Вымученная свобода, оказалась не такой радужной, как хотелось. Ночи стали холодными. Обувь начала рваться и промокать, я не знал, куда меня доведут изношенные башмаки, но вышитая на сердце надежда продолжала мной управлять. Часто беспокоила головная боль, к которой так и не привык. От мигрени могли отвлечь разве что красивые цветные аккуратные домики с террасами. Жилой массив очаровывал глаза, видевшие последнее время лишь мертвецов и разруху. Я представлял себе Польшу иной, но она до боли напоминала родину.
Когда засмотрелся на то, как ранние мастера укладывают брусчатку, послышался уже знакомый для меня едкий звук свистка. Это был участковый городовой, что направлялся в мою сторону, не сбавляя шаг. Пытаясь стартовать, я сразу же споткнулся. Всё никак не мог привыкнуть к высоким бордюрам. Пришлось резко свернуть на дорожку, огибающую ближайшее строение.
Превозмогая смертельную усталость, я с последних сил был вынужден вскочить в чей-то дом. Входные двери в чужую обитель оказались открыты, и я не стал церемониться, чтобы спросить разрешения у хозяев. Полицейский прошелся рядом, аккуратно позаглядывал в окна и, в конце концов, ушел прочь.
Внезапно сзади меня что-то разбилось. В полной тишине треск произвел эффект шума в десятки раз сильнее. Когда повернул шею, то увидел перед собой миловидную женщину, на лице которой, застыло замешательство. У её ног валялись крупные осколки фарфорового чайника. Внешность показалась мне знакомой. Может из-за того, что длинные волосы закручивались у висков вихрем также как у мамы? Даже широкий разрез глаз выглядел идентичным, он излучал доброту.
- Войтек!- негромко вскрикнула она и замерла, словно увидела не меня, а какую-то ядовитое земноводное или огромного косматого паука.
В прихожую вбежал мужчина и точно также отреагировал на моё нахальное появление. Его внешность ни кого мне не напоминала, но в нём было что-то располагающее. Долговязый, ямка на подбородке, с мелкими очками на переносице. За его линзами, что увеличивали глаза ещё шире, я не увидел никакого гнева. В глазах обоих хозяев, читалась какая-то теплота и полное отсутствие вражды.
За всё это время я ни разу не моргнул. А когда намерился убежать, и уже успел коснуться дверной ручки, услышал призыв остановиться. Польский "нет" звучал почти как на украинском. Во всяком случае, мне так показалось. Размышляя по наивному оптимистично, что эти люди не несут мне угрозу, я подчинился. Далее они что-то расспрашивали по-польски, но их вопросы повисли в тишине. На тот момент у меня знатно пересохло во рту, и не было сил вымолвить ни слова. Потому я просто кивал.
Эти добрые люди провели меня в комнату с печкой и посудой. Там пахло едой. Я чувствовал, как мой рот наполняется слюной. Они указывали ладонью направление, и часто переглядываясь между собой, что-то обсуждали. Часть слов вроде понимал, но связать их между собой не получалось, как бы их не клеил.
Усадив меня за тяжелый лакированный стол, женщина принесла варёное длинное тесто в кастрюле, тонкое как стебель цветка, и элегантную тарелку с вычурной вилкой. После того, как мне знаком показали, что это для меня, я начал есть руками прямо из утвари. Еда была настолько вкусной, что я готов был съесть её вместе с посудиной. Я почувствовал, как по щекам непроизвольно стекло несколько слезинок от счастья. Затем мне принесли вареное мясо без кости, которое я просто глотнул, не успев его распробовать. Все порции были мелкими, чтоб не получить заворот кишок. Напоследок на стол поставили горячий чай, об который обжег язык.
После трапезы меня не спеша провели на второй этаж. Там женщина обсмотрела мою голову на наличие вшей. Видные части тела на наличие высыпаний и ран. Затем она принялась расчёсывать колтуны. Гребень цеплялся за каждый пучок, но я терпел изо всех сил, чтобы не выглядеть слабаком. Не забыли, и состричь корявые ногти, которые я раньше попросту обкусывал. Мои страдания были вознаграждены десертом. Яблоко съел вместе с кочаном, впрочем, как и апельсин с кожурой. До этого дня, я раньше никогда не видел апельсины и не знал, как их правильно употреблять. Заморский фрукт был сладок, но я почему-то скривился. Появилась оскома.
- Я Ханна Новак,- внезапно представилась женщина, показывая руками на себя,- А это Войтек Новак,- добавила она, указав в сторону мужчины.
Дожевав апельсин, я положил себе руку на грудь и очень тихо произнес:
- Я Назар.
