Демчук М.А.

Под знаком Осени

***

А им пока неведома печаль,

живущим рядом, но уже не с нами.

Нас дарит ночь тревогами - не снами,

а дети вырастают по ночам.

Ещё, казалось, прожито так мало,

хранит постель младенчества тепло...

Глядишь, а под коротким одеялом

белеет оперённое крыло.

Размах, рывок - сплеча да сгоряча...

Молись за них: они во сне летают,

и души их летящие не знают,

как матери седеют по ночам.

***

Пела мать сы

ночку в колыбели

да и напророчила судьбину.

Закружились ладушки над сыном,

поманили вдаль и улетели.

С той поры затосковал сыночек,

и ни в чём-то нет ему отрады:

только одного теперь и хочет -

улетевшей в небо птицы - лады.

Он ушёл с котомкой за плечами

за моря, за долы, на чужбину.

При дороге ивою печальной

мать стоит, ветвями машет сыну.

Прилетают к иве одинокой

из-за дальних далей лады - птицы

и поют до осени глубокой.

Только сын уже не возвратится.

***

Наступает однажды

всё меняющий вечер,

прилетает за сыном

озорной человечек.

Питер Пэн его имя,

воровата повадка:

только смежишь ресницы -

опустела кроватка,

и напрасно вдогонку

протянулась рука;

то ли был, то ли не был -

только кружат по небу

два больших светляка.

Питер Пэн рассказал бы

вам все тайны летанья,

только нет у бродяги

ни секрета, ни тайны.

К небу путь обеспечен,

если ты бессердечен,

бесшабашен, бесстрашен, -

словом, если вы дети

беззаботные наши.

А где-то там на Где-то-таме,

дети живут совершенно сами,

там нет ни скуки, ни поучений -

есть Питер Пэн, - и приключенья

головы кружат,

даже не нужно

мальчикам помнить

о брошенной маме.

Гомонящей гурьбою

Где-то бродят на свете

из насиженных гнёзд

улетевшие дети.

Где-то-там - чудный остров,

и попасть туда просто,

если волен, как ветер,

и доволен собою.

Там птицы и звери

ни на что не похожи,

там охотника шаг

лёгок и осторожен,

там пираты, фрегаты,

и костры, и вигвамы, -

всё там есть; только мамы

в это царство не вхожи.

Улетает из дома

мой младенец вчерашний,

бессердечный, беспечный

и, конечно, бесстрашный.

Мамы многое могут -

но не в небо подняться:

ведь за смелого сына

кто-то должен бояться,

ждать его у окошка

со словами прощенья

и кроватку готовить

к его возвращенью.

И ночами на звёзды

смотрит мама упрямо:

не ведёт ли за ручку

по звёздной тропе

улетевшего сына

в объятия мамы

повзрослевший попутчик

весельчак Питер Пэн.

***

Куда улетают дети?

Куда их манит ночами?

Учёные не ответят,

лишь только пожмут плечами.

Географы, вы не правы:

есть адрес у Где-то-тама -

второй поворот направо

и целую ночь всё прямо.

Не слишком и отдалённый -

как раз попадёшь к рассвету.,

но не берут почтальоны

писем на адрес этот.

Дети на ветер вскочат -

и в поднебесье тают,

а мамы бессонной ночью

по звёздам их путь читают.

Один возвращается ветер,

и жестью грохочут крыши,

а взрослым при звуках этих

прибой отдалённый слышен.

Вот только увидеть остров

из нас ни один не волен...

Лишь ветер, едкий и острый,

так горько пахнущий солью.

***

Отпускает берег корабли,

словно птиц с протянутой ладони;

как детей, качал он их в затоне,

только дети выросли - ушли.

Паруса блестящие взметнув,

словно бы салют прощальный дому,

всколыхнули лёгкую волну,

убегая к берегу другому.

Ну а тот, хранивший их от бед,

средь штормов пристанище дававший,

длинным мысом тянется им вслед

и в ночи лучом маячным машет.

Это ж берег. Просто горсть земли,

белых скал изломанные грани, -

Разве их тоскою можно ранить?...

Прочь уходят дети - корабли.

***

Сыну

О на свободу рвущийся юнец,

как зайчик солнечный, в руках не удержимый,

с дурной отвагой, разлитой по жилам,

гнездовий белых ангельских птенец!

Привычный к холе, ласке и теплу,

нырнёшь в бодрящий холод мирозданья,

где жизнь ведёт дорогами познанья,

как босиком по битому стеклу, -

и вспомнишь свой неторопливый рай,

счастливого неведенья обитель...

Возврата нет - и где он, этот край,

мой блудный сын, мой бедный победитель?

***

На закате вскрикнет дивья птица,

на дороге ветер пыль взовьёт;

в дом, как в сердце, сказка постучится

и с собой в дорогу позовёт.

А тропа набитая такая,

и легка котомка за плечом;

в диком поле встретишь белый камень,

весь облитый золотым лучом -

а по камню вьётся узорочье:

то ли тени, то ли письмена,

то ль морочит, то ль судьбу пророчит,

угадай, попробуй, дотемна.

Три пути - и каждый одинаков.

Где-то счастье выпадет для нас?

Может быть, хотя подобье знака

вещий ворон голосом подаст?

Тяжелеет ноша за плечами,

боязно оставить торный путь:

может, лишь тревоги да печали

метят неизвестную тропу?

Три дороги тёплый сумрак прячет,

в тёплом ветре отзвуки летят:

то ли мама в дальней дали плачет,

то ли травы в поле шелестят.

