- Боже! как тяжело начать, - воскликнула Нинель, приступая к написанию нового рассказа. Но я знаю, стоит ей только начать, а там уж польётся. Это повествование началось с традиционного возгласа моей жены, - моя жена - писатель, и с недавнего времени стала писателем профессиональным. А началось всё с того, что надоело моей Нинель работать бухгалтером, заниматься каждый день скучной не творческой работой и после долгих колебаний она решила попытать счастья в редакции одной довольно крупной газеты, офис которой находится в нашем городе. Словотворчеством она начала заниматься лет пять назад и это стало её хобби, но настал момент, - захотелось ей хобби сделать своей работой. Она предложила редакции свои небольшие рассказы, которые должны были бы публиковаться по пятницам, так как номер выходящий в этот день был не слишком интересным для читателя: в этот день не публиковались объявления о продаже машин и сдаче квартир.
- Вы не первый автор, обращающийся к нам с подобным предложением, - ответил редактор, оборвав на полуслове мою жену. Но моя Нинель была настроена по-боевому.
- Моё предложение, я думаю, не похоже на другие. Во-первых: мои рассказы мистические, но максимально приближенные к реальному, во-вторых: события описываемые в них происходят в нашем городе, на реально существующих улицах, порой и в существующих домах, как правило, в очень старых или в ближайших городских окрестностях. Это будет интриговать читателя.
- Хм, а действительно, в этой вашей идее что-то есть. Мистическая реальность у тебя под боком. Это действительно может вызвать публичный интерес.
- Тогда, может быть, перейдём к условиям договора? - моя Нинель пошла в атаку.
- Хорошо, но не рассчитывайте на солидный гонорар, вы, пока, совершенно неизвестный автор. Принесёт ли это выгоду газете? А с договором не торопитесь, сначала оставьте ваши работы для ознакомления, и, разумеется, ваши координаты.
Через неделю моя жена получила письмо с приглашением в редакцию, где и подписала короткий, так сказать, пробный договор с предупреждением быть осторожней с упоминанием реально существующих частных владений: кому-то такая реклама может понравиться, а кому-то - нет. На первых порах она стала получать двести евро за публикацию. А через два месяца, когда истёк срок первого договора, она подписала новый полугодовой с гонораром в семьсот евро за рассказ с единственным условием: расширить диапазон, то есть не ограничиваться лишь нашим Регенсбургом и его близкими окрестностями, а выходить и на более дальние рубежи, чтобы интриговать и других читателей. Оказывается, тираж, выходящий по пятницам, в течение двух месяцев вырос, за счёт розничной торговли, на четыре тысячи экземпляров. Редакция была довольна, моя Нинель тоже. Она бросила бухгалтерскую работу и всецело занялась писаниной. К этому моменту фирма, в которой я работал водителем на небольшом фургоне, столкнулась с трудностями и сократила часть работников, в числе уволенных оказался и я. Но я обрадовался тому, что со мной случилось, услышав от жены:
- Не переживай, плюнь на них. Я зарабатываю достаточно, нам хватит. Лучше будешь помогать мне. Выдавать в неделю рассказ - это чертовски тяжело.
- Что это ты задумала? - с лёгким испугом спроси я. - Как я могу помочь тебе на литературном поприще? Ты же знаешь, я не любил в детстве читать, отсюда моё неумение более-менее красиво говорить. Говорить! - я театрально поднял руку и чуть покачал указательным пальцем, вспомнив на миг Петра Устинова в роли Пуаро. - А ты хочешь, чтобы я помогал тебе в этом, как его... в креативном письме?
- Браво, браво, твоя речь меня потрясла! В последние два-три года ты стал довольно много читать и результат на лицо... надо же - "креативное письмо". Не прибедняйся! Язык у тебя уже не костный.
- Но... - попытался возразить я.
- Ты не дослушал меня и начал разглагольствовать. Тебе придётся всего лишь на всего ездить и подыскивать для меня интересные дома, замки, одним словом экзотические места, где бы я могла черпать темы и вдохновение для моих мистических рассказов. Я описала уже почти всё интересное, что мне известно в старом городе.
- Правда?! Это меняет дело. Спасибо, дорогая, теперь и у меня появилась творческая работа, - в этот момент мне показалось, что я полюбил мою жену, которую не любил никогда. Я женился на ней лишь потому, что она сделала меня своим мужем. Я человек мягкий, как глина, но своенравный. Помять глину может каждый, а вот вылепить из неё что-то стоящее сможет только гончар - мастер. Нинель оказалась таким вот мастером.
Один день мы проездили вместе. Она показала мне, что ей нужно, какого характера экзотику я должен искать, после чего я, вооружившись цифровой камерой, стал выезжать на "охоту" один. Казалось бы - прелесть, что ещё надо? Но оказалось всё не так просто. Я не должен был повторяться. От меня требовалось привозить снимки особняков не только с различным архитектурным лицом, а и с различным характером. Привожу я, например, снимок одного ну просто сказочного особнячка, Нинель заявляет, рассмотрев в задумчивости фото на экране компьютера, что этот особняк она опишет в доброй мистической истории с феей и что похожего ей больше не надо. Нельзя повторяться. Привожу снимок большого особняка напоминающего маленький замок. Она смотрит на него неотрывно минут десять и заявляет, что это сгодится для истории с неуклюжим добрым приведением. И наоборот. В облике дома, где я усмотрел нечто комичное, Нинель увидела сюжет для страшной истории со злым призраком, что попадает в этот дом из машины, врезавшейся в угол этого особняка, стоящего у самой дороги, и водитель, которой, пытался скрыться за рулём и пеленой хмельного дурмана от призрака, унаследованного им недавно вместе с каким-то старинным домом. Ну и так далее.
Но, как это всегда бывает, с ходом времени начинают иссякать ресурсы. Фантазия моей Нинель стала истощаться, у меня стали возникать большие сложности с поисками источников новых идей для неё. Для страшных рассказов в ход пошли уже и подвал обычного многоэтажного дома, и подземный гараж, и маленький густо заросший деревьями садик. А проблема росла. Но я не догадывался, что она сможет перерасти в кризис, хоть моя жена и сложила с себя все обязанности, кроме, разумеется, литературного труда и стала требовать от меня всё больше и больше. Правда, уборки квартиры мне удалось избежать, мы наняли горничную, но на мои плечи легла всё-таки часть домашних забот: покупка продуктов, походы в банк, в химчистку, вынос мусора и пустых бутылок. А я был довольно практичен и со всеми этими неприятностями мерился: меня в принципе устраивало то, что я работал, можно сказать, творчески, будучи свободным, высыпаясь, прохлаждаясь, порой добывая сразу две-три темы и потом неделю - две не утруждая себя поисками, да и имея шефа - свою жену, которая зарабатывала довольно неплохо. Поэтому я и не помышлял о разводе и дележе имущества. А тут вдруг случилось невероятное: моя жена получила наследство от какого-то двоюродного дяди. Я думал, что такое бывает только в книжках, но Нинель действительно получила двести пятьдесят тысяч. Она попала в список наследников вместе с сыновьями дяди, лишь потому, что тот всю жизнь мечтал иметь дочь, а не имел даже внучек. Я, было, понадеялся, что это будет избавлением от титанической литературной работы - ан нет. До конца полугодового контракта оставался месяц, я предположил, что моя жена не подпишется под новым договором, ведь за семь месяцев было выдано двадцать восемь рассказов, - а это двадцать восемь различных сюжетов и требовалось ещё четыре или пять.
- Не подписывай новый договор, - как-то сказал я.
- Это почему? Моего наследства на всю жизнь не хватит.
- Я это понимаю. Но ты можешь сделать паузу. Давай отдохнём, съездим куда-нибудь... на острова.
- Ты хочешь растранжирить часть денег, и чтобы мой мозг потерял рабочий настрой, форму.
- Так неужели ты собираешься продолжать в том же духе? Ты с ума сошла! Это невозможно! Твоя фантазия вот-вот сядет на мель. И что тогда? Поедем куда-нибудь, там ты, может быть, придумаешь сюжет для романа и по возвращении засядешь за него. И жизнь наша будет течь мирно, покойно, ведь у нас теперь есть деньги, на которые можно жить пока ты будешь писать.
- Нет-нет, для романа я ещё не созрела, - это было всё, что она сказала в ответ, и я понял, что продолжать спорить с ней - лишь портить себе нервы.
И вот оно случилось. В один прекрасный день Нинель пожаловалась, что сюжет полностью не вырисовывается, она не знает... как закончить рассказ.
