он готов топором изрубить ту финскую мебель, лишь бы только на грохот прибежала она...
   Женщина. А она охотно спалила бы все свои три комнаты, лишь бы только он увидел и заинтересовался, что это там горит!

Неистовый и нежный вальс.

Конец

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"