Мои соседи - пятеро мужчин,
Не Шварценеггеры и не святые духи.
Молчать про них не вижу я причин,
Долой сомненья, домыслы и слухи.
Вот дядя Ваня, грозный командир,
Чей голос сотрясает катакомбы.
Его костюм спортивный как мундир,
А каждый шаг как взрыв авиабомбы.
А рядом дядя Леня - чемпион,
Покрытый шрамами, как мылом злые кони.
Но на дыбы свой мотоцикл он
Еще поднимет в яростной погоне.
Цыганам Бог отечества не дал,
Зато вручил свободу без границы.
Лишь Паша по ошибке к нам попал,
В тягучий плен клинической больницы.
А вот Максим - талантливый больной,
Хоть говорит, что не в ладах со слухом.
Но день придет, когда своей трубой
Медведя он раздавит вместе с ухом.
Высокий Саша - лидер дискотек
И грозный враг патлатых металлистов.
Последний в этом списке человек,
Но не последний в списке финалистов.
Живется весело соседям впятером -
Хватает слов, и песни не допеты.
Молчанье - золото. Но платим серебром
Друг другу мы - больные и поэты.
Вскоре в палате у Пушина тоже появился сосед - худой 35-летний вор-щипач с Привоза по имени Вован, типичный торчок, у которого вследствие правостороннего плеврита отнялась рабочая рука. На груди у Вована был выколот оскаленный тигр, чуть пониже пупка слова "Большой Вованчик" и стрелка вниз, на левой ноге надпись "Пошла гулять", на правой - "Пришла к хозяину". В первый день Пушин угостил его курицей с картошкой, что принесла Снежинка. Пролежав всю ночь, ворочаясь и постанывая, с утра Вован попросил семь гривен.
--
Я верну! - поклялся он.
Пушин дал, даже не рассчитывая на это. Вован исчез. Вернулся с баяном, наполненным темной жидкостью, и почти не прятался, держа Пушина за лоха. Вмазавшись черной, Вован почувствовал себя лучше и рассказал, как однажды в течение трех месяцев грабил кондитерскую фабрику, купаясь в бассейнах сгущенки, катаясь на шоколадных горках и сливая через хитро подведенные трубки фруктовый спирт из промышленных цистерн.
Проведя в больнице две недели и подлечившись настолько, что снова ходил с привычной скоростью и кашлял только изредка, Пушин подло сбежал, не сдав последнего анализа. Вместе с Арто они добрались до лиманов. Там провожали уток и аистов, улетавших в Африку, объедались творогом, виноградным вареньем, овощами и рыбой, слушали одесскую группу "Клуб Унылых Лиц" Стасика Подлипского с замечательным хитом "Я не президент, но я и не фуфел!", плавали в море, подставляли солнцу задние базы, курили местную шалу. В общем, отдыхали и все такое. На обратном пути дважды арестовывались ментами. Сначала в Одессе на автовокзале возле Молдаванки золотозубый дежурный в фуражке опознал москалей по акценту, завел в отделение и принялся угрожать за отсутствие регистрации штрафом в 1000 гривен. При этом он проверил вены на руках у Арто, а у Пушина не проверил, хотя именно у него имелась отличная незажившая дорога от больничных капельниц. Когда мент на минуточку вышел, сидевшая рядом молодая проститутка, снятая со стометровки, дружелюбно прохрипела:
--
Не ссыте, пацаны!
С дежурным договорились так: 10 гривен с каждого плюс протокол со словами: "Я, имя, фамилия, такого-то числа на автовокзале города Одесса выпил 100 грамм водки, после чего шумел и нарушал общественный порядок". На прощанье мент улыбнулся, сверкнув золотом, и неожиданно признался:
--
Я-то сам с Днепропетровска, одесситов страх как не люблю...
Он отправился провожать добрых гостей до такси (чтобы уж наверняка слить их со своей территории). Уже на улице Арто вдруг приостановился со словами:
--
Подождите, пойду носки надену!
--
Какие еще носки? - рассердился Пушин. - Потом наденешь!
Но Арто все-таки ушел, чтобы вернуться через секунду:
--
Черт с ними, с носками, пойду так!
Позднее выяснилось - он ходил подбирать выброшенный перед входом в отделение пакетик с ганджа. Двое суток спустя на железнодорожном вокзале в Киеве юный 18-летний постовой по фамилии Шулинский, также мгновенно распознав московский выговор, завел их в обезьянник. Грубый усатый лейтенант заставил выложить из карманов все (Пушин скомкал последние 20 долларов в кулаке, Арто переместил свой чудесный пакетик в четвертое измерение). Тема была та же - отсутствие регистрации и штраф, на этот раз почему-то только 500 гривен. В какой-то момент Арто начал орать на удивленного офицера, шмонавшего их:
--
Да мы вчера приехали! Три дня без регистрации имеем полное право! Мы на похороны! У меня брат - мент! Его тут убили!
Лейтенант сопротивлялся:
--
Вы, москали, хохлов у себя давите? Давите! Палите? Палите! Ну, так ласкаво просимо до Кыеву!
Он нашел завалявшиеся у Арто в рюкзаке 9 французских франков и спросил:
--
Это - что?
--
Возьмите себе в коллекцию, - предложил Арто.
Их отпустили. Они посетили Лавру, спускались в пещеры, смотрели на православные мумии, потом на высоком берегу Днепра докурили добро, спасенное от Шулинского энд компани. В сумерках гуляли по Крещатику и пили кофе в типично советском кафе, которое совершенно не изменилось за прошедшие 10 лет. Поздно вечером они сели в проходящий поезд и рано утром были в Москве.
Психоаналитические мутации
Нагретый солнцем дивный сад,
На травке с женщиной мужчина
Отдельно от штанов лежат.
Куда-то скачет лев могучий,
За ним ягненок, красный весь.
Вдруг молния, и гром, и тучи,
И вот совсем другое здесь.
Бесстыдный дядька возле пруда
Вновь гром, и красный свет, и тряска,
Чудесный сад, там пир и пляска,
Мужчина рослый без рубашки
Потом, схватив себя за ляжки,
Опять сверкание и грохот,
И вдруг зима, мороз, снежок.