У людей приютивших меня образовались трепетные улыбки, наполненные восторгом. Сейчас я не понимал их благородных порывов, но позже выяснил, откуда у них ко мне столько доброжелательности и отзывчивости.
- У тебя украинское имя. Ты украинец?- спросил Войтек с характерным акцентом, и увидел, как я киваю головой в знак согласия.
Завершила этот праздник живота мятная конфета, которую мне презентовал Войтек. Сколько же блаженства сосредоточилось в том одном мятном леденце.
Когда меня любезно провели в одну из множества комнат на выбор, Ханна попробовала мой лоб ладонью и куда-то ушла. Вернулась она уже с прибором, измеряющим температуру тела, который показал цифру 39.
Ханна пыталась снять с меня одежду, но я не позволил. Ей пришлось уступить мне, разрешив лечь в кровать прямо в обносках. Единственное на что согласился, так это сбросить свою стоптанную обувь на вырост, но только для того, чтоб ноги отдохнули. Кровать оказалась слишком мягкой, особенно после того, где мне приходилось лежать. И как бы ни было парадоксально, а твердое ложе в данный момент мне больше импонировало.
Перед тем как покинуть комнату, Ханна заботливо укутала мне ноги атласным покрывалом, такое я пробовал на ощупь только у пана Тихоновича в гостях. А когда меня полностью оставили наедине с собой, я подтянул одеяло до самых глаз. Настала тотальная тишина. Раньше я любил тишину, а сейчас она сводит меня с ума, её слишком много. В полном беззвучии слышалось тиканье старых часов. По скрипучему полу, каждый час, кто-то ходил со светильником, туда и обратно. Свет изредка проступал волной сквозь низ дверного полотна. В памяти всплыли лица замученных насмерть людей, сброшенных из вагона в глубокий яр, что стал для них безымянной могилой. И эта могила никогда не принесёт им успокоения. Затем я съежился. Лежа на боку, мне пришлось наблюдать за игрой света и тени на стене комнаты до тех пор, пока не наступило утро.
С рассветом все мои неопределенные мысли окончательно сформировались, а жар прошел. Больше всего интересовало, навсегда ли эта бессонница?
Встав с кровати, вышел из опочивальни прямиком в зал. Вчера мне было не до любопытства, а сегодня мой взор стал блуждать по интерьеру дома. Пересекая комнату, приступил к тщательному изучению обстановки. Обстановка была простенькой, но приятной. В углу стояло самодельное, но на совесть собранное кресло. Через окна от пола до потолка, комнату заливало дневным светом, а откосы рассеивали лучи в самые недоступные места. На столе стояла большая толстая свеч в хрустальном глубоком блюдце для стекания воска. Камин был спрятан за специальной решеткой, а горящие полена издавали знакомый аромат смолы. Дом отапливался целиком, не было необходимости подсаживаться поближе к печи. Также в доме были три лампочки накаливания и тёплая вода из крана в ванне, что стояла по центру просторной уединённой уборной. Настоящим открытием для меня стал туалет прямо в доме. Также в отдельной уборной, во всей красе ютился унитаз. Но больше всего меня восхитила индивидуальная библиотека. Сотни книг разного цвета и величины, тянулись рядами по двум стеллажам вдоль высоких стен с обоями.
Подкравшись к столовой, я услышал, как мелкий столовый прибор стучит об дно тарелки, а нож об разделочную доску. Приправы пленили невероятным ароматом, которые прежде не ощущал. Эти сверхзапахи пробуждали в головном мозгу необъяснимые всплески, напоминающие торжество и какие-то новые необъяснимые порывы. Словно во мне пробудились дремлющие потаённые ощущения возвышенности. На столе разлеглись свежие мытые продукты, а Ханна превращала эту груду овощей и мяса в изысканный суп.
Перед трапезой мне снова поставили градусник. Ханна искренне удивилась, её брови удивленно взметнулись вверх, температура показала 35. Повторно перемерив температуру, моё внезапное чудесное выздоровление подтвердилось.
Позже за столом, когда я наминал суп за обе щеки, картофель застрял поперёк горла. Я даже забыл, о чём думал и стал задыхаться. Войтек мигом подхватил меня за ноги, и стал трясти вверх тормашками до тех пор, пока кусок еды не вывалился со рта. Затем меня бережно поставили на пол. Пережитый шок вынудил спрятаться под стол.
Когда Ханна составила мне компанию и, молча, обняла за костлявые плечи, я не выдержал и расплакался, как малое дитя. Затем она пристально посмотрела мне в запухшие глаза и задала вопрос по-польски. Тогда я ещё не мог его перевести, но вспоминая дословно каждый услышанный слог, сейчас понимаю, что она спрашивала.