- Оставь его пока, допиши какой-нибудь другой, - посоветовал я.
- У меня больше нет ничего в запасе.
- Что?! - я был поражён. Докатились. У неё нет ничего в запасе! Такого никогда ещё не было! Всегда имелись начатые и брошенные по различным причинам рассказы, новеллы, которые Нинель начинала строчить в неожиданном порыве, озарении, не выстроив полностью сюжетную линию, чтобы не забыть тему, и чтобы потом, когда-нибудь, закончить и что очень часто и случалось. И вот он - кризис, встал на пороге. С моей стороны все обязательства были выполнены, Нинель ждали две весьма интересные фотографические работы, которые она одобрила, но не придумала ещё сюжеты к ним. Сама же она находилась в состояние, которое я никогда у неё не наблюдал. Она стала какой-то отрешённой, погружённой полностью в себя, безразличной ко всему, не желала видеть никаких гостей, не выходила из дому, есть стала очень мало и без всякого аппетита и почти не разговаривала со мной. Она была полностью погружена в свои мысли, пытаясь сочинять, развивать сюжет.
- Выпей чего-нибудь крепкого, расширь сосуды, глядишь и сдвинешься с мёртвой точки, - в один из вечеров, после долгих раздумий на тему чем помочь ей, высказал я свою идею.
- Я не люблю крепкие напитки, ты же знаешь, - протянула она, как будто засыпая.
- Я приготовлю тебе скотч с колой и льдом, это не будет очень крепким, - сказал я и направился к бару не дожидаясь её ответа.
- Ты прав, этот напиток весьма не плох, - пропела Нинель, осушив на половину шестигранный стакан.
- Ну, вот видишь!.
- Сделай-ка мне ещё один скотч, - неожиданно сказала она, и залпом допила свои виски. Я сделал ей и себе ещё раз по двойной порции. А действие первой уже дало о себе знать: Нинель встала с дивана, на котором сидела перед телевизором, глядя в него отсутствующим взглядом, переключая программы, и подошла к тихо шуршащему вентилятором компьютеру, сев за клавиатуру, пододвинула свой застопорившийся рассказ на несколько строчек к завершению. Второй стакан добавил к рассказу ещё несколько предложений. Видя, что работа стала, хоть и лилипутскими шагами, двигаться всё же вперёд, я обрадовался и совершил ошибку, предложив её третий скотч. Хотя, может, она и сама бы его затребовала, но с моей стороны все-таки не надо было этому способствовать. Нинель не была привычна к выпивке, и возможно не попросила бы ещё, так как уже захмелела, если бы не моё предложение.
- Разденься, - сказала она, отпив от третьей порции.
- Зачем это? - удивился и в тоже время насторожился я.
- Ты что, стесняешься своей жены?
- Нет, но... к чему это сейчас, в данный момент? Или, ха, ты решила...
- Нет, я не шучу. Раздевайся.
- Дорогая, я не понимаю тебя... ни с того, ни с сего...
- Ах ты мой стеснительный, закомплексованный! Ты не хочешь помогать мне? Ты предложил мне выпить, и это оказало действие, мне хочется писать, но мне не хватает чего-то... вдохновения, что ли. А возбуждение на сексуальной почве может этому помочь, понимаешь?
- Нет... я думаю, что тебе захочется только залечь в койку со мной.
- А если даже и так, то, с каких это пор ты стал этого бояться?
- Да нет, - я хихикнул, не зная как себя держать в данный момент, - я вовсе этого не боюсь, просто я не понимаю, зачем тебе сейчас это? Ведь ты же не просто ради того чтобы заняться в данный момент любовью, просишь меня раздеться?
- Мне это нужно для работы, - она выдержала театральную паузу. - Эх ты, дурья башка, - она хлебнула виски, - не понимаешь, да нет, просто не знаешь, - работа мозга стимулируется тестостероном, таким гормоном, который организму помогает вырабатывать что? Секс! Знаешь ли ты, что Зигмунд Фрейд, перед тем как приступать к работе - мастурбировал... но при этом не кончал, - я вытаращил глаза. Зигмунд Фрейд, известный учёный и такое? А Нинель продолжала. - Я хочу попробовать, а вдруг поможет. Если я не найду способа находить вдохновение, приглашать к себе музу... тебе, тогда придётся пойти искать работу: шофёром или ещё кем-нибудь.
- Но почему, ведь у нас есть деньги?
- Раскатал губу, на несчастную четверть. Если жить скромно, этих денег хватит не более чем на десять лет. А что потом?
- Надо две трети положить под хорошие проценты и снимать их каждый год.
- Наивный. Чтобы стать рантье, я это уже как-то подсчитывала, нужно под самые хорошие проценты положить примерно полмиллиона евро, а у нас всего четверть. Так что если моё сотрудничество с газетой прервётся, тебе придётся таки идти на нетворческую работу.
Последние её слова словно обожгли меня. Я попытался представить, как я пошёл куда-то работать: незнакомый коллектив, новые условия труда, должен буду каждый день рано вставать, работать целыми днями, неделю за неделей, месяц за месяцем, год за годом - не-ет! Страшно. Это... изнуряющее, монотонное, серое, тяжёлое однообразие. Лучше быть альфонсом и исполнять любые прихоти женщины, к тому же если эта женщина твоя жена, но при этом жить, нормально жить, а не пахать, живя при этом для того, чтобы пахать.
- Хорошо, хорошо, - я начал раздеваться, - и что теперь я должен делать, - спросил я, раздевшись и, в то же время, удивляясь тому, откуда она всё это знает.
- Что ты делал до раздевания всё время? Вот и делай то же самое, чувствуй себя по-домашнему, ты же дома, веди себя, как обычно, просто оставайся при этом в униформе - в костюме Адама. Вот и всё. Я буду видеть тебя, снующего по квартире голым, это будет меня возбуждать и... способствовать творческому процессу.
Но это было не всё. На следующий день, как только ушла наша горничная, моя жена приказала мне одеть "униформу". Я выполнил приказ и стал её рабом, причём не совсем в переносном смысле, так как ею овладела блажь почище прежней. Она нашла в шкафу мои подтяжки и обрезала их концы с таким расчётом, чтобы два обрезка подошли к застёгиванию вокруг лодыжек, а два других вокруг запястий. Застегнув импровизированные обручи на моих руках и ногах, сказала, что я теперь буду ходить так, ассоциируя в её воображении раба, её это сильно возбуждает. И ведь не пила она ещё сегодня! Я лишился дара речи. Когда же день склонился к закату, она попросила виски с колой и льдом, не отрывая глаз от монитора. Я же уже был под лёгким давлением, приняв втихаря, чтобы было легче сносить её экстравагантные прихоти. К ночи мы оба были пьяны и если все мои обязанности заключались лишь в том, чтобы быть официантом, что не требовало особой трезвости, то моя Нинель должна была писать, сочинять, импровизировать и опять писать. И, как ни странно, она это делала и робота двигалась.
Когда мы оба легли спать, я ожидал атаки со стороны жены, которая подогревала себя пол дня, но я ошибся, она почти сразу заснула. В отличие от Нинель, я долго не мог уснуть, желая и не решаясь подрулить к ней. Я думал, кто же возбудился больше, я или она?
На следующий день, то есть к полудню среды, работа была завершена. Во второй половине дня дискета с рассказом и моей женой поехали в редакцию.
Обычно после сдачи рассказа в газету, Нинель устраивала день-два паузы, чтобы остыть от предыдущего сюжета и переключиться на новый. Но в этот раз я был уверен, что этого не будет. Я оказался прав. Вернувшись из редакции, моя жена сразу же засела за новую работу, объяснив, что продуктивность теперь не та и за пять дней ей будет не успеть, дай Бог успеть за семь. Я попытался возникнуть:
- Неужели теперь ты будешь работать без выходных?
- Я думаю, у меня сейчас просто творческий кризис, - начала пояснять она, - кпд упал, а через семь дней сдавать рассказ. Его ждут десятки тысяч читателей! А кризис пройдёт, лучше помалкивай.
