Камень был очень старым - это не замечалось с высоты седла, но всю поверхность столба исчертили большие и маленькие трещины, словно какой-то рехнувшийся паук замотал его когда-то в посеревшую от времени паутину. Пилиппенко подавил брезгливость - пауков он ненавидел со времен Афганистана, - и протянул руку, чтобы пощупать шероховатую поверхность. На мгновение показалось, что пальцы уткнулись во что-то податливо-упругое, потом подушечки коснулись холодного камня, но гадливое ощущение, что к коже прилипла какая-то дрянь, не прошло.
Милиционер поднес к глазам ладонь, покрутил ее, разглядывая со всех сторон, попробовал вытереть о штаны - липкое невидимое нечто по прежнему оставалось на пальцах. Он скривился от раздражения, а потом решил сосредоточиться на камне, чтобы отвлечься от неприятных ощущений.
Чем внимательнее он разглядывал столб, тем сильнее проявлялась паутина трещин, и тем большее отвращение вызывал ее вид. Пилиппенко пошевелил пальцами, пробуя отделаться от липкой мерзости на коже, машинально потер их об одежду, замер, когда призрачная паутина колыхнулась, словно под напором невидимого ветра.
- Ну что, Шерлок Холмс, - отозвалась подъехавшая ближе молодая стерва. - Долго еще кумекать будешь?
Не обращая на нее внимания, Пилиппенко достал пачку, вытащил зубами сигаретину, щелкнул своей "Зиппо", и глубоко затянулся - думать было привычнее под аромат табачного дыма, а если крестьяне из рощи что-то и увидят, то это будут только их проблемы. Ощущение липкой паутины на пальцах стало более отчетливым, когда он крутил колесико зажигалки, и осененный догадкой, Пилиппенко поднес огонек прямо к остаткам надписей, чтобы пламя лизнуло старый камень.
Сетка вековых трещин осталась прежней, но появилась странная уверенность, что ей не нравится прижигание огнем. Кончики пальцев, державших зажигалку, начали неметь - так, как бывает, когда слишком сильно перетянешь жгут. Пилиппенко убрал зажигалку, еще раз поднес ладонь к глазам, пустил на нее струю табачного дыма - сизые струйки завихрились вокруг пальцев, держась от них на расстоянии, буд-то наткнулись на какое-то препятствие, а в кисти появилась тупая ноющая боль.
Пилиппенко опять почувствовал, как внутри растет раздражение - он, взрослый мужик, многое в жизни повидавший, не может содрать с руки какую-то гадость, а сзади на его жалкие потуги злорадно смотрит молодая ссыкуха, которая не упустит случая как-нибудь его укусить. Рассудок подсказывал, что Леночка элементарно снимет неприятное ощущение с руки, и для нее это будет так же просто, как превратить камень в воду, а потом такой каплей еще и оцарапать щеку. Но просить бывшую "плечевую" о чем бы то ни было старый оперативник не мог.
Поэтому он в последний раз затянулся сигаретой, тщательно вдавил окурок в землю, и вытянул перед собой расслабленную ладонь. Первые фаланги пальцев заметно побелели, ногтевые пластинки приобрели синевато-фиолетовый оттенок - клеткам явно не хватало кислорода. Зачем-то вспомнились лекции патологоанатома, который охотно делился своими знаниями со всеми, кто имел неосторожность задержаться подольше у него в морге: охлаждение тканей приводит к замедлению кровообращения, поверхностные капилляры сужаются, чтобы внутренним тканям досталось больше кислорода и тепла. Тепла... А эта молодая потаскушка говорила что-то про огонь...
Пилиппенко попробовал представить, что ладонь опущена в теплую воду, даже почувствовал, как согревается тыльная сторона ладони, но пальцы по прежнему стягивал ледяной холод. Сообразив, что это ничего не даст, он вздохнул, поудобнее устроился перед столбом, и начал вспоминать ту недавнюю ночь в курятнике, и ту судьбоносную птичку.