- О чём же молчат твои слёзки?- тоже чуть ли не плача, спросила она.
А я боялся ответно смотреть ей в лицо, опасаясь, что в моих глазах прочитают истинную боль.
На следующий день, Ханна и Войтек нашли переводчика. Жизнь разделилась на 'до' и 'после'. Язык жестов плавно преобразовался в язык понятных выражений. Наконец-то мы все могли изъясниться, но лишь по несколько часов в день, пока переводчица находилась рядом. Непроизвольно и я начал запоминать переводимые слова. Они сами откладывались в памяти, непринуждённо.
- Ты знаешь в каком городе находишься?
Я отрицательно помахал головой.
- Ты в Тернополе. А как звали твою маму?- второе, что спросила Ханна.
- Гарпына,- ответил ей и перевёл взгляд на Войтека, которому тоже не терпелось задать вопрос:
- А отца, как звали?
- Всэволод.
А дальше я получил вопрос от Войтека, который выбил меня с состояния покоя.
- Скажи нам Назар, твои родные живы?
Я снова отрицательно покивал головой.
- Я слышал про украинцев ужасные вещи и хочу у тебя спросить, твой народ голодает?- продолжал засыпать вопросами хозяин дома,- У вас насильно отбирают продукты питания?
На этот раз моя голова кивнула. Не выдержав натиска, я сорвался с места и убежал комнату, где ночевал. Я пока не мог назвать её своей спальней, как и всё это здание, своим домом.
Время доказало, что оно бывает переменчивым. Когда мне было голодно, то оно тянулось, когда же всё наладилось, оно летело, словно локомотив. Всё вокруг больше не было прежним, распорядок дня и образ жизни изменился навсегда. Перемены меня никогда не страшили, но эти почему-то не до конца радовали. Может из-за того, что долго не мог привыкнуть к нормальной жизни. Вскоре мы в переводчике больше не нуждались, я начал понемногу понимать польский язык.
Комфортные условия, так и не вернули мне способность засыпать. Каждый раз перед сном, когда кто-то заглядывал в комнату, приходилось закрывать веки, претворяясь спящим. Время стало подобием лабиринта, из которого никак не мог найти выход. Ночью я просто отдыхал. Сейчас начал анализировать себя и стал сравнивать голод и сон. Когда долго не ел, то разум отключался, активируя базовые инстинкты. И всё же, я не терял при этом человеческий рассудок. Но чем дольше не спал, тем агрессивнее ставало моё поведение, которое старался не проявлять в присутствии людей приютивших меня. Появилась неуклюжесть и сердечная боль, начались галлюцинации. Однажды в полночь мне причудилось, как что-то из тени набирало форму человекоподобного существа, пока не сформировалось в нечто, до жути похожего на дядю Бориса с окровавленным хлебом в руках. Черная фигура криво ухмыльнулась. Его злобный взгляд сверлил меня насквозь. Вдобавок коридорные часы продолжали раздражать своим бесконечным тиканьем. А когда хозяева дома нашли их разбитыми, я впервые в жизни солгал, что не знаю, как это произошло.
Сегодня не встал, а сполз из кровати. Я слышал, как Ханна проснулась раньше всех и засуетилась что-то готовить, колдуя над своим очередным шедевральным блюдом. Она пыталась всячески закормить меня разными вкусностями, о которых не мог даже мечтать. Ей это приносило неимоверное удовольствие. Наверное, даже больше чем мне. Ханна не знала, а я после каждой трапезы сгребал крошки со стола, сушил их, и прятал их под кроватью в мешочек.
Вечером, когда Ханна случайно нашла мои запасы, я ненароком подслушал её разговор с Войтеком.
- Ты знаешь, что Назар прячет под кроватью крошки с сухарей?
- Похоже, это у него ещё какой-то не пережитый до конца страх,- качая головой, ответил Войтек.
- Почему он не проявляет никаких эмоций, ни гнева, ни радости? Только один страх в его глазах...- спросила женщина.
- Никто не застрахован от бесчинств судьбы. Жизнь его здорово измотала. Если это хоть половина правды из того что он нам поведал, я вообще удивляюсь, как он не сошел с ума.
- Самое страшное, что мы были не в силах ничего предпринять. Если бы мы раньше знали...
- Судьбу прочитать не возможно, будущее всегда не предопределено. Но на неё можно повлиять сегодня. Я как-никак редактор уважаемой газеты и могу напечатать статью об этом. Сделать огласку.