Трудно выбрать, страшно ошибиться

и, бывает, тяжело идти...

Сколько раз на свете повторится

сказка - быль о выборе пути!...

Вещный образ оголённой сути,

стоит только выйти за порог, -

вечный витязь, вечное распутье,

белый камень между трёх дорог.

***

И вдруг осознаешь во всей полноте,

что нам обойти невозможно природу:

как мало мы значим для наших детей,

когда они рвутся от нас на свободу.

Уже отстранились. Их тянет в полёт.

Казалось бы, вот же - родные по крови;

но память гнезда их тоски не уймёт

и вряд ли вчерашних птенцов остановит.

Они, уходящие, странно близки;

и рвут по живому, того не заметя,

такие две разных, несхожих тоски:

птенцов - по свободе и птицы - по детям.

***

19 августа 2008

Мы только память о минувшем.

Мы чужды дней коловращенью.

Мы с неба сосланные души;

мы ждём на небо возвращенья..

Друг друга узнаём по взгляду,

но брат проходит мимо брата;

и долог путь...И небо рядом,

в которое нам нет возврата.

***

Сад нахохленный, нелюдимый.

Закрываю свой дом на зиму.

Он пригнулся, обижен словно;

от дождя потемнели брёвна;

а по крыше скребутся ветки;

а стекло дребезжит от ветра;

а с крыльца ручеёк стекает;

мышь в углу шуршит стебельками,

и витает в воздухе зяблом

грустный запах осенних яблок.

Словно лёгкий привкус упрёка

в этом запахе одиноком,

словно старый дом занедужил

в ожидании скорой стужи,

и глядит, и молчит обречённо,

словно я виновата в чём-то,

словно летний кусочек счастья

отдаю в немилость ненастью,

бесконечной холодной ночи.

Он как я. Он зимы не хочет.

***

Тонкое, как яд , очарованье

впитываешь, радуешься даже.

Здесь почти эльфийские названья

и почти эльфийские пейзажи.

Вроде бы, наш край ничуть не хуже, -

только птицы здесь поют иные,

по-другому ветер моря кружит

флюгеров штандарты кружевные.

Неразумно сердце человечье:

чайки крик тоской его пронзает.

В этой жизни, в ритме этой речи,

как в душистой смолке, увязаю.

Дремлет время; век мой словно не жит;

этим дюнам вечно расстилаться;

всё пройдёт - а волны будут те же...

Я хочу в безвременье остаться,

стрекозой застыть в слезе янтарной

с запахом смолы на свежем сколе.

Я холмам эльфийским благодарна.

Здесь мой дом. Я не хочу на волю.

***

Отраженье зеркал в зеркалах на осколки дробится,

словно мир мой рассыпался вдребезги, вроспуски, вхруст,

и как будто меня окружают знакомые лица,

но не терпит мой дом посторонних - он девственно пуст.

Да, гражданка Любовь по прописке со мной проживала,

да, стирала, варила, спала, и была не особенно зла,

да давно уж совместную жизнь

на раздельные две поменяла,

и устроилась в новой квартире, и вещи отсюда свезла.

Да, когда-то друзья приходили шумливой гурьбою,

говорили, смеялись и пели - причём, вразнобой...

Вот и памяти всей - что шампанским облиты обои ,

и осталось компании: я сам с собою и дом неживой.

Он по полочкам вещи в суровом порядке расставил,

удалил всех чужих, поразвесил на стенах зеркал,

чтобы я созерцал и держался условленных правил ,

чтобы в самопознанье глубинные смыслы искал.

Только где там искать, - замерзаю

в добротно устроенном доме,

всё в нём есть, не хватает лишь только тепла.

Он стерилен. Он пуст. Он рекламной картинке подобен,

и на каждой стене - зеркала, зеркала, зеркала....

***

Дом, у порога которого

лягут все ветры мира ,

окна, которым шторы -

горькие ветви мирра ;

сад, где моих печалей

гибкие ивы плачут, -

мир мой, в тебе едва ли

что-нибудь слово значит! -

милый пустяк, забава:

песнь кто угодно сложит!

Но говорить - по праву -

сердце одно лишь может.

Чтобы, ему внимая,

жаром его согрета,

ночь расцвела немая

жасмином и страстоцветом;

чтоб скорлупой миндальной

тишина раскололась;

чтоб под луной печальной

ночь обрела свой голос...

Знаю, увы! - напрасно

твой путь устилать мечтами...

Тает мой мир прекрасный.

Перед тобою тает.

Мир на ветру раздора.

Мир под ненастным небом .

Мир - это ты, в котором

сердце одно и немо.

***

Болота, болота - и зыбки, и топки;

трясиною скверной затянуты тропки;

а где-то, а где-то на той стороне

тоскует мой брошенный дом обо мне.

Там совы над крышей кричат по ночам;

в нём прошлое заперто на три ключа;

там память, как пёс, сторожит у порога -

и этого сторожа лучше не трогать;

там пепел любви отгоревшей, отбывшей

ревниво очаг охраняет остывший,

там мёртвый ребёнок лежит на погосте,

и в стебли травы истончаются кости;

там давние страхи, глухая тоска

схоронены, но не хотят отпускать:

и помнить невмочь - и забыть не могу

о брошенном доме на том берегу.

И как мне найти заплутавшую душу?...

Болота всё глубже, трясина всё глуше...

***

Черёмухой пахнет в заглохшем саду,

и крыши не видно за белым цветеньем, -

лишь просверк лучей да сумятица тени

вдоль тропки, которой я к дому иду.