Видали?! Нет, вы видали?! А фраза: "Его ждут десятки тысяч читателей", она была насквозь пропитана честолюбием, да и эгоизмом тоже. Творческая личность, я понимаю, но она уже корчит из себя звезду! А я - так, просто муж. Что же будет дальше? Как-то на днях, имея в виду полученное наследство, она выдала глубокомысленный пассаж: "Деньги, выраженные шестизначным числом, имя не сделают, надо продолжать дерзать". Она хочет сделать себе имя! Неужели она подпишет новый договор? Я попытался отвлечься и спустился в бар, находящийся на первом этаже нашего высотного дома. Этот бар включал в себя не только бар, а и солярий, поэтому, заглянув туда можно было увидеть и очаровательных козочек пришедших не столько выпить, сколько позагорать, причём даже летом. Одну из них, по имени Надин, я заприметил уже давно, так как посещал это заведение минимум два раза в неделю, оставляя жену один на один с её литературными приведениями. И эта Надин - изумительно стройная блондинка с узким аристократическим лицом, обрамлённым прямыми волосами до плеч, казалась мне верхом совершенства. Когда я зашёл в бар, то сразу увидел её - Надин. Она сидела за стойкой и болтала с барменом. С барменом Хайнцем я был на дружеской ноге, как в прочем любой постоянный посетитель, а я был именно таким и поэтому мог запросто использовать эту ситуацию, чтобы подсев за стойку, и, заговорив с Хайнцем, познакомится, как бы невзначай, с Надин. Поев её глазами от головы до босоножек, я замер, ослеплённый рельефностью и загаром её ног. На ней были короткие шорты и майка, не прикрывавшая пупка, в котором поблёскивал пирсинг. Моё сердце сжалось, в глазах потемнело. Через мгновение оно разжалось, и я навёл резкость. Подойдя к стойке бара, я поприветствовал хозяина, заказал светлое пиво, поздоровался с Надин, почувствовал, что краснею, отошёл и сел за свободный столик. Как я мог осмелиться щегольнуть перед ней, ведь Нинель выделяла мне на карманные расходы лишь пятьдесят евро в месяц, за которые я не должен был перед ней отчитываться. Но месяц уже давно перевалил за половину, поэтому в кармане у меня лежала всего лишь десятка. Ох, если бы я, а не жена, получил наследство...
Через полчаса Надин ушла, а вместе с ней ушла и моя застенчивость, после чего я пересел за стойку. Пропив пятёрку, болтая с хозяином бара о женщинах и о Надин, в том числе, я выяснил, что она не замужем, да и к тому же недавно поссорилась со своим ухажёром, после чего с непонятным чувством в глубине души и чувством тревоги на её поверхности отправился домой. А там меня ждал новый сюрприз.
- Наконец-то явился, мне нужна твоя помощь, - это первое что я услышал, переступив порог, а последняя часть фразы меня просто напугала. Я всем своим нутром почувствовал, что Нинель придумала новое издевательство. Она была уже подогретая: на её столе рядом с монитором стояла бутылка водки и рядом с ней блюдце с уже усечённой пирамидой из маленьких солёных огурчиков. "Решила подражать мне. Понравился таки мой "русский способ", - подумал я и, предчувствуя нехорошее, решил встретить неприятность на нетрезвую голову. Набраться в баре на пятёрку - невозможно. Я подошёл к её столу, взял её стакан, налил в него не менее ста пятидесяти грамм, выпил двумя глотками и, поставив стакан, отправил в рот один за другим пять огурчиков, жуя каждый секунд по десять. Нинель с любопытством смотрела на меня, но в её глазах я читал нетерпение, она просто сгорала от желания поскорее отдать мне приказ. Жуя огурцы и затягивая время, я поглядывал на неё с опаской, как на кобру и пытался предугадать, что же ей ещё втемяшилось. Но, как говорится, перед смертью не надышишься. А придумала она такое, чего я никак не мог предположить. Она пояснила, что я должен буду выглядеть как юноша-раб, работающий во дворце императора Тиберия. Я должен был побрить ноги и интимное место, побрить грудь, хоть там и брить-то было почти нечего, ну а бороду, усы и подмышки я и так брил постоянно. Естественно эта её блажь столкнулась с сильным сопротивлением с моей стороны.
- Дорогая, мне кажется, тебя начало уводить в область извращений, - осторожно возникнул я.
- Ты знаешь такое имя - Саран Александрян? - задала совершенно спокойно встречный вопрос жена, не обращая внимания на мою попытку встать в позу.
- Никогда не слышал.
- Это крупнейший во Франции специалист по эротическим учениям древних.
- О-о! Вот куда тебя уже понесло! Что, я стал слабоват в постели?
- Нет, дорогой, ты не слабоват, ты примитивен в постели.
- Как же так? У меня агрегат, дай Бог каждому, ты же в восторге от него! Порой, сразу встать не можешь... И этого тебе мало?!
- Я не об этом. Ты меня не понимаешь. Так вот этот француз утверждает, что любой секс: фелляция или вульгарная мастурбация, куннилингус или анальный секс, всё равно что, необходим людям как терапевтическое средство, а творческим личностям в особенности, как энергетическая подпитка.
Услышав незнакомые слова, я поморщился:
- Что это... кун... кунн...?
- Куннилингус - это из латинского, термин, означающий целование, лизание, сосание йони.
- Чего? - я вылупил глаза и попятился к бару выпить коньяка, чтобы расширить сосуды и, возможно, улучшить понимание.
- Йони! На санскрите это слово означает - "матка", "исток", в общем, - лобок - женские гениталии.
- Всё понятно, когда говоришь по-человечески, - я опрокинул в рот рюмку коньяка. - А это, как его... фи или фе?
- Фелляция - это то же что и куннилингус только по отношению к лингаму.
Услышав это, я вновь удивился, но, немного поразмыслив, пришёл к некоторому выводу и спросил:
- А лингам - это... отвес, что ли?
- Да... - Нинель тихо засмеялась, хлопнула себя ладонью по лбу и покачала головой, - да, это отвес. Иначе говоря, фелляция - французская любовь.
- Так бы сразу и сказала, - я пропустил ещё рюмочку. - Если тебе нужен секс, так пошли в койку.
- Нет. Я говорила тебе уже о тестостероне. Мне нужны гормоны вырабатывающиеся при возбуждении.
- Так пойдём и возбудимся, - я указал рукой в сторону спальни.
- Дорогой, мне нужна зарядка, а не разрядка. С тобой только попробуй залечь... тебя, жеребца, я знаю.
- Иди ты тогда к чёрту, - вспылил я. Ещё бы, я был на голодном пайке уже вторую неделю. - Вспомни, когда мы были близки последний раз?
- Что ты, корова не доенная, бунтуешь. Потерпи. Наладится мой творческий процесс и всё войдёт в прежнее русло.
- Я в это уже не верю. Ты продолжаешь писать, а фантазия твоя продолжает иссякать. Когда машина едет, бензин в баке убывает, а не наоборот.
Но Нинель применила широкий спектр нажима на мою психику: были это и угрозы, и посрамления, и призывы к содействию искусству, и уговоры и, наконец, просьбы. В итоге я не выдержал... согласившись выполнить её извращённое желание.
- Не переживай, никуда твои волосы не денутся, - приговаривала она, застёгивая у меня на животе свой широкий ремень с огромной пряжкой. - И ты же не девица, переживающая, что после сбритых на ногах трёх волосин, вырастут пять. Да и никто об этом не узнает, всё это останется между нами, - между мужем и женой. Ты же мой муж, мой помощник, моя поддержка и опора. Что бы я делала без тебя! - и она слегка похлопала по моему лысому животу.
Я стоял, подняв руки и скрестив пальцы на затылке, позволяя наряжать себя в раба для сексуальных утех и молчал, глядя в даль за окном. Потом я ходил по комнате в вульгарном до безобразия виде, приготавливал напитки и, чего прежде никогда не случалось, должен был преподносить их ей на подносе, а так же периодически выслушивал её монологи, произносимые кривляющимся голосом.
- Ну не дуйся. Ты очень сексуален, выглядишь в таком виде лет на пятнадцать моложе, ты меня возбуждаешь. Я чувствую, как просыпается моя фантазия.
Я подумал: "Бесполезно напоминать ей, о том, что волосы внизу живота начинают расти в12-13 лет, и что как бы она меня не брила, сделать из меня мальчика ей не удастся". Но то что, её фантазия просыпалась, видимо, было правдой, потому что она писала и писала. Эти её причуды сказались и на сюжете писавшейся новеллы, в которой призрак появлялся чаще всего в спальне молодой женщины, во время переодевания или же в ванной комнате, когда та собиралась принять ванну или душ. Но я стал апатичным ко всему, я был подавлен, считая себя униженным. Я не разговаривал с Нинель, просто молча исполнял её просьбы, а напитки готовил из расчёта себе два ей один. Таким образом я прятал своё "я" от её глумления над ним. В час ночи я пошёл спать, зарядив в достаточной мере тестостероном мою писательницу, которая строчила как пулемёт и спать, видно, не собиралась. И даже смешавшиеся в ней водка и виски не произвели должного влияния. Наверное, взяла быка за рога.