- А если они спросят, кто твой источник, что ты им скажешь? Что тебе это поведал подросток? В лучшем случае тебе не поверят, а в худшем, у нас с тобой его отберут. Может, ты мечтаешь получить славу и престиж, а я мечтаю, чтобы хоть кто-то назвал меня словом - мама. Тебе нужно выбирать между правдой и возможностью обрести сына. Есть времена, когда нужно закрыть свой норов на семь замков и руководствоваться вопиющим криком разума.
- Прости я так далеко наперед не забегал. Ты же знаешь, этот мальчуган для меня также важен, как и для тебя. Я не дам этому делу ход.
Подслушивая разговор, мне хотелось вмешаться, но здравомыслие подсказывало, что на их решение моё мнение не повлияет.
- Может пора совершить следующий шаг и усыновить его, если он будет не против?- продолжила беседу Ханна, будто боясь собственных слов.
Немного подумав, Войтек решительно ответил:
- Для начала ему понадобится новое свидетельство рождения с новым польским именем и датой. И только тогда мы сможем обратиться в суд по правам опеки, чтоб наконец поставить точку в этом вопросе.
- Но ведь у тебя остались связи в суде?
- Скорее у покойного отца, нежели у меня.
- Не важно, сколько это займёт времени и денег, сделай так, чтобы у нас с тобой появился наследник.
- Я немедленно займусь этим вопросом.
- И пора бы уже наперёд подумать о школе, ребёнку нужно образование.
Вот так, подслушивая, мне стало ясно, что эти люди просто не могли иметь собственных детей. Получается, что я для них стал подарком судьбы. Я был не против обрести новую семью, но вытеснить из памяти настоящих родителей, никогда им не позволю. Мне часто вспоминался отец и его сказки при свечах, я слышал в воспоминаниях мамину соловьиную колыбель. Они всегда были со мной рядом.
Далее мне пришлось столкнуться с разницей в менталитете. То, что для меня не имело особого значения, для них было чем-то из ряда вон выходящее, но они относились ко мне с пониманием. Сами опекуны были не требовательными. Единственное на чём они настаивали, это не здороваться со всеми подряд, как я это делал у себя на родине в селе. Не открывать рот без необходимости, ведь так я показываю свою глупость, и не вытирать его рукавом после трапезы, так как для этого есть салфетки. Их терпение подкупало. Когда я недавно обрисовал какие-то важные документы, они на меня не накричали, а Ханна даже предложила учиться рисовать профессионально. Она сама была в роли наставника.
Понимая азы польского языка, я не мог на нём чётко изъясняться и читать, но библиотека, будто магнит тянула к себе, став моим излюбленным, почти священным местом. Сегодня меня заинтересовала литература, которая одна из немногих была с цветными картинками. Книга выглядела засаленной, страницы загнуты вместо закладки, но изображения греческих богов сохранились во всей цветовой гамме. Я рассматривал рисунки, пытаясь их нащупать. Захотелось быть как они. Боги виделись мне чем-то могущественным, мудрым и справедливым.
Бегло просмотрев остальные страницы, мой пытливый взгляд остановился на образе бога Морфея. Он выглядел, словно из забытого сна. Его суровые глаза были закрыты и устремлены вниз. Вытесанная с белого камня голова имела прямой нос, кудрявые волосы и кудрявую бороду. И если мне не изменяло зрение, на голове виднелись дугообразные рога, которые уходили куда-то в затылок. Либо это были такие крупные симметричные пасма волос. Я этого так и не узнал, именно этот рисунок был услужливо подтёртым.
Неожиданно в библиотеку бесшумно вошел Войтек и, увидев, что именно я рассматриваю, сказал:
- Это древнегреческий бог Морфей. Тот, кто формирует сны. И как бы это не выглядело иронично, а бог сна, сам никогда не спит.
После этих сакральных слов мой мир перевернулся. Кажется, я нашел того, кто от меня отвернулся.
- Видишь этот председательский молоток?- спросил Войтек, указывая на деревянный атрибут с фигуристой рукояткой, что лежал за стеклом серванта,- Им вершили справедливость. Это судейский молоток моего отца. Он хотел, чтобы я пошел по его стопам, но я его предал и занялся тем, что ближе всего было к моему сердцу и душе. И теперь я не жалею об этом. Не позволяй никому решать вместо тебя чего ты сам хочешь.
Я лишь кивнул головой, бросив мимолетный взгляд на самодельный стул.
- А этот стул тоже моего отца, он сделал его своими руками, так как мечтал стать именитым мебельщиком. Но его отец, ему не позволил. Теперь понимаешь, о чём я тебе рассказываю?
Моя голова традиционно кивнула.
Теперь меня интересовали абсолютно все мифологии. Но в других мифах я больше не нашел ни единого бога отвечающего за сновидения.