И сыростью веет от тёмной земли,

и детство, тихонько к руке прикасаясь,

как пёс, провожает хозяйку, ласкаясь...

А дома за садом не видно - снесли.

***

- Ах, сестрица. давай уйдём! -

неживой. нежилой наш дом:

плющ ползёт по его стене,

стёкол нет ни в одном окне;

наш колодец давно зарыт,

плачет ветер над ним навзрыд.

Молодильной была вода,

да засыпана - навсегда.

- Не могу я, сестра, уйти:

нет отсюда назад пути.

Слишком долго мы шли с тобой

до колодца с водой живой.

Не отпущена нам вина.

Наша мать умерла - одна.

Да и дом был бы нынче жив,

кааб не кинули - на чужих .

Говорила сестра сестре

оставаться в родном дворе...

В землю накрепко там вросла

ива гибкая да сосна,

чтоб ветвями качать, стареть,

на разрушенный дом смотреть,

вспоминать о былой поре,

как велела сестра - сестре.

***

"Случайно на ноже карманном

найди пылинку дальних стран..."

А. Блок

И было море - дотянись рукой,

и город был листком из книги Грина,

а деревянный облик городской

роднил его с флотилией старинной.

Прибоя шум вплетался в тишину,

как шум листвы, и каждый домик здешний,

крыльцом раздвинув зелени волну,

в строй улицы своей вплывал неспешно.

Как чайки - силуэты сизарей,

борта - заборы, тротуары - трапы;

и белой пеной брызгала сирень,

и пахли солью дождика накрапы.

Какое время нынче на часах?

Дочитан Грин - страница за страницей,

в минувший день уходят паруса,

чтобы оттуда мне сегодня сниться.

Где тополиный ласковый прибой,

где я - матросик сказочного флота?

Мой город, что же сделалось с тобой?

Или со мной случилось нынче что-то?

Средь городской обыденнейшей пыли

не различить пылинку дальних стран;

пуст горизонт, кораблики уплыли;

и волн не слышно. Высох океан.

***

Жил - был деревенский домишко,

вернее, существовал.

Про море он знал понаслышке, -

но как по нему тосковал!

Мечтал про моряцкую долю;

в окошки ловил сквозняки,

как будто пропахшие солью;

ночами скрипел от тоски...

Но в бытности сельской унылой

однажды ему повезло:

дождями весенними смыло

и к устью реки унесло.

Он в море открытое вышел,

трубя в поднебесную высь,

а чайки - кричайки над крышей

в безумном испуге вились.

Но домик - такой молодчина!-

идти и не думал ко дну;

он плыл, как кораблик старинный,

крыльцом раздвигая волну.

В горохе цветном занавески,

как ситцевые паруса,

порой надувал он до треска,

улавливая пассат.

Любитель морских приключений

сто раз кругосветку прошёл,

носило его по теченьям,

и было ему хорошо,

как будто в родной колыбели...

А что же с ним было не так?

Его из сосны корабельной

построил какой-то чудак.

***

Расскажи мне о доме моём...Обветшали ворота;

но ещё сохранилась на створках старинных резьба;

тёмной стылою влагой исходят его погреба,

и лежит на гнилых половицах опавшей листвы позолота.

Расскажи мне о доме моём...Воет ветер над крышей,

тёплый мох пеленает ступени крылечка его;

и всё глуше мой сад, незаметней тропинка,

деревья всё выше,

и за дверью открытой темно - никого, ничего...

Нежилое, пустое...Высокими кажутся стены

и просторными - комнаты, там, где была - теснота,

но потеряны временем, жизнью рассеяны все мы,

да и время не наше сегодня, и жизнь наступила не та.

Расскажи мне о доме...как всё это было?

Я сегодня сюда собираю хороших друзей -

всех, кого не успела простить, потеряла и просто забыла:

вы живите, простите, придите;

мы ждём - приходите ж скорей!

Дом и я. Мы стоим в ожиданье.

А мимо проходят года.

Мы стоим, понимая:

никто не придёт. Никогда.

***

Однажды я уйду в тот белый город,

где яблони цветут вдоль площадей,

где жернова речей не мелют вздора

и где, пожалуй, вовсе нет людей;

где дозволяют рекам мирно течь,

наследуя изгибам бывших улиц,

где только ивы над водой согнулись,

где рыб сетями некому стеречь;

где дико, буйно прорастают травы

сквозь сиротливый камень городской

и где махнёт Садовница рукой

на род людской - свой саженец корявый...

Я поплыву над миром не спеша,

запоминая всё с великим тщаньем,

чтоб длить и длить спокойное прощанье.

Пушинка.

Птица.

Бабочка.

Душа.

Так что ж тоска мне стягивает горло?

Я просто птица, - вот и не пойму,

то ль снится мне мой белый, белый город,

то ль я сама всего лишь снюсь ему.

***

Купол зелёный, лучами пронизанный свод;

ветер, тихонько затронувший клавиш органа;

запах - и тонкий, и горький, как соль океана;

низкий бушприт над смеющейся зеленью вод...

Словно бы Грей, понимающий толк в парусах,

в знаках любви и тоски, и в хороших девчонках,

вывел "Секрет" на излучину тихой речонки,

спрятанной в книжных, почти настоящих лесах;

вновь на стоянку в зелёные воды вошёл,

чудо до времени спрятав завесом зелёным,

словно на гибких стволах своего галеона

поднял зелёный, как свет, переливчатый шёлк.

Вымпел весёлый, зелёный, как лист, развернул;

новые крылья раскрыл над водой горделиво.

Ветер зелёный в дорогу опять потянул...

Судно, сорваться готовое с якоря. - Ива.

