Колек, как и его сын, умер за день до завершения войны. Услышав о германской капитуляции, мы тяжело выдохнули и крепко обнялись, радуясь не победе, а тому, что всё закончилось. Теперь я мог свободно снять рясу. На этом эйфория закончилась. Все стали вспоминать погибших, которые навсегда закрепились в нашей долгосрочной памяти. Перехоронить Колека мы не смогли, потому поставили ему заслуженный памятник на его родине. Наконец-то сдружившиеся Марек и Климек, с воинским приветствием отдали бывшему герою-учителю свои медали, как знак почтения. Теперь им не казались глупыми эти 'круглые кусочки металла'. А оглядываясь на обломки развороченных зданий, покалеченного войной города, мы отчётливо понимали, сколько ещё работы ждёт впереди. И всё же, мир в разрухах, лучше, чем война. Это вдохновило меня на новую третью картину войны. На ней изображались два солдата без опознавательных знаков, которые проткнули друг друга длинными штыками, упираясь лбами, а между ними, священник нёс мальчика на руках. Пока я выводил рисунок, руки символично испачкались в красную краску.
Первым делом, став свободным, я отыскал Агнешку в Сербии, о которой ежедневно грезил в течение всей войны. На это у меня ушел ещё один год. А отыскав, радости это не прибавило. Когда наблюдал за Агнешкой со стороны и только-только собрался подойти, к ней подошел какой-то мужчина с ребёнком, держа его за руку. В другой руке виднелся букет. Агнешка с благодарностью приняла от него цветы и впустила в дом.
Разочарование достигло своего апофеоза, за которым следует что-то вроде принятия, когда это гадкое чувство стало частью меня.
Она уже была с другим мужчиной. Я не знал, чей именно был тот ребёнок. Её? Его? Или общий? Да и не важно. Просто не стал им мешать, а лишь порадовался за счастливую семью.
Жаль только то, что так и не перестал её любить. И теперь я хотел сохранить это неповторимое чувство в ещё одном долгосрочном уголку памяти на всю жизнь. Ведь это чувство - настоящее.
Далее мне пришлось сделать то, что хорошо умел. Украв картины из сарая, которые она так и не вскрыла, я оставил ей одну. Естественно это был её портрет. Могу только представить её лицо, когда она увидит себя и поймёт, что я был здесь.
Решив вернуться в родные пенаты, чтобы расставить все точки, я представил себе цветущий край. Тем более, что дом в Польше был разрушен авиабомбой. Дом Ярека уцелел, но там был штаб фашистов, и мне пока было противно туда возвращаться.
В поезде я погрузился в тягучие ожидания. Весь путь пытался загнать детские воспоминания куда-то в потайные уголки разума и забыть о них, но у меня так и не вышло это сделать.
К обеду состав был почти на месте. До моего погоста оставалось две остановки, где меня ждало очередное в моей немилостивой жизни разочарование. На Украине снова свирепствовал голод. Я давно эмоционально выдохся, но это зверство продолжало меня задевать до глубины души. НКВД (последователи чекистов) продолжали вести себя словно безликие маниакальные фанатики, пропитанные насквозь психопатской идеологией. Сколько же зла принесла сталинская репрессия, оно и не удивительно, что украинцы в начале войны встречали немцев с цветами как освободителей. С этих двух зол фашисты на тот момент были меньшим злом. Невольно всплыли лица смертников из вагона и их страшный манифест. А сколько же их ещё там было? Эти невообразимые преступления, наверное, самые страшные за всю историю человечества, что я слышал и читал.
Увидев в трактире перевернутый хлеб, автоматически перевернул его обратно. Это суеверие или дань уважения к зерновым культурам осталась у меня из прошлого, которое произошло, будто не со мной. Я вдруг заметил за собой, что начал принимать еду как что-то должное и уже позабыл о том, как прошло моё голодное детство.
Я всегда ломал хлеб, но он был настолько свеж, что грех было не послушать, как нож с легким хрустом входит в румяную корочку, чтоб мелкие-мелкие крошки разлетелись кто-куда. В такие моменты начинаешь ценить пищу, как что-то сакральное.