Я проснулся в десять часов, от возгласа: "Боже! Как тяжело начать". Услышав его, я помесил свои мозги, пытаясь понять, что бы мог он значить, и поняв: Нинель начала новый рассказ, почувствовал себя лучше, потому что процесс идёт, и, значит, жизнь продолжается, а, попытавшись представить, каково это вставать в пять часов, решил, что работа с Нинель, не смертельна и приемлема. Встав, я застал её за компьютером, и, было, подумал, что она вообще не ложилась, но, не успев что-либо сказать, услышал:
- Я легла в три, а встала в девять, надо писать пока пишется. А у тебя сегодня будет задание, дорогой. Надо найти мрачный, старый особняк и чтобы он был не жилой и что самое главное, чтобы была возможность попасть внутрь. Поэтому - нежилой. Поезжай на поиски сегодня, так как такое найти будет непросто.
Я ответил нехотя:
- У тебя есть ещё одна неиспользованная тема.
- Увы, она оказалась похожей на предыдущую, я это сегодня поняла.
Я глянул в окно - день хмурился. Обычно я не выезжал на поиски в пасмурные дни, но мой деспот потребовал заняться "охотой" неотлагательно.
* * *
Когда я подошёл к машине, висевшие над городом тучи расслабились и испустили потоки ливня. Сев за руль я слушал, как стучит по металлической крыше дождь, и пытался решить в каком направлении поехать; напрягал память, силясь вспомнить, не попадался ли мне на глаза где-либо заброшенный особняк или необитаемый замок. И, так и не вспомнив, завёл мотор и поехал, как говорится, куда глаза глядят.
Подъехав к перекрёстку, я увидел, - где-то на востоке за городом сверкнула молния. Я решил поехать туда. Проезжая через пригород Регенсбурга Тегернхайм мой блуждающий взгляд лёг на дорогу поодаль слева, поднимающуюся в гору и скрывающуюся в лесу, которым густо порос склон. Если туда идёт асфальтированная дорога, значит там есть дома, склон горы на сто процентов обитаем. Я направился туда.
Когда улица пошла довольно круто вверх, я увидел виллы различной архитектуры, утопавшие в зелени по обе стороны улицы и потому не видимые с шоссе, протянувшегося в полукилометре. Проехав вверх по улице ведущей в тупик, я насчитал не менее десятка богатых строений. Да, здесь имели виллы люди с деньгами и со вкусом, а так же с чувством романтики. Развернувшись, я поехал вниз и неожиданно увидел то, что мне было нужно.
По правой стороне метрах в тридцати от дороги стоял старый дом, окружённый толстоствольными больными деревьями. Я свернул в проезд, ведущий к этому строению, которое было просто совершенно в своём уродстве. Трудно было предположить, что этот особняк был задуман таким изначально; в первые моменты и позже, присмотревшись к нему, нельзя было уверенно сказать, сколько этажей имеется здесь - два или три. Особняк был врезан в склон наискосок и имел срезанную крышу, спускавшуюся от правой стороны к левой. Правый бок дома был выше и тянул на три этажа, левый на два, но обе стороны имели только по два уровня окон. Сами окна были маленькими и не вписывались в пропорции, напоминая архитектурный стиль баварских крестьянских изб. На фоне гладких пространственных стен окна казались мышиными глазками, а серая, пасмурная окраска подчёркивала уродливую оригинальность и казалось, что совокупность архитектурного облика и облика косметического навеивают ощущение некой тайны, - тайны, будто бы скрывающейся внутри этого строения. Окна верхнего уровня имели под собой тёмные разводы, - дом плакал, - потекла тушь... у него были глаза женщины.
Я сидел в машине и отрешённо смотрел то на дом, то на вымощенную подъездную дорожку по которой неистово плясали капли дождя. И чем больше я рассматривал особняк, тем больше убеждался в том, что это было то, что я должен был найти. Для меня было однозначно решено, - я проникну в этот дом, так как в нём никто не жил, это было видно невооружённым глазом и потому ещё что это то, что мне нужно. Не замечая потоков воды, льющихся с неба, я обошёл дом и отметил, что дом не хотел меня впускать: все окна нижнего уровня были закрыты. На верхнем этаже я обнаружил несколько приоткрытых окон, но лишь одно было теоретически досягаемо, так как к нему склонялась мощная ветвь росшего рядом дерева. За домом в дряхлом сарайчике, запертую дверь которого удалось взломать мизинцем, я нашёл лестницу, по которой взобрался на дерево, и проделал не лёгкий путь по ветви к окну. Открыть приоткрытое окно было делом техники.
Оказавшись внутри, я закрыл окно и сразу же почувствовал, как меня обнял сумрак. Окно было небольшим и грязным, и через него проникал лишь блеклый, сумрачный свет. Комната, в которой я оказался, была совершенно пуста. Сделав несколько шагов, я услышал позади себя постукивание; смятение овладело мной; я обернулся к окну как к последней надежде на отступление, и мой взгляд замер на стекле: в него ударялись капли дождя и сбегали по мутной поверхности, словно слёзы. Дом плачет, промелькнуло в сознании. Я вышел из комнаты и обнаружил, что рядом имеются ещё две, но второй этаж этим не ограничивался. Для того чтобы попасть на вторую половину второго этажа нужно спуститься на первый и подняться по другой лестнице, которая так же вела и на третий этаж. Я спустился и обследовал нижний этаж пустой и мрачный, сопровождавший меня гулким эхом моих шагов. Вторая половина второго этажа оказалась не совсем пустой, здесь кое-где осталась мебель, в большой зале имелся камин, на полке которого лежал толстый слой пыли, которая, в прочем, была здесь повсюду, лежала ровным, нетронутым слоем. На полу я различил следы. В отличие от моих они были уже затянуты пылью. Тот, кому принадлежит этот дом, навещал его последний раз не позже весны, чтобы приоткрыть окна на лето. В следующую секунду я вздрогнул, мне показалось, что я уловил боковым зрением какое-то движение, что-то промелькнуло в проёме открытой двери, через которую я вошёл в зал. Я напряжённо прислушался и простоял, не двигаясь несколько минут, но кроме ровного шума дождя ничего не услышал и вышел в коридор, где как будто бы что-то мелькнуло. Никого. Я подошёл к лестнице ведущей на третий этаж, и тут сердце моё забилось учащённей. На стене вдоль лестницы висели какие-то картины, наверху на площадке стояла огромная напольная ваза, а дверь находящаяся напротив лестницы была приоткрыта и в проём была видна ножка стула, стоявшего рядом с дверью. Всё говорило о том, что третий этаж не пуст, как два нижних.
Осторожно поднявшись, я увидел в пространстве приоткрытой двери, что комната обставлена мебелью, а на полу даже лежит ковёр. Я толкнул дверь, и о Боже!... она стала открываться с таким надсадным скрипом, разлетевшимся по всему дому, что у меня застыла кровь. И как только дверь, раскрывшись, остановилась, в следующее же мгновение от противоположной стены, в которой зияла чёрная пасть камина, отделилось что-то светлое, воздушное, будто вылетело из самого камина и метнулось ко мне. Словно сильный заряд электричества меня сковал ужас, инстинктивно я отпрянул назад, сделав непослушными ногами пару шагов, и... полетел кубарем вниз. Спустя пару мгновений я почувствовал, как ударился головой и всё, в том числе и я, превратилось в несуществующее.
Я пробыл без сознания минут пять и когда открыл глаза, увидел, что лежу на полу перед лестницей ведущей на третий этаж, казалось ничего не изменилось, ничего не произошло, ничего кроме моего падения. Я видно оступился, испугавшись неожиданного светового блика, и хотел уже обозвать себя за неуклюжесть, как вдруг вспомнил этот чудовищный скрип двери, которую открыл. Я глянул наверх, - дверь была вновь, как пять минут назад, лишь прикрыта. Холодок пробежал по всему телу, и я сорвался в бегство, чувствуя, как от боли трескается голова. Но, страх страхом, а то, как я сюда попал, я не забыл и, естественно, использовать тот же путь назад не захотел. Я выбрался через окно первого этажа и просто прикрыл его. Затем отнёс в сарайчик лестницу и сев в машину бросил последний взгляд на дом, на его третий этаж. Эти окна, эти глаза, эти потёки под ними, - дом плакал.