С горы, держась на лыжах плохо,
Куда? Туда, где голых женщин
Купают в проруби большой.
Эти три письма и несколько радиограмм, а также пачка абсолютно испорченных, помороженных фотографий были обнаружены в конце июля **** года неподалеку от Кейптаунского порта (оттуда весной уходили последние спасательные суда) в занесенном снегом грузовике. Коробку с письмами нашел майор Чрезвычайных Войск Роберт Кальт и вместе со всеми издательскими правами предоставил в распоряжение прессы в Мехико-Сити, на специальной базе ВВС ЧВ ООН. Все люди, ехавшие в том грузовике, принадлежали, видимо, к самой последней партии эвакуируемых, в кабине и кузове были найдены останки пятерых, в том числе одной женщины. Сегодня приводимые ниже тексты имеют особую историческую и гуманитарную ценность и как нельзя лучше характеризуют обстановку "вечного нового года", сложившуюся после Зазимления как в Африке, так и в некоторых других, еще недавно столь горячих точках нашей многострадальной планеты.
Первое письмо.
Дорогая Лора!
Как там у вас? Что нового? Как твой последний полет? Я надеюсь, что мы сможем продлить наши уроки в конце марта. Попытаюсь прилететь, если позволит обстановка. Она не то чтобы ухудшилась, но осложнилась. После того, как дорогу через Вои перекрыли, а весь 15-й участок оказался под карантином, приходится ехать в Момбаса через Мкомази, а это вдвое дольше. Конечно, конвой утраивается, мы теперь делаем челночные рейсы шестью-семью грузовиками. Пока все обходилось удачно, но рабочие волнуются: в низине (ты помнишь ее?) завелись Клаусы. Ну да ладно. Расскажи, как Малыш. И вышли пару фоток из той, серебристой серии, если не жалко. Кстати, вспомнилось: я купил все то, что обещал и, видимо, привезу. Если приезд все-таки придется отложить, пришлю с караваном Хуберта Мрожека. Читала ли ты последний номер "Секретной Антропологии"? Там статья Бао Чанга. Несмотря ни на что, он продолжает гнуть свою линию: якобы хлоридное масло наиболее оптимально в условиях экваториальной зимы. Сидит себе в Шанхае на 118-м этаже и видит даже во сне свое хлоридное масло! Идиот - другого слова не нахожу. Бюрократ и кретин. А нам приходится скакать в снегу с морально устаревшим оружием - вся эта механика ни к черту, но ему не понять. Он у нас "светило"! Темнило... Вот вытащить бы Чанга сюда - быстро поменяет точку зрения. Ну да ладно. Прощаюсь, прощаюсь.
Бенкель Новак.
27 февраля **** года.
П.С. Не забудь про фотки!
Второе письмо.
Привет, Лора!
Как вы там? Как Малыш? Спасибо за фотки, ты выбрала самые удачные. У нас, однако, неприятность за неприятностью. Позавчера моя машина сломалась в 20 км от лагеря, пришлось идти ночью под мокрой снежной кашей к обиталищу Джексона Сноу, одного из двух смотрителей Нацпарка. Это сильный, смелый человек полутораметрового роста, живет с несколькими помощниками и женами в бункере, обнесенном электрифицированной теплооградой. Бункер стоит на опушке леса. Здесь сыро. На стенах жилых комнат там и сям темные пятна. Но первая жена госпожа Сара Сноу не унывает: она пририсовала этим пятнам глаза, толстые щеки, бороды и колпаки. Получились пухлые Клаусы, которые дуют на зебр, скачущих по облакам. Когда ужинали, повар семьи Сноу, сам из местных, принес уксус и подсолнечное масло, приговаривая: "Немцы любят приправлять этим салаты!". Я решил не уточнять свою национальность, чтобы не обидеть его. Впрочем, отвлекся. Так вот. На другое утро мы отправились в полосатом шагоходе Сноу в путешествие вдоль кратера. Дорога такая, по которой обычная машина никогда не пройдет. Мой гусеничный грузовик вытащили на буксире. Было нужно на три четверти обогнуть кратер, который, между прочим, в диаметре имеет 22 км. Трудно описать размеры и форму этого гигантского "сооружения", не хватает сравнений. Например, замерзший пруд на противоположной стороне вдвое больше озера Мюггель (это под Берлином). Если бы я уже не был летчиком, то именно здесь у меня возникло бы непреодолимое желание перелететь через отвесную стену края кратера и вольно парить над этим сказочным местом, созданным самим Господом Богом. Нужно затратить два с половиной часа, чтобы, петляя по бесконечному серпантину дороги, спуститься и оказаться на том же месте, только 600 метрами ниже. Наконец мы на дне кратера. Огромные стада Клаусов не спеша расступались в 40-50 метрах от шагохода, чтобы дать нам дорогу. Они бежали рядом с нами, стараясь перед самым носом в бешеном галопе пересечь наш путь. Похоже было, что ими движет спортивное честолюбие. К счастью, шагоход Сноу отлично оборудован, и мы могли ничего не опасаться. В обращении с Клаусами Сноу знает толк. В свое время во Франкфуртском центре ему впервые в Европе удалось развести черных остробородников (это местная разновидность). Вернусь к нашему путешествию. Мне захотелось узнать, как поведет себя при появлении человека Клаус, который вряд ли встречался с ним хоть раз. Бросится ли он на меня? Я вылез из машины. Джексон в это время наблюдал за мной через телеобъектив, который мы часто используем вместо полевого бинокля. Его вторая жена госпожа Ребекка Сноу дежурила у руля, готовая дать газу в любую секунду. И вот я снаружи, по колено в снегу. Два воронкообразных уха поворачиваются в мою сторону. Клаусу, судя по бороде, около года. Я подошел еще на метр ближе - мне не хотелось показаться пугливым. Раздалось злобное шипение, и отвратительная тварь устремилась ко мне. Через мгновение Джексон расхохотался: оказывается, только он успел увидеть на матовой пластинке грозно несущегося Клауса, как за мной уже захлопнулась железная дверь. "Ты на своих длинных ногах словно пролетел по воздуху", - смеялся он. При этом мне еще пришлось оббежать вокруг радиатора! Впрочем, Клаус решил со мной не связываться и остановился, не доскакав нескольких метров до машины. Если бы он действительно вздумал нас атаковать, то такому шагоходу, в котором при желании свободно размещаются 20 человек, это все равно не принесло бы вреда: ведь Клаусы никогда не бросаются со всего разгона своей полуторатонной тяжестью, а останавливаются около цели и уже потом ударяют мешком. Остается только незначительная вмятина на броне. Впрочем, мое письмо что-то слишком затягивается. Добрались до лагеря мы только к вечеру, а фото разъяренного Клауса я уже отослал в "Секретную Антропологию", Гарри Колду. Пойдет как иллюстрация к моей статье "Исторический обзор африканской клаустрофобии и ее последствия для экономики центрального региона". Читай в апреле! А пока высылаю тебе фрагмент книги немецкого путешественника и исследователя Оскара Шнеефроста, который посетил наши места за 15 лет до нас, в **** году. Он особо отличился тем, что путешествовал по кратеру пешком, использую только аммонит-белемнитовую защиту (ты, кажется, могла видеть эти прозрачные клетки, надевающиеся на человека сверху и закрепляемые при помощи биомагнитов, их изобрел русский инженер Владимир Федоров - весьма остроумно!). Записки Шнеефроста держались в секрете до недавнего прошлого, так как в неблаговидном свете выставляли поведение американцев, китайцев, европейцев и африканцев в начале Зазимления. Но срок давности истек буквально три месяца назад, и я тут же принялся за перевод. Гарри решился напечатать отрывок в "СА", но выйдет еще не скоро. И до встречи, до встречи.