Долго напрягаться не пришлось - сухой жар дунул в лицо практически сразу, стоило только подумать о характерных ощущениях. В ноздрях появился запах горячего металла, уши заложила ватная тишина, а на ладони стало проявляться соломенно-желтое перо. Холод в концах пальцев резанул болью, словно кто-то невидимый пытался перетянуть последние фаланги правой ладони стальной проволокой, но в груди начало разливаться тепло, оно стало расширяться, перехватило горло радостным ожиданием чуда, потекло в руку, наполнило ее горячими щекочущими пузырьками счастья, и боль,запульсировав, лопнула, как лопается старый воздушный шар, наполненный водой и сброшенный с четвертого этажа. Клочья невидимой паутины вспыхнули вокруг пальцев вспышками тусклого в дневном свете фейерверка, перо заискрило, дрогнуло, встало вертикально на ладони, качнулось к затертым надписям на столбе.
Подчиняясь внутреннему голосу, Пилиппенко свел пальцы вместе, так, чтобы держать перо всей ладонью, и медленно повел им вдоль тесаного камня, как бы вытирая пыль. Воздух над камнем задрожал, рука почувствовала упругое сопротивление невидимой паутины, но Пилиппенко напрягся, толкнул перо вперед, помог себе второй рукой, надавил на препятствие весом всего тела, почувствовал, как жар и свет прожигают дорогу сквозь невидимое глазам сопротивление. Потом что-то звонко лопнуло в голове, он провалился вперед и больно стукнулся лбом о камень.
Из глаз полетели искры, он выругался, оттолкнулся от глыбы, мазнул лоб - пальцы оказались в крови, - обернулся на дикий визг. Это верещала Леночка, враз подурневшая от злобы:
- Что ты наделал, сволочь!!! Кто тебя просил!!! Какого хера ты полез туда своими паскудными лапами, ментяра вонючий!!!
Ее конь беспокойно перебирал ногами, тряс головой, недовольный громкими воплями, фыркал, но Леночка не обращала внимания на то, что вот-вот может оказаться выброшенной из седла. Брызгая слюной, она тыкала указательным пальцем в дорожный столб:
- Глянь, что ты натворил, скотина! Ты же источник высушил, тварь!
Возникший рядом, Хома забрал поводья из ее нервных рук, потянул коня за собой, и Пилиппенко, сообразив, что кинуться в драку ей снова не дадут, глянул на свою работу.
Гранитный столб, который перечеркнуло несколько свежих трещин, погрузился в землю на половину своей высоты, словно бы вдавленный неведомой силой, а поверх старых царапин, которые больше не напоминали паутину, красовался оттиск большого ажурного пера. Пилиппенко хмыкнул, провел пальцами по гранитной поверхности, прислушался к ощущениям - ничего, кроме теплой шероховатости старого камня.
- Будет теперь о чем думать местным мудрецам - улыбнулся Санек, глядя на его манипуляции. - Стоял знак, веками никому не мешал, а потом угораздило проехать неподалеку морян. Как самочувствие?
Пилиппенко пожал плечами, и взобрался на коня.
- Да ничего, вроде, нормально все. Едем?
- Угу. - Саня нахмурился, пожевал губы, о чем-то думая, потом сказал медленно: - Ты с Леночкой поосторожнеее. Она и при жизни была неврастеничкой, а уж теперь...
- Мне не привыкать. А чего она так взбесилась, когда я от рыбин отбивался?
- Это не рыбины были, а водяники - самые злобные речные духи. Ну а Леночка тоже от воды, поэтому и рассвирепела так, что едва не завершила Перемену.. Чем ты их гонял хоть?
Пилиппенко смутился, опустил глаза:
- Саламандрами...
- Чем????!
И Пилиппенко рассказал, наконец, как провел эту ночь, как увидел собственными глазами огненных ящериц, как поверил, что прежняя жизнь действительно не вернется, и как проснулся утром, чувствуя себя новорожденным богом.