* * *
Сделав прямо из машины несколько снимков, я поехал домой, чувствуя сильную головную боль и подкатывающуюся тошноту. Я, видно, получил лёгкое сотрясение мозга. Пришлось даже остановиться и глубоко подышать, перебарывая, таким образом, тошноту. Когда я поехал вновь, периодически ощупывая выросшую на затылке шишку, в мою тяжёлую, как пушечное ядро голову незаметно стали забираться мысли о Нинель. Вот буквально за последний час я пережил сильное нервное потрясение, чуть не сломал себе шею, чуть не получил разрыва сердца и всё для того чтобы добыть материал для её очередной фантастической истории. Она, при помощи меня, делает себе имя, а я в знак благодарности получаю лишь унижения. Да она чудовище. Кой-какие деньги - это всё что в ней есть привлекательного. Её лицо просто несимпатично: у неё ротик до ушей, хоть верёвочкой зашей; фигура её - абсолютно ничего не представляет, - полновата, - ноги как столбы; а как она ест, частенько улыбаясь, при этом её глазки становятся щёлками. Почему-то часто почёсывает свой затылок, будто там завелись вши, а как мерзко урчит у неё в животе, если съест чего-нибудь такого. И какая лентяйка! совершенно ничего не хочет делать по дому, а куда-то пойти, съездить - не дождёшься. Задалась же целью - стать известной, ну как жить с такой? А этот дом, этот плачущий дом, с какой-то тайной на третьем этаже, он же что-то мне подсказывает, но что?
Вернувшись домой, я сразу же прошёл на кухню и принял четыре таблетки от головной боли.
- Что с тобой? - поинтересовалась моя мегера.
- Оступился, ударился головой о стенку, голова раскалывается.
- Где это ты так? Ты что-нибудь нашёл для меня?
- Вот как раз в доме, который для тебя нашёл, я и оступился.
- Ну-ка покажи фотографии, - я протянул ей камеру. - Ба, вот эта находка! А ну-ка давай, скорее, подключим к компьютеру... Боже, какая прелесть, архитектурное уродство выполненное со вкусом. А что там внутри? Дом не жилой?
- Разумеется - нет, ты же просила нежилой. А внутри тоже довольно романтично. Правда, первый этаж пуст, но зато там мрачно, гулко, таинственно. На втором этаже кое-где, кой-какая обстановка осталась, там есть зал с камином. Но больше всего тебе понравиться на самом верху, на третьем этаже... Там полное убранство, как мне показалось, мебель антикварная и камин с каминной полкой. Даже моёму скудному воображению там почудилась атмосфера античного замка.
- Так! Отлично! Попасть внутрь легко?
- Было не легко, но теперь да. Для тебя я оставил открытым окно первого этажа, вот это, - я указал его, ткнув пальцем в экран монитора.
- А фото внутренностей?
- Вряд ли что-то получилось бы. День пасмурный, дождь, окна там маленькие и грязные, внутри довольно сумрачно, а вспышка у камеры слабая, берёт лишь до трёх-четырёх метров.
- Надо было всё-таки попробовать. Ладно, поехали туда.
- Как? Я-то зачем тебе? Поезжай, если тебе так не терпится, а у меня раскалывается голова.
- Сейчас темнеет примерно в десять, да? Время есть - подождём. Таблетки подействуют, голова пройдёт, через час-полтора поедем.
Но моя голова более-менее пришла в норму лишь после дополнительной порции таблеток и пяти часов ожидания. Надежды на то, что терпение Нинель лопнет и она поедет одна, не оправдались. Прикидываться дальше значило подчеркнуть, что я получил серьёзное ранение, что могло вызвать у неё подозрение о спокойствии в том доме. Около восьми мы выехали.
Дождь стих и только моросил, но дом по-прежнему плакал. Я помог Нинель забраться в открытое мною днём окно, а сам вернулся в машину и стал ждать. Я не пошёл с женой не потому, что отказался, она сама захотела быть в доме одна. Она в такие минуты нуждалась в одиночестве, чтобы никто не мешал, не отвлекал, чтобы погрузиться в собственные думы, мечты, фантазии, в некий другой мир, в котором видеть видимое только ей, быть творцом: добавлять или убирать, приукрашивать, усложнять или упрощать фрагменты, пускать развитие сюжета по ею выбранному руслу.
Прошло около часа, как я сидел в машине и ждал, тихонько играл магнитофон, чуть побаливала голова, неровно стучало сердце. И вот, мной овладело сильное беспокойство, я выключил музыку и опустил окно, - приглушённо и ровно шуршал о листву мелкий дождь. В нервном напряжении прождал я ещё полчаса, - время перевалило за девять, и пасмурный день стал быстро темнеть. Мрачные думы стали изводить меня: почему её так долго нет? может она упала, как я и не может подняться? лежит и ждёт помощи от меня, зная, что я рядом и должен уже заволноваться и пойти искать её? Этот особняк далёк от размеров дворца или замка, обойти его, задержавшись в каждой комнате, даже на пять минут, хватило бы часа, а Нинель отсутствовала уже около полутора часов. А может, она проверяет меня: стоит сейчас у окна, через которое забралась в дом и ждёт, когда же я спохвачусь? Что будет тогда? Нет, всё, надо идти. И тут я вспомнил виденное днём на третьем этаже, что не удавалось вспомнить до этого: то ли память отшибло ударом, то ли разглядеть не успел, но сейчас всплыло что-то напоминавшее полностью замотанного в бинты человека. Страх облил меня холодом с головы до ног. Но надо идти, уже время. А если я не найду её нигде? ни на первом ни на втором этаже, что тогда?! А если она успела зайти в комнату с ковром и камином?
Я достал стограммовую бутылочку бренди, прихваченную намеренно и залпом осушил её, потом, открыв багажник, нашёл в сумочке для инструментов, старый складной нож с лезвием пятнадцатисантиметровой длинны и большой гаечный ключ (накидной ключ 22 х 24) сантиметров тридцать длинной, а также фонарик. Переполняемый страхом я направился в дом.
Луч света бегал по стенам и ступеням лестницы, поднимаясь на второй этаж и неожиданно замер, осветив человеческое тело лежавшее на полу коридора, у подножия лестницы ведущей на третий этаж. Человек лежал ничком, голова его была приподнята и опиралась затылком о стену. Скользнув, луч света осветил бескровное лицо, широко раскрытые с запечатлённым ужасом глаза, которые смотрели не двигаясь куда-то мимо. Это была Нинель. Я тронул и окликнул её. Она не отреагировала. Я посветил наверх, - дверь, как и прежде, была приоткрыта на одну треть.
Выбравшись через окно, я сел в машину и поехал в центр Тегернхайма, там нашёл телефон и вызвал скорую. Санитары, столкнувшись со странными обстоятельствами: нежилой дом, проникновение в него возможно только через окно, - вызвали полицию. Только потом врач скорой сообщил мне, что жена моя мертва, и мертва уже не меньше часа. Я отвернулся... и вздохнул с облегчением.
* * * *
Полиция первым делом под подозрение взяла меня, но я ничего не боялся и ничего, естественно, не скрывал... за исключением того, что на третьем этаже дома скрывается нечто, и о чём я не поведал своей жене отправляя её туда. Это было идеальное убийство, которое вряд ли можно было раскрыть. Ну кто из следственных органов сможет заподозрить меня в том, что я использовал для убийства приведение? Это покажется бредом. В тот день прибывшая полиция осмотрела весь дом, но ничего и никого не нашла. Но инспектор, подозревая меня, выдвинул предположение, что я мог подкараулить жертву в верхней комнате, и когда она открыла в неё дверь, столкнуть её с лестницы. Двумя днями позже, медицинская экспертиза установила: Нинель, скатившись с лестницы, довольно сильно ударилась затылком о стену, кожа на месте ушиба была рассечена, но, минимальное кровоизлияние указывало на то, что в момент удара она была уже мертва; она умерла от разрыва сердца, по-видимому, наверху лестницы и уже мёртвая скатилась на площадку второго этажа. Версия, меня обвиняющая, получила трещину. Тогда инспектор заподозрил меня в том, что я незаметно проник в дом, и затаился на третьем этаже, пока моя жена осматривала нижние, потом напугал её, когда она открыла дверь в комнату с камином и ковром, и, учитывая мистические настроения, в которых она пребывала, с ней, от испуга, случился удар. Я тогда сказал ему:
- Неужели вы, инспектор, здравомыслящий человек, глядя на меня, нормально выглядящего, не Квазимодо, можете представить себе картину, где я пугаю человека до смерти? Да и зачем мне это?