Твой Бенкель Новак.
19 марта **** года.
Оскар Шнеефрост. Клаус из африканского кратера. Фрагменты.
"...Мы устроили привал на краю кратера. Я решил использовать это время для осмотра нескольких местных поселений. Меня поначалу встречали очень приветливо, хотя впереди нашей колонны шел проводник с цепью на шее - необходимая, увы, предосторожность, чтобы он не убежал. Но постепенно вокруг ограды нашего лагеря собралась толпа несчастных существ - жителей той страны [в то время в тех местах люди еще жили, это теперь там постоянный мороз под 50 - прим. Б.Н.]. Здесь были женщины, скорее напоминавшие скелеты, из запавших глаз которых глядело безумие голода, дети, похожие больше на лягушек, чем на людей, воины, которые едва могли передвигаться на четвереньках. Эти люди поедали все. Дохлые ослы были для них настоящим лакомством, они не отказывались даже от костей. Я распорядился выдать этим несчастным хоть какое-нибудь продовольствие, а наши сердобольные носильщики делились с ними своим рационом; однако их аппетит был неумолим, и все новые голодающие подтягивались к нам со всех сторон. Это были беженцы из тех мест, где Клаусы опустошили целые дистрикты; нищие, они приходили попрошайничать к своим землякам, которые сами жили в страшной нужде - жирные Снежные Бабы облюбовали для своих гнезд самые лучшие и плодородные земли. Там теперь везде снег на два пальца, все посадки погибли. Стаи кричащих грифов следуют по пятам за голодающими людьми в ожидании верной добычи.
...Теперь мы ежедневно становились свидетелями страшной нужды, которую сами же и вызвали. И которой бессильны были помочь. Пусть будет проклят тот день, когда Бао Чанг [тогдашний руководитель Особого Комитета по Глобальной Клаустрофобии при ООН - прим. Б.Н.] сделал основной нашей политикой политику невмешательства и наблюдения. Клаусы распространяются с невиданной быстротой и в ужасающих масштабах, они грозят заполонить не только кратер и его окрестности, но - о, пусть я ошибаюсь! - и весь материк. Это чревато катастрофой!
...Родители предлагали нам продать своих детей за кусочек мяса, а когда мы отказывались от такой сделки, ловко прятали их где-нибудь в лагере и скрывались. Вскоре в нашем караване оказалось полно этих маленьких туземчиков, и было трогательно наблюдать, как наши носильщики заботились об этих бедных малютках. Крепких мужчин и женщин я использовал в качестве пастухов и таким образом спас многих от голодной смерти. Ведь мы вынуждены были вести за собой целое стадо коров в целях собственного пропитания!
...21 марта мы двинулись дальше по дну кратера. Следующий лагерь разбили в красивой роще из акаций, недалеко от озера [я был там - от акаций остались только тощие палки, торчащие из сугробов, а озеро покрыто голубоватым фосфоресцирующим льдом - прим. Б.Н.]. На лугу возле нас вскоре собралось несколько Клаусов, одного из них я уложил из хлорострела. Мои люди несколько раз за время нашей экспедиции стреляли Клаусов, потому что охота на них не так уж сложна и опасна, как это можно было бы представить себе после сообщений профессиональных охотников. Прежде всего Клаус не слишком пуглив, и если подходить к нему с подмороженной стороны, то вполне можно приблизиться на расстояние 30 шагов, не возбуждая у него никакого подозрения. Чтобы попасть с 30 шагов в Клауса, не надо быть снайпером. Если хлоридный заряд попал в голову, то Клаус тут же падает замертво. Если же его ранить в какое-либо другое место, то он либо удирает, притом с такой быстротой, что всякое преследование бесполезно, либо переходит в атаку. Этот момент охотники обычно описывают с особой красочностью. Проводники втаком случае, как правило, "в панике разбегаются в разные стороны", и наш герой остается один на один с разъяренным чудовищем. Да, это и вправду выглядит достаточно страшно! Вот только не стоит забывать, что нападающий гигант страдает дальнозоркостью: достаточно сделать один шаг в сторону, и он промчится мимо, размахивая мешком и тряся бородой, а затем остановится и будет изумленно озираться по сторонам - куда же делся охотник? А тот тем временем абсолютно спокойно с самого близкого расстояния может всадить в него второй заряд.