- Понимаешь, - он улыбнулся каким-то внутренним мыслям, - я таким счастливым даже не помню, когда просыпался. А тут вдруг открываю глаза, и чувствую, что тело буквально звенит от восторга. Ну и она рядом сидит - значит, что-то опять сделала, как в первый день: усталость сняла, или что там еще. Вот я и схватил ее в охапку...
А потом покружил эту дурочку, и чувствую - жарко мне. Как в сауне, если пересидишь. Ну и в голове сразу мысль: на речку бегом! Я же слышал, как вы там пол-ночи резвились, пока старый ветеран за вас отдувался у костра, направление, куды бечь, запомнил. Прямо по азимуту и ломанулся, белье по дороге скидывая.
- Если ты хотел, чтобы твой стриптиз был эротичным, надо было делать это медленней. Мы даже не поняли ничего толком - вскочил, заорал, схватил, покружил, убежал. Как в том старом анекдоте про "Лебединое озеро" - расплылся в улыбке Санек. - Помнишь?
- Это про грузина который? Помню, конечно, - обрадовался Пилиппенко. - Неужели похоже было? Только я не балерину выбирал, а хотел остыть. Чувствовал, что с этим жаром внутренним что-то не то, какой-то он ненормальный, неестественный, что избавиться от него надо.
Когда продрался сквозь кусты, и воду увидел, еще удивиться успел, чего она такая зеленая, да заросшая, если вы столько времени в ней бултыхались. Потом прыгнул, первый жар скатил, вынырнул я, счастливый, оглядываюсь и думаю, откуда здесь столько бревен, да еще таких всякой дрянью заросших?
И пока я на эти колоды осклизлые любовался, почувствовал вдруг, что по ноге чего-то холодное ползет. Я попробовал сначала пальцами его отцепить (может, водоросли какие, или пиявка), а потом голову под воду сунул, чтобы глянуть, и вдруг меня за руку что-то как схватит, да как дернет вниз! И сквозь муть зеленую вижу- глазищи во-о-от такие на меня таращатся! Как тарелки супные, блин, величиной!
Я пасть открыть, чтобы крикнуть, а в рот вода! И по спине боль, словно кипятком ошпарили! Ну я и запаниковал тут, если честно - первое, что в голову пришло, саламандры были. Прямо почувствовал, как они по мне одна за другой прыгают. А потом все вокруг бабахнуло так, словно мина противотанковая под ногами взорвалась, я на берегу оказался, и сразу от воды кинулся бежать. А что за рыбий хвост в руках оказался, так и не понял. Да еще чешуя эта... И вообще, чего ты смеешься, когда я тут чуть не ... утонул? Сварился? Взорвался?
Пилиппенко озадаченно нахмурился, пытаясь понять, какой же все-таки судьбы он избежал.
- Ну что ж, - Санек вытер слезы облегчения, и перевел дыхание. - Отделался ты легко. Кого-нибудь другого они там прямо на месте в клочья бы порвали, потому что впираться на чужую территорию без оберегов, заклинаний, без предупреждения может только потенциальная жертва. Например, олень - волки его гонят, и он прыгает в ручей, чтобы скорее перебраться на другую сторону. Или парень из местных, которому жизнь так не мила стала, что он топиться побежал, как только любимую замуж выдали. Понимаешь?
- Ну да, - бывший милиционер почесал затылок, - теперь понимаю. Они там плавают спокойно, типа, головастиками любуются, а тут вдруг впирается кто-то, незван и неждан.
- Вот-вот, именно так. Эта нежить является частью местного биоценоза, подчиняется законам естественного отбора, и, как любое другое существо, действует на основе рефлексов, условных и безусловных. Поэтому для собственной безопасности нам часто достаточно просто не делать того, что заставляет срабатывать охотничий рефлекс у других членов пищевой пирамиды. К примеру, не играть с найденным в лесу медвежонком, не входить в воду без...
