Аннотация: Начало чего-то, не ставшего чем-то б`ольшим...
И.Н.В.
- Девушка, с вами всё в порядке?
Пожилой мужчина в бежевом кашемировом пальто поверх костюма-тройки озабоченно хмурился. Что ж, было отчего. Выглядела я и впрямь неважно. Три недели назад зеркало в уборной кафе продемонстрировало неприглядную правду. Нет оснований полагать, что похорошела с тех пор.
- Да... Да. Всё хорошо, не волнуйтесь.
- Уверены? Может, всё же "Скорую" вызвать? Или хотя бы позвонить кому-нибудь из знакомых? Такси заказать?
Надо же, есть ещё небезразличные люди. Мысль эта не вызвала былого оптимизма. Я предпочла бы стать невидимой для всех.
- Это очень мило с вашей стороны. Я вам благодарна, правда. Но ничего не нужно.
- Ну, как знаете...
Я криво нацепила вежливую улыбку и удерживала её до тех пор, пока мужчина не ушёл дальше по парковой дорожке. Губы раздвинулись в гримасе боли. Ч-чёрт...
Подходило время начала рабочего дня, и в парке было малолюдно. Я присела на свободную скамью, откинулась на спинку и прикрыла глаза.
Осень выдалась тёплой. Сквозь завесу листвы проникали пятна света и грели лицо, терракотовый цвет просачивался сквозь опущенные веки. Что-то мимолётно коснулось щеки.
На острых коленях лежал разлапистый кленовый лист, и я поразилась, какое бесчисленное множество оттенков прежде ускользало от взгляда. Теперь я могла бы передать на холсте и терпкую горечь аромата, и прохладную нежность поверхности, и грубоватую уязвимость прожилок. Частичка мира, для которой настала пора умирания. С глаз упали шоры, и мои картины стали подлинным отражением субъективного в`идения, не искажённого в кривом зеркале из-за неумения выразить задуманное. Наконец-то я оставалась довольна своими работами. Прежние вызывали лишь досаду на собственное бессилие.
За последние полгода я написала больше, чем за всю жизнь до того, как услышала диагноз. Острый монобластный лейкоз.
Тогда я размышляла недолго. Вернее даже вовсе не думала. Доктора ещё что-то говорили о пункции, химиотерапии, поддерживающих процедурах, пересадке костного мозга, бластных клетках, сыпали малопонятной терминологией, перемежая её статистическими данными. Кажется, я продолжала улыбаться любезной улыбкой, с которой зашла в кабинет, и кивала, как игрушечная собака, которую многие водители ставят в автомобилях. А вокруг меня уже был вакуум, не пропускающий звуки, а ещё дальше - стеклянная колба, сквозь которую ничто не могло достать, причинить боль. В тот же день попрощалась с родными, справила в шикарном ресторане поминки с друзьями. А потом сняла со счёта деньги, вырученные за последнюю удачную выставку, отключила телефон, покидала в оставшийся со школьных лет рюкзак краски, кисти, самую удобную одежду и пошла на вокзал. Там села на первую попавшую электричку, не посмотрев название конечной станции.
С тех пор я редко задерживалась на одном месте более трёх дней. И не было ни дня, когда бы я не брала в руки кисть, пастель, карандаш и не превращала холст или просто лист бумаги в зеркало мира. Я оставляла эти осколки в номерах гостиниц, в комнатах частных домов, отдающихся на съём, на столиках в кафе. Это была своеобразная гонка со временем, с болезнью, убивающей тело. С каждым днём, часом, усталость наваливалась всё раньше, всё сильнее, но, рисуя, я не чувствовала слабости. Пока рука способна удерживать карандаш, я буду делать это.
Болезнь подкралась исподтишка, я не почувствовала её первых, слабых ещё ударов, не поняла опасности, а когда узнала, оказалась бессильна отразить её атаки. Всё началось с повышенной утомляемости, температуры, давления. Я не придала значения симптомам, слабость списала на вечные недосыпы, одержимость творчеством. Гипертония и температура выше нормы были для меня привычны. Вслед за этим я стала резко терять вес. Ерунда, думала я, сказывается нерегулярное питание. Одышка - следствие нечастых физических нагрузок. Анемия - наверное, мало пью. Бледность и нездоровый вид - много времени провожу в душной мастерской, вдыхая запах краски. Затем я почти перестала есть. Тошнота, рвота, боли в животе не способствовали повышению аппетита. Появилась ломота в суставах, боль во всём теле. Почти одновременно с этим навалились инфекционные заболевания, одно за другим. Обмороки стали обычным делом. Когда я упала без сознания посреди разговора с мамой и старшей сестрой, на полуслове, родители забили тревогу.