- Я уже успел навести справки, и выяснил, - говорил инспектор Бергман, глядя на меня в упор, - ваша жена получила недавно наследство в четверть миллиона евро. Вот вам и мотив - желание стать вдовцом. Случай широко известный в судебной практике, можно сказать классический случай.
Мне осталось лишь задохнуться от негодования.
Экспертами было проведено скрупулёзное обследование ковра в комнате на третьем этаже и не только, а также исследование моей одежды и обуви, но, не было найдено ни одной частички, которая могла бы указать на то, что я там был и что, следовательно, исключало внезапность моего нападения. А в комнате я действительно не был, и это правда. Там было приведение, и оно всё сделало за меня, такое бывает раз в жизни, это уж точно. Сидя дома и потягивая скотч с колой и льдом, я смеялся над ними, и в моём сознании всплывали образы Надин.
Но эти чистые, романтические мечты омрачились приглашением к инспектору:
- Почему вы не заходили в злополучную комнату на третьем этаже, - пытался он из последних сил меня ужалить, - и в остальные того же этажа?
- А я и на втором, и на первом этаже не во всех помещениях был, мне это было не нужно, - отвечая, я смеялся в душе, так как любое обвинение мог разрушить словно карточный домик. - Я, в отличие от моей жены, не писатель и не такой уж романтик, чтобы лазать по дому, обследуя каждый закуток в надежде найти что-то необычное. Побывав в нескольких комнатах, я понял, что Нинель это понравиться, и, сделав несколько снимков дома, уехал.
Хозяин того особняка, - старикашка, божий одуванчик, тоже не пролил свет на тайну, хотя, шельмец, о ней наверняка знает; видно побоялся, что его сочтут "малость того", или не захотел дурной известности, кто его знает. А профессия и имя Нинель, отчасти ею уже сделанное, помогло всё объяснить: поиск и проникновение при сумерках в нежилой запертый дом, и, в конце концов, логически всё связать.
Нинель не рассчитывала на скорую смерть, и, разумеется, завещания никакого не писала. Но ничего, скоро по закону все её банковские авуары перейдут в моё, скорбящего вдовца, пользование. И всё: никакой мистики, никакого сочинительства, никаких рабов времён Тиберия, визир прицела на красавицу Надин, на её завоевание и двести пятьдесят тысяч мне в этом помогут!
* * * * *
После похорон Нинель я с трудом выдержал неделю, чтобы не пойти к Хайнцу. Наконец, я пошёл в надежде увидеть там Надин и, не увидев её, увидел вошедшего в бар инспектора.
- Добрый вечер, - поздоровался он. - Подъезжаю к вашему дому и вижу, вы заходите сюда.
- Да, решил немного побыть на людях, развеяться, отвлечься от грусти. А вы ведь не случайно здесь? - спросил я.
- Нет, я приехал к вам. Давайте сядем за свободный столик, - сев, мы заказали по пиву. - Скажите, - заговорил он, - почему вы пошли искать вашу жену, только через полтора часа или около этого? Почему не забили тревогу раньше? Ведь что там можно делать столько времени? Я знаю, она писатель, человек с художественным воображением, но думать, что ей понадобится столько времени...
"Вот не уймётся же", - подумал я и ответил:
- У Нинель было болезненное художественное воображение. Вы знаете - она была писатель, но вы не знаете, что это был за человек. А я-то её знал. Поэтому мне показалась её экскурсия затянувшейся лишь, когда пошёл второй час, - и я усмехнулся про себя: "Не подкопаешься, нет" и видно поспешил.
- Скажите, а вы сразу нашли её, я имею в виду тело?
Вот тебе и на, этот вопрос ввёл меня в замешательство. Я на такое не рассчитывал. Я задумал рассказывать следствию всё, как есть, но сейчас был задан как раз тот вопрос, на который нельзя ответить прямо, как оно было. Что же делать? А ведь на него надо ответить сразу!
- Пауза работает не на вас, - его слова хлестнули меня.
- Пытаюсь представить это в минутах, - я попытался оттянуть время.
- Не считайте меня за дурака, вы знаете, что я имею в виду, - прижал меня инспектор.
- Видите ли, трудно ответить на этот вопрос чётко, - и тут я вспомнил, что лучший способ защиты - нападение, и сказал. - Знаете что, идите вы к чёрту! А если серьёзно, то поезжайте туда, сейчас уже сумерки, полазайте по тому мрачному пугающему дому, поищите там то, чего не ожидаете, а потом скажите, как скоро вы там что-либо нашли. Ведь ваша эта ужимка, просто издевательство! Так вот, что я вам скажу, - вы не глупый человек, и если это так, то должны понимать, что бывают случаи, когда пять минут покажутся часом, а час - пятью минутами. Я понятно выразился?
- О, ну зачем так нервничать, я вовсе не хотел над вами подтрунивать, - вроде как смутился инспектор от моего нападения, и тут же стал давить дальше, - но, на мой вопрос вы до сих пор не ответили. Так как, вы сразу нашли её или нет? - оказывается, ему было всё равно - хоть в лоб хоть по лбу.
- О Боже! Я нашёл её не сразу, но быстро, - ответил я, решив выбрать среднее значение между правдой и ложью. - Неужели вам не понятно, что для меня не имело смысла убивать курицу, несущую золотые яйца?
- До свиданья, - инспектор поднялся, чуть склонил в прощанье голову, и, оставив на столе деньги за пиво, ушёл. Настроение у меня было испорчено, уверенность поколеблена.
На следующий день около полудня в моей квартире раздался звонок. Открыв дверь, я увидел вновь инспектора Бергмана. Он поздоровался и улыбнулся несколько наигранно. "Боже! Опять он", - я съёжился внутри.
- Мне надо с вами поговорить, - начал он и смутился, поняв, что я не собираюсь предложить ему войти. - Сегодня я вновь побывал в том доме, - продолжил он, несколько растягивая слова, - и кое-что там обнаружил.
Я стоял на пороге квартиры, сложив руки на груди и глядя на него отрешённым взглядом.
- Кроме того, получены результаты экспертизы...
- Что бы там ни было, меня это не может касаться: я там ничего не делал и не оставлял за исключением следов моих туфель на полу.
- Как сказал в каком-то романе великий Эркюль Пуаро: "Все участники событий что-то скрывают", - бросил цитату инспектор.
- Вы сказали "участники" во множественном числе, но из участников тех событий остался лишь я один. Или есть ещё кто-то?
- Да, есть.
Услышав это, я растерялся, но, в тот же миг подумал, что должен придерживаться выбранной тактики, - рассказывать 99 процентов правды или плясать около неё.
- И кто же это? Приведение? - я усмехнулся.
- Привидение? - как будто удивился инспектор и сказал. - Нет, не привидение, а Леонард Бруннер, хозяин того дома.
- Этот божий одуванчик?! - изумился я.
- Да, он. А вы его знаете?
- Не знал, пока не столкнулся с ним у вас в полиции.
- Вот и мы давайте столкнёмся ещё раз там, раз вы не склонны побеседовать со мной. Я приглашу вас повесткой к себе в кабинет.
- Ну, инспектор, зачем же так, - сломался я. - Я ленивый человек и идти куда-то без особой нужды не хотел бы. Проходите.
Усадив гостя в кресло, я предложил ему выпить: коньяк, виски, джин.
- Спасибо, нет. Время ещё дополуденное.
- А я выпью чего-нибудь. Вы, инспектор, действуете на меня угнетающе, извините. Так что же скрывает старик?
- Скрывал! Скрывал наличие потайного хода из котельной в комнату с камином на третьем этаже.
- Вот шельмец! А что же скрываю я?
- То, что нашли его и... им воспользовались. Опередили вашу жену, оказались в той комнате раньше и незаметно. Когда она открыла скрипучую дверь, напугали её... например, нацепив маску смерти, как это преподносят в фильмах ужасов. Вот, разрушьте эту гипотезу.
- Знаете, у русского писателя Чехова в одном рассказе, как кстати, я совсем недавно читал его рассказы, есть такие строчки: "Скелет, или, как говорят фельдшера и классные дамы, "шкилет". Имеет вид смети. Покрытый простынёю, "пужает насмерть", без простыни же - не насмерть". По-вашему я действовал так? И ещё: попробуйте представить себе, как это можно напугать человека до смерти, будучи таким же человеком? Да, человека можно напугать, сильно напугать, до заикания, но не до смерти же. Насмерть испугать может, мне кажется, только что-то сверхъестественное. И последнее: вы не обнаружили каких-либо моих следов, указывающих на то, что я вообще был в той злосчастной комнате.
- Верно, и поэтому это принимается. Тогда ещё одна версия. Вы скрываете... своё падение на лестнице.