...Не успел я удалиться к своей палатке, как раздался шум и крики. Все поспешили к ограде, и в свете фонарей были пойманы два совсем голых охотника-туземца, пытавшихся пробраться в загон для нашего скота. Тогда только мы всерьез задумались о возможности настоящего нападения на нас, однако ничего подобного более не повторялось. Правда, однажды ночью какие-то тощие фигуры приблизились к лагерю, и наша охрана, не поинтересовавшись, кто они такие, открыла огонь. На следующее утро я, к своему большому сожалению, обнаружил под забором двоих из этих несчастных, прошитых пулями, отнюдь не хлоридными, насквозь. Над ними возвышалась длинная тощая фигура какого-то старика из местных, с растрепаными седыми волосами. Он осыпал нас злобными проклятиями: "Вы тут захлебываетесь в мясе и молоке, - кричал он, - и стреляете в нас, умирающих с голода, а эти (он махнул рукой в сторону нескольких Клаусов, с тупым любопытством наблюдавших за нами с безопасного расстояния) топчут наши посевы! Будьте вы прокляты!". Я распорядился выдать несчастному кусок мяса, который он тут же проглотил со звериной жадностью прямо сырым, но тотчас же после этого опять принялся что-то выкрикивать. И тут я не выдержал. Сбегав в палатку, я взял свой любимый хлорострел "Айсфойер-18" и пару обойм. Затем вышел в поле. Клаусы недоуменно втягивали в себя воздух и плевались снежными комками. Я пошел прямо на них. Когда расстояние сократилось до 50 метров и они уже принялись шипеть и раскачивать полы своих псевдошуб, я разрядил весь боезапас, едва успевая заменять магазины. Вскоре вся пустошь перед лагерем заполнилась быстро тающими трупами. Наш караван уже трогался в путь, а проклятия голодного старика все еще неслись нам вслед, разрывая мне душу."
Прим. Б.Н. Оскару Шнеефросту понадобилось 23 дня, чтобы пересечь кратер и добраться до озера Глория. В общей сложности ему пришлось проделать 4000 км. Из 195 местных жителей, которые его при этом сопровождали, 40 погибли. Равнины в кратере и сейчас, через 15 лет, остались такими же ровными, как были, а вот люди, животные и растения исчезли совершенно. И только снег, мертвенно-белый снег вокруг...
Третье письмо.
Милая Лора!
Как вы там теперь? Справились ли с заносами? А у нас снова беда, и на этот раз серьезная - погиб Миккель Миккельсон. Помнишь ли ты его? Потрясающий был человечище! Весьма энергичный, весьма веселый. Без него нам будет крайним образом тяжко. Вон там, наверху, если глянуть из моего иллюминатора, виднеются серые глыбы. Там нашел свое последнее пристанище Миккель. Мое бронированное бунгало расположено точно под его могилой. Знаешь ли ты его историю? Теперь уже нет смысла ее скрывать. Его настоящее имя - Густав Зибенкопф. Его неженатый старший брат Фридрих Вильгельм до сих пор обретается где-то под Дюссельдорфом, мы отправили ему извещение, но он так и не откликнулся. В **** году трое братьев Зибенкопфов здесь держали около 1200 Клаусов - мелких, "нур фюр вайнахтсцвекен", как они говорили (т.е. только для рождественских праздников - стало быть, разводили на продажу в Германии). Я навел справки. Прежний окружной уполномоченный сообщил мне, что трое братьев и их компаньон по имени Карл Хард были самыми беспокойными поселенцами во всей германской зоне ооновского протектората. Этому Харду, например, однажды присудили штраф в 2000 афро за то, что он стрелял из хлорострела под ноги местным рабочим, когда они пытались отказаться от работы на клаусовых плантациях. Во время первых беспорядков в **** году Харда зарезали бензопилой где-то на склонах кратера. После того, как Клаусы вырвались на свободу, англичане выслали Зибенкопфов из Африки. Фридрих Вильгельм вернулся в Германию, средний брат, Франц Йозеф, погиб в воздушной катастрофе, когда вместе со знаменитым пилотом Петером Штепкой охотился с вертолета на Клаусов в спецпитомнике в Арканзасе. В **** году ОКГК по совету Чанга купил фермы Зибенкопфов за безналичный расчет. Так был основан Резерват N1. Сколько афро попало в карман Чанга - это единственное, что меня все еще интересует во всей этой грязной истории. Густав тем временем шел другой дорогой. За те немногие годы, что прошли между его высылкой и нелегальным возвращением, он всякое испытал. Во время Второй финской революции, в конце **** года, он в течение короткого периода был Министром льда и мороза, но затем русские, взявшие Хельсинки, арестовали его и заточили в Кронштадт. Там он голыми руками передушил охрану и уплыл посреди зимы в Швецию. Полпути ему пришлось проделать подо льдом! Он получил шведский паспорт - какую роль тут сыграли спецслужбы, я не знаю - и, испытывая большое чувство вины за распространение Клаусов, сразу же вернулся в Африку, но уже как доктор Миккель Миккельсон, известный клаустролог. Сначала осел в Каире, но русские нашли его и гнали по всему Египту. В Дахабе он впервые применил против Клаусов не хлорострел, а гриль-бомбу. ФСБ настигло его на границе, но он ушел благодаря отчаянной смелости, один пройдя по заснеженному Восточному побережью. Русские не рискнули преследовать, а гриль-бомбы помогли отогнать других преследователей, гораздо более опасных. Клаусы к тому времени распространились уже столь широко, что передвигаться по дорогам без большого конвоя осмеливались только самые безрассудные. Каково же было удивление сотрудников нашего центра, когда среди ночи в бункер ввалился исхудавший Миккельсон! Русские вновь и вновь пытались разыскать его то через членов общества Африканских Лыжников (которых я зову попросту киллерами), то по дипломатическим каналам, но безуспешно. Негласный уговор ученых не выдавать его нарушить не удалось. А сейчас я вижу, как об угол каменного надгробия Миккельсона чешутся две крупные Снежные Бабы. Сначала к углу прижимает свой круглый белый зад одна из них, потом ее оттесняет другая, более крупная