Из соседних столиков невольно подслушал, что у людей отбирают паспорта и заставляют работать за 'палочки' в журнале (отметки трудодней) и за два килограмма зерна, которое можно было продать только державе в полцены, если нужны были деньги. Свиней они резали ночью, надев на голову мешок с золой, чтобы кабан сдох и не кричал. Иначе придется отдать кожу государству на офицерские сапоги и портупеи. Голове колхоза давали взятку небольшим кусочком вырезки и салом, всё с той же шкуркой. Даже фруктовые деревья рубали, чтобы не платить непомерные налоги.
После сытного завтрака, несколько человек подбежали к моему столу и сгребли все крошки до единой. Кажется, я нашел для себя ответ на вопрос, что страшнее голод или война. Всё-таки - голод. В отличие от голодных дней, я во время войны мог себя защитить, или умереть мгновенно. А тут люди мучаются целыми месяцами, медленно проваливаясь в безумие. Если на войне есть шанс выжить, то тут люди просто обречены. Ведь у них преждевременно отобрали все возможности дать отпор.
Затем я направился в село, где снова царила мертвая жуткая тишина. На некоторых хатах были прибиты таблички, что гласили: "ВСI ПОМЕРЛИ". Когда попытался найти свою хату, то нашел лишь место, где она недавно стояла. Про то, что здесь когда-то был дом, напоминали только сгнившая дверь и часть глиняной стены, на которой они держались. Пытаясь её отворить, она распалась в моих руках.
- Простите,- послышался знакомый голос,- А вы знали этих хозяев?
Разглядев того, кто ко мне обратился, я узнал многодетную женщину, которой мы с мамой помогли в трудную минуту.
- Я вас помню. А вы меня, скорее всего, нет. Оно и не удивительно, столько лет прошло.
- Назар?
- Давно меня так никто не называл. Хорошо, что я вас встретил. Хотел спросить, вы часом не знаете, где похоронили отца и мать?
- За отца тебе ничего не скажу. Его из тюрьмы так и не привезли. Говорили, что в братскую могилу со всеми репрессированными закопали.
- А мать?
- А маму твою я год назад сама похоронила. Она у меня жила.
Последнее время я думал, что меня уже нечем удивить, но эта новость подкосила мне ноги. Почувствовалось головокружение, и я облокотился на часть глиняной стены. А когда первая волна шока прошла, я еле выдавил из себя несколько слов:
- Как год назад? Её же убили.
- Нет. Ранили её только. В тот злосчастный день, когда её приволок какой-то дед с катарактой на глазу, никто даже не надеялся, что она выживет. Но случилось чудо, штык не задел жизненно важных органов. А мазь, оставленная дедом, быстро заживила раны. Твоя мама всю жизнь прожила со мной бок обок, помогая по хозяйству и присматривая за детьми. Всё выглядывала тебя и молилась Богу, чтобы он тебя оберегал. Ведь дед дал ей надежду, рассказав, что ты добрался до Польши.
Вспомнив, как год назад был совсем рядом и мог её увидеть, мне вдруг стало плохо. Обида захлестнула сердце, и я пал на колени. Теперь меня мучил вопрос, почему Морфей не рассказал мне о матери, если знал, что она жива? Зачем он это скрыл?
Взяв грудку родной земли с собой, я поделился деньгами с многодетной женщиной и покинул края, где со мной случилось счастливое детство до того, как его погубил государственный террор.
Перед тем как покинуть Украину, я собрал свидетельства людей и оставил их показания до лучших времён. Хотел окончательно завершить начатое Войтеком дело. Ведь пока советская власть существует, они всячески будут препятствовать правде о голоде. А для себя понял одну истину - смысл жизни ищут сытые, а голодные ищут поесть. Также я осознал, что единственный способ достучаться до народа, это не журналистика, а искусство. Краски сильнее пера. И я хотел рассказать эту правду в картинах. Пока мои чувства ярости и сожаления не остыли, я быстренько забрал картины из вокзального хранилища и уехал на выставку в Ленинград, чтобы нарисовать там свою последнюю картину о голоде. Сейчас бы так не смог повторить картины Морфея, Агнешки и войны.
Сняв квартиру в укромном районе, я принялся рисовать. Картина голода выглядела так: на трупах голодных стоят сытые вельможи, и тянуться руками вверх, лезут друг по другу с безумными лицами, пытаются дотронуться до кремлевской звезды.
Спустя неделю, посетил галерею тишины. В руках сжимались три моих главных картины. Я смотрел на художников, их лица выражали эмоциональную стабильность или они просто пытались её сохранить. Только от их вдумчивости взгляда можно было набраться энергии и мудрости.