Пилиппенко вздохнул:
- Я понимаю, что ты парень умный, грамотный, и даже знаешь, сколько звезд на небе. Только скажи мне, как лицу, не отягощенному излишками интеллекта - на кой хрен ты мне лекцию читать начинаешь посреди чистого поля? До вечера подождать нельзя с этим магическим ликбезом? Лучше бы ты вчера вечером об этом вспомнил, когда я у костра в одиночестве сидел, а ты с девками плескался. Может, сегодня и Леночку вам убивать не пришлось бы...
- Свобода в голову ударила, Григорий Михалыч, - тихо сказал бывший стажер. - Очень уж давно я не дышал магическим воздухом, соскучился по нему сильно... А тут еще лес дикий вокруг, ни живой души, Луна сердце греет. Вот и махнул рукой на обязанности - подумал, да что с нами станется-то, если оттянусь разок?
Он чуть помолчал, потом добавил, улыбнувшись:
- А с другой стороны, ничего ведь и не стало, если разобраться, - вы живы и стали богаче еще на одно переживание, Леночка полна задора, и бесится, как обычно. Эксперимент вот удачный провели с дорожным столбом, что тоже есть несомненный плюс работы в коллективе. И, кстати, что касается последнего, - давайте-ка поторопимся, а то мы совсем отстали.
Саня шлепнул коня Пилиппенко по крутой заднице, ударил пятками своего, и они потрусили вслед за удалившейся компанией, которая продолжала успокаивать разбушевавшуюся Леночку. Пилиппенко еще раз обернулся к попорченному столбу, перевел глаза на рощицу, увидел, как из нее осторожно выходит мужик в какой-то дерюге, за ним так же опасливо выглядывает пара детишек, вздохнул, и крепче сжал поводья - город был уже рядом.
Узкая лесная тропка, что вывела их из леса, постепенно превратилась в нормальную сельскую дорогу, каких много в русской глуши - разъезженная колея, комья засохшей грязи, да буйно растущие чертополох с подорожником на обочине. Чем ближе к городу, тем больше мусора попадалось на глаза - обрывки выцветшего тряпья, глиняные черепки, гнилые деревяшки, побелевшие кости не то свиней, не то коров. Потом ветерок дунул со стороны города, и Пилиппенко невольно чихнул, когда почувствовал вонь застоявшегося болота. К счастью, сразу же потянуло от реки, ветер донес скрип талей, запах рыбы, смолы, гул неразборчивой речи.
Происходящее на причале закрывали бревенчатые сараи, которые темной стеной толпились вдоль берега. Выше, к городской стене, тянулся высокий частокол из вертикально вкопанных здоровенных бревен, которым "по карандашному" стесали верхушки. Над ними торчали мачты нескольких кораблей, ворочали шеями краны. Отсюда было уже видно, что чудо местного инженерного искусства сложено из камня, как обычная крепостная башенка, какие можно увидеть в любом учебнике по истории Средних веков. Только вместо зубцов тутошние умные головы сделали плоскую крышу, и по ней перекатывались взад-вперед ажурные стрелы из тех же, по видимому, бревен, что пошли на постройку частокола.
Таких кранов было три, они стояли друг возле друга, видимо, вдоль кромки воды. Сейчас работал один, двое стояло без движения, а на их верхних площадках прохаживались маленькие отсюда человечки. Потом голова одного из них блеснула металлом, и Пилиппенко сообразил, что это охрана. Работал ближайший к дороге кран - из-за сараев, там, где торчали мачты, время от времени поднималась на тросе вязанка тюков, бревенчатая стрела разворачивалась и опускала его куда-то за частокол.
- А вместо железного троса они сплели канаты из крапивных веревок. - Санек ладошкой прикрыл глаза, смотрел в том же направлении. - Конопля тут не растет, местным приходится изворачиваться. Стоит дешевле, чем канат из пальмовых волокон, а в воде не гниет так же. Одна чистая прибыль.
- Разве можно из крапивы делать веревки? - удивился Пилиппенко. - Я думал, она только против ревматизма хороша, да чтобы непослушных детей воспитывать. Но веревки?
- И не только веревки - из нее даже ткани делают! Точнее делали когда-то, пока не нашли более удобное сырье. Но местная крапива отличается от нашей: почти не жжет, а вырастает до четырех метров высотой. Есть из чего веревки вить.