***

Странен город, полночью одетый:

осень тихо переходит в лето,

зимней пудрой явственно до скрипа

стайку одуванчиков присыпав;

тают свечки жёлтые акаций;

здания - картонки декораций;

в синем блюдце, звёздами накрытом,

молоко, как облако, налито;

в свете лампы проступает зыбко

месяца чеширская улыбка.

От себя нездешней, заоконной

ускользаю по дорожке сонной.

***

Будет вечер, и в залах потушат служители свет,

и заглянет луна в перекрестие чёрное рам;

и тогда оживёт под лучом ненадолго портрет,

и в раздумьях покоя ему не найти до утра.

Оттолкнув пожелтевшую рукопись,

тяжко вздохнёт человек:

все труды понапрасну - не стоило детище мук.

Отошёл просветителей век и романтиков век,

и старинные сказки уже не нужны никому.

Не в чести благородство

и совесть у нас не в чести,

и куда б Вы, Маэстро, сегодня ни кинули взор,

наш герой - кто умён и силён,

и сумел больше всех загрести;

добрым быть, как и слабым,

у нас превратилось в позор.

Не бывает чудес; век безверья у нас на дворе.

Замарашке в золе оставаться всю жизнь суждено;

сколько веткой ни машет несчастная фея Сирень,

за Красавицей Спящей никто не идёт всё равно.

Расплескайте ж чернила, гусиное бросьте перо:

сочинитель сегодня лишён живописных примет;

обыватели книг не читают; и смысла в писаниях нет;

да и дети не знают по имени мэтра Перро.

***

Нас обвела судьба крылом,

и нам не избежать друг друга.

Исхода нет - за гранью круга

смерть караулит этот дом.

И взор спасительный Творца

затянут пеленой тумана...

Ночь... ночь - без утра, без конца -

и страшен гость твой, донна Анна.

***

Тот город был, как праздник бесконечный,

в цветах и солнце, пьяный и беспечный,

и полон счастья взгляд любой - любой! -

один лишь был от ревности слепой,

под воркованье белых голубей

один лишь голос говорил - убей!

И над одним лишь садом - вороньё:

там горько сердце плакало моё.

***

И снова над гаванью низкие тучи

несёт обжигающий ветер.

Последний жених, ожиданьем наскучив,

покинул дворец на рассвете.

Затёртый узор - бесконечный, старинный, -

отброшен рукою усталой,

и важный паук из шелков паутины

доткал за неё покрывало.

Тревожные чайки, раскаты прибоя,

двадцатое лето в исходе...

Какие ж там звёзды горят над тобою?

какое там солнце восходит?

Нетронуты пашни которую осень;

в них тяжкие зёрна не сеют;

и ветер белёсою пылью заносит

оставленный лук Одиссея;

и горькими травами двор зарастает

сквозь трещины в каменных плитах,

покуда глаза Одиссея ласкает

звезда над летящим бушпритом.

И где его берег, и кто ему нужен -

судьбы неразборчивы знаки.

И ждёт Пенелопа беспутного мужа

на каменном пирсе Итаки.

***

Пусть океаны сушу обтекают,

пусть рифы скалятся в предчувствии добычи,

вперёд меня ведёт стезя морская -

и этот путь опасен, но привычен.

Тот дом, который на земле построен,

жена и обживёт, и обустроит,

а мне, увы, процесс неинтересен,

мне тесен дом, и хлеб домашний - пресен.

Пускай плетёт чего душе угодно -

интригу, сплетню или покрывало,

но я моряк, я в плаванье свободном;

подобных жён в любом порту навалом.

С детьми и бабами тоска берёт такая...

Пусть мужа ждёт, раз ей велит обычай, -

а Пенелопа или Навзикая,

мне, в общем, совершенно безразлично.

***

Край ночи булавками густо утыкан;

над королевством кончается лето;

на подоконнике жёлтые тыквы -

но среди них ни одной кареты.

Для горничных, швей и кухарок работы

до ночи последнего бала хватит;

скрипка к смычку примеряет ноты,

как сёстры весь день примеряют платья.

И вот я себя самоё познала,

и розовый куст под окошком полит;

и кончилась ночь королевского бала...

И звёзды - булавки так больно колют.

***

Вот прихоть Фортуны проклятой,

что рейдер сегодня удачлив, -

но он не заставит пирата

отплясывать джигу на мачте:

тот лён для верёвок не вырос,

та сталь для цепей не отлита.

Из боя последнего вырвусь

Свободным - пусть даже убитым.

Смертельная рана зажата в горсти,

на сушу плевать нам,

а море простит.

Нас часто земля предавала,

а море лечило обиды.

Под скрип кабестанного вала

в последнее плаванье выйду.

Накроет волна с головою,

и парус застонет натужно.

Жалеть уходящего с боем

не нужно, не нужно, не нужно.

***

На палубе легче концы отдавать;

подохну на море -

на сушу плевать.

А рана - всего только рана,

а море... И в жизни, и в смерти

прими своего капитана.

Вы морю, лишь морю поверьте.

Оно защитит и научит.

А я - я вернусь, не скучайте,

хоть чёрным Голландцем Летучим,

хоть белой горластою чайкой,

хоть песней, что ветер в снастях просвистит:

нам суши не нужно,

нас море простит...

Конечно, простит.

***

Мы бежали из трюма ещё в порту,

от беды смывались долой, долой.

Был мертвецки пьян экипаж удалой

и не видел, что нету крыс на борту.

Там остался большой пшеничный сухарь.

Очень жаль, я его не успела догрызть.