Щедрая на встречи со старыми знакомыми судьба, снова свела меня с ещё одним важным в моей жизни человеком. Пан Тихонович, был куратором галереи. Как же он постарел. Я посмотрел в его мешковатые глаза, а он в мои. Судя по всему, Тихонович меня не узнал. Ведь он в последний раз видел меня пацаном. А может из-за моего преждевременного старения? Ведь на свои двадцать пять, я выглядел где-то под сорок лет. Не стал ему напоминать о себе, а просто отдал картины и тихо произнёс:
- Однажды один замечательный человек мне сказал, что настоящие художники делятся на два основных типа. Одни копируют то, что видят, а вторые создают в памяти что-то новое, своё.
- Что это?- удивился Тихонович, взяв замотанные картины.
- Мои манифесты. Ветер, который заставил мельницу крутиться,- ответил старику и попросил повесить эти картины на выставке без права на авторство.
- Простите, а как ваше имя?
Сделав многозначительную паузу, я загадочно ему ответил:
- Матеуш Новак.
Даже и не надеялся, что мои 'возмутимые' рисунки долго провесят. Но даже если их успеют увидеть хоть несколько человек и эти люди расскажут о них своим друзьям и знакомым, это уже будет победа. Всё запрещённое всегда распространялось как вирус, достаточно дать искру.
Когда я ушел, Тихонович всё ещё стоял в недоумении. Видимо пытался вспомнить, где он уже слышал эти слова. А может он всё-таки когда-то вспомнит и с небольшой иронией улыбнется.
Главные испытания уже были позади. Жизнь стала налаживаться, на что я и не надеялся. После окончания третьего голодомора, мне вспомнилась рассказанная история Марека в полуразрушенном театре, и я решил навсегда вернуться в Украину. Снова получив украинское гражданство по свидетельствам соседей, я вернул своё истинное имя - Назар. А отстроив хату собственными руками и, вспомнив сказку Климека, занялся пчеловодством. В тот день, когда прибил крайний лист шифера, на крышу моей новой хаты прилетел аист. Это был хороший знак. Будто бы и не было всего того кошмара наяву.
Больше всего боялся, что не преуспею в новых поставленных целях. Пришлось немного схитрить. После того, как нашел достойного приемника, одного сироту, на которого мог надёжно оставить отцовское медоносное ремесло и дом, я решился на одиночное путешествие, о котором мы когда-то мечтали с Агнешкой.
Продав дом Ярека за приличную сумму, я больше не был ограничен в возможностях. У меня выпал шанс поплавать по всему миру, по всем семи морям и двум океанам. Побывав во многих странах, я нашел настоящих последователей Морфея.
Сначала встретил во Вьетнаме Тхая Нгоку. Он после странной лихорадки не спит уже с 1973 года. Мы с ним остались добрыми друзьями.
Затем на моём пути в 1983 году повстречался австралийский фермер Клифф Янг. Этот человек, почему-то, запомнился мне больше остальных. Он выиграл супермарафон от Сиднея до Мельбурна, потому что не знал, что во время него разрешалось спать. Дистанция составляла 875 км, а это пять дней бега. В беге участвовали легкоатлеты мирового класса не старше тридцати лет. Их спонсировали крупные спортивные бренды, представляя кроссовки и форму. Многие тогда были в недоумении, увидев на старте 61-летнего старика Клиффа. Сначала все подумали, что он пришел посмотреть на марафон, так как он был одет в рабочий комбинезон и галоши поверх ботинок. А когда Клифф подошел к столу за номером участника забега, всем стало ясно, что он намерен стать с ними на старт. Когда марафон начался, то профессионалы оставили странного старика далеко позади. Некоторые зрители ему искренне сочувствовали. Были и такие, что откровенно смеялись над ним. Лично я, молился за него Морфею. И не зря.
На следующее утро после старта народ узнал, что Клифф Янг совсем не спал, продолжая бежать всю ночь напролёт. Но даже без остановки на сон, он оставался далеко позади. Ближе к финишу ситуация кардинально изменилась. С каждой ночью Клифф приближался к лидерам забега, а в последнюю ночь обошел всех ошарашенных соперников.
К утру, Клифф выиграл супермарафон, побив рекорд забега на девять часов и став при этом национальным героем.