- А чего это наши остановились?
Санек глянул вперед, нахмурился:
- Ждут, чтобы в город всем вместе въехать - за группу платится пять монет, а за одного человека - целый медяк. Стража тут ушлая, отставших считает отдельно, иди потом в магистрат, ругайся с ними.
У въезда на подъемный мост стояла небольшая каменная сторожка, возле которой столпились остальные путешественники. Мужчины шлепнули коней и зарысили туда, где размахивал руками караульный.
Чем ближе они подъезжали, тем сильнее хотелось Пилиппенко заткнуть нос, чтобы не чувствовать все более усиливающейся вони. Местным, похоже, смрад абсолютно не мешал - караульный в железном шлеме и длинной кожаной рубахе с нашитыми металлическими пластинками чувствовал себя, если судить по его толстой хитрой роже, очень неплохо. Он что-то кричал, брызгал слюной, топал ногами, изо всех сил пытаясь казаться главным начальником, однако вся эта самодеятельность производили мало впечатления на путешественников. Со скучающими минами они глядели на представление одного актера, пока Хома вдруг не повернул заросшее лицо к Сане:
- Может, хватит?
- Хватит, - согласно кивнул головой тот. - Покажи ему нашу морянскую удаль.
Хома нехорошо ухмыльнулся, послал коня вперед. Стражник поперхнулся на полуслове, подался назад, но руки Хомы по прежнему оставались на луке седла, а остальная группа сохраняла полное равнодушие, и стражник приободрился. Сзади из сторожки выглянула еще одна голова, в смешном кожаном чепчике с завязками, что-то буркнула, туземец приободрился, набрал в грудь воздуха, чтобы разораться по новой.
Хома не позволил ему это сделать - как только стражник раскрыл пасть, он опять толкнул его конем, наклонился к побагровевшей от праведного гнева морде, и сделал неуловимо быстрое движение рукой. Стражника рвануло вперед, он ударился грудью о седло, отпрянул назад, когда желтые лошадиные зубы клацнули перед носом, растерянно закрутил головой, потерявшись от неожиданности. Потом он увидел, что Хома крутит в пальцах железную пластинку с обрывком кожаного ремешка, на котором та крепилась к рубахе, побледнел от страха, бросился в сторожку. Оттуда уже торопился второй вояка, в том кожаном чепчике, что показался таким смешным Пилиппенко - теперь он понял, что это был подшлемник, потому что вокруг черепа шел тугой валик, явно для того, чтобы амортизировать удары по шлему.
Это был начальник - он совершенно по-начальничьи бурчал, его кожаная рубаха лучше сидела на теле, на поясе болтался самый настоящий меч, а что самое главное, Пилиппенко поймал его цепкий, все замечающий и все правильно оценивающий взгляд.
Обладателей таких взглядов оперуполномоченный на своем веку насмотрелся изрядно, поэтому он сразу подобрался, готовый либо бить, либо удирать. Местный начальник почесал у себя за пазухой, зевнул, буркнул что-то неразборчивое Хоме. Тот все еще игрался с железкой от военнизированного костюма, но услышав сказанное, оскалил зубы в неприятной ухмылке, щелчком пальцев отправил пластинку командиру местных швейцаров.
Тот, не моргнув глазом, поймал ее на лету, внимательно осмотрел со всех сторон, вытянул обрывок ремешка, одобрительно покачал головой, оценив силу рывка, когда увидел, что кожа не гнилая и не прелая, а потом повернулся спиной к путешественникам, и швырнул пластину в узкую бойницу сторожки. Внутри громко звякнуло, кто-то вскрикнул от боли. Командир вновь развернулся всем корпусом, стер с лица довольную ухмылку - знай, мол, наших, - задумчиво пожевал губами, разглядывая группу.