Но поймите, друзья, последняя тварь

сберегает свою драгоценную жизнь.

А теперь эти трюмы полны воды,

и трещат переборки по швам, по швам,

и по палубам жадно волна прошла,

но глотать её холод не нам, не нам.

Не увидеть фрегату нового дня,

да и плыть ему нынче не вдаль, а вглубь -

хорошо, что уже без меня, без меня;

я устроюсь в новом тёплом углу.

Будет новый сухарь и новый фрегат,

а когда и ему настанет черёд,

то другой капитан к другим берегам

мой плавучий дом поведёт, поведёт.

...Так зачем же вдогонку за кораблём,

что ушёл в волну без следа, без следа,

мы, теряя силы, плывём, плывём -

и смыкает над нами круги вода?...

***

Сгустился сумрака обман,

но опрокинулся над нами

закат - медовый океан

с сиреневыми кораблями.

Там, наверху, ещё светло,

и вслед за солнцем уходящим

летит, как на маяк горящий,

тугое паруса крыло.

Просторно; только захоти -

лети, куда тебе летится;

знакома облакам и птицам

свобода этого пути.

Но им неведома тоска,

что роду нашему даётся:

ни крыльев нет у нас, ни лоций,

чтоб остров счастья отыскать...

Фрегата облачного тень

плывёт в заоблачные страны,

а суша тонет в темноте,

свет отдавая океану.

***

И сто веков печали отойдут

когда-нибудь - когда? - за грань былого.

В хрустальном замке терпеливо жду

от уз освобождающего Слова.

Померк хрусталь. Ступени обомшели.

Увял багрянец розы на груди.

Но сто веков надежды впереди.

Часов песочных не смолкает шелест.

И предстаёт в моём неспешном сне

пред взором заколдованным незрячим,

как майский полдень, юный и горячий,

герой на белосахарном коне.

Подковы громыхнут весенним громом;

терновник спрячет острые шипы;

шаги встревожат бархатную пыль...

Здесь принц мой! - долгожданный, незнакомый,

ещё пока что мною не любимый,

но выстраданный вековой тоской -

идёт нарушить ледяной покой,

идёт...идёт!...и - далее, и - мимо...

А, может быть, он тоже заколдован?

И ветер призрачный несёт из зала в зал

опавший цвет несбыточного Слова,

которое он так и не сказал.

***

Марфа и Мария

Мой Господь! Ни о чём не прошу -

ты в любовных делах не помощь.

Я всё та же - живу, грешу...

Я подруга, Мария, - помнишь?

За меня ли ты нёс свой крест?

Ты меня ль пожалел когда-то?

...Городских кварталов окрест

- видишь? - лагерь; и в нём солдаты.

Как имперские злые псы

в посечённых доспехах латных.

С ними просто. Они понятны..

Ты прости меня, Божий сын.

Ты прости, что в один из дней

бесконечно праведных споров

их любовь предпочла твоей,

мой не - брат, не - жених, не - сторож.

Для прозрений ещё не время;

не снести моего креста.

Без меня отгорит в Вифлееме

во спасенье звезда Христа.

***

-Марфа, ты заботишься о многом,

а всего одно необходимо, -

человеком сказано, не богом;

припечатал - да и прочь, и мимо.

От обиды губы онемеют...

Ты сестру Марию награждаешь.

Каждый служит так, как он умеет,

что ж ты, богочеловек, - не знаешь?

Кто же встретит странника сердечно,

даст лепёшек и вина с дороги

и усталому ему омоет ноги,

коль хозяйка думает о вечном?

Ты в земной юдоли лишь прохожий,

возвратишься в небо голубое...

Ты от Марфы отвернулся, боже.

Что ж ты судишь? - ну да бог с тобою.

***

И был восход и облачен, и крут,

как узкая тропа на кряж скалистый,

где путь в сиянье солнечного диска

ведёт тебя к калитке неказистой

в запретный сад, где яблони цветут,

где ангел на сторожевом посту

от хамов, дураков, идеалистов

божественную бережёт мечту -

тот заповедник непорочных истин,

где истины, как яблоки, растут...

Здесь путь кончается. Часы устало бьют,

и небосвод спускается покато

до самого эдемского заката,

где яблоки, запретные когда-то,

сегодня всем бесплатно раздают...

***

Двадцать лет спустя

Под солнцем двадцатой весны

какие дела мы знавали!

Мы были горды и бедны

и славу клинком добывали.

Иных мы не знали забот -

Юнцы, забияки, бродяги, -

и сотни готовых острот

дрожали на кончике шпаги.

О, если б вернуться туда,

в край натиска, веры, тревоги,

стряхнуть прожитые года,

как пыль после дальней дороги! -

да осень у нас на дворе,

потёрлась былая отвага..

На тёплом дамасском ковре

висит запылённая шпага.

***

Были мы, как птицы, - ничьи,

превращались слезинки - в лёд.

Мы летели одни - в ночи.

Нас расстреливал ветер - влёт.

Были звёзды - черным-черны,

плыли мы под лучом луны,

и рыдал за плечами мрак,

что недолго продлится - так;

что на каждую дичь - стрела,

что на каждый огонь - зола,

что убить, что любить - пропасть,

что взлететь высоко - упасть...

Но не верили мы ему,

хохотали до слёз во тьму.

Что креститься на ведьмин смех! -

нам смирение - смертный грех.

Да и нету на нас креста;

У крылатых - другая стать:

не церковные гимны петь -

над землёю спящей лететь

и прервать полёт - на заре,

и сгореть поутру - в костре.