особь, и почти сладострастно трет о камни свою метлу. Мерзкие создания! В последнее время Клаусы стали крайне агрессивны, не знаю, с чем это связано. Раньше они нападали первыми намного реже. Меня гложут какие-то томительные предчувствия всеобщей гибели. Нападения происходят почти каждую ночь. В Уганде Клаусы утащили за три дня 45 человек. В Анголе - 87, из них около трети - дети. Некий господин Брэдшоу сообщил, что застрелил Клауса, который прятал в мешок человеческое мясо. Из Сенегала сообщают, что около 10000 Клаусов окружили столицу, силам самообороны с большим трудом удается контролировать портовую зону, где скопилось множество беженцев. Аддис-Абеба пала в прошлом месяце, причем во время штурма Клаусы действовали необычайно слаженно, а самые крупные были вооружены неизвестно откуда взявшимися острозаточенными елями... Три дня назад Миккель, я и профессор Зимин проезжали на панцирном шагоходе мимо разрушенной бензоколонки в 8 км от базы. Здесь раньше проходило шоссе. Вдруг мы заметили гигантского, почти 6-метрового Клауса с уже пожелтевшей бородой, который спал под высоким сугробом. Остановив шагоход, Миккельсон взял хлорострел и вышел. Он застрелил спящего монстра, как вдруг обыкновенная дурость - другого слова не нахожу! - заставила его приблизиться и поставить ногу на голову поверженного. Прошла еще секунда, и "мертвый" Клаус вскочил и прихлопнул Миккельсона мешком! Оказалось, что он был только ранен и притворялся! Мы, впрочем, тут же добили гада. Такая хитрость тоже беспокоит меня, потому что встречается впервые, а я отнюдь не новичок. Если бы не запрет на гриль-бомбы, Миккельсон был бы жив. Его роковая неосторожность обернулась трагедией для нашей базы - никто не знал лучше него повадки Клаусов, ведь это именно он был одним из тех, кто стал впервые синтезировать их в шестидесятые годы в Швейцарии. Знаешь, милая Лора, что мне представляется наиболее вероятным? В ближайшее время Клаусы предпримут последнюю атаку. Методика Чанга привела нас в тупик. Следует признаться, прежде всего самим себе, а это самое страшное, что мы ни в коей мере не контролируем обстановку. Наших сил, со всей нашей "супер"-техникой, хватает только на то, чтобы оборонять свои далеко разбросанные базы и крупные наблюдательные центры, бывшие города. Ты знаешь, что каких-либо всерьез населенных пунктов уже почти не осталось. И вот что нас ждет завтра: предсказания Шнеефроста окажутся верными, выяснится, что Клаусы действительно представляют собой что-то вроде термитника и обладают коллективным разумом. Тогда наконец снимут запрет на гриль-бомбы. Но будет уже поздно. Последние остатки человеческого присутствия на Черном континенте будут сметены неудержимой лавиной снежных уродов, и среди белых полей, бывших когда-то желтыми пустынями, бесконечно закраснеют их леденящие псевдошубы... Ты опять возразишь, что я сгущаю краски. Но я уже ни во что не верю. И если они вас не штурмуют, подожди немного, скоро начнут. Уверен в этом, хотя и желаю от всей души, чтобы этого не случилось. Все-таки рассчитываю прилететь через месяцок, повидать вас с Малышом. До свидания, до свидания.
До самой смерти твой Бенкель Новак.
10 апреля **** года.
Радиограммы.
1) 12 апреля **** года.
Милейшая Лора!
Должен сообщить прискорбное известие - доктор Бенкель Новак погиб в сорвавшемся с откоса шагоходе. Его тело погребено под многометровой толщей снега. Искренне ваш,
Зиновий Зимин.
2) 19 апреля **** года.
Милейшая Лора!
Мы нашли в вещах Новака ваши письма. Вышлю их с ближайшей оказией. На ваш вопрос отвечаю кратко: доктор Новак управлял шагоходом в ночное время в нетрезвом состоянии и не справился, по всей видимости, с управлением. Американцы обнаружили искореженную машину и сумели извлечь тело. Невзирая на усталость, они потратили всю ночь на то, чтобы доставить его в жилище мистера Дж. Сноу на краю кратера. На следующее утро мы похоронили его в таком месте, откуда открывается вид на равнины с пасущимися на них стадами Клаусов, борьбе с которыми доктор Новак посвятил всего себя. Искренне ваш,
Зиновий Зимин.
3) 25 апреля **** года.
Дорогая Лора!
Извините, что по такому делу. Есть экземпляр 5,5 м. Тот, что грохнул Миккельсона, если это вам интересно. Обработан противожаром. В случае отсутствия транспорта готовы выслать резервный вертолет.
З.Зимин.
4) 1 мая **** года.
С праздником, Лорочка!
Если это можно так назвать. Мне кажется целесообразным избрать в качестве точки сбора эвакуантов Кейптаунский порт. Это ближе всего и к вам, и к нам. Отправимся в море в середине мая. Самое хорошее время года! Это станет последним человеческим местом на африканском континенте - моей родине. С глубокой печалью в сердце и надеждой в душе,
континентальный координатор Ллойд Мходжа.
5) 5 мая **** года.
Господи, Лора! Помогите, ради Бога! Мы блокированы! Вышлите вертолет! Наши грузовики расплющены! Спасите нас! Мы сможем продержаться дня три, пока хватит гриль-бомб! Не медлите. Клаусы разгромили склад, все погибло. Это конец!
Ллойд Мходжа.
[Приписка на полях: "Ничего невозможно сделать - нет керосина".]
- --
14 мая **** года.
Уважаемая Лора Шнеевитхен!
В ответ на вашу жалобу сообщаю: лично я понимаю все ваши затруднения, но не сомневаюсь, что вместе мы их одолеем. Самое главное - наша наука. Нам нужны новые экземпляры. Никаких бомб - это варварство. Я рассчитываю на ваше сотрудничество и дружбу.
Шанхай. Офис Бао Чанга.
[Приписка на полях: "Сраный мудофил!".]
Облачная Комиссия задает ответный вопрос
Девочка с пальцами тонкими,
И песни казалися звонкими,
А ночью душистой и вязкою
По узкой тропинке мы шли.
Заводы за речкою лязгали,
Хотелось подняться с земли.
Вдруг воздух наполнился пением,
Вы подняли бледную кисть,
Куда-то исчезли сомнения,
И мы в первый раз обнялись.
Меня на руках понесли вы,
Казалося мне, что я сплю.
И вы мне сказали: "Люблю!".