- Не нрувитесь вы мне, - процедил он медленно, и Пилиппенко осознал, что понимает его речь. - Путрохами чую, что от вас прублемы городу будут. Без пувозок, буз тувара, без слуг... Еще из Мурены... У нас, между пручим, третьего дня цирк приезжает из сумого Ульбрехта, а в нем невиданные оказы метумурфической натуры. Вдруг вы перекидуваться нучнете, и все оказы перепулошите?
- Сколько? - ухмыльнулся Саня, видимо, представив, как эти "оказы" разбегаются перед ними.
- Кук убычно, два медюка, - быстро проговорил стражник.
Александр сунул пальцы в висящий на поясе кожаный кошель - у Пилиппенко позвякивал на боку такой же, - вытащил горсть монет, отсчитал семь штук в подставленную лодочкой ладонь, потом добавил еще одну:
- И тюки не раскрываем.
Страж-взяточник окинул внимательным взглядом путешественников, почесал под подбородком, где натирали завязки подшлемника.
- Дык у вас и нету ничего. Оружие только свуе, мехов зупретных нету, а если вы "сладкую пыль" прудавать вздумаете, мы все рувно узнаем. Уважаемые путники, добро пожаловать в славный Драхенбург!
Он махнул рукой, из сторожки выскочил тот стражник, что пробовал развести их на деньгу - над правым глазом наливался багрянцем след от влетевшей в бойницу железяки, - сунул в руку Сане горсть каких-то жетонов, и компания двинулась по мосту к воротам.
Пилиппенко опустил глаза на воду, когда лошади зацокали копытами по доскам настила. В зеленой жиже плавали непонятные комки слизи, выглядывали верхушки вбитых в дно оборонительного рва кольев, гнило какое-то тряпье, а смердело все это непотребство почему-то сортиром. Потом он повел взглядом дальше, наткнулся на странный блеск под угловой башней, и когда присмотрелся, сообразил, что это струя мочи, которая начиналась от стоящего на крепостной стене вояки и отражалась в лучах полуденного солнца. Причина запаха стала понятна, Пилиппенко задышал ртом, быстро перевел глаза вперед, где в темном проеме въездных ворот светлел выход в город.
Откинутые в стороны плахи из толстенных дубовых досок крепко стягивались широкими железными полосами, густо уложенными на дерево. Толстенные крючья, которыми ворота крепились к стене, даже ацетиленовый резак, пожалуй, взял бы с трудом, а когда Пилиппенко поднял глаза вверх, и увидел бойницы нависающей над помостом башни, понял, что резчику не дали бы возможности это сделать - сверху очень удобно выливался кипяток или горячая смола, которые можно было разнообразить стрелами, камнями или тем, что у защитников ворот оказалось под рукой.
Когда копыта лошадей зацокали по брусчатке, стало видно, что ворота изнутри подпирает огромная железная решетка - ее нижние концы, для которых в каменном полу строители приготовили специальные ямки, нависали над головой и вызывали желание поскорее проехать каменный мешок. По бокам этого темного коридора виднелись узкие щели, в самый раз, чтобы стрельнуть незваному гостю в открытый бок или шею.
Пилиппенко поежился, когда ощутил затылком взгляд невидимого стрелка, с трудом удержался, чтобы не повернуть голову, поискать глазами того, кто так уверенно чувствует себя за каменной толщей. Потом кони прошли мимо следующих, внутренних ворот, потоньше и пожиже первых, свернули влево, куда направляла их еще одна крепостная стена, прошли третьи ворота, и наконец оказались в городе.
Кусок свободной земли метров тридцать в длину и примерно столько же в ширину - язык не поворачивался назвать это площадью, - когда-то замощенный брусчаткой, а теперь по большей степени покрытый утоптанной землей да мусором разного происхождения, со всех сторон запирался высокими, в несколько этажей, домами. Их серые закопченные фасады, внизу каменные, а вверху оштукатуренные, торчали одной угрюмой стеной, так что на мгновение Пилиппенко показалось, что их компания очутилась внутри гигантской картонной коробки, неведомый хозяин которой вот-вот захлопнет ее вместе с попавшими внутрь жертвами.