Вот это да. То, что это может быть как-то выявлено, я никак не ожидал.
- Но с чего вы это взяли?
- На балюстраде лестницы, на одном из столбиков я нашёл след оставленный чем-то коричневым. Экспертиза, я вам уже говорил, что пришёл результат, установила, что это краска с вашей туфли, а точнее с правой, на ней есть штрих. След на столбике находится довольно высоко, вот я предположил... вы упали и в падении или качении чиркнули ботинком по стойке. И ваша жена тоже упала на той лестнице, точнее сказать, скатилась. Вы оба упали на той лестнице, вы днём она вечером.
- И на что же это указывает?
- Это указывает на некую тайну, которая, по всей видимости, находится на третьем этаже в комнате с камином, и о которой вы упорно умалчиваете. Почему?
Мне стало не по себе, и я выпил коньяка. Кто бы мог подумать, что из мухи можно раздуть слона, а у инспектора как раз это и получалось. Я решил ещё чуть-чуть отступить, применив прием, которым пользуются военные, дескать, мы чуть отошли, чтобы выровнять фронт.
- Вы правы, заподозрив моё падение, - заговорил я. - Оно действительно было. Но я не говорил о нём, как и не сказал о массе других мелочей. Ведь с нами ежеминутно что-то происходит: мы спотыкаемся, что-то задеваем, цепляем, где-то плюём или справляем, извините, нужду... за каким-нибудь углом. И что же, надо обо всём этом рассказывать?
- Иногда для нас важны и такие вещи, - ответил инспектор.
- Извините, не знал, - съязвил я.
- Ваша жена погибла при загадочных обстоятельствах; она умерла от разрыва сердца; её что-то или кто-то невероятно сильно напугал. Мы обязаны расследовать причины этого. А вы, муж погибшей, едва сдерживаете негодование оттого, что следствие вообще ведётся. Это наводит на некоторые мысли.
- А как я должен реагировать, если вы вцепились в меня, не в кого-то, а в меня, как клещ?!
- Это не удивительно, вы проходите по делу главным свидетелем.
- Мне кажется - не свидетелем, а обвиняемым.
- Так почему вы упали? - продолжил катить на меня бочку инспектор, не обратив внимания на мой возглас. - Судя по всему, вы, поднявшись наверх, вдруг отпрянули назад, и, не заметив, что кончилась площадка, потеряли равновесие.
- Меня вверг в непонятный ужас скрип той двери, - ещё немного отступил я. - Вы наверняка его слышали.
- Детский лепет, - съязвил теперь инспектор. - Вы увидели нечто за дверью!
Чёрт! инспектор дотянулся уже до моего горла.
- Ну да, что-то, можно сказать ничего, какой-то блик, - вновь чуть сдался я. - Но меня напугал не столько он, сколько этот ужасный скрип двери. Она по инерции продолжала открываться, когда у меня возникло предположение, воображение, что сейчас из-за этой чёртовой двери что-то появится. И вдруг я увидел или мне показался, какой-то блик, световой блик. Понимаете, это нагнанное на себя чувство напряжённости, оно подливает масло в огонь. Представляете?
- Нет, - ответил спокойно инспектор, - не представляю. Вы были трезвы?
- Естественно, инспектор! - с некоторым раздражением ответил я. - Я профессиональный водитель, во мне постоянно витает страх потерять права.
- Так как же вы ввергли себя в такое возбуждённое состояние? При помощи чего вам это удалось? Наркотики?
- Да какие там... инспектор, что вы такое говорите? Я пребывал в состоянии некоего страха при помощи своего воображения. Видимо это передалось мне от жены. Она была мастер погружаться в атмосферу своих выдумок.
- Хорошо. Тогда объясните мне, при помощи какой выдумки вы нагнали на себя состояние нервозности? Такой нервозности!
"О, Боже! Когда же это кончится?!" - прозвучал вопль в моём сознании. Как я устал находить, придумывать и увязывать всё в логические ответы для этого дотошного инспектора, и ведь на 99 процентов я рассказываю следствию правду. Но как замучил меня этот один процент лжи! Кто бы знал! Ведь я же не логик, в конце концов! Ну что, что ему ответить?
- Хорошо, попытаюсь объяснить, - я выпил рюмку коньяка и начал. - Представьте себе: вас постоянно напичкивают различной мистикой, оккультизмом, страхами, вы, естественно, волей-неволей начинаете всё чаще думать об этом, ваша фантазия, нет-нет, да и сама добавит в котёл уже нагруженного в вашу голову ещё что-нибудь, причём возьмёт и изощрится при этом. Всё это будет накапливаться в вашем сознании и первым результатом будут дурные сны. Потом, если всё будет продолжаться в том же духе, фантазии начнут вживаться в вас и окутывать постоянным своим присутствием. В результате чего, если ваше воображение не заскорузло и гибко, вы начнёте ощущать некое присутствие чего-то вокруг вас, чего-то, более материального, нежели фантазии. Это ощущение присутствия, в свою очередь, будет усиливать фантазию, пробуждать суеверия и ввергать в непонятный лёгкий страх. И вся эта взаимосвязь будет расти. В один прекрасный момент, например, ночью, вы пойдёте в туалет в кромешной темноте. Вы не включите свет, потому как маршрут вам хорошо известен. Но вы, пребывая в полусне, всё же подумаете, о некоем присутствии, которое, может взять и случиться в вашей квартире; вы же в этот момент, в ней один, ваша жена, допустим, поехала навестить родителей; вы тянете руку к выключателю, чтобы включить свет в туалете и... ваши пальцы дотрагиваются до чьей-то руки! - Я глубоко вздохнул. - Может случиться... кондратий. Выражаясь по научному - апоплексический удар или инфаркт.
Я умолк, прижал указательный палец к губам и задумался. Инспектор почему-то молчал, и я нарушил начавшую затягиваться паузу:
- Видимо, что-то похожее случилось там со мной, слава Богу, не удар, но потрясение было сильным из-за настроя моего сознания, которое на основе неожиданного светового блика родило сильную галлюцинацию... от неожиданности и... от ожидания чего-то страшного: призрака там или привидения. Я испугался, вздрогнул, отступил, и... пошло всё кубарем, потом удар затылком и всё, - я уставился на инспектора.
- Ну, что ж, логично, - произнёс Бергман. - А что вы там увидели, вы не хотите мне сказать?
- Не знаю! Я уже тысячу раз вам сказал: какой-то световой блик, светлое пятно!
- На стене, на полу, на двери? - был вопрос инспектора.
- Нет. Это было... в воздухе, - ну до чего же душный тип, подумал я, и как с таким живут жена и дети, если они у него вообще есть. - Инспектор, вы хорошо владеете искусством выводить людей из себя. Ну сколько ещё можно? Этот вопрос уже весь обмусолен. Приведение там было, приведение! Поймайте его там и посадите на скамью подсудимых.
- Не кипятитесь, успокойтесь. Кстати который час? О, уже пол первого! Можно и промочить горло.
- Наконец-то, инспектор, хоть в чём-то вы согласились быть со мной солидарным, - я направился к бару. - А что вы будете? А! вы же полицейский и на службе, значит... виски, сэр!
- Нет, нет, я не люблю виски, я не лондонский бобби. Плесните мне коньяка.
- Давайте инспектор выпьем, - я протянул ему фужер, - за то, чтобы в вашей голове прибавилось побольше понимания того, что я не виновен в смерти моей жены. Ведь всех денег, которые перейдут ко мне не хватит на всю жизнь, она же не была миллионером, и это означает, что мне придётся рано или поздно заботится о хлебе насущном, ещё до начала пенсионного возраста. Вы думаете, мне этого хочется? - Я отпил из моего бокала, и меня обуяла одна мысль. - Поймите, инспектор, я... да что там, сейчас, я вспомнил, я прочту вам кое-что из недавно прочитанного у Дюрренматта, может это поможет вам меня понять. Мой слог беден, я, к сожалению, не могу ясно и красноречиво изложить свои мысли, но я знаю, что хочу сказать и при помощи чего это выразить. Минуточку. - Я подошёл к книжным полкам и заговорил как бы сам с собой. - Это был Дюрренматт, кажется первый том, ... "Город"... или... нет - это было... "Из записок охранника", да, точно, здесь. Послушайте, чего я не боялся с Нинель и чего я теперь боюсь. Я начал читать: "... я шёл в громадные городские парки, наблюдал за семейными процессиями, покорно и равнодушно маршировавшими гусиным шагом в заданном направлении, наблюдал за отцами семейств, мечтавшими о кружке разбавленного водой пива как о глотке счастья в этой пустыне безрадостного труда.... В грязных дворах и на прогнивших скамейках у реки я видел влюблённые парочки - они сжимали друг друга в объятиях, искали утешения в любви и не находили его. Я видел блудниц продававших себя за гроши, проходил мимо зелёных щитов рекламировавших дешёвые фильмы. Я слышал несмолкаемый, монотонный гул площадей. Потом, вдруг раздавались дикие проклятья, белыми молниями сверкали ножи, у моих ног застывала чёрная кровь. С воем сирен подъезжали машины, из них выскакивали тёмные фигуры, ныряли в обезумевший клубок тел, разнимали дерущихся. Покинув улицы, я шёл в общественные здания. Там я находил тех, кто искал спасения в науках, я заходил в их пыльные лаборатории, в их читальные залы, видел, как они гоняются за призраками, чтобы не оказаться один на один с действительностью этого мира". Я всё сказал, инспектор. Теперь подумайте, я хочу этого? Мне с Нинель было очень неплохо, я был за ней, как за каменной стеной.