***

Нам потешиться песнями

счастья выпало дольнего.

Были мы - поднебесные.

Стали мы - подневольные.

Помнить волюшку - до веку.

Были обе - крылатые.

Не забыть, не избыть тоску:

не спросили - просватали.

Чужина - вёрст не меряно,

чужина - мужня вотчина.

Клетка-то посеребрена,

цепь у нас - позолочена.

А нам доля, сестра, с тобой -

с рук хозяйских зерно клевать,

да на небо глядеть с тоской,

а под небом - не лётывать.

***

"Угадывая родное,

спешил я на зов далёкий,

а плакали - надо мною..."

Ф. Гарсия Лорка

Иду я к тебе навстречу

по травам, пропахшим пылью,

упавший с небес, как кречет,

дракон, распластавший крылья,

упавший - не на добычу,

упавший - не для разбоя,

слетевший навстречу кличу,

узнавший во мне - родное.

В просторе, где тучи вьются,

среди ветровых потоков

свободному - неуютно

и сильному - одиноко.

Ты в травах земных утонешь,

и встретит тебя без страха

земная серая птаха,

протягивая ладони.

Уйдёшь ты вслед за грозою

туда, где клубятся тучи,

а сердце возьмёшь с собою,

сжимая в когтях могучих.

Пролив слезу по ушедшим,

небо - пустыней станет,

и станет - любовью меньше,

останется только - память,

и в ветре - печаль утраты,

и в громе - знакомый клёкот,

и солнце глянет с заката

багряным драконьим оком.

***

Спустилось небо на длину руки,

под ним смешно по тёплым лужам топать;

воздушные цветные пузырьки

среди почти вселенского потопа -

плывут зонты вдоль улиц городских,

пестрея спинкой лаковой повсюду, -

тропические рыбки, цветники...

А мы не видим, мы привыкли к чуду,

мы не желаем принимать игру:

ну что за чудо зонт обыкновенный?

А он как колдовской защитный круг,

мирок среди бушующей Вселенной;

как птица-мать, готовая спасти

цыплёнка своего, под ливнем стоя;

и можно просто взять и унести

тобой слегка пространство обжитое.

И ты несёшь свой мир в себе, и я,

зонтами их границы отделяя.

Жаль, что зонтов широкие края

сойтись поближе нам не позволяют.

***

- Разлучены, мой друг, не навсегда;

мы встретимся во времена иные,

когда закончим странствия земные...

Ты будешь ждать? - О да, мой друг, о да!

- Тела ничто. - О да, мой друг, - ничто;

но как моё по твоему тоскует...

Натуру трудно победить людскую;

да будет мне Господь подмогой в том!

И день за днём, страница за страницей

жизнь - от письма до нового письма.

Хоть и смирилась с участью белицы,

да ведь судьбу решала не сама.

Любовь, любовь, горчайшее из зелий...

А стоил Абеляр вот этих слёз?

и знал ли он, какую скорбь унёс

мятежный дух её в потёмки келий?

- Мы оба перед Господом грешны;

искупим же; останемся бесстрастны.

- Мой бедный друг, во всём с тобой согласна -

но кто любил когда-нибудь, как мы?

...Плывёт на волнах ладана печаль;

и солнца луч, пылинками пронизан,

пятнает, как тяжёлая печать,

последнее посланье Элоизы.

***

Нет мира для иных, когда они равны

и в гордости, и в силе меж собою;

но в столкновении гранита и волны

родится музыка прибоя.

***

Вода на заре - голубиного цвета,

как будто волна - сизариное горло:

по серому алое вспыхнуло гордо,

скользнула по сизому синяя лента,

глубинная зелень прохладно струится,

как шёлк, замерцало перо голубое,

и розовость неба - сиянье живое -

мгновенно одела волну - или птицу?

Волна ликовала,

волна ворковала,

у птиц поднебесных цвета воровала,

и к скалам летела, любуясь собою,

и в музыке не признавала финала -

и вспыхнула белым аккордом прибоя.

***

Ты, на дыбы поднявшая моря,

чудовище, певунья, чаровница,

искуснейшая кружевница,

дарительница янтаря,

скрывающая глубину без дна,

по прихоти игривого безделья

губительницей или колыбелью -

чем нынче станешь ты, волна?

***

Волны приступом берег берут вновь и вновь: необорная сила в этом мерном движенье, божественной воле послушном.

Океан от создания мира воюет строптивую сушу; непокорностью нрава титана навеки она покорила.

Вновь волна за волною идёт: воскрешение вслед умиранью,

и настырные чайки следят с любопытством за нею:

"Эй, глядите, подруги, с каким ненасытным желаньем

Посейдон синекудрый целует красавицу Гею".

***

Пускай ночной зюйд-вест проносится над крышей,

пусть брызжет дождь в окно холодный и косой;

сегодня в первый раз ты в песне их услышал:

"Отважный мальчик Грей, найди свою Ассоль".

Пусть в лоциях твой путь ко мне не обозначен,

ты, как штурвал, крутни Фортуны колесо,

ты ветра зачерпни, да так, чтоб гнулись мачты;

мечтатель-капитан, найди свою Ассоль.

Я буду ждать тебя, мне так необходимо

увидеть твой корабль под парусом тугим.

Я под рукой держу раскрытый томик Грина:

он мне пообещал, что встреча впереди.

Пусть не видна моя звезда на небосводе,

пускай в твои виски морская въелась соль,

Пусть, как материки, нас ход времён разводит,

мой постаревший Грей, найди свою Ассоль.