Старина Клифф не взял себе ни единого гроша за победу. Он даже не знал о существовании приза в 10 000 долларов. И без раздумий решил раздать деньги поровну пяти первым финалистам, не оставив себе ни цента.
Как позже выяснилось, Клифф Янг просто не знал, что атлеты имеют право на сон. Его сознание было свободно от ограничивающих убеждений. Он лишь просто хотел победить.
Прибыв почти на родину, я познакомился с ещё одним человеком потерявшим сон. Это был весьма уникальный случай. Якова Циперовича из-за ревности отравила жена, подсыпав в вино крысиного яда. После клинической смерти Яков не только сон потерял, он и вовсе перестал стареть (в отличие от меня). Яков говорил, что его будто ставит на ноги неведомая сила, каждый раз как он ложится спать. Но прежде чем получить эту способность, Яков полгода не мог говорить. Он общался лишь с помощью шариковой ручки и бумаги.
Уже на самой родине судьба свела меня с Федором Нестерчуком. Земляк утверждал, что ещё в молодости спал всего лишь по два-три часа в сутки. Но совсем перестал спать после одного страшного инцидента. Как он заявлял - сон пропал после взрыва на Чернобыльской АЭС. Федор потерял сознание прямо на поле и очнулся спустя девятнадцать часов. Затем он несколько месяцев не мог встать с кровати. И только потом выяснил, что сны ему больше не принадлежат.
Теперь я знал, что был не один такой. Зная это, мне становилось как-то легче жить со своей нескончаемой бессонницей. Но самое интересное, четверо из них, как и я видели в последнем сновидении до бессонницы образ Морфея.
Также я прочел в газете про Пауля Керна венгерского солдата, который прославился тем, что не спал около сорока лет. И прочел про Аль Херпина, американца из Нью-Джерси, что утверждал о нескончаемой бессоннице. В библиотеке нашел некоторые сведения о известных личностях. У таких людей, как Никола Тесла, Маргарет Тэтчер и Уинстон Черчилль, была такая же проблема, хотя на самом деле это не было проблемой. Некоторые могут даже назвать бессонницу благословением. Ген DEC2 позволяет людям проходить цикл сна за меньшее время, чем большинство из людей. Неудивительно, что эти люди, имея дар, использовали дополнительное время для достижения своего величия.
А ещё я узнал, что итальянец Джакомо Луиджи, изобрел солнечные панели, работу над которыми, я когда-то забросил. И это значит, в истории обязательно найдётся человек, что доведёт дело до конца. Эти же мысли меня посещали, когда видел гонку вооружений. Демоны науки не дремлют. Такие последователи не приведут ни к чему хорошему. Ведь если человечество смогло повторить ошибки мировой войны дважды, то где гарантии, что мы не увидим и третью мировую?
В семьдесят лет я выглядел на все сто (но не процентов). Уж давно привык к старости. То, что по молодости вызывало дичайший дискомфорт, теперь было нормой. Учитывая тот факт, что мог сотни раз погибнуть, смерти уже не боялся. Я и так благодарен судьбе, что дожил до сегодняшнего дня.
Пройдя долгий путь, всегда верил в какое-то предназначение, но на деле всё оказалось куда проще. Время от времени люди останавливаются, чтобы призадуматься о серьезных вещах. Сегодня задумался и я. Всю жизнь был озабочен поисками бога и ответов, а мог бы просто прожить это время без суеты. Лишь в конце жизни осознал, что простил богов. Не потому, что боги не виноваты. Никто не виноват. Просто жизнь такая. А то, что довелось пройти, и есть моя жизнь, в которой обрёл свой катарсис. Что-то не сбылось, что-то слишком рано ушло, а чего-то было слишком много. Из всех этих разных невероятных деталей, складывалась воедино моя длинная суровая судьба, которую я напрасно превратил в гонку за вопросами. Жаль только то, что не догадался об этом в начале своего развития. Главное, что суровая реальность меня не изменила, не сумев повлиять на мою главную веру, веру в добро. Как личность, меня не переломили ни голод, ни состоятельность, ни предательство, ни разочарование. И этим я горд собой, и с этими мыслями счастливым уйду из жизни.
И всё же, жизнь течёт дальше, поэтому я всё ещё продолжаю во всём искать позитив и плюсы. Где-то вычитал, что на сон человека уходит двадцать пять лет. А это значит, я их себе сэкономил и прибавил.