Дрожит, будто призрак, рука.
А в небе, подобные рыбкам,
Однажды, много лет назад, я коротал каникулы в деревне, расположенной на берегу крупной российской реки. Относительно недалеко от нашего дома, за рекой, за лесами, за полями, располагался военный аэродром, служивший источником вдохновения для всех наших мальчишеских игр. Частенько над поселком со страшным грохотом проносились реактивные машины, так низко, что на крыльях можно было рассмотреть блистающие серебряные полумесяцы, заключенные в голубые треугольники. А иногда зависал над огородами огромный вертолет, весь в сине-серых маскировочных пятнах, хищно дрожал и стрекотал, а потом вдруг взмывал ввысь и с грозным клекотом уносился прочь. Случай, о котором я расскажу, произошел в июле, на исходе необыкновенно жаркого дня. Солнце только что зашло за деревья, но сумерки еще не сгустились, на небе не было ни облачка, и тишина стояла, хоть ножом кромсай. Мы с ребятами сидели на пригорке. Деревенские деревянные дома отсюда казались игрушечными, как на ладони. Мы смотрели туда, за реку, за лес, стараясь вообразить, как выглядят помещения, куда укрываются по вечерам усталые летчики, загнав свои послушные машины в ангар. Детское воображение услужливо рисовало диковинные замки с башнями и прожекторами. Конечно, все мы тогда собирались стать пилотами. И вдруг в синем прозрачном небе зажглись красные огоньки, такие, как у ночного самолета - попеременно мигающие то на хвосте, то на подбрюшье, то на крыльях. Но то, что увидели мы, не было похоже на самолет. Множество огоньков хаотически мигало в пространстве, проплывая перед нами, постоянно смещаясь вправо. Мы замолчали, кто-то даже вскочил - т а к о г о раньше никогда не бывало. Куча-мала огоньков, не переставая мигать, пересекла вечернее небо слева направо... и резко погасла. Небо было, как я уже отмечал, совершенно ясное, поэтому мы четко видели, что на месте этих огней не осталось н и ч е г о. Совсем ничего. Просто пусто, и все тут. "Так не бывает", - только и успел подумать я, а огоньки уже загорелись снова. На том же самом месте, где мы их заметили в первый раз! Все повторилось: они пересекли видимое пространство и исчезли. Прошло несколько минут, показавшихся часами, и они зажглись в третий раз - точь в точь там же, где и раньше. Но, погаснув, оставили после себя маленькую черную точку, которая продолжала двигаться в том же направлении еще некоторое время. А потом пропала. После небольшой паузы огоньки вспыхнули и замигали вновь. Поглощенные зрелищем, мы сидели молча, иногда обмениваясь короткими фразами:
--
Зырьте, ребзя, тама вона!
--
Ой, опять погасло!
--
Димон, видишь это, черное?
--
Все, пацаны, больше не загорится...
--
Гляньте, снова замигало! У, зыко!
--
Сашка, ущипни меня!
Да, нам, в общем-то, казалось, что это сон. Но это был не сон. Между четвертым и пятым появлением огоньков возникла долгая пауза, и все уже подумали - конец. Но это был не конец. Все сидели, уставившись в одну точку, как в доску вбитые. Говорить никто не решался. Мы ждали. И ожидание не было напрасным: огоньки появились, но на этот раз вели себя по-другому. Пролетев половину пути, они отбросили вниз нечто вроде ракеты, типа тех, что запускают по праздникам. Одинокий яркий огонек желтого цвета пронесся по дуге и погас над верхушками деревьев.
--
Бомба, - прошептал кто-то.
Но это была не бомба. Взрыва не последовало. Огоньки, долетев до конца, исчезли, опять оставив черную точку, которая тоже исчезла почти сразу. Прошло еще минуты две, и огоньки вспыхнули, явившись нам в последний раз. Они беззвучно и степенно проплыли по небу и навсегда погасли. Мы просидели на склоне холма еще полчаса, но больше не увидели ничего. Ночная тьма сгущалась, становилось холоднее, и вскоре мы разошлись по домам. На следующий день мы одолжили у рыбаков лодку, впятером переправились на другой берег и углубились в лес в поисках того, что сбросили огоньки. Поиски оказались безуспешными - никаких следов падения чего-либо мы не обнаружили. А вскоре я уехал в город. И только через много лет судьба забросила меня в те края, на тот самый аэродром, в 44-ю летную часть имени генерала Кабакова, и там я совершенно неожиданно получил разгадку увиденному в детстве...
Уже три дня над старым аэродромом висели серые тучи. Иногда моросил мелкий дождичек. Особенно противно было на улице: холодная водяная пыль зависала в воздухе, сырость пронизывала до костей. Хоть на самом деле было не очень холодно, градусов восемнадцать, люди сидели в бараке, включив все электрообогреватели, какие нашлись. Я приехал сюда по заданию редакции, чтобы сделать очерк на тему "Работа пилота: трудная легкость". Поскольку я хорошо фотографировал, обычного в таких случаях фотокора со мной не послали, сэкономив на командировочных, зато выдали отличную камеру и кучу пленки. Сейчас все это валялось в рюкзаке - три дня прошло с того момента, как я сюда приехал, и все три дня стояла отвратительная погода. Ни о какой "трудной легкости" не могло быть и речи. Мы занимались тем, что сидели за длинным деревянным столом в столовом бараке, пили чай с уже опостылевшим за эти дни пайковым печеньем и лениво беседовали. Беседы в основном сводились к тому, что все рассказывали мне, новому человеку в компании, к тому же "писаке", всякие байки, в основном уже слышанные мною и оттого вдвойне скучные. Всего собиралось человек тридцать - тридцать пять. Барак был не очень длинным, в центре находилось просторное помещение с длинным столом, в обе стороны уходил коридор с одинаковыми дверями. Телевизор отсутствовал. Точнее, он уже месяц был сломан, и его не хотели чинить - все равно каждый день показывали одно и то же. Новости, дурацкое кино, глупое ток-шоу, снова новости, концерт шлягеров, опять дурацкое кино (в перерыве новости). "Надоело! Рекламу запретили, а толку?" - как сетовал лейтенант Смирнов, человек с "обычной" фамилией, поэт-патриот и талантливый пулеметчик.