Заорать от приступа клаустрофобии помешало только Солнце, ослепившее глаза после темноты ворот, шум и гам людей вокруг, да новые запахи, которые бухнули в нос так резко, что на мгновение бывший милиционер с тоской подумал о баллончике "Черемухи", который валялся у него в сейфе третий месяц - сейчас он вполне мог бы выполнить роль освежающего дезодоранта.
Пилиппенко открыл рот, стараясь не дышать глубоко, вытер набежавшие слезы, и тут же наткнулся глазами на оборванца, который ловко протискивался сквозь толпу местных жителей. Народ толпился у телег, заваленных тюками сена, желтыми кругами воска, какими-то бочонками, битой птицей, овощами и прочими малознакомыми жителю двадцать первого века вещами. Люди торговались друг с другом, отчаянно били по рукам, смачно сморкались под ноги, кричали что-то непонятное, разбегались в разные стороны, чтобы тут же вернуться и продолжить торговлю. Зеваки толклись тут же, они щупали товар, лазили зачем-то под телеги (видимо, проверяя качество подвески), встревали в торги и явно радовались бесплатному развлечению.
Оборванец, которого выхватил из толпы наметанный глаз бывшего милиционера, точно так же кричал, щупал, толкался и хлопал по плечу, но оперуполномоченный знал разницу между тем, кто развлекается, и тем, кто работает. Этот парень работал. Там, где он проходил, то один, то другой человек начинал лихорадочно себя ощупывать, озираться по сторонам с тем характерным выражением лица, которое появляется только у людей, которые вдруг осознали, что только что потеряли нечто ценное. Несколько слабых криков утонули во всеобщем гаме, и не привлекли внимания двух вооруженных дубинками мужиков, которые грелись на солнышке под крепостной стеной.
Один из них задумчиво чесался под мышкой, засунув руку почти по локоть в ворот кожаной рубахи, другой рылся в линялой котомке, вытаскивая из нее то кусок серого хлеба, то луковицу, то ломоть сала. Удовлетворенный осмотром, он что-то буркнул своему напарнику, и они скрылись в хибарке, сколоченной из досок прямо у стены.
Пилиппенко глянул вслед местным "пэпээсникам", поискал глазами ушлого оборванца. Тот, к его удивлению, оказался уже рядом, с озабоченным видом разглядывая что-то за их спинами, и явно примеряясь к его кошельку. Оперуполномоченный наклонился, толкнул его концом плети, сказал прямо в угодливо-подобострастную ухмылку:
- Даже не думай.
Оборванец оскорбленно нахмурился, замычал что-то неразборчивое, явно обиженный до глубины души, но Пилиппенко свел брови, добавил металла в голос:
- Лучше не пробуй, щенок. Прямо здесь закопаю.
Рядом фыркнула лошадь, Колян, услышавший их разговор, посмотрел в глаза оборванцу, поднял верхнюю губу, как это делают собаки, обнажая клыки перед тем, как броситься в атаку, клацнул зубами так, что воришка дернулся назад, обвел всю группу всадников рукой, бросил:
- Морена.
Оборванец побледнел, часто закивал головой, метнулся в толпу, подальше от диких лесных чудищ. Колян проводил его глазами, сплюнул:
- Заметил, что у него язык обрезан? Это чтобы своих не выдал, когда поймают.
Пилиппенко только покачал головой, вздохнул, посмотрел на Саню. Тот нетерпеливо похлопывал плетью по голенищу, кривя неодобрительно губы:
- Все, первый контакт с аборигенами закончен? Тогда давайте вперед - нам еще корчму подходящую до вечера найти надо.
Он легонько толкнул коня пятками, потрусил вдоль домов, обходя стороной шумную толпу, и вся группа редкой цепочкой потянулась за ним.