Деньги подходили к концу, близились холода, а тёплую одежду я не взяла - не думала, что доживу до осени. Мне дали срок от нескольких недель до пары месяцев. Я чувствовала, что подхожу к концу пути.
Я развернула простой лист формата А3 и достала из кармана угольный карандаш. Набросок был почти готов. Длинный тёмный коридор, в конце его большая дверь, украшенная множеством переплетающихся элементов, взятых из самых разных культур. В коридор просачивается сияние, дверь приоткрыта, но то, что за ней, видит лишь девушка, в нерешительности замершая на пороге. Тонкие пальцы до белизны вцепились в скобу. Её лицо скрыто взметнувшимися волосами, прорисованы лишь закушенные губы.
- Можно посмотреть?
Передо мной стояла нарядная девочка лет шести, льняные волосы под аккуратным беретиком завивались мягкими колечками. У ног девочки сидел кокер-спаниель с влажным человеческим взглядом.
- Пожалуйста, - застенчиво повторила она.
- Конечно, держи, - я протянула рисунок. Девочка взяла его полупрозрачными пальчиками и серьёзно нахмурила светлые бровки.
- Это вы? Что вы там видите? - Она указала сначала на девушку, а затем на дверь.
Эти вопросы заставили иначе посмотреть на рисунок. В самом деле, ведь это мои волосы, коротко обрезанные полгода назад, и беспорядочно отросшие; мой вытянутый свитер ручной вязки, мои руки в пятнах краски... Моему нарисованному двойнику было известно, что находится за той дверью. Скоро узнаю и я.
- Вита, мы опоздаем из-за тебя! Вита!
Девочка обернулась.
- Уже иду, мама!
- Мы уходим без тебя!
В отдалении я видела мужчину и женщину. Конечно, они никуда не уходили, просто ждали дочь, стоя у кустов барбариса.
- Почему вы плачете? Вам грустно? Вам больно? - Девочка обеспокоенно теребила меня за рукав.
Я утёрла слёзы и улыбнулась.
- Нет, солнышко. Видишь, я уже не плачу. Догоняй маму с папой и никогда не огорчай их. Они тебя очень сильно любят.
Девочка кивнула и потянула кокер-спаниеля за ошейник. Лакированные ботиночки застучали по разноцветным плиткам парковой дорожки. Девочка догнала родителей, и они взяли её за руки.
Я смотрела, как удаляются их силуэты, и понимала, что отчаянно, до боли хочу шагать по пронизанному солнцем парку рядом с любимым мужчиной и улыбаться своему отражению в его глазах. Хочу держать в руке тёплую ладошку своего ребёнка, и трепать пса за мягкие уши. И разбрасывать шуршащие листья ногами, и собирать осенние букеты. И знать, что впереди годы, и никто не умрёт, и никто не уйдёт...
Дорожки взмыли в воздух, спутались и разбежались в разные стороны. Деревья качались, как корабельные мачты в шторм, швыряя в лицо охапки листвы. Багровая круговерть перед глазами. Что, если за дверью пустота и забвение? Что, если есть только жизнь, и есть смерть? Если да, то я умираю дважды.
Внутри меня текли потоки лавы, приливали сокрушительные волны. Есть ли та дверь в конце коридора, или он оканчивается тупиком? Если так, то в чём смысл?
Нет, нет! Смысл есть, его не может не быть!
В груди и голове взорвался огненный шар. С бешеной скоростью я летела по чёрному тоннелю метро, быстрее, быстрее... быстрее! Но где же машинист? Где поезд? Огни, мелькающие по сторонам, - это лампы, прожектора поездов?
Нет, это дорога в космосе, это сияние созвездий. Я проношусь среди светил и не чувствую страха, лишь восторг, лишь счастье... Что это передо мной?
Я беззвучно засмеялась, и звёзды вспыхнули ярче, отвечая моему веселью. Какие гигантские створы! И по линиям узоров на них течёт живой свет. Неземное сияние всё ближе, ближе... Я лечу, я устремляюсь навстречу, я тяну бесплотные руки...