- Да, я вас теперь отчасти понимаю, - выслушав мою речь, заговорил инспектор. - Но это всё была... лирика, и поэтому хотелось всё же поговорить о существе вопроса.
Я откинулся на спинку дивана с вытаращенными глазами, челюсть моя чуть отвисла. В этот миг моё лицо, наверное, напоминало пациентов психиатрических больниц. Инспектор же смутился этого, как мне показалось, лишь на йоту и продолжил:
- Вы всё время указываете на то, что там произошло нечто сверхъестественное, что напугало вашу жену до смерти. Вы намекаете на привидение, на призрак. Но, как известно, привидения и призраки появляются в полночь, а ваша жена, выходит, столкнулась с ним, примерно на три часа раньше часа Х. Это позволяет сделать два предположения. Первое - это не приведение... а возможно кто-то, или какое-то устройство. Но никаких устройств и приспособлений мы там не нашли. Второе - это приведение, которое может появляться раньше, чем полночь. Звучит неправдоподобно, но некоторые факты, да и вы сами с упорством подводите к этому. И если, предположим, это допустить, то, выходит, и вы могли его видеть, хоть и были там днём. Скажите мне правду, что же вы всё-таки видели на третьем этаже в комнате с камином? Я склонен, уже, вам верить, но вы продолжаете что-то утаивать и не даёте расставить все точки.
- В Кумтрессе она живёт! В Кумтрессе! - я замахал рукой на окно, которое выходило на восток в сторону Тегернхайма.
- Что? Кто? В каком таком Кумтрессе? - изумился инспектор, ставя на стол свой фужер.
- Это, инспектор, из "Собаки Баскервилей"! - ответил я и дико заржал.
Посмотрев на меня, как на действительно сумасшедшего, инспектор покачал головой и ушёл. Через минуту я успокоился, вздохнул с облегчением и вытер рукавом халата испарину на лбу.
Три дня меня никто не беспокоил, и вот раздался звонок в дверь. На пороге стоял неизвестный мне мужчина.
- Инспектор криминальной полиции Вагнер, - представился он.
- Криминальная полиция, Вагнер? - удивился я.
- Я расследую дело о смерти вашей жены.
- Подождите, что-то я не пойму. Это дело же ведёт инспектор Бергман, - растерялся я.
- Правильно, он вёл это дело. Теперь оно передано мне.
- Проходите, - нашёлся я. - Но, позвольте спросить, в связи с чем отстранили инспектора Бергмана?
- В связи с его... смертью. Он погиб в том же доме, где и ваша жена... при весьма загадочных обстоятельствах.
- Когда?! - вырвалось у меня.
- Три дня назад, - ответил Вагнер.
Господи, теперь, вдобавок, и за это будут меня щипать! Что же это за дом такой?!
- Как же он так умудрился? Ладно моя жена, она женщина, сильный испуг, это ещё как-то можно понять, но инспектор... Он, что, тоже от разрыва сердца?
- Нет, не от разрыва сердца, но... испуг или какая-то неожиданность сыграли в этом роковую роль.
- Но как? - я был изумлён.
- Мы тщательным образом обследовали то чёрное место и пришли к выводу, что инспектор Бергман, поднявшись на третий этаж и открыв...
- Жутко скрипучую дверь, - вставил я.
- Да. Открыл и, видимо, что-то увидел, весьма неожиданное, в результате чего отпрянул назад и... Площадка там узкая. Вы ведь там тоже упали, не так ли?
- Верно. Но я же не умер.
- Он бы тоже не умер, если бы не сломал себе шею. Недостаток кальция, отложение солей, возраст, ну и так далее, - инспектор Вагнер махнул неопределённо рукой. - Из материалов следствия, - продолжил он, - явствует, что вы рассказывали Бергману о каком-то световом блике, виденном вами в комнате с камином. Расскажите об этом ещё раз.
Я повторил то, что рассказывал инспектору Бергману при нашей последней встрече. А инспектор Вагнер оказался не таким подозрительным и дотошным, после нашей беседы он не насиловал меня больше своими визитами.
* * *
Примерно через месяц состоялось слушание дела, на котором был вынесен вердикт "Смерть от несчастного случая". Эта формулировка относилась как к смерти моей жены, так и к смерти инспектора.
Через три месяца после этого, я, наконец, смог стать небедным человеком.
Как-то поздней осенью, в на редкость прозрачный вечер, я сидел в глубоком кресле, слушал баллады "The Cure", глядя в черноту за окном, в которой мерцали звёзды. Вдруг зазвонил телефон. Это был Хайнц. Он выполнял мою просьбу: сообщить, если к нему зайдёт Надин. Я быстро собрался и спустился в бар. Надин была как всегда обворожительна. На удивление себе я почти не смутился, некоторая уверенность была во мне. Ну, ещё бы, в моём бумажнике лежали теперь не какие-нибудь десять евро, а тысяча! Я угощал её всем, что могла пожелать её душенька, и она засиделась в баре, чего ранее не случалось.
Когда мы встретились на следующий день, я предложил ей поехать в хороший ресторан, и получил моментально согласие. С абсолютно ничего не выражающем лицом я подвёл её к недавно купленной Лянче "Тезис", с огромной серебряной решёткой радиатора в виде перевёрнутой пирамиды, и со всевозможными комфортными наворотами, вплоть до навигационной системы. Я открыл перед ней дверь так, как будто предлагал ей сесть в какой-нибудь Фольксваген, БМВ тройку или малый Мерседес, которые десятками стоят на каждом углу. Она широко раскрытыми глазами взглянула на меня, и я заметил вспыхнувший в них огонёк. Цитадель рухнула...
* * *
Однажды, рано проснувшись, я, глянув на лежавшую рядом и ещё сладко спящую Надин, подумал: "И не прошло ещё и года".
Когда же миновало чуть больше года, и я, почему-то, не с того не с сего, навёл ревизию в своих финансах, то, обнаружил растрату в размере 110-ти тысяч. Доход же составил всего 12-ть. Я учёл, что 35-ть тысяч ушли на покупку годовалой Лянчи, но выплывшие на показ 75-ть тысяч ушедшие на "житие мое" ввели меня в состояние паники. Я терял свой капитал так же быстро, как терял свою плавучесть "Титаник". Виновницей этого была красавица Надин: её желания и чуть ли не требования того, сего, этого. Она, конечно же, платила мне своим телом и красотой, но... её не совсем полная голова все эти прелести менее чем за год свела почти на нет. В её мозгу не раздавалось даже слабого писка, чтобы что-то сделать для пополнения нашего бюджета. Она начинала беспокоиться о "пополнении", когда у неё заканчивался какой-нибудь компонент в косметическом или гигиеническом наборе. Мысль о том чтобы расстаться с этой пустой красавицей разрушила контр-мысль: Надин не настолько глупа чтобы не отсудить алименты. Она жила со мной чуть ли не год, и хоть не была моей женой, по закону вполне могла претендовать на алименты для себя, пока не найдёт работу. Но мысль о том, что Надин пойдёт куда-то работать, была самой настоящей утопией. На душе было тяжко. Я стал мучиться в поисках какого-то решения. И вот, однажды, меня ненавязчиво затронула мысль: надо бы сводить её в тот старый дом, не вводя в курс того, что там произошло; предоставить ей возможность познакомиться с его загадкой, живущей на третьем этаже в комнате с камином и ковром, которую ни я и никто другой так и не разгадал; с загадкой, что уже дважды выгодно сработала на меня. А? Какова мысль?!