А солнце на закат, и перед ночью скорой

видней морская даль, свежей вечерний бриз;

+-и уходящий в тень портовый грязный город

волшебно-невесом, волшебно-серебрист;

И тихо на волнах качается планета,

и чайка облаков касается крылом;

и облака горят, как паруса "Секрета",

тревожно и светло, тревожно и светло.

***

И кто над нами ворожит,

кто оплошал на добром слове?

Собака дом не сторожит,

а кот мышей совсем не ловит;

кудель сбивается в комок,

вся кухня в черепках тарелок;

гнетёт и давит потолок;

щи негусты, а жемчуг мелок;

дитя живёт своим умом,

а муж сурово брови супит;

разладом переполнен дом,

и мука не толчётся в ступе

до состояния муки...

О жизнь, непрошеный затейник!

Я не прошу подстать другим

ни славы, ни любви, ни денег, -

мне б воду удержать в горсти,

когда б уменья перепало!...

Всего лишь не родится стих,

а кажется, что жизнь пропала.

***

Невзрачной горбатой усталой лошадкой

плетусь, подвигая копытца едва...

Порою и в сказке бывает несладко,

коль главный герой - простофиля Иван.

Ему бы на печку да под одеяло

иль, скажем, покушать -

да чтоб я так жил!

Отпустишь гулять - подберёт что попало;

пусть плохо лежит - да не ты положил.

Вот, скажем, перо - ну на что тебе перья,

коль грамоте даже не шибко учён?

Бежать за диковиной должен теперь я,

а главный герой, как всегда, не при чём.

Слетаешь за море, достанешь жар-птицу:

светло с ней - не надо огня!...

Глядь, птицу сменял на девицу-Зарницу,

а ту променял на коня.

Поставил заморское диво в ограде -

цыгане ж его и свели...

***

Ох, мать-кобылица, чего же я ради

мотался до края земли?

Сам дров наломает - и бьётся с досады

о стенки родимой избы;

тебе же ещё и спасать его надо

от страшных ударов судьбы!

Ох, как бы на волю умчаться отсюда,

в небесной пропасть вышине!...

Я сказочный приз, потаённое чудо

ношу у себя на спине;

волшебные крылья раскрыться готовы:

горбатый - не значит урод.

Крылатому - высь, дураку - дураково...

да ведь без меня пропадёт.

***

В цветущей фейерверками ночи -

весёлой, беспокойной, бестолковой -

под бой часов придёт мечтатель новый

и в сердце к нам с надеждой постучит.

Придёт, неся старательно мешок,

набитый чудесами под завязку,

чтоб подарить усталым людям сказку, -

он это так придумал хорошо!

А мы давно с романтикой на "Вы",

и зря призывно машут лапкой ели;

сюрпризы нам, признаться, надоели,

и новогодья вовсе не новы.

Стрелять шампанским в полночь не с руки;

давно в камине угли прогорели;

и мы постели грелками согрели,

напялили ночные колпаки;

скрипит сверчок часам старинным в такт;

из тёплой спальни - храпа переливы...

Пришло - ушло; мы настоящим живы,

а вновь мечтать - такая маета.

От сказочных даров отводим взгляд;

чего ещё? - мы вполне счастливы;

и чудеса под ёлкой сиротливо

ненужными игрушками лежат.

А тот чудак из дома в дом идёт,

не оставляя праздничной затеи -

седой старик, согбенный от забот;

и всё его мешок не опустеет.

И вот однажды в праздничную ночь

он эстафету передаст другому,

наивному, такому молодому,

а сам уйдёт из нашей жизни прочь.

И новый год с надеждой выйдет в путь:

"Возьмите чудо - ну хоть кто-нибудь!"

***

Расплескал закат кровь по горнице.

Жду к себе дружка - добра молодца.

Отпусти ко мне, высь высокая,

друга Финиста - ясна сокола.

Солнце прочь ушло, засыпает дом,

а из всех щелей тянет холодом:

полон дом тоской, злой, невидною,

полон сестринской злой обидою

за мои мечты за невестины -

поперёк любви зависть сестрина.

Распахнула вширь окна-ставенки -

в них сестра ножи понаставила.

Ночь темным-темна, нож острым-остёр.

Не бывало тайн между двух сестёр.

Пусть за ту вину ей в аду гореть;

не бывало тайн - и не будет впредь.

Ясну соколу не бывать в дому,

не достался друг вовсе никому.

Не дождём в стекло небо плакало -

кровью алою всё закапано.

Из невест не в жену - во вдовушку,

в горемычную птицу- совушку,

в бор холодный кликушей ночной,

птичий век вековать одной,

кликать с полночи до утра:

если сможешь - усни, сестра!...

***

Для него изгибы Орфеевой лиры взяли,

венской сдобы плетение.

Мог бы стоять - в концертном зале,

мог бы - в венской кофейне.

И даже в скрипе - "Флейта" Моцартова.

Не выточен - выращен в Венском лесу,

как вензель, замысловатый -

венский стул.

***

Гаснут окна. Не слышно машин.

Поздний ветер по улицам кружит.

В опустившейся с неба тиши

кровь тоскует, а ты безоружен.

Это город отходит ко сну

и становится частью природы.

И - свобода! такая свобода!...

...Сколько хочется вой на луну.

***

Не надо больше целовать мне руки,

беспечный принц, кудрявый херувим.

За тридцать лет всеправеднейшей скуки

я расплатилась праздником одним.

Хотелось мне - до головокруженья -

войти - и смять Ваш призрачный покой:

пусть в старой сказке будет продолженье!...

Я помню, принц, я не была такой.