В тот день я пришел в столовую около полудня. Там уже собралась половина личного состава летчасти. Я вошел, тихонько поздоровался и сел за отведенное мне место в середине - место гостя. Отсюда было хорошо видно и слышно все, что происходило за столом. Верховодил Миша Крейн - рослый блондин в комбинезоне с двумя треугольными нашивками на левом предплечье (отметка о "тяжелом ранении в условиях, приближенных к боевым").
--
Короче, я ему прямо в лицо говорю - все, Шар, харэ, понимаешь! - рассказывал он, размахивая руками и театрально закатывая глаза. - Что ты тут ходишь, что вынюхиваешь? Чучелами нас считаешь? Или, может, мы за подопытных сходим? Ходишь тут, смотришь тут, а сам того не видишь, что под носом у тебя! Сам того не понимаешь, понимаешь, что над тобой все уже смеются за глаза, а заодно и над нами, что с тобой ходим! И так далее, понимаешь! Ну? И тут он мне так говорит, а голос вкрадчивый и как бы надвое рассеченный...
Тут Миша замолк, с разгона натолкнувшись на мой взгляд. Воцарился гнетущий штиль. Я ничего не понимал и глупо улыбался. Миша, беспомощно оглянувшись по сторонам и что-то прошептав еле слышно, неловко сел и уткнулся в тарелку, принявшись разминать вилкой остывшие остатки картофельного пюре. В такой ситуации, когда ты заметил, что случайно попал в центр неведомого, где ты чужой, лучше всего делать вид, что ничего не замечаешь. Ход проверенный. Наша профессия - школа лицемерия и пронырливости. Опыт журналиста, а значит, охотника за человеческими мозгами, подсказывал: за всем этим что-то кроется. Было ясно, что Миша перестал рассказывать какую-то историю именно из-за меня, так как не сразу заметил, что я тоже сижу за столом. Мое появление послужило причиной неприятного молчания летчиков. В чем же дело? Быстренько допив свой чаек, я, улыбаясь всеми зубами, вышел из барака и присел на бревнышко под навесом, раскуривая папироску. Отвратительные тучи, как всклокоченные бороды без подбородков, клубились низко-низко, над самым бетонным покрытием взлетно-посадочной полосы. Дождь прекратился, но в любую секунду мог начаться снова. Воздух был наэлектризован и словно отяжелел. "Будет гроза", - подумалось мне. И в этот миг рядом, легко, как килограмм пуха, отряхнув предварительно место посадки своей широкой ладонью, опустился доктор Гарькавый, начальник медблока. "Слесарь человеческих сердец", как он сам про себя говорил, и "наш поэт Кукушкин", как его за глаза называли летчики.
--
Огоньку не найдется? - осведомился он, доставая из кармана пачку "Серебряного Пепла" - любимых нашими авиаторами папирос.
Я протянул горящую зажигалку, он прикурил, затянулся, выпустил дым, обдав меня терпким запахом хорошего, сухого табака, и хитро прищурился:
--
Нравится у нас, а?
--
Нравится, - осторожно ответил я. - Кажется, гроза будет?
--
Ну, это только к ночи. К ночи. Все самое интересное всегда начинается ближе к ночи, а?
--
Что вы имеете в виду?
--
Видели когда-нибудь Огни Святого Эльма? Знаете, что это такое?
--
Что-то, связанное с природным электричеством? - неуверенно спросил я.
--
Если бы вы были древним мореходом, вы бы точно знали, что это такое, и в то же время вы не знали бы ничего, впрочем, как и сейчас, - туманно ответил Гарькавый, со свистом затянулся и сплюнул.
Мы замолчали. Я потирал ногу и думал, как перевести разговор на произошедшее в столовой. Где-то за лесом сверкнула зарница. Доктор Гарькавый ухмыльнулся и спросил:
--
Бывали в этих местах?
--
Бывал, но не совсем здесь, а вон там, за лесом, за рекой, километрах в ста. В детстве как-то раз отдыхал на даче.
--
Понятно... - Гарькавый снова сплюнул. - Родители живы?
--
Живы. Отцу уже сто девятнадцать, он на пенсии, кавалер ордена Серебряного Полумесяца, а мать руководит Государственным Архивом имени генерала Пивоварова, недавно прошла криогенную коррекцию...
Неожиданно я почувствовал братское доверие к суровому военврачу в золотисто-голубом кителе. Захотелось ткнуться мордой в широкое плечо, завилять хвостом и замереть. Но хвоста не было, и я взял себя в руки, кашлянул и замолчал.
--
Люблю тучи, - сказал Гарькавый. - Кажется, они живые. Вот послушайте:
Я сквозь зубы глянул - глубока
Гиперподпространственная лупа,
Наблюдаю силы притяженья,
Синеву царапаю, как крот.
Обгоняя звук без напряженья,
Замер я, свернувшись, как пружина,
Лишь усов сверкнула седина.
Возле губ летучая машина,
В безграничном воздухе одна.
И тогда я гаркнул ультразвуком,
Инфракрасным светом заблистал,
И с невыносимо жутким стуком
Мы помолчали. Стихи мне очень понравились, хотя я не очень понял, что такое "гиперподпространственная лупа".
--
Ну как? - спросил Гарькавый.
--
Впечатляет, - сказал я. - А что такое "гиперподпространственная лупа"?
--
Детали, - ответил доктор и отвернулся, выпуская дым.
--
Когда я был мальчиком и отдыхал здесь, неподалеку, как-то раз наблюдал в небе странное зрелище, - и я, поддавшись нахлынувшему чувству, вдруг рассказал Гарькавому про те огоньки. - Это ведь происходило над вашим аэродромом, правда? Знаете, это воспоминание мучает меня до сих пор...
--
Мучает? - Гарькавый пристально взглянул мне в глаза.
Взгляд его был тяжелый, но добрый. Ничего не получалось прочитать в этом взгляде. В серых глазах Гарькавого отражались те же тучи, нависшие над нами со всех сторон.
--
Послушайте меня, не пытайтесь ничего узнать об этих огоньках, потому что если узнаете... - Гарькавый будто поперхнулся и отвел взгляд. - Одним словом, от мук не избавитесь. И еще... Как бы это... Лучше не спрашивайте никого в части об этом.