Обойдя по периметру площадь, путешественники нырнули в открывшуюся глазам улочку - у ворот ее не было видно, потому что выступ углового дома полностью заслонял проход. Здесь утоптанную землю сменили куски брусчатки, и видно было, что еще недавно ее было намного больше: просевшая земля, засыпанные ямы указывали на те места, откуда выковыривался тесаный камень. Но теперь от былого порядка остались только редкие островки, которые жались к ступенькам и дверям домов, да неглубокая канава прямо посреди дороги. Пилиппенко уже открыл было рот, чтобы спросить, на кой хрен аборигенам это странное архитектурное излишество, но тут из недалеких дверей выскочила бабенка с большим деревянным ведром и выплеснула прямо в канаву его содержимое. Потом она подняла голову, увидела приближающихся путешественников, шмыгнула обратно и замерла в дверях, уставившись на чужаков.
- Соседка! - крикнула она неожиданно зычным голосом. - Эй, соседка, хватит спать!
Рама на втором этаже соседнего дома с шумом поднялась вверх, на улицу выглянула растрепанная голова:
- Чего тебе, пустозвон...?
Обладательница нечесанных волос - дама с весьма помятым лицом, - увидела кавалькаду, поперхнулась уже готовым ругательством, и восторженно протянула:
- Моряне!
- Ага! - ее товарка, по прежнему замершая в дверном проеме, жадным взглядом ощупывала всех по очереди, а когда Хома, проезжавший мимо, послал ей воздушный поцелуй, ойкнула от неожиданности и уронила ведро. - Симпатичные, не то, что наши!
- Где моряне? Где? - еще одна женская голова выглянула из окна напротив, совсем молоденькая, в кружевном чепчике, из под которого выбивались темно-каштановые волосы.
- Тут! - радостно крикнул ей Колян. - Налетай, милка, а то на всех не хватит!
Молоденькая хозяйка радостно взвизгнула, потом из-за ее плеча высунулась крепкая волосатая рука, утянула ее в глубину комнаты, и в окне появился заспанный мужик:
- Ты лучше своими займись, жеребец лесной!
- А что свои? В чужих руках и морковка толще кажется!
Перебранка с мужем молоденькой хозяйки чепчика затянулась, и на радость зевакам, которые начали сбегаться отовсюду, разошедшийся абориген едва не вывалился наружу, когда выкрикивал в спину удаляющимся путешественникам все, что он думает о любителях чужих жен. Когда Пилиппенко заворачивал за угол, он еще слышал вопли не на шутку разошедшегося мужа.
Чем дальше они продвигались в город, тем оживленнее было на улицах - видимо, за неимением других развлечений, горожане предпочитали всеми своими делами заниматься прямо на улице, на глазах соседей. Пилиппенко видел женщин, которые стирали какое-то тряпье в лоханях перед порогом своего дома, мужчин, что-то мастеривших на ступенях квартир, из открытых настежь дверей доносились то удары молотка, то лязг железа, то ругань мастеровых.
А над всеми этими видами и звуками висело облако запахов, иной раз весьма неожиданных. Пахло свежим хлебом, кислой капустой, подгоревшим маслом, старой мочой, какими-то резкими духами и еще черт знает чем - Пилиппенко казалось, что он двигается в слоеном пироге ароматов, от которых свербит в носу и начинают слезиться глаза. Когда у него от обилия ощущений в конце концов разболелась голова, рядом вдруг оказался Колян:
- Что, хреново стало?
- Слишком много впечатлений. И запахов...
- Ниче, к этому быстро привыкнешь. Ты пока делай, как все мы поначалу - отключи нюх. Знаешь, как это делаеть?
Пилиппенко смущенно хмыкнул:
- Точно, я ведь совсем забыл. Блин...
Но воспользоваться добрым советом бывшему оперуполномоченному не довелось - старая милицейская привычка контролировать окружающее пространство на предмет карманников и прочей швали заставила его остановить взгляд на тесном проулке, который вел куда-то в темноту между домами. Парочка оборванцев разглядывала чужаков - морян, почти заслоняя узкий проход, а за их спинами еще один господин выкручивал руки невидимой отсюда жертве средневекового гоп-стопа. Потом ухо услышало слабый женский вскрик, и ноги сами толкнули коня в сторону неприятностей.