Не знаю, одиночество, тоска ли

с моим путём Ваш путь пересекли, -

но я не то, не то, что Вы искали;

да и меня Вы тоже не нашли.

И, отплясав в огнях и блёстках бала,

я брошу, уходя в привычный мир,

свой башмачок на гладких плитах зала. -

Несбывшееся чудо. Сувенир.

Ну вот и всё. Квашня вздыхает сыто.

Выводит песню жалостно сверчок.

Коптит камин. И, вдребезги разбитый,

ещё звенит хрустальный башмачок.

***

Хоры для певчих - кроны.

Клавишем - всякий лист,

который шутя тронул

ветреный органист.

Слышу сосны соло

(ветрено поутру) -

это раскат басовый

бронзово-рыжих труб.

В гуще цветов бузинных

солнце в рассветный час

по струне паутины

водит смычком луча.

Звуки растут, как ветви,

сплетаясь в единый хор.

Над всем безумствует ветер,

безумствует дирижёр,

маэстро!...(Ладоней всплеск.

Романтика. Стиль - ретро.)

Исполняется нынче: Лес

на музыку Ветра.

***

Сумрак. Вечер. Закат. - Ни души.

Провода, словно струны пассата.

Пахнет морем... Хоть книгу пиши. -

Да какая душа у заката?

Пахнет морем, как будто дождём.

Давит горло, как будто слезами.

Может быть, мы с тобой, старый дом,

в эту ночь прорастём - парусами?

От премудрости - в книжной пыли -

и от долга, и от суесловья,

прочь от скуки и прочь от земли

нас возьмёт это море - с любовью?

Ветер рвёт за окном тополя,

разодрав чёрный парус на клочья,

разметав силуэт корабля

между тучами, скукой и ночью.

***

В пальцах загорелых розу ветра

вертит, улыбаясь непонятно.

Для того, кто целый мир изведал,

белые не существуют пятна;

нету тайн на море и на суше

для того, кто знает все дороги,

кто умеет зов простора слушать

и идёт без страха в путь далёкий.

Некогда на стоптанных ботфортах

путнику поставить по заплатке:

уж такая у него работа -

странствовать по свету без оглядки.

Но однажды всё-таки устанет

быть мистралем, бризом, ураганом;

за штурвалом корабельным встанет

моряком, обычным капитаном.

В чайных гонках постоянный лидер;

и ворчат соперники в тавернах:

"Что же он, летит на крыльях ветра,

или чёрт гоняет этот клипер?"

С полным грузом небылиц и специй

на любых морях ему привольно...

А висок-то цвета соли с перцем;

да и шутки - тоже перец с солью.

Как идёт по улицам портовым,

полнятся сердца надеждой зыбкой:

все красотки умереть готовы

за его случайную улыбку.

Только зря толпятся и встречают,

словно чайки, меж собою вздоря:

улыбнётся - как корабль отчалит;

радость моряка - в открытом море;

а ещё - в подарке этом странном,

что, смеясь, всегда с собою носит,

будь он ветром, будь он капитаном, -

будто чьё-то сердце бьётся в розе.

...Так идёт - насмешливый, беспечный,

розу ветра приколов у сердца,

и впитался в плащ его навечно

запах моря, имбиря и перца.

***

Споря над колыбелью,

ветры дитя качали:

- Будешь сестра веселью.

-Будешь сестра печали.

-Будешь у нас красивой.

- Сердце с нами застудишь.

-Будешь зелёной ивой.

-Ивой плакучей будешь.

-Наряжена в шёлк - листвою,

в бархат - травой обута...

-Солнце листва закроет,

травы в ногах - как путы...

-Младший из братьев-ветров

будет любимым мужем.

- Не соглашайся, детка:

ветру лишь волю нужно.

- Под шёпот его влюблённый

дремлется ивам сладко.

- Уснёшь, а ветер бессонный

к другим полетит украдкой.

-- По зеркалам озёрным

рассыплет он солнца блёстки.

- Характер у ветра вздорный,

пощёчины ветра хлёстки...

Дитя, обречённое ветру! -

и всё-то тебе приснилось!

сны не бери на веру...

Но... лучше б ты - не родилось.

***

Кораблик, как щепка,

а парус - лоскутик,

а гибкая мачта -

изогнутый прутик,

а бурная,

в страшных порогах река

получится запросто

из ручейка;

потом в океане

река пропадает

(кто хочет, пусть лужей

его называет);

похожа трава

на прибрежные чащи;

маяк, как фонарь,

в отдаленье горящий...

А солнце меж правдами

не выбирает,

а солнце играет -

и дети играют.

Но ветер,

над лужей иль морем летящий, -

один - и для всех.

Он всегда настоящий.

***

Юною силой горд -

разве с такими спорят! -

ветер слетает с гор;

ветер идёт от моря.

Жесть флюгеров гремит

дешёвым цыганским бубном;

ветер в печах дымит,

ветер гудит по трубам;

словно корабль с прикола,

силится стронуть дом;

старому-старому молу

тычется в стену лбом;

с моря нагнав волну,

на рейде суда качает;

словно пену, взметнул

к небу кричащих чаек.

Ветер - насмешлив, зол,

шляпы ворует ловко,

треплет, как пёс, подол

у площадной торговки;

хлещет, как гибкий прут,

лист облетевший кружит;

ветер - бездельник, плут!

Ну и кому он нужен, -

ветреный пустозвон,

на дерзости то-то скорый,

сразу со всех сторон

заполонивший город...

Мало бродяге горя -

знай, на воле гуляй...

И ветер ушёл в море.

И опустела земля.

***