Дикий тигр, от начала времен дремлющий в каждом журналисте, проснулся и заскоблил сознание изнутри. Я напрягся, как парашютист перед прыжком, как паспорт перед проверкой, как сырой бифштекс на сковороде. И спросил:
--
Да, но почему?
--
По кочану! - отрубил Гарькавый. - Добавлю одно: в сумерках миры пересекаются...
Он встал, отщелкнул окурок в сторону и зашагал по направлению к бараку медблока. Я смотрел в широкую спину доктора, невольно восторгаясь неприделанной красотой его движений и гармоничной правильностью фигуры. "Настоящий сын неба, - подумалось мне, - только без крыльев". И вдруг показалось, что не один Гарькавый удаляется от меня, но целая шеренга, пять или шесть, мал мала меньше, и все повторяют движения одного, главного, настоящего. Вот они дернулись в последний раз и один за другим скрылись за белой дверью с черным крестом и маленьким зарешетченным окошком.
Остаток дня я провел в размышлениях. Теперь уже было ясно, что в расположении летной части скрывается какая-то тайна. Я пока не знал, что надо искать, но знал, что искать надо. Занавес дернулся, когда голос Гарькавого сорвался. Каким-то образом все было связано с теми огоньками, виденными в детстве. А что говорил утром в столовой Миша Крейн? "Что ты тут ходишь, что вынюхиваешь"? О ком это? Обо мне? Нет, мы с ним не разговаривали в таком тоне. Тогда о ком? О докторе? Гарькавого тоже не было за столом, но вот уж кто не похож на вынюхивающую секреты ищейку... Значит, речь шла о персоне, мне неизвестной. Я лежал на застеленной кушетке, глядел в дощатый крашеный потолок и думал о том, что серьезно расширю рамки редакторского задания. Я не уеду, пока не выясню, что тут происходило - и словами тут не отделаешься, придется раскошелиться на факты. Я привык нарушать табу и совать голову в сопло. И решившись на это в очередной раз, я отвернулся к стенке и заснул. Ночью была сильная гроза, и мне снилось, что огненные пузатые великаны перекидывают друг другу отчаянно визжащего электрокарлика с длиннющим искрящимся носом.
На следующий день, едва проснувшись, я побежал искать Мишу Крейна. Погода не улучшилась, мерзко моросило. Лейтенант Смирнов подсказал - Крейн, скорее всего, в мастерской. Натянув воротник чуть ли не на макушку, я потрусил через летное поле к ремонтному ангару. Огромный блондин действительно был там. В промасленном рабочем комбинезоне, с какой-то пружиной в руках, он сосредоточенно вглядывался в тускло мерцающее нутро самолета.
--
Привет, - сказал я, стукнув для порядка кулаком по металлической двери.
--
День добрый, - сдержанно ответил Крейн, обернувшись. Я подошел поближе.
--
Как дела?
--
Ничего, - настороженно ответил гигант. Он был мне симпатичен.
--
Поговорить надо, - потрогал я быка за бока.
--
О чем это? - задергался бык.
--
Знаешь что, пошли, покурим на свету?
Мы вышли. Крейн курил экспортный "Таежный Цитрус", я с удовольствием угостился. Немного помолчали.
--
Говорить хотел? Говори! - не выдержал наконец Миша, поправляя непослушную светлую прядь, то и дело спадавшую ему на лоб.
--
Почему ты тогда замолчал, когда я вошел в столовую? - прямо спросил я и угодил в болевую точку.
--
Так и знал, - обреченно вздохнул летчик. - От вашего брата ничего не скроешь.
--
Тому и учат. А есть что скрывать?
--
Э-э...
--
Что у тебя за значок?
Обрадовавшись перемене темы, Крейн заговорил быстро и взахлеб:
--
Я ведь истребитель боевой, понимаешь... Ну, в случае нападения, то есть войны, нас первых поднимают. Такой знак, это попотеть нужно, чтобы дали. Два года в приближенных условиях, в моем случае.
Значок действительно был выдающийся: маленький истребитель на фоне белого облачка. Тончайшая работа: можно было различить выражение глаз пилота, сосредоточенного на полете, казалось, он сейчас махнет рукой и что-то крикнет.
--
Слушай, я ведь все равно докопаюсь, не ты, так кто другой расколется... Гарькавый, к примеру.
--
Доктор? - Крейн вздрогнул и прикрыл рот рукой.
--
Да, - развивал успех я. - Он мне много порассказал о том, что тут у вас происходило двенадцать с половиной лет назад... Да ты не бойся, у меня как в могиле. Будешь "информированным источником", понял? Давай, облегчи душу. Обещаю, имя твое при тебе останется. Ну, по рукам?
--
Да, цепкий у тебя язык, прям как жало... - Крейн покачал головой. - А только прав ты - тяжело на душе-то. Ты вот уже четыре дня у нас... А ничего ТАКОГО не замечал?
--
Какого ТАКОГО? - растерялся я.
--
Ну, тебе не казалось ничего? Не ВИДЕЛОСЬ?
Я вспомнил Гарькавого, расслоившегося на несколько копий.
--
Да, было что-то, типа раздвоения...
--
Вот, вот! Это оно и есть. Оно самое, - Миша стряхнул пепел и кашлянул в могучий кулак. - Тут, в общем, официально никакой военной тайны, но кое-что скрывают, понимаешь. Я тебе так скажу - это все эксперимент. Секретный! Погоди, не спрашивай. У меня у самого вопросов больше, чем ответов... В общем, это все эксперимент, который тут, на этом самом аэродроме-полигоне, проводили тринадцать лет назад почти. Сам я, понимаешь, тут три года как обосновался, после ранения. Что конкретно они испытывали - не знаю. Знаю только - неудача вышла. И серьезная, понимаешь, неудача.
--
А в столовой-то ты почему замолк?
--
Да не принято у нас об этом при чужих, а ты вроде чужого... А я оплошал.
--
Погоди, погоди. Ты ж вроде ничего криминального не сказал?
--
Не дай Господь криминального! Слушай, ты в привидения веришь?